Неоклассическая модель исторического исследования

В этом случае «образ теоретической истории, - отмечает Н.С. Розов, - видится, с одной стороны, как необходимое звено, соединяющее философию истории и традиционную эмпирическую историю, с другой - как синтез разнородных парадигм социального и исторического знания. Такое понимание полезно, поскольку позволяет «стягивать» и интегрировать накопленные теоретические знания об истории из разных, зачастую дисциплинарно изолированных направлений. В то же время такое широкое и весьма размытое понимание теоретической истории препятствует разработке единой методологии». В связи с этим Н.С. Розов рассматривает теоретическую историю в узком смысле как научную дисциплину, направленную на изучение закономерностей, результатов и направлений крупных качественно-количественных изменений в истории (зарождения, роста и развития, упадка, распада, трансформации человеческих сообществ) путем заимствования из других наук, синтеза и проверки гипотез, моделей и теорий через сопоставление их с данными эмпирической истории.

Таким образом, теоретическая история использует в качестве исходного материала и основы для проверки гипотез результаты эмпирической истории. В этом смысле теоретическая история является пристройкой, как бы «паразитирует» на мощном дереве эмпирической истории. Однако результаты самой теоретической истории затем с неизбежностью пронизывают все это тело подобно нервной системе, заставляя переосмысливать прежние устоявшие дискурсы и направляют интерес и деятельность эмпирической истории по новым руслам.

Для большинства неоклассиков историческая теория обычно означает интерпретационную схему, придающую исследованию импульс и влияющую на его результат. При этом одни историки четко придерживаются определенных теоретических ориентаций, в русле которых осуществляется интерпретация исторических фактов. Другие признают значение теории только как стимула, отправной точки исследования, но выступают против подгонки под нее исторических фактов.

Теоретизирование в историческом исследовании, являясь одним из существенных признаков его научности, вместе с тем таит две когнитивные опасности. Первая заключается в том, что теория в исторической науке может вытеснить исторические факты. Такую возможность следует воспринимать всерьез, поскольку, с одной стороны, пробелы в сохранившихся исторических источниках и особенно отсутствие убедительных данных в вопросах причинности исторических событий позволяют выдвигать довольно абстрактные предположения и выдавать желаемое за действительное. С другой стороны, историческое исследование - это всегда отбор исторических фактов, и теоретические принципы этого отбора могут исказить результаты исследования. Кроме того, в доказательство почти любой теории можно подобрать впечатляющий набор отдельных исторических примеров, вписывающихся в желаемую схему.

Ориентированная на теорию историческая наука, несомненно, как подчеркивает исследователи, подвержена этим опасностям, как, впрочем, и работа многих историков, отвергающих теорию и остающихся в блаженном неведении о представлениях и ценностях, влияющих на их собственный отбор и интерпретацию фактов. Историки, пытающиеся просто «следовать за источниками», скорее поддадутся искушению принять желаемое за действительное, чем те, кто начинает исследование с формулирования четкой гипотезы. Если отбор данных необходим, то он должен быть репрезентативным. Если определенной теории соответствует часть данных, относящихся к изучаемой проблеме, то этого мало; она должна коррелироваться со всем объемом имеющихся исторических фактов. Все это подразумевает, что историк в определенной степени должен уметь дистанцироваться от той или иной теории и быть готовым отказаться от нее, если теория не подтверждается историческими фактами.

Другая когнитивная опасность, которую таит теоретизирование в историческом исследовании, связана с угрозой поглощения истории общественными науками, поскольку историки часто используют теории, заимствованные из этих наук. Использование в исторических исследованиях социальных теорий, которые связаны с массовыми, а не индивидуальными действиями людей, вполне возможно, но при условии, если они выступают объяснительным концептом, а не схемой, под которую подгоняют исторические факты. Как считают неоклассики, эти теории «следует рассматривать как отправную точку. Результатом работы историков станет их модификация, возможно, весьма существенная, и построение на их месте теорий, представляющих собой подлинное скрещивание истории и общественных наук. При таком исходе обе стороны только выиграют».

Неоклассики отмечают также, что использование социальных теорий в истории придает тотальность (однозначность) историческим интерпретациям, которые содержат «реальные элементы истории», но не позволяют осознавать их частичность. Кроме того, социальные теории задают предельный уровень абстракции, что приводит к разрыву между «логикой теоретической выкладки и эмпирическим материалом».

Опираясь на требование логических позитивистов о том, что исторические теории должны выводиться из фактов, неоклассики считают самой продуктивной в историческом исследовании «теорию среднего уровня» как точку пересечения теории и эмпирических обобщений. Эта теория, разрабатываемая историком, не является производной от социальной теории. Ее «срединный» уровень заключается, как полагают неоклассики, не в том, что ее категориальная система стоит «на полпути» между общими категориями социальной теории и исследовательскими методиками историка и уж вовсе не в «использовании объяснительных методов и теорий различных социальных наук». Этот уровень - в самой природе историко-теоретического знания, ориентирующегося на исследование конкретной исторической действительности.

«Теории среднего уровня» - это синтетические теории, которые интерпретируют взаимосвязь между индивидуальными действиями и социальными структурами, включая в себя, с одной стороны, понимание индивидуальных действий, направленное на установление субъективно подразумеваемых их целей или ценностей, а с другой - социальное объяснение этих действий, связанное с определением их сущности, выявлением устойчивых взаимосвязей между ними, закономерностей функционирования и тенденций изменения.

Историческая «теория среднего уровня» как форма научного исследования имеет инструментальное значение. Отвергая существование универсальной истины, равно как и возможность изображать прошлое «как это было на самом деле», историческая теория по своей эпистемологической природе тем не менее оптимистична, так как не просто декларирует наличие исторической истины, но обосновывает ее своеобразие и способы получения. Тем самым утверждается научность истории, способной продуцировать истинное знание о своем предмете, и наряду с этим раскрывается специфика этого знания.

Эта специфика состоит в том, что историческая теория носит вероятностный характер и является по своей природе объективно-субъективным знанием. Объективным в том плане, что его основой выступает историческая реальность, на которую направлена познавательная активность исследователя с целью ее реконструкции. Субъективным в том отношении, что это знание несет на себе неистребимую печать времени историка, а также его личностных качеств. Субъективным историческое знание является и потому, что это - представление о том, как «история делается», т.е. знание о субъективных компонентах деятельности человека, необходимо присутствующих во всей цепи исторических событий. Поэтому в исторической «теории среднего уровня» внимание акцентируется на противоречивости, взаимосвязи и взаимопереходе объективного и субъективного в исторической реальности.

Историческая теория, как подчеркивает Б.Г. Могильницкий, исходит из признания диалектического взаимодействия объективного и субъективного начал в истории, снимая извечный вопрос о том, является ли она объективным закономерным процессом или непредсказуемым продуктом субъективной деятельности людей. Тем самым историческая теория, демонстрируя объективно-субъективную природу исторического знания, помогает историку избежать обеих эпистемологических крайностей. Но такой объективно-субъективный характер носит и сама изучаемая историком прошлая действительность, что и обусловливает познавательную эффективность исторической «теории среднего уровня».

В неоклассической исторической науке считается нормой наличие множественности теоретических подходов и оценок. Природа исторического исследования такова, пишет Д. Тош, что и при самом жестком профессиональном подходе остается плюрализм истолкований. И это надо рассматривать как силу научного исследования, а не его слабость. Ведь прогресс исторического знания в равной мере зависит и от усилий отдельных исследователей, и от столкновения конкурирующих интерпретаций в ходе научных дебатов.

Необходимость теоретического плюрализма в исторической науке обусловлена, как полагают исследователи, неисчерпаемостью самой исторической реальности. Это делает возможным создание не одного, а нескольких вариантов исторической теории, превращая при этом в иллюзию претензии любого из них на монополию в плане утверждения истины. Поэтому историки всегда думали и думают по-разному, и в этом смысле разница мышления выступает «необходимым, хотя и не единственным условием развития исторического познания, получения нового знания».

Однако, положительно относясь к теоретическому плюрализму в исторической науке, некоторые неоклассики, претендуя на объективную научность исторического исследования, рассматривают плюрализм «как необходимое условие разработки наиболее адекватного варианта исторической теории». Они полагают, что единство истории, ее инвариантность оправдывают поиск такого варианта исторической теории, и поэтому наличие множественности теорий «не может означать их равноценности с точки зрения главного условия, правомерно предъявляемого к ним - степени адекватности постижения действительности».

С вопросом о способах интерпретации истории тесно связана проблема, которая часто трансформируется в дилемму - объяснение или понимание как выражение классического и неклассического в историческом познании. В настоящее время в исследовательской практике широко используются такие классические модели рационального объяснения исторических явлений, как дедукция общих теоретических предпосылок и реконструкция целей и мотивов человеческой деятельности. Наряду с классическими моделями объяснения в исследовательской практике используются различные неклассические модели понимания, основанные на «вживании» историка в предмет своего исследования, на постижении «идеальных сущностей» - смыслов, непосредственно открывающихся сознанию исследователя.

Неоклассики считают, что различные модели объяснения и понимания в исторической науке не исключают друг друга и не могут быть сведены к какой-нибудь одной из них - универсальной. В исследовательской практике эти модели должны дополнять друг друга, в том смысле, что они ориентированы на решение разного класса исследовательских задач, обусловленных не только предметной областью, но и целями конкретно-исторического познания. При этом неоклассики полагают, что любая из удачных теоретических интерпретаций истории, выполненная в русле определенных методологических ориентаций, является эвристически ограниченной, и поэтому не может быть экстраполирована в качестве универсальной методологии на весь процесс исторического познания.

Таким образом, неоклассики, в отличие от представителей классической науки, стремятся не к универсальности той или иной методологии, основанной на абсолютизации ее познавательных возможностей, а к альтернативности и дополнительности методологий как одного из принципов научного исторического исследования. Этот принцип позволяет ученому в ходе конкретного исторического исследования переходит от одного типа теоретической интерпретации к другому, меняя методологические позиции в зависимости от специфики предметной области и задач этого исследования.

В связи с этим некоторые исследователи ставят задачу создания такой исторической методологии, которая бы синтезировала исследовательские стратегии, выработанные в различных отраслях научного знания. При этом они подчеркивают, что речь не идет о построении строго иерархизированной супертеории, с претензией на исчерпывающее объяснение исторического процесса. Но это и не эклектическая мешанина различных исследовательских подходов, а целостная методология исторического исследования, которая обосновывает познавательную значимость и взаимодополняемость всех конкурирующих исследовательских стратегий.

Не ранжируя их априори и не отдавая предпочтение какой-либо одной из них, такая методология, как отмечает Б.Г. Могильницкий, предоставляет историку в каждом случае возможность выбора (в соответствии с изучаемой проблемой) и настаивает на том, что эффективность такого изучения всецело зависит от его способности максимально расширить круг привлекаемых познавательных средств и синтезировать их в единую исследовательскую методологию, позволяющую достичь целостное понимание изучаемого объекта. И чем значительнее и масштабнее является этот объект, чем противоречивее составляющие его грани и сложнее механизм их взаимодействия, тем шире должен быть круг привлекаемых для его изучения исследовательских стратегий. При этом речь идет не о простом рядоположении этих стратегий (с одной стороны..., с другой стороны...), а об их синтезе, единственно способном дать новое, интегрированное знание об изучаемом объекте.

§2. Когнитивная стратегия и принципы научного исследования

В неоклассической модели исторического исследования при реализации его научной стратегии особое значение придается трем принципам - историзму, объективизму и холизму.

В принципе историзма неоклассики выделяют три аспекта. Во-первых, это - признание того, что каждая эпоха представляет собой уникальное проявление человеческого духа с присущими ей культурой и ценностями, что между нашей эпохой и всеми предыдущими существуют серьезные различия. Поэтому принцип историзма требует учета различий между прошлым и настоящими, преодоления представлений о том, что люди прошлого вели себя и мыслили так же, как мы. Во-вторых, это - понимание того, что задача историка состоит не просто в том, чтобы раскрыть подобные различия, но и объяснить их, погружая в исторический контекст. Принцип историзма в этом аспекте предполагает, что предмет исторического исследования нельзя вырывать из окружающей обстановки. В-третьих, это - требование не рассматривать исторические события в изоляции, а представлять историю как процесс и связь между событиями во времени.

Разработка принципа историзма в неоклассической науке связана с критикой, с одной стороны, постмодернизма, а с другой - классического, или «строгого историзма».

Постмодернисты считают, что историческая реальность - это то, что мы о ней думаем, т.е. прошлое выступает в качестве субъективной презентации настоящего. Поэтому они объявили, что историзм мертв и его нельзя больше считать серьезным интеллектуальным течением. Согласно принципу «строгого историзма», историческая реальность - это то, что было в прошлом «на самом деле». Поэтому историк должен, с одной стороны, отказаться от любых стандартов и приоритетов, лежащих вне пределов изучаемой им эпохи, а с другой - попытаться увидеть события с точки зрения их участников. Задача историка - интерпретировать прошлое в его собственных критериях или, как писал Г. Элтон, «понять данную проблему изнутри».

Неоклассики также подразумевают под исторической реальностью то, что было в прошлом, которое надо реконструировать и при этом как можно более адекватно. По их мнению, это можно сделать, соблюдая принцип историзма, фундаментальной предпосылкой которого является признание независимости и уважение прошлого. В отличие от постмодернистов, неоклассики считают, что принцип историзма обеспечивает противостояние научных исторических знаний социально мотивированным ложным истолкованиям прошлого, поскольку отправной точкой для постмодернистского знания о прошлом являются требования современности. Вместе с тем неоклассики полагают, что попытки «говорить голосом прошлого», как того требует классическая наука, не выдерживают проверки практикой исторического исследования. Неоклассики отмечают, что «нам никогда не уловить подлинного «аромата» конкретного момента истории так, как его чувствовали люди того времени, ведь мы, в отличие от них, знаем, что произошло потом, и значение, которое мы придаем тому или иному событию, неизбежно обусловлено этим знанием. Хотим мы того или нет, историк глядит на прошлое «с высоты» - он уже знает, чем все это кончилось». Кроме того, положение историка во времени относительно объекта исследования позволяет, как отмечают неоклассики, осмысливая прошлое, выделять предпосылки, о которых современники и не подозревали, и увидеть подлинные, а не желательные с точки зрения участников событий последствия.

Принцип «строгого историзма», или «истории ради истории» в классической науке был синонимом бесстрастного исторического исследования, лишенного, по существу, практического применения. Неоклассики считают, что строгое соблюдение принципа «истории ради истории» ведет к отказу от того многого, что придает самой истории притягательность, без достижения при этом желаемой цели - полной отстраненности от современности. Поэтому они полагают, что «пред лицом практически безграничного объема свидетельств о человеческой деятельности и необходимости отбора определенных проблем и периодов, более заслуживающих внимания, чем остальные, историк имеет полное право допустить влияние волнующих общество вопросов на собственный выбор».

Специалисты, конечно, понимают, что области истории, претендующие на связь с современностью, более подвержены манипуляциям со стороны идеологов. Но это лишь должно повысить ответственность историков, которая заключается в том, чтобы «обеспечить историческую перспективу для придания современным дискуссиям большей научности, а не обслуживать какую-либо идеологию». Откликнуться на «призыв современности», как подчеркивает Д. Тош, «не значит фальсифицировать или искажать прошлое, это значит воскресить те аспекты прошлого, которые могут больше нам сказать именно сейчас».

Однако в целом неоклассики, не отказываясь от притязаний на практическое значение своих работ, настаивают на приоритете достоверного воспроизведения прошлого. Они исходят из реальности его существования и возможности объективного его познания, поэтому другим важным принципом неоклассической модели исторического исследования является принцип объективизма. При этом неоклассики, с одной стороны, продолжают традиции, заложенные классической наукой, а с другой - претендуют на новую трактовку этого принципа.

В классической науке принцип объективизма основывался на примате субъектно-объектной дихотомии и необходимости реконструкции истории «такой, какой она была на самом деле» с помощью истинной (верифицируемой) теории и научных методов исторического исследования. Классики полагали, что историческое знание, являясь результатом взаимодействия субъекта (историка) и объекта (исторической реальности), способно адекватно отражать эту реальность саму по себе, существующую вне культуры и социального порядка, к которым принадлежит исследователь, и выражаемую в языке. При этом они полагали, что истина находится вне культуры, социального порядка и языка, поскольку объективная историческая реальность сама по себе осуществляет отбор ее истинных описаний и объяснений, а слово только обеспечивает присутствие истины в историческом знании.

Неоклассики также считают, что основой принципа объективизма является признание прошлого в качестве объективной реальности и возможности получения научного знания, адекватного исторической реальности. Вместе с тем они претендуют на новое понимание исторической объективности как отношения взаимного диалога между исследующим субъектом и исследуемым предметом. Если классики залог объективности видели в нейтральности субъекта исследования по отношению к его предмету, то неоклассики полагают, что еще никому не удалось избавиться от «идолов» собственного сознания, и поэтому историческое знание всегда носит субъективную печать эпохи и индивидуальной культуры историка. В субъективном взгляде на историю, как отмечает Т. Шанин, «конечно, заложены свои «идолы», которые нужно держать во внимании - в особенности, опасность потерять видение важности «объективного» в его связи с «субъективным» и «интерсубъективным», опасность сползти на позиции, делающие познание единственным критерием причинности исторического процесса». Однако это не отменяет необходимости стремления к объективности, т.е. адекватному воспроизведению прошлого.

Неоклассики, с одной стороны, считают, что историческое знание является результатом взаимодействия между исследователем и изучаемым предметом и что слова способны «артикулировать разнообразные формы контактов познающего субъекта с объектами исторического исследования». С другой стороны, они признают, что язык - это условность, и историки используют риторические стратегии, воспроизводя прошлое. Поэтому неоклассики готовы поучиться у постмодернистов, как искать в текстах скрытый смысл и противоречия, но при этом они не согласны с тем, что язык является абсолютно нестабильным и что он не способен выражать смысл. В связи с этим Т. Шанин пишет: «Они (постмодернисты - авт.) очень хорошо показывают, что у нас в познании и в жизни не получилось, а далее делают вывод, что ничего у нас и не может получиться. Вот с этим-то я и не согласен. Невозможного нет. Есть только трудное».

При этом следует отметить, что некоторые неоклассики считают, что по вопросу о роли языка в историческом познании между ними и постмодернистами непримиримых противоречий нет, поскольку защитники постмодернизма в историографии не отрицают существования внетекстуальной реальности, но сомневаются в возможности ее познания.

В частности, Г. Спигел берется доказать обратное с помощью современного понятия медиации. Она подчеркивает, что осмысление исторических данных всегда носит текстуальный характер. В связи с этим историк либо отталкивается от модной постмодернистской идеи, согласно которой язык конструирует мир, либо основывается на инструменталистском подходе, по которому язык, как «выдумывающий», так и описывающий реальность, создает инструмент медиации между человеческим сознанием и познаваемым миром. Для историка, считает Г. Спиель, гораздо важнее инструменталистская версия, поскольку в отличие, скажем, от литературного критика у него нет уже написанных «историй». При этом она настаивает на том, что, хотя представления о социальном мире формируются языком, сам язык зависим от социальных сообществ, которые им пользуются и в которых он создан. Г. Спигел также утверждает, что у всякого текста есть своя «социальная логика», и ее наличие подразумевает нашу способность «воссоздать некоторое ощущение материального мира прошлого». Это придает исследователю уверенность в возможности языка предоставить информацию об исторических формах жизни, так как в противном случае мы никогда не смогли бы почувствовать, что хоть что-нибудь знаем о прошлом.

Здесь можно видеть, как отмечают специалисты, поворот от радикальной позиции Ж. Дерриды с его отрицанием внетекстуальной реальности к концепции Ф. де Соссюра, признававшего наличие в тексте как означающего, так и означаемого. Но Г. Спигел не призывает к отказу от деконструкции исторических текстов, помогающей «обнаружить пути, которыми тексты поставляют идеологические мистификации», а также к выявлению и раскрытию этих мистификаций. Кроме того, Г. Спигел напоминает, что деконструкция научила историков внимательно относиться к умолчаниям, играющим важную роль в образовании текстов. Такое сочетание семиотики с деконструктивистскими способами чтения обогащает наше понимание прошлого, предстающего чем-то большим, чем просто набор дискурсивных стратегий и явлений. Хотя существующая связь мысли, языка и действия труднообъяснима, доступ к прошлому открывает анализ перепутанных между собой дискурсивных и социальных практик. Следовательно, постмодернизм, по мнению Г. Спигел, помогает расширить историографическую практику, не обращаясь при этом к экстремистским идеям.

В связи с этим неоклассики утверждают, что между прошлым и взглядом историка на него существует определенная связь. При этом в качестве объекта исторического исследования различают прошлое как прошедшее (и изменившее мир определенным образом) и прошлое как присутствующее в настоящем посредством нашей памяти, т.е. как след этого свершившегося изменения мира. Это последнее «прошлое» используется для конструирования исторической перспективы и ретроспективы, т.е. картины истории. Такое использование возможно благодаря первому прошлому, а именно, объективности изменений, произошедших в прошлом и являющихся теперь условиями нашей настоящей жизни.

Рассматривая проблему объективности в контексте диалога между историком и изучаемой исторической реальностью, некоторые из неоклассиков, вслед за М.М. Бахтиным, представляют этот диалог как дискурс, в котором высказывания и историческая реальность продуцируют друг друга. В связи с чем проблема исторической объективности начинает приобретать этический характер, а «этической сердцевиной» профессии историка становится убеждение в том, что его утомительный труд может приносить аутентичную информацию о мертвом «ином», не сводимую к его собственным фантазиям.

В этом случае стремление выявить объективность исторических событий можно рассматривать как обратную сторону желания избежать ограниченности и искажения в интерпретации истории. «Этот страх перед искажением истории (намеренным или несознательным) и есть, - как полагает А.Н. Смолина, - ключ к вопросу о том, что стоит за желанием объективности, что означает этот импульс «расследования» и выпытывания адекватности в отношении собственного прошлого. Очевидно, что страх перед искажением представления о прошлом направлен не в прошлое: это страх того, что неверно истолкованное прошлое исказит будущее, сделает его «неистинным», что истина прошлого будет утеряна в прошлом и не сможет перейти в будущее, сохраниться для будущего».

Неоклассики не согласны с постмодернистами в том, что в научном дискурсе отражаются только наши собственные концепты и конструкты, а сама историческая действительность имеет весьма слабый референциальный статус. Вместе с тем, рассматривая научный диалог как дискурсивное моделирование исторической реальности, неоклассики признают, что в историческом исследовании немалое значение имеют эпистемологические фильтры, опосредствующие интерпретацию его предмета. В этом плане научный диалог рассматривается неоклассиками как выражение онтологической сопряженности в историческом исследовании объективного и субъективного, осуществляющейся посредством симулякров, или паттернов различного уровня. Эта идея базируется на представлении о том, что прошлое существовало объективно, но мы можем узнать о нем только посредством нашего видения исторической реальности. В этом смысле мы зависимы от «очков», которыми пользуемся при восприятии мира, от так называемых «организованных мифов», которые были названы Мак-Нейллом «мифисторией», без которых мы вообще беспомощны что-либо сказать.

Неоклассики обращают внимание на то, что, изучая историческую реальность, исследователь не «общается» непосредственно с ней, а создает воображаемый образ этой реальности, а затем работает с ним. Теоретические построения, отражающие образы исторической реальности, и получили в научной литературе название симулякров.

Существуют, как подчеркивает В.П. Култыгин, «разные степени совпадения симулякрума с реальностью. Полностью симулякрум никогда не совпадает с реальностью. Это совпадение может быть приближено к истинному положению дел, а может быть и совершенно противоположенным ему по значению. Симулякрум может вообще не иметь никакой связи с реальностью. Таким образом, наше понимание действительности, наша социальная рефлексия всегда оказываются опосредованными этими симулякрами. Отсюда вытекает, что не существует понятий, которые не были бы плюральными; что все универсалии являются частными; и что существует множественность универсалий».

Паттерны - это также образы исторической реальности и когнитивные «призмы», сквозь которые исследователи смотрят на эту реальность в целом (макропаттерны) или на отдельные ее фрагменты (мезо- и микропаттерны). В исследовательской практике паттерны - это теоретико-методологические предпочтения, позволяющие репрезентовать историческую реальность и презентовать представления о ней самого исследователя.

Неоклассики полагают, что на историческую реальность можно смотреть сквозь призму разных паттернов. В этом плане паттерны «равны, одинаково правомерны и самостоятельны», историки их не столько выбирают, сколько предпочитают. Поэтому в понимании паттернов «важна не истинность, а аутентичность, т.е. что сам автор думает обо всем этом, каким образом и чем именно он убеждает нас в своей правоте». Разнообразие паттернов создает проблемное поле напряженности в исторической науке, порождая научные дискуссии как важнейшее условие ее саморазвития.

Трактовка неоклассиками принципа объективизма через отношение взаимного диалога между историком (субъектом) и изучаемой исторической реальностью (объектом) дает возможность понять не только то, почему в исторической науке постоянно конкурируют различные точки зрения, но и почему каждое поколение переписывает историю.

Обращая внимание на то, что историки постоянно переоценивают прошлое и переписывают историю, некоторые современные исследователи видят в этом своеобразную особенность исторического познания. По их мнению, это происходит потому, что течение времени помогает нам «отодвинуться» от событий прошлого на определенную дистанцию и увидеть, выявить в них те связи, которых мы не могли заметить раньше. «Время, - как отмечает В.А. Лекторский, - не только выявляет новые связи, отношения между событиями, но и нередко заставляет нас иначе видеть значение тех или иных фактов прошлого. К тому же меняются и наши общие представления о человеке и обществе. И в свете этих новых представлений мы начинаем видеть в прошлом то, чего не видели раньше. Недаром говорят, что современники не могут понять подлинного значения того, что происходит у них на глазах».

Переписывание истории происходит также и потому, что каждое поколение ведет диалог с прошлым по-своему, в терминах, которые значимы именно для этого поколения. Однако, как подчеркивает Г.А. Бордюгов, необходимость для каждого поколения историков переписывать историю заново, хотя и сводит на нет старый позитивизм, тем не менее не делает ее менее объективной. При этом от историка - квалифицированного исследователя - не требуется быть имперсональным искателем истины, не принимающим в расчет себя, свой характер, свою национальность, пол и т.д. Осознание одного этого - уже революция. Стремление к научной нейтральности и объективности не должно приобретать форму религии, а значит, и нового абсолютизма».

В современной исследовательской практике проблема объективности прошлого, т.е. адекватной интерпретации исторической реальности, предстает как поиск объективной истины. В отличие от тех исследователей, которые полагают, что истинностная гносеология - это интеллектуальный анахронизм, неоклассики считают, что понятие истины является атрибутом научного исторического исследования. При этом «объективной истиной» неоклассики называют такое научное знание, которое адекватно предмету исследования и, соответственно, не зависит от познавательных способностей и познавательной активности исследователя. Однако поиск такой объективной истины, задающей стратегический ориентир в деятельности ученого, представляет собой процесс достаточно проблематичный. Это, по мнению неоклассиков, обусловлено тем, что если представлять «знание как «отражение» характеристик объекта, то «отражение» это далеко не похоже на зеркальное. Наука «отражает» свой объект, создавая идеальные понятийные системы, которые могут расцениваться в качестве знания того или иного объекта только тогда, когда подвергаются предметной интерпретации. Эти теоретические конструкции обладают собственной логикой построения, отличной от строения своих объектов, что определяет пределы адекватности теоретической модели своему объекту.

Когда такие пределы обнаруживаются, например, в случае не соответствия теории историческим фактам, то исследователи начинают заниматься поиском или разработкой новых теоретических конструкций. Однако установление соответствия между фактами и новой теорией не означает, что в дальнейшем опять не обнаружится предел этой теории предмету исследования, и все не повторится заново: стремление к адекватности через создание более эффективного теоретического инструментария. Проблематичность адекватной (полной и точной) реконструкции исторической реальности проявляется в теоретическом плюрализме, который обусловлен тем, что исторические теории являются различными интерпретациями доступных исторических фактов. Каждая из них, являясь реконструкцией и объяснением под определенным углом зрения некоторого множества исторических фактов, может представляться противоречащей другим реконструкциям и не может претендовать на статус научной истины по аналогии, например, с математизированными естественнонаучными теориями. Однако вся совокупность таких реконструкций, воссоздавая все более многообразную картину исторического прошлого, а также включая это прошлое в контекст проблем, задач, дискуссий сегодняшнего дня, может претендовать на статус исторической истины.

В целом вопрос о том, что считать истиной в исторической науке неоклассиками переводится в плоскость представлений об эвристических возможностях ее различных эпистемологических образов, содержащих определенные критерии научности и отвечающих при этом требованиям современных мыслительных коммуникаций.

Таким образом, неоклассики, как и все объективисты, оперируют корреспондирующей концепцией истины. Однако научная истина у них всегда контекстна и констатируется при условии принятия методологических постулатов, на основе которых сконструирована конкретная исследовательская ситуация.

В исторических исследованиях поиск научной истины всегда связан или с изучением конкретных исторических событий, или с построением исторических теорий. Оба подхода, как отмечают исследователи, по-своему решают проблему объективности: теоретическая история стремится выявить истину, очищенную от конкретных черт, тогда как история событий стремится к выявлению истины, данной в полноте нюансов конкретного события.

Опираясь на корреспондирующую концепцию истины, неоклассики стремятся реконструировать историческую реальность «во всей ее полноте, конкретности и сложности». Главная задача исследователя при этом, по их мнению, состоит в том, чтобы «выяснить значимость, дать объяснение и выяснить смысл истории - этого триумвирата исторической истины, которая пробивается на свет благодаря работе историков, несмотря на скептицизм, присущий современной эпохе».

Занимаясь поиском научной истины, историк использует такую форму повествования, как исторический нарратив. С его помощью исследователь пытается создать у читателей иллюзию непосредственного присутствия, воспроизводя атмосферу и «расставляя исторические декорации». Как и другие формы повествования, пишет Д. Тош, «исторический нарратив может служить развлечением благодаря способности держать читателя в напряжении и вызывать сильные эмоции. Но нарратив также является важным методом историка, когда он излагает материал так, как будто сам является участником событий прошлого или как бы наблюдает их со стороны».

Неоклассики признают, что взгляды на прошлое могут быть различными, поэтому необходимо постоянно расширять источниковую базу исторических исследований и совершенствовать их инструментарий, без чего невозможно создание адекватной эмпирической основы исторической науки. Кроме того, исторические источники должны постоянно перепроверяться разными исследователями с целью выявления сознательных или непреднамеренных искажений исторической реальности. Это позволит, по мнению Д. Тоша, «определить, при многовариантной, разноликой истории, более адекватный взгляд среди конкурирующих точек зрения на прошлое».

Одним из основных принципов неоклассической модели исторического исследования выступает холизм. В неоклассической науке этот принцип ориентирует историка, с одной стороны, на необходимость целостного изучения предмета исследования, а с другой - на изучение исторической реальности как иерархии «целостностей», не сводимых к составляющим их частям. При этом неоклассики подчеркивают, что в понимании этих частей должно непременно присутствовать ощущение целого как контекста.

Придерживаясь принципа холизма, неоклассики стремятся восстановить уровень притязаний исторической науки на постижение прошлого как «целостной материи», сотканной из множества разноцветных нитей, который резко упал в связи с распространением в ней постмодернистских идей. В связи с актуализацией принципа холизма в исторических исследованиях неоклассики поставили вопрос о необходимости глобального синтеза на основе интеграции микро- и макроистории, нарратива и метатеории.

Принцип холизма у неоклассиков реализуется в стремлении к целостному видению исторической реальности и созданию единого инструментария ее исследования. Следовательно, принцип холизма у неоклассиков распространяется не только на предмет исследования, но и на его методологию.

В предметном плане холизм у них реализуется конкретно в том, что неоклассики рассматривают историю как сложную социальную систему и совокупность гуманитарных действий, а также сверхдеятельностное начало. Они считают, что помимо общих (циклических) законов физического, социального и морального порядка, управляющих миром, логично допустить управляющие миром частные и даже исключительные, эпизодические зависимости.

В связи с этим В.В. Ильин пишет, что история как закономерное системное явление номологична, она связана с проявлением объективных зависимостей (от моральных, культурных до физических). История как гуманитарное явление связана с деятельностью лиц и на нее завязана: без частных личностных поступков нет общих исторических действий. «Из истории, - подчеркивает В.В. Ильин, - не выдворить ни номологичности (законосообразности), ни волюнтаристичности (свободы воли агентов действий). Разобщение волюнтаризма с номологизмом дает псевдоисторическую доктрину, стилизацию под полноценную историю». Гипертрофия как одного, так и другого делает из истории компендиум анекдотов, а не науку. Неадекватность субъективистских (волюнтаризм) и объективистских (номологизм) доктрин истории заставляет искать новые экспликативные эвристические схемы, такие, которые позволили бы провести оба начала адекватно.

Поэтому предметом изучения истории, по мнению неоклассиков, должны быть не только социальные процессы, структуры и институты, но и индивидуальные и коллективные действия людей, их представления, ценности и установи. «Тот, кто ограничивается анализом глобальных процессов, - пишет Ю. Кока, - отказывается тем самым от фундаментального положения о том, что таковые (особенно в фазе их возникновения) являются следствием индивидуальных и коллективных действий. Никогда нельзя забывать о том, что структуры рождаются, изменяются и разрушаются под их влиянием. Структуры всегда зависимы от человека, какой бы ни была их собственная динамика, какой бы отпечаток они, в свою очередь, не накладывали на сферу субъективности, и как бы мало они в итоге не совпадали с целями деяний людей или с их жизненным опытом».

Это же относится и к социальным институтам. «Двусторонний характер общества, - пишет Ф. Абрамс, - тот факт, что общественная деятельность - это одновременно наш выбор и обязанность, неразрывно связаны с другим фактом: единственная реальность, присущая обществу, это историческая реальность, реальность во времени. Когда мы говорим о двустороннем характере общества, мы имеем в виду, каким образом с течением времени действия превращаются в институты, а институты, в свою очередь, изменяются благодаря действиям».

Человеческие действия в истории В.В. Ильин сравнивает с «действованиями» в рамках коалиционных и бескоалиционных игр в условиях неполной, меняющейся информации. Процесс исторического действия заключается в осмысленном переходе от исходного состояния к последующему через выбор игроками поведенческих стратегий. Акты выбора соответствуют стратегиям игроков в играх с неполной информацией, когда ни одному из участников игры при очередном ходе досконально неизвестна позиция дерева игры, в которой он находится. Принятие решения (выбор стратегии) в условиях неопределенности производится в опоре на отслеживание расстановки сил, изучение конъюнктуры, учет ресурсов и т.д. Однако оптимизационную направленность актов выбора (принятие решений) осуществляет содержание фундаментальных социальных констант, ориентирующих на разумное, целесообразное, предсказуемое поведение персонажей истории, участвующих, как правило, в антагонистичных, затратных, конфликтных играх. К фундаментальным социальным константами В.В. Ильин относит «жизнеустроительные оптимумы», выражающие «стиль, строй, порядок максимально отлаженного (сопоставительно с идеалами) существования».

В связи с этим центральное место в работе историка занимает истолкование смысла, без которого, - пишет Д. Тош, - исторические источники не «заговорят», и мы никогда не приблизимся к пониманию прошлого. При этом неоклассики рассматривают смысл текста как сферу не только индивидуального, но и коллективного восприятия мира. Для них ключевым понятием является культура, понимаемая в данном случае не как «высокая» культура, а как система восприятий, характеризующая общество и сплачивающая его членов. Это гигантская сфера для изучения, охватывающая все, начиная от формальных убеждений, выраженных в ритуалах и «правилах игры», до неосознанной логики жестикуляции и внешнего вида».

Стремясь к холистскому рассмотрению предмета научного исследования, неоклассики выделяют в истории структурные зависимости разного уровня, диахронные и синхронные срезы, различные системы. В частности, В.В. Ильин в онтологии истории выделяет: 1) структурные зависимости дальнего порядка (мегатенденции), которые вскрываются социальной фенологией, фундаментальной ритмодинамикой (циклика, ритмика социально-исторических структур, генерация, реставрация, элиминация социально-исторических обстоятельств); 2) структурные зависимости среднего уровня (макротенденции), вскрываемые модульными теориями социума (типы державных движений, почвенные влияния); 3) структурные зависимости локального уровня (микротенденции), которые раскрываются антропологическими описаниями (деяния лиц, масштаб персональных целей).

Д. Тош считает, что любую историческую ситуацию можно рассматривать как место пересечения двух плоскостей. «Одну из них можно назвать вертикальной (или диахронной) - она представляет собой временную последовательность предыдущих проявлений данной деятельности. Другая плоскость - горизонтальная (или синхронная), т.е. воздействие самых различных факторов, влияющих в тот момент, на конкретное событие».

В предметном поле исторического исследования И.М. Савельева и А.В. Полетаев выделяют три системы: 1) личности (включает мыслительные и поведенческие аспекты существования человека), генерирующую социальный мир; 2) социальную, организующую его и 3) культурную (включает продукты материальной и духовной культуры), обеспечивающую функционирование социального мира. В социальной системе в соответствии с видами социального взаимодействия эти ученые выделяют экономическую, политическую и социетальную подсистемы. Внутренней средой для этих подсистем является система обыденной жизни, т.е. повседневного взаимодействия. Если элементами социальной системы являются взаимодействия личностей, то элементами системы культуры - продукты деятельности личностей. Система культуры у них охватывает идеальные и институциональные традиции, ценности и идеи, мировоззрения, идеологии и формы их выражения, короче - символическое понимание и толкование реальности, с помощью которых поддерживается и накапливается не только устный и письменный, но вообще любой вид коммуникаций.

У неоклассиков история и каузальна, и казуальна. Поэтому в предмете исторического исследования они предлагают выделять, с одной стороны, разные пласты, связанные с влиянием общих и необходимых причин, а также с влиянием частных причин и свободных поступков. С другой - устанавливать отношение всего этого к организации человека, поскольку, как отмечает В.В. Ильин, человек в своих деятельностных актах, заявляя свободу воли, обязанность, долженствование, самость, превозмогает природные пределы, выходит за положенные бытием рамки.

В связи с этим неоклассики подчеркивают, что вопрос о причинности исторических событий отличается особой многоплановостью, отражая постоянное взаимовлияние различных сфер человеческого опыта. Д. Тош считает, что «следует, как минимум, разграничить общие и непосредственные причины: первые имеют долгосрочное воздействие и локализуют конкретное событие, помещают его, так сказать, в «поток» истории, вторые же предопределяют его исход, часто имеющий специфический, абсолютно непредвиденный характер».

Например, народные движения, - пишет В.В. Ильин, - инспирируются циклическими объективными явлениями (торгово-промышленные, финансовые кризисы, природные катаклизмы, экономические дисфункции и т.д.), на которые накладываются человеческие факторы действия. «Связь одного с другим, оказываясь ни единственной, ни обязательной, представляется все-таки существенной. Каузальный порядок истории зависит от казуальных влияний персонажей и лиц - их поступков, интенций, комплексов».

В связи с этим неоклассики отмечают, что многосторонний характер причинности в истории требует приостановки последовательного (хронологического) изложения событий, чтобы взвесить все относящиеся к делу факторы по очереди, не теряя из виду их взаимосвязанности и вероятности того, что конфигурация каждого фактора со временем меняется. Поэтому неоклассики подчеркивают ограниченность нарративного способа изложения исторических событий, особенно в тех областях исторической реальности, где «может не быть ярко выраженных «главных героев», чьи действия и размышления можно представить в виде рассказа».

В неоклассической науке большое внимание уделяется проблеме длинных волн в истории, ее циклам и ритмам. Взгляд на предмет исторической науки через призму модели длинных волн (циклов и ритмов) позволяет, как отмечают неоклассики, сделать вывод о том, что «онтологический базис истории двусоставен»: исходным началом выступают человеческие цели, мотивы, интересы, ценности, которые накладываются на объективные (подверженные циклическим зависимостям, имеющие собственную ритмику) условия жизнедедеятельности. Исторические события в силу этого многопричинны: они порождены и лицами (лицедеями), и объективными зависимостями, вследствие вписанности лиц в более глубокие каузальные связи, имеющие определенную историческую циклику и ритмику.

При таком взгляде на предмет исторической науки особое значение придается фазовым переходам в истории как динамической системе, которая взаимопредполагает и историческую изменчивость (развитие), и историческую устойчивость (сохранение). Применительно к исторической реальности различают два типа фазовых переходов:

1. Фазовые переходы первого рода - социальные мутации: в точке фазового перехода наблюдается выделение гражданской энергии и насильственное, фронтальное катастрофическое изменение форм существования. Фазовые переходы первого рода идут под флагом революций.

2. Фазовые переходы второго рода - социальные трансформации: в точке перехода регистрируются ненасильственные полиморфные превращения за счет ламинарных санирующих акций. К фазовым переходам второго рода относятся реформации. Состояние фазового равновесия характеризуется балансом сил в обществе.

Проблема длинных волн (циклов и ритмов) в истории вписывается в так называемую «немарковскую парадигму», которую рассматривают в качестве основы одной из научных картин мира.

В ХХ в. под влиянием прежде всего физики сложилась научная картина мира, основу которой составляют «марковские процессы», или процессы без последствий. «Марковские процессы» - это случайные процессы, для которых при известном состоянии системы в настоящий момент ее дальнейшая эволюция не зависит от состояния системы в прошлом. Иными словами, прошлое и будущее процесса не зависят друг от друга при фиксированном настоящем. Поэтому, зная состояние системы в какой-либо момент времени, можно лишь определить вероятностную картину поведения системы в будущем.

В настоящее время некоторые ученые говорят о формировании такой научной картины мира, которая складывается под влиянием биологии и «немарковской парадигмы», под которой понимают систему представлений, описывающих процессы с памятью. Согласно этим представлениям в биологических, экономических, социальных явлениях никак нельзя пренебрегать предысторией. Здесь роль памяти весьма велика, она непосредственно влияет на выбор пути развития. Процессы, происходящие в прошлом, отображаются в изменениях структур. Применительно к истории это означает, что память о прошлом, представляющая собой социальную информацию, зафиксированную в определенных структурах, предопределяет не только актуальное состояние социальной системы, но и картину ее поведения в будущем.

На основе «немарковской парадигмы» складывается представление об обществе как квазиравновесной системе, включающей в себя громадную совокупность структурных ритмов, обусловленных «рекуррентным характером изменения системы, определяемым зависимостью от прошлого, от памяти». Поэтому изучение прошлого, направленное на установление в нем разнообразных ритмов (исторических циклов) позволяет объяснить и предвидеть актуальное и будущее поведение социальных систем.

При этом надо учитывать, что с позиций «немарковской парадигмы» последующие фазы исторических циклов «не являются точным повторением предыдущих и могут сильно отличаться от того, что было в прошлом. С этих позиций чисто поступательное развитие общества отнюдь не представляется наиболее вероятным». В связи с этим, как пишут некоторые ученые, «вполне можно предположить циклический ход истории, например, представить себе сценарий постепенного возвращения от либерально-демократического общества современности к рабовладельческому, но, естественно, в измененной форме. Если в древности применялись физические формы удержания рабов в повиновении, то в будущем может оказаться эффективным непосредственное воздействие на сознание, позволяющее манипулировать людьми. Первые проявления этой возможности можно видеть уже сейчас в результате действия средств массовой информации».