Здесь мы снова видим сходство между путями мысли двух философов. Рене Том, тематизируя мир человека, тоже сопоставлял с понятием Umwelt и тоже, пусть и другим способом, отличает его от мира человека именно способностью последнего в отвлечению от наличной конкретики растормаживателей и здесь главную роль играет язык, который у Тома, и в этом его сходство с Витгенштейном, находится в структурном изоморфизме с миром и показывает его границу. Но эту связь, на первый взгляд весьма противоречивую, мы в меру возможности проясним, где будет подробно изложена теория языка Тома, т.к. без этого нет достаточной «материи» для разговора на эту тему.

6. Слово и событие

Данная глава является заключительной и призвана очень кратко описать теорию языка Рене Тома, подкрепить выдвинутые выше тезисы и ответить на главные вопросы работы.

Рене Том, как мы уже отмечали выше, строил свою теорию языка на основе теории катастроф, семиотической теории выступающих форм и их содержательностей и на переосмыслении и аксиоматизации физики Аристотеля. По мнению Тома, восприятие состоит в извлечении из материи (?лз) морфогенетической информации, то есть некоторой целостной, выступающей формы, представленной как гештальт, т.е. как некоторое единство. Грубо говоря, восприятие по Тому это перенос формы, реализованной в некоторой материи, в мысль, причем это должно быть понято практически буквально: мысль принимает форму некоторой данности. То есть при восприятии происходит своего рода отображение формы, данной в различиях и конституированной ими в пространство мысли. Это отображение происходит благодаря особому изоморфизму между пространством восприятия и пространством мысли. Форма-различие (ф? фЯ ?н е?нбй), будучи воспринятой, может быть помыслена в силу того, что сохраняются её конституирующие структурные особенности. В этом смысле Том наследует Аристотелю: «форма предложения, то есть сообщения, имеющего самостоятельное значение, наследует структуру внешней катастрофы, на которую оно указывает», то есть содержание интенционального акта, согласно Тому, обладает той же структурой, что и внешний объект, к которому он отсылает. Если структура порождена различиями, а различия проведены в силу катастрофичности того или иного пространства, значит мысль, выраженная ли образом или синтаксически, т.е. в языке, наследуют катастрофичность своего референта. Отметим, что в таком случае языковые предложения тоже являются в некотором смысле иконическими знаками. Именно посылка о том, что существует структурный изорформизм между объектом и их восприятием лежит в основании топологической теории языка Рене Тома.

Структура формы объекта не только отображается в содержание восприятия, но еще и в символическую систему, где это содержание выражается, т.е. в язык. Иными словами, Том утверждает, что принцип комбинации единиц языка, несущих смысл, отсылает к таковому в поле феноменального. Стало быть, язык призван, прежде всего, отобразить некоторое положение дел и в этом отображении он наследует структуру этого самого положения дел. Отображая это положение дел, синтаксическая форма предложения наследует структуру описываемого положения дел, имеющего принципиально катастрофический характер.

В этом вопросе Том наследует одному из родоначальников современной теории синтаксиса, французскому лингвисту Люсьену Теньеру, который в 1934 году опубликовал статью «Comment construire une syntaxe» («Как конструируется синтаксис»), которая предваряла его фундаментальную работу по структурному синтаксису, посмертно опубликованную в 1959 году под названием «Elйments d'une syntaxe structurale» («Элементы структурного синтаксиса»). Ниже я очень кратко изложу принципы теории синтаксиса Теньера и покажу, как Рене Том модифицирует их для своей теории.

При построении своей концепции Люсьен Теньер исходит из положения, согласно которому синтаксис представляет собой систему зависимостей между главными и подчиненными лексическими единицами. В силу этого его синтаксический анализ призван установить иерархию связей между лексическими единицами в предложении. В фразе «мой старый друг» слово «друг» является главным, которому подчинены слова «мой старый». В последнем словосочетании, в свою очередь, слово «старый» является главным, а «мой» - подчиненным. Однако ситуация становится иной, если в предложении содержится глагол. Так, во фразе «мой старый друг Иван читает книгу» самым главным словом является глагол «читает», тогда как слова «Иван» и «книга» образуют «ветви» древа расходящихся зависимостей: «мой старый друг Иван» и «книга». Такие «ветви» зависимостей, расходящиеся из глагола, приводят нас к ключевому понятию всей теории, а именно «валентности».

Таким образом, Теньер ставит во главу структуры предложения глагол или т. н. «глагольный узел», который является главным элементом языкового выражения. Теньер определяет его следующим образом: «Глагольный узел (…) выражает небольшую сцену. Сцена должна включать в себя процесс и, зачастую, действующие лица и обстоятельства». Число «действующих лиц» (французский лингвист называет их «актантами»), которое глагол может к себе «присоединить», есть «валентность» глагола. Подобный принцип лежит и в основании теории языка Рене Тома.

У Теньера структурный принцип сочетания лексических единиц в предложении не является формально-лингвистическим. Языковые единицы могут быть составлены в предложение не по причине их лингвистической категориальности, а скорее сообразно схематике содержания, которое выражает глагол. Иными словами, глагол «давать», который подразумевает минимальную трехвалентную структуру (тот, кто даёт - даваемое - тот, кому дают), обладает таковой не по причине своих формальных свойств, а из-за того, что форма действительного события, к которому отсылает данный глагол, подразумевает именно такие составляющие. Таким образом, предложение обладает той или иной синтаксической структурой не по причине лингвистической категориальности, а по причине семантической структуры, к которой предложение отсылает: глагол репрезентует структуру той «маленькой сцены», которую он отображает. Том в своей теории языка наследует этот принцип: любое высказывание отсылает к феноменологической катастрофе и структурно ей подобно, причем так, что синтаксическая форма предложения изображает взаимодействия между актантами, имеющее место в определенном хронотопе (использую термин М. Бахтина в фигуральном смысле). Это налагает серьёзные ограничения на синтаксическую структуру предложения. Так, наибольшая возможная глагольная валентность - 4. Это, согласно Тому, следует из того факта, что в евклидовом трехмерном пространстве, являющемся выхолощенным образом пространства нашего повседневного (в т.ч. и филогенетического, что важно), существует всего 7 элементарных катастроф, т.е. 7 сценариев проведения различий. Эти 7 элементарных катастроф, в свою очередь, описываются математическими переменными не больше 4-й степени. Говоря грубо, всякое событие в этом пространстве минимально требует не более 4 взаимодействующих актантов и это продиктовано самой структурой пространства.

Процесс («маленькая сцена»), который описывает тот или иной глагол, может быть изображен в виде графа (см. приложение №2 и №4). Всякий же граф является производным той или иной элементарной катастрофы или, говоря точнее, отображением формальной структуры этой катастрофы из континуального пространства опыта в дискретное пространство синтаксиса. С другой стороны, все возможные актантно-глагольные структуры «попадают» под тот или иной граф.

Говоря же более технически, теория языка Тома строится на топологическом обобщении концепта валентности Теньера, где взаимодействие между актантами описывается в терминах позициональных связей между местами, которые занимают актанты в абстрактном пространстве языка. Иными словами, структурные связи между лексемами в предложении, которые французский лингвист описывал в терминах «родословной», Том переопределил в качестве позициональных конфигураций. Так, трехвалентный глагол отсылает к связям между тремя пространственными актантами. Эти пространственные конфигурации ограничены числом далее неразложимых взаимодействий между актантами. Например, вышеупомянутый глагол «давать» может устанавливать связи между бесконечно большим количеством актантов, однако его структурная семантика предполагает только три класса актантов - даваемое, дающий, и тот, кому дают даваемое.

Эти необходимые для совершения действия классы актантов изображают структурные графы (см. приложение №4). Они же показывают фундаментальные, архетипические и далее неразложимые взаимодействия между актантами в любом предложении. Причем, как уже было упомянуто выше, структура предложения наследует катастрофическую структуру (катастрофу) положения дел, к которому оно отсылает. Из этого следует, что в глобальном смысле на язык наложены строгие ограничения, которые проистекают из ограничений, которые наложены на мир в том смысле, в котором мы говорили об этом выше. Эти ограничения обладают изоморфизмом. Если катастрофы это то, как можно проводить различия, тогда способы проведения различий в языке и в мире, согласно Тому, совпадают. Тогда логика мира (т.е. правила, сообразно которым проводятся различия в мире) подобна логике языка с поправкой на континуально-дискретное отображение структуры. Множество элементарных типов событий служат общей характеристикой структуры всех возможных (т.е. правильно составленных и в связи с этим имеющих смысл) предложений. На локальном же уровне любое предложение языка может быть охарактеризовано, в первую очередь, как схематическая разверстка ландшафта взаимодействия актантов. Но дело не только в этой топологической разверстке, но еще и в типе действия, указывающем на локальную специфичность этой разверстки. Иными словами, действия могут попадать под один и тот же граф, однако с разной специфичностью. Например, глаголы «давать» и «принимать» предполагают одинаковый набор актантов, однако в топологическом смысле они расположены в некотором смысле зеркально, что является инверсией графа, т.е. локальной спецификацией глобальной структуры.

Основания подобного изоморфизма Том видит в филогенезе вида homo sapiens, а конкретно в том обстоятельстве, что филогенез нашего вида проходил в пространстве, которое языком математики может быть описано как евклидово. «Наша универсалистская гипотеза предполагает, что общие синтаксические структуры являются производными от общих взаимодействий биологического характера, например перенос, который порождает фразы типа СГО (субъект - глагол - объект). Я полагаю, что биологическое хищничество является прототипом этого переходного действия [l'action transitive] («Кошка ест мышку»). В связи с этим я предлагаю следующее правило: если транзитивная фраза типа СГО описывает пространственно-временной процесс, где актанты исчезают, эти актанты будут объектами О». Это пространство обладает особыми, как мы уже говорили выше, катастрофическими характеристиками, определяющими способ существования в нём вещей. Язык же, в первую очередь, как мы писали выше, призван показать (logos apophantikos) то или иное положение дел. Характер данности этого положения дел определяет и характер сообщения о нём. Таким образом, исток языка по Тому связан с тем, что Хайдеггер называл «подручным», а Том именовал «пространственным мышлением», т.е. по сути с до- или пред-лингвальным взаимодействием с окружающим сущим. Это сущее, как уже было сказано выше, связано с особым пространством, где оно имеет место. Язык находится в соответствии с пространством данности феноменов, можно даже сказать, что само это пространство сказывается в языке и мышление (осуществляемое языком) возможно только в силу устройства этого пространства и сообразно ему.

Теперь свяжем вышесказанное с понятиями выступающих форм и содержательностей. Если язык связан с архетипическими структурами событий в пространстве феноменальной данности, то участниками этих событий являются эти самые выступающие формы, которые, опять же, могут вступать во взаимодействие друг с другом (и тем самым образовывать положения вещей) только сообразно логике пространства, в котором они находятся. В силу же того, что выступающие формы являются всегда уже как-то понятыми, то они обладают содержательностями. Причем последние определяются тем, в какие отношения они могут вступать с выступающими формами. Грамматика этих отношений конституирует понимание внутримирового сущего и связанных с ним мест. Эта грамматика играет роль и в самом языке: так, например, словосочетание «круглый квадрат» является бессмысленным (а мы помним, что «геометрическая форма» является одним из видом содержательностей). Значит, грамматика языка связана и с грамматикой содержания феноменов. Имеют смысл только те предложения языка, которые описывают в принципе возможные в мире события. Эта возможность продиктована самим устройством мира. Мир же, в свою очередь, будучи одним из реализованных аспектов ?лз, предполагает о-граниченную полноту способов существования вещей. Эти способы существования вещей - существование в разъятости, т.е. катастрофическое существование в открытой области. Открытую область М. Хайдеггер называл Lichtung. Потому в языке сказывается просвет (бытие).

Теперь скажем несколько слов о Рене Томе и Витгенштейне. Не сделать этого было бы неправильно в силу того, что одним из лейтмотивов данной работы, пусть и второплановым, было постоянное сопоставление идей обоих философов. К сожалению, в силу формата работы и ограниченности её допустимого объема мы не сможем подробно тематизировать сходство их концепций. Потому нижеследующие рассуждения носят характер предварительной зарисовки, могущей быть ориентиром для будущего исследования. В отличие от взаимоотношений Хайдеггера и Тома, где второй является своего рода преемником первого, Том практически никогда не ссылается на Витгенштейна и не упоминает о нём. Однако в глаза не может не броситься родственность их идей, причем порой Том говорит вещи, сходные с «ранним» Витгенштейном («Логико-философский трактат»), а порой сходные с «поздним» («Философские исследования»). Во-первых это, безусловно, идея изоморфизма логической структуры языка и мира. Несмотря на то, что логику Витгенштейн и Том в чисто формальном смысле понимали по-разному, оба говорили о том, что структурно язык и мир устроены изоморфно и предложение языка соответствует некоторому положению дел (йtat des affaires у Тома и Sachverhalt или Sachlage у Витгенштейна). Причем по Витгенштейну факты (Tatsachen) мира существуют в логическом пространстве («1. 13. Факты в логическом пространстве суть мир»), язык тоже организован в соответствии с этой логикой. И у Тома, в свою очередь, синтаксическое (логическое) пространство языка находится в отношении изоморфизма с пространством (пространствами) феноменов, которые этот язык может описать. Кроме того, у Витгенштейна «простой объект» в некотором смысле не находим и является формальной конструкцией, такой же, как и простое предложение («2.02. Объект прост). С другой стороны и у Рене Тома всякое эмпирическое положение дел является в терминах Витгенштейна «комплексом», так как «можно предположить - и не без основания - что любая точка становится катастрофической, если используемые средства достаточно точны». Можно продолжать сопоставление деталей еще довольно долго, но и без того ясно, что концепции Тома и Витгенштейна весьма родственны и в каком-то смысле идеи первого есть развитие (пусть и, по всей видимости, «вслепую») последнего.

Однако является важным проговорить некоторые важные вещи, которых мы касались выше. Во-первых стоит сказать о грамматике содержательностей (prйgnances). Термин «грамматика» Л. Витгенштейна был использован мной намеренно, пусть и в несколько переносном смысле. Грамматику можно определить как совокупность правил. В случае с содержательностями обнаруживается грамматика особого характера, а именно правила, согласно которым выступающая форма, имея место в некотором мире, должна так или иначе обладать, пусть и в привативном смысле, некоторыми качествами, без которых она была бы не определена. Подобные мотивы имеются и у Витгенштейна в «Логико-философском трактате»: «2. 0131. Пространственный объект должен находиться в бесконечном пространстве (точка пространства есть аргументное место.) Пятно в поле зрения не должно быть обязательно красным, но оно должно иметь цвет, оно окружено, так сказать, цветным пространством. Тон должен иметь какую-то высоту, объект чувства осязания - какую-то твердость и т.д.» Эти темы он развивает и в более поздний период своего творчества, например, в «Заметках о цвете», говоря о «грамматике цветов».

Во-вторых, считаю нужным отметить (но, увы, не проговорить подробно) схожесть понимания обоими философами теснейшей связи языка и практики его употребления. Как Рене Том говорил об обусловленности языка особенностями филогенеза человеческого вида и его употреблением в человеческой практике, так и Витгенштейн, как и в ранних работах (Л.-Ф.Т. «4. 002. Человек обладает способностью строить язык [курсив наш - Г.В.], в котором можно выразить любой смысл, не имея представления о том, как и что означает каждое слово, - так же как люди говорят, не зная, как образовывались отдельные звуки. Разговорный язык есть часть человеческого организма, и он не менее сложен, чем этот организм»), так и особенно в поздних, отмечал неразрывную связь языка и практики его употребления. В «Философских исследованиях» австрийский философ тематизировал эту связь с помощью термина «форма жизни», определяя её как совокупность жизненных практик, в которых используются те или иные правила употребления языка. Собственно, употребление, т.е. правило проистекает из этой формы жизни и происходит в соответствии с ней.

Заключение

К сожалению, на страницах этой работы в силу её формата не удалось осветить другие важные темы, приоткрывающие действительный масштаб теории языка Тома и её смысл. Но, смею полагать, что сказанного достаточно для понимания того, на каких философских основаниях она стоит и какие выводы из неё следуют. В силу того, что сказано было довольно много, не имеется возможности дать в этом заключении какие-то обширные выводы. В нём имеется возможность лишь кратко подвести некоторые итоги исследования.

Действительно, теория языка Рене Тома является продолжением осмысления тем, которые развивали, пусть и совершенно разными путями, Л. Витгенштейн и М. Хайдеггер. Эту тематику можно охарактеризовать как прояснение неразрывной связи между языком и миром, в котором живёт человек. Причем, французский мыслитель, развивая свою теорию, подчеркивает и, с одной стороны, то, что язык проистекает, даже структурно-синтаксически, из способа первичного понимания человеком окружающего внутримирового сущего и, с другой стороны, изоморфность языка и мира. Или, в случае Тома, уместнее говорить об устройстве пространства феноменального (мира) и языка сообразно одной логике. Под логикой здесь является возможность провести различия в мире / языке только тем или иным путём и никаким иначе.

Было показано, что Рене Том, строя свою натурфилософскую систему, действительно близок к Хайдеггеру. Эта близость заключается в родственности концептов, а именно катастрофичности (в том смысле, в котором мы его раскрыли выше) и исторически понятного бытия-Seyn. Причем для обоих философов основой для размышлений служила греческая мысль, в первую очередь Гераклит и Аристотель. Так, с лпмгпт'ом первого французский и немецкий мыслители соотносили свои ключевые концепты (Seyn и катастрофичности), причём, как было нами показано выше, такое соотнесение не является случайным и продиктовано внутренним родством концептов. Оба философа (здесь Хайдеггер, разумеется, первичнее, Том лишь, пусть и весьма своеобразно, ему следует), осознавая «забвения бытия», обращаются к греческому, условно-дометафизическому наследию, пытаясь проговорить его заново так, чтобы мертвые формулировки из учебников смогли снова прозвучать убедительно и предупредительно. На мой взгляд, Том тематизировал это забвение бытия в науке через демонстрацию того, о чем писал Ф. Ницше в «Воле к власти»: «Не победа науки является отличительной чертой нашего XIX века, но победа научного метода над наукой». И действительно, по Тому наука перестала быть феноменологичной, т.е. она перестала достигать вещей и «повисла» в виртуальности собственных конструктов. Снова сделать науку «мыслящей» и «понимающей», «La science pensant, intellegible», Том пытался через концептуализацию первопонимания человеком мира. Такая мыслительная работа привела его к понятию «катастрофы».

Удался ли проект Тома? Думаю, что нет. Однако здесь важно отметить, что работа французского исследователя не была напрасной. Следуя завету Хайдеггера, т.е. «протаривая путь соразмерно вопросу», он пришёл к чему угодно, только не к самой науке. Ему буквально ничего не оставалось делать, кроме как «стать философом». Зато на пути к философии он оставил довольно яркий след, который с интересного и нетривиального ракурса демонстирует, что такое современная наука и каковы её пределы. В связи с этим будет уместно привести слова В. Бибихина: «Чем неудержимее нераспакованное единство мира манит к распаковке, тем удивительнее способность науки пока еще не превращаться в то, что из нее давно сделала публицистика, - в миф. Что бы ни говорила нам публицистика, наука распаковкой мира как целого не занята. Настоящая наука в своем существе - это чистая техника». Да, Том, распаковывая то парадоксальное Единое, действительно, ката-строфическое указание на которое, как я пытался показать выше, содержится в «запакованном», непроясненном виде во всех выражениях математического анализа, вышел из науки. С другой стороны, он не вышел из языка науки. В результате имеет место сбивающее с толку «вавилонское столпотворение».

Это касается и его теории языка. С одной стороны она, как ни странно, «до сих пор» претендует на научность, с другой же - пытается указать на те вещи, которые науке не доступны по определению. Но, несмотря на всё вышесказанное, это не умаляет её оригинальности, а именно: приближения этой теории к origo языка, т.е. его источнику. Результатом такого приближения является прояснение, в некотором роде более «операционализированное» и «сциентизированное», тех вещей, о которых писали Хайдеггер и Витгенштейн. Я не знаю, как ответить на вопрос о том, является ли благом такая медиальность, т.е. своего рода дискурсивная промежуточность идей Тома и что может дать его необычное и отнюдь не поверхностное нахождение «между собакой и волком». Предположу, что здесь вряд ли можно сказать что-то однозначное. Это не отменяет, однако, того, что французскому философу нужно воздать должное, а именно - показать его действительное место в истории мысли. Смею надеяться, что данная работа является небезуспешным стартом этого начинания.

Список использованной литературы