Пролетариат без органов: политический субъект в современном марксизме

Актуальность: В трилогии «Империя» , «Множество» и «Общее благо» итальянский постопераист Антонио Негри вместе с американским литературоведом Майклом Хардтом предприняли одну из самых масштабных за последние десятилетия попыток соединить воедино концептуальные аппараты марксизма и постструктурализма , придав второму радикальность первого. Они попытались философски осмыслить и далее изложить свое видение нового, теперь уже постсовременного, субъекта сопротивления нынешней глобальной системе власти. Созданная ими концепция «множества» получила широкое признание в академических и активистских кругах левого движения. Так Негри и Хардт стали одними из главных идеологов анархистского крыла антиглобалистского движения, а их концепция нового субъекта сопротивления - теоретическим фундаментом при организации дальнейших акций протеста.

Но антиглобалистское движение уже давно переживает свой упадок. После многочисленных демонстраций и нескольких конференций в Порту-Алегри, стало понятно, что качественные изменения не происходят, а глобальная капиталистическая система подстроилась под новый вызов, лишь усугубив при этом общественные противоречия, актуализировавшиеся в международном экономическом кризисе 2008 года. Новая волна протестов 2011-12 годов, выразившаяся, в первую очередь, в масштабном движении «Occupy Wall Street» и протестах в Тунисе, Египте, Турции и России, несмотря на свой большой потенциал, также окончилась политическим провалом. Сопротивление, артикулированное в множественных децентрированных акциях протеста, намеренно избегающих единой координирующей структуры, оказалось безрезультативным в плане борьбы с глобальной системой и вновь поставило вопрос о том, что и в каком виде ей можно противопоставить. В связи с этим, можно говорить о высокой общественно-политической актуальности изучения проблемы субъекта в современной левой политической теории. А учитывая то, что именно концепция множества составляла теоретический и философский фундамент организации сопротивления, анализ ее внутренней структуры и ее сопоставление с альтернативными концепциями субъекта позволит нам пролить свет на некоторые фундаментальные причины упадка современного антикапиталистического движения.

Стоит отметить также, что проблема политического субъекта в информационную, постсовременную эпоху - предмет многолетней дискуссии в западном академическом пространстве, подробнее на которой мы остановимся ниже. При этом в России дискуссия о новых формах политической субъективности, обычно ограничивается либо обзорными статьями , либо критическими рецензиями на исследования западных авторов, которые указывают «скорее на непонимание философских и политических проблем, стоящих за концепциями нового политического субъекта» , чем на серьезную критическую проработку таких концепций, как, например, теория множества. Такое положение дел указывает на высокую научную актуальность попытки теоретического осмысления вопросов политической субъективности в российском научном пространстве.

Проблема: Хардт и Негри высоко оценивают эвристическую силу и освободительный потенциал постмодернизма. Постмодернистская мысль, по их мнению, утверждает многообразие социальных идентичностей и ценность различия как такового, т.е. несводимого к диалектическому снятию. Тем самым она успешно противостоит тотальности универсализирующего дискурса модернистского государства, со всеми иерархиями и структурами угнетения, которые оно подразумевает . Более того, большая часть собственной терминологии Негри и Хардта была воспринята из текстов ключевых философов постмодернизма - Жиля Делеза и Феликса Гваттари .

При этом, на данном этапе, по мнению теоретиков, постмодернистская мысль устарела и нуждается в критической переработке, так как стала фактическим апологетом современного капиталистического порядка и не дает нам внятного понимания того, как его преодолеть. Таким образом, Негри и Хардт ставят перед собой цель «выйти за пределы» философского аппарата постмодернизма, путем дополнения его концептом политического субъекта - множества, как нового постмодернистского пролетариата состоящего из работников, которые задействованы в нематериальном, аффективном производстве и не связаны между собой какой-либо иерархией и практиками властных отношений.

Подобное теоретическое переосмысление основ марксизма и реартикуляция постмодернистской философии Делеза и Гваттари в теории субъекта Негри и Хардта подверглось в дальнейшем серьезной критике за недостаточное описание процессов самоорганизации, как в деле производства альтернативного социального устройства, так и в деле сопротивления нынешнему порядку. Негри и Хардт в своей теории занимают по отношению к протестам позицию внешних наблюдателей, позицию, недостаточно вовлеченную в сам процесс сопротивления для того, чтобы зафиксировать неизбежный координирующий и даже авторитарный компонент внутри сопротивления и объяснить, как внутренняя нескоординированность множества порождает внешнюю координацию. Потерпела неудачу также попытка практической реализации теоретических оснований концепции множества. Упадок антиглобалистского движения, воспринявшего данную анархистскую стратегию, - прямое тому свидетельство. марксизм постмодернистский философия самоорганизация

Итак, проблема данного исследования заключается в следующем. Несмотря на то, что теория множества Негри и Хардта, стала одной из самых масштабных попыток создать принципиально новый концептуальный аппарат для левой политической теории, дополнив ее описанием нового субъекта сопротивления, теоретическое описание процессов самоорганизации множества как политического субъекта оказались не проясненными и противоречивыми, а практическая реализация этой теории в жизнь потерпела неудачу.

Представляется обоснованным искать решение поставленной проблемы путем проверки теории Негри и Хардта на корректность произведенной ими рецепции концептов Делеза и Гваттари. Сосредоточив свое внимание на этих двух политико-философских теориях, мы постараемся дать ответ на более общий и актуальный вопрос, который является исследовательским вопросом данной работы: возможно ли в принципе положение постструктуралистской онтологии в основу теории какого бы то ни было цельного политического субъекта?

Объект: теории политического субъекта в постмодернистской онтологии

Предмет: возможность производства политического действия и сопротивления актуальному глобальному порядку в рамках указанных теорий

Цель исследования: определение границ возможного использования постструктуралистского концептуального аппарата при создании концепции политического субъекта

Для того чтобы добиться поставленной цели, мы решим несколько задач:

1. Установим характер взаимоотношений марксистской и постмодернистской теории в вопросе о формах политической субъективности;

2. Опишем структуру множества, как политического субъекта сопротивления, в теории Негри и Хардта;

3. Определим те, концепты Делеза и Гваттари, которые у них заимствуют Негри и Хардт;

4. Опишем концепты ризомы, и сингулярности-события, как ключевые для политической философии Делеза и Гваттари;

5. Выявим причины, из-за которых использование делезианских концептов ведет к внутренним противоречиям теории Негри и Хардта;

6. На основе проведенного анализа, наметим возможные подходы к описанию форм политической субъектности в рамках постмодернистской онтологии.

Любое теоретическое исследование, в определенном смысле является дометодологическим. В данном исследовании я буду работаться в рамках философской традиции концептуальной деконструкции, основные принципы которой изложены в книге «О грамматологии» французского философа-постструктуралиста Ж.Деррида. Более того, сама практика деконструкции носит внеметодологический характер, «не является каким-либо методом, не может им стать» и не предлагает ограниченного набора строгих правил "разборки". Работа в рамках данной философской традиции дает широкий набор инструментов для критического анализа текстов, как Делеза и Гваттари, так и Негри и Хардта.

Гипотезы исследования:

· Негри и Хардт редуцируют онтологию Делеза и Гваттари до ее виталистской и анархической интерпретации, лишая ее трансцендентального измерения, что приводит к неразрешимым противоречиям внутри теории множества;

· Построение теории субъекта на основе постструктуралистской онтологии возможно, но только при условии критического преосмысления основных концептов Делеза и Гваттари

Глава 1. Синтез без снятия (степень научной разработанности проблемы)

1.1 Состояние постмодерна

Перед тем, как рассмотреть взаимосвязь между конкретными теориями Делеза и Негри, необходимо понять характер взаимоотношений марксистской и постструктуралистской теории, сосредоточив свое внимание на их представлениях о формах политической субъектности. Согласно Дэвиду Уэсту, «важный контекст формирования постмодернистской мысли определяется историей Европы и Запада в ХХ в.» . Сразу две кровавые мировые войны, становление фашизма в Италии, нацизма в Германии и сталинизма в СССР, ГУЛАГ и холокост, длительный период холодной войны, обусловленный созданием ядерного оружия, способного положить конец существованию человечества в принципе. Все это привело к разочарованию в проекте Просвещения как интеллектуальной эссенции модерна, как вере в прогресс и постепенную рационализацию всех сфер жизни гуманистическим субъектом.

При этом целью философов, которых принято относить к теоретикам постмодерна, стала не только последовательная деконструкция основных посылок философских категорий модерна, но и попытка ухватить и теоретически описать последствия тех социально-политических изменений, что происходили с обществом во второй половине 20 века, которые позволяют назвать нынешнее социально пространство «постсовременностью». Укажем на некоторые из них: коммуникационная революция (развитие электронных масс-медиа, компьютеризация), радикальные изменения в процессах потребления и досуга; усиление роли четвертого сектора экономики; стирание классических классовых оппозиций и возникновение прекарного работника нематериального труда вместо индустриального рабочего; глобализация производства и, как следствие, ослабление суверенитета национальных правительств; кризис территориальной идентичности, атомизация и фрагментация общества.

В условиях подобных социальных и теоретических сдвигов многие политические теоретики «встали перед необходимостью радикального пересмотра концептуального аппарата политической теории, ее онтологических и эпистемологических предпосылок» . Именно поэтому разработка теоретических основ постмодерна имела огромное значение для политической мысли, ведь само его появление было обусловлено и являлось ответом на политические изменения и социальные трансформации общества. Таким образом, именно критерий политического оказался ключевым фактором, обусловливающим необходимость подобной теоретической работы. Поэтому, как замечает Кристина Штекль, неудивительно, что для мышления современных континентальных политических философов характерно теперь «радикальное сомнение в современном политическом словаре и поиски истоков нашего современного понимания политического» .

В столь интенсивном желании радикального пересмотра современного понимания политического просматривается еще одна особенность периода становления постмодерна - разочарование в марксизме как теоретической и практической перспективе эмансипации широких масс. Раскрытие информации о партийных чистках и репрессиях времен Сталина, вторжение СССР в Венгрию и Чехословакию, неспособность Французской коммунистической партии предвидеть майские события 1968 года в Париже, привели к исходу из коммунистических партий многих будущих теоретиков постмодернизма, таких как Лиотар, Бодрийяр, Делез и Фуко. Как утверждает Дэвид Уэст: «предупреждения теоретиков постмодерна относительно опасностей «тотализирующей» теории, а также их скепсис по поводу необоснованных претензий философии истории убедительнее всего прочитываются, как отсылки к марксизму» . В итоге, теоретический проект постмодерна можно рассматривать как критику одновременно и проекта Просвещения либерального толка, и теоретических основ марксизма, а также как поиск нового концептуального и терминологического аппарата, который бы соответствовал реалиям изменившегося мира. Кратко опишем итоги этих поисков, рассмотрев основные черты и идеи постмодернизма.

Одним из главных теоретиков и основоположников философии постмодерна считается Жан Франсуа Лиотар, который в 1979 году пишет знаменитый доклад «Состояние постмодерна». В нем он объявляет о необходимости в «недоверии любого рода метанарративам» , т.е. нетерпимом отношении к прогрессистским «тотализирующим» теориям, великим проектам, которые и привели к большинству катастроф ХХ века. Любая теоретизация социальных отношений, как единой тотальности, неизбежно ведет, по его мнению, к воспроизводству господства и угнетения. До логического предела такие посылки постмодерна доводит Жан Бодрийяр , утверждая, что «больше нет никакой истины или реальности, которую утверждает субъект, есть только универсальные и неизбежные симуляции» . Человек, по Бодрийяру, в современном обществе отчуждается не только и не столько от продукта своего труда, сколько от самой реальности, путем все большего вовлечения в процесс капиталистического потребления. В таких условиях функции индивида как субъекта в пространстве социального растворяются и нивелируются. Как пишет сам Бодрийяр: «нет больше никакого субъекта, никакой фокусной точки, ни центра, ни периферии: чистый изгиб или круговое отклонение. Больше ни жестокости, ни надзора: только информация» . Утверждается, что стратегии левых политических движений, делающих ставку на возрождение субъекта истории, а также на сопротивление, эмансипацию, и сознательность масс, безнадежно устарели, так как «они находятся в русле системы, чьим императивом сегодня является как раз перепроизводство и регенерация смысла и слова» . Другими словами, активное утверждение своей субъектности больше не гарантирует трансгрессии, выхода за рамки капиталистической системы, наоборот, креативность и творческое утверждение идентичностей поощряется и тут же апроприируется рынком. Свое самое радикальное воплощение подобная антигуманистическая критика субъекта получила в работах Мишеля Фуко , где субъект стал лишь продуктом властных отношений, которые можно последовательно деконструировать, но окончательно вырваться из которых невозможно.

Постмодернизм, таким образом, можно определить как вызов диалектике, которая сводит многообразие различий к бинарным оппозициям, а далее, посредством снятия, авторитарно подчиняет их единому порядку . Поэтому постмодернистская политика различий принципиально недеалектична, противоречия и различия в ней не снимаются, а утверждаются. Подобная антидиалектичность постмодернизма позволяет ему деконструировать границы, поддерживающие иерархию между мужским и женским, белым и черным, пристойным и аморальным. Таким образом, постмодернизм одновременно ведет борьбу с модернистскими практиками господства, такими как расизм и сексизм, и утверждает различие и множественность равноценных форм бытия. Репрессивные дуализмы модерна растворяются в состоянии постмодерна, которое включает теперь в себя голоса изгнанных и подавляемых. При этом, представления о форме и практиках утверждения субъекта политического сопротивления также кардинально меняются: «в противоположность монолитным коллективным агентам и нормам солидарности, характерным для социалистической политики, сложилось многообразие видов борьбы, проблем и модусов политического действия» . Согласно постмодернистской логике, ортодоксальные марксистские представления о борьбе монолитного субъекта - пролетариата - с его экзистенциальным врагом - буржуазией - есть ни что иное, как повторение бинарной диалектической логики. Пролетарский субъект децентрируется и растворяется в множественности единичных (сингулярных) форм сопротивления, которых нельзя подчинить единой логике и заставить бороться за единые интересы. В подобных условиях, марксизм с его непоколебимой верой в единого субъекта революции и объективный прогресс человечества столкнулся с необходимостью в переосмыслении своих основных теоретических положений и предпосылок.

Классификацию основных теоретических течений, возникших после такого кардинального пересмотра концептуального аппарата политической теории, можно также почерпнуть у Маршарта , который называет их «нестабильными онотологиями, исходящими из примата различия, которое основано на негативности и мыслится за пределами бинарной оппозиции с тождеством» . Он выделяет онтологию различия, онтологию нехватки (нужды) и онтологию избытка. И далее утверждает, что «все они могут выступать в качестве методологий для различных альтернативных (по отношению к марксизму и либеральному проекту) версий демократии, предлагающих новые формы коллективной субъектности с учетом плюральности социального бытия» .

Онтология различия, в наиболее оформленном виде появляется в работах Жака Деррида , центральный концепт этой онтологии - различание (differance). «Различание есть одновременно и избыточность, и нехватка субъекта, поскольку указывает на отсутствие собственности на идентичность» . При этом «призрачность» подобного субъекта вовсе не означает отсутствие потенции к преобразующему действию, а, наоборот, открывает субъекту способность не просто интерпретировать, но и трансформировать мир, посредством непрерывного процесса деконструкции бинарных оппозиций, Теоретические основания онтологии нехватки заложил французский психоаналитик Жак Лакан, а политическим потенциалом ее наполнил Славой Жижек . Важными авторами этого течения являются также Ален Бадью и Эрнесто Лакло . Данная онтология проясняет структуру идентичности и идентификации субъекта, описывая ее как процесс бесконечного восполнения нехватки, нехватки одновременно деструктивной и организующей. На той же основе осуществляется анализ политических режимов . Основой же онтологии избытка становится критический пересмотр философии Гегеля в рамках делезианской критики метафизики. В книге «Логика смысла» Делёз предпринял попытку радикализировать Гегеля и выдвинул идею о том, что гегелевский синтез - это синтез дизъюнкитивный, т.е. синтез без снятия. Подобный синтез неразрывно связан с логикой аффекта, который «вызывает бесконечную пролиферацию различий, не позволяя им быть редуцированными к какому-либо позитивному единству, включая диалектическое единство, достигаемое снятием противоречий» . Другими словами, аффект принципиально избыточен и антидиалектичен. В наиболее полном виде политические выводы подобной онтологии сформулированы Делезом и Гваттари в двухтомнике «Капитализм и Шизофрения» .

При этом, как указанные теоретические течения внутри постмодернизма, так и постмодернизм в принципе оказываются в более сложных и комплексных отношениях с марксизмом, что просто в отношениях отрицания. Так, например, «машины желаний» -- ключевой концепт шизоанализа Делёза и Гваттари, «следует трактовать как радикальную форму фрейдо-марксизма» . Сам Делёз открыто признавался в том, что он «всегда оставался марксистом в том смысле, что никогда не верил в возможность политической философии, которая не была бы сосредоточена на анализе капитализма и его развития» . Также и творчество Славоя Жижека представляет собой синтез психоаналитических идей Лакана с критической теорией Маркса. Отметим здесь также проект агонистической демократии Шанталь Муфф , как концепции демократического этоса, основанного на философском проекте мобилизации страстей и аффектов.

Существует также ряд теоретиков, которые пытаются, пересмотрев некоторые положения марксисткой теорий, встроить идеи постмодернизма в теоретический корпус марксизма. Они обозначают «состояние постмодерна», не как социальное и культурное проявление совершенно нового порядка, а как отражение (в самых радикальных интерпретациях - идеологию ) очередной стадии капитализма - позднего капитализма. К сторонникам подобной позиции можно отнести в первую очередь Фредрика Джеймисона , Перри Андерсона и Терри Иглтона . Переход в стадию позднего капитализма связывается с активным развитием культурной индустрии и преобладание четвертичного сектора экономики, нематериального производства. Так, теоретики франкфурсткой школы Адорно и Хоркхаймер с пессимизмом рассматривают развитие культурной индустрии как период, когда фордистский способ производства пришел и в сферу культуры. Для них это стало «новым этапом подчинения общества потребностям капиталистического производства» .

Согласно Шанталь Муфф, именно в оценке роли нематериального производства и культурной индустрии в становлении новой формы капитализма, кроется главное отличие членов франкурстской школы от теоретиков постопераизма, к которым мы можем, наконец, отнести Майкла Хардта, Антонио Негри и Паоло Вирно. Постоперисты также воспринимают постмодерн как очередную стадию глобального капитализма, но для них культурная индустрия и сфера неформального начинают играть роль не утраченного пережитка прошлого, а, наоборот, предвестника будущего, делающего возможным появление новых форм общественных отношений. Они настаивают, что переход от фордизма к постфодизму и, шире, от современности к постсовременности должен пониматься «не как следствие логики развития капиталистических производственных сил, а как реакция капитала на новые практики сопротивления рабочих» . При этом подобный переход характеризуется в первую очередь тем, что сама жизнь становится теперь частью поля власти.. Дисциплины заменяются процедурами имперского контроля, которые захватывают все наше социальное пространство, но одновременно с этим ведут к неспособности капитала полностью апроприировать конечный продукт деятельности работника в сфере нематериального труд. Таким образом, возникновение постфордистского, сетевого типа управления, допускающего формирование более автономных и независимых форм субъективности, ведет к тому, что эти субъективности получают возможность свободного самовыражения, а значит, могут сформировать новую систему общественных отношений, которая в итоге заменит собой капитализм. Так в условиях постфордизма и повсеместного распространения нематериального труда возникает принципиально новый тип политический субъекта - множества, - способного отклоняться от практик капиталистического угнетения и формировать принципиально новую реальность. Таким образом, множество с одной стороны, соответствует всем условиям состояния постмодерна, а с другой, возвращает категорию цельного субъекта сопротивления в пространство социальной реальности. В этом смысле множество является концептом, соединяющим в себе освободительный потенциал одновременно и постмодернистской и марксисткой теории. Именно из-за этого теоретические труды Хардта и Негри стали основой стратегии антиглобалистского движения, что заставляет нас, в контексте исследования новых форм политической субъективности, обратить на их теорию особое внимание.

1.2 Возвращение субъекта

Из значительного корпуса работ по поводу их теории, стоит выделить обзорные статьи Линстеда , Уэллса , Марфино и Чидам , в которых можно найти генеалогию и развитие мыслей Антонио Негри, а также указание философских направлений и конкретных мыслителей на него повлиявших. Нельзя оставить без внимания работу «Грамматика множества» , которую написал соратник Негри - постопераист Паоло Вирно. Эта работа теоретически развила и философски насытила концептуальный аппарат теории Негри и Хардта. При этом, Вирно не разделяет оптимизма относительно революционного потенциала множества. В отличие от Хардта и Негри, которые видят в распространении нематериального труда своего рода стихийный коммунизм, Вирно воспринимает постфордизм скорее как «проявление коммунизма капитала» . Он утверждает, что выход из нынешней ситуации лежит в создании альтернативных форм социальной жизни, отдельных от государственных институций, а не в активной борьбе с этими институциями, как хотелось бы Негри и Хардту.

Указывая на связь теории множества с постмодернистской философией, обратимся к работе Николаса Тампио . Согласно его исследованию, новые термины, которые Хардт и Негри стремятся ввести в левый политический дискурс - сингулярности, детерриторилизация, линии ускользания, множества, машины войны - напрямую почерпнуты из философии Жиля Делёза и Феликса Гваттари. Так, на взгляды Негри оказали серьезное влияние делезианские интерпретации гегелевской диалектики, бергсоновской онтологии актуального и виртуального, ницшеанской этики аффекта и спинозианского взгляда на практику, как на производство «общих понятий» . Более того, теория политического субъекта Хардта и Негри - множества - во многом перекликается с концептом «тела без органов», который Делез и Гваттари сформулировали в «Капитализме и Шизофрении». Все это позволяет нам, вслед за Никласом Тампио, утверждать, что «именно философские труды Делёза стали для Негри и Хардта бесценной призмой, глядя сквозь которую, они получили возможность нового прочтения истории философии и современного интеллектуального ландшафта ». Подробный анализ влияния работ Делёза на философию Негри представлен также в статье Кеннета Сурин . А значение Спинозы для философии Делёза и Негри и их последующую интерпретацию можно найти в статье Руддика «Политика аффекта: Спиноза в работах Негри и Делеза» .

Но, несмотря на то, что в основу теории Негри и Хардта легли практически все основные категории философии Делеза и Гваттари, теоретики утверждают, что структуры и логика власти в сегодняшнем мире «принципиально изменились и полностью защищены от «освободительного» оружия постмодернистской политики различия» . А сам постмодернизм, по их мнению, «безусловно, является теперь логикой действия глобального капитала» . Негри и Хардт, не скрывая того огромного влияния, что оказал на них постмодернизм, прямо утверждают, что «Делёз и Гваттари, по всей видимости, в состоянии ясно воспринимать только тенденции к постоянному движению и абсолютной изменчивости, и поэтому в их размышлениях созидательные элементы и радикальная онтология производства социальности остаются слабыми и лишенными основы» . Поэтому Негри и Хардт, основываясь на постструктуралистской онтологии Делёза и Гваттари, ставят перед собой цель «выйти за ее пределы» и дополнить концептом политического субъекта - множества.

Но в последнее десятилетие теория Негри и Хардта, как одна из самых перспективных попыток вернуть категорию политического субъекта в пространство критической философии, подверглась серьезной и обоснованной критике. Можно выделить позицию С. Жижека . На примере «объекта желания» и его причины - избыточного наслаждения - Жижек утверждает, что видение множества у Хардта и Негри как субъекта, управляющего самим собой, иллюзорно, так как внутренняя преграда/противоречие капитализма, как «условие невозможности» полного развития производительных сил, есть в то же самое время их «условие возможности». А значит, продуктивная мощность множества после исчезновения капитализма исчезнет, так как капитализм был ее условием. Российский философ А. Пензин критикует Негри и Хардта за недостаточное описание процессов самоорганизации множества, эта проблема заставляет его назвать множество «мерцающим концептом» и «не более чем интеллектуальной конструкцией» . А. Каллиникос - еще один последовательный критик теории Негри и Хардта - в своей книге «Антикапиталистический манифест» пишет, что концепция множества, «походит скорее на заявление о благих намерениях и мобилизирующий миф, чем на серьезную аналитическую работу и руководство к действию» . Критике некоторых аспектов теории множества была также посвящена моя прошлогодняя курсовая работа, в которой удалось установить, что Негри и Хардт занимают по отношению к протестам позицию внешних наблюдателей, позицию, недостаточно вовлеченную в сам процесс сопротивления, для того, чтобы зафиксировать неизбежный координирующий и даже авторитарный компонент внутри сопротивления. Недостатки и ограничения теории Негри и Хардта привели далее к тому, что попытка на практике реализовать их стратегию антиглобалистским движением и далее движением «Occupy Wall Street», закончились их кризисом и упадком.

Итак, мы установили, что теоретический проект постмодерна можно рассматривать как попытку критически переосмыслить категориальный аппарат модернистской политической философии в связи с драматическими социально-политическими трансформациями середины XX века. Бросая вызов бинарной логике диалектики, философия постмодерна утверждает ценность различия как такового. Так она, с одной стороны, включает в себя ценности и голоса маргинализированных и подавляемых социальных групп, а с другой стороны, отказывается при этом от категории субъекта изменений, каким в левой теории всегда являлся пролетариат, объявляя его сущность не менее репрессивной и тотализирующей. Хардт и Негри считают, что тем самым постмодернистская теория лишает только что получившие голос эксплуатируемые меньшинства возможности для радикального политического действия и шанса на освобождение от эксплуатаций. С помощью постмодернизма угнетенные вновь обрели голос, но лишились возможности изменить свое положение. Хардт и Негри ставит перед собой цель соединить концептуальные аппараты марксизма и постмодернизма, чтобы дать описание нового политического субъекта - множества как пролетариата, внутри которого различия не снимаются, но утверждаются, пролетариата без органов. Но они не достигают своей цели, их теория оказывается неполной и внутренне противоречивой, а использование стратегии, которую она подразумевает, ведет к политическим и активистским неудачам.

При этом сама проблема, которую поднимает теория Негри и Хардта, а именно, отсутствие у эксплуатируемых групп возможности для политического действия в условиях постсовременности, а также четкой стратегии для собственного освобождения, остается предельно актуальной. Точно поняв, почему в ее разрешении не преуспели Хардт и Негри, мы сможем учесть их ошибки для выработки более эффективных теорий и стратегий в дальнейшем, ведь будем точно знать что, как и почему делать не надо. Поэтому представляется обоснованным проверить теорию Негри и Хардта на корректность произведенной ими рецепции концептов Делеза и Гваттари. Анализируя две эти теории, мы сможем ответить на ключевой для данного исследования вопрос: возможно ли в принципе положение постструктуралистской онтологии в основу теории какого бы то ни было цельного субъекта?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, первым делом необходимо в точности представить предпосылки возникновения, онтологию и внутреннюю организацию множества, как политического субъекта. При этом мы будем обращать свое особое внимание на те его части, которые были напрямую восприняты Негри и Хардтом из философии Делеза и Гваттари, указывая на то, как именно делезианские концепты интерпретируются в контексте субъекта множества. Подобный анализ позволит нам еще раз выявить и указать основные противоречия теории множеств, чтобы уже далее точно понять, почему к ним привела именно неверная интерпретация философских концептов Делеза и Гваттари.

Глава 2. Пролетариат без органов (субъект в теории множества Негри и Хардта)

2.1 Предпосылки возникновения множества

В предыдущей главе мы уже указывали, что, согласно постопераистам, новая форма политической субъектности возникает в момент перехода от модерных дисциплинарных практик господства к постсовременным практикам биополитического контроля. Отметим здесь, что Негри и Хардт, по собственному признанию, в своем анализе новых, характерных для современности, практик господства опирались на работы Делеза и Гваттари об обществе контроля. Магистральная мысль данного анализа заключается в следующем: если в дисциплинарном обществе практики господства действовали исключительно на индивидов, закрепляя и дисциплинируя их в рамках той или иной, но всегда определенной институции, то теперь власть выражает себя как контроль над населением в целом, полностью распространяющийся на всю совокупность социальных отношений . Строго ограниченная, количественная и геометрическая логика дисциплинарной власти становится теперь качественной, открытой и аффективной. Подобный процесс мы можем описать также и в экономических терминах: в эпоху постфордизма капитал социализируется и берет на себя функцию общественного производства. Работник продает теперь не только свою способность к труду, но и способность к общению, способность мыслить и меняться.

Подобный переход ведет также к возникновению новой формы глобального суверенитета - Империи как глобального, детерриториализованного и лишенного центра аппарата управления, который вклинивается в свободное пространство социальной жизни, гомогенизируя и унифицируя его в целях присвоения продукта живого труда. И хотя имперские практики господства погружены в реальность, имманентны ей, сама Империя старается предстать по отношению к социальной реальности в качестве трансцендентного центра, который эту реальность структурирует и определяет, поддерживая установившиеся социальные иерархии и глобализацию финансовых потоков. Она представляет себя как предзаданный, вечный и естественный порядок вещей, поддерживая консенсус путем развертывания мощных полицейских сил, направленных на борьбу с террором. В этом смысле Империя нуждается в терроризме, ведь борьба с ним позволяет ей представить себя гарантом безопасности и сохранности естественного порядка вещей.

Империя наносит на свободный и гетерогенный коммуникативный поток точки стратификации, создавая внутри него определенные иерархические структуры, поддерживающие господство. Так она субъективирует индивидов, но не как свободных креативных личностей, а всегда в контексте определенного дисциплинарного пространства и внутри предзаданных властных отношений. При этом, внося в социальное пространство линии иерархии и разрыва, Империя субъективирует в нем не только отношения господства, но также и отношения сопротивления. Другими словами, Империя не только распространяет экономические и политические противоречия на всю социальную ткань, но вызывает также возникновение сингуляризации сопротивлений, которые постоянно ее пересекают . Таким образом, новые формы контроля и экономической эксплуатации работников формируют также нового субъекта сопротивления. Возникновение сопротивления и есть возникновение множества как нового политического субъекта, отстаивающего классовые интересы. Поэтому следует подробнее описать процесс и причины его возникновения.

Мы уже указывали, что виртуозный и нематериальный труд в постфордистскую эпоху стал доминирующей чертой общественного производства. Из-за того, что он становится все более коммуникативным, аффективным и нематериальным, сам диспозитив меры превращается в проблему, так как нынешняя продуктивность рабочих не поддается измерению. Другими словами, в той мере насколько продуктом виртуозного и биополитического труда множества становится сам процесс его производства, настолько капитал проявляет свою неспособность к тому, чтобы подобный продукт апроприировать, подвергнуть жесткой регламентации и подчинить законам рынка. Ведь теперь часто просто нет готового и закрепленного в пространстве произведения (продукта), который был бы внешним по отношению к процессу труда. Таким образом, любое производство в рамках нематериального и аффективного труда всегда теперь приносит некий избыток желаний, информации, знаний и опыта, который капитал не способен себе подчинить.

Такой избыток, указывает на возможность иной совместной жизни, избавленной о практик угнетения, т.к. он вырывается за рамки устоявшихся общественный отношений. Желание качественно иной жизни, выраженное в избытке, экзальтируется при его накоплении и неизбежно перерастает в бунт против сдерживающей его системы. И поскольку реальное подчинение охватывает теперь не только экономическое измерение общества, но и всю общественную жизнь, то и элементы гражданского общества, которые ранее смягчали и опосредовали социальные противоречия, теперь также поглощаются Империей как новым глобальным государством. Сопротивление поэтому оказывается более не маргинализированым, а перемещенным в центр общества. Опишем теперь онтологическую организацию нового субъект сопротивления.

2.2 Онтология множества

Теория множества утверждает принципиальной новый подход к определению форм политической субъекта. Если в эпоху фордизма капитал еще был способен редуцировать любую множественность до однородных и унитарных форм, лишенных революционного потенциала (народ, толпа, нация и даже пролетариат), то сегодня, по мнению Негри и Хардта, подобная логика больше не действует. В постсовременную эпоху утверждения различия и принципиальной плюральности бытия, действительный социальный субъект уже нельзя определить, руководствуясь логикой единого. Негри пишет: «субъект является производительным: производство субъективности есть поэтому субъективность, которая производит» . Таким образом, множество надо мыслить как проявление свободного, неорганизованного и дифференциального ряда отношений, неоднородного и нетождественного самому себе, как нестабильный и нескончаемый процесс субъективации. Именно поэтому множество как субъект политического никогда не выступает в виде чего-то цельного и однонаправленного. Наоборот, его субъектность проявляется именно в том, что из-за своей неоднородности и нахождения вне поля репрезентации, оно способно формировать качественно новую реальность, ускользая от практик капиталистического угнетения.

В этом месте прослеживается четкая взаимосвязь теории множества с одним из ключевых понятий философии постмодернизма - ризомой. Концепт ризомы был разработан Делёзом и Гваттари и впервые описан в их совместной работе "Rhizome" в 1976 году. Более глубокую разработку термин получил во втором томе «Капитализма и Шизофрении» , где ему было посвящена первая глава. Понятие ризомы утверждает принципиально нелинейный и неструктурный способ организации бытия. Ее фундаментальное свойство - это гетерономность, сохраняющая при этом целостность. Источником трансформаций ризомы становится при этом не некоторое трансцендентное действие извне, но ее собственная имманентная подвижность и нестабильность. Поэтому ризоморфные среды обладают нескончаемым потенциалом имманентной и креативной самоорганизации. Для Делёза и Гваттари ризоматическая модель -- это альтернативный, неавторитарный образ мышления. Ризома избегает единообразия и бинарной логики и стремится к разнообразию и вечному становлению. В этом смысле концепт множества по своей сути действительно является ризоматическим.

Обратимся теперь к концепту «общего», который призван описать механизмы объединения индивидов внутри такой ризоморфной среды, для реализации политического действия. Общее имеет двойную природу и возникает на «обоих концах биополитического производства: это и его конечный продукт и исходное условие» . То есть общее, с одной стороны, - это некая доиндивидуальная реальность, которая является исходным основанием для конституирования личности, и также для любой коммуникации между ними. С другой стороны, каждый новый акт коммуникации и сотрудничества между личностями изменяет и создает новое общее, которое потом становится основой для последующей коммуникации и объединения. Подобный механизм работы общего позволяет множеству, с одной стороны, не создавать какую-либо идентичность, а с другой, утверждать различия. Опишем его подробнее.

Негри и Хардт утверждают, что изначально существует только доиндвидуальная реальность, которая является необходимой основой для индивидуализации личности. Такая реальность - это, во-первых, биологические основания нашего вида, наши общие органы восприятия, двигательный аппарат и т.д. Во-вторых, это язык, разделяемый всеми в конкретном обществе. В-третьих, доминирующие производственные отношения. И уже далее в интерсубъективном пространстве коллективной жизни происходит индивидуализация личности путем коммуникации. «В коллективе мы пытаемся заострить и расширить собственную единичность, сингулярность. Таким образом, только в коллективе, а не в изолированном субъекте, восприятие, язык, производительные силы могут суммироваться в качестве индивидуализированного опыта» . Подобную индивидуализированную в коллективе единичность, за спиной которой существует «общее» как та самая доиндивидуальная реальность , Хардт и Негри называют сингулярностью. Таким образом, термин «сингулярность» необходим Негри и Хардту для иллюстрации одновременно и предельной индивидуальности, и неразрывной взаимосвязи друг с другом частей множества. Множество посредством коммуникации производит внутри себя одновременно и сингулярное, и общее. И именно поэтому множество не может мыслиться как что-то единое и цельное, ведь оно принципиально не сводится к коллективу как к чему-то цельному и не сливается с ним. Наоборот, именно в коллективе утверждается индивидуальность каждого из участников.

По этой же причине, множество как объединение «общественных индивидов» в сфере политического создает возможность непосредственной демократии, избавленной от институтов репрезентации, которая, собственно, и понимается Негри и Хардтом как процесс перманентной индивидуализации индивида в коллективе. Для Негри спинозистская «абсолютная демократия» может быть достигнута лишь в имманентной самоорганизации множества. Ее возможность коренится в самом труде, в его коллективном характере. Демократия множества - это и есть биополитическое производство.

Так, Хардт и Негри, показывая, что ризоматическое множество обладает нескончаемым креативным потенциалом, утверждающимся в перманентной изменчивости, приходят к следующему заключению. Они утверждают, что именно множество как сочетание перформативных действий сингулярностей в процессе живого труда производит и воспроизводит саму реальность . Таким образом, множество, понятое как ризома, - это движущаяся сила коллективного порождения всего биополитического пространства.

И если множество - это порождение мира, то Империя - это его разложение. Такое разложение может проявляться в индивидуальном отказе от коллективной солидарности, в экспроприации продуктов общественного производства, в искажении смысловой коммуникации, посредством идеологии, или практиках культивирования угрозы террора, ради расширения сферы собственного влияния. В итоге Империя, понятая как разложение, - это господство, направленное на разрушение и подавление творческих способностей множества, посредством их принудительной унификации и сегментации; препятствие, не позволяющее множеству в полной мере раскрыть свой потенциал в деле производства социальной реальности. Империя становится нехваткой бытия, «создающей онтологический вакуум в жизни множества»

Таким образом, Империя и множество находятся в отношениях неразрешимого антагонизма. Империя как разложение не является ни необходимым дополнением, ни внутренне альтернативой множества как порождения. Она - его противоположность, и главное, его простое отрицание, поэтому их отношения друг с другом не могут привести к моменту синтеза или снятия . Империя сдерживает множество, мешая ему полностью раскрыть свою внутреннюю потенцию. А значит, только уничтожив Империю, множество, по мнению Негри и Хардта, сможет обрести свою истинную мощь.

2.3 Номадология множества (об организации множества как актуального политического субъекта)

Определим теперь те практики и стратегии сопротивления, с помощью которых множество, по мнению постопераистов, сможет уйти из-под разлагающей власти Империи. Здесь также прослеживается большое влияние постмодернистской мысли на Хардта и Негри. Определяющим для их видения стратегий сопротивления Империи становится «Трактат о номадологии» Жиля Делеза и Фелликса Гваттари из книги "Тысяча плато" второго тома работы “Капитализм и шизофрения” . Главным предметом критики Делеза и Гваттари, в интерпретации Негри и Харта, также являлось Государство как институт подавления и подчинения изначально свободной сущности человека. Государство, понятное метафорически, это репрессивный аппарат власти, претендующий на то, чтобы быть образцом миропорядка, указывать на свою трансцендентность и значимость по отношению к индивиду и тем самым постоянно укоренять человека (пускать корни и стебли в ризоматически организованное проявление человеческого) в пределах государственных границ. Государственная власть становится мифической силой, которая окружает человека и фокусируется на нем, как на точке применения собственных тотализирующих сил. Государство отчуждает от человека продукт собственного творческого труда и лишает его сил для производства жизни. Европейская цивилизация, в таком случае, оказывается цивилизацией центра и вертикали, тотальности и симуляции.

Проект номадологии Делеза и Гваттари - это попытка теоретически сформулировать и описать возможности противостояния воздействию властных аппаратов и структур европейской цивилизации. Это попытка описать возможность такого мира, где больше нет места мертвящей тотальности. Делез и Гваттари нашли ее в древних племенах кочевников - номадах, которые, будучи менее культурными и просвещенными, создавали такую «машину войны», которая была способны разрушать целые Империи. Так, гунны и германские кочевые племена разрушили Римскую Империю, а монгольские кочевники захватывали множество государств Средней Азии. Образ жизни номада утверждает новый тип рациональности, отличный от оседлого. Номады подвижны и децентрализованы, инвариативны и трасверсальны , то есть «поперечны» по отношению к чему-либо общепринятому. Племена кочевников не поддаются дисциплине, фиксации и репрезентации государства, они постоянно видоизменяют свое положение и структуру. Как сложный комплекс органических структур, они утверждают полифонический витализм и разрушают миф о линейном развитии и историческом прогрессе . В трактате о номадологии Делез и Гваттари прямо пишут, что номады делают рифленое, иерархичное пространство государства гладким. Тем самым, номады соответствуют «децентрированным, ризоматическим множествам, которые не размечают занимаемое ими пространство» . При этом ризоматическое племя - это, конечно, метафора. Делез прямо пишет, что номадической машиной войны является всякое свободное, т.е. внешнее по отношению к государству, действие, книга и даже мысль.

Таким образом, важно отметить, что Хардт и Негри интерпретируют философию Делёза и Гваттари в предельно анархистском и антиэтатистском ключе. Основываясь на концепции номадологии, они акцентируют свое внимание на витализме делезианской мысли. Это позволяет им отказаться от такой тактики левой радикальной политики, что ставит своей целью «захват власти» и авторитарный контроль над государственными институциями. Хардт и Негри утверждают, что потенциал освобождения лежит, таким образом, во всевозможных формах исхода и неподчинения государственным институциям, отказу от взаимодействия с капиталистической реальностью. Но отказ от такого взаимодействия, по Негри, должен быть воинственным, выражаться в борьбе и сопротивлении. Бунт, понимаемый как исход и разрыв, в таком случае, выражается в забастовках, промышленном саботаже, мигрантском эскапизме, пиратстве, а также, что особенно важно, в восстаниях против конкретных фигураций власти . Негри утверждает, что «борьба против государства и всех организующих его учреждений должна скрывать в себе способность произвести новую власть» , потому что только в случае применения силы множество способно обрести учреждающую власть, желающую осуществить себя. При этом учредительная власть множества заключается не просто в свержении господствующих институций, а в перманентном ниспровержении любых институций вообще, в том числе тех, которые могут возникнуть уже после триумфа множеств, так как любые институции, по логике Негри и Хардта, несут в себе иерархию и разложение, а значит должны уничтожены.

Еще одна отличительная черт множества, как политического субъекта - это его сетевая структура и непосредственность, в которой нет места чему-то насильно диктующему определенный смысл и выстраивающему иерархию. Подобная сетевая структура протестов множества неразрывно связана также с его перформативным, карнавальным характером. Будь то протесты в Сиэтле или акции «белых спецовок» в Генуе и Риме, мы могли наблюдать красочные, театрализированные демонстрации. Их участники, несмотря на часто воинственный настрой, были веселы, приходили в ярких костюмах, приносили большие куклы, пели песни, придумывали юмористические лозунги-каламбуры. Другими словами - это были протесты, где злость и резкое неприятие существующей глобальной системы смешивались с карнавальным весельем. Причем такие протесты напоминают карнавал не только по атмосфере, но и по структуре. Это означает, что в политической структуре множества также работает правило полифонии, как процесса производства множеством общего в рамках открытой, сетевой структуры.

Получается, что, с одной стороны, множество как политический субъект должно быть воинственным. А с другой стороны, путем свободной коммуникации всех со всеми, оно должно быть способным формировать «общее», которое не позволило бы сингулярностям внутри множества распасться и атомизироваться, потеряв, таким образом, свою учредительную силу. При этом, любые институции мешают общему проявиться в полной мере, а значит должны быть ниспровергнуты, путем исхода и отклонения от какой-либо репрезентации. В таком понимании протестов множества наиболее явно проявляется анархистская компонента постопераистской интерпретации Делеза.