Исторические формы и религиозно-философские основания русского консерватизма

Какова же судьба России в ситуации всемирного распространения органически разложившейся и мистически опустошенной европейской цивилизации? Русский народ, сумевший в XIХ веке сохранить верность православию, духовно был выше среднеевропейской массы. Русский крестьянин как духовный тип был выше грамотного европейского фермера. Но русский народ во многих отношениях был народом-младенцем - не по своему историческому возрасту, но по врожденной простоте души, сохранившейся почти нетронутой под крылом опекающей, покровительственной власти. И соблазн, привнесенный с Запада, соблазн коммунизма, увлек и демонически оторвал его душу от Церкви и Царя, от тех онтологических форм, благодаря которым русское оставалось русским. Сам Запад, уже давно отпадший от Вселенской Церкви, пережил крушение национальных культур и, в конце концов, попал в плен к антихристианским силам. Трупный яд Запада в России подействовал со страшной силой. Леонтьев пророчески предвидел эту историческую эпоху. Он возлагал надежды на „византийскую реакцию", на замораживание, на консервирование российских устоев. Если современники стремились доказать несоответствие его теорий действительной истории, то в наши дни предостережения мыслителя воспринимаются как непонятые вовремя пророчества.

Предметом второго параграфа второй главы «Социальный консерватизм В.В.Розанова: единство религии, быта, семьи» становятся социальные и религиозно-философские воззрения В. В. Розанова как представителя русского социального консерватизма. В. В. Розанов оставил после себя своеобразную феноменологию русского социокультурного пространства. Видя себя наследником К. Н. Леонтьева, В. В. Розанов еще меньше, чем он, ориентирован на государство. Главным ориентиром социальной философии русского консерватизма является не государство, а такие социальные страты, как семья, нация, сословие, корпорация и т. д. В идеале государство признается значимым социальным институтом лишь в той мере, в какой оно само признает права данных социальных страт. Лишь после выполнения этого условия социальный консерватизм становится государственным. В социальных проектах русских консерваторов выполнение этого условия предполагает глубокое преобразование актуальных институтов власти, и только после этого государство допускается к участию в этих проектах. Либеральной идее гражданского общества, состоящего из юридически автономных, но в то же время и нравственно разобщенных индивидов, консерватизм противопоставляет идею общества как органического целого. В консерватизме мы наблюдаем особое соотношение принципов коллективизма и персонализма, их взаимодополнительность, активное взаимодействие, в результате которого и о развитом и сильном общественном целом, и о сильной и независимой личности. Характерна критика либерализма как учения не о свободе индивида, а о его зависимости от определенного статуса государства, выступающего источником и гарантом его юридической автономии. С одной стороны, у В. В. Розанова только в органике русской жизни, только в стихии ее свободного течения достигает полноты своего развития и личность. С другой стороны, заметные в русском культурном пространстве тенденции к самоотрицанию, к революционным преобразованиям закономерно порождают и одностороннего, неразвитого индивида.

Из предшествующей консервативной традиции (прежде всего, от К. Леонтьева) Розанов унаследовал представление о государстве как организме, т. е. как телесной субстанции. Пространство России воспринимается как магически освященная телесность. Это «Святая Русь», но у Розанова она, открываясь в картинах повседневного быта, приобретает особую зримость и осязаемость. Быт имеет свой принцип в семье, семья - в неразрывной связи религии и пола. Поэтому восстановление этой связи мыслится Розановым как чрезвычайно важная задача, определяющая будущее той или иной религиозной формы. Розанов создает свое, альтернативное христианство, то, которое, в отличие от реального, освящает телесность мира. Но такая религия, предполагающая тождество священного и телесного, божественного и животного, еще не знает грехопадения. Адепты этой религии еще не знают греха, они живут словно в раю. Все реальные исторические формы религии либо близки, либо далеки от этого идеала. Но все же, как консерватор, Розанов склоняется к представлениям о регрессе, деградации, которые господствуют в истории. Внимание не только к смерти, но вообще к «темным религиозным лучам», исходящим от Христа и от Церкви, призвано подчеркнуть драматичность христианства, о которой под влиянием христианского платонизма начинают все чаще забывать. Но если об этих «темных лучах» не следует забывать, когда речь идет о религиозных вопросах, то тем более о них следует помнить в связи с проблемами светской культуры и творчества. Тема богословского оправдания культуры является одной из центральных в русской религиозной философии. Она связывается и с «русской идеей», с поиском национальной идентичности, с «русским религиозным ренессансом» и с полемикой с атеистическим гуманизмом. Проблема религиозно-философского осмысления Боговоплощения как всемирно-исторического процесса, преображающего и космос и человеческую культуру, в богословском оправдании культуры является центральной. Хотя у Розанова мы обнаруживаем радикальное противопоставление христианства и культуры, в целом его установка совпадает в магистральной линией русской религиозной мысли, идущей от Вл. Соловьева к П. Флоренскому и С. Булгакову. Как и они, Розанов видит смысл культуры в сопротивлении хаотическим, энтропийным процессам в космосе социального бытия, в «борьбе за Логос». Вместе с тем Розанов если и не отождествляет, то очень смутно различает рождение и творчество. То есть, природные и культурные процессы смешиваются таким образом, что любое творчество отступает перед рождением, а рождение истолковывается как космогонический акт, манифестирующий себя и в сотворении мира и в одновременно и плотском и духовном соитии. Розанов известен как яркий критик разрушения семьи христианством. Однако, при более внимательном взгляде мы обнаружим у него довольно сложное отношение к проблеме «семья и христианство». Христианство действительно разрушает патриархальный тип семьи, и это связано с самой его сущностью. Уже Ветхий Завет требует: «оставит муж отца и мать и прилепится к жене своей». Христианство выше всего ставит духовную ценность девственности, которая должна быть обращена на служение Богу, но оно не отменяет ценности семейной жизни. То, что Розанов называл семью «самой аристократической формой существования», не противоречит идеалам христианского подвижничества. Семья встроена в иерархию христианских ценностей, ее предназначение - одухотворение душевной стихии. Однако, если семья - это место встречи духовного и душевного, то угроза их гармонии может исходить не только со стороны духа, но, что более вероятно, со стороны души. Дело в том, что фрагментарность Розанова, анти-системный характер его дискурса принципиально исключает возможность установить исходный и завершающий пункт его размышлений. Но если отталкиваться от гипотезы, что роль начала в мировоззрении Розанова выполняла интуиция семейной гармонии, то многое встает на свои места. Только ради сохранения этой гармонии, ни на секунду не сомневаясь в незыблемости духовных принципов, хранимых Церковью, он обращается к «метафизике пола», к языческим космогониям и к «фаллофорическим» культам древности. Они должны обогатить христианскую философию семьи, но обогатить, скорее, иллюстративно, а не изменить радикально. Ради сохранения семьи Розанов предпринял грандиозную попытку отвратить своих современников от политики и социалистических утопий и погрузить их в «частную жизнь» и в религию семьи. Консерватизм Розанова - это семейный консерватизм, стремление сохранить во что бы то ни стало сам институт семьи, сохранить в те времена, когда «в человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства; и в эти пустоты проваливается все: троны, классы, сословия, труд, богатства».

Третья глава «Исторические формы русского государственного консерватизма» посвящена анализу идей и деятельности таких представителей русской консервативной мысли, как Н. М. Карамзин, К. П. Победоносцев, Л. А. Тихомиров, М. О. Меньшиков и П. Б. Струве. Термин «государственный консерватизм» был введен в научный оборот для обозначения особого направления общественно-политической мысли в России, выполнявшего прежде всего охранительные функции. Традиционно к основополагающим принципам охранительной идеологии относят признание единственной силы, правомочной действовать в истории, за государством, и, как следствие, неприятие любой инициативы, исходящей не от государственных институтов, то есть, отрицание самой идеи гражданского общества. Социальные институты, обладающие хотя бы относительной независимостью от государства, должны быть включены в систему бюрократических структур, должны, как полагал К. П. Победоносцев, добровольно или принудительно подчиниться идеалу государственного служения. Обратная сторона этого светского культа государственности, выражающаяся в подозрительном и враждебном отношении ко всем даже зачаткам гражданского общества, наиболее яркое воплощение находит в публицистике М. О. Меньшикова, который, опираясь на свой идеал «национальной империи», в любой вне-государственной деятельности усматривал проявление враждебного инородного начала.

В первом параграфе третьей главы «Ранний русский государственный консерватизм (Н. М. Карамзин)» характеризуются политико-правовые взгляды Н. М. Карамзина. Русский консерватизм проявляет себя, по преимуществу, в политико-правовых и социально-нравственных аспектах, активно используя просветительские идеи совершенствования природы человека и создания гипотетической единой «религии разума». Вместе с тем уже у Н. М. Карамзина утверждаются принципы понимания общества как сложной иерархической системы, как единого организма, из чего следуют характерные для консервативного мировоззрения идеи неизбежности социального и правового неравенства, приоритета интересов государства и общества перед интересами личности, превосходства категории долга перед над правами и свободами индивида. Поэтому у Н. М. Карамзина большое внимание уделяется критике индивидуализма, эгоизма и утилитаризма, которые связываются им с рационалистической западноевропейской цивилизацией, отказывающейся от своих традиций, от уважения к предкам и от патриотизма. Н. М. Карамзин ставил перед собой цель обосновать недопустимость революционного пути для России и всего человечества, а противодействие этому губительному пути видел в развитии русского национального самосознания. Вместе с тем консервативное мировоззрение Н. М. Карамзина обнаруживает отчетливое стремление к синтезу двух начал: национальной русской традиции и исторического наследия европейской цивилизации. Не отделяя Россию от Европы, Н. М. Карамзин отводил русской культуре совершенно особое место, основываясь на убеждении, что все европейские народы, включая и русский, шли одним общим путем, однако путь русского народа оказался более трудным. Карамзин полагал, что главной проблемой всемирной истории являются взаимоотношения России и Запада, так как в них сфокусированы все социальные, политические, религиозные и нравственные противоречия человечества. Н. М. Карамзин выступает одновременно и как представитель Просвещения и как его глубокий критик, так как в своем консервативном мировоззрении он изживает многие принципы Просвещения, в частности веру в торжество социальной гармонии, основанной на разуме. Однако критика идей Просвещения приводит к тому, что Н. М. Карамзин не отвергает просветительские теории социального благоустройства, а приспосабливает их для собственных концепций, главными принципами которых являются просвещенный абсолютизм и вера в эволюционные изменения общества, выражающиеся в интеллектуальном и нравственном прогрессе.

Главная проблема государственного консерватизма -- это проблема соотношения власти и народа, которая так или иначе решается в пользу интересов государства. Государство у Н. М. Карамзина выступает гарантом и хранителем национальной самобытности, и следует заметить, что выполняя такого рода функции, государство принимает на себя ту роль, которая обычно отводится церкви. Точнее, у Н. М. Карамзина речь идет о церковно-государственной «симфонии», но очевидно, что ведущая роль в этой «симфонии» заранее зарезервирована за институтами государственной власти. Именно государство способно осуществить благотворное избирательное заимствование, которое, сохраняя любовь русских к современной европейской, и особенно французской, культуре, тем не менее позволит отвергнуть яд революционных идей. Эти идеи, согласно Н. М. Карамзину, рождаются при произвольном обращении с историческим наследием. Впрочем, избирательное заимствование должно быть обращено не только на наследие Европы, но и на собственный исторический опыт. Особую осторожность следует проявлять в оценке преобразований Петра I, так как петровская эпоха в немалой мере является источником политических заблуждений. Одно из самых главных связано с ошибочным пониманием исторической роли дворянства, которое постепенно выдвигает на первый план не свою «привилегию быть полезным монархии», а свои имущественные и политические права. Идеи сословной чистоты дворянства у Н. М. Карамзина связываются не с этими правами, а с безусловным признанием своего служебного положения, со способностью жертвовать своим статусом во имя монархических идеалов.

Во втором параграфе третьей главы «Идеал государственного служения у К. П. Победоносцев и идея социального синтеза» рассматриваются идеи и деятельность К. П. Победоносцева. Государственное охранительство К. П. Победоносцева следует рассматривать как своеобразную форму идей и деятельности, нацеленных на достижение полного социального единства. К. П. Победоносцев является противником не только революционных, но и вообще говоря динамических процессов в обществе, в которых он видит проникновение разрушительных тенденций, ведущих к разнообразию экономических укладов, к политической многопартийности, к нравственному релятивизму. Необходимо вопреки этим тенденциям сохранить простоту общественных отношений, и для достижения данной цели допустимо и необходимо обращаться к прямому государственному вмешательству в социальные процессы. Главная роль государства определяется достижением и поддержанием социальной стабильности, поэтому государственный аппарат обязан в своем чиновничьем служении России стоять на страже народности, патриархальности, самодержавия. Первый объект охранительства -- это религия, являющаяся наиболее древним социальным институтом и поэтому также в силу своей архаичной природы способная выступать гарантом социальной стабильности. Залогом этой роли религии является тот исторический факт, что христианство существует уже две тысячи лет, на его основе создана самая могущественная цивилизация, и поэтому следование христианской традиции дает гарантию неизменности существующего положения вещей. Здесь нет необходимости руководствоваться обязательным стремлением к лучшему, социальный реализм предполагает необходимость избежать худшего. Другая важнейшая сфера, на которую должны быть направлены охранительские усилия государства -- это институт образования в целом и связанное с ним нравственное воспитание. Государство заботится об образовании своих подданных, но и здесь необходима особая осторожность, так как не всякое образование несет общественную пользу. Образование должно служить нуждам государства, и в этом смысле излишняя образованность может повлечь за собой отрицательные последствия. У образованного человека появляется множество новых потребностей, появляется возможность использовать полученные им знания в своих личных целях, которые могут и не совпадать с целями государства. Бесконечные творческие фантазии личности, их реализация могут привести к формированию особого социального пространства, в конечном счете, к появлению гражданского общества. Образование может и способствовать общественным разрушениям, но может им и противодействовать. Для второго варианта необходимо насытить образовательные программы предметами, нацеленными на нравственное воспитание, ввести в процесс обучения предметы религиозного содержания.

Политика охранительства конца XIX столетия, где Победоносцеву отводилась и роль теоретика и роль исполнителя, была логическим следствием его теории. Когда идеальная первоначальная простота остается в прошлом, это влечет за собой общее падение нравов. В свою очередь, нравственная деградация вызывает общее ухудшение социальной ситуации. Если и не выйти из этого порочного круга, то, по крайней мере, остановить регресс можно только с помощью государственной власти. Если государство, в условиях нравственного и социального регресса, обязано контролировать общественные отношения, то самодержавие способно делать это гораздо лучше, чем парламентские демократии. Последние возлагают надежду в основном на правовые механизмы, однако, одних юридических средств для осуществления контроля недостаточно. Право по своей природе консервативно, в этом есть безусловные преимущества, но есть и определенные недостатки. Право неизбежно отстает от динамики социальных изменений, и такое отставание будет углубляться до тех пор, пока не прекратиться усложнение социальной организации. Поэтому государство обязано охранять общественную жизнь от усложнения и обязано использовать при этом не только правовые механизмы. Основной механизм государственного воздействия -- это власть. Победоносцев абсолютно убежден: стихийное начало в человеке, без государственного вмешательства, без идеологического надзора, неизбежно возобладает, социальные связи распадутся, и тысячелетняя русская государственность рухнет. Он также убежден, что либеральные и социалистические идеи, как показывает история Европы XIX столетия, представляют собой тот разрушительный фермент, который с поразительной скоростью подрывает устои самых древних монархий.

В третьем параграфе третьей главы «Монархический консерватизм Л. А. Тихомирова» предметом исследования становятся монархические убеждения и религиозно-мистическая историософия Л. А. Тихомирова. Оценивая революционные события 1904 -- 1905 гг. он обращал внимание, что на самом деле пролетарская идея играла в них лишь формальную роль, тогда как содержание этих событий выражало собой анархическую стихию хаоса и насилия. Объяснение Тихомиров видел в том, что рабочий класс как сословие еще в России не сложился, и поэтому рабочий, еще не ставший гражданином, легко поддается влиянию социалистических идей. Однако, в России рабочий близок гражданину, так как по большинству своему он вчерашний крестьянин, еще не порвавший окончательно с частной собственностью. Поэтому правительственная тактика противостояния революционной стихии должна быть нацелена на изоляцию социалистов и на отрыв их от рабочего движения. Такая тактика должна быть основана на правильной экономической и социальной политике. Причем Тихомиров не только критиковал правительство за проводимую им социальную политику, но и рекомендовал взять на вооружение многие лозунги из пропагандистского арсенала социалистов. Улучшение жизни русского рабочего лежит на путях превращения его в гражданина, а не в пролетария. Последняя перспектива вообще губительна для России. С господством пролетариата Тихомиров связывает целую историческую эпоху, которая в самом недалеком будущем может реализовать свои специфические черты. Так, эпоха феодализма принесла с собой дух рыцарства, идеалы чести, доблести и служения. Буржуазная эпоха дала миру свободу личности, частное предпринимательство, экономический прогресс. Пролетарская эпоха принесет с собой отсутствие собственности, организованность и дисциплину, привычку к труду, решительность в борьбе. Однако, все эти качества имеют, скорее, разрушительный, а не созидательный потенциал. Тихомиров убежден, что пролетарское общество будет в большей мере способно к войне, нежели к мирному созиданию. Собственно пролетарская идея исчерпывается революцией, так как она рождена от бедствия и нищеты. Оценка социализма у Тихомирова двойственна. В нем есть положительное начало -- усиление коллективизма, отсутствующего в буржуазном обществе. Социализм предполагает социальную поддержку, равномерное распределение результатов труда. Отрицательной стороной социализма является его отношение к собственности. Социалисты исходят из предположения, что хотя в прошлом частная собственность всегда играла положительную роль, в будущем человечество сможет обходиться без нее. Однако, по убеждению Тихомирова, частная собственность является основой существования человека. Кроме того, социалистическое общество существует только в теории. Тихомиров доказывал, что в случае практического воплощения в жизнь социалистических идеалов новое общество будет построено не на началах свободы и равенства, а на жесточайшем подавлении личности во имя государства. Тихомиров пророчески предсказывал, что в грядущем социалистическом обществе важную роль будут играть карательные органы, которым придется наблюдать за исполнением предписанных правил и сурово карать нарушителей. Это будет общество, основанное на господстве бюрократии.

Государство должно найти альтернативу разрушительным социалистическим идеям в более справедливой социальной и сословной политике. Западноевропейскому парламентаризму Тихомиров противопоставлял идею "народного представительства" при монархической форме правления. В этом случае народное представительство представляет собой "орудие общения монарха с национальным духом и интересами". Идея народного представительства при самодержавии ничего общего не имела с идеей общенародного представительства, осуществленной в странах с парламентским устройством. Тихомиров предлагал выдвигать делегатов от каждой сословной группы с тем, чтобы эти делегаты получили возможность для контактов с представителем верховной власти, то есть с монархом. Данный социально-сословный орган должен был иметь лишь совещательный статус, то есть, ему предоставлялось право высказывать монарху и его окружению свои пожелания и рекомендации относительно лучшего устройства жизни того или иного сословия. Тихомиров отстаивал мысль о том, что идея о несовместимости самодержавной власти и народного представительства ошибочна. Он считал, что это два взаимодополняющих начала, так как всякая Верховная власть, в том числе и монархия, должна быть осведомлена о нуждах народных, и это достигается учреждением народного представительства. Народное представительство рассматривалось им как единственное средство предотвратить коррупцию или даже вырождение правительственных учреждений. Народное представительство должно заключаться не в выражении верховной власти народа, как в западных демократиях, а в том, чтобы народ через своих делегатов присутствовал в государственных учреждениях. Народное представительство должно было дополнять самодержавие. Вся верховная власть должна принадлежать монарху, управляющему через государственные учреждения. Что же касается народно-представительных учреждений, то они могут созываться на небольшой срок по требованию монарха, а в случае острой необходимости могут действовать постоянно. При наличии же религиозной идеи монархия неизбежно оказывается теократией. Теократические идеалы в конце XIX века не были чем-то из ряда вон выходящим, и во всей русской религиозной философии «русская идея» интерпретируется как божественный императив содействия объединению человечества в смешанном процессе социальных реформ и христианизации. Она предполагает отказ от своей национальной и церковной обособленности и стремление ко всемирной светско-духовной, теократической государственности. Конечный вывод теократических теорий -- это не утверждение истинной монархии, а отказ от попыток социально-экономического и научно-технического преобразования России. Это признание, что «светлого будущего" никогда не будет. В России все попытки следовать путями западной цивилизации кончаются срывом в страшные бездны. Россия -- это место тектонического разлома, это дверь в иные миры. Ее история -- лучшее доказательство, что мы не может своими силами обеспечить бытие здесь, на земле, что мы нуждаемся в спасении. Россия не доступна методическому проектированию и организованному осуществлению нашего будущего

В четвертом параграфе третьей главы «Идеал «национальной империи» М. О. Меньшикова» в качестве формы русского государственного консерватизма рассматривается национализм М. О. Меньшикова. В лице Меньшикова обнаруживается один из самых глубоких и последовательных критиков демократии. Демократия приходит как декларируемая власть большинства. Но это большинство руководствуется в последние столетия уже не чувствами, привитыми унаследованной от феодализма христианской системой воспитания, а низменными инстинктами потребления. Последние же, если их не сдерживать чем-то внешним, легко превращают демократию в охлократию и ведут современный мир к пропасти небытия. Культ потребления в силу своего определения не может иметь всеобщий характер, так как потреблять можно только то, что было произведено. Поэтому потребительские демократии всегда имеют паразитический характер и существуют только там, где рядом с ними более-менее исправно функционирует не-демократический мир. С этой точки зрения было бы весьма любопытным изучение связи между, с одной стороны, расцветом западноевропейской демократии, а с другой, существованием мировой колониальной и «неоколониальной» системы. Национализм же, напротив, представляет собой здоровый народный эгоизм, основанный на желании своим ближним лучшей участи. Только демократия с характерным для нее культом потребления может основываться на сомнительном предположении о неисчерпаемости ресурсов. На самом деле количество благ всегда ограничено, и любая нация должна думать прежде всего о своем благосостоянии. Когда ресурсы тратятся на развитие других народов, то нация не развивается ни материально, ни духовно. Такое “донорство”, возводимое в рамках интернационализма в идеал, является преступлением перед нацией, так как неизбежно приводит к ее деградации. Основные принципы критики демократии распространяются у Меньшикова и на социализм. Социализм, с его лозунгами братства и равенства, не в силах изменить человеческую природу. Но если бы даже существовала возможность практического воплощения в жизнь социалистических идей, то возникшее общество стало бы торжеством посредственностей. Капитализм создал тип рачительного хозяина, и этот тип нужно беречь, тогда как социализм его неизбежно уничтожит. Социализм стремится к уничтожению различий между богатством и бедностью. Но Меньшиков убежден, что эти различия имеют не только социальный, но и природный характер. Богатые при социализме будут обречены на бездеятельность, бедные будут, наоборот, принуждаться к труду. И те и другие потеряют смысл жизни. Социализм исходит из убеждения, что справедливость должна заключаться именно в равенстве. Но это убеждение не подтверждается историей, которая демонстрирует, скорее, стремление к неравенству, к превосходству над другими. Такое стремление в конечном счете приводит к достижению благ, которыми могут пользоваться уже все без исключения. В стремлении к превосходству, к неравенству - основной импульс цивилизации.

Социальный идеал Меньшикова связан с имперской организацией общества. Только империя способна исцелить общество от коммунизма и либерализма, но такое исцеление требует много времени и большого напряжения национальных сил. Первый шаг в этом исцелении -- восстановление зрения, обучение привычке смотреть на вещи глазами людей, чей умственный взор не затуманен либеральными и социалистическими иллюзиями. Нормальное зрение предполагает ту максимальную концентрацию национальных сил, какую может дать только империя. Империя -- это закономерный итог исторического развития самых разных стран и народов. Каждая нация, достигшая вершины своего развития, стремится построить свою империю, то есть, свой мир, свою цивилизацию, которая в глазах остального мира и является доказательством национально-государственного гения нации. Национальным идеалам империя сообщает универсальный характер, и в той мере, в какой эти национальные идеалы добровольно принимают иные народы, оказавшиеся волей судьбы под защитой империи, в той мере эти идеалы оказываются общечеловеческими. Империя есть результат осознания нацией своей исторической миссии, то есть, результат осознания особой всемирно-исторической задачи. Что касается России, то ее имперские идеалы соотносятся не с будущим, а с прошлым и настоящим. Россия является образцовой империей, и поэтому задача мышления, ориентированного на имперские идеалы, заключается не в привнесении в русскую культуру каких-то новых идей, а в осознании истоической данности. Иными словами, имперское мышление в России изначально консервативно, а консерватизм может быть только имперским. Консерватизм Меньшикова выступает как артикуляция традиционного для дореволюционной России понимания значения идеи империи и имериализма. Для Меньшикова несоменно, что главная ценность, завещанная нам предками, главная ценность, которую необходимо сохранить в веках -- это империя. Русские -- врожденные империалисты, а империя -- это олицетворение связи поколений, свидетельство одного из самых больших талантов русской нации -- таланта к государственному строительству. Талант этот основан на способности самоотречения от национального эгоизма и подчинения одной общей цели. Имперские идеалы дают русским не только определенные преимущества, но и возлагают на них нелегкие обязанности. Бремя имперской ответственности нести нелегко, и государственные тяготы, падающие на отдельного гражданина в империи, весят гораздо больше, чем в обычном европейском национальном государстве. Но национальное существование может протекать бессознательно, тогда как империя требует осознанного бытия. Империя позволяет видеть дальше и глубже. Империя -- это высшее состояние государства, которое дорастает до цивилизации, до целостного культурного мира, до самодостаточности автаркии. Империя становится универсальным государством. Универсальность империи коренится в религиозном принципе, способном объединять народы не только физически, но и духовно. Каждое государство воплощает особый национальный дух, но только империя позволяет этому духу стать главным действующим лицом человеческой истории. Все остальные народы довольствуются ролью зрителей или второстепенных участников великой трагедии мировой истории. Так, православная империя на протяжении двух тысячелетий возлагала роль творца истории на три великих народа -- на римлян, византийцев и русских. Играть эту роль в трагедии мировой истории -- наш священный долг и перед предшественниками и перед потомками.

В пятом параграфе третьей главы «Консервативный либерализм П. Б. Струве» в качестве поздней формы русского государственного консерватизма рассматривается консервативный либерализм П. Б. Струве. Представители консервативного либерализма начинают с определенного противопоставления своего мировоззрения русской религиозно-философской традиции, отстаивая рационалистическую позицию в противовес господствовавшему, как им представлялось, историософскому мистицизму. Таким образом, консервативный либерализм основывается на возможности рационального постижения социального и нравственного закона, являющегося частным случаем вселенского разумного закона, лежащего в основании всех явлений мироздания. Но если разумное познание такого закона возможно, то человек, по убеждению П. Б. Струве, может влиять на политику государства путём рационального политического выбора.

Консерватизм вообще, во всех своих версиях, основан на убеждении в несовершенстве человеческой природы. Это несовершенство необходимо компенсировать, и разнообразные религиозные, социальные, политические и правовые механизмы нацелены именно на такую компенсацию. Что касается консервативного либерализма, то он отдает предпочтение политическим механизмам, и человек, являющийся объектом его внимания, предстает как «человек политический». Такой подход к человеку предполагает, что последний рассматривается как существо, бытие которого конституируются и наделяется смыслом благодаря его принадлежности к различным социальным и национальным общностям, которые, в свою очередь, приобретают свой статус под эгидой государственной власти. Поэтому консервативный либерализм главную роль в совершенствовании человека отводит именно государству. Согласно П. Б. Струве, государство правомочно силой, на правах отношения целого к своей части, оформлять общество в органическую целостность, сообщать ему системную завершённость и динамизм. Свобода, как ключевая категория либерализма, в консервативном либерализме оказывается прежде всего свободой общества и государства, а уж затем свободой личности. Важнейшая роль в оформлении целостности общества принадлежит праву, которое П. Б. Струве определяет как реально действующую систему регулятивных норм и принципов, содержащую в себе функции по обеспечению суверенитета, независимости и реализации государством своих национальных интересов. Для решения социально-политических проблем характерен своеобразный дедуктивный подход, предполагающий их рассмотрение в аспекте применимости к реальным условиям социальной жизни. П. Б. Струве ставит развитие общества в зависимость от политических факторов и предполагает подчинённость людей политическим решениям институтов власти. Государственная деятельность является центральным фактором, влияющим на протекание всех социальных, экономических и духовных процессов. Консервативный либерализм П. Б. Струве ориентирован не на прошлое, а на будущее, и свой идеал находит в новой модели государственности, которую П. Б. Струве называет «Великой Россией».

В четвертой главе «Исторические формы идеологии консерватизма в Советской России» ставится проблема возможности существования советского консерватизма и выявляются пути ее решения. Судьбу русского консерватизма меньше всего принято связывать с советским периодом истории России. Этот период не без оснований воспринимается как время безраздельного господства революционных и социалистических идей, на первый взгляд, с консерватизмом несовместимых. Однако более внимательный взгляд на вещи позволяет поставить под сомнение несовместимость советской истории и консерватизма. Во-первых, можно предположить, что принудительно навязываемая идеология марксизма-ленинизма не могла находить искренний отклик в умах большого числа людей. В такой ситуации обязательный ритуал признаний в приверженности марксистско-ленинским идеям легко становился формальным прикрытием для распространения (пусть и в очень незначительных масштабах) идей совсем иного рода. Во-вторых, даже те приверженцы «аутентичного» марксизма, искренность которых никто не ставил под сомнение, оказались удивительно восприимчивы к консервативным идеям. Таким образом, о консерватизме советского периода можно говорить в двояком смысле. С одной стороны, это приверженность традиции русского консерватизма, вынужденно адаптированная к требованиям господствующей идеологии. С другой, - своеобразный феномен «марксистского консерватизма». И в том и в другом случае сравнительно легко можно привести доказательства соответствия этих форм приятому нами определению понятия консерватизма, так как такие необходимые формальные признаки этого определения, как фундаментальная критика либерализма, демократии и социализма и обоснование необходимости стратегии conservo, здесь без труда обнаруживаются.

Первый параграф четвертой главы «Вторичный консерватизм М. А. Лифшица» раскрывает сущность учения М. А. Лифшица о «великом восстановлении» и определяет место и роль его «вторичного консерватизма» в ряду исторических форм русской консервативной мысли. Для понимания сущности консерватизма Лифшица многое может дать его отношение к демократии, которую он не столько связывал с либерализмом, сколько противопоставлял ему. Во-первых, ему всегда были близки идеалы не формально-юридической, а революционной демократии. Иными словами, такие институты, как парламент, избирательная система, независимые суды и т. д. называют себя демократическими лишь потому, что удерживают на себе инерционную силу исходного революционно-демократического импульса, который когда-то привел к слому старой системы и к появлению новой. Но затем, как правило, этот импульс угасает, и формальные процедуры, даже самые совершенные, не могут обеспечить подлинного народовластия. Демократия -- это всегда результат исторического творчества. Тогда же, когда мы наблюдаем спокойное течение истории, социальную стабильность, демократия остается в коллективной памяти социума воспоминанием о некогда достигнутом идеале. Но и это воспоминание легко может быть утрачено. Тогда самые честные умы правомерно становятся противниками демократии, усматривая в ней не более, чем тотальный обман.

Во-вторых, демократия как спорадически вспыхивающий социальный идеал, прорастающий из неких доисторических гомеомерий, всегда предполагает не столько движение вперед, сколько возвращение назад. Манифестация демократии в XX столетии -- Октябрьская революция в России -- может быть названа великой в той мере, в какой она была возвращением не только к непосредственной демократии Древней Греции, но и к русским традициям, восстанавливала русский национальный характер с его всечеловечностью. Последствия этого события настолько преобразили современный мир, что многие его элементы -- социально реформированный капитализм, освободившийся от колониальной зависимости «третий мир» и т. д. - совершенно необъяснимы без событий 1917 года. Истинная демократия подобна божественному откровению, вспыхивающему однажды, порождающему мировые религии, а затем, несмотря на все попытки формального сохранения, «мерно угасающему». Но до тех пор, пока в народной памяти тлеет хотя бы искорка памяти о «демократическом откровении», истина еще не утрачена. Возможно, трагедия русского народа заключалась в невозможности поддержать тление этой искорки. И если уже в 50-е годы «основной капитал» Октября оказался фактически в глубинах коллективного бессознательного, то одну из безусловных причин следует видеть в травматическом шоке великой войны. Ошибкой правящей коммунистической элиты, движимой идеалами интернационализма, было желание использовать пожар мировой войны для нового раздувания «искры в пламя», тогда как следовало, скорее, стремиться к изоляции. Вместе с тем, не говорит ли утвердившееся в общественном сознании 90-х годов пренебрежительное отношение к демократии, насаждавшейся либералами, о том, что народу знаком ее совершенно иной, гораздо более высокий идеал?

Согласно Лифшицу, дальнейшая судьба мира зависит не от либеральных устремлений к прогрессу, а от глобальной консервативной стратегии. Но возможность реализации консервативных идеалов «великого восстановления» фактически равна нулю. Скорее всего, полагал Лифшиц в конце 70-х годов, мир пойдет «направо старым ложным путем». Это ложный путь связан с использованием национальной энергии, то есть, предполагает союз с различными националистическими идеологиями. Не все осознали этот правый поворот даже сейчас, в начале уже нового тысячелетия, и поэтому часто можно услышать удивленное возмущение тем фактом, что страны, олицетворяющие западную демократию, испытывают странную, на первый взгляд, симпатию к различным формам национализма. Но эта странность связана с тем, что не только в экономике, но и в культуре роль низов значительно возросла. «Восстание масс» проявляется и в выходе на авансцену истории «третьего мира». В США лучшие математики и физики являются выходцами из Азии, японские автомобили, корейская бытовая электроника не знают конкуренции. Европейская элита удерживает свое положение, подыгрывая уравнительной энергии низов, усиливая многие черты этого темного демократизма. Вместе с тем, массовая культура распространяет свое воздействие и на элиту, превращает ее в жертву собственного популизма. Усиливающаяся роль различных форм национализма также является следствием подъема окраин цивилизации. Но поскольку в «третьем мире» этот национализм соединяется с модернизацией и вестернизацией, он принимает реакционные формы. Предотвратить сползание «третьего мира» к разрушительному, кровавому национализму можно только на основе консервативного возвращения к прошлому, к богатству собственных культурных традиций. И те страны, которые, как Япония, почти в полной мере используют обнаруживаемый при реализации таких консервативных стратегий потенциал, добиваются наибольшего успеха. Но с экономической и социальной точки зрения такое возвращение воспроизводит определенные черты ушедшего в прошлое феодализма. Вторичный консерватизм -- это движение по кругу, но это такое круговое движение, которое этот круг разрывает. Великие консерваторы, согласно Лифшицу, были консерваторами не потому, что были противниками демократии, а потому, что не принимали отрицательные стороны прогресса. Поэтому консервативная стратегия великого возвращения предполагает борьбу на два фронта -- и против либерализма, и против защиты того, что для истории уже умерло и обречено остаться в прошлом.

Второй параграф четвертой главы «Советский консерватизм как историософская проблема» обосновывает утверждение, что в советский период истории России консервативная мысль сохраняется, во-первых, в прямо или косвенно выраженной приверженности традициям русского консерватизма, во-вторых, в своеобразном феномене «марксистского консерватизма». Неоднократно высказывались утверждения, что советский консерватизм складывается в 30-годы. Первыми его основными признаками можно считать возвращение к традиционным устоям в семейной политике государства и прекращение безудержного экспериментирования в образовании. Нередко встречаются высказывания, что при Сталине складывается политическая система, многими чертами сходная с дореволюционным монархическим режимом. Однако, если характерной необходимой чертой консерватизма является бережное отношение к прошлому, то свойственное советскому обществу отношение к прошлому, безусловно, противоречит классическому представлению о консерватизме, который предполагает одновременно и стремление к порядку и опору на абсолютную истинность традиции. Стремление к порядку в советском консерватизме оказывается изначально подорванным его революционной генеалогией. Опора же на истинность традиции чаще всего оборачивается элементарной лояльностью к «генеральной линии». В советском консерватизме можно заметить определенную апелляцию к русской истории, выражающуюся в убеждении, что СССР -- это историческое инобытие России, однако такая апелляция, как правило, является запоздалой по масштабам исторического времени. Советский консерватизм мог быть ориентирован только на ближайшее прошлое. Изучение этого феномена дает тот позитивный вывод, что наряду с подлинным, проективным, творческим консерватизмом возможен и консерватизм ложный и даже разрушительный. Подлинный консерватизм связан не с неподвижностью, но с сохранением целостности и здоровья жизненной субстанции, что предполагает и сохранение свойственного ей движения. Отвергаются только разрушительные аспекты движения, изменение ради изменения, новое ради нового. Если СССР действительно являлся формой инобытия России, то той жизненной субстанцией, которую следовало сохранять, оставалось «идеальное государство», именуемое Великой Россией. Насколько сам факт существования этой субстанции, а также необходимость ее сохранения осознавался в советском консерватизме, настолько последний мог обладать истинным содержанием. Только такое осознание могло стать питательной почвой для роста консервативных тенденций и для формирования государственного самосознания. Поэтому первым, кто должен проявить государственное самосознание, должна была оказаться та социальная группа, с которой обычно функция осознания и связывается, то есть интеллигенция. Однако, в силу множества исторических обстоятельств русская интеллигенция и в дореволюционное время и в советский период обладала целым рядом особенных свойств, выражавших ее антигосударственность. К числу этих свойств следует отнести не только страх исторической ответственности, но и отсутствие национального самосознания.

Пятая глава «Формы и типы консерватизма в постсоветской России» определяет основные формы и направления консерватизма в постсоветский период развития России.

Первый параграф пятой главы «Новые формы русского консерватизма и постсоветский национализм» исходит из предположения, что в понятие «национализм», как известно, могут вкладывать совершенно разное содержание. Наиболее часто встречается противопоставление «гражданского национализма», который рассматривается как его цивилизованная форма (напомним, что слова «гражданский» и «цивилизованный», в сущности, имеют одно и то же значение), национализму «этническому». Сторонники «гражданского национализма» опираются не на этнические факторы, а на механизмы цивилизации, на эффективные современные институты. Достаточно отладить цивилизационные механизмы, такие, как школа, армия, политическая партия и другие, и процесс этнической деградации будет остановлен. Однако все эти цивилизационные механизмы не способны создавать и воссоздавать национальную идентичность, они лишь воспроизводят и «тиражируют» ее. Правда, иногда встречается и та точка зрения, что современные нации как раз и создаются механическим путем, но встречается она все же довольно редко. Сторонники же этнического национализма считают этнический фактор решающим как в процессе зарождения национальной идентичности, так и в процессе ее воссоздания. С точки зрения «гражданского национализма» нации без этноса не только возможны, но это и есть нации как таковые. С точки зрения «этнического национализма» нация возможна только на этническом фундаменте, а без него она неизбежно превращается в какую-нибудь химерическую общность вроде «советского народа». Социальная опора русского национализма -- это не мифологический персонаж литературы XIX столетия, вроде Платона Каратаева у Льва Толстого, а типичный представитель «среднего класса», прагматичный индивид, преследующий в первую очередь свои личные интересы. Такое положение дел, очевидно, противоречит известным учениям К. Н. Леонтьева о национализме как об орудии революции и о «среднем человеке». Национализм может быть идеологией, обеспечивающей стабильность общества, однако одного лишь наличия национально однородного «среднего класса» еще недостаточно для победы русского национализма. Вместе с тем стремление русских к «бытию-для-себя» не следует рассматривать как форму национальной изоляции и антихристианского эгоизма. Национальный эгоизм, национальное самосохранение может быть основано, главным образом, на процессах самоорганизации, самоуправления, так как речь идет не о государстве, а о нации. Национальное "бытие-для-себя" -- это не самолюбование нации, а ее самопроектирование, самосозидание, самовоспроизводство. Нация, понятая в такой перспективе, становится абсолютной противоположностью общности, связанной «чистотой крови». Кровь -- это данность, нация -- это заданность. Нация как категория общественного бытия народа и культуры -- это не столько указание на некое актуальное состояние народа, сколько его футуристическая проекция. Если прошлое выражено в национальном самосознании идеей "наследия", оставленного предками, если настоящее эмпирически представлено в виде актуально существующей страны, населяющих ее людей, то столь же необходимым компонентом национального самосознания является представление о целях и смыслах бытия народа, о его исторической судьбе. Понятно, что такое представление самым прямым образом влияет на самочувствие нации в настоящем и даже на осознание национального наследия. Представления о будущем национального бытия конституируют основания для совместной жизни. Эти представления могут иметь мифологическую подоплеку, как идея «вечного Рима» в Римской империи, или идея «Третьего Рима» в Московской Руси. Такой национальный миф выполняет функцию смысловой сборки нации, оправдывает ее настоящее, сообщает смысл прошлому.

Второй параграф пятой главы «Соотношение имперского и этнического измерений в русском постсоветском консерватизме» исходит из распространенного представления, что в постсоветском консерватизме следует различать сторонников сохранения «Империи» (под которой понимается, как правило, единое политическое, социальное и культурное пространство) и приверженцев создания русского «национального» государства, построенного по этническому принципу. Концепция русского «национального» государства базируется, как минимум, на двух скрытых предпосылках, Во-первых, нация приравнивается к этносу, взятому на высшей стадии своего развития -- на стадии, на которой данный этнос осознает, что именно общность крови порождает общность всех политических интересов, на которой этнос начинает формулировать свои интересы и добиваться их реализации. Первая непосредственная цель -- государственное строительство, в котором ведущая роль должна отводиться русской национальной элите, скрепленной по преимуществу узами единой крови. В более «мягком» варианте эта элита формируется на основе пропорционального этнического представительства. Во-вторых, цели и интересы сформированной таким образом элиты должны осознаваться обществом как некое подобие абсолютной истины, и все, что этим целям и интересам противоречит, должно без всяких условия отвергаться. Эта предпосылка обозначается нередко как задача формирования «национального» самосознания, которая подразделяется, соответственно, на две задачи более частного характера -- на просвещение русского народа, направленное на восстановление исторической памяти, свидетельствующей о былом единстве, и на культурно-идеологическую ассимиляцию иных народов России, результатом которой будет осознание ими общности своих судеб с исторической судьбой русских. Сторонников сохранения Империи и приверженцев идеи русского «национального» государства разделяет представление о методах достижения тех целей, которые они перед собой ставят. Если первые придерживаются реформистских убеждений и делают ставку на лоббирование своих интересов через посредничество некоррумпированного сегмента актуальной элиты, то для вторых в большей мере характерен исторический пессимизм. Как правило, они убеждены в неизбежности катастрофического развития событий и связывают достижение своих целей с выходом из грядущего кризиса, с преодолением нового раскола. Поскольку эти события ближайшего будущего с необходимостью приобретут революционный характер, постольку едва ли стоит колебаться по поводу применения самых радикальных методов политической борьбы. Однако, сама этническая идентификация едва ли может опираться на механизмы проверки родства по крови. Необходимыми условиями формирования этноса являются: единый язык, обеспечивающий возможность расширения коммуникативного пространства, и единство культуры быта, возникающее под воздействием типологически сходных природных и географических факторов. Именно эти два фактора в первую очередь влияют на разделение на «своих» и «чужих» и на формирование этнического самосознания. В условиях урбанизации именно эти два фактора заметно ослабевают, так как город постепенно формирует интернациональную языковую среду и унифицирует культуру быта. Тот факт, что в определенный момент в городах закономерно возникают этнические сегменты (национальные кварталы, диаспоры и т. д.), лишь подтверждает общую тенденцию, в силу которой этническая идентификация ослабевает. Эти сегменты либо выполняют защитные функции, либо призваны реанимировать угасшее этническое самосознание. Нередко этническая идентификация становится следствием идентификации национальной. Империя как тип цивилизации отличается рядом существенных и необходимых признаков, таких, как единство территории, ощутимый военный и политический потенциал, региональное лидерство, централизм. Необходимым признаком является и политическая и культурная экспансия, так как империя не только создает самостоятельный мир внутри собственных границ, но и стремится распространить свои сверхценности на все человечество. В России таким ценностями были православие, русский язык, единство русской истории и культуры. Что можно утверждать со всей определенностью, так это тот исторический факт, что вопросы крови, этнического происхождения никогда не играли в русской цивилизации доминирующей роли.