Славяно-русское освоение терминов философии в процессе их функционирования

В начале XIX в. «заря новой эпохи» в русской философской мысли наступила, но для выражения этих мыслей явно не хватало лексических средств. Поэтому так часто в те годы встречаются замечания по поводу отсутствия отечественного «метафизического языка». Здесь и общеизвестные слова А. С. Пушкина: «… ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялися»; и Н. И. Надеждина о том, что русский язык «при всем своем богатстве относительно выражения многих понятий в рассуждении других беден», ибо «всякий язык идет наравне с понятиями говорящего им народа», «в нем нет, и не может быть слова для идей, которых народ не имеет», и поэтому русский литературный язык вынужден «побираться по всем языкам мира, древним и новым, восточным и западным» (Телескоп, 1836, т. ХХХI, с.52).

Трудность заключалась и в том, что старые представления о таких коренных философских понятиях, как материя, вещество, о важнейших категориях гносеологии и онтологии уже не соответствовали действительности, переосмыслялись заново, а лексикологи чаще всего продолжали фиксировать старые, отжившие значения. Так, в 1806-1822 гг. переиздается «Словарь Академии Российской», центральное место в котором занимают слова высокого слога, меньше представлена лексика живого разговорного языка.

2. Репрезентация национально-культурных представлений в освоении заимствованной философской лексики. Экстраязыковые и интраязыковые факторы

В период становления философской терминосистемы русский «метафизический» язык «столкнулся» с необходимостью дать наименования многим специальным и отвлеченным понятиям, выработанным европейской философской мыслью. Весь XVIII век - это эпоха постоянных и интенсивных языковых контактов, «век переводов» (320, 28) многочисленных научных сочинений западноевропейских мыслителей, насыщенных текстовыми комментариями и снабженных словарями, разъясняющими смысл новых для русского читателя понятий.

Большая часть лексических заимствований в философском языке того времени уже бытовала в употреблении с конца XVII - начала XVIII вв. (такие, например, как материя, натура, феномен, форма, метод (САР) и др.). Это были термины, в основном общенаучные, принадлежащие нескольким терминосистемам, в том числе и философской.

Лексические заимствования, употреблявшиеся в системе философского языка на протяжении XVIII в., нашли лишь частичное отражение в современных им толковых, двуязычных и трехъязычных лексиконах. Причиной тому было свойственное всем временам отставание лексикографии от реальной речевой практики (разрыв между временем появления заимствования и включения его в словари мог быть значительным), а также известная «пуристическая» тенденциозность, проявлявшаяся в стремлении очистить язык от иностранных слов. Например, составители Словаря Академии Российской (СПб., 1806 - 1822) сознательно не включили в словник не только многие «слова и речения наук и художеств, которые не входят в общее употребление, но единственно ученым и художникам известны», но и большое число иностранных слов, уже вошедших к концу XVIII века во всеобщее употребление. Даже в тех случаях, когда словари фиксировали заимствование, они не всегда отмечали его специальное значение, хотя анализ текстов дает примеры частого употребления отдельных заимствованных слов в качестве терминов философии. Отношение всех толковых словарей русского языка рассматриваемого периода к заимствованиям постоянно пуристическое, предпочтение отдавалось русским эквивалентам. В связи с этим многие философские термины, широко представленные в научном обиходе тех лет, в словари не включались. Специальная лексика гораздо шире нашла отражение в словарях иностранных слов.

Вторая половина XVIII - начало XIX вв. было временем распространения, освоения этих заимствований, вживания их в систему отвлеченно - философского языка, установления постоянных связей с исконными элементами словаря. Переводы того периода отмечены общим стремлением большинства русских писателей, ученых и переводчиков избежать прямого заимствования иностранного слова, и «перевести» европейскую философскую терминологию на русский язык, подыскав наиболее точные соответствие в русском языке. «В русской терминологии … почти не было иноязычных терминов, к которым не были бы подобраны русские соответствия» (197, 89).

Подыскивая соответствия иностранным терминам, русские переводчики в отдельных случаях брали за исходное словообразовательные модели терминов в языке - источнике. Усваивая вместе с новым понятием словообразовательную структуру и его обозначение, давая ей «национальное смысловое содержание», ученые вводили в язык словообразовательное калькирование, при котором для нового значения создается новое слово из аналогичного словообразовательного материала, например, путем буквального перевода отдельных морфем, из которых состоит соответствующее слово. Таковы кальки следующих понятий: представление = нем. vorstellung, взаимодействие = нем. wechselwirkung.

В ряде случаев русский язык представлял в качестве слова - соответствия равнозначный материал, семантически эквивалентный приходящим понятиям. Желание освоить иноязычный термин и найти ему соответствие приводило к тому, что в первую половину XIX века в системе философского языка распространились дублеты из русских и иноязычных слов: субстанция - сущность, квалитет - качество, квантитет - количество, синтез - сложение, анализ - раздробление и т. п. Появились также дублеты из иностранных слов, пришедших из разных языков сукцесс (франц.) - прогресс (нем.), стихия (греч.) - элемент (лат.) и под.

Стилистические различия иноязычных и национальных модификаций состоят в том, что формы, более близкие к иноязычному оригиналу, представляют собой, как правило, более «терминологичные» наименования, чем формы, ассимилировавшиеся в национальном языке или калькированные на материале национального языка. Формы же, созданные на национальной основе в качестве калек иноязычных, понятнее и доходчивее иноязычных оригиналов для носителей данного национального языка, так как они теснее связаны со всей системой этого языка.

Русские смысловые варианты часто отягощались многозначностью и ассоциативными связями, в силу этого могли выступать (и выступали) в составе двух или нескольких вариантных рядов, называющих равные понятия и категории философии, а многие заимствования так и остались однозначными (метод, эксперимент, элемент, объект и др.); в некоторых случаях предпочтение иностранным словам отдавалось как более «терминированным» (материя, форма, система, субстанция). За иностранными терминами стояла подчас более строгая научная организация понятий, регулярность их отношений и противопоставлений, отражающая отношения в системе понятий. С иноязычными словами зачастую приходили на русскую почву не столько новые понятия, сколько новый принцип их организации.

Эквивалентность некоторых заимствованных терминов и русских соответствий могла быть контекстуальной, так как русское слово, в отличие от заимствования, не было изолировано от системы языка, его значение могло иметь ассоциативные связи и пересечения со значениями других лексических единиц, оно могло быть многозначным. Таковы значения слов опыт и эксперимент. Русское соответствие, помимо значения, эквивалентного заимствованию («искусс, исследование, производимое над какой - либо вещью для узнавания свойства оныя опыты в химии, физике, опыт служит к приращению науки» (САР)), имело другое - «опыт - опытность - он молодой еще, без опыта» (САР). Сочетаемость русских эквивалентов была, как правило, шире, ср. «опыты, эксперименты чувственные», но - опыты ума - «стремился сдружить опыты чувственные с опытами ума в одно полное знание» (Максимович).

Процесс семантического сближения членов некоторых дублетов сопровождался процессом дифференциации, терминологической специализации и размежевания русских и иноязычных слов, определения сферы употребления для каждого эквивалента. Заимствования чаще оставались в узкой терминосистеме науки, а русские соответствия, особенно те из них, что были связаны с научным исследованием, категориями мышления и общенаучными понятиями, получали широкое распространение в языке и выходили за пределы терминологической системы - с русскими эквивалентами заимствований связывалось так называемое бытовое представление о философских категориях и понятиях.

Соотнесение лексических единиц русского языка с иностранными терминами наложило существенный отпечаток на семантическую структуру русских соответствий. Под их влиянием у русских наименований могло развиться новое переносное значение. Например, в философском словоупотреблении у существительного скачок - прыжок (САР) под влиянием латинского saltus развивается переносное значение: «резкое, быстрое изменение старого качества в новое».

Под влиянием иностранного термина существенно углублялось и значение русских соответствий. Например, значение слова отношение («принадлежность, касательность» (САР)) под влиянием французского relation в философском словоупотреблении приобретает значение «связь, обусловленность предметов и явлений». Хотя в формирующейся системе философского языка не было иностранных терминов, к которым не были бы подобраны русские соответствия, не все образования такого рода были одинаково удачны, большая часть их после почти векового - в отдельных случаях - употребления в философском языке в дальнейшем не сохранились: человечность, своеличность в значении субъективность и др.

Поиски новых наименований заимствованным терминам в философии также не всегда приводили к положительным результатам. Указания на смысл иностранного термина в пору вхождения его в русскую языковую среду не всегда были достаточно точными, зачастую лишь приблизительными: сфера = обширность, сукцессия = порядок, эмпирический = материальный. Одно и то же русское многозначное слово могло выступать в качестве эквивалента заимствованиям, обозначающим в языке - источнике разные понятия, что приводило к терминологической неточности: состав - материя - структура; сложение - система - синтез и т.п. Не все русские соответствия были удачны и в силу образности, «мотивированности» значений ассоциативных связей со словами (и понятиями) нетерминологической сферы. Например: пространство (spatium) - распростертое (Фрязиновский), пространство - повсемественное (Швелинг), материальный - отелесенный (Галич) и подобное.

Фонетический и морфологический «облик» некоторых лексических заимствований сложился не сразу. Например, гипотеза (греч. hypothesis) = предположение, употребляемое в значении «научное предположение, выдвигаемое для объяснения какого-либо явления и требующая проверки и доказательства для того, чтобы стать достоверной теорией или научным законом», оформилась первоначально в русском языке как ипотеза (более ранняя форма - ипотезис).

Если в XVIII в. заимствования были представлены незначительным числом обозначений общенаучных терминов (анализ, синтез, гипотеза, софизм и некоторых других), названий философских школ и их сторонников (пирронизм, скептицизм, платонизм, платоник, циник (киник) эпикуреец и некоторые другие), то в философской терминосистеме XIX в. их число значительно возросло. «В русский язык, - писал В. Г. Белинский, - по необходимости вошло множество иностранных слов, потому что в русскую жизнь вошло множество иностранных понятий и идей… изобретать свои термины для выражения чужих понятий очень трудно, и вообще этот труд редко удается. Поэтому с новым понятием, которое один берет у другого, он берет и новое слово, выражающее это понятие. В этом действии видна справедливость: как бы в награду за понятие, рожденное народом, переходит к другим народам и слово, выражающее это понятие» (Белинский, т. IX, с.60).

Славянофилы предлагали отказаться от западного влияния. В журналистике 1830-х гг. часто встречались сентенции подобного рода: «Ученая терминология немецкая есть преимущественно латинская… Почему у нас, когда … в России совсем другим, не западным путем суждено идти к совершенству, когда у ней уже около тысячи лет есть свой перевод святого писания, когда у ней главная, коренная ученость - божественная всегда имела орудием своим славянский язык, любопытно, почему у нас в последнее время принято так много слов из немецкой ученой терминологии, как например субъект, объект, идея, идеальный, реальный, абсолютный и пр.?» (Радуга, 1832, № 9, с.672). Оппоненты отвечали; «Что за дело, какое и чье слово, … из двух сходных слов, иностранного и родного, лучшее есть то, которое вернее выражает понятие» (Белинский, т. IX, с.61).

В формировании русской философской терминосистемы особую роль сыграло французское влияние. Сравнивая немецкий язык с языком французским, В. Г. Белинский отмечал, что «французский язык так богат словами, которые заключают в себе философский смысл и некоторые, несмотря на то, употребляются в самом простом житейском разговоре. Субъект, объект, индивидум, индивидуальный, абсолютный, субстанция, субстанциональный, конкретный, универсальный, абстрактный, рационализм, рациональный, … - все эти слова считаются у нас книжными, смешными и дикими и навлекают на себя глумление невежд … Оно отчасти и понятно: их не было в русском языке, потому что в русской цивилизации до Петра Великого не было выражаемых ими понятий … Таких слов мы не перечли здесь и сотой доли. Все такие слова мы поневоле должны брать целиком у иностранцев» (Белинский, с.226).

Интернациональный фонд европейской ФТС существенно пополнился новообразованиями на основе французского языка, в котором слова с латинскими и греческими корнями интенсивно переосмысливались, приобретая специфические значения новых рождающихся философских понятий. В русскую философскую терминосистему эти понятия переходили через французское посредничество, сохраняя генетическую и семантическую связь с французским языком. Вместе с тем, непосредственное терминотворчество, являясь поиском необходимой информации на основе имеющегося языкового опыта, способно наиболее адекватно выразить новое понятие, закрепление ее в «информационно - терминологической сфере языка», преобразуя тем самым предварительно новое знание семантической системой конкретного языка.

Постоянные латинские, французские и немецкие термины, координирующие русские наименования тех же понятий, к тому же подготовили почву для заимствования и распространения международных терминов в системе философского языка в последующих периодах. По времени появления того или иного заимствования можно судить о времени осмысления соответствующего философского понятия. Процесс вхождения заимствований в русский обиход наглядно отражается по внешним признакам. Сначала они приводятся в оригинале, а русские соответствия (их, как правило, несколько) объясняют значения данного понятия. Со временем на первый план ставится уже русское наименование (чаще варианты), а как пояснение, уточнение приводится оригинал. Номинально они не совпадают, сосуществуют отчужденно. Далее оригинал пишется по-русски (заимствуется) сначала максимально приближенно к подлиннику, затем оформляется в соответствии с правилами русской орфоэпии и грамматики. «Обрусев», заимствование вытесняет соответствующие ему русские варианты благодаря своей однозначности в обозначении нового формирующегося философского значения. Так, в начале 1820-х годов XIX в. под влиянием немецкого классического идеализма в философский обиход входит понятие Шеллинга «духовное начало всего сущего» через заимствования абсолют, абсолютный.

Причины появления в русском языке заимствований в большинстве случаях были экстралингвистические. Специфические значения терминов, получивших развитие в западноевропейской философии, прежде всего французской, русские философы усваивали постепенно, сопоставляя с ними уже имевшиеся у них понятия, связанные, однако, с чем-либо конкретным, вещественным, предметным, а не обобщенным. Так, заимствование с у б с т р а т , вошедшее в философский обиход в 1840-е гг. XIX в. с утверждением материализма в русской философии в значении «общая материальная основа явления», первоначально выступало как пояснение слова в е щ е с т в о в этом новом значении в форме лат. substratum. Показательно, что в первой своей философской работе «Дилетантизм в науке» А. И. Герцен не употребляет его ни разу. Во второй работе слово с у б с т р а т он может пояснять через в е щ е с т в о (как прямые синонимы) или употреблять как самостоятельный термин: «но субстрата, но вещества не уничтожить» (Герцен, II, с.159); «действительное - не субстрат движения» (с. 160); «становится субстратом в отношении к высшему моменту» (с. 162); «Отсюда два аристотелевские момента: динамия и энергия, возможность и действительность, субстрат и форма» (с. 186).

Факт вычленения таких наименований, как, субстанция, субстрат из вариантных рядов русских соответствий, знаменует окончательное усвоение значений новых для русской науки философских понятий. На рубеже XVIII-XIX вв. значения этих основных понятий философии раскрывались в соотношениях с наименованиями вариантного ряда, выделенного Н. В. Леоновой (208): вещество - материя - вещественность - субстанция - существенность - состав (общее значение: «все то, из чего тела составлены»), антоним - дух (в значении «невещественное начало»).

Значение заимствованного слова субстанция в философских контекстах начала XIX в. не определено. «Существенность» входит еще в два важных вариантных ряда: бытие - существенность - существительность - сущность - существо - существенность - пребывание - бытность (общее значение: «факт существования чего-либо»); сущность - существенность - существо - внутренность - содержание - натура (общее значение: «смысл данной вещи, то, что она сама по себе в отличие от всех других вещей»). Состав к нашему периоду редуцируется. На первом месте стоит вещество, его значение определяющее. То же самое фиксируют словари и в 1830-е гг. XIX века: «Материя. 1. Вещество, из чего что составлено» (Ренофанц, с. 160); «Вещество, materia в философском смысле противополагается образу, forma… То, из чего составляется предмет, чем он наполнен, что в нем содержится, называется веществом» (Лексикон Плюшара, Т.X, с.59).

Но уже к концу 1810-х гг. XIX века в философских контекстах намечается процесс семантической дифференциации понятий вещество, материя в связи с формированием нового философского понятия «самостоятельная сущность, начало всего». Первым из русских философов пытается сформулировать это новое значение А. И. Галич. В своем «Опыте философского словаря» (1819 г.) слово материя он соотносит не с вещество, а с вещественное, при этом есть четкое понимание изменчивости представлений о понятии «материя» в истории философских систем у схоластиков, Аристотеля, Декарта, в натурфилософии, наконец, сами его определения понятия материя принципиально отличаются от прежних метафизических представлений: «… д) В особенности материя значит то, что определяется формой внешнего созерцания, существо тел, в противоположность духу, как предмету внутреннего чувства…; е) в натуральной философии самоя вселенная в самостоятельной целости ее измерений» (Галич, II, с.321-322).

В философском обиходе 1820-х годов материя все еще прямо соотносится с вещество: «находить материю и пищу для познавательных сил, для высоких предчувствий и потребностей» (Герцен, I, с.17); «Предлежащее есть начало материи наших представлений» (Вестник Европы, 1823, №13, с.23); «Назовем сие нечто веществу противоположное в ней появляющееся» (Мнемозина, 1824, ч.4, с.41); «Он [Сфер] думал, что сие вещество происходит от совокупности мира» (Московский вестник, 1828, ч.IX, с.217).

К 1830-м годам преобладающим по частотности употребления становится слово материя в новом философском значении: «Материя не имеет начала, не имеет конца» (Радуга, 1832, кн.III, с.213); «Все образовалось из материи, образователем был бог» (Журнал министерства народного просвещения, 1833, с.76); «Бог произвел материю из ничего, то есть дал ей действительное бытие» (Аст, с.50); «Из ничего не происходит ничего. Нет материи; все духовно, вечно, беспредельно и самобытно» (там же, с.40); «Материя и форма соотносятся друг с другом, как возможное и действительное» (Неволин, с.53). Почти во всех этих примерах материя в своем значении прямо соотносится с понятиями сущность, субстанция и не соответствует значению понятия вещество («то, из чего все составлено»). Об этом же свидетельствуют примеры 1840-х годов: «Материя - то, что происходит, форма, определенное состояние материи» (Сбоев, с.44); «Превосходство идей над материею, души над телом, законов духа перед познаниями опыта, конечно, неоспоримо» (там же, с.28). А. С. Пушкин, судя по словарю его языка, избегает употреблять это наименование.

А. И. Герцен употребляет термины материя, вещество дифференцированно, в их прямых философских значениях или в обиходном, нефилософском значении, что соответствует их современным семантическим границам: «Дух и материя для него (романтизма) не в гармоническом развитии, а в борьбе, в диссонансе» (Герцен, I, с.32); « Мы имеем из всего этого три определения момента: во-первых, афоризм, безвидность, готовая принять всякий вид; вещество, материя, среда воспринимающая» (Герцен, II, с.182).

Таким образом, наименования материя, вещество в философских контекстах к концу изучаемого периода становятся философскими терминами, значения которых совпадают с современными. Все старые варианты, утратив связь с философскими значениями, переходят в общеупотребительную лексику. В свою очередь у каждого этого наименования развивается дополнительное философское значение, получившее соответствующее терминологическое обозначение: субстанция соотнесено с материя, субстрат соотнесено с вещество. Вычленение терминологических значений этих заимствований отражают главные лексико-семантические закономерности формирования ФТС новейшего времени.

В формировании ФТС, как уже отмечалось, решающими были экстралингвистические причины. Новые обозначения заимствовались вместе с новыми понятиями, которых не было еще в русской философии. Русские соответствия из-за своей полисемичности в этих случаях не могли заменить заимствования. Такова судьба заимствованного термина абсолют, абсолютный, вошедшего в философский обиход под влиянием немецкого классического идеализма как понятие Шеллинга «духовное начало всего сущего». В этом значении слово абсолют вводится сразу, без какого - либо объяснения: «Вне абсолюта нет ничего; мы сами не существуем отдельно» (Вестник Европы, 1823, № 13, с.33); «Идея сего совершенного единства отвлеченного с вещественным есть абсолют» (Мнемозина, ч.II, с.51). Абсолют - заимствование из немецкого языка (des Absolute), в латинском ему нет соответствия. Слово абсолютный могло образоваться как прилагательное на базе этого заимствования (тогда это русское новообразование), или на базе латинского термина.

Слово абсолют в философском контексте - заимствование 1820-х гг. XIX века. А. И. Галич это понятие еще обозначает латинским аналогом: «Absolutum, по производству своему есть понятие отрицательное и значит а) отрешенное, существующее отдельно, без связи и сравнения с другими вещами и противополагается относительному; б) в положительном и существительном смысле оно - первоначальное бытие, самосущность, противопоставляемая явлениям; с) в виду сказуемого … выражает отсутствие всяких ограничений, безусловность; д) при словах: возможное, необходимое - значит оно: отнюдь» (Галич, II, с.300). Самая ранняя лексикографическая фиксация в «Письмовнике» Н. Курганова «абсолют - самовластный» не имела соотнесенности с философским значением (См.: «Под вечным и абсолютным его (государя) владением» (ПСС, 1724, VII, с.307)).

В 1830-40-е гг. слово абсолют в философском обиходе мало употребительно. За ним закрепляется значение специального философского термина Гегеля в контексте «абсолютная идея», «духовное первоначало». Популярностью оно пользовалось в этом специфическом значении среди членов кружка Станкевича, но широкой общественностью воспринималось как «маловразумительное». 15 июня 1838 года А. В. Кольцов в письме к В. Г. Белинскому признается: «Я понимаю субъект и объект хорошо, но не понимаю еще, как в философии, поэзии, истории они соединяются до абсолюта» (Кольцов, с.187). В письме М. А. Бакунину от 10 сентября 1838 года В. Г. Белинский пишет: «Я помню, как они шутили над Н.А., которая в своих письмах часто употребляла слово абсолют» (Белинский, т.XI, с.302). А. И. Герцен ищет новые слова для обозначения понятий своей материалистической философии. Приспосабливая старое заимствование, он меняет его огласовку: «Ригоризм не может быть абсолюциею» (Герцен, II, с.219).

В словарях 1830-1840-х гг. это слово как термин не зафиксировано. Первая фиксация сделана Михельсоном: «Абсолют... лат. absolutum … в некоторых философских школах этим словом означают первую и основную истину, исходную точку, в противоположность изменчивым, друг друга обусловливающим явлениям» (Михельсон, с.8). Ю. С. Сорокин отмечает, что только в конце XIX - начале XX вв. наблюдается более свободное употребление термина абсолют в значении «чего-то давлеющего, ничем не обусловленного» и закрепляется фразеологическое сочетание «возвести (превратить) что-либо в абсолют».

Наименование абсолютный (-ое) - новообразование 1820-х гг. В качестве опорного слова по традиции употребляется безусловный, а абсолютный поясняет его, но теперь уже в русской графике: «Разум не может здесь нам оказать помощи; он представляет только возможность идей безусловных, абсолютных» (Вестник Европы, 1823, №13, с.24).

Самостоятельно слово абсолютный как философский термин употребляется главным образом в определенных словосочетаниях («абсолютное бытие», «абсолютная истина»), обозначающих категории идеалистической философии Шеллинга: «абсолютное существо исходит из своего величественного спокойствия (repos majestueux), дабы разделиться на множество существ относительных» (Вестник Европы, 1823, № 13, с.33); «реальное и абсолютное существо состоит в связи» (Вестник Европы, 1822, № 10, с.31); «Истина находится токмо в абсолютном существе» (там же, с.29); «умственным воззрением понимаем абсолютное существо; сие существо есть бог, начало единства и счастия» (там же, с.30).

В философском обиходе 1830-1840-х годов наименования абсолютный, безусловный сохраняют примерное «равенство в правах»: «Бог есть непостижимое в самом себе, абсолютное, все совершенное существо» (Надеждин, с.73); «о гегелевском учении или абсолютном знании» (Радуга, 1832, кн. 2, с.93). У В. Г. Белинского доминируют те же словосочетания с «абсолютный» в общем, а не философском значении: «абсолютная идея» (т.III, с.414); «абсолютная мысль» (т.IVV, с.449); «абсолютное бытие» (т.IV, с.420); «абсолютное мышление» (т.III, с.178) и др., не избегая и русских соответствий этому слову.

В 1840-е гг. и позже слово абсолютный употребляется в самых различных контекстах и словосочетаниях в своем общем значении: «Некоторые положения можно считать абсолютно верными» (Философские произведения петрашевцев, с.186); «абсолютное недоверие» (Островский, т.VIII, с.300); «абсолютно следовать нельзя» (Современник, 1849, № 2, с.139) и т.д. Из книжного языка это слово переходит в разговорную речь русской интеллигенции.

В 1830-е гг. для обозначения нового философского значения успешно используется субстантивированная форма безусловное, но наиболее отчетливо это значение выражается через субстантивированную форму заимствования: «Абсолютное есть тождество подлежательного и предлежательного, идеального и действительного» (Надеждин, с.78); «Как в абсолютном исчезает все относительное, так в откровенном уничтожается само абсолютное» (Аст, с.47). Этот неологизм вызвал бурную отрицательную реакцию со стороны пуристов («Абсолютное - ужасное слово для толпы!» (Белинский, т.III, с.388)). В философском обиходе, однако, это слово укрепилось. Об этом свидетельствуют такие примеры 1840-х гг.: «Вообще теория абсолютного есть самый слабый пункт учения Шеллингова» (Сбоев, с.61); «абсолютное есть истина, непосредственно присущая уму … относительное выводится уже из абсолютного» (Карпов, с.47).

Словарь Плюшара фиксирует как философский термин абсолютное, опуская безусловное: «Абсолютное (Absolutum, das Absolutu, l'Absolu) (филос.) есть онтологическое понятие, в котором действием ума удаляются все несущественные признаки и отношения, примечаемые в предметах мира действительного. Это слово часто употребляется как прилагательное абсолютный, частию как существительное абсолютное. В последнем случае им обозначают основу всего действительного и всякой действительности. В первом оно противополагается слову условный». Словарь Ренофанца: «Абсолютный. Безусловный, независимый, неограниченный». Словарь Михельсона: «Абсолютный, от лат. absolvere, разрешать, освобождать, развязывать. - Безусловный, неограниченный».

Таким образом, из производных слов, образованных от заимствования 1820-х гг. абсолют, термином идеалистической философии стало и абсолютное. Абсолютный перешло в общеупотребительную лексику. Для обозначений понятий материалистической философии А. И. Герцен пытается приспособить вошедший в употребление термин абсолют, но его новообразование абсолюция так и оказалось окказионализмом.

Для обозначения философских направлений, школ, течений, способов мышления особенно продуктивной моделью в русской философской лексике XIX века были формы существительных на -изм, а для обозначения последователей и сторонников этих направлений использовались формы на -ист, реже формы на -ик. Речь идет не только о прямых заимствованиях, но и собственно русских новообразованиях. Резко выделяясь своей новизной и «нерусскостью» на фоне других продуктивных моделей, существительные с суффиксом -изм стали предметом оживленного обсуждения, когда в 1830-е годы развернулась дискуссия о путях дальнейшего развития национального литературного языка.

Эта модель довольно активно использовалась еще в начале XVIII века для обозначения новых понятий в области точных наук (физика, математика), в медицине, логике, искусствоведении, языкознании и т.д. Словарь Яновского фиксирует около 60 наименований новых понятий по модели существительных с суффиксом -изм. Вместе с тем в философской лексике XVIII - начала XIX века подобные примеры единичны. В словаре Яновского только 5 наименований относятся к философии (материализм, платонизм, пирронизм, скептицизм, политеизм). В философских статьях такого популярного журнала, как «Вестник Европы», в первое десятилетие XIX века почти не используются слова на -изм. В переводе «Начального курса философии» Ф. Снелля, кроме отмеченных выше, встречаются еще три новых примера: рационализм, эмпиризм, догматизм и, соответственно, обозначения их сторонников (существительные на -ист, -ик).

Между тем в Европе уже к 1810-м гг. XIX века, в связи с бурным развитием философии, образованием противоборствующих школ и течений в материализме и идеализме в философских терминосистемах эта модель прочно утвердилась как новообразования на базе латинских и греческих слов, составивших существенную часть интернациональной философской лексики. Это и подготовило целую волну новых заимствований в русской философской лексике к концу 1810-х - началу 1820-х гг. К 1830-м годам эта модель стала настолько продуктивной, что новообразования с суффиксом -изм становятся характерной приметой публицистики, критики и т.д.; очень популярно явление окказионализма.

Среди философов первым осознал необходимость заимствований в целях создания подлинно научной философской терминологии А. И. Галич. Обогащение лексико-семантической системы русской философской лексики в его трудах происходит главным образом по двум направлениям: а) введением в научный обиход новых понятий и соответственно новых обозначений; б) созданием на их основе новых терминологических сочетаний.

Владея европейскими языками, Галич внимательно следит за развитием философской науки, свободно вводит в свои сочинения заимствованную лексику, в том числе утвердившиеся в Европе и ставшие интернациональными новообразования по типу существительных с суффиксом -изм для обозначения понятий в пределах данного терминологического узуса. В «Истории философских систем» (1818-1819) Галич рассматривает историю всемирной философии, пользуясь современным арсеналом специальных понятийных обозначений. Такого обилия заимствований на -изм, как у Галича, философская лексика России еще не знала: дуализм, монизм, синкретизм, манихизм, гностицизм, перепатецизм и др. Со временем большинство из них войдет в основной фонд русской научной философской терминологии.

Некоторые заимствованные слова, взяв в скобки как нововведения, Галич разъясняет, приводя русский эквивалент (как правило, лексическую кальку), или подробно описывает содержание данного обозначения: духоучение (спиритуализм); система двойственности (дуализм); опытное познание (эмпиризм). Большинство же заимствований вообще не разъясняет. Уже утвердившиеся в Европе обозначения, по его мнению, более точно передают содержание понятия, и он использует заимствование сразу как термин, в однозначном, точном, сугубо философском его значении. Так, главы из книги он обозначает наименованиями «Эклектизм», «Синкретизм греческой философии», «Отношение стоицизма к эпикуреизму» и т.д.

Характерным примером употребления модели на -изм в изучаемый период были обозначения двух направлений в истории философии - материализм и идеализм. К началу XIX века в философском обиходе использовались наименования материализм, материалист, вещественник, материальное, идеалист, духовное. Определяющими значениями для всех наименований этой антонимии были «все то, из чего тела составлены» и «невещественное начало».

В основе метафизической концепции сущности двух противоположных направлений осознания природы и бытия лежит прямая антонимия в е щ е с т в о - д у х , материальная (вещественная) или духовная (божественная) первооснова всего сущего. При этом для господствующей общественной ортодоксии все, что противоречило мнению о божественной первооснове бытия, являлось ересью.

В философских контекстах XVIII века были наименования материалист, вещественник: «В философии: материалист, вещественник, секта, принимающая только телесные вещи, а душу и духов отвергающая» (Аничков). Однако следует учесть, что эти наименования в XVIII в. были полисемичными. Главным, а не вторичным у слова м а т е р и а л и с т являлось значение медицинское, аптекарское: «Материалист - торгующий аптекарскими товарами» (Лексикон Вейсмана). Как собственно философский термин более однозначно выступало наименование в е щ е с т в е н н и к . В значении м а т е р и я употреблялось русское словообразование в е щ е с л о в и е : «Материя, содержание, сила, вещесловие, предложение, о котором пишут, говорят». Но и в е щ е с т в е н н и к означало не то, что обозначало слово м а т е р и а л и с т к концу XIX века. Во-первых, восприятие этого понятия было неразрывно связано с «богословской ересью»: «Вещественник. Еретик, приписывающий вещество духу или почитающий за бога вещество, состав мира» (САР). Во-вторых, существовало наименование в е щ е с т в о с л о в и е как собственно медицинский термин («наука о лечении и лекарствах; лечебник» (СРЯ XVIII в.)). Слово в е щ е с т в е н н о н а у ч н о е как синоним термина м а т е р и а л и з м , видимо, являлось окказионализмом А. И. Галича: «от грубого веществоучения» (Галич, II).

В новой ФТС понятия материя - дух, материя - вещество принципиально переосмысляются. М а т е р и я в материалистической ФТС - «существо тел, в противоположность духу, как предмету внутреннего чувства» (Галич). В е щ е с т в о в метафизической ФТС - «все то, из чего какое тело составлено»; в материалистической ФТС это фундаментальное физическое понятие, обозначающее вид материи. Естественно, изменилась и семантическая трактовка понятий м а т е р и а л и з м - м а т е р и а л и с т , и д е а л и з м - и д е а л и с т .

В 1820-1830-е годы наименования м а т е р и а л и з м - и д е а л и з м становятся общепринятыми обозначениями важнейших философских понятий. Отметим, однако, что Лексикон Плюшара фиксирует форму м а т е р и я л и с т , что вместо и д е а л и з м есть случаи употребления русских соответствий («соединение духовности и материализма» (Московский телеграф)). Наиболее характерные примеры из периодики 1820-1840-х гг.: «Несмотря на такое разнообразие систем, все они могут быть приведены к двум главным: идеалистической и материализму»; «Равномерно и спиритуализм при строгой последовательности вести к идеализму». Приведенные примеры показывают, что русская философская мысль уже в 1820-е годы XIX века четко различала прямую противоположность двух направлений в истории философии - материализм и идеализм. Речь, однако, идет не о материализме диалектическом, а о материализме метафизическом, «грубейшем материализме», по определению А. И. Герцена. Поэтому Герцен, стремясь осмыслить материализм по-новому, отказывается от устоявшегося термина, заменяя его новым - р е а л и з м. Но слово и д е а л и з м , как прямой антоним, он использует в его четком терминологическом значении: «в науке католический идеализм, называвшийся схоластикой, был побежден протестантской схоластикой, называемой идеализмом».

Для обозначения сторонников идеалистического направления в философии с самого начала утвердилось только наименование и д е а л и с т как собственно термин. К 1830-м годам XIX века в обстановке борьбы художественных методов в искусстве философские термины идеализм, идеалист широко вошли в критико-публицистический стиль литературного языка, с нефилософским значением («мечтательность», «мечтатель»). Эти же нефилософские значения сохраняют новообразования 1820-1830-х гг. XIX в. идеализировать, идеализация. Так, А. С. Пушкин использует наименования идеализм, идеализировать только в нефилософском значении: «отказ от воспроизведения действительной жизни, склонность к изображению воображаемого мира». философский лексика русский менталитет

Представители материалистического направления в философии именовались материалистами или вещественниками на протяжении 1810-20-х гг. К 1830-м гг. доминирующие позиции стало занимать наименование материалист. Характерно лексикографическое его толкование в эти годы: «В нынешнее время, название «материалистов», которое очень точно переводится словом «вещественники», имеет другой смысл: оно обозначает не богословскую ересь, а философское заблуждение» (Лексикон Плюшара). Официальная точка зрения на «материализм», отраженная в словарях, постоянно резко негативна: «Материализмом называется такой взгляд на вещи, по которому все духовное, сверхчувственное считается вымыслом, по которому человек есть не что иное, как усовершенствованное животное, не имеющее другой цели, кроме удовлетворения своих телесных потребностей, не отличающееся от прочих животных искусством умножать и утончать эти потребности, предвидеть их и удовлетворять из с расчетом и содержанием» (Словарь Кириллова).

На судьбе заимствований могло сказаться неразличение философских значений некоторых понятий, как, например, категорий единичное, общее - особенное, часть - целое, сущность которых русская философская мысль только начала осознавать.

Явления омонимии, характеризующие эти категории, в философской лексике первой половины XIX века связаны с заимствованиями из разных языков. Одно и то же слово может заимствоваться из языка источника (как правило, французского или немецкого), в котором это слово как собственное заимствование получает добавочное или совсем новое значение. Так, прямое значение латинского слова, лежащего в основе целого лексико-семантического гнезда, individus соотносится только с теми лексическими кальками, которые образуют вариантный ряд со значениями философской категории целое: «1) неразделенный, нераздвоенный, нерасщепленный; 2) нераздельный, неразрывный, неделимый (corpus)» (ЛРС). Причем, не одно, а все латинские слова с этим корнем в своих значениях соотносятся только с названными понятиями (individuum) - латинский перевод греческого «атом», indivisus - то же, что и individuus. Иное дело - французский язык. Здесь слова с тем же латинским корнем - individ - переосмыслены, главные их значения прямо соотносятся со значениями философской категории единичное (единичный, отдельный, обособленный, личный), а значения латинской первоосновы закреплены за другим корнем - indivis - (нераздельный, неделимый) - ФРС.

Следовательно, если исходить из сущности категорий целое - единичное, все значения, связанные с категорией целое (нераздельный, неразделенный, неразделимый и т.д.), следует соотносить с лат. individuum, individuus и франц. indivis, а все значения, связанные с категорией единичное (единичный, отдельный, обособленный, личный и т.д.), надо соотносить только с франц. individu, individuel.

Те сложности, с которыми встретились русские философы при усвоении различий между философскими категориями часть - целое, единичное - общее - особенное, рассмотренными нами в предыдущем параграфе, обусловили быстрое вхождение в философский обиход нового заимствования через французский язык. Индивидуальный наиболее соответствовало главному значению философской категории единичное, русское название которой лексико-семантически было очень близко слову единственный (основной синоним наименований понятия часть как самостоятельной философской категории).

Сначала соответствующая русская калька поясняется или латинским, или русским словом (в зависимости от предмета разговора): «нераздельные вещи» (s. individualis) (Снель), «понятия неделимые (individua)» (Вестник Европы 1820, № 1), «частных лиц (individus) рода человеческого» (Вестник Европы 1805, № 6). В 1820-е гг. для пояснения стало использоваться заимствование: «Сравнение с периодами особенной (индивидуальной) жизни человека» (Вестник Европы 1827, № 19).

Первое время русские философы, еще недостаточно четко усвоив сложные смысловые различия между категориями часть - целое, единичное - общее, могли новое заимствование привлекать для объяснения совсем не свойственного ему значения: «предложением природы и человека, как неделимых (индивидуальных)» (Московский телеграф 1826, № 10). Со временем русские соответствия совсем опускаются; заимствованное слово индивидуальный (-ое) получает статус специального философского термина как основное обозначение философской категории единичный (-ое), широко проникает в общественно-политический обиход, в литературную критику: «Скажите, что в нем русского, по крайней мере, индивидуального?» (Белинский, т.Х, с.97); «впечатления теряют долю живости, силы и своего индивидуального значения» (Герцен, т.1, с.317). Однако в словарной фиксации наблюдаются неточности: индивидуальный (-ое) прямо соотносят с латинским, а не с французским источником: «Индивидуальный. Свойственный каждому, частный; или то, что нераздельно принадлежит какому-либо предмету» (Ренофанц, с.93); «Индивидуальное (Лог.) См. неделимое. Неделимое или нераздельное (лог.)» (Опыт литературного словаря, с.12).

В 1820-е гг. новое заимствование входит в употребление и в форме существительного на -ость, причем не только в философских, но и в литературно-критических контекстах: «В сих последних более истинного чувства, более простодушия, более индивидуальности, и менее холодного остроумия» (Словарь языка Пушкина, II, с.228); «Почти во все создания своей фантазии вплетает Пушкин индивидуальность своего характера и образа мыслей» (Московский вестник 1828, № 23). В 1830-1840-е гг. в философских текстах индивидуальность становится специальным термином, а в публицистике - общеупотребительным словом. В 1860-е гг. слова индивидуальный, индивидуальность, индивидуализм получают свои антонимы коллективный, коллективность, коллективизм в общественно-политическом обиходе: «Таким образом, с одной стороны, был провозглашен принцип экономической коллективности…; с другой - экономический индивидуализм» (Дело 1869, № 2).

Слово индивидуализм (-ист), восходящее к латинскому наименованию, образовалось во французском языке нового времени и вместе с философским понятием «тип мировоззрения, сутью которого является, в конечном счете, абсолютизация позиция отдельного индивида в его противопоставленности обществу» (ФЭС) распространилось в другие языки как интернациональный философский термин. По данным Ю. С. Сорокина (320, 79), существительное individualism во французском языке закрепилось в середине XIX века. В русском философском обиходе это наименование как специальный философский термин, по данным Е. И. Лебедевой, закрепляется тоже к 1850-м гг. XIX века: «Бессилие так называемого индивидуализма» (Московитянин 1847, ч.II, с. 144). Русская философия, начиная с 1840-х гг., став самостоятельной, «пошла в ногу» с европейской (200, 142).

Заимствования в форме существительных на -изм к середине XIX века становятся продуктивными в русской философской лексике, причем активность эта со временем возрастает. Особенно важно то, что многие из новообразований данного типа прочно закрепляются в языке и образуют основной интернациональный фонд философской терминосистемы. Именно по этой словообразовательной модели образуются в европейских языках, а затем заимствуются русскими философами все новые и новые наименования возникающих в философии различных направлений, течений, учений, школ. Этот тип заимствований становится терминологическим, так как русские лексические эквиваленты для них либо не найдены, либо имели иные оттенки в семантике, были не полными, изменчивыми, например: абсолютизм - безусловность, безграничность, безотносительность; дуализм - двойство, двойственность и т.д.

О вживании заимствований в лексическую систему русского языка свидетельствует не только их фонетическое и морфологическое переоформление, но и образование словообразовательных гнезд - терминов, производных от заимствований. Например, система - систематический, идея - идеальный, материя - материальность - материальный. Так, все прилагательные иноязычного происхождения стали основой для новообразований типа существительное женского рода с суффиксом -ость: объективность ~ субъективность, реальность, субстанциональность и т.д. Некоторые новообразования этого типа от иноязычных основ стали вариантами дублетов с существительными от тех же заимствований с суффиксом -изм: абсолютность - абсолютизм, рациональность - рационализм, реальность - реализм и т.д. Благодаря суффиксам -ость, -изм, -ое (в случае субстантивации прилагательных и причастий), новообразования приобретали грамматическую независимость от слов, которые послужили основой для их образования, что значительно облегчало специализацию, обособление новообразований с этими суффиксами.

Основным морфологическим средством русификации западноевропейских заимствований в форме прилагательных, их приспособления к русской системе языка, является суффиксальное образование через суффикс -н-. Лишь изредка встречаются образования другого типа, например, гностические школы у Надеждина.

Некоторые прилагательные иноязычного происхождения слабо соотносятся с соответствующими существительными. Например: конкрет - конкреция - конкретный, абстракт - абстрактный. Указанные прилагательные образованы непосредственно от иноязычных основ по закономерностям русской грамматики и вошли в обиход одновременно с соответствующими существительными. В некоторых случаях в этих образованиях сохраняется суффиксально осложненная основа иноязычного происхождения: индивиду - аль - н - ый, субстанци - аль - н - ый, субъект - ив - н - ый. От заимствованных глаголов продуктивна модель глагольных образований с немецкими суффиксами -ировать, -изировать: конкретизировать, объективировать - объективизировать.

Философские значения понятий русские философы усваивали постепенно, сопоставляя с ними уже имевшиеся понятия, связанные, однако, чем-либо конкретным, предметно-вещественным, а не обобщенным. Процесс вычленения собственно терминов из наименований вариантных рядов в виде русских соответствий и нерусских аналогов был необычайно сложным. К концу изучаемого периода он, в основном, завершился. К этому времени основные значения рассмотренных понятий и их номинация совпадают с современными значениями этих понятий и с современной их номинацией.

В целом, заимствованное слово вводится в то же лексическое поле и с теми же денотативными соотнесенностями, что и в оригинале. Морфемные же замены при переводе способствуют потере национального колорита заимствованного слова и ведут к еще более глубокой ассимиляции слова в принявшем языке.

О том, что заимствования прочно осваиваются в русском языке, свидетельствуют, во-первых, появление новообразований от них по лексическим и грамматическим моделям русского языка, во-вторых, переход большинства из них в общеупотребительную лексику. В процессе ассимиляции иностранное слово может претерпевать различные семантические изменения, например, может приобрести новые смысловые оттенки, дополнительные компоненты значения, вероятностные, потенциальные семы, которые не были присущи ему в родном языке. Это явление можно назвать «лексической нострификацией» заимствованной лексики, то есть заимствование лексической единицы, которая обозначала сугубо инокультурное явление, но в настоящее время за ней закрепляется значение, соответствующее языковой картине мира носителей русского языка.