Славяно-русское освоение терминов философии в процессе их функционирования

Помимо экстралингвистических причин роста числа заимствований были и причины интралингвистические. Одновременно с уточнением, вычленением, специализацией новых значений в философии происходят те же самые процессы в языке. В этих условиях заимствования, благодаря своей изолированности от системы языка, индифферентности, однозначности, активно способствовали специализации, углублению значений и русских соответствий. При этом влияние слова на понятие сказывается лишь в специфическом для каждого национального языка сравнительно незначительном варьировании и видоизменении некоторых понятий.

3. Этнокультурный потенциал исконно русских терминов как отражение русского менталитета

Создание адекватной греческой славянской терминологической номенклатуры принадлежит, в первую очередь, Кириллу и Мефодию, заложивших костяк славянского философского языка: «они являются создателям первой философской терминологии на славяно-болгарском языке, включающей такие общие понятия и категории, как естество, свойство, сущность, природа, вселенная, закон, бытие, небытие, бог, божество, идея, существо, понятие, мудрость, воображение, диалектика, философия и многие другие» (180, 26-27). Славянским первоучителям уже в самом начале подготовки к Великоморавской миссии пришлось переводить именно философский текст - «Пролог к Евангелию от Иоанна», в дальнейшем так же пришлось заниматься переводами по преимуществу философских произведений: ветхо- и новозаветные книги, патристические трактаты, гомилетические и агиографические творения, литургическая поэзия - все типы и жанры переводимой греческой словесности были насыщены философско-теологическими терминами.

Большинство имен существительных с абстрактным, преимущественно философско-теологическим значением, по образованию представляют собой кальки, т.е. построение славянских номинативных словосочетаний или слов -производных или многокоренных, - по моделям соответствующих греческих терминов. Число подобных калек значительно в евангелиях и особенно в патристических переводах: благоволити, благовhстити, бездъна, жестосръдиіЂ, зълотворити, лихоимьствиіЂ, лъжесъвhдhниіЂ, маловhръ, невhрьнъ, нершкотворенъ, просвhтити, прhображениіЂ и т.д.

Однако характерной, отличительной чертой кирилло-мефодиевских переводов в терминотворчестве была ментализация (ключевой философский термин льгпт в Прологе отождествлялся со славянской лексемой «слово», выражающее 8 семантических долей), в результате которой термины, возникшие с опорой на осмысление, способствовали большей доступности, разборчивости, понятности переведенного текста. В последующие эпохи ее роль сокращается: возрастает удельный вес транспозиции, состоящей в перенесении лексической единицы из всеобщего языка в групповой и особенно калькирования, причем даже старые термины, созданные благодаря осмыслению, замещаются кальками. Таким образом, способы образования терминов зависят от времени формирования терминологических систем.

Случаи национально-культурной обусловленности основных значений так же были различными. Если в русском дофилософском пространстве был очевидный перенос на славянскую обиходную лексему греческой философской семантики, то смысловая наполняемость лексемы, использующейся в качестве термина философии последующих эпох выглядит по-иному.

Одной из основных в структурировании культурного пространства XVIII -XIX веков является оппозиция «свое / чужое», играющая важную роль при аккультурации инофона и межкультурной коммуникации. Представитель русского национально-культурного сообщества воспринимает культуру иного для него сообщества через призму своего национально-культурного восприятия, то есть с позиции своего национально-культурного пространства. При этом замечаться будут прежде всего те элементы, которые опознаются как «свои» или близкие им, «чужие» же зачастую остаются незамеченными или интерпретируются и оцениваются на основе «своих» представлений.

Для культурного развития России до XVIII века характерной особенностью было двуязычие, в результате чего русский народный язык взаимодействовал с церковнославянским - искусственным письменным языком, окончательно оформившемся в конце XVI века, обладающего возможностями международного языка и конкурирующим в этом плане с латинским. Благодаря этому, с начала Петровской эпохи произошла переоценка возможностей церковнославянского языка, содержавшего хорошо ассимилированные латинские и греческие элементы, давно проникшие в него прямо или через германское и польское посредство. Переводчики, отказавшись от церковнославянского как от целостной коммуникативной системы, стали использовать его отдельные лексемы, а главное - словообразовательные модели, которые позволяли специальной лексике не смешиваться с бытовой лексикой и быть в то же время общепонятной. Обращение к морфемам церковнославянского языка, сначала интуитивное, а затем и сознательное, придавало новым русским терминам отвлеченность от бытовых ассоциаций, нежелательных в терминосистемах. Вместе с тем, поскольку морфемы церковнославянского языка были известны русским и во многом параллельны морфемам родного языка, обеспечивались понятность термина в целом и соотнесенность его с одной из отраслей развивающейся науки.

В отношении русских мыслителей к церковнославянской традиции в конце XVIII - начале XIX наглядно отразилась тенденция поисков национальной самобытности и демократичности философского языка: славянизмы занимают довольно значительное место в философской лексике изучаемого периода. Из наименований, ставших в течение первой половины XIX века философскими терминами, сравнительно много таких славянизмов, как бытие, сущность, сущее общее, единичное, самосознание, саморазвитие и др., значительное их число перешло в новую ФТС из старой, метафизической философии: мировоззрение, дух, разум, предвидение, взаимодействие, прерывное, тождество и др.

Характерной особенностью большинства исследуемых нами терминов на исходной, начальной ступени формирования признаем, присоединяясь к мнению Л. Л. Кутиной, их «гибридность, действенность, обусловленную преимущественным использованием в функции терминов слов общенародного языка». Эти специальные наименования, функционирующие на страницах первых научных сочинений, лишь условно можно назвать терминами. Они, как правило, многовариативны, представлены словосочетаниями, фразеологическими оборотами. Единственным критерием для их ограничения от слов общенародного языка является соотнесенность со специальным понятием. Терминами в строгом смысле этого слова в начальный период выступают лишь иноязычные слова, которые сильны своей изолированностью от системы данного языка, своей индифферентностью.

Процесс «вычленения», наполнения конкретного и единственного слова узко специфическим содержанием, то есть образование собственно терминов, - ведущее, определяющее явление в философской лексике изучаемого периода. При этом прослеживается определенная последовательность. Вариантные ряды наименований важнейших атрибутов и категорий философии, сформировавшиеся во второй половине XVIII - начале XIX вв., состоят из национальных лексических средств (вещество, вещественный, материальный, действительный, безусловный, часть, целое и т.д.), в том числе старославянизмов (сущность, сущее, бытие, предлежащее, подлежащее, единичное и т.д.). В основном, это лексические или семантические кальки, интернациональная лексика употреблялась, как правило, в латинском оформлении. Формирование некоторых семантических соответствий связано с транспозицией, когда к новым заимствованиям с помощью семантического калькирования подбирается новое соответствие из общелитературного узуса: объект - познаваемое, субъект - познающий и т.д.

По мере формирования точных (с точки зрения современной философии) значений этих понятий в 1820 - 1840-е гг. каждое из обозначений того или иного вариантного ряда обретало собственную судьбу в журнальной и научной периодике или в повседневном обиходе. Если какое-либо русское наименование признавалось эквивалентом собственно терминологическому значению, оно обретало статус термина (сущее, бытие, материальный, идеальный, действительный, истинный, относительный, безусловный, общее, особенное, часть, целое и т.д.). Если же этого не происходило, то термином становилось заимствование (субстанция, объект, субъект, реальный, абстрактный, конкретный, абсолютный, индивидуальный и т.д.).

Синтагматическиие отношения в философском языке изучаемого периода представлены прежде всего в качественных изменениях границ фразеологической сочетаемости, обусловленных изменениями семантики, специализацией наименования как термина, подвижность этого значения в разных контекстах (переходом не термина в термин, а затем уже термина в общее употребление). Выявляется четкая закономерность этого принципа: от конкретно-предметных значений - к абстрактно-отвлеченным, специально терминологическим, затем - к общеупотребительным значениям в нефилософских контекстах. Так, новое философское значение наименований нераздельный, единственный, особенный, частный, единичный, часть, целое, общее передается через сочетания их со словами общего значения (сущее, начало и т.д.), а не конкретного (наука, существо, предмет). Выход наименований из ФТС в сферу общелитературную связан опять же с качественными сдвигам во фразеологической их сочетаемости, расширением семантических границ (ср. «вещество делается субъектом, живым носителем перемены» (Герцен 1, с.137); «терпеливым субъектом, которого физиолог обрек в жертву» (Отечественные записки 1848, № 3, с.14); «абсолютная идея» ((Белинский, с.474); «абсолютная сущность» (Там же, с.428)).

В силу того, что человек не придумывает новых корней (новые корни появляются в языке в результате заимствования либо в результате переразложения или опрощения основ - то есть из «старых» корней), с некоторой долей условности можно сказать, что человек не придумывает и новых слов - он просто использует возможности существующих в языке продуктивных словообразовательных моделей, «активизирует» ранее не использовавшиеся, но потенциально существующие слова. Следовательно, потребность в обозначении новых объектов и ситуаций обеспечивается главным образом (хотя и не абсолютно) за счет использования уже существующих языковых единиц в новых значениях, т.е. за счет полисемии.

В русском языке смысловая структура абстрактных существительных характеризуется относительной одноплановостью, в результате в большинстве случаев все значения полисемантичного абстрактного слова обнаруживают смысловую близость друг к другу. Даже основное значение здесь не воспринимается как особое, четко выделяемое среди производных. Например, у слова причина основное значение - «явление, обстоятельство, служащее основанием чего-либо», производное - «основание, предлог для каких-нибудь действий, поступков». Естественно, словесный образ относителен и вербальное искажение в сознании исправляется понятийным образом, однако в ФТС в процессе использования такого термина возникает ориентация на разные значения общеупотребительного слова, которые подвергаются терминологизации, и тогда в лучшем случае порождается многозначность термина, а в худшем - диффузия, расплывчатость его семантики, разное понимание одного и того же термина в исследовательской практике.

Еще одной особенностью является то, что, начиная с XVIII века, философская переводческая деятельность в России обычно предполагала синхронность оригинала и перевода. Лингвистическое значение заимствованного термина выражает собой акт вторичной фиксации, который почти одномоментен фиксации первичной - усмотрению (схватыванию - конституированию) смыслового значения постигаемого. В эту паузу «почти» и включен процесс спонтанного поиска в мысленном багаже адекватного средства выражения для интуитивно удерживаемого найденного смысла. Уровень эквивалентности в переводах снижается не только за счет описательной трактовки терминов, а, прежде всего, из-за неточностей в их понимании, которое зависит не только от «фактора интереса», но и от устройства модели мира участников процесса коммуникации. Русская модель была не достаточно объемна, поэтому и понимание на начальном этапе было не глубоким. Понимание, таким образом, базируется на перцептивном и концептуальном выделении объекта из среды других объектов путем придания ему определенного смысла в качестве ментальной репрезентации, в процессе которого становится необходимой идентичность понимаемого и понятого. Разное понимание слов - это не предпосылка, а следствие, вызванное несходством исходных мировоззренческих позиций.

«Внеязычное содержание» заимствованного термина образуется в результате восприятия того или иного явления и понимания воспринятого. Использующийся при этом мыслительный запас требует определенной мобилизации знаний в виде закрепленных в памяти понятий. Именно понимание, то есть включение понимаемого в освоенное человеком смысловое поле, которым он владеет, дает возможность обозначить воспринимаемое соответствующими знаками языка, представляющего всякий раз системно связанные, закономерно предполагающие друг друга в системе формы, поэтому объективное содержание - в соответствии с субъективными задачами сообщения, по выбору говорящего - может быть обозначено по-разному.

В подавляющем большинстве случаев слова находятся по их значению или в отношении подчинения, или в отношении пересечения (частичного совпадения), о чем убедительно свидетельствуют приведенные выше примеры, где против одного слова иностранного языка указывается несколько значений, выражающиеся словами родного языка и наоборот.

Эталон сравнения, необходимый для межъязыкового перевода и перевода - «универсальные концепты» - был представлен в научном сознании в форме этических терминов и логических операторов: добро - зло, хорошо - плохо - безразлично и пр. Одним высоковероятным компонентом семантики языкового знака является здесь когнитивная память слова - смысловые характеристики языкового знака, связанные с его исконным предназначением и системой духовных ценностей носителей языка.

Культурно-исторический компонент содержания единиц, используемых в качестве философских терминов, образуют значения когнитивные и стилистические, среди которых можно обнаружить универсальные свойства («сетку значимостей» или «матрицу сем»). Видимо, здесь можно говорить о существование двух взаимодополняющих моделей, описывающих форму языкового представления: «архетипной» и «инвариантной». В архетипной модели концепт рассматривается как нечто предельно обобщенное, но, тем не менее, чувственно-образное, скрытое в глубинах сознания, воплощающееся в редуцированной форме в представлении, в значении слова, предполагая их врожденность, доязыковую готовность к семантизации; инвариантная - их формирование в процессе усвоения языка и освоения внеязыковой действительности субъектом мысли. Стремление выделить именуемый объект с максимальной степенью точности внутри определенного понятийно-предметного поля и дать ему наиболее подходящее название, отражающее какую-либо характерную черту, перекрывало значение слов общего языка, обладающего несколькими переносными значениями. При этом происходит деформация понятия, в результате которой преобладающим становится лексисный фактор. Значительная роль, изначально принадлежащая плану логоса, смещается, даже если семантика лексической единицы удовлетворяет содержание понятия. Это объясняется тем, что «точное» описание значения отражает и содержащиеся в нем «приблизительные» представления. Осознать и выразить адекватное представление способна интуиция философа, исходным моментом которой является образное представление.

В поисках наиболее подходящих форм выражения мысли прослеживается ее влияние на язык, в ходе которого мысль, как становящаяся и развивающаяся величина предъявляет свои требования к языку и не удовлетворяется до тех пор, пока их не достигает. Во время поиска наиболее подходящих языковых форм для наиболее точного, полного выражения нашей мысли, мышление испытывает на себе влияние семантики языка. Анализируемый нами материал демонстрирует случаи, когда неудачно выбранная словоформа не передает мысль полноценно, однозначно. Принимая во внимание это обстоятельство, ученый выражает мысль неоднократно в разных вариантах, пытаясь привести ее в соответствие с оптимальной языковой формой, адекватной его мысли.

По нашим наблюдениям, в условиях оперирования родным языком поиск слов шел по линии смысловых связей между словами, в то время как подобие формы слов оказалось лишь сопутствующим признаком. Объединение слов по смыслу отражает привычные для информанта связи между объектами, его «знание о мире».

Русская философия, обнаруживая новые смыслы понятий европейской философии выражает их в своем языке, который отличается от естественного наличием коннотаторов (новых словосочетаний). Коннотация не порождает новых означающих, здесь используются знаки исходного языка и их сочетания, но порождает новые означаемые, новые смыслы. При построении коннотаторов философ руководствуется имеющимися у него и обусловленными культурой представлениями, дающими неповторимо-национальную специфику наименований.

Для того чтобы познать объект, человек делает его до некоторой степени субъективным. Субъективность предполагает превалирование коннотативного компонента (эмоциональной, оценочной или стилистической окраски) в слове над денотативным. Поэтому во всей заимствованной новой лексике, входящей в философский обиход и отражающей изменения объективной действительности, оценочный компонент усилен, что характеризует эмоциональную вовлеченность в познавательный процесс.

В силу того, что в отдельных терминологических системах просматривается определенная языковая ориентация, мы можем предположить, что именно абстрактность философской логической системы является одной из причин преимущественного использования прилагательного для выражения признака понятия философии. В трактовке семантики относительных прилагательных возможные значения предсказуемы, и они предопределяются не только семантической структурой исходного слова, но - главным образом - его концептуальной структурой. В формировании таких значений сочетающееся с прилагательным слово «вытаскивает» соответствующую долю значения и сочетающиеся понятия оказываются кореферентными, совместимыми, т.е., в когнитивных терминах, они активизируют связанные между собой фреймы. В сочетаниях прилагательных с существительными участвуют, таким образом, не столько значения как таковые, сколько некие входящие в них смыслы, концепты, доли значения. Каждый из концептов открывает возможность охарактеризовать его определенным атрибутом, а внутренняя структурация производного слова и ее концептуальное прочтение создают условия (открытые места) для их дальнейшего уточнения и субкатегоризации.

Приведенные случаи согласования смыслов не сводятся к их дублированию. Согласование смыслов происходит при естественной их совместимости, для чего необходимо когнитивное связывание (cognitive linking) двух разных ментальных пространств, понимание возможностей их объединения в одно интегрированное целое.

Интересна и несомненная связь между расчлененностью и мотивированностью знака, используемого для обозначения категорий философии. Чем меньше сказывается в сочетаемости слов составленность знака из отдельных частей, тем больше теряется представление о его мотивированности, а сам комплексный знак обнаруживает тенденцию к демотивации. При этом догадки о реальном значении производного слова тем точнее, чем больше подсказываются частями слова ассоциируемые с ними значения (т.е. значения выводные, инференциональные).

Терминологическое словообразование в целом повторяет словообразование, присущее словам общей лексики. В терминологии активны и продуктивны те же способы, что и в общей лексике: семантический, синтаксический, морфологический. Элементы, участвующие в образовании философских терминов, сами по себе неспособны придать слову терминологический характер. Все эти аффиксы принадлежат к грамматическому фонду общего языка и лишь используются терминологией, но не являются ее исключительной собственностью. В сущности, эти русские словообразовательные аффиксы не более терминологизированы, чем, например, падежные окончания. И то, и другое - грамматика русского языка, и в той мере, в какой любая конкретная терминология формируется в рамках национального языка, она остается, естественно, в рамках его грамматики. Именно потому, что грамматика внелексична, явление терминологизации в собственном смысле ограничивается лексическими элементами (лексемами), которые, переходя в сферу терминологии, существенно меняют свое содержание. Случаи сужения или расширения значения аффикса в составе термина демонстрируют, как именно взаимодействуют значения его составляющих.

В русском языке шире, чем, скажем, во французском, используется суффиксально-префиксальная деривация и больше сложно-суффиксальных слов, поэтому в среднем в русском слове больше морфов, чем во французском (90, 241). В целом бульшая деривационная сложность русского слова объясняется различиями в морфологической типологии: русский язык относится к синтетическим языкам, в то время как французский - к аналитическим.

В своем классическом труде по терминологии Г. О. Винокур подчеркивает «традиционность» и «логическую осмысленность» связи словообразовательных средств с какой-либо специальной областью языка. По его мнению, «тот или иной ассортимент суффиксов, преимущественно употребляющийся в данном кругу терминов, может оказаться связанным внутренними закономерными отношениями с преобладающим типом логических форм постижения действительности, отразившихся в этих терминах» (337, 226). Можно предположить, что приставка со-, имеющая особую привлекательность в русской философии, указывает на высокую степень продуктивности словообразовательной модели с ее участием.

Образования с этим префиксом относятся к генетическим церковнославянизмам, что согласуется с «книжным» характером первоначального круга образования данного типа, их сконцентрированностью в церковнославянских памятниках, в связи с чем важным представляются его история, различения первых фиксаций и времени его вхождения в литературный обиход, наблюдения в колебаниях при употреблении форманта, о наличии у него фонетических или грамматических вариантов как важном признаке ранней, «предысторической» его жизни. Основной особенностью здесь является то, что русскому языку характерно наличие развитой системы префиксации в сфере глагольного словообразования при относительной нехарактерности приставочных форм в словопроизводстве имен (140, 72).

Важнейшей стороной развития глагольно-именных отношений является особая активность глагола (в старославянском языке глаголъ - «слово, речь»), возрастание его роли. Дальнейшая судьба образований, отражающих воздействие глагола на имя в указанном аспекте, определялась различными факторами, среди которых ведущую роль играет характер словообразовательных связей слова. Имена, прочно сохраняющие соотнесенность с глаголом, закрепляли приставки с: cо в качестве нормы.

Иной оказалась судьба группы образований со значением лица или действия, связанных двоякой соотнесенностью - с глаголом и именем - и, следовательно, проявляющих префиксальный характер. Именно в кругу образований данного типа и сформировался префикс со- как самостоятельная приставочная морфема, участвующая в словопроизводстве в сфере литературного языка.

Закрепление со- связано с формированием определенного словообразовательного типа, со специализацией словообразовательного значения и связей данной морфемы, крайней границей формирования которого является XVIII век как период значительной активизации приставки в словопроизводстве имени существительного. При активном употреблении в это время многих префиксальных имен, «восходящих» к древнерусскому периоду, на этот период, характеризующийся вообще значительным количеством новообразований и ростом продуктивности многих словообразовательных типов, приходится значительное число новообразований с префиксом со- типа событие.

Словарный материал XVIII - XIX веков свидетельствует о вхождении в систему словообразовательных средств литературного языка морфемы со-, передающей типовое значение совместности и осложняющей в процессе словопроизводства существительные двух типов : 1) наименование лица; 2) наименование действия.

Рассмотрение особенностей значения и употребления имен существительных с префиксом со-, которыми располагает русский литературный язык, позволяет утверждать, что общее значение совместности, будучи основой словообразовательной семантики приставки со-, имеет своеобразный оттенок - как условие проявления совместности, связи, объединения предполагается наличие действия. Эта особенность рассматриваемых образований охватывает и отдельные случаи непосредственной соотнесенности с глаголом (для некоторых имен со значением действия возможна двоякая соотнесенность: сопереживание-сопереживать, сопереживание-переживание), и имена, связанные с глагольным полюсом лишь семантически при отсутствии соответствующего префиксального глагола (ср. своеобразную «глагольность» имен типа сотворчество).

Подавляющее большинство производящих слов для образований лиц по роду занятий, действию, позволяет конкретизировать общее значение большинства префиксальных слов данного типа и сформулировать его как «лицо, объединенное с другим лицом совместным действием», например: созидатель толкуется в словаре как «тот, кто издает что-либо совместно с кем-либо» (ССРЛЯ). Ведущая роль глагола в этом процессе так же совершенно очевидна.

В процессе становления зависимости имени от глагола активно развиваются приставки раз- в словообразовании существительных с общим значением высшей степени проявления тех наиболее характерных признаков, которые составляют сущность названного производящим словом предмета или лица; под-, условия функционирования которой достаточно определены: это область систематизации, упорядочения различных факторов. Однако бульшей активностью обладает все же генетический церковнославянизм со-, обладающей значением совместности, обобщенности, равенства.

Лексический прототип, выделенный в структуре префикса, служит «образцом», согласно которому под влиянием семантических особенностей мотивирующих основ образуются в дальнейшем все производные с конкретным префиксом. Тот факт, что словообразовательная детерминация довольно избирательна и словообразовательному маркированию подвергается лишь то, что оказывается значимым для носителей языка, только подтверждает особую роль приставки со- в формировании лексического значения производного слова, использующегося в качестве термина русской философии.

На область словообразования существенным образом влияет тенденция к экономии усилий. Эта тенденция, свойственная когнитивной системе человека, проявляется, в частности, в таком феномене функционирования языка, как в неоднородности плана содержания языкового выражения терминопонятия. Тенденция к экономии порождает «ритуализацию» мышления человека и его языкового поведения. Усилия экономятся лишь там, где проблемная область четко структурирована, а поведение регламентировано. Фреймы и прототипы фактически представляют собой один из способов экономии усилий, поскольку являются «идеализированными когнитивными моделями» и сводят практически любую уникальную ситуацию к стандарту, в котором воплощен предшествующий опыт человека.

Как отмечалось выше, отрицание в философских категориях в русском языке выражаются при помощи приставок не- и без-. Так, признание непознаваемости некоторых сущностей, разработанные, например, в рамках апофатической гносеологии, приводит к тому, что ее атрибуты часто носят негативный, отрицательный характер, выражающиеся в переводах при помощи приставки не-: немрачьныи, невечернии (свhтъ), среди разночтений реже встречается безьмрачны. Прилагательные же с префиксом без-, чаще встречающиеся в источниках XVIII - XIX вв., обозначают более категорическое отрицание признака. В приведенных примерах это отрицание носит количественный характер, т.е. семантическая корреляция проходит по признаку «мало», например, безосновательный - неосновательный: безосновательный - не имеющий под собой никаких оснований; неосновательный - недостаточно (т.е. мало) обоснованный. Категоричность отрицания прилагательных с префиксом без- проявляется в данном случае как постоянная лишенность признака, в отличие от временной, выражаемой прилагательным с префиксом не- (бесплотный, бессущественный, беспредметный). Образования с не- не исключают полностью отрицаемого признака, а сигнализируют о его наличии в небольшой степени. Поэтому прилагательные с этим префиксом не допускают понимания отрицания признака, как утверждения зеркально противоположного признака.

Особое положение производного слова в системе языка проявляется и в том, что понятие контекста как влияющего на семантику используемого знака, здесь сказывается в двух отношениях. С одной стороны, попадая в речи в разные синтагматические последовательности, производное слово испытывает на себе влияние окружающих его партнеров. С другой стороны, сама деривационно-морфологическая структура производного слова влияет на его внутренний контекст: основа является семантическим контекстом для аффикса, а аффикс - для основ.

Еще одним активным способом терминообразования исследуемого периода было словосложение - древнейший способ словообразования индоевропейских языков, представленный и в бесписьменном праславянском языке. Удельный вес его в словообразовании разных индоевропейских языков неодинаков: очень богат был словосложением греческий (византийский) язык, оказавший значительное влияние на славянский, который, в свою очередь, занимает в этом отношении промежуточное место между немецким и французским языками, в первом из которых словосложение представлено особенно широко и сравнительно слабо во втором.

Ю. С. Сорокин заметил, что русский реализм в словесном творчестве утверждал равенство идеально-мыслительного и природно-вещного начал. Литературное направление вполне укладывается в старинное понимание термина, восходящее к средневековому «реализму» - неоплатоническому представлению о том, что в слове одновременно содержится указание и на вещь, и на смысл идеи этой вещи, причем идея столь же существенна, что и сама вещь. Стремление к удвоениям присуще русской ментальности как и удвоение форм для выражения раздвоенного смысла: чисто «реалистическое» (в средневековом смысле термина) сопряжение идеи и вещи в их совместной обращенности к выражающему их словесному знаку.

В XVIII веке словосложение является активной формой словообразования новых наименований философских понятий: одействотворение, самосознание, самопознающий, самомышление, самозаконченность, себяотчуждение, себяистрачивание, всехскорящий, достодолжное, умовоображение. В XIX веке их ряд сократился из-за прочно укрепившейся тенденции признания необходимости заимствований, поэтому попытки замены философских терминов своими собственными наименованиями редки и неустойчивы, исключение составляют окказионализмы.

Значительную роль в становлении философских терминосистем сыграла и такая особенности литературных языков, как зависимость от поэтики литературного направления, эстетического фактора, главенствующего в эпоху формирования литературного языка. Если формирование, например, французского литературного языка связано с художественной теорией и практикой классицизма, то становление русского литературного языка связано с утверждением реализма. В рационалистическом, абстрагирующем искусстве классицизма отбор языковых средств строго регламентировался литературными жанрами. В наиболее авторитетных высоких жанрах (трагедия, эпическая поэма, но не лирика, которая по самой природе тяготеет к конкретному, непосредственному, индивидуальному) язык был рационалистически ясен, точен и далек от живых красок народно-разговорной речи. Обособленность книжной и разговорной речи, некоторая рационалистичность, «сухость» книжных и нейтральных стилей остаются характерными чертами нормативно-стилистической системы французского литературного языка.

Познавательные же установки реалистической литературы и ее изобразительные средства между художником и миром не ставят «фильтрующей эстетики разума», как в классицизме, или эстетики «избранных эмоциональных состояний», как в сентиментализме. Для реалиста язык - это часть того мира, который искусство стремится изобразить во всей полноте и правде. С другой стороны, в реализме язык - это не только объект, но и средство воспроизведения действительности. Реалистической эстетике чужды запреты, языковая ограниченность или односторонность. Она п р и н ц и п и а л ь н о не нормативна. Но это значит, что та стилистическая система, которая формируется в реалистической литературе, отличается большой широтой, свободой, гибкостью своих норм.

Еще одной особенностью изучаемого периода была установка на интенсивность поэтического познания мира и человека, на углубленный психологизм. Эти отличительные черты произведений философских жанров того времени были закономерными для общих тенденций литературного развития, поэтому в развитии оригинальных философских идей поэтическая мысль в России играла такую же роль, как и мысль научная и непосредственно философская.

Стиль научных текстов определяет диахронический аспект, так как различные исторические условия развития и становления научного стиля в различных языках предопределили ряд особенностей, характерных для каждого из них. Так, научный стиль французского языка сформировался на базе дидактической и научно-популярной литературы, которая наряду с решением собственно теоретических задач активно стремилась к широкой популяризации достижений науки. Научный стиль русского языка, как известно, складывался на основе «так называемого среднего слога, представленного канцелярско-деловыми документами петровской эпохи» (81, 85). Это обстоятельство, на наш взгляд, во многом предопределило то, что научные работы на русском языке обычно выражены в более строгой, академичной, объективно-описательной манере. В философских сочинениях исследуемого периода сказалось и обратное влияние художественно-публицистического стиля на собственно философский язык, например: «Мутные индивидуальности, вырабатываясь из естественной непосредственности, туманом поднимаются в сферу всеобщего и, просветленные в сферу идеи, разрешаются в бесконечной лазури всеобщего» (Герцен, т.II, с.85).

Образность и архаичность слов встречались относительно часто (например, растение - развитие). Точности передаваемого философского понятия способствовало лишь отнесение с иноязычными словами. Например, ударение - «действие ударившего (бить, поражать)» (САР) под влиянием французского impulsion развивается переносное значение «толчок, побуждение»: «бездейственная вещественность для получения движения имела начальное ударение» (Радищев, О человеке, с.143).

Русские соответствия заимствованных терминов не всегда были удачны именно в силу образности, «мотивированности» значений, ассоциативных связей со словами и, как следствие, понятиями нетерминологической сферы. Например: инерция - сила праздности или лежания (Д'Аламбер); причинный, каузальный - винословный (Снель); индукция - наведение (Сидонский); идея - первообраз (Давыдов); материальный - отелесенный (Галич) и под. Привлечению же калек для выражения философских понятий часто мешало то, что факторы внешнего лексического воздействия накладывались на факторы внутреннего развития лексической системы языка.

С русскими эквивалентами философских идей связывалось обычно и так называемое «бытовое» представление о философских категориях и понятиях. Например, в значении «объективный» может иногда выступать «предметный»: «предметное существование мысли» (Герцен, II, с.129). Русские слова такого плана, а также производные от них быстро выходят за пределы философского обихода, становятся общеупотребительными, популярными в литературной критике, общественно-политической лексике.

Выводы

Экскурс в историю семантики важнейших философских понятий и их терминологической номинации периода ученичества показал, что к середине XIX века сформировался основной лексический фонд ФТС новейшего времени.

Характерной особенностью философской мысли России является то, что она развивалась в рамках литературной критики и публицистики, пристальным вниманием к философии характеризуется развитие художественной литературы, важную роль играет и общее состояние умственного и нравственного развития того времени, а так же идеологические воззрения исследователя-философа.

Терминологические качества складывались у слов общего языка, в основе же объединения слов в лексико-семантические группы лежат не столько языковые, сколько их понятийные связи.

Факт употребления ряда наименований в качестве соответствий одному понятию объясним стремлением к точности в передаче содержания философского понятия при отсутствии взаимнооднозначных отношений между понятием и наименованием, наличием в системе языка ряда слов, потенциально возможных в качестве философского термина.

Выбор слова для обозначения понятия определяется типом информации, «заложенной» в семантику данного слова, совпадающей со свойствами нового познаваемого объекта. Выбор мотивирующей основы для нового понятия диктуется специфическими национальными внешними и внутренними языковыми факторами, выступающие во взаимной обусловленности, в результате чего создаются мотивированные термины с «живой» внутренней формой, осознаваемой носителями языка, призванные создать общедоступность, являющуюся главным критерием философского языка.

Такие аспекты номинативной деятельности, как выбор мотивирующего признака для нового обозначения, выбор адекватной структуры наименования и определенного словообразовательного средства для ее создания, являются одновременно и оценкой, и интерпретацией именуемого объекта.

При транспозиции в терминотворчестве слово, ставшее термином, имеет внешне противоречивые характеристики: его семантика модифицируется, одновременно не порывает с исходной. Расширение содержательных границ термина может привести к тому, что у старой знаковой формы появится новое значение.

При употреблении терминов возможен перенос основного значения на косвенное, объясняемый тем, что сочетаемость терминов в языке науки обусловлена не только логическими и «вещными» отношениями, но и языковыми системными факторами.

Причины появления заимствований были, в первую очередь, экстралингвистические - новые обозначения заимствовались вместе с новыми понятиями, которых не было в русской философии. Степень русификации заимствованных слов зависит от их актуальности, от среды, в которой они употребляются, и от особенностей самих слов, насколько они чужды принимающему их языку.

С иноязычными словами приходили на русскую почву не столько новые понятия, сколько новый принцип их организации. Подыскивая соответствия иностранным терминам, русские переводчики в отдельных случаях брали за исходное словообразовательные модели терминов в языке-источнике.

Анализ фактического материала показал, что трудности в понимании заимствования не определяются чувственной природой звуковой формы слова, а зависят от неясности понятия, составляющего значение данного слова, ориентацией на разные оттенки значения («семантического фона»). Развитие научных знаний, принятых с Запада и не имевших традиций в России, усилило «господство» языка.

Стремлением избежать чрезмерного использования заимствований для сохранения национально-языковой специфики была вызвана тенденция к пуризму, ставшая причиной активного использования старославянизмов как особой традиции русской культуры, широко были представлены и окказионализмы, созданные на базе русских слов.

Самобытность русской терминологии, во многом предопределяемая связью с общеупотребительными, неспециальными словами языка, проявляется как в общности корневых и аффиксальных морфем, составляющих слова и термины, так и в общности словообразовательных моделей.

Одним из факторов сохранения национального характера русской философии является мотивированность терминов. В силу образности, «мотивированности» значений ассоциативных связей со словами (и понятиями) нетерминологической сферы, русские соответствия не всегда были удачны - с русскими эквивалентами заимствований связывалось «бытовое» представление о философских категориях и понятиях.

Активное, целенаправленное отношение к прошлому опыту приводит к тому, что в русской философии, вовлеченной в естественно-языковое пространство, философские концепции приобретают размытость, теряют свою метафизическую замкнутость.

Размещено на Allbest.ru