Экспозиция феноменологического метода в когнитивных науках: натурализация феноменологии

В ином тексте Гуссерль указывает на смысл тела как моего «пратела», обладающего особым «конститутивным достоинством», дающим живому телу часть его бытийного смысла [3, с. 361]. Здесь же он указывает на то, что некоторые современные науки оказываются слепы к различению физического тела, живого тела и психической жизни, связывая их друг с другом законами природной каузальности, происходит «гомогенизация» измерений тела, которой, однако, противится сам бытийный смысл тел. Об этом он так же уже говорит в «Кризисе», указывая на то, что натурализм неверно уравнивает тело и душу, вменяя им регулятивную функцию, которой на самом деле нет [2, с. 287].

Душа здесь влита в тело - она управляет физическим тело, но проживает и познаёт его как исключительно своё живое тело. [2, с. 282] Гуссерль проводит критику нововременного отношения к душе, которая ставилась в один ряд с реальными физическими вещами, пусть и не обладала пространством. Помимо этого, усмотрение связи сознания с телом открывает область интерсубъективного: «Только исходя из моего оригинального опытного властвования, этого единственно оригинального опыта живой телесности как таковой, я могу понять какое-либо другое тело как живое тело, в котором в своем властвовании воплощено другое Я» [2, с. 288]. Загадкой трансцендентальной субъективности для Гуссерля является то, как люди могут быть одновременно и субъектами мира, и объектами в мире, причем обе эти позиции локализуются именно через тело. И как раз в естественной установке тела для нас становятся реди-мейд объектами, поскольку мы не только не упускаем анализ структур собственной субъективности (и конкретно - телесности), но даже вообще не отдаем отчета в том, что находимся в этой естественной установке, тем не менее предлагая различные физикалистские объяснение телесных состояний. Как раз в этом смысле естественная установка анонимна. Помимо этого, в «Кризисе» воспроизводится важнейшее в контексте энактивизма (и подтверждаемое в нём) положение об активности восприятия в связи с активностью тела, которая позволяет нам соотноситься с другими телами и познавать их в качестве тел.

1.3.2 Мерло-Понти о телесности

Разработку феноменологической критики тела подхватывает за Гуссерлем Мерло-Понти, инкорпорируя в феноменологию различные естественно-научные концепты и делая особый акцент на воплощенности субъекта в теле, для которого воспринимающее тело в целом становится слабой версией сознания. Центральным в последних работах Мерло-Понти («Око и Дух», лекционный курс «Картезианская онтология и онтология сегодня», «Видимое и невидимое») становится понятие «плоти». Проблему плоти он вводит как новейшую, говоря о том, что для её обозначения ««в традиционной философии

нет понятия» [6, с. 202]. Мерло-Понти отталкивается от феноменологии позднего Гуссерля, но ключевой феноменологической темой у него тело, и здесь он заимствует и продолжает идеи, высказанные в «Идеях II».

Как утверждает Мерло-Понти, «объективное тело не есть истина феноменального тела, истина тела, каким мы его переживаем, это лишь его обедненный образ, и проблема взаимосвязи души и тела касается не объективного тела, обладающего только концептуальным существованием, а тела феноменального» (5, с. 545). Неотъемлемый для науки процесс объективации сводит первоначально живое тело к некоторой физической единице, чья связь с сознанием, которое переживает телесность этого тела, остается непроясненной. Прежде всего «тело -- это естественное «я» и, так сказать, субъект восприятия» [5, с. 264], находящееся в отношении к внешнему и предшествующему ему миру. Это отношение первоисходно, и обнаруживается еще дорефлективно; рефлективно же мы всякий раз застаем себя уже в мире.

Для Мерло-Понти тело не есть объект среди объектов в мире, но представляет отношение к нему, оно медиум восприятия, который сам не воспринимает, но может восприятию помешать [6, 17]. Вместе с этим оно предстает условием высших функций сознания, а значит и подлинным субъектом конституирования. Объекты мира уже заведомо схвачены телом в качестве смысловых единств, которые «сознательное Я» обнаруживает в перцептивном поле, то есть тело предварительно конституирует мир: «Собственное тело занимает в мире то же место, что и сердце в организме, оно постоянно поддерживает жизнь в видимом нами спектакле, оно его одушевляет и питает изнутри, составляет вместе с миром единую систему. <…> Я не мог бы схватить единство объекта без посредства телесного опыта» [5, с. 261]. Тело есть нечто большее, чем сумма своих органов, функции которого так же зависимы от окружающей среды. Мерло-Понти полагает, что телесное конституирование объектов обеспечивается единством и согласованностью объективных телесных механизмов, причем благодаря этому предмет сразу схватывается как таковой.

Мерло-Понти пользуется термином, популярным в нейрологии начала XX века. Термин «телесная схема» (в контексте когнитивной науки - «body image») позволяет ему говорить о непредметном единстве живого тела. Мерло-Понти определяет его как «всеобъемлющее осознание моего положения в интерсенсорном мире» [5, 139], указывающее на то, что тело как целое предшествует своим частям. Схема динамична, она регулируется соответственно включению или выключению различных органов и частей из деятельности и целостности тела. Сюда также входит пространственное позиционирование, включающее сюда особое «телесное пространство» [5, с. 140], которое характеризует тело как третий, медиаторный член отношения фигура-фон (или «точка-горизонт»). Здесь во много воспроизводятся рассуждения Гуссерля о теле как о нулевой точке ориентации в пространстве; «телесная схема говорит нам о том, что мое тело пребывает в мире» [5, с. 140], благодаря телу пространство и мир существуют для нас. Взаимоотношения частей будут объясняться не через причинные связи, но как процесс подстраивания «схемы» под изменение жизненных требований окружения, а также соответствующее преобразование окружения в спонтанной организации стимулов сообразно жизненным целям. Схема отвечает свойствам тела, выделенным Гуссерлем в «Идеях II»: схема не имеет пространственного «здесь» или «там». Ее части равнозначны, и потому она может одновременно быть всегда «здесь» и «там». Схема ограничена в явленности субъекту, она не завершена, не может быть явлена полностью, но лишь частями. Наконец, одна схема может накладываться как на причинные, так и на условные процессы. Двойственность делает телесную схему применимой как к закономерностям, что помогает при объяснении существующей организации телесного опыта, так и к возможностям действия, что помогает при описании построения телесного в соответствии с определенной задачей. Трактовка живого тела как «схемы» служит пониманию действия организма, вовлеченного в исследуемую среду.

Важным ходом у Мерло-Понти является то, что он порывает с «чистотой» сознания, преобразуя дихотомию трансцендентального/эмпирического в пользу диалектического отношения сознания к среде, которая его окружает. Здесь он задействует хайдеггеровские интонации, определяя тело через бытие-в-мире: «мое тело является не некоей суммой рядоположенных органов, но синэргетической системой, все функции которой взаимосвязанны и воспроизводятся в общем движении от бытия к миру, и в той мере, в какой это тело является устойчивой фигурой существования» [5, с.301]. Понятие «бытия-в-мире» объединяет область психического (ментального) и физического, будучи их предосновой, это разделение порождающее; тело в этом смысле первично по отношению к физическому и психическому. При этом тело оказывается финальным пунктом рефлексии: сначала мы погружены в объект, воспринимаемый как в-себе, затем мы изучаем субъекта в модусе для-себя, и только затем мы переоткрываем для себя область тела, теперь обладающей инкарнированной в него субъективностью. Соответственно, нет никаких чистых объектов или вещей-в-себе, поскольку они не воспринимаются вне воплощенного сознания как «в-себе-для-нас» [5, с.413], или объект, как метко замечено, дан «во плоти». Сквозь восприятие вещи мы соразмеряем сознание тела.

При этом чувственность у Мерло-Понти не пассивна, а представляет собой активную форму проникновения в вещи, где «наши чувства вопрошают вещи, и вещи им отвечают» [5, с.410]. Двигаясь к миру, тело в тоже время удаляется от самого себя, принимая себя как само собой разумеющееся, нерефлективно. В этой удаленности, мы для себя остаемся не прояснены, и эта непроясненность распространяется и на мир. Но мир никогда не становится полностью прозрачным, поскольку диалог с ним неисчерпаем.

Тело в «Феноменологии восприятия» остается безличным, деперсонализованным, и дорефлективно даже не обнаруживается как моё, поскольку «всякое восприятие имеет место в каком-то более общем контексте и дано нам как анонимное. Я не могу сказать, что я вижу синеву неба в том же смысле, в каком я говорю, что понимаю книгу, или же, что решаю посвятить свою жизнь математике» [5, с. 276]. Правильнее было бы сказать, что «некто во мне воспринимает, но не я воспринимаю» [5, c. 277]. Таким образом, Мерло-Понти констатирует неподвластность телесных механизмов и анонимность субъекта восприятия, отчасти наделяя тело функциями сознания. Но в следующей уже свое работе, «Видимое и невидимое», Мерло-Понти скажет о том, что большинство проблем «Феноменологии восприятия» окажутся неразрешимыми из-за концептуального различения им сознания и объектов, души и тела, поэтому он найдет выход в диалектически выведенном понятии «плоти», снимающем и объединяющем в себе многие различения.

Здесь, он, к примеру, расширяет понятие восприятия до мышления [6, с. 47], а в понятии «плоти» сводит телесный модус субъективности вместе с миром: «Но где нам провести границу между телом и миром, если мир является плотью? <…> Увиденный мир не находится «в» моем теле, а мое тело не находится, в конце концов, «в» видимом мире исходя из одного и того же основания: плоть прилегает к плоти, и ни мир ее не окружает, ни она - мир» [6, c. 201]. Так же «плоть» оказывается связана с действием - через него запускается синергия различных восприятий и их сознаний, «плоть» буквально подразумевает порождение содержания восприятия в акте самого восприятия [6, c. 212]. Это понятие, суммирующее многие предыдущие разработки Мерло-Понти, существенно повлияло на становлении концепции энактивизма и способствовало появлению теории аутопойезиса. Но во всей своей радикальности данное понятие так и не было концептуализировано естественной наукой. Понятие «плоти» характеризуется как «нарциссическое», что означает переход тела в активности восприятия в пассивность воспринимаемого, где «больше невозможно понять, кто видит, а кто является увиденным» [6, с. 202] - открытость вещей видению одновременно выволакивает мою плоть наружу, как то, что можно точно так же как эти вещи увидеть. Вплетенность тела и мира в единую плоть во многом созвучна с концепцией Umwelt фон Икскюля, которая, родившись в теоретической биологии, сначала сделала большую карьеру в философии, а затем в новой когнитивной науке. Плоть мыслилась Мерло-Понти как то, что преодолеет субъектно-объектную парадигму, а вместе с этим и трансцендентально-эмпирическую дихотомию: «где нам провести границу между телом и миром, если мир является плотью?» [6, 182]. Это размытие происходит именно в тех или иных актах восприятия, активных действиях, в которых мы оказываемся слитыми вместе с миром. Концепции аутопойезиса и энактивизма подразумевают именно эту нераздельность живого организма с собственной средой, конституируемой им его активными действиями.

Закончив общий обзор самого феноменологического учения и комплекса феноменологических построений и результатов, напрямую связанных со становлением предмета и методов когнитивной науки, теперь начнем рассмотрение той формы, в которой феноменологический метод был формализован. Речь идет о дихотомии методов от «первого» и «третьего» лица, которые отчасти совпадают с феноменологической и естественной установками в феноменологии.

Глава 2. Поле и функция методов «от первого лица» (first-person approaches)

Методы от первого лица задействуются в тех научных исследованиях, где непосредственное описание субъективного опыта сознания самим испытуемым считается конститутивным моментом исследования.
Под «событиями-для-первого-лица» подразумевается проживаемый опыт сознания, связанный с когнитивными и ментальными феноменами. Здесь имеются в виду субъективные процессы сознания, которые можно эмпирически изучить, но которые даны сознанию как то, о чем субъект может отдать себе отчет. Таким образом, речь идет об осознаваемых процессах и ментальных событиях, которые можно описать [29, p. 1].

В то же время описания от-третьего-лица - описание природных феноменов, которые не напрямую связаны с человеческими агентами, описывающими их (т.е. которые не являются актами самого сознания - черные дыры, к примеру). В феноменологии данная позиция отождествима с естественной установкой, в которой сознание не имеет абсолютной конститутивной силы. С опытно-ментальной сферой они соединены опосредованно (через лабораторную жизнь, научные коммуникативные модели и т.д.). Это объективные описания; но объективность имплицитно зависит от субъективного, потому что всегда есть позиция наблюдателя, с перспективы которой устанавливается объективность, но, с другой стороны, она ограничена и конституирована эмпирически наблюдаемым. Поэтому, для научного исследования сознания описания от «первого лица» имеют важность только в свете комплементарных описаний от «третьего лица», которые взаимно ограничивают и проясняют друг друга.

Описания от «первого лица» связаны с понятиями феноменальности, феноменальных данных (phenomenal data) и «каково это быть» (what it is like to be) [29, p.3], что подразумевает бытие-для того или иного восприятия/сознания (к примеру, сонарная система летучих мышей и визуальная перцепция человека конституируют различную внешнюю феноменальность). Перспектива «от-первого-лица» подразумевает момент «приостановки» сознания (аналогично феноменологическому epoche) в смысле лишения значимости любых его содержаний и движение вспять от содержания к поддерживающему его акту сознания; использование «приостановки» нуждается в специальной тренировке (способ обучения данному навыку было разработано в проекте нейрофеноменологии). Эксплицированные описания из этой перспективы должны иметь интерсубъективную значимость [29, p.11]. Описание данной методики явно инспирировано методом феноменологической редукции в его наиболее основных, можно сказать «картезианских», элементах. И подобно Гуссерлю, Варела указывает на то, что данный метод требует длительной выработки перед тем, как через него станут доступны и подтверждены феноменальные данные.

В дальнейших положениях Варелы так же виден сильнейший след влияния феноменологической эпистемологии. Он задается вопросом: откуда мы знаете, что своим методом не деформируем или даже конструируем опыт, даже коль скоро любая форма отчетности о нём есть лингвистическая практика? И Варела даёт ответ, который можно было бы дать из феноменологической установки: нет нейтрального подхода к опыту, нет взгляда ниоткуда, сбор данных регулируется той или иной априорной исследованию позицией. Любое научное исследование - это интерпретация, что-то скрывающая, а что-то обнаруживающая. Опыт уже как-то интерпретируется и исследуется в процессе его повседневного протекания, он исследуется сознанием на том же уровне, на котором проходит. И функция методологии «первого лица» - следование за опытом вплоть до генезиса его содержания, до его когнитивного контекста [29, p.14].

Для научного исследования имеет значимость именно то, что в отличии от позиции ученого, перспектива «первого лица» не представляет собой анонимный взгляд из ниоткуда, но корректирует объективное исследование субъективной конкретикой описания опыта. Как убежден Варела, «чистую» науку о сознании невозможно построить без учета перспективы субъекта сознания. Отрицая непосредственность измерения «первого лица», мы лишаемся доступа к нему как к приватному домену человеческой жизни, вообще поддающемуся описанию. Этот уровень отсылает нас к пользователю сознания, который интенционально порождает некую телесную деятельность. Эта область, подлежащая измерению тела, исследуемого «от-третьего-лица», делает его последнее соизмеримым с действительным опытом, с жизнью. Методология от «первого лица» подразумевает, что линия демаркации между осознаваемым и бессознательным изменяема, благодаря изучению тех или иных зон сознания, что ведёт к новым открытиям на этой почве [29, p.4].

В самих своих истоках концепция метода «первого лица» имеет своим предшественником феноменологию и следует многим феноменологическим интенциям. В свою очередь Галлахер обосновывает возможность построения нередуктивной наук, которая оказывается ближе к опыту, нежели любая редукционистская. Данная дисциплина связана с новейшей методологией, основанной на феноменологии, интроспекционизме и иных методах, который могут обеспечить доступ к экспериментально контролируемым описаниям от «первого лица». Несмотря на возрастающее согласие с важностью подобных описаний, проблематичными оказываются сами методы и их научная адаптация. Знаменитая критика методологий «первого лица» звучит у Деннета: «Наука о сознании «первого лица» является дисциплиной без методов, без данных, без результатов, без будущего, без перспектив. Она останется лишь фантазией»

Очевидно, что пытаясь построить продуктивную взаимосвязь между двумя перспективами, исследовали оказываются перед проблемами, уже поставленными в феноменологии. К ней они зачастую и обращаются, сменяя недоверие заинтересованностью. Феноменологию напрямую определяют как метод, открывающий нам перспективу «первого лица», некоторую пререфлективную осознанность, пассивный генезис опыта сознания [16, p.22]. Это методически упрощенная формула той перспективы, что нам открывается после редукции - в самой феноменологии речь скорее идет о перспективе «третьего лица» на «первое», осцилляции между ними, а точнее - об удержании различия между естественной и феноменологической установками. Но, так или иначе, именно потребность в прагматике метода провоцирует это упрощение, которое оказывается одним из реальных способов натурализации акта редукции.

Мы теряем трансцендентальное как таковое, но сохраняем часть богатства (хотя бы картезианского), которое заключается в самом методологическом смысле редукции - она открывает нам перспективу «первого лица» как стоящую в связи с «третьим» и «вторым» лицом, то есть данное прагматическое истолкование феноменологической редукции является её частным, натурализованным, смыслом. В контексте экспериментального исследования редукция не имеет того феноменологического смысла, который она имеет для феноменолога в феноменологической установке. Но при этом отчасти задействуется её функция как открывающей предпосылки естественной установки - происходит выход за кулисы обыденного опыта для того, чтобы оттуда посмотреть на то, что происходит на его сцене; разница лишь в том, что граница тематизации опыта задается условиями эксперимента. Это лишь означает нефеноменологическое применение акта редукции, который, возможно теряет свою специфику, поскольку в своей прагматике сближается с буддистскими, интроспективными и психопатологическими методами, в синтезе которых кристаллизуется искомый метод от «первого лица».

В связи с этим стоит вопрос о том, каким образом феноменология сама допускает подобную прагматизацию редукции, дающей привилегированный доступ к внутреннему опыту сознания. По мнению Н. Депра, феноменология открыта для диффузии с наукой, поскольку движима необходимыми и универсальными законами; значит, должен быть выработан подход к феноменологии как интерсубъективной регулируемой практике, которая является ядром феноменологической научности («phenomenological scientificity») [29, p. 97]. А он коренится в первую очередь в переводе феноменологической редукции в область практики. Редукция, говорит Депра, находится между практикой и теорией как 1) имманентная операция, активность по самопреобразованию, делающая меня агентом преобразования мира, 2) и модус максимально беспристрастного самонаблюдения. Редукция не ограничивает меня к определённому домену опыта сознания, а высвобождает иные модальности сознания, остающиеся идентичными моей собственной. Редукция позволяет эксплицировать новые слои опыта, расширив его и освободившись от объекта, но замечая, как сознание на объект направлено - я меняю свою диспозицию, чтобы объекты предстали для меня в новом свете.

Далее будет показано, каким образом методы «первого лица» (упрощенная феноменологическая редукция) включаются в исследовательские программы когнитивной науки и какова конкретная роль феноменологии в каждой из них.

Глава 3. Интеграция феноменологии в фрейм когнитивных наук

3.1 Энактивизм

Взяв лучшее от методологической программы Э. Гуссерля и М. Мерло-Понти, биосемиотики Я. фон Искюля, эволюционной эпистемологии К. Лоренца, экологии восприятия Дж. Гибсона, «воплощ?нный разум» Ф. Варелы, Э. Томпсона и Э. Рош радикально соединил биологию и нейронауку в границах когнитивных исследований. В противовес репрезентационизму и коннекционизму, идея «телесной воплощенности сознания» как элементы мозаики вбирает многие флагманские исследования в области когнитивной психологии и философии сознания. Программные манифесты Франсиско Варелы (1991), Алвы Ноэ (2004), Эвана Томпсона (2007), Ханны Ди Джегер и Эсекьеля Ди Паоло (2007) продолжают «трудную проблему сознания» уверено лишать трудностей.

Энактивный подход касается не только человека, но всего живого как живого организма способного к познанию, здесь происходит осмысление понятия «жизни» в терминах познания. Мерло-Понти мыслится одним из идейных предшественников энактивизма. Прежде всего манифестом парадигмы энактивизма считается книга «Воплощенный разум» Ф. Варелы, Э. Томпсона и Э. Рош. Впоследствии единомышленники и приверженцы идей энактивизма публиковали практически все свои исследования в журнале «Phenomenology and Cognitive Sciences».

Прежде всего в энактивном подходе разделяется феноменологическая позиция о том, что мир не преддан, а некоторым образом конституирован в качестве действительного для субъекта (шире - организма). В энактивизме любой акт, в том числе познавательный, ведет к наращиванию интерактивности с миром, а значит к увеличению интерсубъективных связей и расширению собственного «жизненного мира», т.е. за счет деятельности познавательного субъекта происходят взаимные изменения как его самого, так и среды его активности. Энактивация, таким образом, есть вдействование человека в мир, концептуализируемое в терминах сенсомоторной активности восприятия [30, p.178]. Термин «энактивность» подчеркивает, что сознание не является репрезентацией предданного мира предданным умом, а скорее энактивацией мира и ума в их совместном взаимодействии [30, p.9]; авторы сборника проводят жесткую критику теории репрезентации, считая её полностью несостоятельной.

В энактивизме переосмысляется грань между внешним и внутренним, которая до этого не раз тематизировалась в феноменологической критике психологии, позиция же энактивизма совпадает с положениями Мерло-Понти о неразделимости и ко-детерминированности внутреннего и внешнего в их динамической взаимосвязи [5, с. 517]. Стержень энактивизма - восприятие и познание как действие и взаимная конституция организма и среды вокруг него - основывается во многом на разработках Мерло-Понти, в частности обычно отсылают к данному отрывку из «Структуры восприятия»: «…форма раздражителя создается самим организмом, его надлежащей манерой предлагать себя воздействиям извне. Несомненно, что для того, чтобы иметь возможность существовать, он должен столкнуться с определенным количеством физических и химических раздражителей в своей среде. Именно сам организм - в соответствии с природой своих рецепторов, порогами восприятия своих нервных центров и движениями органов - отбирает те стимулы в физическом мире, к которым он будет чувствителен». Цель энактивного подхода в этой связи формулируется так: «определить общие принципы и законы, связующие сенсорную и двигательные системы, которые объясняют, как действие может быть перцептивно направлено в мире, зависящем от воспринимающего» [30, p.173], то есть объяснить поведение организма из специфики его воплощенности, определяющей физиологию восприятия.

Восприятие в энактивном подходе рассматривается как действие в отказе от теории репрезентации. Перцептивная и ментальная активность сознания представляет собой некоторое движение, которое связано с теорией аутопоэзиса, то есть коэволюцией живого (а значит и познающего) организма со своей средой. Но эта коэволюция обязана структурной сопряженности [30, p. 151] организма и среды, то есть их когерентности, которая конструируется по ходу развития живого организма. При этом сама среда конституирована биологическим a priori организма (о чем говорит Мерло-Понти в «Структуре поведения»), то есть физиологическим устройством его органов восприятия. В ходе вдействования в возможности, обусловленные конструкцией самого организма, он формирует себе ту или иную среду. Или, иначе говоря, организм порождает своими действиями и себя, и облик среды вокруг. Возникновение мира организма через его, организма, действие - идея, которую Варела выдвинул с опорой на Мерло-Понти: «тело увлекает за собой интенциональные нити, которые связывают его с окружением, и в итоге являет нам как воспринимающего субъекта, так и воспринимаемый мир» [5, с. 107]

Когнитивная система, и вообще любая живая система, в этом контексте характеризуется как операционально замкнутая система, то есть результатами процессов, проходящих в ней, являются сами эти процессы, то есть они сформированы как автономные самонаправленные сети [30, p. 139]. Можно сказать, что она имманентна себе. Именно здесь обнаруживается недостаточность подхода от третьего лица, для которого внутреннее устройство субъективности не является предметом рассмотрения. Автономная живая система определяет и продуцирует саму себя как единство, конституируя себе среду, во взаимодействии с которой она и обретает собственные границы - в этом смысл теории аутопойезиса, показывающий, чем живые существа отличаются от неживой природы.

Томпсон, в свою очередь, приводит основные моменты энактивного подхода [25, p.13-14]:

1.Живые существа есть автономные агенты, генерирующие и поддерживающие себя, и, таким образом, порождающие свои когнитивные области

2.Нервная система - автономная динамическая система. Она порождает значение, генерируя и поддерживая свои собственные паттерны активности в сети взаимодействующих друг с другом нейронов.

3.Сознание есть осуществление некоторым образом размещенного и воплощенного действия. Когнитивные структуры и процессы рождаются из рекуррентных сенсомоторных паттернов восприятия и действия. Нейронная активность модулируется в зависимости от взаимодействия агента со своей средой, которая затем определяет сенсомоторные взаимосвязи.

4.Мир сознающего существа - не нечто внешнее, внутренне отражаемое его мозгом, а измерение, порожденное взаимодействием субъекта с окружающей средой, автономно определяемое действиями агента по отношению к среде.

5.Опыт не эпифеноменален, а централен в вопросе объяснения деятельности сознания, и должен быть изучен феноменологически. Наука о сознании и феноменология должны встать на путь взаимного просвещения

Для Томпсона существенным оказывается момент подобия жизни и ума, их, опять же, структурной сопряженности, в этом смысле он критикует когнитивизм и коннекционизм как подходы, отрывающие когнитивные процессы от их собственной среды, от реальной осуществленности в живом опыте. Воплощенное сознание и среда находятся в отношениях «динамической коэмереджентности» [25, p.38], что означает взаимопорождение и частей из целого, и целого из частей, это касается не только познания, но телесной организации (строения и функциональные особенности) живого организма в целом, в том или ином масштабе. Сознание оказывается процессом поддержания собственной идентичности, в котором происходит его частичная деструкция и обновление, и, таким образом, самопорождение.

В связи с процессуальностью и темпоральной скоординированносью энактивации, Варела развивает идеи Гуссерля о «протенциях» в рамках нейрофеноменологической натурализации учения Гуссерля о сознании времени [29, pp. 111-140; 24, pp. 266-314]. Интерпретируя ретенции и протенции как динамические траектории сознания времени, он пытается проблематизировать отношения между ними как ассиметричные. Поскольку протенции формируют некоторый «проективный континуум» в том смысле, что пытаются предсказать границы и идентичность той или иной воспринимаемой вещи, они по своему характеру и значимости отличны от ретенций, обращенных в прошлое. По сути, и ретенции и протенции формируют когнитивную активность субъекта в настоящем, но в протенциях отсутствует ноэматическая сторона объекта, то есть она не дана, поэтому предполагается (у Гуссерля приводится пример с достраиванием музыкального произведения).

Кроме того, энактивный подход опирается на идею «телесного пространства», введенного Гуссерлем, и развитым Мерло-Понти: «При рассмотрении тела в движении лучше видно, как оно населяет пространство (впрочем, и время), ибо движение не довольствуется претерпеванием пространства и времени, оно активно вбирает их в их первоначальном значении, которое стирается в банальности привычных ситуаций» [5, с. 143]. Так же, у Мерло-Понти тело предстает «осью мира», что является продолжением выдвинутых Гуссерлем в «Идеях II» положений о центральной роли тела в ориентации и перцептивной конституированности мира, которые полностью разделяются теорей аутопоэзиса и энактивизмом Ф. Варелы.

Здесь же воспроизводится знакомая феноменологическая концепция двойственной реальности тела - как физического и как изнутри проживаемого субъектом, носителем сознания. Эта разграниченность непосредственно в опыте остается незаметной - тело слито воедино. Для Варелы, как и для Томпсона, существенно важны биологические основания в подходе к живому телу (lived body), которых лишена феноменология, в этом плане важна прагматика биологии в рассмотрении и анализе эмпирического объекта как ипостаси живого тела. Именно недостаток экспериментальной составляющей мыслится основным недостатком феноменологии как теории; авторы сборника буквально называю феноменологию Гуссерля провальным проектом, в котором он обращался к самим вещам лишь теоретически, никак не прибегая к прагматике [30, p.19], а наука, в отличие от феноменологии, имеет жизнь за пределами теории. Как мы увидим дальше, эта критика феноменологии полностью отражает характер её натурализации в следующих проектах.

В книге «Воплощенный разум» в связи с философской проблематикой обсуждается тема беспочвенности мира, где авторы осуществляют дескрипцию собственной установки при помощи некоторой формы феноменологической редукции. Это более чем занимательно, ведь они начинают с того, что ни мир, ни интерсубъективность не находят своего обоснования, даже будучи энактивированным: неясно, как мир получает общезначимость, при этом так же неясно, как в таком случае осуществляется повседневный опыт [30, p.217]. Тематизация объективного или субъективного, с позиций субъективности и объективности соответственно, оказывается непродуктивной, ни к чему не приводящей, потому что всякий раз предмет ускользает от изучения, поэтому необходима синтетическая форма познания, осциллирующая между двумя перспективами. Причем здесь указывается, что вся западная философия так и не смогла дать ответ на этот вопрос потому, что «была озабочена рациональным пониманием жизни и разума, нежели релевантным прагматическим методом трансформации человеческого опыта» [30, p.218]. Поэтому происходит отказ от всякого философского и научного обоснования мира в пользу жизни в нем как не имеющим основания. Несмотря на некоторую философскую некомпетентность и концептуальную непроясненность этой позиции, здесь устанавливается важный, вдохновленный восточной философией (прежде всего традицией Мадхъямака) поворот к практике, прочь от теорий, дух которого сохраняется во всех подходах, к которым приложил руку Ф. Варела. Интересно, что при описании пути собственного подхода, используется выражение «entre-deux» [30, p.230], которое в том числе значит «разрыв» («gap»), отсылая к дальнейшим разработкам Варелы, направленных на преодоление разрыва в объяснении («explanatory gap»), которое, по-видимому, лежит за пределами всякой теоретизации. Однако, похоже, ученые озабочены тем же, чем и феноменологии - примирением субъективности и объективности. Только феноменология (согласно позиции энактивизма [30, p.19]) ищет выход в пределах теории, а энактивизм - за её пределами, в духе Кузанского называя себя теорией, которая не говорит что-то о мире, но говорит о том, как жить в мире без оснований [30, p.233], то есть давая некоторые руководства к действию. Но странно, что при том, как формулируется идеология энактивизма, не уделяется глубокое внимание феноменологическим разработкам, которые могли бы пролить свет на перспективы развития этого подхода.

3.2 Нейрофеноменология

Нейрофеноменология - исследовательская программа в лоне когнитивной науки. Её основными представителями можно считать Ф. Варелу, который составил манифест нейрофеноменологии, и Э. Томпсона. Данный подход обрел большое количество последователей, и он был апробирован в научной практике, то есть были проведены эксперименты и эмпирические исследования на его основе. Основные предпосылки подхода вытекают из других программ Варелы - энактивизма и проекта натурализации; здесь задействуется математическое моделирование двух типов данных - феноменологические данные, добываемые методом от-первого-лица (обычно из отчетов исследуемых субъектов) и нейрофизиологические данные, получаемые при помощи ЭЭГ или МРТ мозга. Нервом программы является систематическая интеграция методов от первого лица и соответствующего измерения опыта, коррелятивного уже используемому в науке, в научное исследование.

Феноменология здесь задействуется в двух смыслах - эпистемологически, как программа формирования пресуппозиций относительно конструируемого в исследовании знания, прежде всего имеется в виду первичность опыта сознания и его «воплощенность», и методологически, то есть феноменологическая редукция задействуется как инструмент, открывающий доступ к измерению «первого лица». Основные принципы нейрофеноменологии были проиллюстрированы в некоторых эмпирических исследованиях эпилепсии и боли. Нейрофеноменология стремится интегрировать инвариантные структуры субъективного опыта в крупномасштабный анализ мозговой нейронной активности, и для этого необходимы полные и точные дескрипции субъективного опыта, которые могут быть формализованы на нейтральном языке.

Манифест нейрофеноменологии отчетливо вырисовывает основные феноменологические интонации: он начинается с констатации необходимости отказа от любых теорий сознания, поскольку те уже предпонимают опыт каким-то образом, не описывая его в его чистой данности (само это предпонимание требует анализа, дабы наметить возможности избавиться от привычек опыта [27, 336]), и необходимости возвращения к самим вещам, живому опыту сознания как далее нередуцируемой почве первичного опыта. В связи с этим происходит перевод метода трансцендентальной редукции в прагматическое русло: во-первых, речь идёт о выработке навыка редуцирования, дисциплине, тренировках, практике, в формировании которой важна консолидация исследователей. Этот навык важен постольку, поскольку избавляет нас от привычек и ожиданий, которые обуславливают дескрипцию собственного опыта, делая его отчетливей. Во-вторых, непосредственность опыта раскрывает инвариантность феноменов (по аналогии с математическим моделированием); Варела понимает редукцию как абстрагирование, аналогичное математическому, и феноменологическую дескрипцию как математическое моделирование, применённое к сознанию [27, 337].

Именно в контексте нейрофеноменологии проводится систематическое исследование возможностей прагматизации феноменологической редукции, которая должна стать решением трудной проблемы сознания, поскольку порождает связующие структуры релевантные как самому опыту, так и его анализу и дескрипции. Ключевая гипотеза нейрофеноменологии гласит: «Феноменологическое описание структуры опыта и его коррелят в когнитивной науке связаны друг с другом динамическими взаимоограничениями (reciprocal constraints)». [27, 343] Здесь феноменологическое описание определяется как описание от «первого лица», а естественно-научное - от «третьего лица». Оба измерения равны в своем своеобразии и значимости; акцентируя их ко-детерминацию, мы можем исследовать противоречия и сходства между ними. Отныне феноменологическое описание даёт непосредственное описание опыта, которое накладывает ограничения на эмпирическое исследование, направляя его. Новизна предложения Варелы состоит в том, что его проект исключительно прагматичен - необходима выработка отдельной дисциплины, которая охватит метод и систематику отчетов от первого лица, которые станут неотъемлемой частью обоснования научных положений [27, 344].

Введение редукции в обиход научных исследований согласует эмпирическое исследование с самим исследуемым опытом, делая его узнаваемым и доступным для понимания [27, 345]. Основной проблемой здесь становится освоение феноменологического описания как практического навыка (подобного игре на музыкальном инструменте) и переоценка исследовательских ориентиров в пользу более серьезного отношения к отчетам от «первого лица». Нейрофеноменология стремится раз и навсегда отвести опыту его настоящее место в науке для того, способствуя качественному прорыву в исследовании сознания, отказываясь от редукционистского объяснения сознания. Поскольку здесь исследование осциллирует между двумя перспективами, то данный подход полагается как нередукционистский.

Таким образом, нейрофеноменология а) вводит в обиход научных исследования практику феноменологической редукции и б) настаивает на неотъемлемости данных от «первого лица» как направляющих любое эмпирическое исследование сознания. А. Лутц и Э. Томпсон отводят нейрофеноменологии также интеграцию феноменологических разработок в условия научных экспериментов [23, p. 32]. Методы от «первого лица» направлены на увеличение восприимчивости субъектов к их собственному опыту. Это прежде всего систематические практики, тренирующие внимание и контроль над эмоциями. Они помогают в обнаружении новых аспектов опытов и рефлексии над модусами, в которых этот опыт дан (аффективные состояния, качество внимания и т.д.). Так же, эти практики помогают обнаружить физиологические корреляты (нейронная активность, считываемая томографией или ЭЭГ) некоторых сознательных актов, которые иначе остались бы незамеченными. Таким образом, на методологическом уровне методы от первого лица ориентированы на увеличение эмпирического содержания исследования. На экспериментальном уровне, нейрофеноменология полагает, что данные от первого лица помогают поставить рамки анализу и интерпретации физиологических данных. Точно так же, как отмечает Варела, данные от третьего лица могут ограничивать данные от первого лица, поэтому имеют места динамические взаимоограничения. Это означает, что исследуемый субъект имеет обратную связь с исследователем, будучи активно включенным в создание и описание феноменальных инвариантов опыта. Исследователь, в свою очередь, руководствуется данными испытуемого при анализе и описании физиологических данных, при этом научный анализ подразумевает последующие изменения и уточнения данных от первого лица, так как испытуемый осведомляется о физиологических аспектах своего опыта, которые ему были недоступны. Структура редукции в нейрофеноменологии:

1. Приостановка (Suspension)

2. Перенаправление (Redirection)

3. Восприимчивость (Receptivity)

На первой фазе происходит кратковременное подавление убеждений и когнитивных привычек относительно нового опыта. Цель состоит в том, чтобы заключить в скобки привычные (наносные, обусловленные обстоятельствами формирования и биографии субъекта) объяснительные конструкции, чтобы образовать открытую и свободную от предрассудков позицию. Это важный реквизит, открывающий доступ к аспектам опыта, которые не были тематизированы ранее, проходя неосознанно - превращение самопонятности в непонятность, которую нужно заново понять. Вторая фаза - переход от привычного повседневного режима погружения в предметы опыта к живому процессу переживания предмета опыта. Последняя фаза растворения, в которой горизонт опыта уже расширен, позволяет оперировать собственной интенцией для проведения новых различений в опыте, но проявляются они не сразу. К примеру, при прохождении одной и той же задачи увеличивается инвариантность её решений и категорий, применимых к ней. Поэтому тренировка важна для упрочения культивация всех трёх фаз и стабилизации феноменальной инвариантности опыта.

Как видно, вся практика нейрофеноменологии направлена на расширение горизонтов возможного опыта и его кристаллизацию, которые ведут за собой расширение возможностей и увеличение точности научного исследования. Но такая практика оказывается слишком локальной в применении феноменологии и, как и предыдущие подходы, не учитывает её трансцендентельный приоритет в эпистемологии на уровне самих исследователей. Делая феноменологию корректирующим методом эмпирического исследования, Варела устанавливает над ней приоритет естественной науки. Он следует духу феноменологии, но задействует её лишь инструментально, не указывая на необходимость подобных феноменологических практик для самого ученого. Таким образом, все усилия Варелы по применению феноменологии сосредоточены на преобразовании эмпирических данных «снизу», а не на предварительном феноменологическом исследовании предпосылок своей исследовательской установки.

3.3 Математическая реконструкция феноменологического описания

Эта попытка натурализации феноменологии, собственно, взявшая на себя сам титул натурализации, подразумевает перевод результатов феноменологического исследования на формальный язык, принятый наукой, прежде всего язык математики. Этот проект был предложен интердисциплинарной группой исследователей, среди которых был математик, философ, психиатр и нейробиолог. В своей книги «Naturalizing Phenomenology» они пишут: «Это наше общее положение, что феноменологические описания любого рода могут быть натурализованы, в смысле интеграции в общий каркас естественных наук, если они могут быть математизированы» [24, p. 42]. Авторы сборника считают, что феноменология должна преодолеть разрыв в объяснении между эмпирической и феноменальной перспективой, будучи инкорпорирована в когнитивную науку, которая сможет обеспечить феноменологически подкрепленное натуралистское исследование сознания. Натурализация в данном случае понимается как процесс приведения феноменологической дескрипции сознания и натуралистичесского исследования к общему знаменателю - математической модели [24, p. 48]. Натурализованная феноменология таким образом функционирует в естественной установке с натуралистически понятым сознанием, то есть эпифеноменальным по отношению к природе. Прежде всего такие натуралистические модели были посвящены исследованию сознания времени (time consciousness).

Этот проект строится на работах Эдуарда Марбаха, предложил проект формального языка для феноменологии. Несмотря на то, что живой опыт уже проходит формализацию в естественном языке, шаг в сторону математики должен вычленить в нём интерсубъективно опознаваемые значения, данный ход ориентирован на упразднение терминологических проблем, частых для науки, поскольку переводит зачастую запутывающие пассажи Гуссерля на язык переменных. Проект Марбаха касается скорее не содержания опыта, но его структурирования, и является логичным ходом в отношении математизированного стиля изложения в текстах Гуссерля, который делает более наглядным взаимодействие между научным и феноменологическим исследованием, приводя оба к одинаково структурированному языку. Важно понимать, что сам Гуссерль указывал на невозможность математического описания собственной сферы феноменологического исследования: «первый же неудачный опыт создания чего-либо вроде математики феноменов может побудить его оставить самую идею феноменологии. Но вот это было бы уж совсем несуразно!» [1, с. 213], больше того - саму «природу» как предмет естественных наук Гуссерль называл математической идеализацией [2, с. 293], удалённой от живого опыта. Математизация означает здесь шаг навстречу науке, смену перспективы на результаты феноменологии; в этом, казалось бы, состоит смысл натурализации - в эвакуации всего богатства добытого феноменологией содержания на почву естественной науки.

Как раз положение о том, что на определенном уровне абстрагирования содержание феноменологии и научного исследования может стать совместимым легло в основу проекта «Naturalizing Phenomenology». Язык математики здесь предполагается как нейтральный язык, способный обеспечить равноправный диалог первого и третьего лица. В частности, математика динамических систем должна была стать переводчицей между двумя перспективами, нейтральной структурой, в которую могут быть интегрированы результаты и феноменологического, и естественно-научного исследования [24, p.43]. Так или иначе, проект натурализации призван преодолеть разрыв в объяснении, это его эпистемологический аспект, и решить вопрос о трансформации ментальных феноменов в естественные (в широком смысле), в этом его онтологический аспект [24, p. 44], который пока не обрел полной ясности. Основываясь на положении 75 п. «Идей I», где Гуссерль указывает на возможность математического аналога феноменологической дескрипции в форме открытого вопроса, авторы предлагают свой проект математизации. Конечно, такая математизация подразумевает утрату трансцендентальной специфики феноменологии.

Такой метод избран именно потому, что наука не знает каким образом можно сблизить феноменологический и эмпирический аспекты исследования, так что математика представляется нейтральной территорией для этого. Но при этом, опять же, в прагматической концептуализации феноменологии упускаются многие нюансы и специфика её как самостоятельной дисциплины, уже имеющей некоторое отношение к математике. Авторы здесь отталкиваются от феноменологии образца «Идей I», откуда они берут строгое определение феноменологии, необходимое им для реконцептуализации [24, p. 25]. И здесь примечательно, как не-феноменологи подходят к изложению феноменологии - они аналитически препарируют и схематизируют параграфы из «Идей I», чтобы добиться максимальной прозрачности его дескрипций, но не примеряют их на себя как значимые, в качестве собственной установки, пытаясь вписать их в уже предустановленную ими теоретическую рамку. Пожалуй, в этом состоит специфика натурализации, осуществляемой учеными (хотя феноменолог бы сказал, что это большая проблема) - они приспосабливают феноменологию под собственную установку, пытаясь пересадить её на известные им основания. Здесь подменяется суть феноменологии, ведь в том виде, в каком она является самостоятельной дисциплиной, она им и не нужна; как ученым им попросту не нужно заниматься именно тем, чем занимаются феноменологи внутри феноменологии, им необходимо, будучи внутри науки, видоизменить феноменологию, вместе с тем трансформировав научную практику. Здесь встает вопрос о том, можно ли действительно быть и ученым и феноменологом (в строгом смысле) на практике одновременно.

Были и другие проекты математизации феноменологии, сюда также входят затем последовавшие подходы, формализующие опытные структуры при помощи дискретных синусоидных преобразований (DST), дифференциальной геометрии и морфодинамики. К этому кластеру подходов отсылает Галлахер как «проект CREA» (по названию центра «Centre de Recherche en Epistйmologie Appliquйe», где был разработан проект сборника «Naturalizing Phenomenology»). В рамках этих подходов считается, что антинатурализм Гуссерля представляет лишь исторический интерес и нерелевантен актуальному положению естественных наук. Авторы сборника по натурализации даже указывают на то, что можно «заключить в скобки» философскую интерпретацию Гуссерлем собственного проекта, в пользу научного содержания феноменологии. По мысли авторов сборника, современная морфодинамическая математика, связанная с теориями самоорганизации и нелинейных динамических систем, может обеспечить концептуализацию морфологической структуры опыта. Что примечательно, в первом эссе сборника Дэн Захави как феноменолог ставит под вопрос релевантность такой математизации, указывая, что авторы сборника не совсем верно поняли трансцендентально-философские аргументы Гуссерля. Так же он настаивает на различении феноменологической психологии и трансцендентальной феноменологии, где первая и должна быть тем, чего пытаются достичь попытки натурализации феноменологии. Феноменология уже заключает в себе условия того, что называют «натурализацией» в лице феноменологической психологии, предваряющей трансцендентальный поворот, но находящейся в взаимовыгодной связи с трансцендентальной дисциплиной.

3.4 Феноменология «предварительного включения» (front-loading phenomenology)

Этот подход, разработанный Шоном Галлахером [13], кладёт в свою основу положения, имплицитно содержащиеся как в гуссерлевской феноменологии, так и в нейрофеноменологии. Экспериментальная деятельность в науке базируется на использовании лежащих в её основе концептуальных различений и понятий, которые являются результатами предшествующей научной практики. Но те или иные понятия, заимствованные из научной среды, могу нести за собой пресуппозиции и условия, предопределяющие ход и результаты нового эксперимента. Идея Галлахера состоит в том, чтобы подобные понятия и различения были либо предварительно феноменологически проанализированы, «очищены» от любых теоретических наслоений, либо выработаны в ходе феноменологического исследования. В этом случае, исследователь обладает большим контролем над собственным экспериментом, поскольку теперь концептуальные основания не берутся как само собой разумеющееся, но учитываются трансцендентальные основания понятий, их условия и взаимосвязи в теоретическом поле