Модернистская "критика культуры" и диалектика "культурного-посткультурного-интеркультурного"

Противоположный предел можно условно назвать «пределом чистой культуры». Принципы, которые должны быть содержанием этого предела, должны представлять собой отрицание принципов построения «чистой посткультуры». Но это определение слишком неконкретно. Для наполнения его конкретностью и для соединения разговора о принципах с европейской историей я начну выявление этих принципов с анализа феномена «вечного фашизма» («ур-фашизма»), который был обозначен У. Эко. В этом феномене я собираюсь найти предельное интегральное выражение «культурной ремиссии», то есть попытки восстановления «культурной архитектуры общества». В принципах «вечного фашизма» я собираюсь увидеть принципы «вечной культурности», вечного стремления к восстановлению «культурной архитектуры». Диалектика «культурного-посткультурного» в свете этого стремления должна быть диалектикой проектных решений, расположенных на указанной линии и относящихся к самосознанию и самопроектированию модерна.

Принципы «вечного фашизма»

Вот принципы «вечного фашизма», как они даются У. Эко.

1. Фашизм основан на традиционализме, но «традиционализм старее фашизма. Он выступает доминантой контрреволюционной католической мысли после Французской революции, но зародился он в поздний эллинистический период как реакция на рационализм классической Греции. В средиземноморском бассейне народы разных религий (все они с равной толерантностью были допускаемы в римский Пантеон) искали откровения, явленного на заре истории человечества. Это откровение испокон веков таилось под покровом языков, чей смысл утратился. Откровение было вверено египетским иероглифам, кельтским рунам, а также священным, доселе не прояснённым памятникам азиатских религий. Эта новая культура неизбежно оказывалась синкретичной. Синкретизм - это не просто, как указывают словари, сочетание разноформных верований и практик. Здесь основа сочетаемости - прежде всего пренебрежение к противоречиям. Исходя из подобной логики, все первородные откровения содержат зародыш истины, а если они разноречивы или вообще несовместимы, это не имеет значения, потому что аллегорически всё равно они все восходят к некоей исконной истине».

2. «Традиционализм неизбежно ведёт к неприятию модернизма. Как итальянские фашисты, так и немецкие нацисты вроде бы обожали технику, в то время как традиционалистские мыслители обычно технику клеймили, видя в ней отрицание традиционных духовных ценностей. Но, по сути дела, нацизм наслаждался лишь внешним аспектом своей индустриализации. В глубине его идеологии главенствовала теория Blut und Boden - «Крови и почвы». Отрицание современного мира проводилось под соусом отрицания капиталистической современности. Это, по существу, отрицание духа 1789 года (а также, разумеется, 1776-го) - духа Просвещения. Век Рационализма видится как начало современного разврата. Поэтому ур-фашизм может быть определён как иррационализм».

3. «Иррационализм крепко связан с культом действия ради действия. Действование прекрасно само по себе и поэтому осуществляемо вне и без рефлексии. Думание - немужественное дело. Культура видится с подозрением, будучи потенциальной носительницей критического отношения. Тут всё: и высказывание Геббельса «Когда я слышу слово «культура», я хватаюсь за пистолет», и милые общие места насчёт интеллектуальных размазней, яйцеголовых интеллигентов, радикал-снобизма и университетов - рассадников коммунистической заразы. Подозрительность по отношению к интеллектуальному миру всегда сигнализирует присутствие ур-фашизма. Официальные фашистские мыслители в основном занимались тем, что обвиняли современную им культуру и либеральную интеллигенцию в отходе от вековечных ценностей».

4. «Никакая форма синкретизма не может вынести критики. Критический подход оперирует дистинкциями, дистинкции же являются атрибутом современности. В современной культуре научное сообщество уважает несогласие, как основу развития науки. В глазах ур-фашизма несогласие есть предательство».

5. «Несогласие - это ещё и знак инакости. Ур-фашизм растёт и ищет консенсусов, эксплуатируя прирождённую боязнь инородного. Первейшие лозунги фашистоидного или пре-фашистоидного движения направлены против инородцев. Ур-фашизм, таким образом, по определению замешан на расизме».

6. «Ур-фашизм рождается из индивидуальной или социальной фрустрации. Поэтому все исторические фашизмы опирались на фрустрированные средние классы, пострадавшие от какого-либо экономического либо политического кризиса и испытывающие страх перед угрозой со стороны раздражённых низов. В наше время, когда прежние «пролетарии» превращаются в мелкую буржуазию, а люмпен из политической жизни самоустраняется, фашизм найдёт в этом новом большинстве превосходную аудиторию».

7. «Тем, кто вообще социально обездолен, ур-фашизм говорит, что единственным залогом их привилегий является факт рождения в определённой стране. Так выковывается национализм. К тому же единственное, что может сплотить нацию, - это враги. Поэтому в основе ур-фашистской психологии заложена одержимость идеей заговора, по возможности международного. Сочлены должны ощущать себя осаждёнными. Лучший способ сосредоточить аудиторию на заговоре - использовать пружины ксенофобии».

8. «Сочлены должны чувствовать себя оскорблёнными из-за того, что враги выставляют напоказ богатство, бравируют силой. Когда я был маленьким, мне внушали, что англичане - «нация пятиразового питания». Англичане питаются интенсивнее, чем бедные, но честные итальянцы. Богаты ещё евреи, к тому же они помогают своим, имеют тайную сеть взаимопомощи. Это с одной стороны; в то же время сочлены убеждены, что сумеют одолеть любого врага. Так, благодаря колебанию риторических струн, враги рисуются в одно и то же время как и чересчур сильные, и чересчур слабые. По этой причине фашизмы обречены всегда проигрывать войны: они не в состоянии объективно оценивать боеспособность противника».

9. «Для ур-фашизма нет борьбы за жизнь, а есть жизнь ради борьбы. Раз так, пацифизм однозначен братанию с врагом. Пацифизм предосудителен, поскольку жизнь есть вечная борьба. В то же время имеется и комплекс Страшного суда. Поскольку враг должен быть - и будет - уничтожен, значит, состоится последний бой, в результате которого данное движение приобретёт полный контроль над миром. В свете подобного «тотального решения» предполагается наступление эры всеобщего мира, Золотого века».

10. «Для всех реакционных идеологий типичен элитаризм, в силу его глубинной аристократичности. В ходе истории все аристократические и милитаристские элитаризмы держались на презрении к слабому. Ур-фашизм исповедует популистский элитаризм. Рядовые граждане составляют собой наилучший народ на свете. Партия составляется из наилучших рядовых граждан. Рядовой гражданин может (либо обязан) сделаться членом партии. Однако не может быть патрициев без плебеев. Вождь, который знает, что получил власть не через делегирование, а захватил силой, понимает также, что сила его основывается на слабости массы, и эта масса слаба настолько, чтобы нуждаться в Погонщике и заслуживать его. Поэтому в таких обществах, организованных иерархически (по милитаристской модели), каждый отдельный вождь презирает, с одной стороны, вышестоящих, а с другой - подчинённых. Тем самым укрепляется массовый элитаризм».

11. Культ смерти. «Всякого и каждого воспитывают, чтобы он стал героем. В мифах герой воплощает собой редкое, экстраординарное существо; однако в идеологии ур-фашизма героизм - это норма. Культ героизма непосредственно связан с культом смерти. Не случайно девизом фалангистов было: Viva la muerte! Нормальным людям говорят, что смерть огорчительна, но надо будет встретить её с достоинством. Верующим людям говорят, что смерть есть страдательный метод достижения сверхъестественного блаженства. Герой же ур-фашизма алчет смерти, предуказанной ему в качестве наилучшей компенсации за героическую жизнь. Герою ур-фашизма умереть невтерпёж. В героическом нетерпении, заметим в скобках, ему гораздо чаще случается умерщвлять других».

12. «Поскольку как перманентная война, так и героизм - довольно трудные игры, ур-фашизм переносит своё стремление к власти на половую сферу. На этом основан культ мужественности (то есть пренебрежение к женщине и беспощадное преследование любых неконформистских сексуальных привычек: от целомудрия до гомосексуализма). Поскольку и пол - это довольно трудная игра, герой ур-фашизма играется с пистолетом, то есть эрзацем фаллоса. Постоянные военные игры имеют своей подоплёкой неизбывную invidia penis».

13. «Ур-фашизм строится на качественном (квалитативном) популизме. В условиях демократии граждане пользуются правами личности; совокупность граждан осуществляет свои политические права только при наличии количественного (квантитативного) основания: исполняются решения большинства. В глазах ур-фашизма индивидуум прав личности не имеет, а Народ предстаёт как качество, как монолитное единство, выражающее совокупную волю. Поскольку никакое количество человеческих существ на самом деле не может иметь совокупную волю, Вождь претендует на то, чтобы представительствовать от всех. Утратив право делегировать, рядовые граждане не действуют, они только призываются - часть за целое, pars pro toto - играть роль Народа. Народ, таким образом, бытует как феномен исключительно театральный. За примером качественного популизманеобязательно обращаться к Нюрнбергскому стадиону или римской переполненной площади перед балконом Муссолини. В нашем близком будущем перспектива качественного популизма - это телевидение или электронная сеть интернет, которые способны представить эмоциональную реакцию отобранной группы граждан как «суждение народа». Крепко стоя на своем квалитативном популизме, ур-фашизм ополчается против «прогнивших парламентских демократий». Первое, что заявил Муссолини на своей речи в итальянском парламенте, было: «Хотелось бы мне превратить эту глухую, серую залу в спортзал для моих ребяток». Он, конечно же, быстро нашёл гораздо лучшее пристанище для «своих ребяток», но парламент тем не менее разогнал. Всякий раз, когда политик ставит под вопрос легитимность парламента, поскольку тот якобы уже не отражает «суждение народа», явственно унюхивается запашок Вечного Фашизма».

14. «Ур-фашизм говорит на Новоязе. Новояз был изобретён Оруэллом в романе «1984» как официальный язык Ангсоца, Английского социализма, но элементы ур-фашизма свойственны самым различным диктатурам. И нацистские, и фашистские учебники отличались бедной лексикой и примитивным синтаксисом, желая максимально ограничить для школьника набор инструментов сложного критического мышления. Но мы должны уметь вычленять и другие формы Новояза, даже когда они имеют невинный вид популярного телевизионного ток-шоу» ^[6].

Принципы «вечного фашизма» и принципы «вечной культурности»

Теперь можно дать краткий список признаков «вечного фашизма».

1. Культ традиции. Поиск исконной истины, основанной на откровении. Синкретизм, пренебрежение к противоречиям.

2. Неприятие модернизма. Непринятие духа Просвещения, следовательно, иррационализм.

3. Культ действия. Неприятие модернизма ради действия. Подозрительность по отношению к рефлексии и интеллектуальности.

4. Предельное взаимное согласие. Несогласие есть предательство.

5. Боязнь инородного, следовательно, расизм.

6. Рождение из индивидуальной или социальной фрустрации. Опора на фрустрированные средние классы.

7. Национализм, идея заговора.

8. Враги рисуются в одно и то же время как и чересчур сильные, и чересчур слабые.

9. Жизнь есть вечная борьба. Нет борьбы за жизнь, а есть жизнь ради борьбы.

10. Глубинная аристократичность. Популистский элитаризм (рядовые граждане составляют собой наилучший народ).

11. Культ смерти.

12. Постоянные военные игры имеют своей подоплёкой неизбывную invidia penis.

13. Качественный популизм. Народ предстаёт как качество, как монолитное единство, выражающее совокупную волю. Против «прогнивших парламентских демократий».

14. Новояз.

Теперь надо так переписать определения «вечного фашизма», чтобы они были предельно позитивными и общими. Такая система определений будет и определением «вечной культурности».

1. Культ традиции следует воспринимать в расширительном смысле - как культ надындивидуального целого. С этой точки зрения человек является (или должен являться) частью объемлющего его целого. Каждый отдельный человек воспринимает (или должен воспринимать) себя, прежде всего, через принадлежность к такому целому. Реализовываться это стремление может по-разному. В частном случае оно может оформляться как принадлежность к уже существующим целостностям, связь с которыми была утрачена. В этом случае куль целого трансформируется в культ традиции. Пренебрежение к противоречиям, синкретизм надо воспринимать как особенность конструирования принадлежности к целому. В общем случае ее может и не быть. Культ традиции, культ целого по-другому можно назвать стратегией приоритета целого над частями.

2. Неприятие модернизма в свете культа надындивидуального целого должно быть частным случаем неприятия противоположной стратегии. Противоположной стратегией должен быть культ индивидуального, признание приоритетности индивида над теми целостностями, которым придают надындивидуальный характер. Непринятие модернизма является неприятием рационализма в том смысле, в каком рациональность является способом выхода из состояния непосредственного пребывания в каком-то состоянии, в границах какой-то целостности. Выпадение из этого состояния, из этой целостности можно считать тем, что создает рефлексивную позиции по отношению к ним. Индивидуалистический распад целостности - это всегда рождение спектра рефлексивных позиций. Переосмысление реальности и ее перестройка на основе множества рефлексирующих субъектов - это то, что можно назвать стратегией рационализма. Если модернизм означает реализацию индивидуалистической антропологической стратегии, то модернизм неизбежно реализуется через рационализм. В стратегии культа надындивидуального целого отношение между индивидом и надындивидуальным целым должно иметь принципиально иной характер. Для его обозначения можно использовать слово «вера». Культ надындивидуального целого требует от индивида веры. Можно назвать это иррационализмом, в том смысле, что от индивида требуют некритического принятия в себя определенной системы принципов существования мира и человека в нем. Можно сказать, что предельным вариантом культа целого является существование «только верой».

3. Культ действия является следствием существования «только верой». Социокультурная система, организованная стратегией приоритета целого над частями, задает систему принципов существования, по которым надо действовать, не рефлексируя над ними. Рефлексия разлагает и непосредственность принадлежности к целому, и непосредственность действия. Потому человек, находящийся в такой системе, по определению должен быть «человеком действия». Рефлексия должна находиться под подозрением, так как она всегда выглядит как выпадение из целого, как возвращение выпавшей индивидуальности каких-то прав.

4. Неприятие критики является следствием существования «только верой». Для такого типа существования критика просто не нужна. Поэтому в виде того, что может идти изнутри системы, она отрицается как лишнее и потенциально разрушающее изнутри. А в виде того, что идет извне, она отрицается как попытка разрушить систему извне. Стратегия не приемлет критику потому, что считает принципы своего существование раз и навсегда определенными и не подлежащими обсуждению. Возможный синкретизм здесь не причем.

5. Предельное взаимное согласие и боязнь инородного - это только разные ракурсы стремления к максимальной целостности.

6. Рождение из индивидуальной или социальной фрустрации. Этот тезис надо сформулировать по-другому: рождение из экзистенциальной катастрофы, причем такой катастрофы, смысл которой легко распознается как «индивидуалистический распад мира» или «потеря человеком соотнесения себя с мировым целым». В общем случае принципы организации «мирового целого» представляют собой специфическую систему, которой могут быть противопоставлены другие специфические системы организации «мирового целого».

7. Жизнь есть вечная борьба. Это заостренный вариант тезиса о том, что жизнь есть вечное движение к идеалу. Жизнь есть вечное движение от неистинного к истинному, от неправедного к праведному, от недолжного к должному. Принадлежность к целому является не состоянием, а процессом. Целостность мира в общем случае не дана, она является целью, к которой надо постоянно идти.

8. Культ смерти - это предельно натурализированный вариант растворения индивида в надындивидуальном целом.

9. Собственный язык. Стремление социокультурной системы говорить на «своем» языке следует рассматривать как естественное стремление к самовыделению и самозамыканию. В частном случае, когда целое системы противопоставляется окружающему контексту, «свой» язык неизбежно будет «новоязом».

Принципы «вечной культурности» и общая схема диалектики «культурного-посткультурного». Капитализм как материализация идеи посткультуры

Теперь, имея систему выписанных принципов «вечной культурности», можно задать общую схему диалектики «культурного-посткультурного». Логично представить себе модерн как реализацию проекта «посткультуры», которая сопровождалась и сопровождается множеством «культурных ремиссий». Конкретные понятия, в которых можно видеть выражения посткультурного проекта, многочисленны. Многочисленны и понятия, которыми можно было выразить разнообразные культурные ремиссии. Если среди этих понятий выделять те, которые непосредственно относятся к социокультурной организации, то посткультурный проект можно в самом сжатом виде идентифицировать с понятиями «либерализм» и «капитализм». А самые яркие виды культурных ремиссий окажутся связанные с понятиями «коммунизм» и «фашизм». Эти базовые понятия надо расставить определенным образом, чтобы появилась картина проектного развития модерна.

Исходное движение, которое будет представлять собой движение от средневековой европейской культуры к посткультуре, то есть либерализму и капитализму, можно назвать «посткультурной революцией». Эта революция должна была проходить как множество взаимостимулирующих процессов, которые приводили к критике «человека, культурно полагающего», систему которой Кант выразил в своей философии. Надо полагать, что действуя в среде, критически настроенной по отношению к проекту новой реальности, преодолевая сопротивление «культурных» институтов, посткультурный проект должен был радикализироваться. И если исходная преодолеваемая культура была теократического типа, была культурой «мостов к трансцендентному», то ее сверхнатуралистическая направленность должна была направлять ее критиков к проектам общества «в пределах земной реальности». Первоначальный вариант посткультуры можно увидеть в результате христианской Реформации, которая срезала множество «мостов к трансцендентному», сделала религию предельно приближенной к «религии в пределах только разума». Результат Реформации в этом смысле можно назвать «христианской посткультурой». Человеческие силы, которые были направлены на строительство «мостов к трансцендентному», Реформация перенаправила на деятельность в пределах земного мира. Это перенаправление можно считать главным фактором той активной разработки земной реальности, идущей от посткультурного проекта, который получил название «покорения природы». Если считать, что такое перенаправление человеческих усилий должно было касаться и когнитивных усилий человека, то когнитивное «покорение природы», которым собственно и является то, что называют новоевропейской наукой, тоже получило главный социокультурный стимул от посткультурного проекта. Вполне обоснованно, что находились те, кто кантовскую «Религию в пределах только разума» интерпретировал как протестантскую философию религии. Это логично в предлагаемой мной интерпретации. Только надо расставить кое-какие акценты. Кантовская критическая философия в целом должна рассматриваться как «философская реформация», как доведение посткультурного проекта до предела, то есть как доведение до предела «критики культурного разума». Как доведение до предела логики самой Реформации. Кантовская философия религии похожа на протестантскую философию потому, что в указанной философии Кант начал восстанавливать институт религии, который перед этим в проекте «чистой посткультуры» им же самим был упразднен. Институт религии был конкретным остаточным выражением «человека, культурно полагающего». Этот институт выглядел явной материализацией метафизического «сверх-натуралистического» проекта. После того, как «человек, культурно полагающий» был разоблачен в качестве метафизика по определению, институт религии, как одна из материализаций метафизических проектов, должен был быть подвергнут критике и устранен из проекта посткультуры. Возвращение института религии в «Религии в пределах только разума» делается Кантом только в качестве уступки человеку, неспособному к полному самоопределению и самоподдержке, то есть человеку, неспособному быть посткультурным человеком. Кант делает проекцию посткультуры на христианскую религию и получает практически ту форму христианства, которая была перед ее упразднением при проектировании чистой посткультуры.

Это его собственная культурная ремиссия. Она должна указывать на один из базовых типов культурных ремиссий и на одну из базовых мотиваций для ремиссионного движения. Если считать, что и посткультурный проект и проекты культурных ремиссий создаются во многом как движения по отрицанию от определенного состояния человечества (от определенного жизненного вызова), то жизненные вызовы этих стратегий можно будет описать как негативные определения противоположных идеалов. Например, жизненным вызовом для посткультурной стратегии можно считать идеал «чистой культурности», представленный в негативном виде. Если «чистая культурность» полагает человека в пределах какого-то целого, расположенного по ту сторону человека ради спасения человека от самого себя или от земной реальности (в варианте сверх-натуралистической культуры), то «чистая посткультурность» рассматривает этот идеал как сознательный или бессознательный способ похитить у человека его свободу самоопределения и самопостроения. Если «чистая посткультурность» рассматривает возможность и способность к самоопределению как свободу, без которой человек не сможет полагать подлинной реальности, то «чистая культурность» рассматривает представление о возможности и способности к самоопределению либо как непомерные претензии на значимость, либо как непомерно завышенные ожидания от реально слабого, неспособного к самоопределению человека. В любом случае «чистая культурность» будет рассматривать катастрофические ситуации человечества как результат желания человека определять самого себя. «Чистая посткультурность» будет рассматривать те же самые ситуации как результат того, что у человека отняли его свободу самоопределения. Диалектика «культурного-посткультурного» должна развертываться как: 1) реализация посткультурного проекта, при которой ситуация человечества в целом будет диагностироваться как власть «культурного» деспотизма, как неизбежность освобождающегося человечества бороться с этим деспотизмом; 2) как попытки удержать «культурную» организацию человечества и как стремления вернуть эту организацию там, где она была утрачена.

Если говорить более конкретно о том, какие вызовы формирующаяся и развертывающаяся посткультура могла давать ее критикам, то придется говорить о двух ее сторонах, которые можно назвать «критикой культурности» и «критикой природности». «Критика культурности» - вполне очевидная сторона, о которой я преимущественно и говорил. «Критика природности» должна представлять собой все стремления посткультурного человека к самоопределению, направленные на ту сторону его заданности, которая идет от его погруженности в земную реальность. Человек в нее погружен, а значит задан. «Чистый посткультурный» человек должен быть человеком, критически относящимся к этой стороне своей заданности. Если иметь в виду идеальную перспективу, то критическая активность человека, направленная на его природную сторону, должна порождать стремление познать и преобразовать «природу» внутри себя и вне себя. Эта интенция имеет не одно выражение. В протестантской версии посткультуры человеческая активность перенаправлена с «мостов к трансцендентному» на профессионально-хозяйственную деятельность внутри земного мира. Это дало возможность М. Веберу увидеть в этом то, что впоследствии станет «духом капитализма». В максимальном варианте «критика природности», как доведение до предела духа посткультурности, появляется у Фихте. Если в протестантизме «критика природности» имеет смысл религиозного императива, то у Фихте эта критика становится выражением морального долга. Если полагать, что эта критика имеет и «теоретическую» и «практическую» стороны, то мы получим прямую перспективу построения наукогенно-техногенной (можно называть ее просто техногенной) цивилизации. Надо это зафиксировать: техногенная цивилизация является прямой перспективой реализации посткультурной стратегии. В итоге: если сторона «критики культурности» может быть обозначена словосочетанием «либерально-эгалитарный процесс», то сторона «критики природности» может быть обозначена словосочетанием «наукогенно-техногенный процесс».

Для соединения этих двух словосочетаний вполне подходит слово «капитализм». Капитализм можно считать предельно натурализированным выражением реализации посткультурной стратегии. Обоснование этого тезиса можно провести с двух сторон. Первую сторону обоснования можно видеть у Канта, в его работе «К вечному миру». Кантовской задачей в этой работе является построение плана нового человечества, которое нужно расположить между двух полюсов: деспотизма и войны всех против всех. Кант продолжает проектировать «посткультурное» человечество. Начало этого проектирования был положено «Основами метафизики нравственности». Принципиально новое в работе «К вечному миру» состоит в том, что Кант делает специфический ход проектирования, связанный с невозможностью большинства людей выйти за пределы своих эгоистических наклонностей. Допустим, что первоначальный проект посткультуры есть. Но так как он предполагает чисто этический способ реализации, то в той мере, в какой люди не могут самоорганизовываться и руководствоваться чисто этическим императивом, проект оказывается нереализуемым. В сущности, здесь перед Кантом возникает препятствие, которое связано со «слабостью» человеческой природы. Одну сторону такой «слабости» он уже старался преодолеть, когда возвращал «опосткультуренному» человеку сначала религиозные постулаты в «Критике практического разума», а потом и институт религии в «Религии в пределах только разума». В работе «К вечному миру» делает другой, но принципиально важный шаг: он предполагает так построить общество, чтобы оно реализовывало проект «посткультурного» общества, но определенным образом. Надо «так расположить некое число разумных существ, которые в совокупности нуждаются для поддержания жизни в общих законах, но каждое из которых втайне хочет уклоняться от них; так организовать их устройство, чтобы, несмотря на столкновение их личных устремлений, последние настолько парализовали друг друга, чтобы в публичном поведении людей результат был таким, как если бы они не имели подобных злых устремлений» ^{[3, с. 285-286]}. Кант говорит о том, что если его этический проект общества был реализуем скорее для ангелов, то этот проект реализуем даже для дьяволов. В общем, предложение Канта надо понимать как предложение построить общество-машину, направляющую эгоистические устремления людей к коллективной пользе. Надо посмотреть на возможную трансформацию человечества, которая подразумевается Кантом отчасти явно, отчасти неявно. В исходном состоянии люди существуют разделенные «языками» и «религиями». Можно сказать, что они существуют разделенные «культурами». В конечном, идеальном состоянии они представляют собой единое человечество, построенное по единому «республиканскому» устройству. Это посткультурное устройство. Люди в этом состоянии предельно атомизированы и эмпиризированы, то есть приведены к такому состоянию, из которого можно строить посткультурное человечество. Хотя Кант и предполагает разделенность такого человечества на множество «республикански» устроенных государств, но только для того, чтобы уменьшить вероятность скатывания человечества к деспотизму, к чему склонны большие государства. Если применить к этому проекту принудительную модальность, то получится, что человечество должно быть принудительно «вынуто» из «культурных» целостностей, атомизировано и эмпиризировано в качестве подготовки в посткультурному состоянию. А далее, вследствие втянутости основной массы людей в эгоистические мотивы своего «я», необходимо построить общество-машину, которая осуществляла бы специфическую программу интеграции: направляла бы эгоистические устремления индивидов к их взаимной пользе. Трудно не увидеть в этом построении основных черт той социокультурной формации, которую принято называть капитализмом. Предлагаемая Кантом программа выглядит общеантропологической основой классической политической экономии. Кантовская общество-машина смотрится как машина рынка в ее самом общем определении. Кантовская перспектива перестройки человечества выглядит как экспансия капиталистической формации на окружающее пространство

Другую линию, по которой можно подойти от понятия «посткультура» к понятию «капитализм», можно нарисовать исходя из представления о том, что посткультурному человеку надо простраивать свою новую коллективную реальность через «культурную» реальность. Посткультурная реальность должна строиться «снизу вверх». Точнее сказать, так как новое человечество расположено преимущественно «у земли», то именно с разработки земной реальности оно и должно развертывать свой новый мир, постепенно отвоевывая жизненное пространство у старого мира. Та революция, которую прокламирует классическая политическая экономия, является революцией связанной с материально-предметным слоем человеческой организации. Все материально-предметные ценности создаются трудом, то есть человеческий мир, в той мере в какой он является материально-предметным и созданным, является миром созданным «снизу вверх», созданным индивидуализированным человеком. Теория и практика капитализма может в этом взгляде считаться теорией и практикой посткультуры в ее предельно натурализированном выражении. Это не только предельно натурализированное, но и предельно автономное выражение. Капитализм будет в этом случае способом саморазвертывания посткультуры и захватом ею всего возможного жизненного пространства. Особым обстоятельством здесь является то, что ни одно из реализаций «культурной» организации человечества, которыми должно быть заполнено жизненное пространство перед мировой экспансией посткультуры, потенциально не будет обладать той мощью материального преобразования мира, а значит материальной силой, которая смогла бы противостоять материальной силе посткультуры. Мировое «культурное» пространство в этом смысле будет обречено пасть перед напором глобализирующейся посткультуры.

Критика капитализма, культурные ремиссии и мировые войны ХХ века

Если рассматривать европейскую эпоху фашизма как эпоху грандиозных культурных ремиссий, то надо предполагать, что перед этим по Европе должна была пройти волна революций «посткультурности». А эта волна в свою очередь должна была осуществиться как серия пересекающихся и поддерживающих друг друга революций либерализма, научности и техницизма. Понятие «капитализм» концентрирует в себе эти процессы, поэтому описанные волны революционности можно назвать революционной волной капитализма. Фронт культурных ремиссий, сопровождавший эту революцию, должен был в целом развиваться из критики капитализма.

Марксизм дал классический вариант этой критики. Он акцентирует внимание на указанных мной двух фундаментальных сторонах той «критики», которую проводит капитализм (то есть посткультура): «критики культуры» и «критик природы». Марксизм акцентирует: капитализм разрушает все докапиталистические структуры ценностей и отношений в самих европейских странах и во всех странах, куда капитализм направляет свою экспансию. А такой экспансии нет предела. Капитализм создает невиданное до этого пространство мировой совместности, соединяя страны и народы в единый промышленно-торговый конгломерат. Одновременно капитализм организует силы и направляет их на перестройку всего природного в соответствии с интересами человека (опять-таки «человека капиталистического»). Марксистская критика центрируется на понимании капитализма как глобального общества-машины. На самом глубоком уровне это - машина капиталистического производства, которая занимается только тем, что воспроизводит в постоянно расширяющихся масштабах сама себя. Она поглощает ресурсы двух типов: человека и природу. Но она не служит ни человеку, ни природе. Она служит только сама себе, и воспроизводит только саму себя. Она является «черной дырой» новоевропейского человечества.

В такого рода критике можно увидеть фиксацию той структурной основы посткультуры, о которой я говорил в связи с кантовской работой «К вечному миру». Посткультура, в той мере, в какой она является способом преобразования старого мира в новый, занимается планомерной атомизацией и эмпиризацией человека с последующим построением общества-машины, реализующей принцип «свобода каждого должна быть сообразована со свободой других». Именно таким и видится капитализм в марксистской критике: он освобождает индивидуального человека из-под власти «культурных» миров и включает их в мировую «посткультуру» капитализма. Капитализм атомизирует и приземляет человека. Самого себя он позиционирует как машину преобразования частных интересов во взаимную выгоду. Марксистская критика видит в капитализме другую машину, которая атомизирует человека, делает его своим средством и, следовательно, отчуждает его от самого себя.

Это отчуждение человека от самого себя, которое приписывается капитализму как его фундаментальное качество, можно считать квинтэссенцией критического отношения к нему. Все культурные ремиссии, существующие в виде альтернативных капитализму социокультурных проектов, в том или ином виде являются восстановлением принципов «культурности». Можно сказать, что они являются воспроизведением принципов «вечной культурности». Все эти культурные ремиссии в той или иной мере восстанавливают власть над человеком какого-либо целого. То восстановление целого, которое фиксирует У. Эко в его принципах «вечного фашизма», можно считать одним из предельных вариантов «вечной культурности», который оказывается невероятно агрессивным во внутреннем и внешнем отношении. Внутри социокультурной системы фашизм делает индивидуального человека предельно интегрированным в установленное его идеологией целое. Индивидуальный человек становится максимально средством для того целого, в которое он оказывается включен. При этом человечество, в соответствии с логикой «вечного фашизма», в предельном варианте получается разделенных на множество «целостностей», претендующих на жизненные ресурсы. А это должно означать мировую войну, предельно жестокую и бескомпромиссную.

Сам феномен мировых войн ХХ века можно проинтерпретировать в указанном смысле. Первую мировая войну, хотя марксизм ее интерпретирует как войну капиталистических империй, вполне можно проинтерпретировать как войну национальных империй. Национализм вполне подходит под определение культурной ремиссии, особенно в его обостренных формах. Первая мировая начиналась на подъеме «национального самосознания» во всех странах, вступавших в войну. Защита национальных интересов вполне подчиняла индивидуального человека целому «нации». Рефлексия над «культурными» факторами этой войны вполне логично должна была привести к новой волне «критики культурности» и, соответственно, к новой волне «посткультурной» революции. После Первой мировой Европа стала принципиально более либеральной и буржуазной. Следует сказать, что в Европе в целом произошла институциональная победа «посткультурности».

Возникновение фашизма в послевоенной Европе надо считать ответом на состояние незрелости и неустойчивости, в котором она оказалась после «посткультурной» революции. Там, где либерализация принесла достаточную долю анархии, где либеральное самосознание было неустойчивым, легко было возникнуть идеологиям в рамках «культурных ремиссий». «Фашизмы» и можно считать такого рода идеологиями. Одновременно марксистскую идеологию тоже можно проинтерпретировать в духе культурной ремиссии. Марксизм, в его конкретных реализация в России и в Азии, проявил себя как жесткая контр-посткультурная идеология, подчиняющая индивидуального человека «социальному целому в пределах земной реальности». В итоге, Вторая мировая война, как война «фашизма» и «коммунизма», выглядит классическим вариантом войн предельно жестких культурных ремиссий. Рефлексия над «культурными» факторами этой войны тоже должна была привести к соответствующей волне «критики культурности».

Холодная война между лагерями социализма и капитализма в контексте сказанного расшифровывается как война мировой посткультуры со специфической культурной ремиссией, которая в конечном счете обернулась мировой посткультурной победой. В современном состоянии человечества культурные ремиссии продолжают воспроизводиться как те или иные материализации принципов «вечной культурности, доходящие до принципов «вечного фашизма».

Интеркультурный аспект модернистской «критики культуры»

До сих пор я интерпретировал кантовскую философию и связанную с ней диалектику модерна как «критику культуры» во внутрикультурном аспекте. Этот тип критики должен приводить к построению «посткультуры» и последующей за этим диалектике «культурного-посткультурного». Внутрикультурный аспект «критики культуры» выясняет отношения между индивидом и коллективным целым, внутри которого он оказывается в результате того или иного полагания этого целого. Другим аспектом «критики культуры» я полагаю интеркультурный аспект, который должен выяснять отношения между «культурами». Стратегической задачей прослеживания этого аспекта является выяснение его отношений с фундаментальными характеристиками модерна, которые можно выразить в виде набора понятий: «атомизация и эмпиризация человека», «активная разработка природной реальности», «покорение природы», «наукогенность», «техногенность», «общечеловеческие ценности». Порядок прослеживания интеркультурного аспекта будет таким же, как и порядок прослеживания внутрикультурного аспекта.

Что такое интеркультурный аспект «критики культуры» в самом общем виде? Это акцентирование всей той деструктивности, которая идет от конфликта «культур». Чтобы понять всю остроту этой проблематики для модерна надо представить себе результат первого этапа «посткультурной» революции - христианской Реформации. Интеркультурный результат этой революции - распад объединявшего европейский Запад католического мира на множество миров. Каждый их таких миров имел, кроме всего прочего, свой конфессиональный способ противопоставления другим мирам. Результатом этого стала эпоха религиозных войн. Этот распад «изначальной» «культурной» целостности Западной Европы можно считать парадигмальной формой предъявления того типа деструктивности, который несет в себе «культурный» способ организации западноевропейского человечества. Если не делать поправки на специфический же западноевропейский тип построения «культуры», то получится предъявление типа деструктивности, который несет в себе «культурный» способ организации человечества в целом. Во всяком случае именно так должен был восприниматься этот тип деструктивности в формирующемся новоевропейском культурном самосознании. Этот тип деструктивности должен был стать одним из фундаментальных вызовов, ответом на который можно считать модерн. В формирующемся новоевропейском самосознании должно было сложиться представление о том, что «культуры» как таковые, в своем «естественном» определении и состоянии, являются предельно агрессивными образованиями. Изначальное, «естественное» отношение «культур» друг к другу - война всех против всех. Развитие модерна можно считать и развитием представлений о «культурности» и развитием представлений о способах предотвращения «войны культурностей» (или «войны культур»).

Что конкретно можно считать ответом на вызов описанной «войны культур»? Первоначальная форма ответа - принцип веротерпимости, который устанавливался на законодательном уровне внутри формирующихся европейских национальных государств. Такого рода государства можно считать первыми вариантами «интеркультуры».

Чтобы далее прослеживать интеркультурную интенцию «критики культуры» дано задать ее общую перспективу. Начало разговора об интеркультурном варианте «критики культуры» получилось с разговора о «критике религиозного разума». Это должно быть неслучайным. Можно считать, что для средневекового европейского человека религия оказалась квинтэссенцией культурности. Поэтому распад «изначального» «культурного» целого оказался, прежде всего, распадом общего религиозного целого. В этом случае «критика религии» по сути совпадает с «критикой культуры». Если первичный результат интеркультурной «критики культуры» представляет собой принцип религиозной терпимости, то общий вариант этой критик должен представлять собой последовательное введение принципа «культурной терпимости» в отношении всех обнаруживаемых сторон «культурности».

Как можно проинтерпертировать принцип религиозной терпимости? Предлагаю следующее. Надо проинтерпретировать его как шаг «критики символического разума». «Культуру» (в данном случае религиозную «культуру») следует рассматривать как способ материализации определенной символической реальности. Человека надо рассматривать как «существо, символически полагающее реальности». «Изначальный» вариант такого полагания - слияние символического и предметно-материального плана существования. «Культура» в результате такого интегрирующего полагания является именно материализацией определенного символического мира. «Культурное» действие человека в «изначальном» варианте является символически-материальным действием. То есть действие не разлагается на символический и материальный планы. Наоборот, «культура» оказывается тем более «реальной», чем меньше у человека возможности или желания отделить предметно-материальное от символического, то есть предметно-материальное от «культурного». В том случае, когда символические реальности «культур», существующих в едином жизненном пространстве, отрицают друг друга, символическое отрицание превращается в предметно-материальное, проще говоря, в войну с оружием в руках. Что в такой постановке должен делать принцип веротерпимости? Он должен запрещать переводить взаимное символическое отрицание религиозных миров в материально-предметное отрицание. Принцип веротерпимости придется рассматривать как шаг в направлении «критики символического разума». Религиозные миры по-прежнему сосуществуют как материализации символических миров, отрицающих друг друга. Но их возможность переводить символическое действие в материальное ограничена принципом мирного сосуществования с другими подобными мирами. Надо обратить внимание: принцип мирного сосуществования касается сосуществования на материально-предметном уровне. Это должно означать, что материально-предметный уровень становится тем уровнем, на основе которого будет строить «интеркультура».

Итак, можно считать, что «интеркультура» строится как ответ на жизненный вызов взаимных материально-предметных отрицаний культурных миров («культурных войн»). Движение к «интеркультуре» будет построением общего мира на основе тех ценностей человеческого существования, которые связаны с его материальным уровнем. Сейчас эти ценности носят название «общечеловеческих». Надо обратить внимание: интеркультурное построение, так как я его задаю, изначально не имеет положительного определения. То есть, оно не строиться как движение «к чему-то». Оно строиться как движение «от чего-то». Если результатом предельного применения принципа интеркультурности будет предельное «приземление» человека, то это приземление будет интерпретироваться как вынужденное императивом «мирного сосуществования в пределах земной реальности». Если результатом приземления будет отрицание религиозности как таковой, то это будет результатом предельной критики религии ради указанного мирного сосуществования.

Принципиальным моментом конституирования интеркультурного мира должно быть стремление построить общеприемлемый для всех слой мирного сосуществования по ту сторону противостояния культур. В этом смысле интеркультура будет позиционироваться как то, что существует в единственном числе. «Культур» много, а «интеркультура» - одна. «Культуры» отрицают друг друга и тем самым разделяют человечество, а «интеркультура» будет его объединять. Каждая «культура» создают свою, уникально культурную истину, а «интеркультура» создает общечеловеческую истину. «Культура» замыкается на себе, превращает человечество во множество замкнутых на себе миров, а «интеркультура» создает пространство универсальной совместности. Интеркультурная «критика культуры» должна постоянно акцентировать, что универсалистские претензии культурных миров, как они выражены у мировых религий, хотя и выражают «культурные» способы превращения человечества в единый мир, по факту реализации («изначальной» соединенности символического с материально-предметным) оказываются принципами разъединения человечества. В интеркультурной интенции можно видеть универсалистскую претензию. Построение общеевропейской «интеркультуры» через экспансию легко превращается в построение всемирной «интеркультуры».

Каким образом интеркультурная интенция приводит к формированию базовых характеристик новоевропейского мира, которые можно видеть у «посткультуры»? Как критика, которая избавляет человечество от войн материализаций, направленных по ту сторону земного, интеркультурная интенция является критикой человеческого духа. Степень реализации этой интенции должна быть соответствующей степенью «справедливого и законного принижения человеческого духа» (Ф. Бэкон). «Интеркультура» должна разделять человека надвое. Одной его частью могут быть те содержания, которые относятся к «культурным» ценностям, а другой частью - те, которые относятся к ценностям интеркультурным. Новоевропейский человек, насколько он задан отрицанием «культурных противостояний», является критиком человеческого духа и оказывается вынужденно приземленным. Это должно выражаться во всех фундаментальных размерностях человеческого существования. «Интеркультуру» можно считать «вынужденным социокультурным материализмом». (Этим я фиксирую изначальное определение «интеркультурного» по отрицанию от «культурного».) В когнитивном отношении, например, это должно трансформироваться в когнитивный материализм. В той мере, в какой человек ищет общей для всех истины в условиях противостояния «культурностей», он неизбежно должен приземляться, направлять свои усилия на земную реальность, действовать в пределах земной реальности. Это должно быть верно и в практическом отношении. Построение интеркультурного мира как общего жизненного мира должно направлять человека на разработку земной реальности. Одним словом, интеркультурная интенция, как и посткультурная, должна приводить к активной теоретической и практической разработке земного слоя реальности. Она должна фокусировать человека на эту реальность.

Все, что в человек продолжает существовать как «культурное», должно существовать в тех формах, которые ограничиваются условием ненарушения мирного сосуществования людей на материально-предметном уровне. «Культурное» в указанных условиях становится «внутренним делом культур». «Культурное» становится принципиально более эзотерическим. Оно «уходит в себя». Интеркультурная «критика культуры» расщепляет символическое и материально-предметное в реализации «культурного». «Культурное» действие становится все более и более символическим действием. «Культурные» системы могут продолжать противопоставлять себя друг другу, они могут продолжать воевать друг с другом, но эти войны должны теперь быть только символическими войнами.

Интеркультурная интенция «критики культуры», кантовская критическая философия и фундаментальные параметры модерна. Диалектика «культурного-посткультурного-интеркультурного»

Теперь, после постановки общего плана интеркультурной интенции, можно раскрывать ее проявление в критической философии Канта, подобно тому, как я сделал с проявлениями посткультурной интенции. Я так же начну с «Критики чистого разума». Как и в случае с посткультурной интенцией главным будет критика «человека, полагающего реальности». Главным объектом критики окажется «человек, культурно полагающий».

1. Надо утвердить человека как того, кто полагает, а не «открывает» реальности.

2. Надо специфицировать «культурное» полагание реальности как особый тип полагания, при котором человек ставится в подчиненное положение к мировому целому. Традиционно такой тип полагания называется метафизическим. Поэтому критика «культурного» полагания будет являться специфической критикой метафизики.

3. Надо отделить полагание этого типа от всех других полаганий. Это отделение зафиксируем как отделение «разума» от «рассудка» и «чувственности». Человеческий «разум» будет ответственен за «культурные» полагания. Если в посткультурной интенции критики акцентировались те свойства «разумного» полагания, которые приводили к подчинению индивида надындивидуальному целому, то в интеркультурной интенции будут акцентироваться свойства «разумного» полагания, которые разделяют человечество на «культуры». В разуме это разделение представлено как антиномичность «разума». «Разум» наполнен множеством антиномий - равнообоснованных и противоположных по содержанию принципов, на основе которых можно конструировать метафизические системы. Если сказать более просто и обобщенно, то «разум» наполнен множеством метафизических принципов и систем, которые находятся друг с другом в состоянии «войны всех против всех». Если мы спроецируем это пространство на социально-материальный мир, то получим множество «культур», которые будут находиться друг с другом в состоянии указанной войны.