Кибернетическая историософия, или научная теория истории

Нужно подчеркнуть, что конец истории выражается если не в гибели общества, то в окончании исторического процесса, понимаемом не как прекращение событий (это возможно лишь вместе с уничтожением социума), а как завершение социетального этапа эволюции управляемых систем, представленного антиэнтропическими преобразованиями общественной формы таких систем. Если было начало истории как возникновение общества, значит, будет и конец истории, но не в смысле Гегеля или Фукуямы, который представляет собой поверхностную констатацию остановки существенных преобразований общества, а в более глубоком кибернетическом смысле, как прекращение общественной эволюции, т. е. существенных антиэнтропических изменений, представляющих собой процесс усложнения общественной управляемой системы как таковой.

Если подытожить суть предлагаемого кибернетического подхода к теории истории, то речь идет о таких самых общих законах, которые действительны для любого общества, или социума, независимо от формы, места (региона) и времени (эпохи) его существования, т. е. от формации, цивилизации и т. п. этапных и/или локальных отличий. Иными словами, это теория истории вообще, рассматриваемой как эволюция общества вообще.³⁸ Необходимость наиболее абстрактной теории общества и истории диктуется как принципами кибернетики и выводами из нее для общественных наук, в том числе для истории, так и самыми общими философскими соображениями, аналогичными тем, которые лежат в основе марксистской философии истории, или исторического материализма³⁹.

Без такой абстрактной макротеории (общей и потому всеобщей) истории невозможно более строго научно разработать также и менее широкие мезотеории истории, подобные не раз упомянутым формационным, цивилизационным и миросистемным схемам, которые не только занимают по степени своей общности и абстрактности промежуточное положение между высшим уровнем историологии, рассматриваемым в данной статье, и микротеориями истории в виде исторических интерпретаций, типичных для историографии, но и являются мостом, позволяющим перейти от первой к последним, пользуясь соответствующей системой методологий как своего рода лестницей (дедуктивного) спуска или (индуктивного) подъема.

В первом случае от общих теоретических положений нужно переходить к более конкретным утверждениям каузального характера путем дедуктивных выводов все меньшей степени общности. Во втором случае необходимо подыматься от исторических фактов к все более широким эмпирическим (фактологическим, а не каузальным) обобщениям, получаемым путем последовательной индукции. В конечном итоге эти два пути теоретического строительства в области исторического познания должны сомкнуться, хотя вопрос о стыковке, взаимном соответствии каузальных и фактологических обобщений еще нуждается в серьезном исследовании, относящимся к теории и методологии познания вообще и специфически исторического в частности. (Этот вопрос сочетания двух методов - дедуктивного и индуктивного - и масштабов их действия, а также взаимной проверки результатов обобщений является крайне сложным и далеко выходит за рамки обеих частей работы).

Из сказанного можно сделать фундаментальный вывод, что задачу разработки научной теории общества и истории невозможно решить без объединения идей марксизма в области философии и историософии с принципами кибернетики, чтобы, с одной стороны, придать марксистской философии в целом (но прежде всего в вопросе о сущности идеального) и основанной на ней теории истории самую современную, наиболее научную (в смысле максимального использования достижений передовых наук) форму, а с другой, поставить выводы, вытекающие из кибернетики для общественных наук и конкретно для истории общества, на твердую почву материалистической философии. Именно эти два, казалось бы, столь далекие друг от друга течения философской (марксизм) и научной (кибернетика) мысли являются основными исходными пунктами изложенной в данной работе (наиболее последовательно, систематично и полно в Части II) научной теории общества в целом и его истории в частности.

Следовательно, эта теория основана как на принципах, сформулированных в философии марксизма и в истмате, правда с существенными изменениями в обеих составных частях марксистской философии, так и не в меньшей мере на концепциях кибернетики, которые при этой операции соединения с марксизмом тоже подвергаются существенному (чисто философскому) переосмыслению (хотя, как нам представляется, в духе основных идей основателя кибернетики, которые слишком часто не принимаются во внимание при описании ее научного содержания и философской интерпретации). В связи с этим в будущем необходимо остановиться главным образом на содержании и философском смысле кибернетики, чтобы обосновать подробнее ее значение для разработки научной теории истории, так как иначе предшествующие замечания на эту тему (в том числе в сносках и примечаниях) могут быть недостаточно поняты⁴⁰.

историософия философия кибернетика

Примечания

1 Относительно семантики термина «общество», в том числе понятия «общества вообще», полезна классификация Ю.И. Семенова («Философия истории», 1999; см. также ссылку 38).

2 В связи с определением общей теории истории нужно сделать два замечания. Во-первых, под историей здесь понимается только эволюция, т. е. процесс закономерных и потому существенных преобразований общества, а не вся совокупность его изменений во времени, которая включает как закономерные, так и случайные, индетерминированные (второстепенные, или недолговременные, или противоположно направленные, или имеющие все эти характеристики, а не существенные, длительные и одинаково направленные) перемены, выражавшиеся в соответствующих исторических событиях. Во-вторых, на таком, высшем уровне обобщения законы истории, или эволюции общества, включая его возникновение (начало истории), развитие (развертывание всех потенций, заложенных в социетальную управляемую систему) и предвидимое в будущем если не исчезновение, то прекращение развития, или эволюционных, т. е. антиэнтропических, преобразований (конец истории), рассматриваются как независимые от того, в какой части Универсума возникает и развивается общество, если все общие необходимые и достаточные условия для социогенеза и эволюции социума (физические, химические и, как непосредственная предпосылка возникновения общества, биологические) в определенных границах не отличаются от земных. Возможность других, отличных от земных, условий возникновения жизни, а значит, в конечном итоге и общества, пока не доказана, несмотря на усиленные поиски и неоднократные обсуждения так называемых «внеземных цивилизаций» физиками и астрономами в течение второй половины XX в.

3 Различия между этими тремя уровнями теоретического обобщения истории не являются абсолютными, так как они не разделены непроходимыми перегородками. Предлагаемая тройственная классификация уровней теоретического обобщения истории имеет относительный или даже скорее прагматический характер (т. е. соответствующий реальной практике теоретических исследований в историософии и историографии). Но эти различия тем не менее достаточно очевидны и могут быть методологически обоснованы.

4 Как и прочие междисциплинарные подходы (или методологии), кибернетика возникла именно с целью содействия развитию более «мягких» наук (какими являются социально-гуманитарные дисциплины) за счет усвоения понятий и концепций более «жестких», в первую очередь фундаментальных: физики, химии, биологии и др., а также технических дисциплин, не говоря о взаимном оплодотворении общественных наук. Выполнение этой задачи делает междисциплинарные подходы незаменимым средством преобразования менее развитых дисциплин в зрелые науки. В отношении наук об обществе, включая историю, эту роль, по мнению автора, играет преимущественно (хотя не только) кибернетика (см. также примечание 6).

5 Конечно, в истории общества большое место занимают регрессивные, антиэволюционные (или деволюционные) процессы и явления, вызванные внесоциальными или социальными силами (природные катаклизмы, войны и т. п.), играющими, по крайней мере при определенных обстоятельствах, деструктивную роль. Развитие общества совершается, однако, преимущественно (если не только) за счет действия конструктивных сил, которые подчиняются определенным законам, характерным только для социума. Выяснить эти законы в их самой общей форме и означает построить теорию истории самого общего уровня, т. е. теорию «истории вообще» (см. также примечание 29**).

6 Мы имеем в виду законы развития более широкой, чем общество, области, которые только с этой точки зрения «надысторичны» в том смысле, что они являются более общими, чем законы истории только общества. А в более широком, общеэволюционном смысле они имеют не менее ярко выраженный исторический характер (см. раздел 4 и особенно Часть II, где эта проблема развивается в связи с вопросом о значении кибернетики для теоретических исследований в общественных науках).

7 Возможно и противоположное направление движения понятий и идей между науками, например, из биологии в технические дисциплины или из общественных в биологические, а в наше время - даже в физику, тем более в ее историю и философию (ярким примером может служить работа Т. Куна. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1975), хотя это противоположное заимствование ведет чаще всего к ошибочным толкованиям, если не к откровенно антинаучному подходу к смыслу и значению науки и ее истории.

8 Вопрос о превращения истории в науку требует рассматривать всю совокупность исторических дисциплин, вместе взятых, а не только историографию. Именно в целом вся эта группа дисциплин приобретает статус истинной науки благодаря разработке научной теории исторического процесса. Если же говорить конкретнее, то формирование такой теории должно, по нашему мнению, неизбежно привести к выделению в системе исторических наук новой дисциплины, которая включает высший и средний уровни обобщений, более высоких, чем стандартные, даже самые укрупненные исторические интерпретации в историографии. Эту новую дисциплину логично и удобно назвать историологией (см. также примечание 35). Аналогичная ситуация имеет место и в других комплексах дисциплин, например, в физических науках, где существуют более теоретические отрасли, подобно теоретической физике (не говоря о математической физике), и более близкие к эмпирическим проблемам разделы прикладной физики и физических технических дисциплин. То же самое можно сказать о химии и, в определенной мере, о биологии, а также о лингвистике, экономике и некоторых иных отраслях общественных наук, а в частности, хотя с некоторыми оговорками, и о социологии, продвинувшейся гораздо дальше, чем история, в направлении выработки теории общества, особенно при использовании кибернетики (социокибернетика) и иных теорий систем (ОТС, автопоэзис и др.).

9 Конечно, другой, не менее важной, но уже эмпирической предпосылкой научной теории истории было развитие исторической науки, или историографии (в смысле историоописания, а не истории науки истории). Последняя, однако, поставляет в основном фактологический материал, который позволяет получить только эмпирические обобщения с помощью индукции, а не каузальные, которые можно вывести лишь путем дедукции из более общих теоретических положений. Но последние являются не результатом обобщения эмпирических данных, а продуктом теоретических соображений, создаваемых путем, совершенно отличным от фактологических исследований и основанных на них эмпирических обобщений (см. об этом также в примечании 23). Этот путь теоретического творчества в отношении истории до сих пор был реализован преимущественно историософией. Вот почему развитие последней явилось важнейшей предпосылкой создания научной теории истории.

10 Речь идет об отсутствии не вообще теоретической компоненты в историческом знании, а именно корпуса теорий истории как единой теоретической системы, в основе которой лежала бы макротеория истории, позволяющая связать воедино менее общие теоретические подходы: от теорий среднего уровня (мезотеорий, таких как формационные, цивилизационные, миросистемные и иные концепции макроисторической динамики) и вплоть до частных исторических интерпретаций (микротеорий), принятых в историографии и представляющих собой низший уровень теории истории. Хотя создание такого корпуса в известной мере (с определенными ограничениями) можно начинать с разработки любого уровня обобщения исторического процесса, как это практически и делается, в частности, в современной России (см. упомянутые работы Л.Е. Гринина, И.А. Гобозова, Ю.И. Семенова), тем не менее завершить эту работу можно лишь на основе самой общей теории этого процесса, задача конструирования которой оказывается conditio sine qua nоn формирования указанного корпуса. Этой задаче и посвящены обе части данной статьи. Только после создания общей теории истории и формирования теоретического корпуса в целом, на что, естественно, уйдет колоссальный труд и огромное время целого отряда историков-теоретиков в будущем, историческое познание, весь комплекс исторических знаний сможет стать наукой в точном смысле этого слова. Историография не может ограничиться эмпирическим описанием прошлого и обязана дать объяснение полученной картине исторических явлений (состояний общества в прошлом) и событий, а это в конечном итоге невозможно сделать достаточно глубоко без самой общей теории исторического процесса как системы идей, которая, в свою очередь, на еще более высоком или общем уровне, должна быть основана на соответствующих философских принципах. Но в силу отсутствия научно обоснованной теории истории историки до сих пор вынуждены прибегать к эклектической (бессистемной) смеси различных философских и общественных (экономических, социологических, политических и т. п.) учений, причем часто не осознавая или, во всяком случае, слабо отдавая себе отчет, каких именно, и поэтому не представляя себе ясно общетеоретических оснований тех понятий, из которых они исходят в своих интерпретациях. Это относится, хотя в меньшей мере, и к историкам-марксистам, так как марксистская философия истории все еще не достигла необходимого научного уровня (см. ниже, в том числе примечания 13, 33). Вот почему можно говорить о недостаточном развитии теоретического аспекта всей историографии и о ее неполноценности как дисциплины с точки зрения требований, предъявляемых к науке.

11 Вклад философов и историков других стран, в частности Италии и Англии, в разработку секулярной историософии в эту эпоху был существенно меньше, даже с учетом трудов Вико и Г. Болингброка, а также историков Э. Гиббона, Т. Карлейля, Т. Маколея, Г. Бокля, подчеркивавших решающую роль прогресса знания в историческом развитии. Поэтому мы опускаем историософские идеи, разработанные в этот период в иных странах Европы, кроме Франции и Германии, так как задачей данного исторического обзора является лишь указание на принципиальные историософские источники научного подхода к теории истории, а не описание целостной картины теоретических подходов к истории, которые в прошлом были представлены - если не только, то, по крайней мере, преимущественно - философскими учениями. В связи с такой задачей можно ограничиться почти только философией истории в указанных двух странах как идеальным историческим примером, опуская и вклад историков этих стран в эпоху Просвещения, а также до нее и в начале XIX в., например, во Франции, таких как Ж. Бодуэн, Г. Мабли, Ф. Гизо, О. Тьерри, Ф. Минье, Ж. Мишле, А. Токвиль, а в Германии - как Ф. Шлоссер, Л. Ранке, Т. Моммзен, Я. Буркхардт. Все они на передний план выдвигали развитие знаний как ведущую силу исторического процесса.

12 Эта оценка взглядов просветителей-материалистов на историю в значительной мере объясняется также тем, что классики марксизма, как и мыслители, из взглядов которых они исходили или идей которых они опровергали (т. е. деятели эпохи Просвещения и представители немецкого классического идеализма, в ходе критики которых, как известно, формировались принципы марксистской историософии), обратили преимущественное внимание на так называемое «общественное сознание», под которым понимались в основном разные формы идеологии (религиозные и секулярные, включая философию), лежащие в основе политических, религиозных и иных учреждений, вместе с которыми они образуют, согласно Марксу, надстройку. Но при этом основатели марксизма и их последователи, включая советских марксистов, в теоретическом плане фактически игнорировали остальные формы знания (в том числе технические - практические и теоретические, а в конечном счете в целом научное познание природы) как неотъемлемую компоненту всех областей жизни общества, включая прежде всего сферу материального производства (и экономики вообще). Исключением являются лишь некоторые, не приведенные в теоретическую систему взгляды, например, на технику как воплощение мысли, на науку как производительную силу, другие отдельные замечания вроде знаменитого сравнения архитектора и пчелы, а также теория революций, не только не вписывающаяся в общую концепцию исторического материализма, но, как и остальные упомянутые идеи, прямо противоречащая его основополагающим принципам (см. также примечания 13, 26, 33).

13 У Маркса уже можно найти идею, что техника (являющаяся небиологической компонентой социального тела, или общественной телесности) представляет собой материализацию идеального. Об этом свидетельствует его замечание о машинах и прочей технике при капитализме: «Все это - созданные человеческой рукой органы человеческого мозга, овеществленная сила знания». (Мы опускаем здесь критику неверного утверждения, будто бы машины созданы только «человеческой рукой», а не также при участии машин и иной техники, и тем более утверждения, будто бы они выступают как «органы человеческого мозга», в смысле средства действия мозга человека на мир. Такие выражения являются типичным антропоцентризмом, пленником которого марксизм остался до конца. Эта черта серьезно препятствует в марксизме и строго научному подходу к обществу вообще, производству в частности, а потому и к исследованию законов истории общества). В этой связи, хотя лишь в частной форме оценки развития основного капитала, он говорит о превращении «всеобщего общественного знания в непосредственную производительную силу», о том, что «условия общественного жизненного процесса [т. е. материальные условия, а прежде всего техника] подчинены контролю всеобщего интеллекта и преобразованы в соответствии с ним» (Маркс и Энгельс. Соч. Т. 46. Ч. 2. С. 215). В новое время речь идет о знании в форме науки, что Маркс прямо и формулирует в той же работе, где указывается на зависимость эффективности производства в конечном итоге «от общего уровня науки и от прогресса техники, или (в смысле то есть. - А. Ж.) от применения этой науки к производству» (Там же. С. 213-214; см. также: Ойзерман Т.И. Материалистическое понимание истории: плюсы и минусы // Вопросы философии. 2001. № 1. С. 9-12, и Черковец В. Материально-техническая база общества // ФЭ. Т. 3. 1964. С. 364). Те же идеи можно встретить и у Энгельса. Этот аспект марксизма справедливо подчеркивает Т.И. Ойзерман в указанной статье, но с его критикой взглядов Маркса, особенно роли технического прогресса в истории общества, не во всем можно согласиться. А главное, ему не удается совместить исторический материализм с тезисом, что знание является «непосредственной производительной силой», к какой бы эпохе и каким бы общественным условиям и формам знания (в том числе научным) ни относить этот тезис. Лишь кибернетика дала возможность пролить новый свет на эти проблемы, представив их в гораздо более строгой научной форме, чем это было возможно до ее появления. Важно отметить, что в кибернетике применяется термин «информация» как научное - и при этом значительно расширенное (включая весь диапазон проявлений: от генетического до теоретического) - определение общего явления, представленного у человека в виде сознания (познания), ощущения и т. п., которые охватываются философским понятием идеального как частные формы этого последнего (при обсуждении значения кибернетики для историософии и, еще шире, для философии в целом). (См. также примечание 33.)

14 Гердер, ученик Канта, с его теорией истории стоит несколько в стороне от основной линии немецкой классической философии, хотя в ряде вопросов историософии он является, с одной стороны, типичным представителем Просвещения, признававшим за идеями решающую роль в истории, а с другой, предшественником Гегеля. Именно Гердер первым предложил общую схему универсальной эволюции мира (материалистическую по своему духу), в которой истории общества предшествовало развитие природы, в том числе косной материи (здесь он исходил из теории Канта о возникновении Солнечной системы). Эта схема была затем подхвачена и по-разному развита Гегелем и Г. Спенсером, выдвинувшим теорию универсального эволюционизма.

15 Критическая философия истории посвящена изучению не законов исторического процесса, наличие которых отрицается, а оторванных от онтологии истории гносеологических вопросов исторического познания, в особенности логики (как правило, неформальной), которую можно обнаружить в работах историков. При этом логика истории как формы познания рассматривается как нечто самостоятельное, независимое от объективного исторического процесса, поскольку или эта проблема игнорируется, или отрицается ее существование, или она решается с позиций идеализма, чаще всего субъективного. Критикуя идеи Р. Арона, французского представителя этого направления в философии истории, И.А. Гобозов совершенно верно замечает: «...Нельзя отрывать друг от друга гносеологию и онтологию. Теория познания (гносеология) без объекта познания перестает быть теорией...» (Гобозов И.А. Введение в философию истории. 2-е изд. М.: ТЕИС, 1999. С. 27.)

16 Конт О. Курс положительной философии. СПб, 1900. Т. 1. С. 21; цит. по: И.А. Гобозов, цит. соч., с. 61.

17 Плодотворная идея основателей позитивизма (как О. Конта, так и Г. Спенсера) о единстве социальных и биологических дисциплин была обоснована кибернетикой лишь в середине XX в. Конт также утверждал, что между всеми формами знания имеется глубокая внутренняя связь, хотя в его время было еще невозможно научно аргументировать это положение, явившееся в XX веке теоретическим обоснованием междисциплинарных методологий, в том числе кибернетики.

18 Социология, наряду с философией истории и историографией, конечно, также является одним из источников научной теории истории, так как и она внесла существенный вклад в подготовку такой теории. К сожалению, рамки статьи не позволили остановиться подробнее на этом вкладе и соответственно на истории социологии, особенно на истории социологических макротеорий (выше мы упоминали пока только О. Конта и Г. Спенсера). Но можно указать на главные моменты. Во-первых, кибернетический подход к теории общества исходит из положения, что статический (структурно-функциональный) и динамический (эволюционно-исторический) аспекты существования управляемой системы неразрывно связаны друг с другом, так что без одного нельзя объяснить другой (подробнее об этом в Части II). Это общее положение действительно и для общества как социетальной управляемой системы. Поэтому оба указанных аспекта необходимо рассматривать в их единстве, т. е. в рамках единой теории социума. Социология как теория преимущественно статического аспекта общества, пусть лишь современного, вследствие указанного положения исключительно важна для разработки теории истории. Во-вторых, теоретическая история по той же причине включает и историческую социологию (или социологическую историю, что то же самое), так как без изучения прошлых обществ в статическом аспекте, невозможно исследовать процессы их эволюционного изменения и выяснить законы, которым эти изменения подчиняются. В_третьих, хотя лишь для условий современных обществ, но социология в той или иной мере затрагивает и проблемы развития общества, а тем самым ставит вопросы об общих причинах эволюции всяких обществ, следовательно, и тех, которые существовали в прошлом. С точки зрения вклада социологии в разработку теории общества и истории, то, на наш взгляд, он состоит в особенности в изучении ведущей роли знания, мысли, идей как в статическом плане, так и в отношении динамики общества, т. е. в вопросах развития социальных структур и функций. Хорошим примером могут служить взгляды не только О. Конта, который, вопреки своему идеалу превратить социологию в социальную физику, придавал формам теоретического мышления (и убеждениям) решающее значение в жизни общества, но и П. Сорокина, склонявшегося к той же точке зрения о ведущей роли мысли в обществе. Например, в работе (неопубликованной раньше рукописи) «О так называемых факторах социальной эволюции» (П. Сорокин. Человек, цивилизация, общество. М.: Политиздат, 1992. С. 521-531) он, после рассмотрения многих факторов (физических, географических, биологических и т. п.), вслед за многими социологами приходит к выводу, что специфическое отличие социальных явлений и соответственно факторов эволюции социума заключается в мире понятий, в логическом взаимодействии людей на основе понятий (Там же. С. 527), откуда следует вывод: «Так как сущность социального процесса составляет мысль, мир понятий, то, очевидно, он же и является основным первоначальным фактором социальной эволюции» (Там же. С. 531, выделено П. Сорокиным). В той же статье П. Сорокин ссылается на ряд замечательных высказываний этого рода у таких известных социологов и философов, как О. Конт, Г. Зиммель, Э. Дюркгейм, Г. Тард, Е. В. Де-Роберти, Л. Гумплович, Л. Уорд и многие др. Так, О. Конт, с самого начала выдвинувший гениальную мысль о единой науке об обществе, которую он и назвал социологией, определив ее как «науку о порядке [т. е. структурах и функциях. - А. Ж.] и прогрессе (эволюции) общества» (Там же. С. 522), считал, что «идеи управляют миром» и что «весь социальный механизм опирается в конце концов на мнения людей» (Там же. С. 527; в предшествующей ссылке приведен другой перевод того же высказывания). Л. Уорд писал: «...Человеческое общество является исключительно продуктом разума человека и незаметно явилось вместе с развитием мозга» (Там же). Еще дальше заходит в своей формулировке тезиса о приоритете идеального Е.В. Де-Роберти, придавший этому несколько односторонне сформулированному тезису самую крайнюю форму, в которой, однако, пробивается глубокое прозрение, хотя и не выраженное достаточно ясно: «Творить понятия и есть высшая цель всех подлинных обществ. Абстракция и социальное сохранение есть в строгом смысле слова синонимы», «абстракция (то есть мир понятий) есть подлинное ipsum fundamentum [самое основание] социального порядка, глубокая основа, на которой держится продолжительность, сила и могущество человеческих обществ» (Там же, курсив наш. - А. Ж.). С кибернетической точки зрения это утверждение верно, если его понимать как указание на связь познания с борьбой общества с энтропией, следовательно, как минимум за самосохранение, если не за саморазвитие (самоусложнение). Как видно даже из этих немногочисленных примеров, весь комплекс такого рода аргументов, выдвинутых социологами в доказательство решающей роли в жизни и развитии общества именно идеального фактора, причем в специфически человеческой форме логического мышления понятиями (и поэтому, как добавляет в той же статье Сорокин, в виде членораздельного, преимущественно звукового и затем также письменного, языка), заслуживает самого тщательного рассмотрения, глубокого критического анализа и пересмотра (переосмысления) с точки зрения основанной на кибернетических принципах единой теории общественной системы и ее эволюции. Социология вносит немалый вклад в более детальную разработку основного утверждения этой теории, что идеальный фактор, или информация является ведущей, решающей, главной силой общественного развития. Но кибернетическая теория общества отличается от социологических теорий родственного характера: не только более обобщенным подходом к этому вопросу, но и еще одной очень важной чертой. Признавая всю важность взаимосвязи людей путем обмена информации (понятиями, мыслями, идеями) в жизни общества и объясняя с более общей и более строгой научной точки зрения значение этой связи как средства управления, кибернетический подход, однако, добавляет второй специфически социальный (или, в более широком смысле, социетальный) признак, отличающий общество от биологического мира с точки зрения результатов этого управления: превращение мысли в материальные формы как способ или инструмент борьбы с социетальной энтропией. Причем речь идет об овеществлении не только человеческой мысли, а любой информации, в том числе и о той, которую создают и используют технические устройства (например, компьютеры). В приведенных выше формулировках социологов явно выступает центральный недостаток одностороннего тезиса о превалирующем значении логической мысли - отсутствие принципа ее материализации. Эта проблема овеществления знаний, информации, мысли в самом общем теоретическом виде сформулирована в данной статье в Части II, но она крайне сложна и нуждается в детальной разработке, которая является одной из ближайших задач автора. Можно лишь добавить, что социологи давно заметили явление овеществления, материализации, воплощения мысли, идей, но не сумели придать своему открытию общего теоретического характера. В той же статье, исходя из приведенных формулировок социологов о сущности общества и из прекрасной мысли Г. Тарда, что все материальные элементы общества - это «застывшая мысль» (Там же. С. 529), П. Сорокин делает выводы, прямо приближающиеся к кибернетической теории материализации информации. Нетрудно увидеть, что при этом он руководствуется приведенным тезисом Г. Тарда. Так, из принципа тождества общества и мира понятий (мысли) он делает следующий вывод: «Едва ли эта точка зрения может быть оспариваема, ибо указать другое нечто, радикально отличающее мир животных от мира человеческого, в высшей мере трудно. Если же это «нечто» и было бы указано, то при достаточном анализе видно было бы, что оно само обусловлено знанием, идеями, т. е. миром понятий» (Там же. С. 528). Видимо, Сорокин еще не решил, что такое это «нечто» и какое значение оно имеет в жизни и развитии общества по сравнению с самими идеями, обусловившими (т. е. породившими) его. Точнее говоря, он вслед за Тардом, все в обществе видит как «застывшую мысль». Это выражено в его общем выводе, что «человеческое общество, вся культура и вся цивилизация а конечном счете есть не что иное, как мир понятий, застывших в определенной форме и в определенных видах» (Там же). Этот мир застывших понятий остается в его теории нерасчлененным, аморфным, объединяющим не только материальные компоненты общества, но и знания, благодаря которым функционируют эти компоненты и составленные из них структуры общества. Это ярко проявляется в примерах, которые он приводит в подтверждение все той же мысли Тарда, что мысль, или в его терминологии, мир понятий представлен всюду в обществе: «...Оглянитесь вокруг себя, и вы его (мир понятий. - А. Ж.) увидите всюду!! Вот, например, фабрика со сложнейшими машинами, вот школа, университет, академия, вот больница, построенная сообразно научным требованиям, вот почта и телеграф и т. д. и т. д., - разве все это не застывшая мысль? Разве все эти фабрики и заводы, больницы и школы, дома и одежда и т. д. сами собой создались? Разве все это предварительно не было в виде мысли, хотя бы в головах их изобретателей? Разве все это, что теперь мы относим к культуре, не есть так или иначе выразившийся мир понятий?» (Там же). Если имеется в виду материальная культура, то приведенное высказывание совершенно верно с точки зрения кибернетики. Хотя принципиальное отличие сорокинской, вообще социологической мысли от кибернетического подхода состоит в том, что она ставит акцент на том, что материальный мир общества есть застывший (овеществленный) мир понятий (идей), то есть материализация идеального фактора, тогда как эволюционная кибернетика не меньшее значение придает второй отличительной черте социума - преобразованию знаний (понятий) в материальные явления, причем преимущественно небиологического характера (т. е. в технику). Иными словами, у П. Сорокина и других социологов нет ясного понимания двух важных вещей. Во-первых, того, что речь идет о превращении идеальных явлений именно в материальные. Это показывает приведенная цитата, а также следующее высказывание, где, наряду с храмами, церквями перечисляются «обряды, молитвы и заклинания» и утверждается, что «весь культ с этой точки зрения есть застывшая, выразившаяся вовне религиозная (а тем самым научная (?). - А. Ж.) мысль» (Там же. С. 529), и, наконец, рассуждение об искусстве как о явлении, которое «обусловлено знанием (миром понятий)». Перед нами теоретическая путаница, где влияние понятий на материальную жизнь общества (преобразование их в материальные формы) смешивается с их влиянием на другие формы идеальной стороны общества. Во-вторых, даже в случае феномена материальной инкарнации (воплощения в физические формы) знаний, идей, понятий, информации, нет выделения, как самого важного факта, того, что такая «застывшая мысль» представлена в том числе неорганическими формами ее воплощения, какой является техника. Тем не менее понимание, что и техника является воплощением идей, знания, является крупным шагом социологии в макротеории общества и поэтому, как следствие, также в общей теории истории. Стоит целиком привести соответствующий текст, в котором П. Сорокин прямо оспаривает основополагающий тезис философии истории К. Маркса и который поэтому представляет особый интерес в связи с идеями кибернетической интерпретации исторического процесса, ярко демонстрируя вклад социологии (в частности, социологической макротеории) в подготовку научной теории истории. Правда, и приводимое ниже рассуждение еще раз демонстрирует также и путаницу мысли Сорокина, не различающего материального воплощения мысли (мира понятий, т. е. рациональной мысли) в технике и ее отражения в других формах идеального: «Что же касается, наконец, всей техники, всей практики индивида или данной общественной группы, поведения, нравственности, права, форм общественной и политической организации, «сил и орудий» производства (это уже цитирование Маркса. - А.Ж.) и т. д., - все это обусловлено миром понятий и представляет ту или иную его трансформацию. Это положение, несмотря на противоположное утверждение марксизма, может быть подтверждено всей историей политических организаций, техники, нравственности и права и ежедневным опытом каждого. Машины, прежде чем принять «материальное» бытие, должны уже иметь «логическо-психическое» существование в мысли ее изобретателя, а не наоборот. Это ясно. То же относится и ко всей технике, и ко всем «орудиям» производства. Все это, по остроумному выражению Тарда, «застывшая мысль». Фабрики и заводы, паровые и электрические двигатели, та или иная форма жилища, характер или состав пищи, форма одежды и вообще весь материальный быт, в конце концов, являются застывшей мыслью современной или предыдущих эпох» (Сорокин П. Там же. С. 529). С оценкой техники как застывшей мысли нельзя не согласиться. С точки зрения эволюционной кибернетики можно лишь дополнить, расширить и глубже теоретически обосновать этот тезис. В этом плане, по крайней мере, отчасти верно и обоснование упоминаемого Сорокиным «закона запаздывания» Де-Роберти, который состоит в том, что «наше знание опережает миропонимание, миропонимание - искусство, все вместе взятые - практику, быт. И действительно, не было бы ни одного переворота, прежде чем соответствующий психический переворот не был сделан. Религия всегда отставала от науки, а практика (техника, общественная организация и т. д.) - бесконечно далека еще от мысли... Очевидно, что если бы мысль не была первичным фактором или же была бы следствием другого социального фактора, то подобного «опережения» ею (всех) других форм социальности не могло бы быть; и обратно, то, что во временной последовательности наступает более поздно, то, очевидно, не может быть причиной события, наступающего раньше его. Так как изменение практики, быта, в частности, способов и орудий производства, а равным образом и всей правовой и политической организации наступает лишь после соответствующего изменения в психике, в идеях, в знаниях и в убеждениях и без этого предварительного психического изменения оно не может наступить, то очевидно, что эта материальная революция не может быть причиной психической, а может быть только ее следствием: оно только как бы символ, выражающий это психическое изменение (Там же. С. 531). Заметим, что окончание последней фразы, вроде бы сводящее значение материальной революции к психическим изменениям, само является символом или показателем того, что П. Сорокин, как и другие социологи, не сумел понять величайшего значения преобразования идеальных форм (т. е. знания, мысли вообще, ее логических форм, понятий, в частности) в материальные как главной основы существования социума (т. е. общественного бытия в дословном смысле, как неразрывного единства идеального и материального, а не в искаженном марксистском толковании как только материального аспекта жизни общества) и как движущей силы его развития, или, что то же самое, как основного закона, управляющего социетальной эволюцией, т. е. историей в целом.

Подытожим. На основании приведенных высказываний ряда ведущих социологов о сущности общества и выводов из них относительно техники можно прийти к двум выводам о вкладе социологии в общую теорию общества и тем самым в создание научной теории истории. Во-первых, можно сказать, что хотя социологическая макротеория не развилась до уровня полной и всесторонней теории общества, какую позволяет сделать только кибернетика (это снова проявление выдвинутого нами принципа, что для создания общей теории общества надо выйти за пределы общества), тем не менее она существенно приблизилась к единой теории социальной системы, включая и теорию ее развития. Во-вторых, хотя в трактовке П. Сорокина упор сделан на частный вопрос о роли именно рационального мышления (мира понятий, знания и мысли именно в рациональной форме - ограничение, которое подчеркивает ведущую и наиболее отличительную, специфическую компоненту человеческого познания, которое, однако, не ограничено только рациональной формой), тем не менее даже в такой, частной постановке вопроса скрывается также более общий принцип об определяющей роли вообще идеального фактора в жизни и эволюции общества. При этом подходе возможен еще один вывод - его можно рассматривать как третий, вытекающий из второго, - а именно, что ведущее значение рациональной мысли в возникновении и развитии материальных элементов общества точно так же в частной форме выражает другой общий принцип, а именно превращение идеального в материальное, как важнейший момент в социетальном бытии в целом и в истории социума в частности. Этот вывод, имеющий столь важное значение в эволюционно-киберне-тической единой теории общества, в социологии не был сделан, как не была выдвинута на передний план трансформация идей именно в технику (возможно, из-за оппозиции марксистскому тезису, слишком прямолинейно и упрощенно подчеркивавшему ее значение в качестве доказательства приоритета материального по отношению к идеальному). Тем не менее перечисленные социологические макротеоретические обобщения прямо подводили к этой идее. И все же нельзя не констатировать еще раз, что только кибернетика смогла придать социологическим макротеориям достаточно строгий научный статус и необходимый для этого еще более широкий характер при помощи - я не устану это повторять -трансценденции, т. е. выхода в надобщественное (и поэтому надысторическое) теоретическое пространство.

19 Впрочем, такой же ненаучный, идеологический характер носит и так называемая «теория полезности», которая, вопреки противоположным утверждениям ее сторонников, не является, как указывает Джоан Робинсон, основанием современной экономической теории со всем ее математическим аппаратом (см.: Joan Robinson // Economic Philosophy. 1962). С наиболее глубокой точки зрения даже современная экономическая теория не имеет теоретического обоснования. Такое обоснование дается только кибернетикой, которая рассматривает экономику как сферу борьбы общества (как неизолированной, далекой от термодинамического равновесия системы) с материальным аспектом собственного разрушения. Это разрушение или дезорганизацию в физическом плане допустимо рассматривать как рост энтропии, а борьбу против этой тенденции - как борьбу с энтропией (хотя вопрос об энтропии является гораздо более сложной проблемой, которая уже полтора века служит предметом споров даже в среде физиков, не говоря о химиках и биологах, предлагающих собственные толкования, отличные от чисто физических, тем более о социологах, которые также используют теперь это понятие).

20 Конт и особенно Спенсер положили начало биологическому подходу к социологии и истории. Так как, согласно кибернетике, биосистемы, прежде всего живые организмы, являются ближайшими «родственниками» социосистем и поскольку и до сих пор первые изучены много лучше, чем вторые, не удивительно, что постоянно делаются попытки использовать аналогию общества с организмом (или, что ближе, с надорганизменными системами типа животных сообществ как наиболее ярких выражений биологической «социальности») и соответственно истории - с биологической эволюцией. Эта на деле очень глубокая аналогия ошибочна лишь в той мере, в какой различаются между собой биологические и социетальные (присущие только социуму) формы и способы реализации законов существования и развития управляемых систем, о чем, естественно, не могли знать в прошлом сторонники биологизаторского подхода к теории общества и истории. (Но после возникновения кибернетики игнорирование ее принципов выглядит уже довольно странным.)

21 Идеализм позитивистов - в тех случаях, когда он имел место - оказывался лишь внешней привеской к позитивизму, ибо признание закономерности мира уже есть начало движения к материализму. Не случайно классики марксизма рассматривали даже объективный идеализм Гегеля как материализм, поставленный на голову, и поэтому считали возможным преобразовать его идеалистические концепции, в особенности в области теории истории, в материалистическую форму. Потенциал такого преобразования кроется и в историософских концепциях субъективного идеализма, но в этом случае задача материалистического истолкования его принципов или наблюдений становится одновременно и проще, и сложнее. Его легче критиковать, чем объективный (абсолютный) идеализм, в вопросе о сущности законов истории, так как с субъективно-идеалистической точки зрения невозможно объяснить, почему научное познание неизбежно выражается в форме установления законов: ни «удобства», ни «договор» (конвенциализм) ничего не объясняют, так как нельзя ответить на вопрос, почему формулирование знаний в виде законов «удобнее» (например, в плане упорядочения фактов), чем иные подходы (для ответа на эти вопросы надо знать устройство мозга и способы мышления, а все это до сих пор далеко от точного научного знания), или почему ученые между собой договорились о признании именно таких, а не иных законов (эти чисто психологические, притом вненаучные утверждения не могут служить основанием философской теории познания). Но, с другой стороны, часто труднее рационально осмыслить в научной форме конкретные наблюдения, сделанные субъективными идеалистами в отношении вопросов истории, касающихся роли человека как субъекта исторического процесса (хотя уже не единственного в этой роли со времени появления машин и тем более сложнейших технических систем типа роботов, обладающих собственным информационным обеспечением в виде компьютеров).

22 Промежуточным теоретическим «этажом» в метатеоретическом пространстве между общей теорией истории и философией служит кибернетика, которую можно рассматривать не только как особую науку широкого характера и междисциплинарную методологию научных исследований, но также как плюридисциплинарную философию, охватывающую не одну, а несколько областей научного познания, в отличие от унидисциплинарных философий, таких, скажем, как философия физики, лингвистики, биологии и т. п.

23 Марксизм с самого начала поставил перед собой задачу создания научной философии. Это - верная цель, если под ней понимать обоснование философии научными понятиями. Но она ошибочна, если стремиться превратить философию в науку (что эксплицитно выражено, например, в термине «философские науки», принятом в классификации наук в Советском Союзе и сохранившемся в современной России), так как это contraditio in adjecto. Философия и наука - в принципе различные способы познания, так как в философии имеется только теоретический корпус, но отсутствует эмпирический корпус, в отличие от науки, статус которой требует оба корпуса. В силу этого в философии, в отличие от науки, нет процедуры, которая бы связывала теории с фактами и позволяла - путем вывода из теории следствий эмпирического характера - удостовериться сенсорно в существовании таких следствий в виде ожидаемых фактов, которые, как бы ни были они «теоретически нагружены» (согласно широко принятому в современной философии науки выражению), все же всегда обладают свойствами, доступными восприятию органами чувств путем прямого или опосредованного инструментами наблюдения и потому существенно независимыми ни от какой философской или научной теории. Эмпирические свойства отличаются этим от сущности явлений, проявляющейся в их теоретических чертах (т. е. необходимых каузальных связей между ними), которые в принципе ненаблюдаемы. Поэтому даже самая совершенная материалистическая философия, использующая наиболее передовые достижения науки, не может сама по себе служить доказательством верности основанной на ее принципах теории истории. Для научного обоснования теоретическая наука об историческом процессе (историология: см. примечание 35) должна быть достаточно тесно связана с историографией как эмпирической наукой о том же процессе, чтобы благодаря этому не только проверять свои теоретические положения их соответствием фактам и служить основой для разработки методологии исторических исследований, но и, более того, иметь практическое значение, выражающееся, как и у всякой науки, в допускающих проверку предсказаниях эмпирического характера (в частности, будущего хода истории). Именно на это должна претендовать научная историология, если она стремится стать в один ряд с другими науками, особенно с науками о природе. (См. также примечание 32.)

24 Мы надеемся в не слишком отдаленном будущем написать статью с достаточно полным анализом достоинств и недостатков исторического материализма, рассматриваемых с позиций кибернетической историософии.

25 Разработка научной теории истории, по нашему мнению, невозможна без учета, прежде всего, принципов кибернетики, выдвижение которых в свою очередь потребовало (в качестве предварительного условия) прогресса во многих науках, в том числе в теории информации и технической теории управления сервомеханизмами, т. е. сложными машинами в виде автоматических систем.

26 Между прочим, Маркс подходил к вопросу о значении знаний в обществе вовсе не так односторонне, как это характерно для истмата, по крайней мере, классического советского периода, хотя, конечно, его учение о сравнительной роли идеального и материального в истории содержит ряд глубоких внутренних противоречий, которые, однако, при этом не тривиальны, а крайне интересны и потому поучительны.

27 Достаточно вспомнить запрет, наложенный в Советском Союзе в течение десятилетия (с 1948 по 1957 гг. включительно) на публикации не только по генетике, но и кибернетике (что казалось странным даже с идеологических позиций марксизма) как «буржуазные лженауки». Нет сомнения, что эта политика в области науки также явилась серьезным тормозом, помешавшим дальнейшему углублению принципов исторического материализма на современном этапе развития фундаментальных наук о природе и связанных с ними технических дисциплин и междисциплинарных подходов (методологий научного исследования).

28 Это не значит, что, например, советские (да и другие марксистские) философы не внесли в истмат много новых интересных наблюдений и обобщений, все богатство которых, безусловно, необходимо использовать при разработке научной теории истории.

29 Ограничение возможности преобразования историософии в научную теорию относится, как отмечено, и к материалистической философии истории, не говоря об идеалистической историософии, которая неизбежно игнорирует важнейшие достижения современной науки и поэтому не может привести к созданию научной теории истории даже в том случае, если она исходит из принципов объективного идеализма, признавая реальность исторического процесса и познаваемость его закономерностей. Что же касается историософских учений, основанных на субъективном идеализме, то им тем более закрыт путь к превращению в научную теорию. Это однако не означает, что субъективно-идеалис-тические работы не содержат немало полезных соображений (особенно в отношении активной роли идей в истории и человека как ее субъекта), которые - при соответствующей реинтерпретации - могли бы быть инкорпорированы в научную теорию истории.

30 Исключение составляет лишь история философии в той мере, в какой она является отраслью историографии как эмпирической науки.

31 Приведенные характеристики философии в ее сопоставлении с наукой ни в коем случае не означают негативного отношения к философскому методу познания и созданным на его основе философским дисциплинам. Напротив, эта форма познания не только предшествует научной, но и неизбежно сопутствует ей в качестве метода разработки теории, необходимого в начальной фазе на каждом новом шаге (или витке) развития теории в любой науке.

32 Способность истории к научным предсказаниям можно понимать и в менее масштабном смысле, а именно, как предсказание еще не обнаруженных - из-за отсутствия в прошлом необходимой для этого теории истории и соответствующей методологии - сторон исторического процесса (такой подход - как один из возможных - к пониманию предсказательной силы истории предлагает Н.С. Розов. Теоретическая история - место в социальном познании, принципы и проблематика // Время мира, Вып. 1. 2000). Однако этот способ проверки теории, вполне работоспособный в физике, представляется в истории менее эффективным, так как историки, будучи по своей природе всеядными, стремятся в любом случае как можно полнее восстановить по источникам сколько-нибудь важные факты (об их существенности, если не об их истинном значении, можно судить на основании опыта изучения истории и даже просто здравого смысла) при описании прошлого состояния обществ и имевших место событий. Кроме того, это «предсказание» касается только прошлого, то есть уже свершившегося, а не будущего, а потому может оказаться результатом намеренной подгонки теории к фактам (аналогичной подгонке фактов к теории), что далеко не то же самое, что улучшение теории путем ее исправления в соответствии с конкретикой (этот сложный вопрос о связи между теорией и эмпирией нет возможности подробно развить в данной статье). А самую надежную верификацию теории, описывающей не статику (как в физике), а динамику (эволюцию) общества, какой является исторический процесс, представляет собой правильный прогноз будущего. (См. также примечание 23.)