Философский синтез Аристотеля

Размещено на http://www.allbest.ru/

Философский синтез Аристотеля

Соколов В.В.

Разделы исследовательского курса «Историческое введение в философию», следующие за разделами «Стержневая проблематика платонизма», опубликованы в журнале «Философия и общество», 1999, № 2. Автор повсюду следует концепции субъект-объектной сути философии, потребовавшей изменения ряда распространенных парадигм и разработки иных. Весь курс носит не персональный, а проблемный характер, но ключевые философы, каковыми в античности были Платон и Аристотель, потребовали концентрации их проблематики в одном месте (хотя, разумеется, обращение к ней фиксируется как в предшествующих, так и последующих разделах).

Проблемное изложение древнегреческой философии, объединяющее идеи нескольких философов, легче осуществить лишь по отношению к ранним, досократовским и даже доплатоновским философам, от которых дошли до нас отдельные фрагменты и краткие изложения их идей (доксография). Философские же размышления Платона, дошедшие до нас в больших произведениях, - во многом итог предшествующих - потребовали их выделения в несколько отдельных проблемных очерков. Такое изложение закономерно в отношении ключевых философов, идеи которых трудно и просто невозможно «растворить» в мыслях их предшественников. И Аристотель здесь по итоговому содержанию своих идей и интерпретации всех предшествующих еще более значительная фигура, чем Платон.

Философия Аристотеля в целом стала огромной пограничной вехой между ее классическим периодом, когда были сформулированы все ее важнейшие идеи, и эллинистической, а затем и римской эпохами, когда характер философствования в его различных аспектах стал существенно другим. Множество трудов посвящено философскому развитию великого мыслителя, выявлению его отношения к предшествующим учениям и взаимозависимости его собственных произведений, как и их сложного состава (в особенности «Метафизики»).

С большим основанием философскую жизнь Аристотеля можно делить на два периода. Первый из них - «ученический» - протекал в Академии Платона (367-347), когда способнейший его ученик писал диалоги в духе учителя, от которых сохранились только фрагменты и отдельные описания их содержания. В частности, здесь сообщается, что, усвоив концепцию идей учителя, ученик уже тогда принимал ее не безоговорочно, а критически.

Поразительную работоспособность и интенсивность творческой мысли и деятельности Аристотель проявил, когда после смерти Платона покинул Академию, сменил несколько мест проживания, вернулся в Афины, где основал знаменитый Ликей, которым руководил (334-323) почти до самой смерти. Именно в этот период Аристотель создал все те эпохальные произведения, в которых изложено его многогранное учение. Впрочем, в историографии античной философии нередки мнения, что в эти произведения сделали значительный вклад последователи Аристотеля - Теофраст и другие. В дальнейшем мы в различной связи будем обращаться к ним. Сейчас же называем только те, которые показательны уже своим названием.

Например, первая и вторая «Аналитики», где. автор сформулировал то великое учение, которое впоследствии стало именоваться логикой. Огромная методологическая устремленность Аристотеля подводила итог не только платоновских, но и предшествующих стремлений философов к аналитическому объяснению и прояснению сложных объектов и явлений природного и человеческого мира.

Главное произведение Аристотеля, «Метафизика», наиболее сложное по своему составу (и происхождению), как известно, самим автором чаше именовалось «Первой философией», ибо трактовало наиболее общие ее вопросы. Как уже для самого Стагирита, а тем более для философии грядущей эллинистической эпохи весьма знаменательно стихийное, можно сказать, переименование «Первой философии» в «Метафизику» («Сочинения, идущие после физики»). Оно произошло, как полагают некоторые историки античной философии, в знаменитой библиотеке Александрии, куда попали какие-то произведения Аристотеля (в то время как основной их корпус длительное время хранился в погребе наследников Нелея, ученика Теофраста, друга и преемника Стагирита). Это название окончательно закрепилось при первом издании всего аристотелевского корпуса Андроником Родосским в I в. Действительно, уже эволюция самого Аристотеля и тем более его последователей, обычно именуемых перипатетиками, свидетельствует об усилении интереса к более конкретным областям науки, оттесняющим на задний план максимально общую теорийную философию.

Не лишне указать здесь на «просветительскую» роль Ликея, окончательно оформившегося при Теофрасте, руководившем Ликеем до 287 г. Лекции, читавшиеся здесь (по-видимому, вечерние, «экзотерические»), посещало много сотен слушателей.

Характерно также, что третий схоларх Ликея Стратон, принимавший участие в организации Александрийской библиотеки, особенно ценивший натурфилософию (и демокритовскую), проявивший даже склонность к экспериментированию, получил в древности прозвище Физика.

Очевидно, «позитивистская» тенденция - от чисто теорийного знания к более конкретно научному - отражала определенные особенности уже тогдашней цивилизации, изменения в сознании многих людей, накопление и углубление знаний.

В этом контексте существенно сравнить Академию Платона и Ликей Аристотеля. Научная компонента первой, можно сказать, исчерпывалась математикой, и платоновская школа, как бы подхватившая эстафету от пифагорейской, более чем любая другая, способствовала развитию этой науки - вплоть до итоговых произведений элементарной математики Евклида. Дальнейшее углубление этой науки (имевшей несколько выдающихся математиков и после Евклида) в античности было невозможно, поскольку экспериментальное естествознание исключалось рабовладельческой цивилизацией античности.

Математические занятия специально не привлекали Аристотеля и не имели значительных поборников в Ликее. Но здесь были широко представлены занятия различными вопросами естествознания. Достаточно напомнить, что важнейшее произведение Стагирита называется «Физикой», примерно так именовались и сочинения досократовских физиологов. Но аристотелевское произведение, можно сказать, фундаментально (восемь книг, в которых затронуты и некоторые идеи «первой философии»), а к нему непосредственно примыкают такие основательные произведения, как «О небе», «О возникновении и уничтожении», «Метеорологика».

Не меньшую, если не большую, роль придавал Аристотель, а за ним и Теофраст, изучению живой природы. Отсюда важнейшие биологические сочинения Стагирита - «История животных» и другие, составлявшие раздел физических вопросов и конкретизировавшие натуралистическое понимание жизни. Здесь не лишне напомнить, что к тому времени существовала длительная медицинская традиция, связанная со школой Гиппократа, о которой говорилось выше. Сам же Аристотель, сын врача, принадлежал к медицинскому роду.

К физическим сочинениям Аристотеля часто относят и произведение «О душе». Подобно Платону, уже в начале его автор подчеркивает огромную трудность достичь здесь достоверных знаний. Рассмотрев многие предшествующие воззрения относительно души, в отличие от своего учителя, Аристотель подчеркивал роль телесного, физиологического компонента, проявляющегося в ее жизнедеятельности как у животных, гак и у человека. Но все же главное содержание этого понятия определяется вниманием к психической и познавательной деятельности души в человеческом микрокосме. «Думается, что познание души много способствует познанию всякой истины, особенно же познанию природы. Ведь душа есть как бы начало живых существ» («О душе», I 1). И даже более того - «некоторым образом душа есть все сущее» (там же, III 8). Так трансформирована древнейшая идея единства микро- и макрокосма.

Исследование человеческой души было продолжено в размышлениях Аристотеля о личности человека как общественного существа в его «Никомаховой этике» и двух других этических произведениях. Но поскольку человек таков, в них содержатся и различные вопросы макрокосма человеческой цивилизации (например, экономические). Специально же вопросам общественной жизни посвящена солидная «Политика». Художественное творчество древнегреческих поэтов и писателей рассмотрено в «Поэтике».

В названных и других произведениях Аристотель, можно сказать, охватил все стороны древнегреческого знания классической эпохи. Отсюда частые квалификации его как великого энциклопедиста античности, который учел в своих произведениях все идеи и учения предшествующих философов и многих писателей. Выше мы уже встречались с одним из «энциклопедистов» из числа софистов - Гиппием. Аристотеля, конечно, невозможно с ним сравнить по широте, ни тем более по глубине разработки многократно усложнившегося и углубившегося знания и культуры древнегреческих полисов. Но грекоязычный термин «энциклопедист» не очень-то корректен по отношению к философии и науке Аристотеля. Напомним, что французские просветители XVIII в., группировавшиеся вокруг «Энциклопедии» Дидро и Даламбера, отвергавшие метафизику предшествовавшего и современного им века, заменили ее рассмотрением конкретных вопросов науки и философии (в порядке алфавита). Аристотель же иногда трактуется как систематизатор предшествующей и современной ему древнегреческой философии и науки, но систематизация нередко толкуется как некая совсем не творческая «бухгалтерия» предшествующих идей и учений. Аристотелевский же корпус произведений содержит глубоко творческий синтез этих идей и учений, синтез, требовавший иногда уточнения и переосмысления некоторых терминов предшествовавших философов (например «семена» Анаксагора на «гомеомерии», т. е. «подобночастные»). Но еще более важны термины, введенные самим Аристотелем, создавшим одну из самых великих - и, в сущности, первую - систему метафизики, охватившую все природное и человеческое бытие.

Эпохальность деятельности великого Стагирита определялась и тем, что развитие знаний к его времени потребовало определения соотношения философии с умножавшимися науками о природе, о человеке и обществе, а в процессе такого определения и уточнения самого состава усложнявшейся философии.

Научное (эпистемное) знание различается у Аристотеля по своей ценности, определяемой их трудностью, степенью абстракции. Наивысшее место занимают теорийные науки. В нашей литературе они обычно именуются теоретическими, что, однако, приобретает во многом модернизаторский смысл, ибо эти науки у автора «Метафизики» обладают самодовлеющим содержанием. Теорийность означает здесь чистую умозрительность.

Начальную из этих наук составляет первая философия, иногда именовавшаяся Аристотелем и просто философией (а также Софией - мудростью). Она трактует максимально общие принципы, начала (archai), а также причины (aitiai) бытия, сущего, далее всего отстоящие от чувственных восприятий, трактуемые как пребывающие вне материи. Если Парменид сформулировал единственное понятие античувственного бытия, Платон трансформировал его в мир идей, то Аристотель еще более его дифференцировал и обосновал. Четкое определение предмета первой философии открывает четвертую книгу «Метафизики»: «Есть некоторая наука, которая рассматривает сущее (бытие) как такое и то, что ему присуще самому по себе. Эта наука не тождественна ни с одной из частных наук», каждая из коих трактует сущее в каком-то одном аспекте.

Постигаемые чистым умом сверхприродные начала бытия, которые нам предстоит раскрыть, - главное выражение любознательности людей, особо одаренных личностей, ибо только постижение философии образует подлинного человека.

Здесь необходимо подчеркнуть, что греко-римская античность (как и любая древность) воспринимает человека в принципе внеисторически (хотя многие сюжеты мифологии сохраняли разнообразные реликты доцивилизационного сознания людей). Отсюда и толкование философии как результата изумления людей перед непонятными для них феноменами, как это утверждал Платон («Теэтет», 155d). Аристотель продолжил эту идею, открывая свою «Метафизику», как уже отмечалось, утверждением, что «все люди от природы стремятся к знанию», что философия - дочь удивления, и люди «начали философствовать, убегая от незнания». Стагирит, как увидим, отличал наличие таких наук, которые приносят практическую пользу людям, но (первая) философия - наивысшее выражение достоинства человека, ибо «все науки более необходимы, нежели она, но лучше нет ни одной» («Метафизика», I 2).

К теорийным наукам Аристотель относит и математику. Правда, не столько ее конкретные разновидности, как геометрия, арифметика и тем более музыка (числовые отношения гармонии), астрономия, механика, относящиеся к специальным областям бытия, а некую «общую математику», которая имеет отношение ко всем областям сущего и тем самым близка к первой философии, хотя в отличие от нее вневременные, неподвижные объекты «общей математики» все же тоже материальны. Можно думать, что под «общей математикой» Стагирит разумеет то, что в других произведениях и случаях именует категорией количества. Впрочем, понятие обшей математики могло отражать и осознание Аристотелем того факта, что музыка, астрономия и механика невозможны без арифметики и геометрии.

К теорийным наукам Аристотель относит и физику, именуя ее «второй философией». В отличие от первой философии и от обшей математики физика изучает подвижные предметы, конкретное бытие, в определенной мере доступное и чувствам. Однако главное ее содержание уясняется чистым умом, и между первой и второй философией, метафизикой и физикой имеются проблемные пересечения. Теорийность же физики, по Аристотелю, в сущности, выражает факт отсутствия у нее конкретных выходов в производственную практику в силу преимущественной умозрительности и во многом антропоморфности ее положений.

Непосредственное отношение к человеческой жизни имеют две другие разновидности наук, не столь строгих и точных, как науки чисто теорийные, с которыми они могут быть увязаны лишь косвенно. Одни из этих наук именуются действенными. Поскольку древнегреческое наименование образовано от глагола prattein (делать, совершать что-либо, ta praktika - деяние, активность), у нас они обычно именуются практическими, что также не лишено модернизации (теоретическое - практическое). Аристотель как теоретик рабовладельческой цивилизации, в сущности, не интересовался производственной практикой (относимой к сфере «искусства» - techne, о чем ниже). Предмет действенных наук, отличительный признак которых - свободный выбор человека, как его понимал Аристотель, - в сущности этика и политика.

Выше их стоят науки творческие, или «поэтические» (poiein - делать, воздвигать и др.), в которых человек создает нечто новое, предварительно формулируя его в мысли, что наиболее очевидно в художественном творчестве.

В заключение этого раздела следует подчеркнуть зрелость философской доктрины Аристотеля.

Здесь мы имеем в виду прежде всего ее взаимоотношения с мифологией. Платон, как мы видели, широко использовал мифологические сюжеты, переосмысливая их и включая в свой идейно-художественный контекст. Совершенно иную картину мы имеем у Аристотеля. Имена богов и героев мифологии кое-где у него фигурируют, но никакой концептуальной нагрузки они не несут. Более того, Аристотель одним из первых стал трактовать мифообразы как первые и весьма несовершенные попытки рассеять удивление перед непонятными явлениями природного и человеческого мира. Но повествования мифологии, рожденные удивлением, в сущности, не выходят за его пределы, ибо «преодолевают» его посредством образов чудесного. Другое дело - философия, прежде всего теорий- ная философия, которая преодолевает чудесное, раскрывая и формулируя причины. Такова в особенности первая философия Аристотеля. В ней тоже необходимую роль играют понятия и единственного бога, и божественного, но совсем не в мифологическом смысле.

СТРУКТУРА ЗНАНИЯ У АРИСТОТЕЛЯ

Глубокое вторжение в сферу знания Аристотелем с необходимостью вело его к выявлению его структуры. С самого начала следует указать на два фактора, которые здесь проявились, образовав сложный и неоднозначный контекст.

Один из этих факторов глубоко рационалистичен, его начало и во многом основа были заложены длительным обучением Стагирита в платоновской Академии. Другой вытекал из его естественнонаучных и вообще конкретно научных интересов, объем которых значительно превосходил платоновский. Критическая рефлексия, в принципе обязательная для каждого философа и в высокой степени свойственная Платону, еще более присуща Аристотелю. Она четко проявилась и в его знаменитой критике платоновской концепции идей как самосущих реальностей (в особенности в 4-й и 5-й главах XIII книги «Метафизики», хотя читатель встречается с ней уже в ее первой книге).

Аристотель ясно увидел, что отрыв общего от единичного, отдельного, да еще и противопоставление первого второму не может быть сколько-нибудь эффективным средством познания мира единичных вещей и вместе с тем весьма затуманивает саму проблему общего, без которого невозможно подлинно научное, эпистемное знание. «Говорить... что идеи - это образцы и что все остальное им причастно, это значит произносить пустые слова и выражаться поэтическими метафорами» («Метафизика», I 9). Как строгий аналитик, Аристотель отвергает здесь художественный контекст платоновских диалогов, который препятствует прояснению гносеологической проблематики. Автор «Метафизики» платоновские идеи называет даже «словесной канителью, как она бывает у рабов, когда в их словах нет ничего дельного» (там же, XIV 3).

Стремление к решению проблемы конкретности знания для Аристотеля невозможно без учета чувственного, опытного фактора. Иногда это выражено в его произведениях с резкой крайностью. «Существо, не имеющее ощущений, ничему не научится и ничего не поймет. Когда созерцают умом, необходимо, чтобы в то же время созерцали в представлениях: ведь представления - это как бы предметы ощущения (aisthemata), только без материи» («О душе», III 8). Это высказывание Аристотеля (в особенности его первая часть) - одна из первых формулировок сенсуалистической и эмпиристической трактовок происхождения и сути знания, которая в последующей истории философии рождала - конечно, в другом культурно-научном контексте - множество сенсуалистических и эмпиристических идей и учений. По отношению к Аристотелю категорично утверждать наличие такой позиции как определяющей совершенно невозможно. Однако она принципиально отличает его от платонизма, хотя рационалистическая компонента аристотелизма в конечном итоге взяла верх над сенсуалистическо-эмпиристической, без чего было бы невозможно величественное знание его метафизики.

Яркую иллюстрацию соотношения эмпиристического и рационалистического, эпистемного начал в деятельности и познании человека представляет аристотелевская концепция определяющих видов знания (мы находим ее уже в самом начале «Метафизики»). Их начальный исток и составляет чувственное восприятие, фиксирующее наличие единичных вещей, без чего невозможна жизнь не только человека, но и животного.

В произведении «О душе» Аристотель подробно рассматривает чувства осязания, обоняния, вкуса, слуха, зрения, присущие как человеческой, так и животной душе. Их роль в познании определяется тем, что чувственные образы представляют собой внешние копии предметов без материальной наполненности. Они напоминают те «подобия» (eidola), с которыми мы выше встречались у Эмпедокла и Демокрита.

Множество чувственных восприятий, повторяясь, слагаются в опыт (empeiria), содержание которого тоже составляет «знание индивидуальных вещей» (I, 1). Опыт присущ не только человеку, но и тем животным, которые обладают памятью, делающей возможным их обучение. Для человека, какими бы понятиями он ни обладал, опыт совершенно необходим, ибо без него невозможна конкретность целесообразного действия.

Из опыта вырастает искусство (умение, мастерство - techne). Оно присуще только людям (и в разной мере), ибо, в отличие от опыта, искусство обладает более значительной степенью общего, некоторым понятийным содержанием, а кроме того, и знанием причин. Хотя любое искусство в своем применении требует и определенного опыта, но только владеющих искусством Аристотель называет мудрецами, поскольку владение понятиями и знание причин происходящего дает им возможность обучать других людей (в то время как простая опытность позволяет только показывать).

Самую совершенную разновидность знания составляет наука, та эпистема, с которой мы уже встречались у Платона. Это - чисто понятийное знание общего, в то время как сфера чувственного состоит преимущественно из единичных образов. Правда, в отличие от Платона для Аристотеля многие из этих понятий требуют опытно-чувственного подкрепления, которое дополнительно выявляет общее и без чего была бы невозможна целесообразная деятельность.

Однако при всей важности чувственно-опытной компоненты знания был бы, по Аристотелю, совершенно неправомерен вывод, что понятия науки образуются в душе как бы стихийно, в результате накопления и трансформации чувственных образов. Внеисторическое понимание человеческого ума, присущее не только древности, но и многим последующим векам, выразилось у Аристотеля, как до него уже у Платона, в убеждении о самосущности «божественного» ума, понятия которого, проясняя хаос всегда неустойчивых единичных образов опыта, по сути своей совершенно от него не зависят. Как увидим в дальнейшем, Аристотель вслед за Платоном отрывает разумную душу, как средоточие ума и науки, от низших ее разновидностей.

Однако здесь следует указать, что ум, нус, не представляет, по Аристотелю, единой духовной целостности. В действительности в нем два слоя. Низший из них - пассивный ум (noys pathetikos) - собственно рассудок, который и взаимодействует с чувствами, выявляющими в нем общность понятий. О высшем слое, активном уме, речь пойдет в дальнейшем.

НАУКА И ЛОГИКА КАК РАССУДОЧНОЕ ЗНАНИЕ

Отвержение платоновского отрыва общего (идей) от вещей, противопоставление первых вторым с необходимостью привело Аристотеля к их объединению. Здесь его, конечно, ожидали новые трудности, преодоление которых было возможно при помощи более точного мышления, предпосылки которого были и в платоновской методологии.

В ней, как мы видели, элементы логики - проблемы обобщения, аналитического и синтетического, осознание закона непротиворечив - были непосредственно связаны с рассудком (дианойа), а то, что Платон именовал наукой, эпистемой, как порождением чистого мышления, чистого нуса, сливалось с диалектикой, верховным, завершающим знанием, определяющим для всего платонизма. Вместе с тем то, что Платон называл диалектикой, включало в себя триадную методологию. Но у великого идеалиста она была мало раскрыта, осталась в основном формальной, внешней констатацией не столько элементов знания, сколько элементов бытия. И все же Платон зафиксировал промежуточное положение рассудка между сферой чувственного мнения и достоверностью науки, совпадавшей у него с диалектикой. Кроме того, подобно Гераклиту, он допускал и непосредственный переход противоположностей друг в друга, относя его, правда, к сфере мнения. Срединность, рассудка, связанного главным образом с математическим, геометрическим знанием, не получила у Платона сколько-нибудь значительной, специальной разработки. Доказательность весьма слабо выражена в его диалектике, в которой идеи только опосредствуют друг друга.

В методологии же Аристотеля «рассудочное познание» («Метафизики», I 1), проблема «среднего» (to meson) играют первостепенную роль. При этом в различных аспектах его философии, в частности в этике, в теории государственности.

Здесь нелишне вспомнить и зафиксированное выше этическое положение «семи мудрецов» о мере, соблюдение которой - определяющая особенность подлинного, мы бы сказали, цивилизованного человека. С проблемой мерности мы встречались и у Гераклита в его истолковании космоса как огня, мерами вспыхивающего и так же угасающего.

Рассудочный компонент в методологии Аристотеля, получив здесь первостепенную значимость, привел его к концентрации внимания к среднему региону понятий, находящихся между образностью восприятия единичных вещей и максимально общими понятиями (раз)ума, нуса, онтологически ориентированными на все бытие, на весь макрокосм, как и на все богатство микрокосма как в их специфике, так и во взаимодействии.

Конечно, полная изоляция рассудочного компонента от крайних полюсов человеческого знания и сознания невозможна, однако выдвижение его на первый план позволило Стагириту усилить аналитизм своей философии до максимальной степени по сравнению со всеми предшествующими древнегреческими философами. Об этом свидетельствует уже само название «Аналитики» (первая и вторая), где изложена суть созданной Аристотелем логики, как и его концепция науки, сформулированные и здесь, и в других произведениях. Определение философии как максимально рационализированного мировоззрения делает Аристотеля его главным представителем не только в античности, но и во многих последующих веках.

Сведение общего, платоновских идей в мир вещей сразу поставило перед великим философом нелегкую проблему: а что же такое единичная, отдельная вещь (вот это нечто - tоde ti)? Её единичная самостоятельность, фиксируемая чувствами, именуется Аристотелем «первичной сущностью» (в сочинении «Категории», 5, 2а 11-19, 2в). Здесь перед нами эпохальный термин «сущность» (oysia), который выражает прежде всего самостоятельность каждой единичной вещи, ее отделенность от любой другой. Однако ее чувственная констатация - лишь самая начальная ее фиксация, за которой с необходимостью следует ее осмысление рассудком, который углубляет свое представление до «вторичной сущности», усматривая в ней определенный вид, а затем и род. (Человек, живое существо. Разумеется, род в данном случае может быть зафиксирован еще до вида.)

Понятием «сущность», выражающим как самостоятельную единичность вещи, так и углубленную связь ее со множеством других вещей того же вида, и тем более рода, Аристотель конкретизирует максимально широкое и неопределенное понятие бытия, впервые сформулированное Парменидом.

Существительное «сущность» (переводимое на европейские языки и латинским термином «субстанция») - производное от глагола «быть» (einai), субстанцизированного Парменидом. Следовательно, глобальный термин «сущность» выражает как индивидуальную самостоятельность, так и родовидовую обобщенность каждой вещи, любого предмета. Но в тотальной системе бытия он требует и других квалификаций. Они и исследованы Аристотелем в «Категориях», как и в «Метафизике», во многих аспектах. Стагирит впервые ввел первостепенный термин «категории», без которого невозможно философское повествование и даже обычная речь, часто смыкающаяся с философской.

Категории - наиболее общие роды высказываний о сущности, о единичном предмете, уже заключающем в себе видовую или даже и родовую определенность. Хотя они отнюдь не обладают полной объективностью, независимостью от вещей, как у Платона, но в них все же заключен и онтологический аспект, фиксирующий их расположенность в системе, вернее контексте бытия. Поэтому сущность - всегда подлежащее (hypokeimenon обычно переводится и латиноязычным термином «субъект», а иногда «субстрат», выражающим онтологический аспект сущности). Сказуемыми же, категориями (высказываниями) в собственном смысле этого слова выступают десять (в «Категориях» вместе с самой сущностью) определяющих, конкретизирующих данную сущность слов, или восемь, а также шесть в других произведениях. Назовем здесь последние.

Сущность - всегда субъект, главным образом существительное. Количество - числовая определенность. Качество - следующая конкретизация субъекта-сущности, обычно выражаемая прилагательным (малый, старый). Отношение выражает различные степени сравнения (больше, меньше, выше, ниже). Место(положение) обычно выражается наречиями (в городе, у горы). Время тоже обычно выражается наречиями (сегодня, вчера). В конкретных контекстах названные (и неназванные) категории заключают в себе различные аспекты. Например, категория «отношение» предполагает математические соотношения, а также и отношения меры к тому, что измеряется, и отношения в человеческом мире и т. п.

Определение первичной сущности единичной вещи, субстанции той или иной категорией - всегда случайность (symbebekota; лат. accidentia) по отношению к ней, поскольку категориальная конкретизация вытекает не из нее самой, а из стечения внешних обстоятельств.

Концепция категорий раскрывает один из путей Аристотеля от грамматики к логике. Уже сущность (собственно «вторичная») есть понятие, требующее родовидового определения, дефиниции. Ее конкретизация категориями выливается в различные суждения. С анализа понятий и суждений и начинается аристотелевская логика.

Она была бы невозможна без выявления высших ее законов, когда суждения складываются в доказательную речь. Выше мы видели, что уже Платон сформулировал и закон запрещения противоречия, и закон тождества, без соблюдения которых нет определенности, доказательности, убедительности речи. Однако в диалектике Платона они были осмыслены не очень четко и не стали фундаментом доказательного рассуждения. Иначе у Аристотеля.

Он четко уяснил принципиальное различие между тем, что называют противоположным - понятиями одного рода, одной категории, максимально противопоставленными друг другу, и противоречием, вносящим некорректность и тем более ложь в рассуждение. Здесь великий аналитик раскрывал ошибочность гераклитовского отождествления противоположностей, приводившего его к (несознаваемому) нарушению закона противоречия. В меньшей мере это допускал и Платон, осознававший недопустимость нарушения закона непротиворечия (как и тождества), но все же иногда, подобно Гераклиту, допускавший непосредственный переход противоположностей друг в друга.

Аристотель и здесь последователен в применении понятия «среднего». Ведь понятия противоположностей - не нечто самостоятельное (как могло оказаться в понимании идей Платоном). Переходить непосредственно друг в друга, опосредствовать друг друга они не могут, ибо между ними должно быть нечто третье, промежуточное (белое, черное, серое). Это «третье» - субъект (субстрат, hypokeimenon). В других суждениях, в которых предикатами оказываются противоположности, закон непротиворечия не применим. Но он обязателен в таких двух суждениях, в которых одно нечто утверждает, а другое отрицает то же самое. («Невозможно, чтобы одно и то же вместе было и не было присуще одному и тому же в одном и том же смысле». «Метафизика», IV 3.) Закон непротиворечив обязателен в суждениях, предикаты которых исключают что-то третье, промежуточное. «Противоречие - такое противоположение, которое само по себе не имеет ничего среднего» («Метафизика», X 4). Такое «начало» (у Аристотеля, как до него и у Платона, нет в таком контексте слова «закон») - «самое достоверное из всех начал», «начало для всех других аксиом» (там же). В сущности, оно самоочевидно, отрицающий это начало просто не осознает его, а говорит (и действует) в соответствии с ним. Для Аристотеля начало непротиворечия - основная закономерность бытия, что будет ясно из дальнейшего.

Отсутствие «среднего» является определяющим для основоположного суждения Парменида - бытие есть, а небытия нет, поскольку оно немыслимо, и в конкретизирующих это положение апориях Зенона. Аристотель тоже считает, что в принципе онтологически существует только бытие. Понятие абсолютного небытия, которое Демокрит вводил как противоположность бытия, по убеждению Стагирита, несостоятельно. Небытие возможно лишь как нечто относительное, как та или иная, большая или меньшая степень бытия.

Законы противоречия и вытекающего из него закона исключения третьего, как и ясные для Аристотеля законы тождества и достаточного основания, - тот фундамент, на котором он построил систему строго доказательного знания, своей логики - быть может, главный его вклад в философию. Логика - то определяющее звено, которое соединяет философию с науками, следовательно, и основной фактор рационализации мировоззрения.

В своем созидании логической науки Аристотель опирался на различные стороны духовной жизни и практики наук предшествующего и своего времени. В большом трактате «Топика» и в небольших работах «О софистических опровержениях» и «Об истолковании» основным предметом логического исследования стали те споры, диспуты и дискуссии, которыми была переполнена общественная жизнь древнегреческих полисов. Они составляли главный предмет деятельности софистов, а также их оппонента Сократа. В названных произведениях логика проясняет речевую стихию, использует и углубляет, обобщает ее словесное содержание и грамматическую структуру.

Следует указать, что в произведениях Аристотеля нет слова «логика» как существительного (logike) (оно появляется позже, в эллинистическо-римские времена), но многократно встречается «логикос», относящееся к речи, к слову.

Однако логика как наука о доказательном мышлении сформулирована главным образом в «Аналитиках» (первой и второй). Здесь особенно очевидна связь такого мышления с математикой (в особенности с геометрией), в которой доказательное начало составляет суть этой науки.

Главное открытие, сделанное Аристотелем и создавшее то, что именуется логикой, - силлогизм, умозаключение, безупречная правильность которого и предопределяет доказательство. Путь мысли всегда здесь, в дедуктивном умозаключении ведет от общих начал (archai) к менее общим положениям. Как широко известно, силлогизм состоит из двух суждений, посылок, объединенных общим, промежуточным, средним термином (коим могут быть как субъекты, так и предикаты суждений), средний термин и является, по Аристотелю, той причиной, которая, делая необходимым вывод, соединяет субъект с объектом.

В открытии Стагиритом силлогизма главная роль принадлежит среднему термину, и здесь опять мы встречаемся с той огромной ролью срединности, которая содержится в триадной методологии. Будучи в известном смысле стержнем духовной культуры, определяемой поведением цивилизованного человека, этот принцип привел к точности логического рассуждения.

Здесь нет необходимости описывать все три фигуры силлогизма и их разновидности, модусы. Наиболее показательна и ценна для научного знания первая фигура, у которой обе посылки общеутвердительные, таков же и вывод. Общность одной из посылок обязательна, ибо именно она определяет дедуктивность вывода.

Принципиально важно также отношение мыслей в умозаключении к бытию. «Бытие, если подходить со стороны вещей, стоит в зависимости от соединения или разделения так, что прав тот, кто считает разделенное - разделенным и соединенное - соединенным, а в заблуждении тот, мнение которого противоположно действительным обстоятельствам» («Метафизика», IX 10). Истина в мыслях, таким образом, выражает действительную связь вещей, она поэтому онтологична. Закон непротиворечия (вместе с другими логическими законами) потому и является высшим законом бытия, что суждения и умозаключения, опирающиеся на него, ведут к объективной истине. Ложь же, проистекает ли она из непроизвольного нарушения этих законов или из неправильного построения умозаключения, всегда проистекает из психологических особенностей субъекта.

Логика как дедуктивное умозаключение не открывает новых истин, но выявляет объективную истинность, когда она не самоочевидна, и раскрывает ложь в тех же случаях. Отсюда истолкование логики как орудия всякого правильного мышления, без которого немыслима никакая наука. Поэтому в перипатетической школе в эллинистическо-римские времена весь корпус логических произведений был назван «Органоном», орудием («инструментом») правильного мышления.

Разновидности знания определяются и характером составляющих его умозаключений, вернее его посылок. Совершенно достоверные посылки, определяемые четкими дефинициями, каковы, например, аксиомы геометрии, приводят к вполне достоверным выводам. Такие умозаключения Аристотель назвал аподиктическими (аподейктическими), им свойственно совершенно необходимое знание в их выводах, в заключениях. Они и определяют подлинную науку, раскрывающую глубинные причины явлений. Если образы чувств всегда зависят от изменчивых условий пространства и времени, то научное знание совсем от них не зависит. «Мышление скорее похоже на покой и остановку, нежели на движение. И точно так же умозаключение» («О душе», I 3).

Здесь необходимо напомнить, что дедуктивные выводы, идущие от общего ко все более частному, иерархически соединяющие единство более общего с менее общим, начинаются с максимально общих положений, которые сами уже не из чего не выводятся, являются недоказуемыми, самоочевидными. Таковы законы логики, аксиомы геометрии. В самом начале этого раздела были кратко упомянуты все наиболее общие науки, начиная с философии. Поскольку каждая наука исходит из первых, уже недоказуемых начал, представляет определенное единство более общего и более частного, науки не сводимы друг к другу. Единая наука невозможна, вроде той иерархии идей, которую Платон декларативно провозглашал, возводя ее к вершинной идее блага. С другой стороны, науки самые общие, особенно теорийные, характеризуя единое бытие в различных аспектах, определенной общностью обладают. Отсюда их классификация.

Принципиально отличны от аподиктических умозаключений науки диалектические умозаключения. Здесь (в «Топике») Аристотель сужает широту и значительную неопределенность диалектики в ее платоновской трактовке. Ее исходные суждения - лишь правдоподобное знание, представляющееся истинным многим, и в особенности авторитетным людям, в действительности являются лишь мнениями, принимаемыми на веру. Выводы же из таких посылок, будучи совершенно непротиворечивыми, вместе с тем, в отличие от необходимых выводов науки, только вероятны. Платон отнес бы их к сфере мнения. У Аристотеля же они представляют как бы «испытание» истины, являющееся все же надындивидуальным знанием. Будучи опровергнутым, оно как бы очищает ум, подвигая его к усмотрению не правдоподобной, а подлинной, необходимой исходной истины как первого условия построения «научного силлогизма».

Третья разновидность умозаключений - эристические. Их посылки совсем недостоверны, а само умозаключение производится нередко с нарушением его правил. Такие умозаключения, производимые в интересах победы в споре, характерны для речевой практики софистов.

Дедуктивная логика силлогизма дополняется у Аристотеля и индуктивной логикой опытно-чувственного «наведения», обобщения. Сам термин «индукция» (латинский перевод греч. epagoge - приведение, наведение) впервые введен именно Стагиритом. Правда, сам он считал, что этот методологический принцип впервые - вместе с принципом определения понятий - введен Сократом, и оба эти принципа образуют начало знания («Метафизика», XIII 4). Но Сократ был далек от интереса к единичным предметам и явлениям природы, что стало первостепенным для Аристотеля.

Однако выше было сказано, что единичные восприятия чувственного опыта в своем многочисленном повторении только выявляют общие понятия рассудка, ума, которые и организуют сумятицу этих восприятий. Другое воззрение и невозможно при внеисторическом, внеэволюционном понимании ума. Но вместе с тем Аристотелю было совершенно чуждо платоновское мифологическое «объяснение» общего как исконного достояния души, вынесенного ею из ее дотелесного существования. Отсюда категорическое убеждение Аристотеля в том, что «доказательство исходит из общего, наведение - из частного; однако созерцать общее нельзя без посредства наведения, ибо и так называемое отвлеченное познается через наведение». Индукция же - наведение - «невозможна без чувственного восприятия» («Вторая аналитика», I 18). Необходимость взаимного контроля опытно-индуктивного и понятийно-умозрительного в научном исследовании и несостоятельность их противопоставления была четко осознана Стагиритом. «Те, кто лучше знает природные [явления], скорее могут делать предположения о первоначалах, позволяющих связать вместе многое. Напротив, те, кто [чрезмерно] предается пространным рассуждениям и не наблюдает за тем, что присуще [вещам], легко обнаруживают узость своих взглядов. На основании этого можно понять, сколь отличны друг от друга исследующие природу и рассуждающие чисто умозрительно» («О возникновении и уничтожении», I 2).

Главное же положение, которое устанавливает в этой связи Аристотель, состоит в том, что если с единичного начинается познание, если оно «первое для нас» (proteron pros hemas), то общее, составляющее суть знания, есть «первое по природе» (proteron te fusei). Высшее же объяснение общего как в бытии, так и в познании великий философ дает в своей первой философии, в своей метафизике.

ОРГАНИСТИЧЕСКАЯ МЕТАФИЗИКА АРИСТОТЕЛЯ

Принципы познания вместе с логикой, столь основательно разработанные Аристотелем, во многом предопределили идеи его «первой философии», метафизики. Но, конечно, их невозможно вывести только из гносеологических принципов аристотелизма. Максимальная широта идей метафизики, ориентированная на объяснение всего бытия, с необходимостью вытекала и из аналогий, связанных с интересом Аристотеля к естествознанию. Основной научной компонентой пифагорейско-платоновского круга идей была математика. Она сыграла первостепенную роль и в разработке логики Стагиритом. Но в осмыслении «начал» метафизики философ исходил прежде всего и главным образом из своего истолкования живой природы, из биологии.

Еще большую роль в метафизике аристотелизма сыграли антропоморфные аналогии, почерпнутые из его понимания человека и его деятельности. Фундаментальная проблема единства и параллельности микро- и макрокосма является определяющей и для метафизики Аристотеля. Выше было процитировано одно место из его сочинения «О душе», прямо указывающее, что автор идет от субъекта к объекту. Но эта определяющая аналогия резко отличается в целом от наивных аналогий предшествующих, доплатоновских философов. Она опосредствована огромным для той эпохи объемом научных знаний Стагирита, в частности и в особенности его пониманием человека - физического и тем более духовного. Первая философия Аристотеля, вместе с тем, демонстрирует как путь от человеческого микрокосма к природному и цивилизационному макрокосму, так и обратное применение принципов мирообъяснения к микрокосму человека.

Сказанное не означает, что все содержание метафизики аристотелизма полностью объясняется ее аналогийной компонентой. Логика и гносеология в целом обернулись и формулировкой ряда важнейших вопросов, объясняющих структуру бытия, особенно в его конкретных областях.

Эта сторона методологии Аристотеля стала определяющей в его учении о «первых началах и причинах» (ta prota aitia kai hai archai, «Метафизика», I 1).

С одной из них мы уже знакомы. Это сущность, она же «суть бытия» (to ti en einai - «быть тем, что это было». Там же, I 3). Категорический отказ от платоновского отрыва и противопоставления общего единичному, их осмысление в единстве привели Аристотеля к убеждению, что каждая отдельная вещь (как «вторичная сущность») представляет собой единство определенного субстрата (hypokeimenon) и его формы (eidos, morphe; первый термин еще платоновский, второй - аристотелевский). Форма - «то, что» каждой вещи, ее видовая (или родовая, если понятие предиката подразделяется на виды) определенность минимальной общности - результат ее осознания. Подобно платоновским идеям, формы неизменны, число их конечно.

Вторая причина, «то, из чего вещь состоит» («Метафизика», V 24), ее материя (hyle). Этимологически это слово означает «лес», «дерево», его широкое применение в разного рода строительных работах привело к его максимально широкому смыслу - «материя» (у Платона в этих смыслах употреблены, как мы видим, совсем другие слова). Если форма - результат познания вещи, выражаемого ее определением, то материя в качестве ее субстрата или «последней материи» (мрамор, бронза) - тог остаток, который в данное понятие не вмешается. Поэтому «материя сама по себе непознаваема» («Метафизика», VII 10). Хотя, мыслимая вне формы, она представляет собой «лишенность» (steresis), по отнюдь не небытие, а, как увидим, его возможность. Если форма - общее начало вещи, то ее субстрат, материал - то, что индивидуализирует данную вещь.

Следовательно, материя и форма как универсальные причины всякого бытия - онтологические проекции сущности как единства единичного и общего. Иное происхождение у двух других причин, образованных на путях аналогии.

Одна из них - движущая, или производящая, «то, откуда идет начало движения» («Метафизика», I 3). Движение, в отличие от Демокрита, у Аристотеля не спонтанно, оно требует внешнего источника, каковым является действующий человек.

Еще более антропоморфна четвертая причина, «то, ради чего» (там же) существует вещь, ее цель (telos). Здесь имеет место не просто действующий человек, а мастер, задающийся конкретной целью, составляющий определенный мысленный образ перед тем, как приступить к созиданию нужного ему предмета. Правда, телеология Аристотеля ориентирована не только на субъективную целеполагающую деятельность человека. Будучи объективирована, она не менее того учитывает определяющую особенность живой природы, иерархия которой ведет ко все более высоким, в особенности животным, организациям, каждая из которых руководствуется инстинктивной целесообразностью.

Все четыре причины наиболее четко проявляются в действующем человеке. Но и каждая природная вещь, в особенности каждое ее живое существо, в принципе объясняется всеми четырьмя извечными причинами. Но они не равнозначимы. Материя, в первую очередь последняя материя, определенный субстрат (материал) - пассивный восприемник трех последующих причин.

Однако действующая и целевая причины сливаются с формой, наполняющейся их функциями. Поэтому главная онтологическая противоположность - противоположность материи и формы. Первая из них пассивна, ведома, а вторая активна, является ведущей по отношению к первой. Но любая единичная вещь - за исключением крайних полюсов бытия, о которых будет сказано в дальнейшем, - представляет конкретное единство материи и формы. Эту фундаментальную позицию аристотелевской метафизики принято именовать гилеморфизмом (hyle + morphe).

Роль материи и формы определяюща при рассмотрении того изменения, становления, без которого нет мира единичных вещей. Платона они не интересовали в этом аспекте, его внимание было сосредоточено на совокупности идей, бледным подражанием которых являются всегда движущиеся и неустойчивые отдельные вещи, понимание коих представляет лишь «правдоподобные мифы». В противоположность своему учителю Стагирит рассмотрение возникновения, становления единичных вещей считает первостепенной философской задачей.

Здесь его ждала старая проблема бытия и небытия, впервые поставленная Парменидом. Поскольку вещи не возникают «из ничего», он, как было сказано выше, сформулировал глобальную идею, согласно которой существует только умопостигаемое бытие, а чувственно воспринимаемые вещи - видимость мнения, по сути своей небытие. Демокрит уравнял понятия бытия и небытия как главные онтологические противоположности. У Платона эта проблема гоже выступала на первый план в противопоставлении абсолютного бытия идей видимости непрерывно меняющихся вещей, объединенных понятием материи (не принимая термина hyle), которую он трактовал по-разному, склоняясь к отождествлению ее с пространством, а также именовал «иное», граничащее с небытием (me on).

Триадная методология и сугубый интерес к проблеме «среднего» позволили Аристотелю по-своему решать проблему бытие-небытие. Для него возникновение - состояние «посредине между бытием и небытием», как «возникающее - между существующим и несуществующим» («Метафизика», II 2). Как уже отмечалось, для Аристотеля неприемлемо понятие абсолютного небытия, оно может быть лишь относительным. В этом контексте решается и проблема соотношения материи и формы.

Материя, хотя она и «лишенность» (steresis) понятийной определенности формы, но отнюдь не небытие. В качестве пассивного субстрата активной формы она представляет собой возможность - не только данной формы, но и многих других. Возможность (или способность - dynamis, лат. potentia, possibilitas) мыслится максимально широко, будучи применима к неисчислимому множеству вещей и процессов в природном и человеческом мире. При этом она остается в сфере мнения, не науки, а в этой сфере мыслимы взаимоисключающие противоположности. Определяющая материю как возможность активная, ведущая форма есть действительность, сила в действии, выражаемая хорошо знакомым словом energeia (ergon - дело, труд). В понимании этого состояния реальности совершенно необходимо соблюдение всех законов логики, начиная с закона непротиворечия.

Все возникающее поэтому - превращения возможности той или иной конкретной материи в действительность определенной, оформленной вещи. «Возможным (потенциальным) существованием обладает то, чего еще нет, ибо оно существовать не может» («Метафизика», III 6). Завершенность процесса ее становления обозначается Аристотелем тоже весьма важным термином энтелехия (еntelecheia, telos), фиксирующим форму как завершение, цель созданного предмета, ибо «цель есть предел» («Метафизика», II 2).

Примеры, иллюстрирующие положения своей в принципе органистической метафизики, почерпнуты Аристотелем из сферы живой природы и из человеческого мира. В желуде потенциально содержится будущий дуб, в яйце - цыпленок (который может рассматриваться как материал конкретной курицы), в ребенке - зрелый муж.

Телеология Аристотеля принципиально отлична от телеологии Платона. У последнего она определялась всемирным существованием бестелесных идей - нетленных образцов для постоянно неустойчивых вещей (бытие и бывание). В платонизме телеология трансцендентна. В аристотелизме же она имманентна, органически присуща самим вещам. Творчество природы безупречно в отличие от созданий плохих мастеров. Здесь «каждый предмет имеет свое назначение» («Политика», I, I 5). Органисти- ческая трактовка бытия всегда подчеркивает целостность мира, который у Стагирита оконечен окружающим его богом.

В этом контексте в литературе нередко пишут и о развитии, к понятию которого подошел Аристотель. Если принять такое толкование, то следует говорить о телеологическом развитии. Оно всегда ретроспективно - взгляд из высшего состояния, конкретного результата на низшее, из которого оно произошло (даже по Марксу ключ к анатомии обезьян - анатомия человека). Но телеологически понимаемое развитие осуществляется как бы вне фактора времени. В этом его принципиальное отличие от эволюции.