Понятие справедливой войны в современной политической теории/The concept of just war in contemporary political theory

Частично эту дилемму решает Эдвин Фредерик О'Брайен в работе «The Conduct of Just and Limited War» O'Brien, William. The Conduct of Just and Limited War, New York: Praeger Publishers, 1981. , заявляя о том, что солдаты на поле брани вообще не должны думать не о чем ином кроме как о ликвидации противника, а вопросами справедливости или несправедливости войны должно заниматься государство. Здесь видно, как теория справедливой войны плавно переходит на уровень решения практических задач и политических проектов. Ф. О'Брайен говорит о том, что смыслом современных войн является достижение прав человека. Это и смысл, и оправдание, и необходимая причина. Он провозглашает это как всеобъемлющую и высшую ценность, ради которой не жалко жизни. Как и Джон Ролз в ходе своей лекции о праве народов Ролз Дж. Право народов (лекция) // Вопросы философии. -- 2006. -- № 9. С. 79--105., создавая политическую концепцию в противовес международному праву, делающую право народом источником международного права и распространяя основные либеральные принципы на весь земной шар.

Если парадигма Уолцера, полна различных разветвлений и условий для реализации того или иного сценария, то парадигма Ф. О'Брайена представляет собой вторую вершину, на которой зиждется все многообразие концепций и теорий справедливых войн. Однако в такой постановке вопроса существует одно упущение: к примеру, террористы зачастую тоже провозглашают некую моральную ценность и становятся полноправными игроками на этическом поле. В таком случае, когда война обволакивается двумя моральными ценностями, пусть даже похожими друг на друга, то она приобретает перманентный и тотальный характер.

А как правило, такие вечные и незыблемые моральные ценности являет собой религия. О чем и пишет Пол Ф. Робинсон в работе «Just war in comparative perspective» Paul F. Robinson. Just war in comparative perspective. Ashgate Publishing, Ltd., 2003., анализируя как разные нации, религии и культуры оправдывают ведение войны, и какие ограничения они накладывают на ее использование. Исследование включает в себя основные мировые религии, такие как христианство, иудаизм и ислам, а также конкретные страны и регионы, включая Россию, Китай и Африку.

Глава 1. Либеральный подход к теории справедливой войны

1.1 Основные положения либерального подхода

На сегодняшний день одной из самых древних и сильных традиций в осмыслении теории справедливой войны является политический реализм, или теории реальной политики. Апологеты данной теории предполагают, что все конфликты, будь то справедливые или нет, вызваны борьбой за перераспределение ресурсов и борьбой за власть. И наиболее сильный, может навязывать остальным свою волю. Развитие данной мысли получило очень широкое и всестороннее развитие во все времена человечества от Фукидида до Ганса Моргентау и является одним из наиболее популярных и по сей день. Крайнюю точку данного подхода можно видеть в милитаристском подходе к справедливым войнам, который пренебрегает ужасами войны и поощряет экспансию. Если для реалистов война это лишь инструмент последней возможности, то для милитаристов это средство достижения цели. Политика экспансии и военного доминирования оказывается добром для народа. То есть в данном случае плохой мир не лучше войны. Наиболее ярким примером такого государства, где война служит для воспитания нации, является нацистская Германия. Для реализма и милитаризма война носит извечный и тотальный характер, а справедливая война -- это война которую ведет сильный.

В свою очередь, абсолютными антагонистами этой теории являются идеалисты, или же пацифисты. Которые отвергают военные действия с любой точки зрения, как в случае необходимости, так и в рамках теории справедливой войны. Как правило, идеи пацифизма опираются на тезисы о существовании всеобщей любви как закона. И именно этот закон приводится как альтернатива войнам. Пацифизм захватывает огромный пласт религиозных учений, представляющих война как не богоугодное деяние, и философских концепций, где она преподносится как нечто низменное и недостойное человека. Либеральный же подход, стоит несколько особняком от вышеизложенной триады основных концепций. Здесь, в рамках теории справедливой войны, основополагающим фактором является защита основных человеческих прав. Именно из этой точки выводится право на насилие и применение военного ресурса. Подход, основанный в первых случаях на правах государств, оказывается вытесненным подходом, основанным на правах человека.

На сегодняшний день либерализм - это самое авторитетное отношение к политике. Начиная с периода нового времени либеральное учение захлестнуло все цивилизованные нации. Так как в 17-18 века шло бурное развитие отношений, которое делали это политическое направление всеобщим, с точки зрения классов. В первую очередь это связано с омертвлением феодальных устоев. Либерализм создавал все ключевые социальных понятия, которые используются и в наше время, общность прав и обязанностей, принципиально новое отношение к религии.

В первую очередь либерализм апеллирует к всеобщности человеческого разума. То есть человек разумен, а, следовательно, его природа не может быть злой. Здесь разум приравнивается к нравственности. Более того, природа человека -- это набор качеств, которые присущи абсолютно всем людям и эти качества независимы от внешних, или даже исторических условий. Каждый человек властвует собой, используя разум, и он способен к индивидуальному развитию.

Абсолютными и вечными ценностями либерализма являются: индивидуальная свобода и вера в возможность рационального постижения и переустройства мира. И как следствие этих ценностей возникают следующие политические принципы: индивидуализм, государство ночной-сторож, идея неуклонного прогресса, терпимость и плюрализм.

Именно с популяризации и выведения основных положений либерального видения справедливой войны Майклом Уолцером эта концепция обретает свои неизменные черты, которые будут развиваться в рамках более современных аналитических работ по этике, морали и теории справедливых войн Пола Кристофера, Ника Фоушина, и Брайана Оренда. Положения, выведенные Майклом Уолцером, стали ядром либеральной концепции справедливой войны и различия, наблюдаемые между авторами данной сферы, являются концептуально незначительными.

Стоит отметить, что к XX в. теория справедливой войны оказалась полностью невостребованной. Сформированная в трудах Аврелия Августина и развитая в трудах Гуго Гроция и Самуэля Пуффендорфа, она была использована в первую очередь с целью создания и кристализации международного права. Все это было связано с укреплением и развитием реализма в политике, что напрямую означало схлопывание идеи справедливости, так как здесь речь шла о свободе в принятии властных решений. Уолцер создает картину, в которой царил абсолютный произвол монарших особ, что, в конечном счете, вело к тотальному милитаризму. И более того, вся эта конструкция оказывалась вне пределов этических соображений. Процветание государства фактически провозглашалось высшей ценностью, где нравственностью можно было бы пренебречь.

Именно в этих условиях, в середине XX, на фоне провальной войны и кризиса международных отношений появляется новое слово в области политической теории. Широкое развитие получают исследования проблем этики. Появляются работы таких известных, в современном мире, авторов как Дж. Ролз и Р. Нозик. К жизни возвращаются именно критерии справедливой войны. И Майк Уолцер в своей академической статье «Споря о войне» дает определение справедливой войне как «идее нравственного подхода к войне как виду человеческой деятельности» 32 Walzer M. Arguing about war. Yale University Press. 2004. p. 9..

И этот подход создает уникальное отношение к проблеме и отношение к миру. Здесь автор отстраняется от пацифистского видения и маркирует войну как необходимость, которая может рассматриваться, как и любой иной вид человеческой деятельности, со стороны морали, этики и справедливости. Майкл Уолцер утверждает, что природа человека такова, что заставляет его действовать нравственно, и даже на войне возможно следование этическим постулатам. И даже не смотря на обстоятельства, нутро человека, заставляющее его действовать нравственно, остается непоколебимым. Иными словами, способность к моральным поступкам кроется внутри самой природы человека. А война это лишь такой же момент жизнедеятельности человека. Здесь можно проследить параллель с взглядами Уинстона Черчилля, озвученными 19 мая 1940 года в официальном обращении к британскому народу, где было употреблено словосочетание «supreme emergency» Обращение Уинстона Черчиля к британскому народу, 19 мая 1940 URL: https://winstonchurchill.org/resources/speeches/1940-the-finest-hour/be-ye-men-of-valour/ (дата обращения 19.01.2019)., то есть особое или военное положение. Таким образом, говоря о нацистской Германии, возникает особая необходимость, в рамках которой становится попросту невозможным поступить иначе. Безусловно, понятие необходимости, вводимое автором, зиждется на очень шатких основаниях и является спорным, а так же превращающим само понятие «справедливость» в неясный аргумент. Выходит, что существующие понятие особой необходимости позволяет порой обойти устоявшиеся законы ведения войн и это не будет несправедливым. Сюда же можно добавить тактику нанесения упреждающих ударов, но представляющему опасность противнику.

Но во в любом другом случае возможна только защитная война. Никакие иные войны, под предлогом защиты финансовых, религиозных или иных социальных интересов недопустимы в принципе.

Вслед за основоположником теории справедливой войны Майклом Уолцером, можно выделить профессора из США, специалиста по военной этике Н. Фоушина с одной из его недавних работ «War and Ethics: A New Just War Theory.» Fotion N. War and Ethics: A New Just War Theory. Continium. 2007. Автор рассматривает некоторые этические принципы, наделяя их особым универсальным статусом. Здесь речь идет о базовых принципах известному каждому, таких как «не убий» Fotion N. War and Ethics: A New Just War Theory. Continium. 2007. P. 1.. Но эта аксиома рождала бы абсолютистский пацифистский подход и автор выходит из нее говорят о том, что ни один этический постулат не наделен абсолютным статусом. И именно это допущение позволяет автору оперировать понятием справедливой войны.

Здесь важно отметить само существование универсальных принципов человечности, но отказ от них, развивая идею Уолцера, возможен при возникновении ситуации необходимости. И именно это ситуация необходиости, нарушения обыкновенного течения повседневности, может ставить базовые принципы под сомнение.

Далее, для ведения справедливой войны необходимо удостовериться, что все остальные средства и методы исчерпаны. И затем, руководствуясь принципом пропорциональности, необходимо оценить вероятность успеха, ведь в случае ведения безнадежной войны «следует незамедлительно сдаться» Fotion N. War and Ethics: A New Just War Theory. Continium. 2007. P. 8.

Здесь можно наблюдать явную отсылку к понятию справедливости Джона Ролза, носящую деонтологический характер. И даже несмотря на то, что справедливая война может вестись с целью освобождения или поддержания союзника, это худший из способов и средств достижения цели. В связи с этим решение о старте любых боевых действий должны приниматься неспешно, а так же с применением принципов соразмерности и пропорциональности, крайне популярных в современной аналитической военной этике США. Кроме того, обновляя и дополняя теорию справедливой войны Н. Фоушин добавляет тезис о множественности причин, взамен устаревшему принципу «правого дела», тем самым делая теорию более гибкой.

1.2 Полемика реалистов и либералов

На сегодняшний день осмысление теории справедливой войны представлено двумя лидирующими и конкурирующими концепциями: либерализмом и реализмом. Либеральная концепция зарождается именно как критика реализма, значительно концептуально слабеющего в современном мире. Однако, осмысление концепции политического либерализма в политической теории невозможно без соприкосновения с реализмом и маркирования ключевых расходящихся точек зрения.

Начало политического реализма как стройной политической теории начинается с Фукидида и его «Истории Пелопонесской войны» Фукидид. История Пелопоннесской войны. - М.: София, Пролог, 1994., которая считается классикой, в том числе и в теории международных отношений. Этот трактат впервые говорит о том, что в мире существует баланс сил, и сила одного государства может сдерживаться лишь силой другого.

Сильный делает то что пожелает, а слабый вынужден уступать. Таким образом первый тезис либерального видения о всеобщем сотрудничестве как ценности оспаривается, и на место сотрудничества выходит конкуренция. Более того, это положение создает особую «этику» реализма, где взаимодействие на балансе сил, а не уважении к человеческой личности и достоинству.

Данный подход оказал огромное влияние на средневековую политическую философию, где следующим значительным мыслителем стал классик политической теории Николо Маккиавелли, в первую очередь в своей труде «Государь» Макиавелли. Государь. - М.: Планета, 1990..

Этот автор стал широко известен миру в первую очередь благодаря своей концепции чистой политики, незамутнённой этическими вопросами, богословием или схоластикой. Что, безусловно, является немыслимым, с современной позиции либерального видения мира.

Николо Маккиавелли говорит о том, что природа человека зла, и ни одному из людей нельзя в полной мере довериться. Из чего следует, что гораздо выгоднее полагаться на страх в управлении государством, нежели на милость.

Макиавелли исходит из того, что по природе своей человек зол, довериться и полагаться на него нельзя, а потому успешный правитель должен держать в страхе как своих подданных, так и граждан соседних государств. Нравственные подвиги или духовное самосовершенствование - это обуза для правителя. Таким образом, сфера нравственности оказывается за пределами сферы целесообразности.

Дальнейшим последователем традиции Макиавелли является еще один классик политической теории Томас Гоббс, известный своей культовой работой «Левиафан» Гоббс Т. Левиафан. М. .Соцэкгиз". 1936., нашедшей широкое применение в политической теории, праве, культурологии. Здесь природа человека так же признает злой по умолчанию. Более того, естественное состояние человека характеризуется полной анархией и войной всех против всех. Люди эгоистичны и недоверчивы.

Но эти качества позволяют человеку рационально осмыслить преимущества общественного договора, и подчиниться одному суверену, создав тем самым верховную власть и частично отказаться от собственного суверенитета. Именно эти постулаты в дальнейшем будут создавать традицию реализма. Особенно идея достижения мира между государствами, к которой стремится любой теоретик либеральной парадигмы, здесь рассматривается с очень пессимистичных позиций недостижимости, вечной борьбы за власть и недолговечности процветания.

Дальнейшими авторами, развивающими политический реализм, стали С. Пуфендорф, экономический блок работ А. Смита, теоритические работы просвещения Ж.Ж. Руссо. Но наибольшей кристаллизирующей силой в становлении теории стало такое практическое событие как Вторая мировая война, и следующая за ней Холодная война.

Этот период можно смело назвать расцветом теории политического реализма.

И этот традиционный период расцвета теории невозможен без упоминания Ганса Моргентау и его работы ««Политические отношения между нациями: борьба за власть и мир» Morgenthau H. International Affairs: The Resurrection of Neutrality in Europe. // The American Political Science Review, Vol. 33, No. 3, 1939. Morgenthau H. Politics Among Nations: The Struggle for Power and Peace. New York NY: Alfred A. Knopf, 1948., которая может сравниться с каноничностью работ Майкла Уолцера.

Ключевой фигурой в рассуждениях Ганса Моргентау является индивид Томаса Гоббса: эгоистичный, недоверчивый, воюющий. Моральное несовершенство, которого, в противовес разумной природе человека в рамках либерализма, делает несовершенным построение человеческих отношений, руководствуясь исключительно этическими принципами. Желание власти и желание доминировать всегда окажутся выше морали. Здесь можно увидеть еще одну фигуру политической мысли - Фридриха Ницше. Который так же делал упор на власти человека к господству. Здесь Ницше и Моргентау дублируют друг друга. Однако, в отличии от ранних идей Макиавелли Моргентау не отрицает этику вообще, делая замечание лишь к невозможности доверия к ней. Безусловно, это маркирует реалистичный подход как циничный, и относительно теории справедливой войны этика отбрасывается и оказывается неприменимой в рамках подхода. Здесь оказывается более существенным баланс сил, и справедливая война оказывается вполне справедливой с точки зрения логики и рационального аргумента, когда более слабый подчиняется более сильному. Сам Моргентау выражает эту мысль в следующем, говоря, что обращение «к принципам морали для поддержки национальных интересов… всегда и с необходимостью оказывается обманом» Morgenthau H. National Interest and Moral Principles in Foreign Policy: The Primacy of the National Interest // American Scholar. № 18. 1949. P. 207.. Именно этот тезис и оказывается камнем преткновения и демаркационной линией в споре парадигм.

Тем не менее, эта точка зрения вовсе не говорит о том, что этика должна полностью покинуть политическую жизнь, и правителям должно обращаться к ней, чтобы избежать тотальной войны и истребления народов и государств.

Вслед за Моргентау появляется неореализм в лице К. Уолтса и его труда «Человек, государство и война» Waltz K. Man, the State and War. New York: Columbia University Press, 1954.

Идея этого автора заключается в том, что само по себе политическое поведение индивидов и государств нацелено на обеспечение своего эгоистического интереса в как можно большем периоде, и именно эта своеобразная теория рационального стремления выжить приходит на смену доминации и захвату власти. К. Уолтс так же стоит на позиции неприменимости этического аргумента из-за всеобщей анархии отношений в мире политики. Но развитие мысли Моргентау заключается именно в стремлении выжить, а не захватить. Войны будут повторяться раз за разом, их избежать неудастся, поэтому все страны должны иметь армии, и никто не может запретить своему соседу защищаться. И даже склонные к абсолютному миру страны должны иметь вооружение, так как мир слишком изменчив и всегда нужно уметь защитить себя. Ведь в мире не существует единого механизма согласования воль государств, и, следовательно, каждый сам должен заботиться о своей личной безопасности. Здесь несколько переосмысливается теория баланса сил, через призму анархии, индивидуализма и дифференциации системы международных отношений. Так же автор позитивно высказывается о ядерной конфронтации СССР и США, конфликт которых был особо явным в момент написания его трудов. Создавая предмет для дискуссии, таким образом, ведь сотрудничество, на котором настаивали бы сторонники либеральной теории, могло иметь ровно такой же эффект. Так же, стоит отметить некоторую несостоятельность и иллюзорность этого довода. Наращивание сил зачастую приводит к гораздо большему напряжению и увеличению количества конфликтов, пусть не в метрополиях, но на перефериях балансирующих держав.

Несмотря на всю простоту и привлекательность концепции реальной политики в отношении ведения войн, ее практическое применение в практике международных отношений немыслимо без критики. Главным доводом реалистов остается слабость так называемых универсальных ценностей, на позиции которых строят свою линию аргументации либеральные мыслители, и из которых в дальнейшем выводятся этические постулаты. Реалисты говорят о том, что эти «универсальные ценности» всегда являются детищем чьей-то воли. Ведь даже идеи имею свою природу и носителя и не созникают из ниоткуда. В этой связи существующий гегемон способен навязывать эти самые универсальные ценности, а значит круг замыкается, и теория не выходит из рамки реальной политики. Но на это можно возразить, что даже несмотря на факты «захвата» нравственных ориентиров властью человеческие моральные принципы не перестают существовать. Ведь тяга к мирному существованию, отрицанию убийств, спокойствию и процветанию близка почти всем жителем земного шара.

Этот спор между либеральным и реалистическим взглядом оказывает фундаментальным во всей теории справедливой войны. Даже если возразить реалистам и упрекнуть их взгляд в сгущении красок и пессимизме, то борьба людей за власть ведется постоянно и это невозможно отрицать. Гораздо более интересным слабым местом оказывается особая роль государства в мире и международной политике. Реализм рассматривает негосударственных акторов как слабость государства, на чьей территории они действуют. В свою очередь либерализм напротив отмечает особую роль неправительственных акторов, таких как повстанцы, корпорации, нерегулярные силы. А в рамках теории справедливой войны современного мира это оказывается важнейшим фактором.

Глава 2. Критический взгляд на либеральную теорию справедливой войны

2.1 Классические аргументы против

Одним из наиболее ярких современных теоретиков, или скорее популяризаторов, критического взгляда на либеральную теорию справедливой войны является Дэвид Суонсон и его труд «Война никогда не справедлива» David Swanson War Is Never Just. 2016.. Автор исходит из изначальной предпосылки об отказе от военной службы и отказе от войны, в целях защиты прав человека. Разбирая исторические примеры, такие как соглашения с Ираном и бомбардировки Сирии, автор исходит из предпосылки манипулятивности сознания общества и слишком сильного медийного воздействия. Произведенного, в частности знаменитыми роликами с обезглавливанием от со стороны членов сирийских повстанцев. Отмечая огромную силу воздействия СМИ на общественное сознание, автор исходит из идеалистической концепции о том, что любая война -- это ложь. И это становится основным аргументом автора, который рассматривает военный конфликт как совокупность лжи, которая исходит от противников, от военных специалистов, правительства и экспертов. Теория справедливой войны здесь приравнивается к пропаганде, которая вызывает лишь моральную ярость. Ложные утверждения и мифические послания которые из-за жадности власти ведут к войне. Работа является эмоционально насыщенной и ее можно упрекнуть в популизме. Так как рисуются гипертрофированные образы политиков посылающих людей на войну и убивающих таким образом гражданское население. Помимо утверждения что любая война -- это ложь, вторым утверждением является довод о том, что война всегда является худшей из альтернатив, таким образом, рационально-критическая аргументация является крайне слабой. Однако данный труд популяризирует критику, создавая эмоциональное торнадо возмущения военной культурой США. Отбросив рисуемого военного монстра в лице США важно зафиксировать ключевой тезис Дэвида Суонсона, о том, что любая война представляет собой некую игру по выявлению лжи алчной власти, и нахождения лучшей альтернативы. Этот подход радикален и утопичен, он отвергает постулаты необходимости и этики войны предложенные Уолцером и его последователями, создавая игровую модель в отношении справедливых войн.

Смежный подход прослеживается и в работе Лори Кэлхун «War and Delusion: A Critical Examination (Twenty-first Century Perspectives on War, Peace, and Human Conflict)» L. Calhoun War and Delusion: A Critical Examination (Twenty-first Century Perspectives on War, Peace, and Human Conflict) Kindle Edition 2013., которая создает подход именуемый военной идеологией. И приравнивает ее мощь к пропаганде тоталитарных режимов. Сущность концепции заключается в криминализации противника, создания мифа о его нечистоплотности и манипулировании общественным мнением.

Более взвешенную позицию предлагает Николас Ренггер в своей работе «Справедливая война и мировой порядок: нецивилизованные условия мировой политики» Nicholas Rengger Just War and International Order: The Uncivil Condition in World Politics 2013.. Очевидно, что мир все еще борется с насилием и конфликтами, и здесь Ренггер не скатывается в абсолютную утопию в отличии от Дэвида Суонсона. Тем не менее, автор полагает что существует множество причин предполагать, что ограничения на применение силы растут. Создание Международного уголовного суда, растущая изощренность международного гуманитарного права, «возрождение» традиции справедливой войны за последние пятьдесят лет - все это воспринимается как признак этой тенденции. Но линия аргументации Ренггера строится на том, что, традиция справедливой войны, связанна с доминирующей концепцией политики в целом, с расширением основания якобы законной силы, а не с ее ограничением. Этот аргумент является провокационным и даже революционным, потому что здесь либеральная парадигма оказывается на тех же позициях что и реализм. Апелляция к этике оказывается второстепенной и использование концепции рассматривается только с позиции применения силы. И все же сказать, что различия стираются было бы неверным, они существуют и весьма серьезные, в области обоснования причины применения силы. И все же эта аналогия оказывается знаковой, она усложняет не только критику концепции справедливой войны, но и взаимоотношения некогда абсолютно конкурирующих взглядов. Эта тенденция является весьма тревожной, ведь концепция о этически прекрасной и обоснованной силе, руководствующейся только благими намерениями, является ключевой в либеральном дискурсе и защите всеобщей справедливости и справедливости в правах человека. Этой тематикой оперирует и Говард Вильямс так рассматривая благую силу как атавизм, но уже с точки зрения Кантовской теории вечного мира в своей публикации «Kant and the End of War: A Critique of Just War Theory (International Political Theory)» Howard Williams Kant and the End of War: A Critique of Just War Theory (International Political Theory) Pallgrave Macmillan 2012.. Тем самым создавая некую коллизию внутри либерального видения справедливых войн: с одной стороны, все средства оказываются хороши для защиты прав и свобод человека, однако эти самые права и свободы не подразумевают насилия.

2.2 Размывание нарратива войны

Однако если предыдущие аргументы звучат опосредовано и выводятся аналитически их самой либеральной парадигмы справедливых войн, то существует куда более серьезная проблема, озвученная Н. Фоушином - проблема нелинейности войн. Косвенно можно было бы проследить эту проблему в работе Дж. Г. Дилбека «A More Civil War: How the Union Waged a Just War (Civil War America)» D.H. Dilbeck A More Civil War: How the Union Waged a Just War (Civil War America) 2016. посвященной этическим аспектам в гражданской войне. Где понятие справедливой войны оказывается сложно применимой, особенно учитывая партизанскую тактику и борьбу с местными жителями. Но настоящий фурор в этой проблеме становится репортаж Розы Брукс «How Everything Became War and the Military Became Everything: Tales from the Pentagon» Rosa Brooks How Everything Became War and the Military Became Everything: Tales from the Pentagon Paperback 2017., ясно дающий понять о стирании границы между войной и миром. Автор подмечает, что когда-то война была временным положением дел, но сегодня войны Америки происходят везде и всегда: враги постоянно меняются и уже редко носят форму. Возрастает и роль американских военных. Сейчас военнослужащие анализируют компьютерные коды, обучают афганских судей, строят изоляторы, исследуют Эболу, отслеживают электронные сообщения, разрабатывают планы свержения режимов, отстреливают пиратов. Все это делают военные. То есть, возвращаясь к тезису Дэвида Суонсона о том что «война - это ложь», Роза Брукс говорит о том, что «Война - это мир», тем самым воссоздавая цитату из рассказа Джорджа Оруэлла. Это своеобразный титанический сдвиг, когда военная отрасль растворяется во всех остальных, поглощая их. Перманентное состояние правовой войны, когда философское или теоритическое определение теряет всякий смысл. Конфронтация теперь принимает абсолютно миролюбивые и естественные формы, исчезает и интеллектуальный зазор между войной и миром, потому что все подчинено логике войны.

Но ключевой игрок - это все еще государство. Чуть иного подхода придерживается Мари Калдер в работе «Новые и старые войны: организованное насилие в глобальную эпоху» Калдор, М. Новые и старые войны: организованное насилие в глобальную эпоху / пер. с англ. А. Апполонова, М. Дондуковского; ред. перевода А. Смирнов, В. Софронов. - М.: Изд-во Института Гайдара, 2015. Как утверждает автор: «Война между государствами, в которой цель состоит в применении максимального насилия, становится анахронизмом. Вместо нее появляется новый тип организованного насилия, или «новые войны», которые можно описать как смесь войны, организованной преступности и массовых нарушений прав человека. В этих войнах принимают участие как глобальные, так и локальные, как государственные, так и частные участники. Войны ведутся ради частных политических целей с использованием тактики террора и дестабилизации, которые формально запрещены правилами ведения современных войн» Там же. С. 1.. Этот новый тип политического насилия, распространяющийся по миру, уже не может подпадать под классические определения войн, и даже в логике Розы Брукс оспаривается элемент организованности и делается акцент на независимых негосударственных акторах. И именно это становится фатальным. То, чтобы было принято называть войной раньше, пусть даже всеобъемлющей и тотальной в парадигме Розы Брукс, сейчас вырождается в примитивное насилие. Государственное и негосударственное, частное и публичное, формальное и неформальное взаимодействие, которое можно назвать разве что «обломками войны». Эта логика прослеживается на примере последних крупных военных столкновений в Ираке, Афганистане, Пакистане, Йемене и Сомали. Ситуация, когда война может представлять собой простой бандитизм или форму вмешательства является действительностью сегодняшнего дня. Эпоха танков и аэропланов подходит к концу, на смену ей приходит эпоха роботов, глобализация и изощренные приемы ведения войн.

Современное поле боя -- это скопление наемников, репортеров со всего света, военных специалистов, государственных формирований, террористов. В конечном счете, военный конфликт потерял традиционное разделение на комбатантов и не комбатантов, сейчас оно выглядит атавизмом. Глобализация превратила войну в одну из постоянно умножающихся форм, где происходит бесконечное наслоение путем увеличения информационной насыщенности события. Монополией на легитимное насилие теперь обладает каждый. Однако это право смягчило войны, теперь они не носят такого разрушающего эффекта, нацеленного только на прямое уничтожение противника как в середине 20 века. Финансовые и людские ресурсы активируются децентрализовано. Хаос новой войны характеризуется еще и тем, что больше не существует границы не только между комбатантами и нонкомбатантами, но и между полицейским, гражданским активистом или преступником. Войны не несут в себе столкновения идентичностей, как это было раньше, и это связано не только с ослаблением роли суверенных государств, но и с огромной ролью новых технологий, когда партизанская война выходит на передний план. Дестабилизация и уклонение от прямого столкновения, террор местного населения, отныне пребывающего в центре любого военного столкновения.

Иными словами, разрушается не только понятие войны, какой ее представляет себе обыватель, но и понятие справедливости на войне. Граница оказывается невидимой. Нет ярлыков, нет правил, нет даже поля сражения. Тактика ведения авиаударов с самолетов-невидимок удаляет логику символического обмена противников. Теперь враги не обязаны даже ненавидеть друг друга, жестокость войны как прямого столкновения подменяется дистанционными атаками. В таких условиях принцип «правого дела», который был обсуждаем в рамках спора реалистов и либералов утрачивает свою необходимость. Новая война выпадает за рамки этой дискуссии, и ее не получится засунуть назад даже эклектически, используя лишь отдельные аргументы сторон. Беженцы, организованная преступность, торговля людьми или алмазами - вот что теперь служит декорациями поля боя.

И если старая война как выражался выдающийся военный теоретик К.Ф. Клаузевиц - это общественная деятельность: «война относится не к области искусств и наук, а к области общественной жизни. [...] Скорее, чем с каким-либо из искусств, ее можно сравнить с торговлей, которая также является конфликтом человеческих интересов и деятельностей» Clausewitz Karl. On War [first publ. 1832]. Harmondsworth: Penguin, 1968. Р. 202.. Деятельность, которая требует определенной структуры, мобилизации населения, определенных социальных отношений, насилия, в рамках которой и проходил дискурс либералов и реалистов, то на сегодняшний день эти части атрофировались и исчезли. И прежде всего, это то, о чем говорит Роза Брукс - всегда существовала граница между войной и миром, однако теперь эту логику можно выразить лишь сквозь очень сложный пучок взаимодействий. Пожалуй, кульминаций массового производства, массового информирования и прочего, стало массовость доступа к войне. И эта массовость, и доступность убила идеи патриотизма и наказание виновного, оглашенные еще у Цицерона, в рамках теории справедливой войны. Ведь фактически, она может начаться где угодно, а эманация идеи беззакония и хаоса являются ее центральным постулатом.

2.3 Вирулентная логика войны

Немаловажный, но достаточно неочевидный вклад в дискуссию справедливых войн внес Жан Бодрийяр, в своей малоизвестной работе «Прозрачность зла». Избегая тенденциозного толкования Бодрийяра как постмодерниста, можно выделить тезис о том, что существует некая логика умножения «реальности». Или «необратимая тенденция, часто именуемая прогрессом, ведёт к тому, чтобы лишить человеческое тело и разум их защитных свойств, чтобы переместить их в техническую область искусственного существования.» Бодрийяр, Жан. Прозрачность зла. Перевод на русский язык: Л. Любарская, Е. Марковская. -- М., 2000. С. 111.

Человечеству уже недостаточно одной звуковой дорожки при прослушивании музыки, как и недостаточно яркости образов кинематографа, без их особой тактильности и яркости, недостаточно простой и теплой одежды без известного бренда и т.д. Логика умножения, удвоения и бесконечного развития зеркал, копий, концептов, образов. Где нет больше соразмерности между подделкой и копией, реальным и его концепцией. Фактически, называет это состояние наложения - гиперреальностью.

Речь идет о фундаментальной ошибке развития человечества, когда системы знаков больше не обладают реальным референтом, в бесконечном умножении. Отсутствие любой системы эквивалентности, где реальное воссоздается через реальное, а не символическое или воображаемое.

Понятие или любая система знаков обретают фрактальную структуру.

«Вирулентность овладевает телом, сетью или системой, когда эта система избавляется от всех своих негативных элементов и разлагается в комбинацию простых элементов.» Там же. С. 115.

Развивая логику Бодрийяра и сопоставляя его аргументы с уже консервативным либеральным дискурсом, можно обнаружить поразительное следствие, которое можно выразить в вопросе: где и когда существовал оригинал справедливой войны? Безусловно, воспроизведение этой концепции представлено очень широко, но не является ли это воспроизведение тем, что никогда не существовало? Если в подделке и машинном воспроизводстве еще можно выделить оригинал, то какую войну можно было бы назвать по-настоящему справедливой? Ведь процесс симуляции всегда затрагивает и саму реальность, создавая некие симптомы. То есть любая справедливая война, как и симулянт на войне, будет демонстрировать вполне реальные «симптомы», а значит сама граница истинного и ложного стирается. Все начинает сводиться к тому, что любой «симптом» можно вызвать. Так как доподлинно невозможно сказать действительно ли находится в состоянии болезни симулянт, если он демонстрирует вполне реальную симптоматику. Значит беспристрастно нельзя считать ту или иную войну справедливой, но тем не менее эта форма существует с очень давних времен.

А если не удастся найти прообраз, то вся философская индустрия оказывается бесполезной. Может получиться так, что это понятие вообще в себе ничего не прячет, и этот знак сам по себе излучает «чары» непонятного происхождения, как можно было бы выразиться о иконах, имеющих такую же природу, самоподдерживающей конструкции. Но если у икон были свои иконоборцы, стремящиеся разорвать круг иллюзий без референта, то теория справедливой войны представляет на сегодняшний день идеальную иллюзию. Она как будто предлагает две альтернативы, сквозь политику, право и международные отношения, в лице либерализма и реализма, каждая из которых оказывается бесплодной. Сам дискурс справедливой войны становится невозможен в их рамках. И даже когда теория критикуется не с этих позиций, она не носит той фундаментальной глубины, отражающей ее сущностную пустоту, а лишь отражая следствия применения.