Понятие справедливой войны в современной политической теории/The concept of just war in contemporary political theory

Весь концепт держится на могущественной силе образа. Будь то образ войны или справедливости, каждый из которых бесконечно муссируется в популярном Голливудском кинематографе в наше время. Но в конечном счете точкой опоры является именно репрезентация идеи. И даже если предположить это конституирующее событие или креационистский акт, который привел к появлению этой теории, отражая объективную реальность, то сейчас с трудом можно подстроить теорию даже под маскировку реального, потому что само понятие реальности неконцептуализируемо. А, следовательно, измерить что-либо на предмет соответствия этой реальности невозможно. Остается разве что оперировать понятием гиперреального, которое еще поддается оценке и концептуализации, как пучок немыслимо сложных взаимодействий, запутанная система, не имеющая центра.

Место актуальной истории занимает миф, обильно культивируемый на киноэкранах. Сегодня кажется, что в истории еще было насилие, был злой и хороший, хотя бы на банальном примере нацистской Германии, Шмиттовская политическая борьба. Сейчас этот контент без конца реанимируется на телеэкранах, как будто заполняя политическую пустоту современности. Ведь тяга к «ретро» или же «ренессансу» возникает в кризисное время.

В современно мире абсолютной доступности войны и насилия, которая проникает теперь в каждый дом благодаря интернету и телевиденью, смысл оказывается в плену ностальгии, а не существующего момента. Ностальгии того несбыточного положения, фантазии на уровне общественного договора Гоббса или Лока, когда была великая война, и она точно была справедливой.

А сегодняшнее насилие и смерть, которые теряют свое ужасающее проявление путем постоянной ретрансляции в каждый дом, это отголоски. Отголоски, необходимые потери и издержки войны, которой никогда не было. Насилие и смерть, страх и кровь, все это необходимо. Ради блага и защиты прав человека, которые важны каждому. Но здесь кроется еще один довод Жана Бодрийяра, который не позволяет вернуться в русло Уолцеровского понятия необходимости и чрезвычайного положения, когда права человека рассматриваются с точки зрения тотального отчуждения: «…если нечто само собой разумеется, то всякое право становится излишним, но если в отношении той или иной вещи возникает необходимость установления права, то это означает, что сама эта вещь приближается к своей гибели. Так, право на воду, воздух, пространство «скрепляет подписью» быстрое исчезновение всех этих элементов. Право на ответ указывает на отсутствие диалога и так далее».

Возникает ситуация поразительной подмены, когда из прав человека, задекларированных, и уже не принадлежащих самому человеку, искусственно выводится идея справедливой войны. Идея защиты прав человека оказывает ключевой во всех либеральных парадигмах, и именно через нее выводится право на насилие. Но обращаясь к Дж. Агамбену: «пространства, свободы и права, которые индивиды отвоевывают в конфликте с централизованной властью, приводят всякий раз к тайной, но постоянно усиливающейся фиксации их жизни государственным порядком, создавая тем самым новую и более опасную опору для суверенной власти, от которой они хотели бы освободиться.» Агамбен Дж. Homo Sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.: Европа, 2011. С. 155. То есть права человека, приносят человека в жертву. И несмотря на провокационность этой аргументации невозможно выделить, что в обосновании теории справедливой войны через права человека является знаком реального, а не мифом, на основании которого строится непосредственное производство, и уже скорее воспроизводство, этой теории.

Граница безопасности, или воплощение справедливой войны становится чистой идеей и воплощением случайного воскрешения. Этот концепт стал популярен именно благодаря логике вирулентности, случайного фрактального умножения, не имея под собой очевидного прошлого и какого бы то ни было будущего. Прекрасная и удобоваримая игра, балансирующая между политикой, и общественными фантазмами: война, эманация идеи справедливости, всеобщие человеческие ценности, идеальный мир. Идеальные миры всегда притягательны, даже если они воплощают себя лишь на уровне политической теории. Одно существование и развитие теории заставляет поверить в то, что этот идеал достижим, когда даже насилие обретает человеческое лицо. Отсюда напрашивается фиксация того, что этот мир является продуктом политического «чародейства», за которым как правило стоит целая индустрия его обслуживающая. И эта индустрия политического пребывает в состоянии «правдоподобия», а не реальности. Ведь сущность политики современного мира заключается в воспринимаемых нами событиях, и становится не таким уж и важным существовали ли эти события на самом деле. Это замечание опять-таки возвращаясь к симуляции симптомов болезни. СМИ и невероятно быстрое развитие интернета растворяют в себе классическую линейную схему: событие-реакция. Парадокс современного мира заключается в том, что реакция возможно без реального стимула, лишь путем создания определенного образа для индивида, который он воспримет. Яркий образ и симуляция, вот что приходит на смену рациональным аргументам и фактам. Это видно на примере любых военных конфликтов последних лет, будь то Сирия или Украина, когда установить, что же на самом деле происходит становится невозможным из-за колоссального новостного фона, который растворяет в себе хоть сколько-нибудь настоящее событие. Политический факт, а тем более такой резонансный как военный конфликт, становится объектом безудержным интерпретаций. Где каждая из них становится верной, представляющей свой дискурс, но проблема в том, что в результате успешного применения к событию интерпретации требующей справедливой войны начинают гибнуть люди. И даже после так называемых «миротворческий операций», как правило становится хуже, а не лучше. «На практике, однако, международное вмешательство часто не решает проблему, а наоборот, усугубляет ее» В.Л. Толстых Курс международного права М.: Изд-во «Проспект» 2018. С. 250.. Клубок противоречий, искривлений смысла понятия, обоснования военного вмешательства на основании демократических принципов, гуманизм через насилие, все это создает метаморфозы слияния ценностей, где прошлый опыт доказывания закона через преступление, или наличие работы через пикетирования и забастовки утрачивает свой смысл.

Аура искусственной угрозы сейчас может использоваться с уверенностью только ради легитимации власти. Тревожное ожидание чего-то немыслимого, что-либо представляет угрозу, либо поможет разорвать имеющиеся противоречивые связи. Манекен противника, как Другого, через которого оттеняется собственное величие в попытках нести ему «справедливость» и «мир», через войну и смерть. И ведь иллюзия такой справедливой войны уже невозможна, потому что, как было сказано ранее, нет реального референта, что подстегивает вести настоящую войну, симулируя сначала ее симптом, а затем за неимением альтернатив и подчиняясь логике действия, и вооруженное столкновение. Насилие и военное преступление, лишь нарушают устоявшиеся законы взаимодействия между людьми, и не представляют собой никакой концептуальной угрозы. Тогда как само ведение «справедливой войны» предстает очень большой опасностью, так как позволяет усомниться в том, что существующий миропорядок и закон являются симуляцией.

Единственное различие, которое проводится, это различие собственной природы и Другого. Собственной добродетели и порочности Другого. Напряжение, путем создания «саспенса» и разрядка, путем справедливой войны. Смысловая спираль оказывается бесконечной: человечество всегда воюет, и это необходимо. А значит спекуляция этим кризисом, как и любым другим: социальным, экономическим, культурным, будет характерной чертой нашего времени. И в этом всегда есть некоторая эстетизация, в изобличении и устранении Другого, в его демонизации и триумфе победы. То, как это преподносится, всегда содержит в себе мессианскую претензию. Будто незримый закон или Бог нового мира определил эту войну справедливой. И данный подход свойственен не только Западным демократиям, но и всем цивилизованным нациям. И эта симуляция всегда завораживает, как например при получении удовольствия в парке аттракционов, театральной постановке или художественном фильме. Здесь можно даже оспорить Мишеля Фуко, сказав, что постулат «надзирать и наказывать» сменяется тотальным зрелищем. Которое подается не как простая и наглая пропаганда и контроль, а просто как информация, например, новостной сюжет. И это возможно, так как СМИ и интернет растворяются в жизни, жизнь растворяется в СМИ и интернете. Пропорции разделения недоступны установлению, и даже если задать критерии, где одно безусловно существует в другом, каждый человек в любом случае поддается влиянию отобранной, профильтрованной информации. И на основании нее и производится бесконечное воздействие, преодолеть которое попросту невозможно, как и невозможно выйти за пределы идеологии, воспроизводя логику Славоя Жижека: Я уже и так постоянно ем из этой урны. Имя этой урне -- идеология. Славой Жижек Киногид извращенца. Цитаты из фильма URL: http://radioaktive.dvij.info/2016/08/14/424/ (дата обращения 28.01.2019).

Глобализация и прогресс создали особую ситуацию сжатия смысла, которая разрушает определение позитивного и негативного, убирает различия, а, следовательно, создает поле для бесконечной манипуляции, приращения и накладывания смысла - вирулентности. И в этих условия концепция справедливой войны, хотя, казалось бы, насилие всегда будет оставаться последним бастионом реальности, достигает пика своей неопределенности и ее туманность не выявляется путем расшифровки как на уровне обоснования, так и на уровне применения.

Глава 3. Современные проблемы теории справедливой войны

3.1 Логика терроризма

Основной проблемой в исследовании терроризма в рамках теории справедливой войны становится то, что террористы, еще начиная с логики партизана Карла Шмитта, никогда не атакуют систему с позиции силы. Борьба переносится в символическое поле, где одна смерть может произвести такой же разрушающий эффект как смерти миллионов. Гипотеза террористов заключается в последовательных атаках на государство, в результате чего нарушается хрупкий баланс между публичной безопасностью и индивидуальной свободой. В результате чего государственная машина начинает подозревать собственных граждан. Вокруг одной ничтожно малой жизни скапливается вся мощь государственной системы принуждения, которая теперь обращается против самой себя. А самое главное, террористы ассимилируются под обычных граждан и это является самой банальной, и в то же время надежной защитой. Ведь даже агрессия, исходящая со стороны другого государства осуществляемая путем террористических точечных атак, не будет считаться агрессией. Об этом прямо свидетельствует заключение Международного Суда относительно правовых последствий строительства стены на оккупированной палестинской территории 2004 года Консультативное заключение Международного Суда относительно правовых последствий строительства стены на оккупированной палестинской территории URL: https://www.icj-cij.org/files/advisory-opinions/advisory-opinions-2004-ru.pdf (дата обращения 28.01.2019)..

Более того, зачастую террористы так же используют апелляцию к этическому аргументу в оправдании насилия, и права человека в их тактике защищаются «рикошетом». То есть силовое воздействие смешивается в рамках политического насилия, этики и прав человека. Ведь грань между защитой одних прав и попранием других оказывается шаткой даже у классиков либеральной теории справедливой войны. Терроризм - это новая форма войны, здесь можно было бы вернуться к Мэри Калдор, но терроризм подразумевает собой аналогичную очень похожую линию аргументации к вечным ценностям и правам человека. Именно в этом подрывное воздействие О'Брайена на всю либеральную мысль, которую он развивает и обостряет до той степени, что любое насилие в целях защиты прав и вечных ценностей благо. То есть возникает замкнутый круг с двумя независимыми друг от друга постулатами вечных ценностей. Вот в чем заключается основное разрушающее воздействие терроризма, как нового вида войны. При обладании всеми современными видами вооружения, и даже собственной смертью фатальным становится именно концептуальная неразрешенность вопроса соотнесения справедливой войны и терроризма.

Такой проблемы попросту не стояло раньше, но за последние сто лет мир шагнул далеко вперед в развитии электронных систем коммуникации, но теория справедливой войны еще не адаптировалась к этой логике. Эта проблема широко освещалась в аналитическихтрудах С. Натансона Nathanson S. Terrorism and the Ethics of War. Cambridge University Press, 2010. и У. Стеинхофа Steinhoff U. On the Ethics of War and Terrorism. Oxford University Press, 2007., но эти работы, как и остальной дискурс вокруг проблемы, не могут предложить ничего кроме признания терроризма «бессмысленным». Попыткой дать ответ служит работа А. Кашера «Военная этика сражения с террором на примере Израиля» Kasher A.,Yadlin A. Military Ethics of Fighting Terror: An Israeli Perspective // Journal of Military Ethics. Vol. 4. № 1. 2005., где автор предлагает создать особый вид справедливой войны, касающийся исключительно террористических операций. Однако, дальше предложения больше ничего предложить невозможно, потому что вопрос идентификации военного столкновения как террористического в современных условиях выглядит весьма спорным. Так как любой из них, в той или иной мере, подпадает под террористическое воздействие, с огромным множеством его коннотаций. Ведь терроризм -- это даже не форма военной деятельности, которую можно было бы окрестить войной партизана. Сейчас это очень изощренная дестабилизирующая деятельность с очень сложной международной структурой. Сложность заключается еще в том, что террорист это некомбатант, у него уже нет поля боя, нет нашивок, и он руководствуется моральными смежными моральными принципами, очень сильно затрагивающими теорию справедливой войны.

Далее, не смотря на все многообразие определений террористической деятельности и всю сложность этого явления, возникает реальная война с терроризмом. Что можно наблюдать на примере такой запрещенной организации как ИГИЛ и борьбы с ней. И данную войну ведут именно традиционные военные формирования, в логике «правого дела» - борьбы с террором. Политическое насилие, которым руководствуются террористы, представляет собой очень мощную конструкцию, не только с точки зрения широкого применения нравственного аргумента, но и с точки зрения разнообразия применения форм и средств. Здесь можно отметить аффективный терроризм, религиозный, идеологический, рациональный. И каждый вид подчиняется своей особой логике морального ограничения.

В свою очередь можно сравнить терроризм и теорию справедливой войны по ее базовым принципам.

Так, например, принцип правого дела, который постоянно используется в дискурсе справедливой войны, согласно которому субъект имеет право применить силу имея для этого достаточное основания, так же широко применяется и для обоснования террористических ударов. Как правило, достаточными основаниями, не нуждающимися в доказательствах, является агрессия превосходящих сил противника по отношению к себе. Но именно это традиционное обоснование идеально ложится в логику террористических атак и используется повсеместно. Фактически, насилие в такой зеркальной парадоксальной ситуации представляет собой одно и то же, но имеет абсолютно разные толкования и освещение.

Принцип добрых намерений, вытекает из принципа правого дела и продолжает его логику. Насколько дела оказывается правым, настолько оказываются намерения добрыми. Однако, все намерения, которые именуются добрыми как в рамках террористических акций, так и в рамках концепции справедливой войны на деле нередко приводят к обратному результату. К примеру, вмешательства во внутренние дела государств с целью проведения миротворческих операций как правило усугубляет текущую обстановку в стране.

Пропорциональность, согласно которой теория справедливой войны якобы предотвращает еще большее зло, очень часто используется и террористами. Например, убийство одного из политиков или руководителей страны может привести к прекращению агрессивной политики и прекращению насилия над каким-либо меньшинством. Зачастую подобную полемику можно слышать в террористических кампаниях джихадистов против Западного мира, где Соединенные Штаты Америки зачастую демонизируется, и представляются всеобщим злом.

Разумная вероятность успеха, используя которую теоретики справедливой войны заявляют о том, что, не имея абсолютно никаких шансов на победу, нападение не имеет смыла, так же учитывается при террористических атаках. Ведь все они, если мы рассматриваем терроризм как акт политического, а не иного насилия, направлены на определенные перемены, как правило на смену существующего политического строя.

Война, и тем более в рамках теории справедливой войны, это всегда крайнее средство. Зачастую дискурс строится таким образом, что государство именно вынуждено использовать справедливую войну как инструмент, после того как все иные ненасильственные способы, такие как переговоры, расследования, арбитраж, примирение, были исчерпаны. Однако, полемика о войне, как крайнем средстве, всегда может начинаться под любым предлогом и необходимость в каждой конкретной ситуации объективно недоказуема. Точно так же, как и в логике террористических атак, обоснование насилия как последнего аргумента в споре с любой властной машиной, обладающей колоссальным ресурсом, строится на том же доводе о необходимости, на доводе о невозможности повлиять иначе. Ведь все громкие и продолжительные террористические кампании (например, террор ЭТА или ИРА), а не единичные акты, осуществлялись в дискуссии невозможности поступить иначе.

Теория справедливой войны всегда маркирует легитимность власти, которая осуществляет насилие. Но в случае с терроризмом, а именно с запрещенной организацией ИГИЛ, Абу Бакр Аль-Багдади обладал самой прямой полнотой эффективной власти, основанной на религиозном источнике. Таким образом, его нельзя упрекнуть в нелегимности. А аргумент в формальности власти, не рассматривается с точки зрения теории справедливой войны. Выходит, что в некоторых ситуациях даже террористы, использующие партизанскую тактику, оказываются легитимными руководителями в логике теории справедливой войны.