Сэмьюэл Беккет и Уильфред Бион: культура как контейнер психотического "воображаемых близнецов"

Размещено на http://www.allbest.ru/

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

ФАКУЛЬТЕТ СОЦИАЛЬНЫХ НАУК

ДЕПАРТАМЕНТ ПСИХОЛОГИИ

КАФЕДРА ПСИХОАНАЛИЗА И БИЗНЕС-КОНСУЛЬТИРОВАНИЯ

МАГИСТЕРСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ

образовательная программа магистратуры

«ПСИХОАНАЛИЗ И ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ»

СЭМЬЮЭЛ БЕККЕТ И УИЛЬФРЕД БИОН: КУЛЬТУРА КАК КОНТЕЙНЕР ПСИХОТИЧЕСКОГО «ВООБРАЖАЕМЫХ БЛИЗНЕЦОВ»

Захаров Ярослав Владимирович

Научный руководитель

Врач-психиатр, психоаналитик,

Коротецкая Аурелия Ивановна

Москва, 2020

Оглавление

Введение

1. Бионовская концепция нарратива как способ словесного отображения эмоционального опыта пробуждения жизни

1.1 Дискурс Беккета - попытка создания потенциального пространства для обращения ноумена (вещь в себе) в феномен (альфа-элемент)

1.2 Другой - как переходное пространство к существу жизни

1.3 Создание двойника в другом языке

1.4 Интерперенос - путь для отпечатка души в материи

2. Психоаналитический взгляд через философские концепции

2.1 Принципы органического и механистического сознания

2.2 Механистический принцип Я, перед лицом органического принципа Оно

2.3 Дихотомия сознания через теорию бессознательного

2.4 Функция речи в интерпсихическом поле мышления

2.5 Нехватка в желании, как системный изоморфизм

Заключение

Список литературы

Введение

эмоциональный психоаналитический желание нарратив

Начиная свою квалификационную работу, я задумался о том споре, в котором мы формируем свой взгляд на психоанализ с точки зрения творчества или науки, ремесла или способа мыслить. Я погружаюсь в судьбу предмета и в истории людей, связанных культурой и, важное, попыткой мыслить в целостной форме, преодолев силу трагического распада мысли.

Несомненно, центральное место в моей работе занимают - пациент, Сэмюэл Баркли Беккет, и доктор, Уилфред Рупрехт Бион. Однако, мы могли бы сказать и иначе, - французский и ирландский писатель, поэт и драматург. Представитель модернизма в литературе. Один из основоположников (наряду с Эженом Ионеско) театра абсурда. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1969 года.

С другой стороны этой встречи, видный представитель британской школы психоанализа, последователь Мелани Кляйн, директор Лондонской клиники психоанализа (1956-1962 гг.) и президент Британского психоаналитического общества с 1962 по 65 гг. И это было бы повторением искаженного смысла, ведь «на обложках книг Самюэля Беккета (так и) написано: «Самуэль Беккет, неизвестный ирландский автор, стал одним из величайших французских писателей после психоаналитического лечения в Лондоне с Уилфредом Рупрехтом Бионом, который сам был одним из самых оригинальных теоретиков психоанализа.» (А.И. Коротецкая)

Несомненно, в словах, описывающих эту встречу, apres que Apres que - После того, как… (перевод с французского), есть парадокс времени, искажающий её, так как Бион в то время был только лишь начинающим психоаналитиком, и «у Биона еще не было применимого клинического опыта, чтобы ответить на психотическую часть и деструктивность Беккета». (А.И. Коротецкая). А Беккет в это время был в процессе написания третьего произведения, но первого, изданного позднее, романа «Мерфи».

Всё действие, так или иначе, с одной стороны, происходит на фоне развития Британской психоаналитической жизни, с другой же стороны, разворачивается на переходном пространстве двух языков, английского и французского, на стыке культур. Там, где оказался Семюэль Беккет в поисках встречи другого.

Как говорил Александр Пятигорский - нет философии востока или запада, нет Русской философии или философии Британской, а есть просто философия, как выражение способа мыслить. «Нет философии, возвышающейся над остальными. Построенное вами - будет настоящим. Рассказанное после заучки или понимания слов из учебника - останется только словами, пусть правильно понятыми.

Ни победа в диспуте, ни научная степень или священный сан - не определяют ваши отношения с философией.

То, что вы построите в философии - вам не принадлежит. Это вы ей будете принадлежать. И никто не даст гарантии, что, начав строить что-то буддийское - вы не построите что-то другое. Если правильно строите. При честном и искреннем подходе - вы начинаете принадлежать философии. И пойдёте за ней - куда поведёт. Чужую карму не проживёшь; чужую философию не построишь. Чужие просто можно знать. Причём знать на «отлично».

Не уверен, в связи с этим, что содержание моей работы будет сугубо научное, не уверен с точностью также, куда приведут меня мои размышления, так как с одной стороны, по моему видению, мышление является роскошью, с другой же стороны, провозглашает извечный принцип избыточности. Да и потом, я пишу о предмете, о котором, казалось бы, уже всё сказано. Вспоминая слова известного французского психоаналитика - “но, о чём можно был бы сказать после того, как всё сказано?”, Мишеля Д'Мюзана (Michel Йmile de M'Uzan), (члена и основателя Парижской психосоматической школы (IPSO), узнаёшь вдруг с интересом, что он был аналитиком таких писателей, как Жорж Перек и Мари Кардинал. Любопытно, кстати, что доктором медицины Мишель Д'Мюзан стал, защитив диссертацию на тему Франца Кафки. Что и говорить, культура и психоанализ, форма и содержание, наука и искусство, очень тесно связаны. Очевидно, и нет смысла навешивать на психоанализ ярлык того или другого, позволяя ему занять уверенное собственное место. Будучи имманентным и искусству, и науке, он остаётся чем-то независимым и свободным, так как это и провозглашает.

Можно было бы сказать, что прообразом триангуляции, всегда является встреча двух, дуализм, и того, что между ними возникает, что мы могли бы назвать связью с одной стороны, и новым качественным уровнем с другой. Отношения, другой, связь, эдип, зрелость, мышление - все эти знаки указывают на некую психоаналитическую цель. И эта встреча с другим рождает образ пространства-времени с одной стороны, и неопределённость с другой. И удивительно, как неопределённость, Оно, связывает то, что становится устойчивым, порой жестко детерминированным, провозглашая закон, порядок, структуру, реальность Я.

Как писал Эрвин Симонович Бауэр, советский биолог-теоретик венгерского происхождения, «Все и только живые системы никогда не бывают в равновесии и исполняют за счёт своей свободной энергии постоянно работу против равновесия, требуемого законами физики и химии при существующих внешних условиях». Неравновесное равенство, парадоксы, лежат в основании жизни. В этой работе я буду ссылаться на опыт других исследователей, ранее обращавшихся в том числе и к идее самого «продолжительного в истории психоанализа контрпереноса», как сказал Стивен Коннор. На труд Дидье Анзьё «Беккет», идею, которую он носил 30 лет, воплотив в книгу, и написав её в последующем всего за 4 месяца. На статью Саймона Беннета «Воображаемые близнецы, случай Беккета и Биона», Зигмунда Фройда и других.

Одним из объектов данной работы является исследование некого среза теоретических концепций: философских, физиологических, организационных, системных, в частности, концепций Биона, и введённых им в психоаналитическое поле таких понятий, как контейнер и контейнируемое. Данная концепция автором рассматривается, несомненно, как с психоаналитической, метапсихологической точки зрения, так и культурно-философского мировоззрения, затрагивая топическую, динамическую и энергетическую составляющие психического аппарата, основанием которых явились работы Фройда. Также, данная работа поднимает контекстуальные вопросы слов в речи, например таких, как культура, жизнь, реальность, сущность, сущее, обращая внимание на их связи с человеческой психикой.

Следовательно, апеллируя к теоретическим предпосылкам разных научно-теоретических данных, и, в частности, к психоаналитическим понятиям, я вижу актуальность этих вопросов, делая попытку их конвергенции и переосмысления, где человеческая культура рассматривается как возможное контейнируемое для проявления содержания различных смыслов и возможных состояний, обращаясь к объекту жизни как контейнирующему, трансформационному и переходному феноменам. Представляемый труд, это также попытка концептуального синтеза в отношении информационного поля, восходящего к пьедесталу, на котором я вижу объект сознания, скорее соотнося его с состоянием, устремлённым к подобию в творческом акте мышления. Так как данный труд, несомненно, может в себе содержать противоречия, его целью является не достижение некой законченной идеи, а лишь некоторого промежуточного результата в работе и собственного мышления. Собственно, это и есть гипотеза, выражающая попытку понимания сложной картины рождения смыслов и их возможную дальнейшую судьбу через слово, и в частности, рассматриваемого в работе творческого пути Беккета и Биона. Из культурного пространства, лежащего в основании данной работы, я взял историю их встречи, использовав этот факт в качестве построения живой динамики развития и моей собственной мысли, ещё не рождённой на момент начала данной работы, но уже вынашиваемой, что может показаться странным на первый взгляд. Однако, структурируясь в работе, эта гипотеза проявила себя со стороны обнаружения особенной роли языка, особенной роли речи, которую и Беккет использовал как словесное зеркало, основанное на иной, отличной от материнской языковой культуры, что также будет в дальнейшем объектом исследования. Данную мысль, заимствованную у Патрика Кейсмента, автор развивает, утверждая наличие существенного искажения смысла в сказанном человеком слове, проявляющего системную дихотомию в отношении возможного обнаружения внешнего системообразующего фактора, коим мы обозначаем слово жизнь, где всё более и более существо слова вымывается, оставляя лишь его внешнюю форму.

Для разработки гипотезы взяты тексты З. Фройда, А. Грина, М. Торок, У. Биона, П. Кейсмента, Ж. Дяткина, Г. Бейтсона, А. Коротецкой, А. Россохина, Д. Деннета, И. Адизеса и других, для обозначения этих смыслов. Научная проблема, которую я ставлю в данном исследовании весьма широка, и располагается несомненно на стыке философского, культурного, системного, физиологического и психоаналитического дискурсов и может быть сформулирована следующим образом: может ли быть «контейнером та культура», в частности для творческого и психотического Биона и Беккета, который в свою очередь является и тем переходным пространством, что аппроксимирует к существу жизни?

Поскольку, данная работа поднимает ещё малоизученную проблему и самоанализа, я попытался проделать этот самоанализ посредством самой работы, как творческого акта, позволяя себе некоторую свободу в отношении формы и содержания. Таким образом, актуальность выбранной мной темы видится очевидной, а следовательно, возникает потребность это исследование провести. Собственно, объектом данного исследования является, с одной стороны, сама работа автора, как попытка синтеза в динамическом развитии собственной мысли, с другой же стороны, предмет исследования некое культурное, историческое пространство, внутри которого происходит встреча психотического Беккета и Биона. Методология, впрочем, как уже сказано выше, опирается на возможную способность психического аппарата к синтезу, с одной стороны, и к рефлексии, как суперпозиции наблюдающего, аналитического, научного Я, с другой, поводом для которых является прояснение отношений систем разного уровня организации.

Несомненно, данная работа опирается на некоторую эмпирическую базу знаний, которую я почерпнул, как из собственного жизненного опыта, так и из опыта других, в первую очередь, начиная с материнского и материнского необъяснимого, и далее, следуя к научным трудам других авторов и их необъяснимому. Последнее, составляет те инвестиции матери о неком другом, о котором она мечтала в своих собственных грёзах, и что возникнет впоследствии в психическом её младенца, как необъяснимое в жизни, как соблазнение к жизни и к знаниям. Любопытством?

Возможно, к счастью или несчастью, этот мой другой был столь отдалён, оказавшись по ту сторону реальности, что это устремление проявляется в страстном желании понять само существо жизни. Научную новизну я вижу в своей работе в том, что с одной стороны это попытка конвергенции различных дисциплин, но и с другой, включение их в более широкий контекст, огибающий не только художественную деятельность, но и философские взгляды на предметы исследования. Что касаемо практической значимости моего труда, здесь я могу лишь утверждать, что процесс самоанализа мне видится возможным и необходимым пожизненным явлением, как минимум, способным вовлечь человека в трансформационный процесс жизни на пути её собственной цели. Это можно назвать и творческими мучениями, и душевной работой, одухотворённостью, разговором с бытием, созданием своего внутреннего оппонента, двойника, подобием. Не эти ли слова выражают похожий смысл жизни - созданный по подобию? Призванный на службу жизни, чтобы сделать попытку соприкоснуться с ней через подобие?

1. Бионовская концепция нарратива как способ словесного отображения эмоционального опыта пробуждения жизни

“Всю жизнь я был заключен в тюрьму, фрустрирован, предан здравому смыслу, разуму, воспоминаниям, желаниям и - величайшей проблемы для всех - способности понимать и быть понятым. Это попытка выразить мое возмущение, сказать: «Прощай» всему этому. Это мое желание, теперь я понимаю, что обречен на неудачу, написав книгу, не имеющую никакого отношения к здравому смыслу, разуму и т. д.” [1991, с. 578]. Rafael E. Lopez-Corvo. The Dictionary of the work of W. R. Bion

Признаться, задумываясь о том, что меня интересует, понимаю, что я сам. Некоторых, кажется, это может сильно раздражать. Возможно, они скажут, - ишь какой! Но что я могу утверждать? Нет, я, конечно, могу с пеной у рта доказывать, что я люблю их. Биться о стену головой, утверждая и утверждаясь. Но что, и кому? Да и зачем? Я бьюсь в конвульсиях идеи, собственно, не особенно понимая, почему выбрал Беккета и Биона. Да, о них всё сказано. Тут даже, как мне кажется, Мишель Д'Мюзан осёкся бы что-то сказать.

Однако, и в самом деле, мне есть что сказать. Но сказать, не будучи связанным этими квадратными скобками и обязательными запятыми. Пока.

Что же меня в этой теме так привлекло? Начну с того, что это слова. Да, да, слова, море слов, великое множество. Из, едва уловимого в вычитанных смыслах других, видишь гуманизм Дидье Анзьё, склонного видеть зрелого Беккета. Но что такое эта его зрелость? Если вы взялись читать Сэма, то готовьтесь к адской злости. Вы остались в дураках, так как ничего не поняли. Потом вы читаете о нём, начиная хоть что-то улавливать в сказанном. Но, что мне родственно, так это то, как он обращался со словом. Я всегда фантазировал о мире, в котором всё состоит из слов. Мне казалось, да и продолжает казаться, что это удивительный мир. Мне кажется, мы недооцениваем. Я, несомненно, тут задумываюсь о фантазии в формах. Это может быть фэнтези, фантастика, мистика. Но нет, не дотягивает. Скорее, горькое послевкусие от них. Я бы сказал, что страдает эстетика чувств. Банальщина? Или моя собственная идентификация, идеализация предмета работы?

Понимание чего-либо рождается не в отсутствии смыслов, а в их игре, создающих нехватку. Если мать уходит на время, то начинается игра между двумя мирами.

Идея Дэниела Деннета об информационной инверсии в объект, поражает воображение своей простотой. По сути, жизнь, это начало игры между двумя мирами, внешним и внутренним. Всё, что было у мира внешнего, стало внутренним достоянием субъекта. Задумайтесь. Что же значит обрести внутренний объект? Что значит субъективация! Какой поразительный процесс вновь и вновь начинается в игре между матерью и ребёнком! Мне часто доводилось слышать о том, что мы и понятия не имеем, как переходит неживая материя в живую. Но, я давно понял, что мы мыслим совершенно не верно. Мы каждый день наблюдаем, как нечто неживое может стать чуточку более живым. Или же наоборот. Жизнь, это приложение движения к материалу в пространстве-времени. Нежизнь - не есть смерть. Нежизнь -- это отсутствие как таковых, и смерти, и жизни. Но ведь мы и ничего толком и не знаем о тёмных материях. И здесь в поддержку моих размышлений, я хочу привести отрывок из работы Ричарда Докинза «Эгоистичный ген»: - «Вернемся к первичному бульону. По-видимому, его стали заселять стабильные разновидности молекул: стабильные в том смысле, что отдельные молекулы либо сохранялись в течение длительного времени, либо быстро реплицировались, либо реплицировались очень точно. Эволюционные направления, ведущие к стабильности этих трех типов, выражались в следующем: если бы вы взяли пробы бульона в два разных момента времени, то вторая проба содержала бы больше типов с высокими продолжительностью жизни, плодовитостью и точностью копирования. Это, в сущности, то, что имеет в виду биолог, говоря об эволюции применительно к живым организмам, и совершается она с помощью того же самого механизма -- естественного отбора. Должны ли мы в таком случае называть эти первоначальные молекулы-репликаторы «живыми»? Какое это имеет значение? Вот я вам скажу: «Величайшим из всех когда-либо живших на земле людей был Дарвин», а вы возразите: «Нет, Ньютон», но я надеюсь, что наш спор на этом прекратится. Мысль моя заключается в том, что как бы ни разрешился наш спор, ни один важный вывод от этого не изменится. В истории жизни и свершений Ньютона и Дарвина не произойдет никаких изменений независимо от того, будем мы называть их «великими» или нет. Точно так же история молекул-репликаторов, возможно, протекала примерно так, как я это описываю, независимо от того, будем ли мы называть их «живыми». Причина наших извечных мучений заключается в неспособности слишком многих из нас понять, что слова -- это всего лишь орудия, существующие для того, чтобы ими пользоваться, и что если в словаре имеется такое слово, как «живой», то из этого вовсе не следует, что оно обозначает нечто определенное в реальном мире. Будем мы называть первичные репликаторы живыми или нет, они были нашими предками; они были нашими родоначальниками.».

Одна из идей, которые меня посетили при изучении речи Беккета, это та самая свобода, которая позволяет держать расстояние между тем, о чем ты говоришь и самим собой. Это поток чувств, ощущений, инвестиций слова. Как красива речь Беккета! Она чрезвычайно эстетична. Уж не знаю, может ли её испортить и откровенность, с которой порой эта речь врывается в уши? Опыт подсказывает мне, что автор всегда изливается в акте творчества, а уж затем вторящие ему изыскивают смыслы, о которых он сам быть может вовсе и не подозревал. Искусство первично! И это мне скорее видится утверждением, чем даже скромным размышлением. Субъект всегда уникален. Даже для себя самого.

Меня с детских лет учили отличать вторичность от подлинности. Да, я Беккета не вижу всего, быть может так глубоко и тонко, как мог бы лет через 30. Именно столько Дидье Анзьё вынашивал книгу о писателе. А. И. Коротецкая замечательно пошутила на этот счёт, что носил он свою беременность как слон, а родил, написал, в смысле, свою книгу о Беккете после столь длительного вынашивания, всего за 4 месяца.

Возможно, это всё же можно назвать опытом, но со словом у меня своя собственная история. Можно так сказать, очень амбивалентная. Я одновременно и ненавижу слова и люблю. К словам я подступился довольно рано заговорив, и позже, начав вести записи, мне было 10 или 11лет. Это происходило несколько десятилетий. Писать ради того, чтобы писать? О нет, писать ради того, чтобы уйти от невыносимого самоощущения. Писать, чтобы трансформировать в поле речи что-то невыносимое, отделив от себя. Писать, чтобы создать альтернативный мир слова и быть там внутри. Писать, чтобы не сойти сума, или сойти, но…

Мышление никогда не рождается там, где всё понятно. Это первое, что интригует в произведениях Беккета. И я был заинтригован. Первая любовь, которая давалась мне мучениями и годами неопределённых смыслов. Ученичество, в котором я был загнан в угол собственных кошмаров.

Анзьё занят самоанализом, позволяя и Беккету себя анализировать. Ну, конечно. Те, кто никогда не писал серьёзно, много, для себя, могут не знать, что эта форма позволяет создать переходное пространство между собой и.… собой другим. Любопытно, что объектом становится бумага, экран электронного устройства, на которые обрушивается не что иное, как поток сознания, поток достаточно свободных ассоциаций. И потом, о да, это перечитывается. Хотя бы раз, а то и сотни раз. А если и не перечитывается вовсе, что на самом деле тоже, верно, то всё равно снова и снова пересматривается глазами. Прямо в потоке. Не обращали внимание? Речь звучит внутри, она произносится, затем печатается, и тут же вторично прочитывается. Это близко, рядом, чтобы порой и не заметить разрыв, некий промежуток. Но он есть. Объект субъективирует глазами внутреннюю речь. О чём же размышляют критики? Вот Мерфи поворачивает на бок голову мистера Эндона и смотрит ему в глаза.

«Мерфи сложил фигуры в коробку, снял с мистера Эндона халат и туфли и уложил его в постель. Мистер Эндон лежал на спине, вперив взгляд в какой-то невообразимо далекий предмет, наверное, в знаменитого муравья на небесах безвоздушного мира. Мерфи стал на колени рядом с кроватью, которая была невысока, взял в руки голову мистера Эндона и повернул так, чтобы глаза были обращены в его глаза, или, вернее, его -- в них, через воздушную пропасть, узкую, шириной всего с ладонь. Мерфи часто изучал глаза мистера Эндона, но никогда так близко или с таким пристальным вниманием, как теперь.

Стоя на коленях у кровати, почти касаясь мистера Эндона губами, носом и лбом, видя свое отражение, впечатанное в глаза, которые не видели его, Мерфи, меж пальцев которого зашевелились густые заросли черных волос, вдруг услышал слова, с такой настоятельностью требовавшие, чтобы он произнес их, что Мерфи, который обыкновенно вообще не говорил, если к нему не обращались, и даже тогда не всегда, произнес их прямо в лицо мистеру Эндону.

«последнее напоследок увиденное от него,

сам невидим ему

и от себя»

Пауза.

«Последнее, что мистер Мерфи видел, глядя на мистера Эндона, был мистер Мерфи, не видимый мистером Эндоном. Это было также последнее, что Мерфи видел от Мерфи».

Пауза.

«Ничто не может подвести итог отношениям мистера Мерфи и мистера Эндона лучше, чем печаль первого, когда он увидел себя сквозь последнего, неспособного видеть ничего, кроме себя».

Долгая пауза.

«Мистер Мерфи -- это пылинка в невидимом мистера Эндона».

1.1 Дискурс Беккета - попытка создания потенциального пространства для обращения ноумена (вещь в себе) в феномен (альфа-элемент)

Возможно, хотя чуть не написал, несомненно, Беккет стоит перед зеркалом и смотрит на собственное отражение? Мне кажется это таким естественным. И даже если он перечитывает написанное только что, то это словесное зеркало. А мы можем пронаблюдать, как читает Беккет в документальной сьёмке в Берлине. Он смотрит на газету ровно так, как смотрит на мистера Эндона. А «Последняя лента Креппа»?

«Только что слушал этого глупого ублюдка, каким я был тридцать лет тому назад. Даже трудно поверить, что я был до того глуп. Но слава Богу, теперь-то уж, во всяком случае, с этим покончено. (Пауза.) А какие глаза у нее были! (Застывает, задумывается… Но вдруг осознает, что записывает длинную паузу, выключает магнитофон и снова задумывается. И наконец говорит.) Все здесь, все… (Осознает, что его слова не записываются, включает магнитофон.) Все здесь, все в этой старой куче дерьма, и свет, и темнота, и голод, и пиршество этих… (колеблется) веков… (Кричит.) Да! (Пауза.) Пропади они пропадом! Боже ты мой! Отгони его мысли от его работы! Боже мой! (Пауза. Устало.) Ну что ж, может быть, он был и прав. (Пауза.) Может быть, он был прав. (Задумался. Осознает, что замолчал. Выключает магнитофон. Снова смотрит на конверт.) Тьфу! (Сминает конверт и выбрасывает. Задумывается. Включает магнитофон.) Ничего не сказать и даже не пискнуть. Да и что теперь несет с собой год? Прокисшую жвачку и твердый железный стул. (Пауза.) Упивался своей катушкой… (С удовольствием.) Кату-у-у-шка! Счастливейшая минута из прожитых полумиллиона минут. (Пауза.) Было продано семнадцать копий, одиннадцать из которых по оптовой цене в заграничные книжные магазины. Становится известен… (Пауза.) Один фунт шесть шиллингов, кажется… Раз или два выползал из своей конуры, пока не похолодало. Продрогши, сидел в парке, погруженный в мечты и страстно желая уйти из этого мира. Ни души… (Пауза.) Последние мечты… (Страстно.) Не давай им ходу! (Пауза.) Совсем сгубил, выжег себе глаза, снова и снова перечитывая «Эффи», по странице в день, и снова обливаясь слезами. Эффи… (Пауза.) Мог бы быть с ней так счастлив, там, на Балтике, среди сосен и дюн… (Пауза.) А тут еще несколько раз появлялась Фанни. Старый костлявый призрак бывшей шлюхи. Не бог весть на что я был способен, но в грязь лицом не ударил. А в последний раз и совсем было не так уж плохо. «Как это тебе удается, -- спросила она, -- в твоем-то возрасте?» А я ответил, что всю жизнь хранил себя для нее. (Пауза.) А однажды пошел даже к Весперсу, как когда-то, когда еще бегал в коротких штанишках. (После паузы. Напевает.)» Это перечитывание ранее сказанного самим собой же. Переслушивание. Вспоминается лекция Жильбера Дяткина в ВШЭ в 2018 году, где он размышлял о поэзии и искусстве, как возможном интерпретаторе для читающего стихи или смотрящего на картину.

Ж. Дяткин: - «Поэзия, это результат очень сложных процессов. Конечно же поэзия для того, кто читает стихи, может носить роль интерпретатора. И произведения искусства, когда человек может на что-то смотреть, может играть роль интерпретирующего. Я думаю, что у того, кто смотрит на произведение искусства, могут быть бессознательные фантазии, вызываемые этим произведением искусства. Но когда человек создаёт стихотворение, я пытаюсь понять каждый конкретный случай, чтобы не говорить какие-то общие слова, Рильке нужен был определённый контейнирующий объект, благодаря которому он мог бы продолжать своё творчество. И его поэзия была проработкой некоего психотического материала. Но для других случаев может происходить всё совершенно по-другому.»

Вопрос из зала: - «Если мы говорим о Рильке, то можно ли его творчество считать сублимацией или же мы говорим о психической проработке?»

Ж. Дяткин: - «Я думаю два, и то и другое. Я думаю, что это сублимация, поскольку те влечения, которые были у Рильке, трансформировались в нечто не сексуальное. А когда я говорю, это не сексуальное, я имею в виду, что это не вызывало такого ужаса. Но в тоже время, это очень сложная психическая проработка. И сублимация как раз и является результатом этой очень сложной психической переработки. Я говорю, что в основе этого лежат психотические элементы, но также в основе лежат и соматические проявления, отреагирования. Когда у Рильке начинались депрессии, он также жаловался на различные соматические проявления. То есть это были не какие-то очень тяжелые заболевания, но тем не менее, они были реальны. Это были и головные боли, и другие проявления. И эти болезни позволяли ему найти объект, который заботился о нём. Но в тоже время у него начинался появляться фантазм преследования.»

Вопрос из зала: - «Скажите, возможен ли самоанализ без другого?»

Ж. Дяткин: - «Это как? Вам кажется, что его нет. Всё возможно. Случай самоанализа очень малоизученный. И я думаю, что вполне возможно, некоторые люди могут заниматься самоанализом, не прибегая к помощи какого-то другого в реальности. Но в тех случаях, которые я изучал, меня поразило то, что во всех этих случаях был некий «другой», к которому человек обращался в процессе своего самоанализа. Поскольку для того, чтобы изучать самоанализ кого-то, нужно, чтобы это было описано где-то. И тот материал, который был у меня, это была всегда переписка. Но мне кажется, сложно заниматься самоанализом, не обращаясь к кому-то в своей голове.»

Из зала: если мы, например, вспомним исповедь Августина. Там у него «другой», это Бог?

Ж. Дяткин: - Не могу сказать, что Святой Августин занимался самоанализом. Он написал «Исповедь». И описал там очень интересные, очень яркие вещи, вызывающие яркие эмоции. Но, не могу сказать, что это был самоанализ. То есть, скорее всего это была работа самонаблюдения. И Ромен Ролан также занимался самонаблюдением, как и Святой Августин, может быть похуже чем он, но тем не менее, это был похожий случай. Скорее самонаблюдение, чем самоанализ. ….. Но нам важно, как говорил Рильке, не вылечить симптом, а преобразовать симптом в нечто другое. И похожее происходило и с Рильке, потому что его соматические проявления, позволяли ему писать и жаловаться Лу Андреас-Соломе. Она был в сотнях километров от него, и не могла позаботиться о нём. Но когда Рильке писал и общался с Лу Андреас-Соломе, он мог трансформировать свой симптом в нечто другое. Загадка как раз в том, что он трансформировал свой симптом в поэзию.»

Сублимация - есть опыт трансформации психосексуальных влечений. И здесь, скорее, опыт трансформации, движения, гораздо более важен, нежели форма, как конечный результат сам по себе. Я думаю, именно по этой причине характера своего творчества, Беккет так стеснялся внимания критиков, приходя в ужас от сообщения о том, что он номинирован на нобелевскую премию, являющегося для него символом, мёртвого как мать, понимания. С другой же стороны, был так категорически требователен к своим постановкам, переводам и трактовкам другими. Чувствителен к интерпретациям.

Итак, в зеркалах всегда находишь отражение, которое не видишь своим. Ты только понимаешь, что это ты, но разве это понимание важно? И здесь я задумался о Бионе, о встрече с другим. Право, я подумал о том, что ведь на самом деле с другим как встретиться? Другой, это всегда и тот, что вдруг может открыться как внутренний объект. Но тут и парадокс, ведь это уже, и ты сам. Если другой, это то, что не ты, то тогда кто он? Ведь суть в том, что он и про реальность. Однако, если пойти дальше, то тот другой, одновременно и про свою собственную игру с внешним и внутренним. Тут есть нечто внешнее и нечто внутреннее, где оба по отношению к игре могут быть союзниками. Весь вопрос в том, какую точку отсчёта они используют в отношении этой игры и друг друга. И мне кажется, в этой точке моих размышлений есть нечто общее, о чем написал Пьер Тейяр де Шарден - «Дойдя до крайней точки в своих анализах, они уже толком не знают, составляет ли постигаемая ими структура сущность изучаемой материи или же отражение их собственной мысли. И в то же время они замечают - как обратный результат их открытий, - что сами целиком вплелись в то сплетение связей, которое рассчитывали набросить извне на вещи, что они попались в собственную сеть. Метаморфизм и эндоморфизм, сказал бы геолог. Объект и субъект переплетаются и взаимопреобразуются в акте познания. Волей-неволей человек опять приходит к самому себе и во всем, что он видит, рассматривает самого себя». В переходном пространстве?

Знаете, Жерар Блендоню, в биографии Биона, («Уилфред Бион «Его жизнь и труды. 1897-1979» 1994) писал, что порой его работы, работы Биона, читателя просто бесят и вгоняют в сон. Травмируют, с точки зрения условий психической травмы? Статья Беккета «Данте... Бруно... Вико... Джойс» завершалась пылким утверждением: художник обязан выражать всю совокупность и сложность своего опыта. Художнику нет дела до лености публики, не желающей обременять свой разум: «Эта книга так именно и написана -- страница за страницей. И если вы не понимаете этого, леди и джентльмены, то потому, что вы деградировали. Вас не устраивает, если форма явно оторвана от того содержания, которое вы в состоянии постигнуть, не давая себе труда читать иное. Это быстрое снимание и поглощение скудных сливок смысла возможно благодаря тому, что я могу назвать беспрерывным процессом интеллектуального рабства. Форма, непостоянный и независимый феномен, может обладать более высокой функцией, нежели стимул для трети или четверти условного рефлекса, распускающего слюни понимания».

Beckett. Dante... Bruno. Vico... Joyce. In: Our Exagmination round his Factification for Incamination of Work in Progress. Paris, Shakespeare & Co., (1929. P. 13). Здесь мы видим, как Беккет противопоставляет некий процесс, иное содержание, другому, мёртвому процессу - «процессу интеллектуального рабства».

Иными словами, для некоторых это чересчур. Однако, если это признать, и у Фройда много такого, что держит мысль в состоянии неопределённости. А у Лакана, а у мыслителей и философов? Мышление не поддаётся рамкам классических научных форм. Мышление, как это ни странно, опирается на акт веры, суть которого в том, чтобы дождаться, когда мрак неопределённости рассеется и возникнет просвет идеи. Но не чересчур, хоть и через усилие. И как определить это?

Однако, необходимо возвращаться к наброскам мыслей, которые так и не довёл до какого-то разрешения. Что же эта инверсия внешнего во внутрь? Игра объекта и субъекта? Или, когда субъект становится сам для себя объектом, а объект субъектом? По сути, об этом и пишет в том числе Беккет. Кто же на самом деле всегда субъект для объекта, если все играют в игру бессознательного? Я думаю, что идея Биона о пространстве мыслей, существующих вне места для их обдумывания, и есть та же идея Д. Деннета, где всё внешнее регрессировало в первую электрохимическую связь став внутренним содержанием её объекта. Если вдуматься, это «Большой взрыв» во внутрь. Бесконечное сколлапсировало за один акт, протекающий в единицу времени, то есть, во что-то, можно было бы сказать, очень маленькое, но, с другой стороны, понимая содержание, так уже и трудно сказать. Я имею ввиду, трудно сказать, что оно маленькое, скорее бесконечное. Мы тут оказываемся не просто между внутренним и внешним, а в межсистемном, переходном пространстве. Беккет использует речь как яркое выражение противоречий. Абсурд в том, что всё абсурдно само по себе, так как язык сам по себе находится в одном измерении, а претензии у него на большее измерение. Согласитесь, «двухмерным» языком описать «трёхмерность», задачка не такая уж и простая. Мы можем выбрать консервативный научный язык, тогда необходим фрейдовский “зад” с его усидчивостью и работоспособностью. С другой же стороны, мы можем жонглировать смыслами, как например, Славуй Жижек или Лакан. Важно искать нечто!

Любопытно, кстати, что Бион последнее время также, как и Лакан, публично выступал с идеями, например, «Бразильские лекции».

Но, возвращаясь к моей мысли, мне кажется, что игра матери и ребёнка, ребёнка с катушкой, это также и игра, символизирующая отношения между разными уровнями систем, игра в создание переходного пространства. «Сочинения Беккета изобилуют намеками на матерей, и многие из этих намеков полны презрения. В обширной биографии Deirdre Bair Беккета (1978) мы также находим частые упоминания о сложных отношениях Беккета с его матерью. Похоже, что они продолжали быть полными конфликтов до тех пор, пока его мать не умерла. Было бы упрощением предположить прямую биографическую связь между внешним отношением Беккета к своей матери и "матерью" в его работах. Точно так же не следует предполагать, что это просто выражение его внутреннего отношения к своей матери, что мы должны быть уверены в том, что оно не имеет ничего общего с его матерью, которое мы находим в его трудах. Я хотел бы предложить, чтобы Беккет использовал свое творчество, и в частности творчество на французском языке, как «переходное пространство» (Winnicott, 1971) в котором он может разыграть нечто из своего собственного неразрешенного внутреннего отношения к матери, наряду с новым феноменом «воссозданной» матери своего литературного искусства.» (Casement, P. J.)

1.2 Другой как переходное пространство к существу жизни

Мы можем сказать, что человек подобен Творцу. А можем сказать и так, что цель системе в их иерархии, всегда назначает система более высокого уровня. Подобие не означает равенства. Материнство -- это системный феномен, отраженный в субъекте. Мать -- это та «вселенная», что окажется внутри субъекта, как и та вселенная, без времени и пространства, что окажется внутри “неживого”, материи, ограниченного пространством и временем в свою очередь. Не удивительно, что у психики нет таких ограничений. Если мы перейдём в плоскость «живого» и «мёртвого», то более «живым» объектом будет тот, чьё внутреннее состояние выражено большим количеством связей и качеством этого состояния. Возможно, тут уместно говорить об устойчивости и целостности, стабильности динамической системы. Условно говоря, осознанность присутствия в жизни у индивидов разная. Жизнь, это лишь слово, лишь форма для выражения концепта. Это «линейка», на которую нанесены сантиметры, дюймы, локти? Интересно, и я ловлю себя на мысли о том, читая «Бразильские лекции» Биона, как он точно воспринимает суть нехватки слова, и то, что слово потенциально может наполнять изнутри: - «Я использую концепцию, и это одна из таких ситуаций, в которой, как правило, считают, что существует определенная реализация, которая аппроксимирует к этой концепции. Мы все привыкли к таким словам, как «секс», которое, если учесть этот вопрос, ничего не значит. Но слово «секс», как и «будущее», полезно для такого обсуждения. Что он имеет общего с миром реальности, я не знаю. Тем не менее, люди используют такие слова, как «секс» и «будущее», точно так же, как если бы они были о чем-то. Почему это так, психоаналитикам придется выяснить, потому что я не думаю, что это уже сделали философы.»

Однако, здесь мне видится, Бион несколько играет смыслами, так как сам образован и как философ. И, Бион-философ, психоаналитик, очень точно передаёт сущность слова и его понимание: - «Это слово «тревога» - достойная похвалы попытка придать имя чувству. Большинство из нас думает, что мы знаем, что люди имеют в виду, когда говорят «тревога», хотя ребенок такого не делает.

Если мы посмотрим на рентгеновский снимок руки ребенка, мы сможем увидеть хрящи, кости и так далее, и сказать: «Это рука ребенка». Почему? Это ничего не значит; это не рука; это постоянное связывание различных частей чувственных впечатлений вместе с теорией о том, что все это превращается в руку. Причина, по которой человек говорит, что это рука ребенка, основана на многолетнем накопленном опыте, который заставляет предполагать, что это так.»

Я же, в свою очередь, говорю о жизни, как неизвестном даре, как о том, что нам имманентно, но что не является собственностью «мёртвого» изначально субъекта. По сути, мы не знаем, что это за дар, что за иное, скорее обнаруживая его по мнестическим следам субъективного опыта. Я понимаю значение писания «воскрешение из мертвых» именно в этой парадигме, как обретение души, обретение способности быть живым, будучи изначально «мёртвым». Но, если быть всё же точным, а мне важно передать смысл, то игра словами вовсе не лишняя. Беккет так нежно играет словами, так легко и свободно, что это само по себе необыкновенно красиво. И здесь очень трудно удержаться от подражания. Побыть чуточку Беккетом. Да…

Мы часто спорим о жизни в отношении рождения детей. Какой момент можно считать точкой отсчёта, когда мы убиваем ребёнка, а когда это ещё не человек? Так вот, если точкой отсчёта считать жизнь, как объект возможного размещения внутри субъекта, то картина становится совершенно иной. А большее осознание собственного присутствия в поле жизни, чем у животных, делает качество человеческого животного более живым в отношении осознания этой имманентности, этого жизненного свойства внутри психического пространства. Всё зависит от «линейки», которой мы измеряем содержание слова «жизнь». Если отец маленькой девочки ведёт с ней двусмысленную игру инцестуозности, убивает ли он её ребёнка, убивая её фантазм о ребёнке и её часть жизненного смысла?

Ещё одна мысль, которая меня беспокоит, а значит, внушает и чувство жизни, это то психоаналитическое поле, которое пересекает вопрос о самоанализе, который так мало изучен. Здесь мы могли бы с уверенностью сказать о дефиците “другого”, с одной стороны, с другой же стороны, можем провозгласить тот же вопрос, что и поэт:

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают --

значит -- это кому-нибудь нужно?

Другими словами, один из вопросов, с которым я внутренне сталкиваюсь, это вопрос, как и психоаналитической неудачи, так и вопрос самой психоаналитической функции. Но далее здесь речь скорее даже пойдёт об обратном, о встрече с другим. Или, некой встрече с чем-то через другого? О роли психоаналитического мышления как человеческого института.

Встреча Беккета и Биона, была ли она случайностью или нет, несёт ли она действительно все те смыслы, которыми наделена со стороны наблюдающих или нет, просто произошла как факт. Это также мысль, о некотором, гипотетическом, «до конца проанализированном субъекте», что выглядит весьма абсурдно. И здесь мы сталкиваемся с тотальной недостаточностью, человеческим несовершенством, как смыслом самим по себе. Не выявляет ли здесь эта картина недостаточности, нехватки, то потенциальное место, которое приготовлено для встречи с другим? А если быть ещё более точным, то с тем переходным пространством в другом, который, возможно, проявляет существо жизни.

Как бы мы не выдумывали смыслы, одно остаётся очевидным, встреча Биона и Беккета не прошла незаметно. В нас что-то срезонировало, заколебало струны души.

Попробуем подойти с той точки зрения, что великая игра жизни, это игра между жизнью, чем бы она ни была, и её внутренним объектом, насколько целостным или нет он сам себя не воспринимал, говоря о себе как о множестве. И здесь мы, несомненно, сразу же попадаем в историю интересов Биона, начавшихся с, так называемого, группового периода, от которого он в дальнейшем несколько отходит к частному анализу, к субъекту. Биона интересует группа с точки зрения тождества с субъектом. Он подмечает интересные состояния группы, выявляя в ней преимущественно регрессивные механизмы организации. По сути, достичь состояния уровня организации «рабочей группы», удаётся не часто, и ненадолго. Есть, кстати, теоретики иных социальных сфер в теории управления, выдвигающие концепции, в которых группа и не должна стремиться к некоторому тождеству в психической организации, а является частями, дополняющими друг друга как пазлы, что в итоге приводит группу к возможности наблюдения опыта её собственной целостности. По сути, это как утверждение, что нет надобности в анализе, как сравнении каждого субъекта группы, а лишь к необходимости их встречи. Есть некий трансформационный процесс, когда мы переходим от частных вопросов к групповым. И здесь мне кажется не лишним провести параллель с идеями Грегори Бейтсона в отношении системных процессов и их качеств, описанных им в книге «Экология разума».

Я полагаю, что переход от меньшего уровня абстракции к большему, является аналогом того, о чём писал Зигмунд Фройд в первой топике, и в работе по изучению точек фиксации развития либидо, где энергия растёт, накапливаясь переходит на новые качественные уровни, аппроксимирует к психическому через освоение телесной целостности. Переход же к групповому качественному состоянию, равному описанию устойчивой рабочей группы, это и про успех или неудачу при формировании точек фиксаций аналогично субъекту, в его оральной, анальной и генитальной фазе развития.

1.3 Создание двойника в другом языке

И здесь у меня появилась некоторая мысль в отношении точек фиксации, которые мы всегда рассматриваем, в линейной парадигме, или парадигме времени. Но что, если посмотреть на специфику фиксаций состояний с точки зрения речи? Несомненно, что идея эта почерпнута из материалов исследования Патрика Кейсмента в работе.

Здесь наверно стоит несколько остановиться, и привести отрывок записи самого Беккета, размышляющего о языке: «Мне действительно становится все труднее и даже бессмысленно писать по-английски. И все больше и больше мой собственный язык кажется мне завесой, которая должна быть разорвана, чтобы добраться до вещей (или ничто), стоящих за ней. Грамматика и стиль. Для меня они стали такими же неуместными, как викторианский купальный костюм или невозмутимость настоящего джентльмена. Маска. Будем надеяться, что время придет, слава Богу, что в определенных кругах оно уже наступило, когда язык наиболее эффективно используется там, где им наиболее эффективно злоупотребляют. Поскольку мы не можем полностью исключить язык, нам следует, по крайней мере, не оставлять ничего, что могло бы способствовать его дурной славе. Пробурить в нем одну дыру за другой, пока то, что скрывается - будь то что-то или ничего - не начнет просачиваться сквозь нее; Я не могу представить себе более высокую цель для писателя сегодня.» (Beckett 1983, 171-2).

О чём же размышляет Бион? - «Я подозреваю, что мы пристрастились к какой-то эвклидовой геометрии, которая зависит от нашей способности, подобно Эвклиду, заимствовать что-то из области пространства, которое мы считаем реальным. Физик, который мог бы полагать, что существует мир реального физического пространства, теперь счел бы необходимым (я цитирую Гейзенберга) предположить принцип неопределенности. Так что физики догнали Декарта. Но Декарту не нужно было использовать физическое или философское сомнение; психоаналитики же это делают. У нас не может быть привилегии играть в игру философских сомнений; мы должны использовать сомнение на практике. Точно так же мы должны использовать метод, который включает не только понимание, но и неверное понимание. Это еще одна причина, почему никто, кроме нас самих, скорее всего, не достигнет прогресса.»

По сути, в этих двух отрывках, один из которых выражает Беккет, а другой Бион, как мне видится, звучит одна и та же идея. Если вы именуете себя человеком, значит вы опираетесь на язык. Как разорвать тот язык по кускам, прорваться к ничто, к Оно, который, являясь человеческим основанием, прирос к вам? Сомнениям на практике подвергнуть смыслы?

Впервые я столкнулся с мыслью о том, что “культура начинается с двух языков”, (двух матерей?) в размышлениях А.М. Пятигорского. Пожалуй, эта идея просто зависла во мне, однако продолжая давить своей неопределённой многозначительностью. Но что он имел ввиду я так и не понимаю. Однако, как мне кажется, есть некий выход, заключающийся в удвоении сука, на котором ты сидишь. Создать двойника в другом языке -- вот мысль, которая мне кажется достойной размышления. И здесь, мне кажется, есть некоторая параллель с идеями Андре Грина, который пишет в своей статье об истерии «Я не стремлюсь объяснить истерию и пограничные случаи через фиксацию на стадии развития или на объектных отношениях. Ute Rupprecht-Schampera это уже сделала, подчеркивая важность фазы раннего треугольника, разработанной Маргарет Малер и Эрнестом Абелином. Я же предложил для интерпретации некоторых пограничных случаев концепт битреугольника, означающий, что отношения между тремя партнерами эдипального конфликта скрывают, на самом деле, бинарные отношения с одним объектом, разделенным на две части - плохую и хорошую.» («Истерия и пограничные состояния: хиазм. Новые перспективы.») На плохой материнский, и другой, хороший, возможный язык?

По сути, как можно пофантазировать, анализ Беккета с У.Р. Бионом, хоть и не был успешным, однако, мог оставить след применения к идее, развернувшейся в поле взаимодействия специфического зеркально-языкового отражения. Битреугольника? Я понимаю слова Беккета, который, по сути, размышляет о том, как создать регресс, однако, избежать при этом кушетки и негативного переноса на Биона? Как разрушить язык-сук, на котором ты сидишь, не уничтожая самого себя, выплеснуть воду из корыта, не выплеснув самого младенца? Беккет размышляет о языке-структуре, образованной его личной материнской историей: - «Поскольку мы не можем полностью исключить язык, нам следует, по крайней мере, не оставлять ничего, что могло бы способствовать его дурной славе.»

Дурной славе? О чём ином здесь говорит Беккет, как не о ненависти к материнскому? И даже если о войне и фашизме, то ведь это только форма, в которую заключён его собственный жизненный опыт.

Очевидно, метафорой этого “близнецового” удвоения может стать психический эквивалент языка, выраженный переходом от английского, к французской его форме, а затем, что мне вслед за Кейсментом кажется важным, его возвращение обратно в английскую матрицу. Вот что пишет в своей работе Патрик Кейсмент: - «Я не думаю, что Беккет случайно начал переводить свои французские сочинения, так сказать, «обратно» на английский язык, только после смерти своей матери. Это, как если бы табу на его родной язык было изгнано с ее смертью. Процесс перевода, кажется, всегда был трудным, Беккет, во-первых, использовал переводчика для работы. Позже он начал переводить свои собственные работы без этой помощи. Об этом процессе Сивер заметил, что когда со переводил конец с Беккетом «то, что мы получили, было не переводом, а полным переделыванием оригинала. И все же несмотря на то, что все было совсем по-другому, он был абсолютно верен французам. Это было совершенно новое творение» (С. 438). Боулз, со-переводчик Моллой он также напомнил, что Беккет подчеркивал: «это не должно быть просто переведено; мы должны написать новую книгу на новом языке» (стр. 439). Зачем такая забота о создании нового произведения по возвращении к использованию некогда заброшенного английского? Конечно, литературный художник у Беккета требовал от него такой же осторожности, чтобы избежать следов французского стиля, оставшихся в английском языке, как и в обратном случае, когда он работал на французском языке. Но если, как намекнул переводчик Агнес Женевье, во французском языке таились темные элементы его самого, то Беккету пришлось бы столкнуться с ними, когда он начал отказываться от оборонительного аспекта своего первоначального бегства от английского языка. Еще один ключ к этому обнаруживается, когда Беккет обратился к своему другу-художнику Пьеру Шнайдеру, который, как мне кажется, был слишком близок к истине, когда он предположил, что для Беккета писать по-французски было не столько уклонением, сколько попыткой выразить свои самые темные мысли, фактически не сталкиваясь с внутренней сферой, в которой эти мысли находились. (стр. 516). Когда Беккет начал писать по-французски, это вполне могло быть правдой. Ему нужно было заглушить в себе то, что раньше заглушало его самого. Может быть, тогда работа переводчика включала в себя работу над этим затянувшимся противостоянием с самим собой.»