Центральные вопросы в социологии вещей

Придумывая значения и смыслы для объектов, мы формируем ценности для них и, соответственно, мы создаём практики взаимодействия с ними исходя из наших представлений и восприятия этих вещей. Миллер заявлял, что при взаимодействии с вещами, люди создают практики и ценности, которые существуют через их объективизацию в культурных формах. Две доминирующие формы материальных объектов, которые существуют в человеческой среде - товары и подарки, ключевые различия которых заключены в ценностях, приписываемых им. Аппадурай (Appadurai) [21] определяет товары как предметы экономической ценности, в то время как подарки обычно помещаются на противоположную чашу весов, как объекты, несущие в себе эмоциональные ценности и поддерживающие социальные отношения. «Подарки и дух реципрокности, социабельности и непосредственности, в которых их принято передавать, обычно строго противоположны выгодо-ориентированному, эгоцентричному и расчетливому духу, что царит в кругообороте товаров» (мой перевод) [21, p. 11]. Интересную позицию Аппадурай отметил, ссылаясь на Бурдье о том, что дарообмен является одним из модусов товарных отношений, которые всего лишь растянуты во времени. "Реципрокность -- обмен дарами на нерыночной основе. Но бесплатность эта весьма лукавая. Ведь в ответ ожидается встречная помощь, по крайней мере, появляется моральное право на ее ожидание. <...> Реципрокный обмен мотивирован комбинацией двух противоположных принципов: альтруизма и рынка, поскольку, с одной стороны, не предполагает выгоду, а с другой стороны, пытается соблюсти некоторый баланс интересов" - утверждает Барсукова [1].

Подобным образом мыслит Мосс (Mauss), ссылаясь на малые общества: «Существует ряд прав и обязанностей о потреблении товаров и возмещении, существующими бок о бок с правами и обязанностями о дарении и получении подарков. Всё является предметами, которые существуют для того, чтобы их отдавать и возмещать» (мой перевод) [28, p.41]. Комтер, в свою очередь, указывает на то, что любой товар может стать приятным подарком, а любой подарок может превратиться в продаваемый продукт.

Рассматривая экономическую и эмоциональную ценности в контексте области старых вещей, мы неизбежно натыкаемся на такую категорию вещей, как "антиквариат". Опираясь на работу Шпаковской [20], антиквариат несомненно причисляется к старым вещам: "Под антикварными мы будем понимать редкие вещи, которые являются таковыми благодаря времени (физическому или историческому), прошедшему с момента их производства, или художественной ценности и которые являются объектом коллекционирования и торговли" [20, с. 73]. При этом антиквариат обладает особой, отличающейся от утилитарных вещей, относительно высокой экономической ценностью, рыночной ценой, которая и отделяет их от остальных объектов, формируя особого рода поведение по отношению к ним: «Вещи, которые почитаются, разграничиваются от тех, которые считаются мусором или простой утварью. Подобные различия встроены в культурные коды и возникают в наборах практик в культуре» (мой перевод) [25, p. 44].

Важно заметить, что значение и ценность каждой отдельной вещи субъективны: "Смыслы, которые вещи имеют для разных людей могут не согласоваться: вещи могут иметь разные, даже противоречивые, социальные жизни" (мой перевод) [27, p. 61]. И именно ценность старой вещи (или её отсутствие) определяет практики людей в отношении этих вещей. Предположительно ключевыми способами обращения со старыми вещами являются: приобретение, использование, хранение, избавление. Более того, существует дифференциация практик внутри этих способов, так например практики избавления от вещи могут включать: выкидывание «на помойку», продажу, дарение. Выявление и классификация этих практик - одна из задач этого исследования, которая будет раскрыта позже.

В то время как люди производят ценность для материальных объектов, окружающих их, параллельно они определяют их собственную ценность через те вещи, которыми они владеют. Ссылаясь на Манна (Munn) в отношении кула-обмена в Гаве, Аппадурай цитирует: «Хотя люди представляются агентами в определении ценности раковины, на самом деле, без раковин, люди не могут определить свою собственную ценность, в этом отношении раковины и люди обоюдные агенты в определении ценности каждого» (мой перевод) [21, p. 20]. Утехин [19] утверждает, что человек осознает самого себя через принадлежащие ему предметы и может определить себя через вещи, окружающие его: "Еще и не осознавая себя, он [младенец] станет плакать, если у него нечаянно попытаются отторгнуть любимое.

Взрослому и то бывает тяжело смириться с потерей, но все-таки легче: круг его привязанностей шире, чем мама, соска, одеяло и любимый мишка, и он может представить себя «самого по себе», в своей отдельности и относительной самодостаточности, что не дано младенцу, не умеющему узнать себя в зеркале" [19]. Утехин утверждает, что человека можно определить по тем вещам, которые его окружают: «Собственность, согревающая нам грудь, определяет то, что мы из себя представляем» [19]. "Мы думаем с помощью объектов, которые мы любим; мы любим объекты, с помощью которых мы думаем" [35, p. 5]. Говоря о любимых вещах, невольно проводятся параллели со старыми, ведь для появления сильной эмоциональной привязанности, вещи нередко необходимо "пройти" с человеком определенный путь, делающий её неновой, но "родной" и "близкой".

1.4 Подходы к изучению старых вещей: от советского периода до наших дней

В этой широкой области материальных объектов я в данном исследовании концентрирую свое внимание на старых вещах. В нашей повседневной жизни мы привыкли определять старые вещи, полагаясь на наш бэкграунд или используя ощущения и интуицию, и мы никогда не стремимся дать какое-либо определение понятию «старая вещь». В научной среде также не существует строгой дефиниции для него, однако, исследователи изучают старые вещи в разных контекстах.

Таким образом, Бредникова и Кутафьева [5] рассматривают старые вещи через призму блошиного рынка, где старое сравнивается с новым и всегда лучше, чем новое. ««Старые вещи» как старые знакомые, про которых знаешь всё» [5]. На рынке наиболее важны история вещи и биография продавца. Здесь старые вещи и их значения могут трансформироваться различными путями (детское пальто является прекрасным материалом для изготовления стелек, а погребальная урна легко трансформируется в вазу), а люди, в свою очередь, стремятся максимально продлить жизнь старой вещи.

Аналогичную идею Бредникова и Ткач [6] развивают, рассматривая старую вещь, как часть системы мусора. Владельцы меняют функции вещи, пытаясь продлить её жизнь, а в конце жизни вещи выбрасывают её, или, избавляясь, аккуратно ставят рядом с мусорным баком: "Рядом с мусорным баком мы непременно найдем место, куда граждане складывают старые вещи, уже оторванные от сердца, но еще на что-то годные. Тут обнаружится примерно тоже самое, что и в кладовке: и стоптанные, но еще живые ботинки, и почти не рваное демисезонное пальто, и какая-нибудь мебельная рухлядь, а то и ламповый телевизор, годный на детали. Вещи меняют хозяина и продолжают свой жизненный путь - без посредничества комиссионного магазина, потому что в магазин такие вещи не возьмут. А с помойки их подберут обязательно - и очень скоро" [19]. В этом контексте люди определяют «старое» не как «ненужное», а как «готовое к новой функции, к новой жизни».

Важно заметить, что многочисленные исследования старых вещей рассматривают Советский период. В работе Герасимовой и Чуйкиной [7] поднимается вопрос о ремонте старых вещей в советской системе. Главной целью подобных практик было также продление жизни вещи, и согласно авторам, главными причинами существования подобных практик были следующие: "Во-первых, в советской России продолжали существовать практики традиционной крестьянской культуры - сохранения и длительного использование вещи, трансляции навыков ремонта и самостоятельного изготовления вещей. Во-вторых, войны, революция и бедность приучили людей к экономии и бережливости, привили им навыки переделки вещей, способствовали натурализации обмена, отчуждению символического аспекта вещей от материального. В-третьих, советская экономика дефицита и низкое качество товаров подталкивали людей к воспроизводству навыков ремонта. В-четвертых, этому же способствовали государственное регулирование потребления и пропаганда определенного режима отношений с вещами" [7]. Также практики ремонта активно пропагандировались в журнале «Наука и жизнь», этот вопрос освящает Орлова [17].

Рекомендации носили возвышенный характер, житейские знания подвергались упорядочиванию и рационализации. «Дефектность вещи - это всего лишь иллюзия, которую беспощадно разоблачают знания и действия умелого хозяина» [17]. Считалось, что вещь может выполнять не только те функции, для которых она была предназначена изначально: из неё можно что-то смастерить или открыть в ней новые функции. Здесь мы видим определенную специфику взаимоотношений людей и вещей. Советское общество - это общество ремонта, люди считали вещь частью самого себя: «Советский человек смотрит на вещь не как на товар, а как на товарища, и поэтому продлевает ее жизнь, ценит в ней, прежде всего, надежность и искренность, а не внешнюю привлекательность» [7]. В период СССР человек не только воспринимал вещь, как товарища, но и сливался с ней, становился частью её: "Одушевление достигается путем солидарного слияния рабочего с материалом вещи, в чем можно видеть реминисценцию того, как специфика русского авангарда была определена в 1913 году футуристом Бенедиктом Лифшицем: “сокровенная близость к материалу” в противоположность западной отстраненности и критичности (манифест “Мы и Запад”)" [9].

В настоящее время мы становимся свидетелями трансформации в нашем обществе: если в СССР процветала идея бессмертности и бесконечности эксплуатации, то сейчас, в современном мире, мы сталкиваемся с быстрой заменяемостью и одноразовостью вещей. Как следствие этой трансформации, практики взаимодействия между людьми и материальными предметами, в частности старыми вещами, изменились. Бодрийяр рассматривает изменения в нашем обществе через бытовые вещи, которые окружают нас. «В расположении мебели точно отражаются семейные и социальные структуры эпохи» [4, с. 18].

Традиционная идея носила моральный характер, идея же последнего этапа носит функциональный характер. Характеристики мебели эволюционировали от монофункциональности, неподвижности, несменяемости, внушительности присутствия и иерархического этикета, где люди и вещи тесно связаны друг с другом до мобильности, подвижности, свободы, стиля. "Постепенно освобождалась функция вещей, и постепенно она освободила нечто в человеке («или же человек, освобождая себя, освободил ее в вещах» [4, с. 21]). Предполагается, что эти изменения произошли из-за развития общества потребления. Корриган [24] утверждает, что ключевой период начала развития потребительского общества в Европе был в 1950-е годы, были фундаментальные сдвиги в период от модернизма к постмодернизму, касающиеся символического использования товаров.

Ссылаясь на Бодрийяра, Корриган утверждает, что товары переместились в мир знаков и стали более подвижными. Вследствие этого, меняется и культура: «Если в старом музее висело предупреждение `Не трогать', то новый музей поощряет практический опыт постижения искусства» (мой перевод) [24, p. 179]. «Потребности, таким образом, ориентированы не столько на предметы, сколько на ценности, и их удовлетворение имеет, прежде всего, смысл присоединения к этим ценностям»[3, с. 68]. В продолжение этой точки зрения, Бодрийяр [3] заявляет, что потребление - это очередная сфера жизни, подконтрольная системе производства, это следующий логический шаг в развитии капитализма. Об эволюции в культуре свидетельствует реклама - как её образы, так и дискурс.

Относительно общества потребления идеи Бодрийяра не столь тривиальны: «Потребление -- это не пассивное состояние поглощения и присвоения, которое противопоставляют активному состоянию производства, чтобы уравновесить, таким образом, две наивных схемы человеческого поведения (и отчуждения). Следует с самого начала заявить, что потребление есть активный модус отношения -- не только к вещам, но и к коллективу и ко всему миру,-- что в нем осуществляется систематическая деятельность и универсальный отклик на внешние воздействия, что на нем зиждется вся система нашей культуры» [4, с. 212]. «Если бы оно [потребление] было тем, чем его наивно считают,-- поглощением_ пожиранием благ,-- то рано или поздно наступало бы пресыщение. Если бы оно относилось к сфере потребностей, то мы должны были бы прийти к удовлетворению. Однако мы знаем, что это не так:людям хочется потреблять все больше и больше» [4, с. 218].

1.5 Концептуализация понятия "молодежь"