Теория двойного различения Н. Лумана: понятия, интерпретация, версия

Размещено на http://www.allbest.ru/

Теория двойного различения Н. Лумана:

понятия, интерпретация, версия

Гущин О.В.,

независимый исследователь, Молдова, Кишинев

Аннотация

Теория двойного различения Лумана является сквозной темой, проходящей через все социологическое наследие выдающегося немецкого социолога. Поскольку данная теория не является предметом социологии и выходит далеко за ее рамки, то естественно, что ее сущностное рассмотрение не обязано быть социологическим. В связи с этим в процессе исследования текстов Лумана так или иначе возникает противоречие между представляющей проблематику научной коллаборацией и самой проблематикой. В чем вкратце ее суть? Мы различаем нечто как таковое само по себе единичное и неделимое, не испытывая при этом никаких экзистентных трудностей. Но как только мы намерены различить само различение, то сразу оказываемся в турбуленции форм и идентификаций, мер и измерений, попутно утрачивая собственную, некогда незыблемую, позицию наблюдателя. Возникает ситуация неопределенности, толкающая к тому или иному выбору, к той или иной приверженности как к чему-то определенному. Луман стремится преодолеть интенцию к приверженности. В результате разворачивается динамическая панорама непрерывно соотносящихся между собой различительных актов. Это, пожалуй, самое сложное место не только у Лумана, но и в теории двойного различения в целом. Сложность состоит в том, чтобы описать, как возможно отношение к тому, что само есть в результате отношения. По Луману, всякое определенное различенное -- это акт в акте, движение внутри движения, время внутри времени, предмет в предмете, жизнь в жизни, отношение внутри отношения и т. д. О каком бы различенном мы ни говорили, речь, так или иначе, всегда идет о двойной перспективе различения. Луман стремится прояснить суть отношения в отношении как возможность экспликации того, что само дает эксплицировать. Эту возможность Луман называет аутопойесисом, в котором единство различительных актов находит свое высшее динамическое выражение. «Камнем преткновения», о который постоянно «спотыкается» теория аутопойесиса, является даже не столько тот факт, что аутопойесис хотят найти в прикладных эмпирических исследованиях, сколько, то, что в момент его различения меняется сама соотносимость различения. Здесь уже нет обратного хода к прежним аргументам, постоянно требуется разработка нового контекста, многократно меняются основания.

Несколько слов о способе изложения материала. В процессе написания статьи приходилось периодически отвлекаться от специфически лумановского дискурса и «переводить» интерпретацию на язык версии. Нам хотелось не только охватить объем лумановского проникновения в проблематику двойных различений, но и самим приблизиться к ней, насколько это возможно, на предельно близкую дистанцию. Задача оказалась двоякой, в связи с чем была применена предложенная нами т. н. «формула» актуальности исследования, которая наверняка была бы поддержана немецким ученым: «интерпретация автора» + «версия интерпретатора» = «живой отклик понимания». В противном случае мы оказались бы в плену исключительно авторской системы, непростительно упуская из виду беспокойную пульсацию исследуемой сути. На протяжении всего своего научного пути Луман не просто борется со всевозможными проявлениями строго детерминированной системности -- это скорее следствие, нежели цель, -- он с завидным постоянством пытается высвободить из жестких понятийно-теоретических структур динамическое единство различительных актов, дабы приоткрыть в нем его реликтовое перманентное самодвижение, рискуя быть непонятым своим профессиональным сообществом, вдохновляя тех, кто чуток к подхватам мысли, независимо от притязающих на нее рубрик. теория двойное различение луман

Ключевые слова: первичное (вторичное) различение, наблюдатель, двойная перспектива, генерализация, слабые сопряжения, слепое пятно, реликтовые различения, проторазличие, кататоническое различение, действие, система, бескоррелятное различение, потенциация, контингентность, аутологическое понятие, аутопойесис.

N. Luhmann's theory of double differentiation: concepts, interpretation, version

Gushchin O.V.,

independent researcher, Moldova, Chisinau

Abstract: Luhmann's theory of double distinction is a cross-cutting theme that runs through the entire sociological heritage of the outstanding German sociologist. Since this theory is not a subject of sociology and goes far beyond its scope, it is natural that its essential consideration does not have to be sociological. In this regard, in the process of studying Luhmann's texts, one way or another, a contradiction arises between the collaboration representing the problem and the problem itself. What is its essence in short? We distinguish between something as such in itself -- singular and indivisible, without experiencing any existential difficulties. But as soon as we intend to discern the very distinction, we immediately find ourselves in a turbulence of forms and identifications, measures and dimensions, along the way losing our own, once unshakable, observer position. A situation of uncertainty arises, pushing towards this or that choice, to this or that commitment as to something definite. Luhmann seeks to overcome the intention of commitment. The result is a dynamic panorama of continuously related distinctive acts. This is perhaps the most difficult passage not only in Luhmann, but also in the theory of distinction in his double dynamic perspective. The difficulty is to describe how it is possible to relate to what is itself as a result of the relationship. According to Luhmannany definite differentiated -- is act in act, movement within movement, time within time, subject within subject, life in life, relationship within relationship, etc. No matter what we are talking about, we are always talking about a double perspective of differentiation. Luhmann seeks to clarify the essence of the relation in relation as the possibility of explication of what itself makes explicit. This opportunity Luhmann calls autopoiesis, in which the unity of distinctive acts finds its higher dynamic expression. The «stumbling block» that the theory of autopoiesis constantly «stumbles over» is not so much the fact that they want to find autopoiesis in applied empirical research, but rather the fact that at the moment of its discrimination, the very correlation of discrimination itself changes dramatically. Here there is no longer a return to the previous arguments, the development of a new context is constantly required, the grounds change many times.

A few words about the method of presenting subject. In the process of writing the article, I had to make abstraction from specifically Luhmann's theoretical statements and «translate» the language of interpretation into the language of the version. We wanted not only to cover the scope of penetration into the problem of Luhmann's double distinctions, but also to approach it in my own way, as much as possible, at an extremely close distance. The task turned out to be twofold, in connection with which the so-called proposed by us was applied the formula for the relevance of the study, which would most likely be supported by a German sociologist: «author's interpretation» + «interpreter's version» = «lively response of understanding». Otherwise, we would have found ourselves in captivity exclusively to the author's system, unforgivably losing sight of the restless pulsation of the essence under study. Throughout his entire scientific path, Luhmann not only struggles with all sorts of signs of a strictly determined system -- it is more a consequence than a goal -- he with enviable constancy tries to free the dynamic unity of distinctive acts from rigid conceptual and theoretical structures in order to reveal in him his relict permanent self-movement at the risk of being misunderstood by their professional community. Inspiring those who are sensitive to the grasp of thought, regardless of the rubrics that claim it.

Keywords: primary (secondary) demarcation, observer, double perspective, generalisation, weak conjugations, blind spot, relict distinction, protodifference, catatonic delimitation, action, system, uncorrelated divergence, potentiation, contingency, autologous concept, autopoiesis.

Я живу две жизни сразу и только так могу вспомнить одну из них.

Онетти Х. К.1

Мы видим все остальное и слышим все остальное, но действительного строения, или ткани, жизни, мы не слышим и не видим. Мамардашвили М.2

Об одном и том же речь идет два раза. Различение вступает в различенное им... Есть это различение теперь то же, чем оно было прежде? Есть ли еще тут то, что было прежде? Или первое различение исчезает и становится вторым? Ответ состоит в том, что здесь можно предполагать наличие парадокса, то есть что различение, которое снова вступает в себя, есть то же самое и не то же самое одновременно, и что в этом-то и состоит вся хитрость...

Луман Н.3

Мы вместе с нашим четырехмерным миром можем оказаться лишь тенью на границе большего, пятимерного, пространства-времени. В этом случае наше положение во Вселенной буквально аналогично положению золотой рыбки внутри аквариума.

Стивен Хокинг4

Теория двойного различения Никласа Лумана выходит далеко за рамки собственно социологической науки и вполне может быть рассмотрена как самостоятельная. Отчасти повод для такого заключения дает сам Луман. При работе с его текстами закрадывается подозрение, что социология ему нужна для создания некой концептуально-понятийной

формы с ее внутренними связями и логико-эмпирическими очевидностями, чтобы посредством нее исследовать более емкую, в некотором смысле даже онтологическую, проблематику. Во всяком случае, такое предположение допустимо, учитывая, что социология порой вполне успешно «справляется» с исконно онтологическими и метафизическими понятиями. В связи с этим мы попытались выявить в текстах Лумана аспект, непосредственно не связанный с его профессиональными исследованиями. Предприятие, прямо скажем, рискованное, нарушающее неписаные грани и каноны наук, к тому же с точки зрения формальных требований крайне сомнительное. Но есть одно обстоятельство, дающее ход подобного рода инициативам и, соответственно, добавляющее немалую долю мотивации. Речь идет об устойчивости смыслов в социальных системах. Луман приходит к выводу, что любая социальная система продуцирует смыслы, когда она входит в резонанс с другой системой, и только так «может создать несколько описаний самой себя»5. Если применить данный подход к пониманию научных систем, то окажется, что Луман допускает определенную свободу в интерпретации своих текстов. По мнению социолога, понимание смыслов той или иной системы возможно при периодическом изменении ее контекста, т. е. стилей, комплексов знаков, маркеров, образующих своего рода «оптический дизайн»6 интерпретации. В противном случае любая неизменная автономная система, в т. ч. теоретическая, «должна содержать в себе отрицание самой себя»7.

Какие сложности возникли на пути столь нетипичной постановки проблемы? Конечно, это сложности, связанные с самой интерпретацией -- ее границами и возможностями, направлениями, заранее неизвестными, ведущими к той окраине, на которой мы всегда оказываемся непреднамеренно. Как утверждает Подорога В. А., «прежде чем создавать версию, посмотри, чем ты можешь быть обязан авторской позиции»8. Луман приводит довольно убедительный пример из области коммуникативной интеракции: «Кто-то формулирует определенное предложение, и оно стихает и никогда не используется снова, или же оно записывается и тогда при случае снова артикулируется, но в промежутке мы заняты другим»9. Т. е. когда мы интерпретируем текст, то его смысл проясняется тем лучше, т. е. осмысливается «как нечто осязаемое»10, чем разнообразнее тематический словарь, сам дискурс в целом. Важно, чтобы не повторялись одни и те же фигуры и обороты речи (письма), а какой-нибудь косвенный отвлеченный сценарий призван к тому же обеспечить устойчивость понимания основной темы, в противном случае смыслам грозит «испарение». «Мы постоянно страдаем от утраты смысла»11, -- говорит Луман.

Пересечение версии и интерпретации в соответствии с представлениями Лумана должно способствовать выявлению содержания понятия, в данном случае понятия «двойного различения». Практически мы и преследовали эту цель, местами углубляясь в индивидуальные изыскания, используя собственные понятийные конструкции и умозрительные сценарии. При этом необходимо помнить, что проблема двойного различения Луманом, строго говоря, так и не была поставлена. Не поставлена, надо полагать, поскольку она не является имманентно социологической, что как раз и позволило Луману формулировать ее в свободном стиле, внеконтекстно, парадоксально, непредвзято, фрагментарно, не всегда уделяя должного внимания ее содержанию. В результате двойное различение оказалось сквозной самостийной темой, беспрепятственно эволюционирующей внутри социологических исследований Лумана, саму себя собирающей и «взращивающей» на их полях. Неким «козырем в рукаве», о нем могут намекать или умалчивать, но он, так или иначе, присутствует и подразумевается.

Правда, сложности интерпретации на этом не заканчиваются. Собранный таким способом лумановский текст не всегда обладал собственной логикой и требовал поэлементного рассмотрения. «Сбор истины» предстал совокупностью тезисов с оттенком парадокса. При этом их связь понималась скорее на интуитивном уровне, нежели на аналитическом. Поэтому наши рассмотрения, разделенные на отдельные блоки, уже имели очертания самостоятельных изысканий. В итоге возникли, как нам представляется, продуктивные противоречия между интерпретацией текстов Лумана и собственной авторской версией, между представляющей проблематику научной школой и самой проблематикой, между тезисно/парадоксальным способом выявления истины и аналитическим. Мы не ставили перед собой цель преодолеть данные противоречия еще и потому, что проблематика двойного различения сама по себе оказалась обширной, захватывающей, сложной и откровенно запутанной. Достаточно упомянуть в связи с этим замечание Лумана: «Развитие в сторону сознания единства, а также символики обобщения... так и не привело к понятийно-теоретическому проникновению в единство различного»12.

Это довольно радикальная позиция, тем более от социологического ведомства, и мы будем неоднократно обращать на нее внимание. Важно отметить, что в контексте научных изысканий Лумана единство двойных различений действительно просматривается как какое-то запредельное сверхдинамическое состояние дел. И это происходит в тот момент, когда мы различаем не просто различенное нечто, а намерены различить само различение. Мы тут же оказываемся в тотальном потоке форм и идентификаций, мер и измерений, попутно утрачивая собственную, некогда незыблемую, позицию наблюдателя. Возникает ситуация неопределенности, толкающая нас к тому или иному выбору, к той или иной приверженности как к чему-то определенному. И тогда социальное становится «чашей весов», которая призвана уравновесить отчаянную попытку «удержания» единства различений. Но мы умышленно отклоняем социальное в социологии Лумана, чтобы его несоциологическая проблематика получила свое собственное развитие.

Принимая во внимание теоретические подходы Лумиана к смыслу и интерпретации, позволим себе рассмотрение как своего рода интерпретативную интродукцию, первоначально не содержащую в себе дискурс и понятийный состав лумановских изысканий, призванную служить неким «каркасом» для их дальнейшей экспликации.

Оппозиция «стимул -- реакция» в ее онтологической интерпретации Луман, упоминая вскользь некогда популярную в психологии бихевиористскую концепцию «стимул -- реакция», замечает, между прочим, следующее: «Психологи уже в 1930-е гг. поняли, что не может быть простой трансформационной функции, но что надо задействовать промежуточную переменную...»13 В принципе, данная позиция не является исключительной. «Существует несомненное различие между органическими реакциями и человеческими ответами. В первом случае на внешний стимул дается прямой и непосредственный ответ, во втором ответ задерживается. На первый взгляд, такую задержку вряд ли можно считать приобретением»14. И еще: «В истории сознания поворотной точкой был момент возникновения возможности временного промежутка (паузы) между импульсом и реакцией на него... Принципиально новый этап наступает с возникновением временного разрыва между получением информации и реакцией на нее» .

Схема «стимул -- реакция», как нам представляется, несмотря на остывшее внимание к ней со стороны гуманитарных наук, продолжает оставаться непроработанной, в некотором смысле даже брошенной на полпути. «Различие между органическими реакциями и человеческими ответами» не просто не прояснено, собственно до сущностного прояснения дело так и не дошло. Почему? Луман говорит о некой «промежуточной переменной», и это не столько недостающее понятие, сколько постоянно ускользающий горизонт изысканий. Надо полагать, посредством промежуточной переменной должна открыться перспектива «человеческих ответов». Неотъемлемым звеном этих ответов является довольно неоднозначная фигура лумановской теории -- наблюдатель. Без наблюдателя Лумана не происходит ровным счетом ничего, нет никаких данностей, невозможны никакие акты. Если наблюдатель находится извне, т. е. выбирает независимую позицию по отношению к схеме «стимул -- реакция», тогда она действительно схожа с абстрактным предметом рассмотрения, ничего толком не объясняющим.

Но стоит поместить наблюдателя внутрь данной схемы, как картина сразу изменится. Каково наблюдателю, расположенному в элементе «стимул», т. е. при полном запрете на какую-либо «реакцию»? Как возможна тематизация «стимула» без дефиниции реакции? Сколь долго мы продержимся без реакций и насколько успеем разглядеть сценарий, который, прежде чем принять в себя, должен еще что-то нам показать? Очевидно, под «стимулом» в данном случае будет скрываться нечто непредметное, неразличимое неидентифицируемое, неизвестное, незнакомое. На нас что-то «давит», окружает со всех сторон, грозит столкнуть. Что происходит, когда с нами случается нечто необычное, лишенное собственного имени, понятия, представления? Это нечто не содержит в себе никакого адекватного объяснения. Оно не находит в архиве нашего восприятия соотносимого значения. Оно наваливается своей необъяснимостью и сковывает собой всякую возможность понимания, разрушая привычные знаковосмысловые связи повседневности. Пропало все привычное и знакомое, исчезло прошлое и будущее, осталось лишь тягучее и неизбывное настоящее, заполонившее собой весь временной горизонт, не допускающий в свой тотальный ритм никакие другие измерения. Нам становится не по себе. Мы теряем память и способность понимания.

Необходимо что-то предпринять, дабы вырваться из оцепенения, а именно -- схватиться за какую-то мысль, произнести слово, имя, совершить какое-то действие. В последние мгновения своей осознанности человек противопоставляет энергию самого могущественного сопротивления. Она настолько внезапна и тотальна, что наблюдатель окончательно и бесповоротно забывает о том, что эта энергия -- его же собственная глубинная реакция на происходящее. Он словно оказался жителем в ландшафте собственной реактивности, оказался укрытым ее противостоящей силой, забывая, что она -- его же психическая витальная экспрессия. Страх перед неопределенностью, достигнув небывалой величины, вспыхнул в сознании наблюдателя как ослепительная и мгновенная пульсация, как жизнеутверждающая вибрация живого, прочертившая собой новый горизонт восприятия. В результате причины, вызвавшие столь тотальную вспышку жизненного сопротивления, остались за границами восприятия и тут же оказались забытыми. Только после потери памяти о происшедшем наблюдатель впервые будет в состоянии увидеть перед собой на месте недавнего противостояния преобразованную реальность, из которой выветрены и высветлены все деструктурируемые и несопоставимые составляющие.

Стремительное наслоение друг на друга разных реакций способствует тому, что мы сначала забываем «облики» наступающей со всех сторон неопределенности, а затем забываем и нашу ответную реакцию на эти облики. На границе реактивности дважды совершается перестановка причинно-следственных последовательностей. Первая перестановка связана с тем, что неизвестное в момент активизации витальных сил сопротивления перестает быть причиной этих сил и оказывается за пределами территории их буйства. Как только «я»-импульс достиг границ реактивности, он тут же вытеснил причины себя и сам стал единственной смыслообразующей причиной, создающей новый вид активности. Вторая перестановка связана с тем, что «я» забыло не только свои причины, то есть воздействия, породившие «я»-вибрацию, но и себя как источник витальной экспрессии. «Если бы мы не умели забывать, о Господи, что за путаница возникала бы в каждой ситуации».

Что происходит в схеме «стимул -- реакция», когда наблюдатель расположен внутри нее? Рассмотрим сначала два варианта: наблюдатель находится на позиции одного элемента, затем другого. В зависимости от расположения наблюдателя высвечиваются разные феноменологические сценарии. Например, как только наблюдатель оказался в элементе «реакция», то сам этот элемент становится нестабильным, внутри него формируется новая пара «стимул -- реакция». Каким способом? В определенный момент (микромомент) второй элемент оппозиции оборачивается реакцией на собственную реакцию, одновременно создавая предпосылку «стимула» в новой оппозиции, постоянно раскрывая правую скобку, усложняя и удлиняя «рекурсивную петлю» реакций.

Когда наблюдатель расположен во втором элементе схемы -- «реакция», перед ним открывается и сразу устремляется вдаль «живая» динамическая перспектива, рекурсивная петля сцепленных друг с другом оппозиций. Находиться в этом элементе значит постоянно быть обращенным к иной пред-актуальности. Каждая схема порождает будущую схему, которая, в свою очередь, порождает следующую и т. д. Если же наблюдатель идентифицирует себя с первым элементом -- «стимул», то схемы, напротив, схлопываются, регрессируя в обратном направлении в сторону возврата к своему изначальному состоянию. Имеет место стремительная редукция всей сложности многоуровневых реакций к первичному стимулу.

Очевидно, наблюдатель потенциально сталкивается с разными «анонимными» актами, уготовляющими различные горизонты и ландшафты обзорности в зависимости от того, где он сам находится. С позиции первого члена -- «стимул» -- контур выглядит регрессивным и закрытым. Но с позиции второго члена -- «реакция» -- правая скобка контура постоянно раскрывается и создается новая пара («стимул -- реакция»), в которой уже сам первый контур выступает «стимулом» во втором контуре. Из перспективы второго контура «стимул» первого контура не виден, он уже суб-активен (хотя его роль от этого отнюдь не приуменьшена), но «реакция» первого контура, в свою очередь, видна как «стимул» второго контура. Образуется рекурсивная петля контуров, которая, если смотреть с позиции «реакции», словно устремляется в бесконечность усложнения, саморазвития и самокреации, постоянно совершая т. н. хайдеггеровский «толчок», который «не приходит ни “извне” ни “изнутри”, но вырастает... из него самого...»18. Но если смотреть на цепь контуров с позиции «стимула», то получаем регрессию, закрывающую все правые скобки оппозиций и возвращающую все в исходную точку.

Какую бы позицию себе ни выбрал наблюдатель, она не предоставляет ему возможности рефлексии, самореференции, актуализации, идентификации. Более того, в любом из его местоположений (обращенности), мгновенно запускающих тот или иной акт, наблюдатель не различает ни себя, не весь этот реликтовый action, не видит его и не понимает. Очевидно, рекурсия должна замкнуться на себе самой, причем так, чтобы вся ее сложносоставная «живая» конструкция (петля) стала на место второго члена первой оппозиции -- «реакция». И тогда она будет реагировать всем своим составом на какой-то элементарный природный «стимул», становясь при этом и сложной, и простой схемой одновременно, с фрактально встроенными друг в друга перспективами. «В той мере, в какой рекурсии указывают на будущее, они указывают на бесконечно разнообразные возможности наблюдения, а значит, на мир как виртуальную реальность, относительно которой еще нет совершенно никаких сведений»19.

В зависимости от местоположения наблюдателя просматриваются следующие три сценария. При расположении наблюдателя во второй позиции схемы «стимул -- реакция» сама схема функционирует как прогрессивная рекурсия с изъятием каждый раз второго члена и помещением на его место новой схемы. При расположении наблюдателя в первой позиции происходит регресс с изъятием новой схемы и возвращением на его место предыдущего (изъятого) второго члена (смерть в каждом обратном шаге). При расположении наблюдателя в двух позициях одновременно/попеременно (экзистенция) имеет место наложение друг на друга противонаправленных тенденций, замыкание прогрессивной рекурсии на самой себе, образование в точке замыкания зримо-зрячего «пространства пересечения», дающего распознавать и различать, соотносить и идентифицировать.

Какие выводы могут быть сделаны на данном этапе? Первый. Схема «стимул -- реакция» должна рассматриваться не в каузально-логическом, и тем более не в биологическом или физиологическом аспектах, а, скорее, в феноменально-динамическом.

Второй. Схема выглядит как абстрактная статичная умозрительная фигура, потому что рассматривается с внешней позиции, которая еще каким-то образом должна быть обоснована. Изначально у наблюдателя нет никакой иной точки наблюдения, кроме как внутри самой оппозиции.

Третий. Как только элемент «реакция» актуализуется, он, будучи в оппозиции вторым, выпадает и замещается тем, который в следующей оппозиции станет первым (стимул), т. е. своим иным. Имеет место инверсия элементов.

Четвертый. Из горизонта любой произвольно взятой схемы первый элемент предыдущей схемы («стимул») не виден, он суб-активен, опространствлен, развеян, «накрыт» «слепым пятном». Реакция на реакцию отменяет собой всякий предыдущий «стимул», его систему координат, масштаб и соразмерность, «накрывая» его своей тенью, определяя его как несущественное, отталкивая в «слепое пятно». На границе оппозиций формируется новое масштабирование, посредством которого открывается иной вид: здесь уже совсем другой бытийный горизонт, другие соотношениями близи и дали, предела и бесконечности.

Пятый. Сомкнутость концов рекурсивной петли, одновременно размыкающей контуры и изменяющей их элементы на противоположные, впервые дает чему-то быть различенным (отличным от всего). Только в одновременно/попеременном

стоянии/балансировании «на чашах весов» разнонаправленных самодвижений (экзистенция), создающих предпосылку сомкнутости рекурсивной петли, впервые открывается возможность совершения акта в акте как предпосылки самореференции наблюдателя, а также различения им простых локализованных вещей -- неделимых, элементных. Как только мы пытаемся познать контуры в их автономном элементном самостоятельном модусе, мы, скорее, домысливаем их, «видим» такими лишь в некой умозрительной абстрактной форме.

Шестой. Здесь мы хотим обратить внимание на идею, которая Луманом напрямую не высказывается, но которая логически следует из его исследований. А именно: имеет место троякая динамическая корреляция актов. В зависимости от расположения наблюдателя либо в элементе «стимул», либо в элементе «реакция», либо в обоих одновременно/попеременно открывается та или иная последовательность феноменообразующих актов. В первом отдельно взятом случае речь идет о регрессе самой позиции наблюдателя, сворачивании его витальных и экзистенциальных оснований. Во втором случае непрерывно потенцируются серии модусов и масштабов, измерений и горизонтов реактивности (пока это лишь предпосылка различения, его пред- актуализация). В третьем случае акты прогрессии и регрессии при наложении друг на друга с одновременным выпадением и инверсией элементов образуют высветленное пространство и сценарий различения различений.

Предварительное(отвлеченное) рассмотрение состояния единства различений. Как мы уже говорили выше, Луман обращает наше внимание на тот факт, что категория единства различий (различений), при всей своей обиходности в гуманитарных науках, остается нераскрытой. «Тематизация не имеющего различий единства различия как единства возможна лишь в форме парадокса, т. е. вводящей в заблуждение автоблокировки наблюдателя, который сразу же должен перестать быть наблюдателем -- или развернуть парадокс, т. е. перейти к новым различениям и обозначениям» .

Попытаемся понять, что хочет сказать Луман, не теряя из виду то, что по ходу дела хотим сказать мы. Комментарий немецкого социолога и экономиста Дирка Беккера, использующего исключительно лумановский дискурс, позволяет хоть и ненамного, но все же продвинуться на пути интерпретации Лумана. «Под «единством различения» понимается само различение -- в отличие от того, что оно позволяет различать. В основе этого лежит представление о том, что наблюдатель никогда не способен одновременно и наблюдать то различение, которое он использует... и обозначать нечто. Всякое различение может наблюдаться лишь при помощи иного, следующего различения. Наблюдать наблюдателя в отношении единства различения, которое он использует, значит наблюдать его самого так, как он сам себя наблюдать не может. Ибо лишь таким образом возможно увидеть, что он видит и чего не видит при помощи своего различения»21. В единстве различения свидетельствует не только различенное нечто, но еще и такое подспудное (подстратное) различение, без которого невозможно различение чего-то конкретного определенного. Как об этом можно сказать, чтобы это было доступно пониманию? Очевидно, об этом нужно сказать на языке иных дистанций и приближений к сути. Тем более Луман беспредельно демократичен, позволяя интерпретировать его теоретическую систему в категориях и сценариях системы интерпретатора. В таком случае рискнем увести лумановскую проблематику из ее же лумановского дискурса, изменить ее постановочный контекст, дабы не растерять ее актуальность. Утратим мы ее или же, напротив, заново обретем в невероятных для нас очертаниях? Именно на это последнее мы и рассчитываем, идя на столь рискованное предприятие, расположенные отречься от уже имеющегося проторенного во имя неизвестного тернистого, настроенные отложить на время интерпретацию ради версии.

Что нами движет, когда однажды средь бела дня мы вдруг намерены реагировать решительно и бескомпромиссно, активно, с пониманием дела и последствий, будто бы идя наперекор общей инертности и стереотипам? Данный факт тем более значим, когда речь идет об исконном праве на индивидуальное самовыражение, как это принято сегодня называть и как бы широко это ни понималось. И нам совсем невдомек, что в нашем исконном нам как раз может быть отказано. Почему? Потому что решительному намерению (реагированию) необъяснимо таинственно противостоит столь же решительная преграда. Очевидно, в запрете на реагирование к нам обращено и начинает свое движение что-то из глубин тектонического устройства бытия. Пропали знакомые слова, язык, голос, жесты, суета дней, знаки и образы привычного. Пропал язык сутолоки и однообразия, суесловия и социально-ролевого амплуа. Людской говор стал сам по себе беспрепятственно дрейфовать к какому-то краю, одновременно разверзая за собой таинственное темное «проглядывание» совсем иных просторов, неохватных, дающих понять, что повседневный уклад -- лишь слабое неубедительное их прикрытие (наподобие лумановской «области слабых сопряжений»). Бодрствующие каким-то странным образом, захваченные неким нескончаемым сценарием бытия-понимания, мы оказались вдруг нераздельны с тем, что видим/слышим/говорим, т. е. со всем, что само оказалось слитным в своих отличиях. «Только на основании такой захваченности можно привести всего один довод, если доводов много, то нельзя сказать, что ты захвачен всеми одинаково, что-то захватывает больше, что-то меньше»22.

Мы понимаем Что-то, что звучит не оттуда, а звучит всюду и в нас -- в наших ушах; слышится/видится не где-то тут или там, а всюду, в том числе и во взоре/слухе. Мы видим/слышим/говорим какое-то непонятное слово -- Слово всех слов, причем так, как Оно пред-вещает себя внутри (в нас) и одновременно из-за горизонта мира (к нам). Оно сказывает себя через нас, для нас и для самого себя нераздельно. Оно в большинстве случаев странное, неопределенное слово (слово-вид, слово-звук, слово-голос, слово-вещь), необъяснимое и неразличимое. Линия горизонта, как только Слово всех слов прозвучит (проглянет) из-за нее, тут же разомкнется, обнажая беспрепятственно разрастающуюся бездонность Его свето/звучания.

Но возможность присутствия всего знакомого и известного, ожидаемого и привычного, возможность для сказа всех остальных слов, которые люди говорят друг другу, рассчитывая на понимание, выстраивая отношения, делая свой выбор, избегая просчетов и потерь, -- открывается только в резонансе со Словом всех слов, неслышным и неопределенным. В отсвете Его всеобъемлющего «проглядывания» струится, вспыхивая, пресекающийся, но уже различимый свет. В отзвуке Его бескрайнего едва слышимого «говора» слышится ритмически звучащее, узнаваемое в речи. Различение различения «именно относит, выносит на себе неопределенность, сносит...»23. Намереваясь Его означить, мы, так или иначе, означиваем само означивание, само отношение к обретшей внезапную шаткость экзистенции. Было бы крайне наивно настаивать на различении Того, в свете «неравновесного приравнивания»24 к чему только и возможны различения, прояснения, означивания, именования, определения. Его неслышный человеку «голос/говор» различим только в окликах, т. е. когда «он» в каком-то определенном модусе лишь окликается. Именно оклик, словно бьющийся об одни неразличимые стены и отбрасываемый от других, и есть то, что мы зовем горизонтом реальности с определенными приданными ей (но не ею) свойствами (предикация ) и способами ее познания.

Как мы отличаем слово о чем-то от слова вида/слуха/голоса, бытия чем-то (кем-то), понимания что-то (кого-то), от бытия-понимания как такового? Ведь в этом базовом различии, которое нам определенным способом дано, берут свое начало все прочие различия: различия одних вещей и иных, различие нас и других людей, сообществ, природы, мира, истории и т. д. Странно, что, когда мы различаем, нас почему-то совсем не интересует, почему нам дан именно этот горизонт различения, этот масштаб, в конце концов, именно это содержание различения. Что предваряет различение, задает ему модус и тон, масштаб и соотносимость, меру и измерение?

Наше знание о свойствах реальности формируется в горизонте ее предикации. Видо/звучное Слово всех слов в момент беспрепятственного и безграничного, мгновенного и необратимого расширения своего бытийного горизонта будто бы «роняет» собственную/несобственную предикацию реальности и сразу же подхватывает ее обратно, но уже иную, измененную, иначе, словно с конца в начало, на противоходе своему свободному дрейфу. Достаточно было какой-то предельно малой величины времени, чтобы связи реальности и ее свойств оказались разомкнутыми, и человеческое «бытие-в- ситуации»26 тут же перенеслось в иной сценарий сомкнутости как единственно актуальный, аутентичный, оставляя в прошлом бесконечно потенцированное не продолженное пред-действие.

Это самое пред-действие «пробегает» сквозь множество других сценариев, причем так, чтобы никогда не дать самому действию продолжиться, и уж тем более завершиться. Мгновенно выскальзывает одна предикация, дабы к тому же самому бытию «прилепилась» другая. Слово всех слов, «проглянувшее» через выскользнувшее в бесконечно потенциальные сценарии пред-действие, «окутывает» собой все вокруг. Но различение, пронзающее это «окутывание», уже сразу выведено в новые горизонты (но оно не создает их) с новыми спектрами реагирования и качеств, соотношениями света и материи, фона и границ, пространства и времени. Это вовсе не означает, что мы теперь можем различать Слово всех слов, что Оно объективировано и стало доступным. Мы постоянно впадаем в это заблуждение в своих попытках схватывания абсолютных величин. В итоге сами оказываемся схваченными бесконечным пред-действием, увязаем в его нескончаемой потенциальности, беспробудности.

Слово всех слов не может быть различено в акте различения. Когда Оно вновь «видо/звучно», столь же неслышно и незримо, то это свидетельствует об уже ином горизонте внемлемости Ему. Оброненной и тут же обратно подхваченной, и только таким способом модально измененной, является предикация, проявляющая новые свойства и качества «бытия-в-ситуации», смысловые вещи и сценарии, несущие в себе жажду жизни и познания, свободы и подхвата. В пронзающем различении внемлющему восприятию открывается беспрерывная игра свернуто-развернутых светозвуковых перспектив, по отношению к которым линии сгиба -- изнутри звук/луч, извне фон, изнутри бегущая свето/звуко/прорезь, извне свето/звуко/носная бескрайность.

Беспрепятственно дрейфующее всеобъемлющее проглядывание Слова всех слов пронзается энергией взаимно-встречного со-движения (со-принятия) в уже новой, и вместе с тем всегда изначальной, возможности видеть, слышать, понимать, знать. Именно на этом противоходе «предметности, которые, конституируясь, выстраиваются член за членом, или фаза за фазой во временных процессах... позволяют себя схватить в обратном порядке созерцания,..»27.

Обратный порядок созерцания впервые проявляет себя в феномене. Именно в феномене, выносящем на себе необъятность и повсеместность «проглядывания» Слова всех слов, Оно всегда обращено к нам, что-то неслышно/незримо нам сообщает, о чем-то свидетельствует. То, что мы обнаруживаем в явлении, на самом деле случается, как событие обнаружения чего-то Иного -- Того, что присутствует всюду и во всем, наступает неизбывно и перманентно. Оно впервые дает о себе знать через явленное и никак иначе. Отсюда порыв, внезапность и непредвиденность, испуг, страх, вздрагивание по поводу явленного (которое в данном случае и означающее, и означаемое), меняющие модус нашей внемлемости, всецелой обращенности. Мы вздрагиваем, не зная, почему, отшатываемся, разворачиваемся и устремляемся, не понимая, от чего. Отменяется всякое прошлое время, десубъективируются/деобъективируются все прошлые события как факты, им придан статус условий и предпосылок. Время бытия всегда начинается сейчас, в данный момент, а все, что было в прошлом, лишь возможности этого начала начал, бесконечно потенцированные неостановимо бегущие пред-действия.

Поэтому, когда мы различаем нечто посреди чего-то, что-то одно среди многого, это всегда, так или иначе, происходит в со-бытии пронзания взаимно-встречного со- движения на путях «проглядывания» всеобъемлющего. Причем событие пронзания сразу происходит в модусе единства различенного. Мы не просто пробуждаемся от некой сновидческой нераздельности к отличимости нас от всего. Мы пробуждаемся «через видение себя как свечи перед ликом солнца»28, одновременно ступая в сферу пронзающего различения, выносящего на себе единство различений. Бодрствующие, мы уже сразу сопричастны событию встроенности в горизонт целого как в вектор нового времяисчисления. Есть мысль, чтобы уснуть, есть мысль, чтобы пробудиться. Если такой мысли нет, мы не можем ни уснуть, ни пробудиться, будучи всецело захваченными бесконечно затянувшимся потенциальным пред-действием.

В Слове всех слов мы впервые различаем то, что на самом деле лишь вторит Ему в виде оклика, в виде струящегося в Его свете отсвета, т. е. только таким способом различаем нечто различенное. Различая, мы тем самым уже сразу обращены туда, где сквозь различенное выступает «проглядывание» как таковое, интерпретируемое затем как проглядывание различенного. Но вынося на себе необъятность и неопределенность «проглядывания», различенное дает «видеть» не себя, но иное, а именно, как «проглядывание», будучи незримо/неслышным, выносит себя само, попутно ввергая человека, то в сон, пусть даже наяву, то призывая к бодрствованию, пусть даже во сне.

Разрастаясь повсюду беспрепятственно, отбрасывая одну свою предикацию и тут же подбирая ее уже иной, соответственно, меняя модусы различения/пробуждения, отправляя в бесконечную потенциальность все конечное и завершенное, «проглядывание» таинственно и внезапно придает вещи смысл и назначение, и столь же таинственно и внезапно отменяет их. «И вошел в средину... и был облаком и мраком для одних и освещал ночь для других, и не сблизились одни с другими,..»

Субъектные наброски и их реликтовые различения. «Наблюдения первого порядка» «В чем-либо определенном невозможно обнять неопределенное»30. Высказывание Аристотеля из второй книги «Метафизики» не столь однозначно, как кажется на первый взгляд. Оно может способствовать выявлению приоритета для изысканий, связанных исключительно с областью определенного. В этом контексте формируются представления, согласно которым восприятие и понимание даны познающему субъекту, когда он различает определенности, причем различает в форме схватывания. Субъект, обнаруживающий себя не иначе, как в сфере определенного, уже сразу знает, что делать и как быть: он классифицирует определенное и охраняет его, по необходимости выбирает или отклоняет, использует сейчас или откладывает «на потом». Постоянное отсрочивание решений каких-либо дел, насущных, или не вполне, именуемое в психологии прокрастинацией, -- не столько обстоятельства некой психической дисфункции человека, сколько факт трансцендентальной недостаточности определенного. Попытка понимания, как субъект обретает себя и как есть само определенное, уже давно остается вне поля зрения как непродуктивная. Сегодня субъект, схватывающий те или иные акты, в т. ч. акты различения, оказался одинокой заблудшей фигурой на фоне технологичного цифровизованного мира.

Какой мыслительный шаг необходимо сделать, чтобы по возможности задержаться на том моменте, с которого человек стал понимать себя как создателя и устроителя определенного, его собственника и организатора, управляющего и распорядителя? Ответ напрашивается сам собой: необходимо суметь экзистентно задержаться в неопределенном, дабы уловить «смену путей», знаменующую собой начало субъектогенеза. Данная проблематика кажется вполне формулируемой и понятной, но ее постановка все-таки недостаточно радикальна. Все дело в том, что пока мы полностью не отпустим от себя определенное и не перестанем исподволь за него держаться, пока мы всецело не примем неопределенное как единственно возможное и необходимое, лишая себя надуманной приверженности и, как следствие, будущих иллюзий и разочарований, мы никогда не увидим его онтологическую функцию.

Как есть неопределенное? Луман цитирует психолога Фрица Хайдера, задавая вместе с ним одни и те же вопросы: «Каким образом получается так, что мы можем идентифицировать, слышать определенные звуки, шорохи, что мы можем видеть определенные вещи. что нечто имеет очертания, где-то начинается, где-то заканчивается, имеет определенную форму?..»31 Чтобы понять, насколько актуальным может быть данное вопрошание, необходимо сначала представить себе, что оно происходит в той ситуации, из которой совсем не очевидно существование вещей, известных в их очертаниях и значениях. Когда происходит так, что мы не в состоянии локализовать (схватить) видимое/слышимое, не знаем, где начинаются и где заканчиваются границы нашего «я», явлений, вещей? Однажды мы забылись в смешении времен и пространств, причин и следствий, пути и истока, имени и действительности. И забытье это отнюдь не выглядело как нечто мимолетное и фантомное, напротив, оно оказалось продолжительным и неизбывным.

Следуя логике Лумана, отметим ключевой ориентир, который она задает любым исследовательским инициативам. Луман рассматривает всякое определенное как неуловимо дрейфующую комплексность измерений, намереваясь «увидеть, как эти перспективы переходят одна в другую...»32. И далее: «...мы не можем сохранять различие стабильным, а должны постоянно переходить от одного к другому, тематизируя то один объект, то другой, то одно различение, то другое»33. О чем идет речь? Всякое определенное в контексте лумановской онтологии различения -- это акт в акте, движение внутри движения, время внутри времени, предмет в предмете, жизнь в жизни, отношение внутри отношения и т. д. О каком бы различенном мы ни говорили, речь, так или иначе, всегда идет о двойной перспективе различения. Но столь же двойственная природа присуща и субъектам различения. В своем исследовании «Власть» Луман именует их «Эго» и «Альтер»34. Каждое со своим различением образуют некую констелляцию субъектов и соответствующих им различений.

В теории Лумана важно отличать латентного потенциального субъекта (субъектный набросок, пред-субъект) от субъекта контингентного, составленного из нескольких пред- субъектов. Первому принадлежит первичное различение, второму, соответственно, вторичное. Луман дает дефиницию первичного различения: «Что собой представляет первичное различение? ...Здесь задействовано понятие движения, которое кажется понятием, соединяющим небытие с бытием.»33. В. И. Молчанов, внесший значительный вклад в исследования проблемы сознания, также выделяет первичное и вторичное различения. «Первичное различение отграничивает определенный опыт и, соответственно, регион бытия: жизненно важное пространство.»36 Что объединяет понятия первичного различения у Лумана и Молчанова? Очевидно, речь идет о некоем пред-данном сложносоставном акте. У Лумана данный пред-акт включает в себя: бытие, небытие и их соединение в движении, у Молчанова -- опыт, как регион бытия, и пространство.

Мы исходим из того, что первичное различение при более пристальном рассмотрении распадается на два реликтовых бескоррелятных различения. Первое из них (назовем его проторазличение), вопреки и наперекор тому, от чего оно, едва отличая себя, еще не успевает различить, что именно оно различает и как оно при этом есть. Второе различение (в нашей классификации -- кататоническое различение), напротив, уже не успевает различить, как и от чего оно, поскольку везде и всюду различает, как оно само есть -- отличное от всего. Поступки, мысли, чувства субъектного наброска проторазличения не соотносятся с ним, он не успевает их выделить из потока, не дающего остановиться и осмотреться, он их не различает как свои, понимая их как агрессию стихий, ему не хватает коррелятивности и через нее -- конечности, достоверности, идентичности, самости. Он удерживает нескончаемый напор сил, не дающий остановиться и одуматься, отличить собственное противостояние от их наступления, чтобы увидеть их общий исток. Субъектный набросок кататонического различения также неизбывно нуждается в отличии, но принципиально иного рода, а именно в отличии чего-то иного, он всюду «видит» неизменность, однообразие, постоянство, безграничное и безмерное то же самое вчера, сегодня и завтра, сейчас и всегда. Пред-субъект проторазличия и пред- субъект кататонического различия не могут обнаружить ни себя, ни друг друга в едином лице, томясь каждый в своей имманентной неизбывности.

Какую реальность «видят» пред-субъекты, каждый с отсутствующими коррелятами различения? Пред-субъект проторазличения видит мир как крайне зыбкую поверхность, непрерывно дрейфующую демаркацию, территорию фантомной устойчивости, нескончаемые метаморфозы пространства/времени, беспрерывное калейдоскопичное свето-звуко-действо, видит, как элементы, некогда составляющие устойчивые предметы и образы, беспрестанно громоздятся друг на друга, постоянно жаждут новых комбинаций и соотношений. Наблюдать посредством такого восприятия и одновременно быть наблюдателем невозможно, нет избавления от засилья беспрерывной подвижности. Между наблюдателем и тем, что он видит, нет никакой связи и нет никакого отличия. То, что видит субъект проторазличия, никак не соотносится с тем, как он сам при этом присутствует. Он не успевает чувствовать, что с ним происходит, все происходящее случается будто бы не с ним, хотя он наверняка как-то реагирует, действует.

Нечто подобное происходит и с пред-субъектом кататонического различения. Он также не знает себя, но не знает уже другим способом. То, как он видит, не прерывает и, соответственно, не преодолевает безжизненный континуум неизбывной однообразности. Ее монотонный неизменный ритм однажды становится бескрайним, бездонным, безвременным, она затягивает, из нее невозможно вырваться, она «олицетворяет» запрет на всякое стремление к чему-то иному.

До-субъектные наброски не могут сами по себе пробудиться, даже если они «видят» друг друга. Что они видят, не будучи пробужденными в ком-то третьем? Один наблюдает деструкцию другого, но при этом не ощущает, ни его, ни своей, боли; другой, напротив, что-то ощущает, но не соотносит это с тем, что видит и где находится, поэтому не понимает, не осознает свои ощущения как собственные. Отсутствующие корреляты различения не позволяют соотнести наброски прото- и кататонического различений в единую конфигурацию (контингенцию) двойной перспективы, из которой только и открывается возможность что-либо различать.

Итак, мы имеем дело с типологией первичных различений и до-субъектных структур. Оба вида реликтовых различений неизбывно противостоят чему-то и не различают, чему именно, поэтому не различают собственного различения. Нет никаких повторений и общих мест, моментов изменений, единства и целостности, времени и пространства. Здесь нет отличия между тем, что происходит, и тем, что различается, есть лишь стремление превозмочь все, что сопротивляется и своим сопротивлением угрожает бытию. Но сопротивление лишь способствует разрастанию бытия, правда, такого, которое еще не дает никому/ничему быть. Это, скорее, «слепое» действо вне причин и следствий, субъектов и объектов, начала и конца, ощущений и понимания, это энергия принятия/противостояния, «отповедь немого зова», затягивающего внутрь себя любое неповиновение и одновременно выталкивающего вовне любое вторжение, полонящая собой все пространство.

Необходимо иметь в виду, что реликтовые различения, представляющие собой «нечто двойственное, частично объективное, частично субъективное» , -- «вечно длящиеся акты, которые не считаются случившимися...»38, бесконечно и безначально совершаются в немотствующей дреме кататонии и потенциации. Их субъектным наброскам еще предстоит узнать друг в друге единое лицо, которое само еще должно пробудиться через них, увидеть, обрести, узнать себя. Человек ничего не может распознать, выделить, запомнить, пока им самим не окажется узнанным его лицо. Но чтобы оказаться узнанным, оно должно быть различено каким-то особым различением. Каким?..