Игра "в лапту" в классическом ее варианте встречается в сибирских этнографических материалах под названием "бить-бежать". Известны ее правила. Играющие делились на две команды. Одна команда становилась в "поле", вторая становилась бить по мячу. Тот, кто ударял по мячу, должен был бежать через поле. Команда, что стояла в "поле", должна была поймать мяч и "осалить" бежавшего. Если его удавалось "осалить", то команды менялись местами. Команды менялись местами и в том случае, когда игроки, стоящие в "поле", ловили мяч с подачи непосредственно в руки, без касания с землей [Церканов].

Любили играть на пасхальной неделе и в игру под названием "Чиж". В этнографических материалах по Западной Сибири не удалось встретить конкретного описания правил этой игры, скорее всего это связано с сложностью ее правил, которые информантами были либо полностью забыты, либо вспоминались фрагментарно. Однако удалось записать один вариант продолжения игры "в чижа". В деревне Кожевниково Юргинского района Кемеровской области, проигравшего в этой игре, садили на землю, и накладывали ему на голову несколько шапок, одна на другую. Все остальные участники должны были перепрыгнуть через проигравшего так, чтобы не задеть и не сбить шапки. Тот, кто все же сбивал шапки с головы проигравшего, подвергался своего рода "наказанию". Его брали за руки и ноги, раскачивали и ударяли "задницей о задницу" того, с кого он сбил шапки, от чего проигравший летел кувырком с горы [Мензоров]. Подобное продолжение игры в "Чижа" подразумевало, что девушки и девочки играть в нее не могли. Это напрямую указывает на то, что игра являлась чисто мужской.

Еще одной довольно распространенной игрой на пасхальной неделе была игра "в городки". Популярной она была как среди крестьян [Новоселова, 1977, с. 41], так и казаков [Золотова, 2005, с. 116]. Эта игра по принципу своему чем-то похожа с игрой "в бабки", однако игровой инвентарь составляли здесь короткие чурочки - "рюхи" и деревянные биты, которыми выбивали фигуры, выстраиваемые из "рюх". Помимо всех вышеперечисленных игр не меньшей популярностью пользовалась игра в "чехарду", в среде курских переселенцев бытовала игра в "шарики", которые били "шаровками" [Фурсова, 2000, с. 221].

Особый интерес представляют развлечения на пасхальной неделе у старообрядцев-"курганов". Помимо вышеперечисленных традиционных для большинства групп русского населения Западной Сибири развлечений молодые представители этой этнокультурной группы устраивали спортивные состязания: борьбу "под пояски" и "в замок" [Фурсова, 2000, с. 223].

Собственно говоря, пасхальной неделей завершался цикл праздников, в структуре которых были обычаи и обряды, построенные исключительном или главном участии мужчин. После Пасхи наступал праздник Красная горка, где в гендерном плане акцент переносился на женщин и девушек.

Анализируя все формы проявления мужской праздничной культуры в календарной обрядности русского сельского населения Западной Сибири в период с прихода советской власти в Сибири и до начала сплошной коллективизации следует сделать вывод о том, что что обычаи и обряды, построенные на исключительном или главном участии мужчин были сосредоточены на праздниках зимне-весеннего периода русского земледельческого календаря. Активная роль мужчин в обрядах русского земледельческого календаря впервые проявлялась в период Святок, что выражалось в ритуально значимых обходах домов мужскими обособленными группами, целью которых было призвание благополучия в каждый дом на будущий год и актуализация плодородия. Самые большие "полномочия" мужчин в обрядовой деятельности приходились на Масленицу, что проявлялось в организации основного развлечения масленичной недели - катаний, и проведении всевозможных видов состязаний. Завершение цикла обычаев и обрядов мужской праздничной культуры приходилось на Пасху: здесь мужчины выступали как организаторы пасхального развлечения - качелей, а также собирались обособленно от представителей других половозрастных групп для игр с яйцами и игр, которые в остальное время считались детскими развлечениями.

В рассматриваемый период сохранялась такая важная характеристика мужской праздничной культуры (которая распространялась и на всю мужскую культуру в целом), как ярко выраженная половозрастная организация в осуществлении обычаев и обрядов. В святочных обходах домов, в организации катаний на Масленицу, в масленичных состязаниях, в играх и яйцами и в прочих подвижных играх на Пасху во многих поселениях Западной Сибири существовала строгая гендерная иерархия: к осуществлению подобных обрядов и обрядов женщины категорически не допускались, или допускались в качестве зрителей. Внутри же самого мужского сообщества также шло разделение по возрастным группам: мальчики младшего возраста, подростки, неженатые парни, женатые мужчины и пожилые мужчины для осуществления обычаев и обрядов мужской праздничной культуры собирались лишь своими возрастными группами, и слияние этих возрастных групп вместе происходило лишь в некоторых случаях. Однако, на период 1917 - 1928 гг. уже наблюдались исключения в соблюдении половозрастной структуры: в ряде мужских обычаев и обрядов девушки и женщины могли принимать участие наряду с мужчинами.

Таким образом, в первой трети XX века, накануне сплошной коллективизации в среде русского сельского населения Западной Сибири, несмотря на социально-экономические и социокультурные реформы советской власти, еще не происходит значительной трансформации мужской праздничной культуры. Сохранятся структура мужской праздничной культуры в целом, сохраняется структура входящих в нее обычаев и обрядов, а также явно прослеживается половозрастная организация в их осуществлении. Это говорит о том, что в исследуемый период в праздничной культуре русского сельского населения Западной Сибири мужчина сохранял место и роль, которые он занимал в более ранний период. Большая часть обычаев и обрядов мужской праздничной культуры подчеркивала роль мужчины, как хозяина, защитника, хранителя общественного благополучия. Характерной же чертой праздничного поведения мужчин являлось в изучаемый период репрезентация гегемонной маскулинности через участие состязаниях и играх.

Глава 2. Мужская праздничная культура русского сельского населения Западной Сибири в период коллективизации

2.1 Коллективизация как фактор трансформации мужской праздничной культуры

Новой страницей в процессе трансформации мужской праздничной культуры русского сельского населения Западной Сибири стал период коллективизации, начавшийся со XV съезда ВКП(б) в декабре 1927 года, на котором было принято решение о ее развертывании.

Сам процесс коллективизации представлял собой превращение индивидуальных крестьянских хозяйств в коллективные. Попытки создания коллективных советских хозяйств в Сибири и в СССР в целом были предприняты и ранее, но они не показали существенных результатов: на 1 октября 1929 г. уровень коллективизации сибирской деревни составил 6,7% от всех крестьянских хозяйств региона, тогда как в среднем по СССР это число составляло 7,6% [Гущин, 1973, с. 281]. Это означает, что большинство крестьянских хозяйств в Сибири продолжали оставаться единоличными.

Это положение дел не устраивало руководство страны, поскольку для ускорения темпов проводимой в стране модернизации требовались значительные трудовые (в виде рабочих) и продовольственные ресурсы, которые, по мнению руководства страны могла дать именно деревня. Однако, существующее на тот момент социально-экономическое состояние деревни не позволяло в полном объеме получить необходимые для модернизации ресурсы.

Именно в этой связи руководством страны было принято решение о развертывании "сплошной" коллективизации на ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) в 1929 г., согласно которому предусматривалось значительное ускорение темпов коллективизации, сроки завершения которой были установлены 5 января 1930 г. ЦК компартии: предполагалось завершить ее осенью 1930 г. или весной 1931 г. - в главных зерновых районах СССР, и осенью 1931 г. - весной 1932 г. - в других зерновых районах, включая Сибирский край. Руководство региона в лице Сибрайкома ВКП(б) решило ускорить процесс, поставив задачу завершить коллективизацию весной 1930 г. [Коллективизация…, 2009, с. 7].

Проведение коллективизации регламентировалось принятым 1 февраля 1930 г. ЦИК и СНК СССР законом "О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации по борьбе с кулачеством" [Политбюро и крестьянство…, 2005, с. 50 - 51] и соответствующей Инструкцией ЦИК СССР от 4 января 1930 г.

Согласно этим документам, процесс коллективизации подразумевал под собой два направления работы: непосредственно объединение единоличных крестьянских хозяйств в коллективные и раскулачивание - изъятие у кулаков имущества и их переселение.

Вопрос устройства коллективных хозяйств регулировали "Примерный устав сельскохозяйственной артели" от 1 марта 1930 г. [Хлебоцентр…, 1931, с. 26 - 29] и более поздний Примерный устав 1935 г. [Советские законы, 1935 г. № 11. Ст.82], принятый на II Всесоюзном съезде колхозников.

Как было сказано ранее, высшее партийное руководство постановило в очень короткие сроки достичь полной коллективизации сельского хозяйства. В этих условиях, по всей стране началось массовое наступление на единоличные крестьянские хозяйства. Особый размах это наступление получило на территории Сибири, где на 20 января 1930 г. в коллективных хозяйствах состояло 10,6% всех хозяйств региона, на 10 февраля - 31,8%, на 10 марта - 52,9% [Ильиных, 2009, с. 381].

Как видно по представленной выше статистике, на момент весны 1930 г. советскому руководству удалось "загнать" в колхозы более половины крестьянских хозяйств Сибири, однако после достижения этого результата дальнейшая коллективизация сибирской деревни происходила "волнами", достигнув своей конечной цели лишь к 1940-м гг. Доля крестьян-единоличников была сведена к минимуму к 1939 г. Согласно переписи населения 1939 г., их доля в сельском населении составила в Западной Сибири 1.7%, в Восточной Сибири - 1.1% [Крестьянство Сибири…, 1985, с. 27].Таким образом, на начало 1940-х гг. единоличное крестьянское хозяйство, как институт, определявший социальную сущность крестьянства, как сибирского, так и российского, практически прекратил свое существование.

Для того, чтобы было возможным оценить последствия такого рода социально-экономических изменений для мужской праздничной культуры и всей традиционной культуры в целом, необходимо понять, что представляло из себя коллективное хозяйство и каким социально-правовым статусом обладал рядовой его участник - колхозник. Для этого следует обратиться к тексту "Примерного устава сельскохозяйственной артели" 1935 г., в котором этот статус был прописан.

В первую очередь, согласно тексту этого устава, колхозник не имел права собственности на землю. Вся земля, занимаемая коллективным хозяйством, являлась "общенародной государственной собственностью" и использовалась лишь для достижения целей и задач коллективного хозяйства. Единственной возможной формой использования земли в личных целях являлось личное приусадебное хозяйство, размер которого мог колебаться от ј до Ѕ гектара [Советские законы 1935 г. № 11. ст. 82.2].

Уставом обобществлялись и средства производства. Не подлежали обобществлению жилые постройки, хозяйственные постройки, необходимые для содержания личного скота и птицы, а также мелкий сельскохозяйственный инвентарь, необходимый для работ на личном приусадебном хозяйстве [СЗ 1935 г. № 11. ст. 82.4.]. Кроме того, в личном пользовании колхозника могли содержаться скот и птица, число которых было ограничено. Так, на территории Западной Сибири, каждый колхозный двор имел право содержать в личном пользовании "2?3 коровы и кроме того молодняк, от 2 до 3 свиноматок с приплодом, от 20 до 25 овец и коз вместе, неограниченное количество птицы и кроликов и до 20 ульев" [СЗ 1935 г. № 11. ст. 82.5].

Согласно Уставу, труд рядового колхозника полностью принадлежал государству, поскольку целью деятельности колхоза являлось выполнение государственных планов сельскохозяйственного производства [СЗ 1935 г. № 11. ст. 82.6]. В свою очередь, оплата труда колхозника происходила раз в год, а сумма этой оплаты высчитывалась из суммы "трудодней" - зачетных единиц произведённых сельскохозяйственных работ [СЗ 1935 г. № 11. ст. 82.15].

Таким образом, колхозник представлял собой уже не собственника земли, не крестьянина, а государственного сельскохозяйственного рабочего, выполнявшего поставленные государством задачи на государственной земле и принадлежавшими государству средствами производства. Более того, он фактически не имел права на результаты своего труда, получая заработную плату всего лишь раз в году [СЗ 1935 г. № 11. ст. 82.15.].

Вместе с этим переставало существовать семейное крестьянское хозяйство, как главное определяющее социальной сущности крестьянства. Некоторые элементы единоличного крестьянского хозяйства продолжали свое существование в виде личного приусадебного хозяйства, которое могло включать в себя по "Примерному уставу сельхозартелей…" не только участок земли и хозяйственные постройки, но и небольшое число крупного и мелкого скота, птицы и свиней. Однако, на практике, многие колхозные семьи вообще не имели никакого скота, потому что большая часть ранее принадлежавшего крестьянам скота была либо уничтожена, либо сдана в колхозы [Ильиных, 2012, с. 134].

Несмотря на законодательную возможность существования личного приусадебного хозяйства, оно на протяжении 1930-х гг. испытывало постоянное давление и ограничение со стороны государства. Рост размеров личных приусадебных хозяйств в первую очередь ограничивался жесткими пределами, установленными в "Примерном уставе сельхозартелей…". Кроме того, с конца 1930-хгг. местные власти периодически проводили в деревнях кампании по принудительному изъятию "лишнего" скота и земли. Вместе с этим часто применялась практика "добровольной" экспроприации личного приусадебного хозяйства. С выполнения завышенных планов мясопоставок или увеличения поголовья "общественного" стада властные структуры заставляли крестьян продавать принадлежащий им скот колхозам по ценам существенно ниже рыночных. Еще одним методом давления на личное приусадебное хозяйство являлось увеличение налогово-податного обложения [Очерки истории…, 2001, с. 53 - 71]. Однако, несмотря на все эти ограничения со стороны государства, личное приусадебное хозяйство для большинства колхозников выступало почти ли не единственным источником существования в условиях коллективного способа хозяйствования, поскольку произведенная в колхозах продукция практически полностью изымалась властями, а заработная плата за трудодни была мизерной или вообще не выдавалась. По данным бюджетных обследований колхозников Западной Сибири, в 1936 г. удельный вес продуктов, полученных ими из личных хозяйств, в общей сумме получаемых колхозниками продуктов личного пользован был следующим: молока - 94.9%, мяса - 92.6%, овощей - 83.4%, картофеля - 82.7, зерновых - 3.1% [Гущин и др., 1987, с. 171; Вылцан, 1966, с. 601].

Самой главной причиной, из-за которой рост и получение продуктов с личного приусадебного хозяйства были затруднены, являлось то, большая часть рабочего времени колхозников приходилась на выполнение работ в колхозе, в связи с чем времени на поддержание личного приусадебного хозяйства почти не оставалось.

Тот факт, что труд колхозника принадлежал целиком и полностью государству, приводил к тому, что на период 1930-х гг. в внутрисемейных отношениях произошли некоторые изменения. Глава семьи в лице отца на протяжении практически всего дня отсутствовал дома, а вся работа по дому и личному хозяйству перекладывалась на плечи детей под руководством матери, которая тоже практически весь день была занята работой в колхозе, но, помимо этого, занималась распределением трудовых обязанностей детей. В случае невозможности этого, распределением труда могли заниматься старшие дети. "Родители день и ночь на работе были. Накажут: грядки, где полоть. У меня старшая сестра - она за мать была" [Ширяева (Асанова)]; "Мать большинство (разводила работу по хозяйству - Е.Р.). Она пойдет на работу. И, нас было четверо: одна сестра и три брата. Она говорит: вот тебе, старшему, седня промотыжить пять рядков, сестра помлаже - четыре, а тем, помлаже - по три рядка…" [Платонов].

Таким образом, как показывают многочисленные этнографические материалы, в сибирском селе 1930-х гг. складывалась ситуация, при которой главой семьи номинально оставался отец, однако функции, связанные с управлением личным хозяйством, практически полностью переходили в руки матери. Мужчина, оставаясь главой семьи, переставал быть хозяином.

Как было сказано выше, труд рядового колхозника полностью принадлежал государству, при этом колхозник не имел совершенно никаких прав на результаты своего труда. Все это приводило к тому, что значительное число колхозников стали ощущать отчужденность от трудового процесса и результатов труда, что лишало мотивации к эффективному сельскохозяйственному производству. Тот факт, что средства производства принадлежали государству, приводил к возникновению у колхозников безразличного отношения к скоту и сельскохозяйственному имуществу, которое воспринималось как чужое. Рядовые колхозники эксплуатировали колхозное имущество с большой долей безответственности, это приводило к его порче, что расценивалось властями как противоправное поведение. Это безразличное отношение колхозников имело довольно большие масштабы, о чем свидетельствует официальная документация. В декабре 1937 года и.о. секретаря Новосибирского обкома ВКП(б) Алексеев докладывал Сталину об обстановке в Новосибирской области: "Исходя из среднеобластного урожая, потери по сельскохозяйственным культурам, оставшимся под снегом, составляют: по зерновым - 677 тыс. пудов, по крупяным - 313 тыс., пудов, по картофелю - 855 тыс. пудов. План хлебозакупок в районах области на 5-6 декабря выполнен только на 27,3%. Вредительская деятельность в области животноводства характеризуется следующими данными: только за 10 месяцев 1937 года пало и пропало лошадей - 18 172, или 7,2%, крупнорогатого скота - 49 998 голов, или 8,5%, овец и ягнят - 64 512 голов, или 12,4%, свиней и поросят - 59 653 головы, или 44,3% … Нет никакого сомнения в том, что воодушевленные Вашим указанием от 7 декабря сего года, беспощадно уничтожая фашистских извергов, в ближайшее время очистим территорию Новосибирской области от крепко замаскировавшихся троцкистско-бухаринских предателей и изменников" [Письмо и.о. секретаря…, 1997, с. 161].

Как мы видим по представленным выше данным, последствия безразличного отношения колхозников к колхозному имуществу и труду были довольно значительными. Это свидетельствует о том, что масштабы этого явления были тоже значительными. Еще одним показательным проявлением этого безразличного отношения стали многочисленные факты предания суду колхозников за "варварское отношение к коню". В 1933- 1934 гг. по этому виду преступлений судами Западно-Сибирского края было осуждено более тысячи человек [Исаев, Михеев, 2014, с 39]. Подобного рода негативные явления не могли существовать в условиях до колхозной деревни, поскольку в единоличном хозяйстве конь играл очень важную роль и отношение к нему было как к кормильцу, поскольку без него не обходилось большинство видов сельскохозяйственных работ.

Естественно, что такое состояние дел не устраивало советское руководство, поэтому характерной чертой существования колхозного строя стало использование системы мер внеэкономического принуждения к сельскохозяйственному труду путем судебных репрессий. Подобная практика начала складываться сразу после отказа от нэпа, а к 1930-м гг. получила свое максимальное распространение. В качестве юридического основания для проведения судебных процессов в отношении колхозников использовались ст. 61 и 107 УК РСФСР. Согласно новой редакции ст. 61 УК РСФСР, внесенной в Уголовный кодекс в 1929 г., штраф за невыполнение обязательств по сдаче хлеба мог достигать пятикратного размера невыполненного обязательства или повинности, а принудительные работы назначались на срок до года, кроме того, вводилось лишение свободы до двух лет [Хлебозаготовительная политика…, 2006, с. 126].

На период 1930-х гг. практика применения ст. 61 УК РСФСР в борьбе за численные показатели хлебозаготовок приобрела системный характер, о чем свидетельствует статистика осужденных по этой статье за период 1931 - 1936 гг. по Западно-Сибирскому краю [Исаев, Михеев, 2014, с. 39].

Еще одним доказательством того, что использование судебных репрессий против крестьян можно считать системой мер внеэкономического принуждения к труду, следует назвать сезонный характер этих репрессий. Так как все стадии сельскохозяйственного производства напрямую связаны с определенными периодами в календарном году, в судебных органах стали специально организовываться сезонные судебные кампании, направленные на борьбу за успешное проведение сева, прополки, уборки сельскохозяйственных культур [Исаев, Михеев, 2014, с. 38].

Еще одним показателем того, что судебные репрессии были системой внеэкономического принуждения колхозников, был тот факт, что многие из проведенных судебных процессов были показательными. Так, например, согласно данным Сибирского краевого суда, на 20 октября 1930 г. судами Западно-Сибирского края было произведено около тысячи показательных судебных процессов по ст. 61 УК, целью которых было внушение присутствующим на суде крестьянам, что любое неподчинение советской власти и невыполнение государственных хлебозаготовительных планов будет жестоко караться [Хлебозаготовительная политика…, 2006, с. 229].

Таким образом, можно с полной уверенностью сказать, что судебные репрессии против колхозников на период 1930-х гг. выполняли роль внеэкономической мотивации к сельскохозяйственному труду, поскольку в силу особенностей колхозного строя все другие виды мотивации потеряли свою актуальность. Однако, не стоит забывать, что подобным репрессиям подвергались также крестьяне-единоличники и руководство колхозов, и если в случае с руководством колхозов целью судебного преследования была все та же мотивация к выполнению государственных планов сельскохозяйственных заготовок, то в случае с крестьянами-единоличниками, помимо этого, преследовалась задача искоренения такого явления как единоличное хозяйство. Это подтверждает тот факт, что при назначении наказаний большая часть приговоров с различными сроками лишения свободы приходилась именно на крестьян-единоличников. Так, например, по данным народных судов нескольких районов Западно-Сибирского края, за первый период проведения уборочной кампании 1933г., из 719 осужденных представителей "кулачества" 85 % получили разные по длительности сроки лишения свободы, из 458 зажиточных крестьян - 61 %, из 264 единоличников - 45 %, из 397 колхозников к лишению свободы было приговорено всего 28 %, а остальные осужденные приговаривались к исправительно-трудовым работам, которые отрабатывали по месту проживания - в своих колхозах [ГАНО. Ф. Р-47. Оп. 5. Д. 174. Л. 141.]. Таким образом, судебные репрессии против крестьянства кроме создания мотивации к труду для колхозников также преследовали задачу искоренения "классового чуждого" единоличного хозяйства и "кулачества". Все это приводило к тому, что в западносибирской деревне к 1940 г. была уничтожена психология единоличного крестьянина, который являлся хозяином земли и имел здоровую мотивацию к труду. Основной же чертой нового, колхозного крестьянства становится потеря чувства собственности и ответственности за "свое", все это дополняется извращенной мотивацией к труду, построенной на страхе наказания.

Уничтожение единоличного крестьянского хозяйства и "мобилизация" крестьянства в коллективные советские хозяйства привели к тому, что крестьянство в его социально-экономическом, а также и в культурном понятии перестало существовать. Благодаря усилиям центрального руководства страны вместо крестьянина-единоличника основным сельскохозяйственным производителем стал колхозник - на смену единоличному хозяину пришел государственный сельскохозяйственный рабочий, который не имел права ни на землю, которую обрабатывал, ни на средства производства, ни на результаты своего труда. Этот фактически бесправный статус колхозника приводил к формированию нового социального и экономического поведения, одним из проявлений которого было безразличное отношение к колхозному имуществу и результатам своего труда, а также внеэкономическая мотивация к труду, обеспечиваемая судебной системой советского государства.

Все вышеназванные изменения повлияли на функции и статус мужчины в обществе и семье. Если раньше мужчина имел статус главы семьи и семейного крестьянского хозяйства, то теперь он сам становился сельскохозяйственным рабочим, труд которого полностью принадлежал государству, а его функции по управлению личным хозяйством переходили в руки женской части семьи (как правило, жены). Вместе с этим мужчина утратил чувство ответственности за хозяйство, землю и многие другие сферы, в которых он раньше чувствовал себя хозяином. Это приводит к последующему формированию психологической модели "безответственного мужчины". Именно эти изменения в дальнейшем становятся основой для последующей трансформации мужской праздничной культуры и роли мужчины в культуре в целом, именно после потери чувства ответственности мужчина в дальнейшем начинает менее болезненно воспринимать потерю своего статуса и в обрядовой деятельности

2.2 Культурная и религиозная политика как фактор насильственной трансформации мужской праздничной культуры

Происходившие в период 1930-х гг. социально-экономические изменения в сибирской деревне и стране в целом, характеризовавшиеся перестройкой социальной структуры деревни, привели к тому, что характерные для традиционного общества гендерные роли начали трансформироваться: в хозяйственном плане мужчина потерял свою главенствующую роль, и связанные с этим функции перешли в женские руки. Однако, несмотря на все эти процессы, многие из проявлений старого уклада по-прежнему сохраняли свое место в жизни западносибирской деревни: значительное место в жизни сельских жителей продолжало занимать православие и та система норм и ценностей, что оно проповедовало, кроме того, сохранялся значительный пласт культуры, связанный с традиционной культурой, в том числе и праздничной. Проведённая в январе 1937 года Всесоюзная перепись населения показала, что среди всего взрослого населения 57% являлись верующими, причем среди сельских жителей верующими считало себя примерно две трети, среди горожан - не менее одной трети. Данный факт неприятно удивил советское руководство и такие результаты оправдывались тем, что день переписи был установлен неудачно, поскольку был в выходной день и "совпал с рождественскими праздниками" [Всесоюзная перепись…, 2007, с. 192]. В этой связи культурная политика советской власти в годы коллективизации продолжалась строиться на тех же основах, что и в предшествующий период и проводилась в двух направлениях: борьба со "старым бытом" (искоренение культуры дореволюционной России) и построение социалистической культуры, которая бы воспитывала "нового" советского человека.

Осознавая, что основой "старого быта" является в первую очередь религия, руководство страны ставило себе задачу ее полного искоренения. За предшествующий период советской власти удалось добиться определённых успехов в этом: в первую очередь были значительно ослаблены позиции Русской православной церкви в обществе, она была лишена всякого юридического статуса, и значительная часть духовенства была ликвидирована путем репрессий, а почти все церковное имущество изъято. Однако, в среде простых мирян, как было сказано ранее, православие по-прежнему занимало довольно крепкие позиции. Поэтому наступление на православие продолжалось.

К началу периода сплошной коллективизации в религиозной политике советского государства сложилась так называемая концепция "воинствующего атеизма", которая строилась на признании контрреволюционной сущности религии и приписывании антисоветского настроя верующим. Согласно циркуляру ЦК ВКП(б) от 24 января 1929 г. "О мерах по усилению антирелигиозной работы", религиозные организации признавались единственными легально действующими контрреволюционными организациями [Приказчикова, 2009, с. 43 - 44]. Это означало начало совершенно нового этапа в борьбе с религией, который характеризовался системностью и предполагал борьбу с религией по всем фронтам. Собственно, в вышеуказанном циркуляре прописывался и конкретный план действий по борьбе с религией, который предполагал следующее.

1. "Партийным и комсомольским организациям немедленно организовать систематическое руководство антирелигиозной пропагандой, обращая внимание … на практическое осуществление принятых ранее решений … по вопросам антирелигиозного воспитания партийной, и комсомольской, и пионерской массы, борясь со всякими колебаниями в своих рядах, празднованием религиозных праздников, соблюдением религиозных обрядов и т.п…

2. Фракциям советов взять на себя инициативу в разработке ряда мероприятий, около проведения которых можно было организовать широкие массы на борьбу с религией, правильное использование бывших монастырских и церковных зданий и земель, устройство в бывших монастырях мощных с-х коммун, с-х станций, прокатных пунктов, промышленных предприятий, больниц, школ, школьных общежитий и т.п., не допуская ни под каким видом существования в этих монастырях религиозных организаций…

3. Наркомпросу взять более решительный курс по преодолению элементов нейтрализма школы к религии, выражающегося в т.н. безрелигиозном воспитании, поручив ему поставить серьезнейшим образом антирелигиозную подготовку и переподготовку учителей….

4. Главискусству оказывать поддержку и поощрение работников искусства в деле создания антирелигиозных театральных и кинопьес, беллетристики, живописных и других художественных произведений, избегая балаганщины и произведений, могущих обострить религиозный фанатизм…

5. Главлиту, оказывая поддержку издательской работе ЦС СБ и местных "союзов безбожников", решительно бороться в то же время с тенденцией религиозных издательств как к массовому распространению, так и к выходу в своей пропаганде за пределы строго религиозных вопросов…

6. Обратить внимание Госиздатов на недопустимость издания мистических произведений с ярко выраженными религиозными и мистическими тенденциями. В отношении плакатов - не допускать к изданию таких произведений как массовой литературы. Обратить особое внимание на перевод и издание антирелигиозной художественной литературы для детей и юношества…

7. Комитету по делам печати включить в план первоочередного снабжения бумагой издательство "Союз безбожников" и прекратить снабжение бумагой религиозных издательств и организаций…

8. Наркомвнуделу и ОГПУ не допускать никоим образом нарушения советского законодательства религиозными обществами […]" [Приказчикова, 2009, с. 43 - 44].

Как явно по выдержкам из циркуляра, в антирелигиозной борьбе предполагалось участие всей государственной структуры и общественных организаций. И после выхода этого циркуляра началось масштабное наступление на религию по всем фронтам.

8 апреля 1929 г. вышло постановление ВЦИК и СНК РСФСР "О религиозных объединениях", согласно которому, верующие могли объединятся либо в религиозные общества (от 20 человек), либо в группы верующих (менее 20 человек) и получать по договору в бесплатное пользование одно молитвенное здание и предметы культа, однако, при этом, не получая прав юридического лица [Собрание узаконений…, 1929, ст. 353]. Закрепление неравноправного положения верующих произошло также и в Конституции РСФСР путем принятия новой редакции 4-й статьи 18 мая 1929 г. на XIV Всероссийском съезде Советов, согласно которой признавалась "свобода религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды". Это же положение подтверждала и Конституция СССР 1936 г. [Конституция…, 1940, с. 179 - 192].

Осенью 1929 г. был запрещен праздничный трезвон. Согласно инструкции Наркомата юстиции и внутренних дел РСФСР "О порядке пользования колокольнями", "пользование колоколами и производство в них звона, не связанного непосредственно с отправлением культовых служб, а лишь в силу установившегося обычая, как например: для "Пасхи", "Рождества" не допускалось [Русская Православная Церковь…, 1996, с. 248 - 249].

Масштабное наступление на религию в период коллективизации охарактеризовалось еще и репрессиями против священнослужителей и церковного окружения в целом. Своего пика этот процесс достиг в 1937 г. Репрессиям подверглось православное духовенство, включая представителей обновленчества. По данным комиссии А.Н. Яковлева, в 1937 году по "церковным делам" было взято под арест 136 900 человек, из них расстреляно - 85 300; в 1938 году - соответственно 28 300 и 21 500. В целом к концу 1930-х было репрессировано до 85% священников РПЦ [Логинов, 2005, с. 323 - 324]. Задел этот процесс и Западную Сибирь. В 1931 по делу "Союза богоспасающей России" было предъявлено обвинение 56 чел., среди которых было 4 благочинных, 11 священников и 8 монахинь. Весной-летом 1933 барнаульским оперсектором ОГПУ были произведены массовые аресты священнослужителей и мирян на Алтае. По делу "Союза спасения России", "разоблаченного" в Томске в середине 1930-х гг., была отдана под суд и приговорена к расстрелу большая группа священников. По делу старообрядческой организации "Сибирское братство" были репрессированы 283 человека. Очень больше число верующих было репрессировано в ходе массовой операции НКВД по приказу № 00447 от 30 июля 1937, их число составило 50 769 [Зольникова, 2009, с. 118.].

В период коллективизации на первое место в борьбе с религией выходит антирелигиозная пропаганда, как среди городских, так и сельских жителей Решающую роль в этом сыграло созданное в 1925 году всесоюзное антирелигиозное общество "Союз безбожников", которое в 1929 году переименовалось в "Союз воинствующих безбожников". Основной деятельностью этой организации стала агрессивная антирелигиозная пропаганда путем организации массовых мероприятий, широкой издательской деятельности и открытого преследования верующих [Синицын, 2011, с. 123.]. Отделения СВБ были созданы на территории большинства регионов СССР, в том числе и в Сибири, и численность территориальных отделений была довольно высокой (так, например, в Сибири за 1920-е - 1930-е гг. она возросла до 130 тысяч человек) [Зольникова, 2009, с. 118].

Говоря об издательской деятельности, стоит отметить, что в этом направлении деятелями СВБ были достигнуты довольно высокие показатели. К 1937 году периодичность центрального издания СВБ - журнала "Антирелигиозник" возросла до 12 номеров в год. К 1938 году количество номеров газеты "Безбожник" выросло с 30 номеров в 1938-м до 44 в 1940-м. В 1941 году эта газета стала еженедельной [Синицын, 2011, с. 125].

В своих регулярных изданиях СВБ проводила довольно агрессивную и масштабную антирелигиозную пропаганду. Критике подвергались все стороны религиозной жизни, верующие и церковнослужители представлялись как люди отсталые, как активные противники советской власти и пролетариата. Утверждалось, что "значительное количество попов разоблачено, как враги народа", и что "всякий, даже самый "советский" поп - мракобес, реакционер, враг социализма" [Итоги выборов…, 1983, с. 3; "Знать врага…", 1939, с. 3]. Авторы статей использовали самые негативные формулировки по отношению к служителям церкви: например, "шпионско-диверсантская церковно-сектантская мразь" [Шестакова, 1938, с. 10].

Основной линией антирелигиозной пропаганды в изданиях СВБ выступала критика верующих, их взглядов и контрреволюционной сущности. Однако, кроме этого, целью антирелигиозной критики становились также и проявления народной культуры, особенно явно это проявилось в критике праздников русского земледельческого календаря.

Говоря о этом направлении деятельности Союза воинствующих безбожников, стоит отметить, что из всего цикла календарной обрядности русских максимальной критике подверглись слишком категорично. два праздника - Рождество и Пасха. Именно против этих праздников деятелями Союза проводилась масштабная борьба, как на страницах журналов, так и через массовые мероприятия.

Праздник Рождества и следующий за ним период Святок подвергались деятелями СВБ максимальной критике, поскольку в основе своей он имел очень сильную религиозную составляющую, и при этом становился поводом для временного прекращения трудовой деятельности колхозников и единоличного крестьянства. Объявляя начало антирождественской кампании на 1931 год, в своем обращении Президиум Союза воинствующих безбожников выдвигал следующий тезис: "Антирождественская кампания в нынешнем году совпадает со временем перехода к третьему, решающему году пятилетки, году, выдвигающему ряд важнейших хозяйственных и политических задач<…>Антирождественская кампания должна быть проведена в деревне по линии активной помощи и практического участия в деле коллективизации, работы по ликвидации безграмотности и малограмотности, укрепления существующих колхозов и образования новых, создания образцовых ячеек СВБ в совхозах и колхозах" [Антирождественский сборник…, 1931, с. 7].

Как видно из этого отрывка, целью антирождественской кампании деятели СВБ видели трудовую мобилизацию сельского населения, и в этом смысле борьба с Рождеством представляла собой борьбу за высокие показатели в сфере сельскохозяйственного труда. Это подтверждает подробная программа форм и методов работы в антирождественскую кампанию, представленная в 11-12 номере "Антирелигиозника" за 1931 год. Эта программа в качестве обязательных пунктов предлагала следующие шаги:

1. Предотвращение прогулов. В качестве конкретных мероприятий предлагались следующие формы: проведение "декады тревоги", издание листовок с призывом к бесперебойной работе в праздничные дни, работа агит-техники, проведение митингов, поход в цеха и на заводы с лозунгами против прогульщиков; перенос выходного дня с 7 января на другой день [Калинин, 1931, с. 32].

2. Ударная работа в день Рождества. В качестве предлагаемых мероприятий следующие: создание ударных бригад безбожников, проведение массовых субботников в колхозах, снаряжение "красных" обозов [Калинин, 1931, с. 33].

3. Увязка антирождественской кампании с государственными хозяйственно-политическими кампаниями. В качестве подобных мероприятий предлагались: выполнение профплана ударного квартала 2-го года пятилетки, "перевыборы советов, подготовка к весенне-посевной кампании" [Калинин, 1931, с. 34].

4. Использование всех видов культурно-массовой работы для антирелигиозной пропаганды. Среди таких названы радиомитинг-перекличка, организация радиопостановок, концертов и лекций, "создание мобильных групп массовиков-затейников с целью пропаганды безбожия" [Калинин, 1931, с. 37].

5. Проведение массовой подготовительной работы. Эта работа могла проявляться в рассылке директивных писем на места, массовом выпуске сборников с методическими материалами, командировка личного состава СВБ на места, подготовка докладчиков, "публикация в местной печати планов проведения кампании в отдельных районах, публикация результатов проведения антирождественской кампании в местных изданиях" [Калинин, 1931, с. 38].

Еще одним праздником, против которого была направлена критика деятелей СВБ, был праздник Пасхи. Как и в случае с Рождеством, конечной целью критики становилось не религиозное, а антипроизводственное содержание праздника, то есть сам праздник представлялся как причина разгулов, пьянства и тунеядства: "Пасха является язвой и в нашем быту. Религиозные праздники, и особенно Пасха, как показывает статистика, несут с собой пьяное членовредительство, разврат, результатом пьяного праздничного веселья неизбежно всегда являются в последующие дни прогулы и падение трудовой дисциплины на предприятиях" [Антирелигиозник, 1929, с. 103].

На страницах "безбожных" изданий публиковался и план действий по проведению антипасхальной кампании, который во многом был похож на план проведения антирождественской кампании: предлагалось праздничные дни сделать днями максимальной трудовой мобилизации. В публикациях атеистов 1930-х годов в число принципов антипасхальной кампании были включены задачи экономического развития страны: "Основные практические задачи, под углом которых должна проводиться антипасхальная кампания, - это борьба за ускорение темпов индустриализации, за дальнейшее развертывание коллективизации сельского хозяйства, за ликвидацию кулачества и за создание социалистического быта. Антипасхальная кампания в деревне должна быть увязана с весенне-посевной кампанией. Практическая работа ячеек СВБ должна заключаться во всемерном оказании помощи в выполнении плана весенне-посевной кампании (проведение общественной запашки земли и борьба против уничтожения скота и прежде всего сплочения бедноты для нанесения окончательного удара кулаку)" [Худяков, 1930, с. 40].

Программа проведения антипасхальной кампании предлагала следующие шаги:

1. Разворачивание среди крестьянства широкой кампании за организацию в пасхальную неделю дня первой борозды.

2. Организация работ по починке, дорог, мостов, ремонту колодцев и общественных зданий, и т. п., сообразуясь с местными условиями. Организация общественных работ для устройства кладбища для скота, для улучшения лугов путем срезания кочек, боронования лугов, вырубку кустарников на лугах [Антирелигиозник, 1929, с. 47].

3. В районах сплошной коллективизации организация усиленной агитации за закрытие церквей, выход из религиозных общин, снятие колоколов, отказ от икон и т. п. [Худяков, 1930, с. 41].

4. Агитация в районах сплошной коллективизации для массового вовлечения колхозников в ряды СВБ. [Худяков, 1930, с. 41].

5. Проведения массовых культурных мероприятий с целью пропаганды атеизма: карнавалов, общественных игр, демонстраций и т. д. [Худяков, 1930, с. 41].

Гораздо меньшее внимание деятели СВБ уделяли так называемым малым религиозным праздникам. Если в отношении Пасхи и Рождества критика и антирелигиозные кампании проводились регулярно, начиная с создания "Союза безбожников", то на малые религиозные праздники свой взор обратили безбожники лишь в 1931 г., когда в резолюции III пленума ЦС СВБ (3-8 июня 1931 г.) было решено приступить к выпуску агитационно-массовой литературы по вопросу об антирелигиозной работе во время этих праздников, а местным отделениям СВБ рекомендовалось проводить соответствующие антирелигиозные кампании [Резолюции пленума ЦС СВБ, 1931, с. 10 - 12]. В последующих своих директивных письмах в связи с антирождественской, антипасхальной, посевной, прополочной, уборочной и другими кампаниями Центральный Съезд СВБ заострял свое внимание на необходимости борьбы с малыми религиозными праздниками и их пережитками. В 1932 году СВБ выпустил брошюру "За большевистскую уборку, против религиозных праздников", в которой отмечал, что по стране последнее время наблюдается ослабление борьбы против религиозных праздников.

Развернутой критике подверглись малые религиозные праздники в книге Н. Румянцева "Православные праздники. Их происхождение и классовая сущность" (1933), которая, правда, не была рассчитана для массового чтения, а была направлена на работников по антирелигиозной борьбе, как своего рода методическое пособие. В этом издании крестьянские праздники были представлены в максимально негативном свете и в них авторы видели возможность для контрреволюционных действий: "… за последнее время классовые враги обратили свое внимание на религиозные праздники. Разгромленное, но еще не добитое кулачество не сложило своего оружия и ведет тайную подрывную работу, стараясь помешать укреплению колхозов и социалистическому перевоспитанию трудящихся. Религиозные праздники дают кулачеству возможность использовать старые мелкособственнические привычки среди трудящихся, чтобы причинить тем самым вред колхозному производству и пролетарскому государству…" [Румянцев, 1933, с. 4].

Помимо опасности влияния реакционных классов, автор издания видел в традиционных русских праздниках опасность для экономики и трудовой дисциплины. "…Религиозные праздники приносят громадный хозяйственный ущерб. Праздничные и послепраздничные прогулы тормозят выполнение промфинплана, нарушают сроки полевых работ, в результате чего уничтожается урожай, гниет сено, увеличиваются потери при уборке. Старинные предрассудки, связанные с религиозными праздниками, причиняют также огромные убытки сельскому хозяйству. Сильно страдает и качество работы, ибо работа после "похмелья" сопровождается обычно увеличением брака… Праздничный разгул сопровождается иногда всевозможными преступлениями, несчастными случаями, убийствами и драками, поножовщиной и хулиганством…" [Румянцев, 1933, с. 4].

Дальше в своей работе автор рассматривает все основные праздники русского земледельческого календаря, рассматривая каждый из них с точки зрения происхождения и реального вреда для советского общества. Представляет интерес то, в каком свете автор выставляет проявления мужской состязательной культуры, причину которых он видит в пьяном разгуле и придает явлениям мужской состязательной культуры явно уголовный характер: "На почве этой пьянки, да и вообще по программе этого дня, местами происходят кулачные бои, нередко оканчивающиеся тяжелыми ранениями и даже смертными случаями для некоторых из участников. Некогда в этих масленичных боях принимали участие все возрасты, и это называлось "стенкой" [Румянцев, 1933, с. 94 - 95].

Такая оценка традициям мужской состязательной культуры давалась не только в изданиях СВБ, но и в других печатных изданиях этого же периода. Так, например, составители журнала "Деревенский театр", описывая традиции празднования престольных праздников, указывали, что каждый престольный праздник характеризуется поголовным пьянством, которое кончается дракой, поножовщиной [Деревенский театр, 1926, с. 13].

Мужская состязательная культура попадала во внимание и советской атеистической сатиры. Для высмеивания традиций мужских состязаний публиковались сатирические анекдоты, рассказы, рисовались плакаты. Одной из форм сатиры становились и более знакомые сельскому населению частушки:

"Потерял Василий зубы,

Климушке подбили глаз:

Это наши лесорубы

Праздновали "тихий спас" [Красная рубаха, 1930, с. 10].

Возвращаясь к теме критики "малых" праздников русского земледельческого календаря в печатных изданиях СВБ, стоит отметить, что несмотря на резолюцию III пленума ЦС СВБ за 1931 год, в дальнейшем эти праздники не становились в центре борьбы против "старого быта", никакой работы Центральным Съездом СВБ и местными отделениями в этом направлении не велось. Об этом свидетельствует статья в 11 номере "Антирелигиозника" за 1940 год "Классовая сущность религиозных праздников", в которой указывалось, что никакой работы по борьбе "малыми" религиозными праздниками до сих пор не ведется несмотря на то, что они приносят не менее ощутимый вред советской экономике, чем празднование Пасхи и Рождества ["Классовая сущность…", 1940, с. 78].

Обзор периодики Союза воинствующих безбожников показывает, что этой организацией проделывалась довольно большая работа по борьбе с религией в сфере печатной пропаганды: в созданной ей сети антирелигиозных периодических изданий выставлялись в негативном свете все стороны религии и религиозной жизни, в том числе, и традиционная праздничная культура. Кроме этого, деятелями СВБ проводились массовые антирелигиозные акции, как правило, приуроченные к антирождественским и антипасхальным кампаниям. Как правило, проводя подобные акции, деятели СВБ выступали в тесной связке с комсомолом и местными партийными комитетами, поэтому в подобных мероприятиях принимала участие по большей части молодежь. Сами акции представляли собой карнавальные антирелигиозные шествия, сопровождавшиеся выкриками против духовенства и верующих, а финалом подобных мероприятий являлось сожжение изображений Бога, культовых предметов и уничтожением церковных атрибутов [Музафарова, 2016, с. 48]. Однако, такие акции были характерны для городской среды, в сельской же среде основной формой проведения антирождественских и антипасхальных кампаний являлись массовые субботники и трудовая мобилизация [Мащенко, 1931; "Антирождественская кампания", 1930, с. 95; Гельцерберг, 1935, с. 32 - 33.].

Отчеты СВБ об успехах антирелигиозной деятельности, хоть и говорили о всей стране в целом, но не отображали ситуации в каждом отдельно взятом регионе. В частности, не наблюдалось каких-либо отчетов о проведении антирелигиозной работы в Западно-Сибирском крае. Единственным упоминанием о работе Западно-Сибирского краевого совета СВБ, найденным на страницах изданий журнала "Антирелигиозник", является доклад "тов. Валеевой и тов. Узкова" на заседании Президиума ЦС СВБ от 09.04.1935. В докладе было отмечено, что Запсибкрайсовет СВБ находится в состоянии развала. Среди больших проблем крайсовета были названы бесхозяйственность и бесконтрольность, неоказание практической помощи районам [Решение президиума ЦС СВБ, 1935, с. 36]. Этот доклад явно показывает, что деятельность СВБ в этом регионе была слабо развита, и скорее всего, вообще не охватывала сельское население.

Говоря об организации антирелигиозной пропаганды на местном уровне, стоит сказать, что данная работа проводилась как правило, по двум фронтам: по линии местных периодических изданий и по линии изб-читален (основной зоной ответственности которых в том числе была как раз антирелигиозная пропаганда). Местные периодические издания такой систематической работы по борьбе с религией, как СВБ, не вели. Большую часть их контента составляли статьи о колхозном строительстве, политической, экономической повестке. Так, например, в журнале "Красная Сибирячка" за период 1930 - 1934 религиозный вопрос поднимался всего два раза: в статье, приуроченной к празднику Пасхи, где рассматривался план борьбы с ним [Красная Сибирячка, 1930, с. 19] и на одном развороте этой же газеты под №9 за 1931 г., где раскрывалась "классовая" сущность религии, ее контрреволюционность и приводились примеры того, как религия противостоит развитию колхозов. В частности, было указано, что в деревне Боровлянка с появлением попа стали совершаться службы, а также крестильные, венчальные и похоронные обряды, что препятствовало становлению колхоза в этой деревне [Красная Сибирячка, 1931, с. 15]. В остальном же на страницах каждого издания этого журнала публиковались в основном статьи по строительству колхозов, хозяйственным вопросам, политическим повесткам и социалистическим достижениям. В газете "Советская Сибирь" за 2 января 1932 г. были опубликованы лозунги Центрального совета СВБ, приуроченные к антирождественской кампании: "Борьбой за технику, за агрономическую науку, против религиозного мракобесия - укрепим колхозы! На поповско-сектантские рождественские вылазки ответим ростом ударных безбожных бригад и безбожных колхозов! На поповско-сектантские рождественские вылазки ответим 100 процентным выходом на работу!" [Советская Сибирь, 1932, 2 января].