Ульрих фон Гуттен об Империи и Императорской Власти

Конечно, материалистической или тем более -- атеистической трактовкой миссии Императора тут и не пахнет. Но может быть это случайность, литературный приём с использованием библейской образности? Ведь Гуттен в том же диалоге, по другим, правда, поводам, ссылается и на небиблейских, нехристианских авторов -- на Гомера, Пифагора, Сенеку, Плавта, Овидия, Аристотеля, Менандра, Плутарха…

Империя -- путь освобождения Германии

В следующем диалоге «Вадиск, или Римская троица» духовный аспект Имперской идеи, пусть и по касательной, приобретает более детальное развитие, хотя первоначально этот аспект не просматривается за сугубо политическими мотивами. Там собеседник Эрнгольд вопрошает Гуттена в связи с его надеждами на освобождение от папского засилия в Германии: «Ты, по-видимому, надеешься на нового Императора, верно?» На что поэт-рыцарь отвечает: «Да, и на него, и на многое другое, достойное нашего народа, нашей Империи, равно как и его предков, его высокого происхождения. Неужели ты думаешь, что он согласится сначала равнодушно сносить унижения и смотреть, как нас грабят, а потом терпеть насмешки и издевательства тех самых людей, в карманы которых уплывает львиная доля наших доходов? К кому в Риме относятся сейчас с большим презрением, нежели к германцам?» Эрнгольд подтверждает: «Право же, ни к кому! Над нами смеются и мальчишки, и старики, и мужчины, и женщины, ремесленники, купцы, священники, знать и чернь, свободные и рабы, словом -- все без исключения, даже пленники всех народов -- иудеи; над нами издеваются все, кому не лень, и вместе и порознь, и тайком и открыто, нас все порицают, награждают позорными прозвищами и обидными кличками; все это -- как шутки ради, так и всерьез, но всегда с одной мыслью: дураков, мол, дразним. Но в чем глупость германцев, если не в том, что мы не замечаем, как подло и недостойно с нами обходятся? Что мы слишком суеверны, и по этой причине позволяем похищать свое добро, которое прежде не удавалось исторгнуть из наших рук даже силой оружия? И что столько германцев покорно служит Риму, не требуя никакого иного вознаграждения, кроме того, чтобы им из милости разрешили пользоваться их же отеческим достоянием?! Ну да, ибо как иначе назвать щедрые дары, которыми наши предки осыпали церкви?»

Как видим, здесь пока отсутствует библейская патетика, «вдруг» возникшая в предыдущем диалоге. А тема национального унижения со стороны римских клерикалов развивается на всём протяжении «Вадиска»:

«Гуттен: Ты даже не поверишь, с каким негодованием и гневом выслушали некоторые из князей одно замечание кардинала Каэтана, оброненное им в прошлом году в Аугсбурге. Когда ему показали длинную процессию духовных лиц и он увидел, каким почетом окружено у нас это сословие и какой роскошный образ жизни ведут священники, он тут же разразился этакой, с позволения сказать, “шуткой”: “Гляди-ка, сколько у нас, римлян, конюших!” Этими словами он обличил нашу глупость: ведь мы, славные германцы, дошли до того, что покорно чистим мулов и лошадей у римских кардиналов и епископов и готовы выполнять любую, самую черную работу. Иные ответили Каэтану недовольным ворчанием, а я выступил более откровенно, -- потому что и прежде не раз громко роптал, -- и заявил, что с нашим достоинством несовместно не только подчиняться подобного рода людишкам, но даже позволять им насмехаться над нами. Ибо нет насилия более тягостного и горького, чем то, которое сопровождается наглою бранью и глумлением. Эрнгольд: Пусть бы он почаще и подольше так насмехался, чтобы мы, наконец, до слез устыдились своего позора. Увы, этот человек прав: по-моему, дела именно так и обстоят. Пожалуй, не найдешь у нас в Германии обладателя тепленького местечка, который не выслужил его себе в Риме, или не приобрел, рассыпая направо и налево щедрые подарки, или не купил за деньги, обратившись за помощью к Фуггерам. Но разве никто не отважился словом либо действием наказать кардинала за его дерзость? Гуттен: Я уже тебе сказал, что некоторые были разгневаны, поднялся ропот, пошли перешептыванья. Мне кажется, люди поняли свое бесчестие и позор. Но того все это нисколько не тронуло, он и по сю пору не перестает предлагать нам свой товар -- продажные небеса -- и все ждет да высматривает, кто сколько купит. Да вот тебе еще пример, чтобы ты убедился, какова дерзость этого человека. Недавно на совете князей он осмелился заявить, что Карл неспособен управлять Империей по причине каких-то пороков -- телесных, а равно и духовных,-- и ратовал за то, чтобы придавить нас галльским ярмом, лишить независимости и, взамен ее, досыта накормить унижениями. Эрнгольд: Какой жестокий век, какие нравы! Разве заслужил такую обиду юный Государь, с которым связано столько надежд? Разве совместимо с нашею славой терпеливо выслушивать подобные речи? Но скажи мне, прошу тебя, неужели все это правда и я должен этому верить? Гуттен: Да, правда».

Оскорбление в адрес Германского Императора Карла неоднократно уравнивается Гуттеном с национальным унижением, но в нем же он видит и духовное беззаконие, нарушение Божественного порядка вещей. Вместе с тем высоки требования Гуттена и к позиции Императора, в которой он усматривает и его вину за национальное унижение Германии, впрочем, всю критику отводя на Императора Карла IV: «Эрнгольд: Да, если они смогут образумиться, но только кому не дерзнут они нанести оскорбление, если решаются бесчестить самого Римского Государя, который преклоняет перед папой колени, а тот ногами протягивает ему корону и заставляет клятвенно отрекаться от города Рима и от притязаний на Италию. Гуттен: Карла Богемского папа Урбан короновал лишь после того, как взял с него клятву, что он в том же году покинет пределы Италии. Вдобавок он столь открыто выражал свое презрение к Императору, что даже не дал ему аудиенции, а просто выслал корону с кем-то из кардиналов; он запретил Карлу появляться в Риме и отобрал несколько принадлежавших ему итальянских городов. Эрнгольд: Не только что Императорского Престола, но даже жизни недостоин человек, который согласился это стерпеть!»

Однако, говоря о позапрошлом веке, собеседники имеют в виду свою современность и ищут повода высказаться о своих надеждах, связанных с Императором Карлом V, и с тем, как должно быть:

«Эрнгольд: А то, что наместник Христов и по сей день заставляет Римского Императора принимать корону из его ног -- это ли не высокомерие?! Гуттен: Беспримерная спесь! Но, как я слышал, по мнению некоторых, Карл не намерен терпеть это унижение и не удостоит поцелуем папины ноги. Эрнгольд: Что ж ему за выгода от такого поступка? Гуттен: Его будут считать за человека мудрого, знающего себе цену и не допускающего, чтобы извращали учение Христово и насмехались над величием Империи. Эрнгольд: Стало быть, ученые мужи будут слагать ему панегирики? Гуттен: Да, и напишут целые книги, прославляя его. Эрнгольд: И греки дали бы ему обед в Пританйе? Гуттен: Да, и все в нашей стране будут его приветствовать как Спасителя германской свободы и всякий раз, видя его, кричать: “Храбрейший, справедливейший, свободнейший, поистине благочестивый, поистине христианин!”»

По древней традиции -- со времён Святого Равноапостольного Императора Константина Великого (306--337) -- Гуттен видит в фигуре Императора главного законного хранителя, блюстителя и защитника веры. С одной стороны, рассуждая об Императоре Карле IV, Гуттен не сакрализирует фигуру Императора в такой степени, как это сложилось в Византии, но, с другой стороны, в его идеале Император -- фигура в первую очередь духовно значимая, а не просто светский властитель. Все же именно духовные искажения папства и католические притязания на Императорскую Власть больше волнуют Гуттена, чем просто национальные обиды германцев на итальянский католицизм. И здесь он прибегает к сугубо богословской аргументации:

«Гуттен: Не иначе поступал и Вадиск, многое разъяснявший в обширных отступлениях. …Он возмущался неравенством среди священнослужителей, которое выдумали римляне, и слишком большой свободой, которую они себе забрали, освобождая от клятвенных обязательств, объявляя соглашения недействительными, расторгая договоры и разрешая все, что противно вере и учению Христову и враждебно добрым нравам... “Что теперь гражданское право? -- говорил он. -- Оно растоптано противозаконностью их установлений. Это было самое надежное средство накинуть петлю на христианскую свободу, ибо тремя вещами Рим подчиняет себе все: силой, хитростью и напускной святостью. И хотя сила -- это самое главное, ее было бы недостаточно, не будь она приправлена хитростью, так чтобы люди верили, будто ежедневно появляющиеся решения скреплены единодушным согласием всей Церкви”. Эрнгольд: Из их числа -- и то возражение, которое недавно было выдвинуто против Карла: строжайше-де запрещено избирать Римским Императором короля Неаполитанского. Гуттен: Кому не ясно, чего они этим домогаются? Но подобным законам конца не видно, а они желают, чтобы мы благоговейно чтили все до единого. Понятно, они хотят, чтобы мы верили, будто одна буковка в их установлениях значит больше, нежели сотни законов Римских Императоров и древних юристов. Евангелию они предпочитают каноны и учению Христа -- папские декреты, чтя людей выше, чем Бога. И так упорно на этом стоят, что объявляют нас нечестивцами, если мы, хоть шепотом, повторяем слово Евангелия, противоречащее какому-нибудь решению папы. А Римский епископ, всякий раз как замыслит новое строжайшее предписание, призывает к себе для совета того или иного из своих кардиналов или протонотариев либо собирает тех, кто ему ни в чем не прекословит или же, как ему доподлинно известно, придерживается той же точки зрения, что и он, и таким-то вот образом рожденный декрет, сколь бы нечестивым он ни был, Его Святейшество прикрывает авторитетом всей Церкви. Тут поднимаются крики: “Так постановила Церковь! Церковь не ошибается! Нужно верить в Святую Церковь!” -- и этого достаточно, это всем затыкает рот, никто не решается возражать из страха услышать в ответ обвинение в ереси, которым бросаются с такой легкостью, что проще оказаться еретиком, чем обыкновенным грешником. После того, как этой ложью они ввели в заблуждение христианский люд, пресловутый пастырь сразу же принимает титул Святейшего и бесстыдно разрешает именовать себя “Блаженнейшим”. А потом -- целование ног и страх христианских Государей перед угрозой отлучения; и вот уже римская тирания выпрямилась во весь рост. Но эта сила нуждалась в деньгах, чтобы тратить шире, чем короли. Тогда нашли три способа выкачивать золото из-за границы: продажу индульгенций, мнимый поход на Турцию и предоставление факультетов легатам в варварских странах. Эрнгольд: Никто еще не собирал удачнее всего этого воедино. Верно, главный свой улов римляне вынимают из этих трех сетей. Гуттен: Не удивительно: преемникам [Апостола] Петра и надлежит быть ловцами. Эрнгольд: Но ловцами душ человеческих, а не чужих денег. Вот уж поистине неравная замена: вместо того, о чем Христос сказал: Сделаю вас ловцами человеков (Мф. 4, 19; Мк. 1, 17) -- гнуснейшая погоня за деньгами. Гуттен: Нет, они ловят людей и обращают их в рабство -- уже не простой христианский люд, как бывало прежде, а королей и князей. Эрнгольд: И это чуждо Христу. Он хотел, чтобы Апостолы проповедью веры стяжали человеческие души, но чтобы они домогались богатств и власти и притязали на царское могущество, -- не хотел. Какое поношение имени Христова! А христиане и не замечают, что Евангельскую истину исказили, вывернули наизнанку! В Евангелии богатства человеческие -- великое препятствие на пути к блаженству, а тут небо сулят лишь тем, у кого есть деньги. Христос сказал, что Его Царство не от мира сего (Ин. 18, 36), и когда люди хотели сделать Его Царем, бежал от них; а эти до того вожделеют к царствам земным, что ради них всё предают огню и мечу и, ожесточенно сражаясь, приводят в расстройство целый мир, -- как говорится, смешивают море с землей и обрушивают на них Небо. Христос учит нас, что нельзя служить двум господам сразу: Не можете, -- говорит Он, -- служить и Богу и маммоне (Мф. 6, 24; Лк. 16, 13); а эти даже и двум не думают служить, но до такой степени преданы последнему, что только в нем и живут и не отступают от него ни на шаг. Какое согласие между Христом и Велиаром? (2 Кор. 6, 15) Глупцы не видят и не понимают, что если римляне правы, то легче достигнуть блаженства богачам, сынам века, нежели беднякам, избранным Богом, ибо первые могут больше тратить, покупать больше индульгенций и вести более разнообразные дела с теми, кто облечен факультатными полномочиями. Но Христос мыслил совсем по-другому и называл блаженными нищих, говоря, что их есть Царствие Небесное». Как видим, аргументация всецело опирается на авторитет Священного Писания, то есть и по форме, и по сути, и по духу является богословской.

Не менее важна для Гуттена и духовная история взаимоотношений Императорской Власти и папства: «Они хвастаются некиим даром Константина, ими же самими в давние времена вымышленным, и утверждают, будто Западная Империя -- их достояние, захватив под этим предлогом город Рим -- резиденцию Римского Императора (которого пока, увы, нет) и столицу Империи. В противоположность [Апостолу] Петру, они отнюдь не отвергают мирскую преходящую власть, но ведут ожесточенные войны на суше и на море из-за царств земных, проливают кровь и не жалеют яда.

Мнимый дар Императора Константина Великого

Тема подложного «Константинова дара» у Гуттена -- один из основных мотивов критики притязаний папства на главенствующую власть в Церкви и на светскую власть над Западной Империей. Речь идёт о якобы Императорском эдикте Святого Равноапостольного Императора Константина I Великого, который будто бы даровал Римскому епископу Сильвестру I (314--335) и его приемникам по кафедре титул папы Римского, государственную власть над Римом, Италией и Западной частью Римской Империи. Этот «дар» был будто бы связан с тем, что епископ Сильвестр якобы крестил в 315 году Императора Константина Великого, что противоречит исторически достоверному церковному преданию: видимо, около 315 года над Императором был совершен чин оглашения и христианского имянаречения, что позволяло Церкви поминать Императора на проскомидии и на ектеньях, а ему самому присутствовать на большей части церковных Богослужений, кроме Литургии верных. Святое же Крещение Императора было совершено за три дня до его блаженной кончины епископом Евсевием Кесарийским, известным церковным историком.

Фальсификат, вероятнее всего, был сфабрикован в середине VIII века. Он был устроен в «подтверждение» права на дарование Римскому папе в 754 году особой папской области Пипином Коротким (714--768), узурпировавшим с помощью Римского папы власть франкских королей из династии Меровингов и основавшим новую династию, которая уже после Карла I Великого стала именоваться франкской династией Каролингов. Подложность «Константинова дара» в середине XV столетия впервые доказал итальянский гуманист Лоренцо Валла (1407--1457), книгу которого об этом со своим предисловием издал в 1517 году Ульрих фон Гуттен. Гуттен написал даже собственно не предисловие, а пространное посвящение этого издания только что избранному на Римскую кафедру папе Льву X, происходившему из флорентийского рода Медичи, под покровительством которых некогда трудился Лоренцо Валла.

Позднейшие комментаторы Ульриха фон Гуттена считали, что посвящение Римскому папе издания по сути «антипапского» произведения было лукавым публицистическим приёмом, поскольку в последующие годы сам Гуттен подвергал папу Льва Х жесточайшей критике. Но такая оценка несет следы анахронизма. Судя по тону и аргументации посвящения, Гуттен все же искренне надеялся, что с приходом папы Льва Х политика и нравы католического Рима изменятся, и он горячо желал этого. Именно крушение этих радужных надежд объясняет необузданную жестокость последующей гуттенновской критики папы Льва Х, а не первоначальное лукавство, двоедушие, совершенно чуждое высокому духу рыцарства, которого придерживался Ульрих фон Гуттен. Но при этом такая «непоследовательность» вовсе не была проявлением безоглядной наивности рыцаря, ведь он ещё вознося хвалы новому папе Льву Х, ясно оговаривается: «…если я в тебе не ошибаюсь».

Дело в том, что Ульрих фон Гуттен принадлежит к тому особому типу людей, вдохновленных комплексами очистительных футурологических, или здесь уместнее сказать -- эсхатологических идей, которые не принадлежат плодам их собственного ума, а являются выражением некой высшей стратегии, в неизбежность развития которой они свято веруют и потому, видя в реальной жизни хотя бы малые признаки или хотя бы вероятность осуществления этой стратегии, горячо приветствуют эти проявления. Гуттен верил, что крах притязаний папства на государственное верховенство в Европе неизбежен. Поэтому широкое распространение правды о подложном «Константиновом даре» он связал и началом понтификата Льва Х Медичи, поскольку первоначальное разоблачение фальшивки произошло под опекой рода Медичи.

Сам же Ульрих фон Гуттен подробнее излагает историю «Константинова дара» в своем «Указании…», обращенном к Императору Карлу V, таким образом:

«Начиная с Константина Великого, который, как они лгут, якобы передал Церкви множество богатых даров и свобод, а также впервые учредил звание папы, и до правления Императора Фоки весь народ совместно с остальными благочестивыми епископами повсюду выбирал новых епископов, чтобы они пасли агнцев Христовых, как это завещали им Святые Апостолы. Когда же во времена правления Фоки епископ Бонифаций Третий, еще не папа, ибо они тогда не имели этого сана, охладел душой к Божественному Писанию и Духу, то ему сделалось досадно, что епископ Константинопольский считается выше Римского, хотя, если Рим выше всех других городов на земле, то епископу Римскому полагается быть верховным епископом, и он подумал: “Что прозябаешь ты в бедности и унижении? Ведь если Рим самый главный из всех городов, то ты также должен стать верховным епископом; следует только обратиться с великой просьбой к Императору Фоке, чтобы он даровал право епископу Римскому впредь считаться выше всех прочих (то есть быть папой, отцом отцов) и чтобы Римское епископство было главою всех остальных”. Хотя все это осуществлялось медленно, он этого, в конце концов, добился. Папы же приписывают это решение обычно Константину Великому согласно их Праву, разд. 96 (Константин), тогда как Папская хроника ясно свидетельствует о том, что это свершилось в правление Фоки, начиная с Бонифация Третьего. Затем Бонифаций собрал в Риме Собор из епископов и священников, на котором провозгласил, что впредь папа, избранный священниками и народом, будет обладать тою же силой и теми же полномочиями, как если бы его назначил и утвердил Император. Это и было той вероломной наградой, которой папа отплатил Императору за свое новое звание, ибо Фока только допустил, чтобы он назывался папой, а уж последний самовольно присвоил себе это право, чтобы впредь Император не имел более власти назначать папу, и чтобы папы сами смели приказывать Императору... Хотя они еще не осмеливались употреблять свое право открыто, так как Император сохранял в Риме наместника, и этот последний продолжал по-прежнему назначать пап, однако эти господа всячески старались не доводить своих дел до сведения Императора, утверждая, что они касаются только их, и такое положение сохранялось вплоть до Бенедикта Второго, который сам еще был провозглашен Императором, но уже при нем Императором Константином Пятым был издан указ о том, чтобы впредь выборы папы производились только одним духовенством. Это произошло в 677 году, а вовсе не около 315 года при Константине Великом и папе Сильвестре, как они утверждают теперь (ибо папы полагают, что чем далее назад отодвинутся события, тем более апостольскими и непререкаемыми они будут выглядеть, и таким образом нам не следует замечать, как Константин Пятый подменяется Константином Великим)».

Империя -- за и против?

Империя как некая отвлеченная форма всемирного государства сама по себе не представлялась для Гуттена чем-то необходимым и желанным. Только легитимная Империя -- Империя наследственной традиции с христианским Государем во главе, привлекала его интерес и виделась как цель его политической и духовной борьбы. Вариант же папской Империи, идеология которой исподволь начала формировалась ещё XI столетии, вызывала у Гуттена отвращение как искажение именно христианского порядка вещей. Косвенным образом это с долей иронии отражено во «Вадиске»:

«Эрнгольд: …Если Константинова привилегия дарует им власть над Западной Империей, то как бы Карлу не лишиться и наследственных своих земель, и тех, во владение которыми он вступил после своего избрания. Гуттен: Если их высокопреосвященствам в Риме будет угодно, у него не останется ничего, ибо все принадлежит Церкви. Эрнгольд: В таком случае, слишком уж большую щедрость выказали, по-моему, первые папы, которые не потребовали всего, что им было даровано, но, удовольствовавшись малым, остальное уступили королям, да еще согласились, чтобы Императору осталась его доля (впрочем, доля-то крохотная). Гуттен: Нет, то была не щедрость, а слабость: выдумав этот дар, они сразу же должны были кое от чего отказаться, опасаясь в противном случае единодушного выступления королей, сопротивляться которому было бы бесполезно. А что весь этот обман есть плод папской алчности, в особенности убеждает нас то обстоятельство, что тогдашние священнослужители, будь они похожи на теперешних, не смирились бы даже с самым незначительным ущемлением своих интересов; если же (что я и полагаю истинным) первосвященники были святы в тот век, они бы не приняли дара. Но коль скоро те, к кому обратился Константин, отклонили его предложение, как неподобающее, то по какому праву их потомки требуют то, чего не приняли предки, сочтя это для себя неудобным и убедив дарителей отказаться от своего намерения? В действительности, разумеется, земли, о которых рассказывает эта басня, никогда не бывали под властью папы; более того, и город Рим они решились захватить лишь много веков спустя после Константина, а прежде он Церкви не принадлежал. Вот сколько времени прошло, пока они вступили во владение своим «древнейшим даром», да и то -- ничтожной его частью. Далее: если бы они добровольно отказались от подарка, разве можно было сделать это иначе, нежели посредством скрепленных печатями документов? И мыслимое ли дело, чтобы, так ревностно оберегая эту привилегию, они столь легкомысленно отнеслись к доказательствам своего великодушия? Ерунда! Говоря откровенно, вот как родилась, я полагаю, Константинова привилегия. Некий алчный папа (безразлично, какой именно), воспользовавшись удобным случаем, захватил однажды часть Италии; это приобретение весьма ему полюбилось, а так как алчность ненасытна, он решил достигнутым не ограничиваться и пойти дальше. То были времена, когда процветали суеверия, и, пользуясь простотою черни и бездействием князей, нетрудно было добиться многого, с этой надеждой папа и начал расширять свои границы; подражая ему, его наследники превратили в обычай некогда дерзко присвоенное право грабежа. Так продолжалось до тех пор, пока один особенно мудрый папа, также вознамерившись сослужить Церкви добрую службу, не написал на ветхом пергаменте (или на новом, но предварительно как следует вывалянном в пыли или обросшем плесенью) этот божественный эдикт -- бесспорно много веков спустя после Константина.

Эрнгольд: А все-таки, если бы Лев Десятый потребовал у Карла этот «дар», как по-твоему, что было бы?

Гуттен: Карл, в свою очередь, потребовал бы у Льва свое достояние, вспомнивши, что он -- король и германец.

Эрнгольд: И все разметал бы, перевернул, опрокинул, разорил, разрушил?

Гуттен: Избави Бог! До этого дело не дойдет. Эрнгольд: Да, если они смогут образумиться, но только кому не дерзнут они нанести оскорбление, если решаются бесчестить самого Римского Государя, который преклоняет перед папой колени, а тот ногами протягивает ему корону и заставляет клятвенно отрекаться от города Рима и от притязаний на Италию».

В посвящении же книги Лоренцо Валы папе Льву Х Гуттен прямо пишет: «Ведь каждому ясно: не были папами те, кто выдумал Константинов дар, ибо они не были пастырями, и Церковью не были те, кто этот дар принял, ибо не были они общиною верных Христовых. Будь те пастырями, они пасли бы овец Христовых, а не пожирали бы, набрасываясь, как волки. Будь эти Церковью, они звали бы народы к жизни и свободе, а не тащили бы под ярмо Империи и языки. Да, потому что Церковь говорит так: Приступите ко мне, желающие меня, и насыщайтесь плодами моими (Сир. 24, 21). И доподлинно, она насыщает тех, кого примет, а это сборище злых только опорожняло и грабило». Или же он говорит: «…о том проклятом вымысле, который лжепапы связали с именем Константина, уверяя, будто он уступил им всю Западную Империю вместе с городом Римом -- владыкою народов».

Гуттен объясняет, почему он так восторгается новым папой Львом Х: «Но кто, о Блаженнейший Лев, кто может вдосталь надивиться удаче, благодаря которой через тебя одного совершилось изменение к лучшему всего папства?! Да, впредь у Церкви будут лучшие папы, если только от сердца идет твое обещание. Но я знаю -- оно от сердца, и потому до какой-то степени даже оскорбляют тебя люди, которые сомневаются, спокойно ли ты отнесешься к писаниям, обличающим бессовестные измышления касательно дара Императора Константина. Ибо тем папам, виновникам гнусного преступления, поделом любая, даже самая жестокая брань, любая, даже самая суровая кара!» «Осуждение этой преступной выдумки я считаю делом настолько благочестивым, что всякий одобряющий ее наносит, на мой взгляд, огромный ущерб достоинству папы; и я надеюсь снискать твою милость и расположение тем, что словно бы вывожу из мрака на свет и возвращаю к жизни книгу Валлы, прежде отвергавшуюся и запрещенную…»

Так же и в «Указании…» Гуттен с горечью отмечает: «По существу власть папы создала отныне второго Римского Императора». Для Гуттена Империя с папской теократией во главе суть порождение демоническое: «Потому-то перед ним [папой] и его епископами трепещут более, чем перед Богом, ибо он вознесся превыше Бога, и исполнилось на нем речение Святого Павла (2 Посл. к Фесс., 2). Таким образом, папа и есть сам дьявол».

Здесь совершенно очевидно, что Гуттен видит в узурпации Римскими папами государственной власти действие тайны беззакония и отъятие удерживающего, которого древние Отцы Церкви толковали как власть Римского Императора: Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот [Второго Пришествия Христова] не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как бог, выдавая себя за бога. Не помните ли, что я, ещё находясь у вас, говорил вам это? И ныне вы знаете, что не допускает открыться ему в свое время. Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь. И тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих, и истребит явление пришествия Своего (2 Фес. 2, 3-8).

Именно поэтому Гуттен призывает Императора Карла V быть удерживающим тайну беззакония: «Его Величеству Императору следует отобрать назад те права, которые папы позорно выманили у него хитростью и обманом. К этому призывает его Божеский и Императорский долг. Ведь никогда не имело сословие священников времен Ветхого Завета своих особых владений в Святой Земле, ведь никакой земли не даровал Господь и Своим Апостолам, так что, когда их гнали из одного места, они бежали в другое и так далее. Светская власть навеки принадлежит одному Императору. Духовная же -- Христу, Апостолам и всем тем евангельским проповедникам, которые прилежно учат о жизни Христа, живут по Его заветам, не имеют привязанности ни к мирскому, ни к светскому, а только удовлетворяют свои скудные нужды. В противном случае, когда они имеют более или слишком много, они теряют всю свою духовность и становятся мирскими, как это бывает в случае отречения».

Из этого совершенно очевидно следует, что папская Империя по Гуттену это Империя антихриста, беззаконника, о котором предупреждал не только Апостол Павел, но и Иоанн Богослов в Апокалипсисе и двух Посланиях (1 Ин. 2, 18; 2, 22; 4, 3; 2 Ин. 1, 7).

Главная аргументация в доказательстве узурпации государственной власти у Гуттена основывается на Священном Писании. В заключительной части «Указания…» Гуттен последовательно в 64 примерах указывает на вопиющие противоречия Слов Священного Писания и папских установлений или идеологических деклараций. Секулярно мыслящий человек просто не смог бы проделать такую кропотливую работу. Поэтому сводить богословское понимание христианской Империи и Императорской власти у Гуттена к светским литературным приемам с привлечением библейской образности вряд ли возможно. Следовательно, вопрос в названии первой подглавки данной главы «Богословский взгляд на Империю?», безбоязненно можно трансформировать в утверждение. Тем более что трактовка антихристианской сущности притязании Римских пап на государственную власть укоренилась в протестантском богословии и сейчас является одним из устойчивых постулатов лютеранства, кальвинизма, англиканства, в последующие века это стало общим местом в протестантской критике католицизма.

Здесь нами очерчен лишь один -- духовный аспект идеи Империи и Имперской власти. Конечно, публицистические произведения Ульриха фон Гуттена ни в коем случае нельзя оценивать как теологические трактаты, но сугубо богословская, религиозная аргументация занимает в них далеко не второстепенное место. В какой-то мере богословская сатира Ульриха фон Гуттена близка к тому типу аскетической провокации, которая в духовной практике Церкви именуется юродством Христа ради. В эпоху позднего средневековья эта форма аскетики в некоторых проявлениях порой приобретала не просто коллективный, а даже массовый характер. Масленичные гуляния, предшествующие наступлению Великого Поста, первая Седмица которого посвящена не только строгому воздержанию, но и сугубому покаянию, были не столько формой психологической релаксации, но скорее весьма своеобразной формой духовной брани с силами тьмы и распада. Карнавальные игрища христиан, которые многими светскими исследователями нашей эпохи рассматривались как народные стихии веселья и буйства, по своему первоначальному смыслу были лишь внешним ряжением в духовную нечистоту и греховность, без сердечного приятия нечистоты и греха. Это действо было именно провокацией, обманом дьявола, средством духовного связания его, связания похотей и страстей накануне Великого Поста. Конечно, с веками это массовое юродство Христа ради, превратилось в обыкновенное юродство без аскетической подоплеки, но вызывающие, «оскобительные» образы в публицистике Гуттена, как и подобные образы в произведениях Ганса Сакса, Себастьяна Бранта, Эразма Роттердамского, Альбрехта Дюрера и ряда других гуманистов, наряду с обличительными функциями, являли собой образцы христианской карнавальной духовной культуры, культуры масленичного веселья. Но это не умаляло, а, напротив, усиливало подлинно духовное содержание их творчества, которое противостояло замертвевшей схоластике католической теологии, почти полностью утратившей смысловую и жизненною связь с духовной практикой христианского богословия.

Предварительные выводы

Конечно, данный доклад не может претендовать и не претендует на полноту раскрытия темы Империи и Императорской власти в публицистике Ульриха фон Гуттена. Даже ознакомление только с произведениями, переведенными на русский язык, позволяет сделать предварительный вывод, что Имперская идея была одной из ключевых, если не главнейшей из позитивных идей поэта-рыцаря. Она, безусловно, содержит ряд аспектов государственного, национального, политического и сословного характера, которые необходимо рассматривать в более широком историческом и современном Гуттену контексте. Вместе с тем уже сейчас можно отметить, что сам Ульрих фон Гуттен в решении своих творческих задач не ставил проблемы формулирования идеи Империи как явления в каких-то философских или политических дефинициях, хотя жанр духовно-политического трактата не был совершенно чужд его творчеству. Об этом свидетельствуют и фрагменты из некоторых его посланий и открытых писем, и, особенно, -- «Указание на всегдашний образ действия Римских епископов или пап по отношению к Германским Императорам», которое в жанровом отношении полностью отвечает системным признакам трактата. Да и в самом начале творческого пути -- в 1511 году Ульрих фон Гуттен опубликовал трактат об Искусстве версификации

Но в направлении приближения идеи Империи к широкой публике безусловной творческой заслугой Ульриха фон Гуттена является то, что с помощью широкого арсенала публицистических, исторических и богословских средств он магнетически сосредоточил как внимание своих современников, так и внимание многих поколений последователей на идеях христианской Империи, идеях общегерманского единства, идеях духовной свободы от плена папской узурпации государственной власти.

Конечно, влияние произведений и аргументации именно Ульриха фон Гуттена на протестантские богословские доктрины критики папского Рима требует более детальных, специализированных изысканий, и все же даже исследователи советского времени такие, как М.М.Смирин и В.М.Володарский, указывали на то, что в направлении этой критики Ульрих фон Гуттен в чем-то опередил даже «профессионального» богослова Мартина Лютера, а мы можем предварительно предположить, что и повлиял на ход лютеровской мысли. На самый общий взгляд, бытующие по сию пору аргументы протестантской доктрины критики католицизма обнаруживают общность с богословской аргументацией Ульриха фон Гуттена.

Но все же в исторической памяти немецкого народа Ульрих фон Гуттен сохранился в большей степени не как церковный протестантский писатель, а именно как политический публицист -- певец общегерманского Имперского единства. Именно поэтому со времен немецких романтиков и до создания Второй Германской Империи во второй половине XIX столетия личность Ульриха фон Гуттена и его идеалы вдохновляли немецкое национальное самосознание в его центростремительных тенденциях. Вновь общественно-политический интерес к Ульриху фон Гуттену резко возрос после Первой Мировой войны и революционного краха Германской Империи.

Как отмечает В.М.Володарский: «Фашистской историографией Гуттен был объявлен одним из прафюреров, творчество которого якобы явилось воплощением общих интересов “всех немцев” в борьбе за величие Германской Империи».

Подтверждает это и В.И.Гончарова: «Публикации произведений Гуттена и исследования его творчества буквально затопили Германию после Первой Мировой войны, когда националистические настроения требовали компенсации примерами великого прошлого. Если судить по количеству публикаций, то и во времена Третьего Рейха официальное отношение к Гуттену было весьма благосклонно. В фашистской Германии Гуттена представляли как апологета истинно германского духа и пропагандиста широкой экспансии, понимаемой как экспансия в любом направлении. Здесь сразу следует оговориться, что великие писатели и философы прошлого не несут ответственности за интерпретацию их учений и взглядов потомками. Достаточно напомнить судьбу учения Макиавелли, которое было оторвано исследователями от реальной исторической обстановки Италии начала XVI века и превратилось в “макиавеллизм”, имеющий мало общего с системой взглядов самого Макиавелли. Подобной же интерпретации, не учитывающей реалии второго десятилетия XVI века, подверглись и высказывания Гуттена».

Но история живет фактами, конечно, не допуская анахронизма, и не возлагая вины за фашизм и нацизм на писателя позднего средневековья, нельзя забывать и такой факт, что одна из пехотных дивизий 12-й армии фельдмаршала Венка, усиленная приданными ей 45 орудиями самоходных артиллерийских установок (САУ), носила имя рыцаря Ульриха фон Гуттена (Ulrich von Hutten) и держала оборону Берлина 24--25 апреля 1945 года. Великодушие наследников, в чьих жилах течет кровь победителей 1945 года, конечно, могло бы допустить нам забвение этого печального факта, но гротесковая современность неожиданно преподносит и такие свидетельства: «Ясную Поляну (в Калиниградской области. -- Л.Б.), некогда бывшую родовым имением фашистского генерал-фельдмаршала Фридриха фон Паулюса, приезжие немцы тихой сапой превратили в маленькую Германию. Переименовали улицы на немецкий лад, сменили вывески магазинов и даже поставили памятник погибшим танкистам Вермахта. Вот дорожный указатель, на котором белым по синему написано “Ulrich von Hutten-Str.”… “Улица названа в честь немецкого церковного реформатора Ульриха фон Хуттена”, -- объясняет добровольный гид Игорь Штайн из обрусевших немцев, переселившихся из Казахстана».

Так что окончательные выводы относительно значения Имперских идей замечательного немецкого публициста Ульриха фон Гуттена пока делать рано, поэтому мы ограничились предварительными. Идея мировой нехристианской Империи, подобно идее мирового господства как такового, не ушли в прошлое с падением Третьего Рейха. Сейчас эстафетную палочку нацистов с претензией на мировую гегемонию подхватили Северо-Американские Соединенные Штаты, которые идеи унификации, стандартизации, паспортизации буквально всего на американский образец и тотального финансового контроля надо всем человечеством, напоминающего какой-то финансовый нацизм, успешно двигают на мировую арену.

Приближается к завершающей стадии и тайный 70-летний план политического, военного, экономического и культурного реванша японского империализма во всемирном масштабе. Этот план, тщательно проработанный и составленный в 1945-1947 годах советниками старого Императора, вынужденного уйти в отставку, неукоснительно выполняется японскими промышленниками, учеными и политиками. Странное упрямство японских государственных деятелей в нежелании подписать мирные договоры с Китаем, Россией и Кореей, их стремление сохранять с этими странами только условия перемирия 1945 года, их упрямство в Курильском и Сахалинском вопросе хорошо объясняются в свете этой тайной доктрины, опирающейся на идею расового превосходства не только над европейской расой, но и над соседними корейцами, китайцами, вьетнамцами и т.д. Кстати, семидесятилетний срок этого реваншистского плана его создателями объяснялся просто: к этому времени умрут все деятельные участники поражения 1945 года, и некому будет воспрепятствовать изнутри Японии для открытого политического выступления в духе довоенного японского империализма.

В очереди претендентов на мировое господство может оказаться активно модернизирующийся Китай со своим полуторамиллиардным собственным населением и более чем стамиллионным мировым рассеянием китайцев. Идеи перманентной мировой революции незабвенных Льва Троцкого, Мао Цзе-Дуна и Эрнесто Гевары в арсенале этой «мировой» империи.

Поэтому аргументы фон Гуттена в его критике бездуховного империализма в свете таких разнообразных перспектив могут неожиданно актуализироваться. И проблема изучения его творческого наследия представляет интерес не только латинистам, историкам литературы, европейского христианства, культуры, но и политологам-практикам антиглобалистского или традиционалистского лагеря, для которых христианские духовно-нравственные ценности сохраняют свою непреходящую привлекательность.

И ещё пару слов хотел сказать об идейной связи между первым европейским публицистом афинянином Исократом (436--338 г. до Р. Х.) и немецким публицистом начала XVI века Ульрихом фон Гуттеном. Эразм Роттердамский во вступлении к своему знаменитому «Похвальному слову глупости» упоминает афинского ритора Исократа, тем самым воздавая дань родоначальнику жанра похвалы, речь которого «Панегирик» стал именем нарицательным для литературы такого рода. Ульрих фон Гуттен был близок к эллинисту Эразму Роттердамскому, сам неплохо владел греческим языком и, видимо, читал Исократа. По крайней мере, Гуттен знал о существовании Исократа и о его идеях общегреческого единства под эгидой какого-нибудь из наследственных Царей из династии Гераклидов. Сам Гуттен отстаивал похожую идею общегерманского единства под эгидой Императора, но, как мы отметили выше, не столько ради политических выгод, но ради воплощения идеала универсального христианского государства. Антиварварские идеалы Исократа нашли воплощение сначала в кратковременной Империи Царя Александра Македонского через несколько лет после смерти Исократа, и потом -- в многовековой Римской Империи Августа через века после кончины афинского мыслителя.

Нечто похожее произошло и с антиварварским имперским политическим идеалом Ульриха фон Гуттена: Император Карл V, на которого первоначально возлагал столько надежд поэт-рыцарь и который уже после смерти Ульриха фон Гуттена неожиданно принял идеи укрепления имперского единства, все же этих надежд не оправдал и даже в конце жизни отрекся от Императорского Престола, разделив своё наследие между братом и сыном. Но через три с половиной столетия гуттеновская идея единой Германской Империи все же осуществилась при прусской гегемонии. Это свидетельствует об особых провидческих качествах Исократа и Гуттена, об особой интуиции этих мыслителей, которая улавливала имперские тенденции развития общества на столетия вперед. Более того -- они эти тенденции ощущали столь сильно, что считали -- их осуществление произойдет ещё при их жизни. И это обостренное чувство грядущего приносило им только страдания и горечь. Но мы должны понимать, что не радужная платоновская утопия Томаса Мора (гуттеновского современника) дает представление о будущем: футурология всегда имеет вкус горечи. И серьезный политический аналитик, пытающийся постичь течение завтрашних времен и уловить потоки наступающих десятилетий, должен быть готов вкусить и горечь этого знания.

Литература

Источники:

1. Библиотека всемирной литературы. Серия первая. Том 33; Себастиан Брант. Корабль Дураков; Эразм Роттердамский. Похвала Глупости; Ульрих Фон Гуттен. Письма Темных Людей. Диалоги / Переводы с немецкого и латинского Л. Пеньковского, И. Губера, С. Маркиша, В. Хинкиса. М.: Художественная литература, 1971.

2. Гуттен, Ульрих Фон. Диалоги. Публицистика. Письма. М., АН СССР, 1959.

3. История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. М., 1962. Т. 1.

4. Источники по истории Реформации. Выпуск I. Москва, 1906 (Сборник содержит первые русские переводы отрывков из «Диалогов» Ульриха фон Гуттена, выполненных В.С.Протопоповым).

5. Письма темных людей. М., 1936.

6. Письма темных людей. Лучшее издание -- Восking'a (Лейпциг, 1864), в дополнительном томе собрания сочинений Ульрих фон Гуттена.

7. Хрестоматия по истории средних веков. Т. III. - М., 1960. - С. 97-106.

8. Epistolae obscurorum virorum, Hrsg. A. Bцmer, Bd 1--2, Hdlb., 1924.

9. Ulrichi Hutteni equitis Germani opera quae reperiri potuerunt omnia / Ed. E. Booking. Vol. I-V. Lipsiae. 1859-1862.

Отечественная историография:

1. Ар. Г. Публицистика // Энциклопедический Словарь. Том 25. Полутом 50. Ф.А.Брокгауз и И.А.Ефрон. СПб., 1898.

2. В.З. [Зайцев]. Ульрих фон Гуттен: (Характеристика) // Знание. 1873. № 4.

3. Володарский В.М. Гуманистические воззрения Ульриха фон Гуттена // Средние века. М., 1963. Вып.24.

4. Володарский В.М. Социально-политические взгляды Ульриха фон Гуттена // Средние века. М., 1964. Вып.26.

5. Володарский В.М. Спор Эразма и Гуттена // Эразм Роттердамский и его время. М., 1989.

6. Володарский В.М. Ульрих фон Гуттен в зарубежной историографии ХХ века // Культура Возрождения ХVI века. Сборник. М., Наука, 1997.

7. Володарский В.М. Эрфуртские гуманисты и Реформация // Культура эпохи Возрождения и Реформация. Л., 1989.

8. Выползов А. Гитлеровцы возвращаются! Деревушку Ясная Поляна под Калининградом немцы взяли без боя. // «Экспресс-газета -- Москва». 24 Октября 2002.

9. Гончарова В.И. Ульрих фон Гуттен об имперской политике в Италии // Культура Возрождения XVI века. М., Наука, 1997.

10. Доронин А.В. Гуманист на службе князю. Иоганн Авентин - придворный историограф Виттельсбахов // Человек в культуре Возрождения. М., 2001.

11. Кирпичников А. «Письма темных людей» // Журнал Министерства Народного Пpосвещения. 1869, № CXLIII.

12. Культура Возрождения XVI века. Сборник. М., 1997.

13. Малаховская М.Л. Прижизненные издания Ульриха фон Гуттена в Российской национальной библиотеке (Санкт-Петербург) // Культура Возрождения XVI века. Сборник. М., 1997.

14. Маркиш С.П. От переводчика // Ульрих Фон Гуттен. Диалоги, публицистика, письма. М., 1959. С. 29--30.

15. Неусыхин А.И. Проблемы европейского феодализма. М., 1974.

16. Пуришев Б.И. Немецкий и нидерландский гуманизм // Библиотека всемирной литературы. Серия первая. Том 33. М., 1971. С. 5--22.

17. Рутенбург В.И Титаны Возрождения. Л., 1976.

18. Смирин М.М. Германия в первые десятилетия XVI века и Ульрих фон Гуттен // Ульрих Фон Гуттен. Диалоги, публицистика, письма. М., 1959. С. 5-28.

19. Шашков С.С. Ульрих фон Гуттен и его друзья: Статья 1 // Дело. 1879. № 9.

20. Шейнберг А. Публицистика // БСЭ. Издание 1-е. Главный редактор О.Ю.Шмидт. Том 47. М., 1940.

21. Шиндлинг А. Циглер В. Кайзеры Священной Римской Империи, Австрии, Германии. Ростов-на-Дону. 1997.

22. Штраус Давид. Ульрих фон Гуттен. Русский перевод под редакцией Э.Радлова, СПб., 1896.

23. Эразм Роттердамский и его время. Сборник. М., 1989.

24. Юсим М.А. Этика Макиавелли. М., 1990.

Зарубежная историография:

1. Benzing J. Ulrich von Hutten und seine Drucker. Wiesbaden, 1956.

2. Bernstein E. Ulrich von Hutten. Reinbeck bei Hamburg, 1988.

3. Ein gogenredt oder ausschreiben Ulrichs von Hutten widder Pfaltzgraf Ludwigen Churfiirsten. В кн.: S. Szamatolski. Ulrichs von Hutten deutsche Sckriften. Strassburg, 1891.

4. Fischer-Galati S. Ottoman Imperialism and German Protestantism, 1521 -- 1555. Cambridge, 1959.

5. Holborn H. Ulrich von Hutten and the German Reformation. L., 1968.

6. Kalkoff P. Huttens Vagantenzeit und Untergang. Weimar, 1925.

7. Kalkoff P. Ulrich von Hutten und die Reformation. Leipzig, 1920.

8. Kеllеr Н. Hutten und Zwingli. Aarau, 1952, S. 35; «Geschichte der deutschen Literatur», Bd. 4. Berlin, 1960.

9. Kreutz W. Die Deutschen und Ulrich von Hutten. Rezeption von Autor und Werk. Munchen, 1984.

10. Ludwig Geiger. "Reuchlin"; C. Krause, "H. Eobanus Hessus"; H. UImann, "Franz v. Sickingen"; Kampschulte, "De Croto Rubiano". Бонн, 1862.

11. Puntz Н. Ulrich von Hutten". Лейпциг, 1876.

12. Reichenbach. Ulrich von Hutten. Лейпциг, 1877.

13. Schulz Hutten F. Ein Kampf urns Reich. Berlin, 1942.

Приложение 1

ЛИХОРАДКА

Диалог второй

Собеседники: Гуттен, Лихорадка и Слуга

Гуттен: Эй, малый, кто-то подошел, слышишь? Слышишь, как там ломятся у входа? Слышишь? Слышишь? Что ж, пусть нам так двери и выломают?! Ну, ладно, выгляни-ка в окно и, если гость явился некстати, скажи, что меня нет дома.

Лихорадка: Как нет дома -- да ведь я слышу твой голос! Ну-ну, отворяй же и впусти меня: на дворе-то ветер и льет как из ведра.

Слуга: Это Лихорадка, хозяин! Господи Иисусе, силы небесные, чем нам оборониться от этакой напасти?! Что прикажешь -- прогнать ее камнями или, может, оружием, какое только у нас найдется?

Гуттен: Сначала закрой окно, а то опять дохнет на нас своим ядовитым дыханием -- как в тот раз. Быстрей закрывай, и поплотнее.

Лихорадка: Отвори!

Гуттен: Как бы не так!

Лихорадка: Бывало, эти двери сами передо мною распахивались.

Гуттен: А теперь накрепко замкнуты.

Лихорадка: Вот то-то меня и изумляет. А потому -- отворяй, хозяин, отворяй!

Гуттен: Ты бы еще сказала: «Удавись, хозяин, удавись» -- это, право, одно и то же!

Лихорадка: Стало быть, так никогда и не отворишь Лихорадке?

Гуттен: До тех пор, пока хватит сил держать дверь

на запоре.

Лихорадка: О гостеприимнейший из мужей, во имя старинной нашей дружбы и соседства заклинаю тебя, отвори!

Гуттен: Во имя ненавистных воспоминаний об этом соседстве запрусь от тебя еще крепче!

Лихорадка: Ведь ты меня впустишь, правда, хозяин? Отворишь мне, о любезнейший, о гуманнейший?

Гуттен: Я? Ни за что!

Лихорадка: Любимец Муз, отвори!

Гуттен: Бич наук, пошла прочь!

Лихорадка: Отвори! Отвори! Я же Лихорадка, Гуттен, Лихорадка!

Гуттен: А мне-то что?

Слуга: Ты с ней погрубее, хозяин, а не то она выломает дверь и ворвется в дом -- видишь, как брусья дрожат? Гони ее, брани, проклинай!

Гуттен: Задвинь-ка засовы, сначала вот этот, двухфутовый. Ну что ты к нам привязалась? Разве мы важные господа или гуляки, за которыми ты любишь охотиться? Разве не осталось больше ни попов, ни купцов?

Лихорадка: Прежде всего мне нужен ты.

Гуттен: Прежде всего я не хочу видеть тебя.

Лихорадка: Не без причины...

Гуттен: И я тоже...

Лихорадка: ...ты мне нужен.

Гуттен: ...не хочу тебя видеть.

Лихорадка: Я должна тебе кое-что сообщить.

Гуттен: А я и слушать не стану.

Лихорадка: Мне необходимо с тобой потолковать.

Гуттен: А мне с тобой -- нет.

Лихорадка: Прежде ты был другой.

Гуттен: Верно, зато теперь сделался лучше, и это меня

радует.

Лихорадка: Пусти меня под крышу -- ведь на дворе

ветер, холод, дождь!

Гуттен: Сколько раз тебе повторять?! Не лущу!

Лихорадка: Значит, незаслуженно говорят о тебе, будто ты человек гуманный, радушный, гостеприимный!

Гуттен: Таков я и есть, но -- с другими.

Лихорадка: А со мною обходишься по-иному?

Гуттен: Как видишь.

Лихорадка: Это несправедливо.

Гуттен: Напротив -- по заслугам.

Лихорадка: Ишь, как лукаво ты судишь.

Гуттен: По-моему -- нет.

Лихорадка: А по-моему -- да, потому что ничего дурного я тебе не сделала.

Гуттен: Тем менее мы друг другу подходим, если придерживаемся различного образа мыслей.

Лихорадка: Нет, нет, я с тобой согласна, я готова признать, что прежде причиняла тебе зло, но впредь буду служить верой и правдой, вот посмотришь!

Гуттен: Ничего не выйдет, не видать тебе моих милостей.

Лихорадка: Почему ты так твердо в этом уверен?

Гуттен: Да как же не быть уверенным старому гостеприимцу Лихорадки, который знает ее так давно и в столь многих обличиях -- тут и четырехдневная, и ежедневная, и трехдневная, и острая, и изнуряющая, и какие-то еще, я уж и названия позабыл.

Лихорадка: Я теперь не та, что была раньше.

Гуттен: Хвалю.

Лихорадка: Значит, впустишь меня?

Гуттен: Не знаю, как другие, а я -- нет.

Лихорадка: Дай хоть несколько слов тебе сказать.

Слуга: Пугни ее как следует!

Гуттен: Даже взглянуть на себя не дам.

Слуга: Может, из бомбарды выпалить, а?

Гуттен: Нет, лучше неси сюда чечевицу. Это я по доброте сердечной, Лихорадка, не впускаю тебя и отсылаю назад к кутилам, а иначе ты будешь жаловаться, что, мол, тебя плохо приняли.

...