Революция 1917 года и борьба элит вокруг вопроса о сепаратном мире с Германией (1914–1918 гг.)

В беседе с Милюковым Франклин-Бульон затронул и тему германофильства. Но только не в русском, а в английском кабинете. Главные упреки в этой связи французский парламентарий обрушил на британского министра финансов Маккенну.

Покончив с делами, Милюков в середине августа отправился приятно провести время на берегах Женевского озера. Особо подчеркнем: его целью не было разоблачение германофильских интриг. В своей знаменитой речи в Государственной думе 1 ноября 1916 г. лидер кадетов прямо сообщил, что поехал в Швейцарию «отдохнуть, а не заниматься политикой».

Лидер кадетов остановился в Лозанне, где у него были «кое-какие связи с старой русской эмиграцией». Однако никаких имён эмигрантов ни в думской речи 1 ноября, ни в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, ни в мемуарах он не назвал. Но благодаря записной книжке политика точно известно, что он тесно общался с участником революции 1905-1907 гг. эсером Н.А. Рубакиным. Тот жил в Кларане - небольшой деревеньке коммуны Монтре на северо-восточном берегу Женевского озера, снимая две квартиры в комфортабельном пятиэтажном доме «Ламбер». Водной из них размещалась его знаменитая библиотека, которую пользовались многие русские революционеры, жившие в Швейцарии, включая В.И. Ленина и А.В. Луначарского. Поэтому Рубакин был в курсе всех новостей и слухов, циркулировавших в эмигрантской среде. «На меня посыпался целый букет фактов - достоверных, сомнительных и неправдоподобных: рассортировать их было нелегко», - вспоминал Милюков.

Общим мнением эмигрантов было то, что «русское правительство через своих агентов ведет переговоры с Германией». Этот вывод делался на основании того, что приезжающие в Швейцарию «чиновники департамента полиции оказываются постоянными посетителями салонов русских дам, известных своим германофильством». Речь шла об Елене Константиновне Нарышкиной (урожденной Толь, по отцу русской немке) и Марии Павловне Кнорринг (супруге русского немца и дочери бывшего посла в Берлине П.А. Шувалова, известного своим стремлением сблизить Россию и Германию).

Правда салон в Монтре постоянно держала только Кнорринг. Нарышкина проживала во Флоренции. В Монтре она гостила только две недели летом 1916 г. проездом из Италии через Швейцарию и Францию в Россию. Сомнительно, чтобы её могли посещать «чиновники Департамента полиции» (Л. Ратаев и В. Лебедев). Милюков об этом знал. На допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства он признался: «для меня в дальнейшем выяснилась невинность этой дамы» (Е.К. Нарышкиной). Тем не менее, 1 ноября 1916 г. лидер кадетов станет рассказывать с думской трибуны именно о ней. Знающие люди будут легко узнавать её в даме «перешедшей от симпатии к австрийскому князю к симпатии к германскому барону» из речи Милюкова.

Увлекательная история любовной связи русской великосветской львицы с австрийским послом и германским бароном могла сильно взвинтить общественный интерес к этому делу. А громкая фамилия Нарышкиной, ассоциировавшаяся с Двором, позволяла запустить камень в огород Б.В. Штюрмера и бросить тень на Александру Федоровну. «Это та самая дама, которая начала делать дипломатическую карьеру г. Штюрмера, попытавшись несколько лет тому назад походатайствовать, чтобы ему дали место посла в одном из второстепенных государств Европы», - многозначительно заявил 1 ноября Милюков, спутав (с подачи Рубакина) Е.К. Нарышкину с Елизаветой Алексеевной Нарышкиной, статс-дамой, «приближенной к императрице».

От Рубакина Милюков узнал ещё об одном «изменнике» - А.П. Извольском. Эмигрант-библиофил обвинил русского посла в Париже в тайных сношениях с немцами. «Источник Rey, которому верит», - записал в дневнике Милюков. Разумеется, лидер кадетов захотел узнать подробности. И ему была устроена встреча с этим человеком (Августом Реем). Видимо ради неё глава Прогрессивного блока ездил в немецкую Швейцарию, в Берн. «Далее, я получил записки некоего Рея, обращенные ко мне лично, как к председателю партии народной свободы», - рассказал Милюков следователям ЧСК: «Одна из этих записок была направлена против нашего посла Извольского и заявляла, что Извольский принимает участие в переговорах с германцами и что эти переговоры ведутся как-то через банки».

Вероятно, Август Рей или те, кто за ним стоял, рассчитывали, что Милюков поделиться этой информацией с российскими дипломатами в Лондоне и Стокгольме, а потом озвучит её с трибуны Государственной думы. Тем самым по репутации и карьере Извольского будет нанесен сокрушительный удар. Однако содержание докладной записки Рея показалось российскому депутату подозрительным. Тем более что этот загадочный человек ничего о себе не рассказал. И Милюков, вернувшись 20 августа (2 сентября) в Париж, первым делом пошёл в русское посольство. В его дневнике появляется запись «У Извольского - передаю ему узнанное о нём в Швейцарии. Прошу подробностей».

Огорошенный посол признался, что к нему приезжала Нарышкина - родственница (двоюродная сестра) его жены Маргариты Карловны (урожденной Толь). Причем остановилась в посольстве, «чем его шокировала» и жила там довольно долго, демонстрируя «свои германофильские симпатии». Она «вращается в Швейцарии среди австрийцев, о чём он уже слышал и выговаривал ей». Теперь она - в Петрограде. О Кноррринг Извольский рассказал, что она «дочь Шувалова, жила долго в Дрездене» и тоже «в круге германофильских сношений». Относительно переговоров с банкирами посол сообщил, что «правда, были сношения с банками», но они велись «по поручению министра финансов» и касались вопроса о займе.

Чтобы вернуть доверие Милюкова, Извольский посвятил его в несколько своих тайн. Посол поведал о том, как в бытность министром (т. е. не позднее 1910 г.), узнал от германского посла Пурталеса о его попытке с помощью И.Ф. Манасевича-Мануйлова (теперь приближенного Штюрмера) подкупить журналистов газеты «Новое время». Кроме того, зная, что лидер кадетов платонически влюблен в Болгарию, где провел несколько счастливых лет, Извольский конфиденциально сообщил: «Румыния прямо заявила в Париже, что хочет примирить Болгарию с согласием и поэтому не объявляет ей войны».

Милюков ухватился за эту информацию и в интервью, появившемся 25 августа (7 сентября) в газете «Jornal», заявил о желательности того, чтобы «французская печать относилась к вопросу об “измене” болгарской нации с большей долей вдумчивости». Правда, за это лидер кадетов получил злую отповедь от газеты «Jornal des debates», написавшей 27 августа (9 сентября): «Все это хуже, чем простое ослепление». Возможно благодаря этому пассажу разгневанного французского журналиста у Милюкова и сложилась формулировка его знаменитого вопроса («Что это - глупость или измена?»), который 1 ноября 1916 г., разоблачая действия кабинета Штюрмера, он будет адресовать депутатам Государственной думы. В речи, произнесенной 1 ноября, Милюков нашёл место и для рассказа Извольского о попытке Манасевича-Мануйлова выступить посредником между германским посольством и газетой «Новое время», присовокупив: «вот, господа, на какого рода поручения употребляли не так давно личного секретаря министра иностранных дел Штюрмера».

В целом можно сказать, что откровенность Извольского подкупила Милюкова. Он перестал подозревать посла в измене и в знак доверия утром 21 августа (3 сентября) принёс ему записки Рея. Извольский взял их, чтобы показать премьер-министру Франции Бриану. Через три дня, 24 августа (6 сентября) посол передал Милюкову, что по данным французских властей «Рей - это друг Вильгельма II, архитектор, который строил дворцы». Он соблюдает «интересы Германии». Это «агент, но агент особого типа, квалифицированный, не платный, не наёмный».

Сведения Бриана вызывают ряд вопросов. Как архитектор германского императора узнал о частном визите Милюкова в Швейцарию? Зачем «друг кайзера» пытался сорвать гипотетические русско-немецкие контакты, тогда как сам Вильгельм всеми силами старался их установить? Не лукавил ли здесь Бриан? Отметим в этой связи, что в историографии существует мнение, что в это самое время сношения с немцами установились у самого французского премьера.

Похоже «друг Вильгельма II Август Рей» - это плод воображения Бриана и Извольского. Русский посол в Париже с подачи Бриана назвал Рея германским агентом лишь для того, чтобы обесценить в глазах Милюкова его информацию. Этот ход оказался удачным: руководитель Прогрессивного блока не стал разглашать компромат на Извольского. В действительности же Август Рей, судя по всему, действовал на стороне противников Германии.

Не был ли человек, назвавшийся этим именем, связан с «Maffie» («Мафией») - секретной организацией чешских эмигрантов, упорно добивавшихся развала Австро-Венгрии? Её руководителями являлись Томаш Масарик, живший в Лондоне и поддерживавший контакты с британским министерством иностранных дел, и Эдвард Бенеш, обосновавшийся в 1915 г. во Франции. «Мафия» занималась разведывательной деятельностью в пользу Антанты и выявляла австро-германских агентов в странах Согласия. Важную роль в «Мафии» играл американец чешского происхождения Эммануэль Воска, сотрудничавший с английской разведкой и имевший выход на военного министра Китченера. Весьма осведомленная русская эмигрантка Е. Кускова в 1956 г. писала в «Русской мысли» со ссылкой на воспоминания Масарика, что «Воска в своих сообщениях обратил внимание на председателя Совета министров Штюрмера».

Очень вероятно, что у «Мафии» возникли подозрения и в отношении Извольского (он сам давал для этого поводы) и она решила, воспользовавшись приездом Милюкова, добиться его отставки. Руководители «Мафии», Бенеш и Масарик, лично знали лидера кадетов и встречались с ним во время его заграничного турне. Поддерживал контакт с ними и Струве. Поэтому «Мафия» была в курсе всех перемещений Милюкова и вполне могла вывести на него «Августа Рея».

Если Извольского с помощью Милюкова свалить не удалось, то в борьбе против Штюрмера лидер кадетов оказался очень эффективным оружием. Сам он, разумеется, не понимал, что его используют, и жадно впитывал подбрасываемый ему компромат на главу российского правительства. Очередную порцию порочащих Штюрмера сведений руководитель Прогрессивного блока получил на обратном пути домой, в Лондоне, где он 26 августа (8 сентября) беседовал с российским послом А.К. Бенкендорфом и советником посольства К.Д. Набоковым.

Накануне приезда Милюкова английские дипломаты при встрече с Бенкендорфом выразили обеспокоенность, тем, что после ухода Сазонова через российский МИД происходит утечка секретной информации и демонстративно не дали ему ознакомиться с каким-то документом. Через несколько дней Бенкендорф послал Штюрмеру телеграмму, в которой говорилось о «дымке, подернувшей доверие к России» со стороны союзников. С Милюковым российский посол был более откровенен, сказав, что англичане, когда он приходит «припрятывают в стол бумаги, чтобы не показывать», говоря при этом: «Знаете, мы не уверены теперь, что самые большие секреты не попадут к нашим врагам». «В Лондоне я наткнулся на прямое заявление, мне сделанное, что с некоторых пор наши враги узнают наши сокровеннейшие секреты, и что этого не было во время Сазонова», - громогласно заявит 1 ноября 1916 г. Милюков.

Разумеется, эти обвинения были беспочвенными. Они лишь показывают ту степень раздражения, которую вызывал у англичан Б.В. Штюрмер. В.С. Васюков, отрицающий стремление российского руководства к сепаратному миру, полагает, что сменивший «гибкого» Сазонова Штюрмер вызывал недовольство своих западных партнеров, прежде всего своей назойливостью в вопросе о Константинополе. Новый министр «вымогал» у них согласие на придание огласке тайного соглашения по Константинополю и черноморским проливам. Обвинения в измене должны были сломать карьеру несговорчивого русского министра.

Английское руководство придавало вопросу о смещении Штюрмера настолько большое значение, что с Милюковым встретились ключевые фигуры британского кабинета: премьер-министр Асквит, военный министр Ллойд-Джордж и министр иностранных дел Грэй. Асквит и Грей, как рассказал Милюков своим товарищам по ЦК кадетской партии на заседаниях 30 сентября и 1 октября 1916 г. «плохо скрывали свои чувства в отношении русского правительства». «Что касается Ллойд-Джорджа», - говорил Милюков, - «то последний является застрельщиком кампании против правящей русской бюрократии и проводником в сознание английских политических и общественных деятелей идеи о необходимости поддержки русских либералов в их борьбе с бюрократией». В Англии «с чувством ужаса следят за тем хаосом, который благодаря политике Гофмейстера Штюрмера установился в России, причем опасаются, что если эта политика в корне не изменится, то “Россия принуждена будет выйти из игры”», - передавал свои впечатления кадетский лидер. По словам Милюкова «в руки английского дипломатического шпионажа попал ряд нитей», компрометирующих Штюрмера и «подтверждающих его неискренность в отношении союзных держав и стремление приблизить конец войны хотя бы и ценой компромисса». Милюков заявил коллегам, что собирается заявить об этом с думской кафедры.

Отметим, что лидер кадетской партии ничего не сказал товарищам о своём вояже в Швейцарию. Основную информацию против российского министра иностранных дел он получил не там, а в Лондоне - в русском посольстве и от британских официальных лиц. Причем изначально сбор порочащих Штюрмера сведений не входил в планы Милюкова. Руководитель Прогрессивного блока ехал заграницу читать лекции и отдыхать. Но его поездка была использована людьми, добивавшимися отставки Штюрмера в своих целях.

3.2 Вопрос о выходе России из Первой мировой войны в частной переписке

В начале Первой мировой войны наблюдатели единодушно отмечали «взрыв национального чувства». Однако через три года массовый характер приняли требования о выходе России из войны. Когда произошёл этот перелом в общественных настроениях? Его не зафиксировали официальные документы. Материалы прессы (как подцензурной, так и нелегальной) также не позволяют четко уловить изменения в отношении общества к войне. В этой ситуации на помощь историку могут придти источники личного происхождения и, прежде всего, материалы частной переписки. Особенно удобный объект для изучения представляют собой выписки из перлюстрированных писем.

Данный исторический источник хорошо известен специалистам. Его ценность, по справедливой характеристике В.С. Измозика заключается, в высокой степени репрезентативности. Материалы перлюстрации представляют собой в полном смысле срез общественного мнения. Они позволяют уловить подлинные настроения, характерные для общества в данный момент времени. Ведь частная переписка по самой своей природе носит доверительный, откровенный характер. Именно из неё историк может выяснить истинную подоплеку многих высказываний и действий людей прошлого.

Характерный пример в этом плане представляет собой письмо Леонида Андреева к товарищу по писательскому цеху - И.С. Шмелеву, посланное в начале Первой мировой войны. Из него становится понятным, почему пацифисты и противники великодержавной политики царского режима с воодушевлением приветствовали эту войну. Её смысл для них заключался в том, что «это борьба демократии всего мира с царизмом и деспотией, представительницей каковых является Германия». И если во время конфликта с Японией Леонид Андреев написал рассказ «Красный смех» (1904), ярко выраженного антимилитаристского содержания, то, теперь он «стоял за войну», надеясь на то, что разгром Германии будет «началом целого цикла европейских революций».

Русские реакционеры, по мнению Андреева, тоже это почувствовали: они «начинают бить отбой, намекать о мире и прославлять Вильгельма». Так в частной переписке уже в 1914 г. появляется мотив угрозы сепаратного мира, исходящий из правого лагеря. Как отмечает А.А. Иванов, «либеральная печать на протяжении всей войны с исключительной силой муссировала слухи о желании правых кругов заключить сепаратный мир с Германией и пыталась уличить своих противников из консервативного лагеря в скрытом германофильстве (ибо говорить о германофильстве явном в годы войны поводов решительно не было)».

В свою очередь либеральные политики внимательно фиксировали все факты и слухи, которые могли иметь отношение к этой теме. Так влиятельный член ЦК КДП Ф.Ф. Кокошкин, нередко игравший роль политического советника П.Н. Милюкова в письме к нему 20 декабря 1915 г. затронул вопрос «о существовании записки в пользу мира, подписанной видными славянофильскими именами из среды московского дворянства». О ней кадетский лидер, будучи в Москве, говорил Кокошкину. Выяснилось, однако, что записка, вышедшая в этом время из среды московского дворянства, говорила не о мире, а о необходимости признания независимости Польши. Таким образом, тревога Милюкова оказалась ложной.

Вообще, в просмотренных нами письмах правых, отсутствуют даже намеки на необходимость прекращения войны. Её подспудное неприятие крайне правыми можно усмотреть лишь в их критическом отношении к союзникам-англичанам. Так Н.С. Мельцов в письме члену Государственного совета П.С. Шереметеву (датированным 15 июня 1916 г.) предполагал, что в результате войны Россия попадет в кабалу британцам, в результате чего её ждет «насаждение насильно парламентского строя и переход в чужестранные руки всех естественных богатств».

Поводом к этим прогнозам стали размышления автора письма над ходом экономической конференции Антанты в Париже в июне 1916 года. Там была достигнута договоренность о том, что союзники и после окончания войны будут ограничивать товарообмен со странами враждебной коалиции. При этом страны Антанты получали преимущественное право перед всеми другими государствами на использование естественных богатств друг друга.

На Парижской конференции выявились существенные разногласия между Россией и её западными союзниками. Ещё более напряженный характер они приняли в июле 1916 г., после того как С.Д. Сазонова на посту министра иностранных дел сменил председатель совета министров Б.В. Штюрмер. Отставка Сазонова, имевшего репутацию твердого сторонника «войны до победного конца» вызвала нервную реакции французской и, особенно, английской, дипломатии и прессы. Российская либеральная оппозиция также выказывала обеспокоенность тем, что назначение Штюрмера может означать поворот внешней политики в сторону сепаратно мира. Началась мощная компания по дискредитации нового министра иностранных дел.

Особую роль в её начале сыграло письмо А.И. Гучкова к начальнику штаба верховного главнокомандующего генералу М.В. Алексееву от 16 августа 1916 года. Гучков писал Алексееву: «А если Вы подумаете, что вся эта власть возглавляется господином Штюрмером, у которого и в армии и в народе прочная репутация, если не готового уже предателя, то готового предать, что в руках этого человека ход дипломатических сношений в настоящем и исход мирных переговоров в будущем, а, следовательно, вся наша будущность, то Вы поймёте, Михаил Васильевич, какая смертельная тревога охватила общественную мысль и народное настроение».

А.И. Гучков, несомненно, имел возможность передать своё послание через нарочного, но предпочел воспользоваться услугами почты. Между тем корреспонденция этого политика с 1906 г. находилась под регулярным контролем МВД. Гучков, одно время находившийся в близких отношениях с главой ведомства, П.А. Столыпиным, не мог этого не знать. Значит, он хотел, чтобы информация из его послания дошла не только до М.В. Алексеева, но и до министра внутренних дел, которому на просмотр передавались выписки из писем деятелей такого уровня. Письмо, адресованное начальнику штаба Верховного главнокомандующего, обязательно легло бы на стол министра. Видимо на это и рассчитывал А.И. Гучков.

Впрочем, можно высказать предположение, что истинным адресатом письма являлся Николай II. Вероятно, именно до него (через Алексеева или министра внутренних дел А.А. Хвостова, во второй половине августа вступившего в острый конфликт со Штюрмером) Гучков хотел донести информацию о том, что у председателя совета министров «и в армии и в народе прочная репутация, если не готового уже предателя, то готового предать». Целью была отставка Штюрмера. Однако тот сохранил свой пост. Пришлось уйти А.А. Хвостову. Тогда, чтобы добиться задуманного, Гучков дал толчок распространению своего письма в копиях, формируя соответствующим образом общественное мнение. В начале октября письмо Гучкова к Алексееву получило широкое распространение в Москве. 3 октября 1916 г. протоиерей С. Успенский сообщал епископу Владимиру в город Орлов Вятской губернии: «По Москве ходит письмо А.И. Гучкова, в котором Министры обвиняются, чуть ли не в потворстве врагам, и один прямо обвиняется в измене».

В этом же духе в октябре 1916 г. действовали конституционные демократы и Прогрессивный блок в целом. Вместе оппозиционные силы смогли создать мощный информационный фон, оказавший значительное влияние на общественное мнение. В результате октябрь 1916 г. стал тем временем, когда тема сепаратного мира с Германией впервые начинает часто встречаться в выписках из перлюстрированных писем. Причем её касаются не только политики, но и обыватели.

Некая «Мисси» из Петрограда 19 октября 1916 г. писала князю Горчакову в Кисловодск: «В клубах говорят о тенденции к миру в правительстве, и вообще чувствуется всеобщее недоверие к власти». В числе «изменников» упоминался и новый глава МВД А.Д. Протопопов. 10 октября И. Виноградов из Твери сообщал А.П. Надежину в Петроград: «Про Москву говорят, что готовится грандиозный погром, будто бы ходит по рукам записка с требованием удалить Протопопова за то, что он ставленник немцев и на немецкие деньги вместе с подкупленными немцами банками хотел издавать газету». Перспектива заключения сепаратного мира казалась настолько близкой, что даже назывались конкретные даты его заключения. 12 октября 1916 г. гофмейстер Императорского Двора А. А. Арапов передавал: «В придворных кружках пущен слух, что переговоры начнутся в декабре, пока прилагаются все усилия, чтобы подпустить черную кошку между Англией и нами». 15 октября 1916 г. неизвестный москвич зафиксировал слух, что перемирие будет объявлено 12 ноября. ГАРФ.

Пиком этой пропагандистской кампании стало сенсационное выступление в Государственной думе 1 ноября 1916 г. П.Н. Милюкова, бросившего Штюрмеру и царице обвинение в измене. Выдержки из перлюстрированных писем позволяют утверждать, что речь Милюкова получила сильнейший отклик в обществе. Археолог, профессор Петроградских высших женских курсов Б.В. Фармаковский 3 ноября писал своей матери в Киев: «Здесь все потрясены разоблачениями в Государственной думе». Речь Милюкова активно распространялась в машинописных копиях и имела «огромное агитационное значение» для пропагандистов из левых партий, убеждавших на её основе слушателей в том, что «Штюрмер с Гришкой Распутиным и императрицей продали Россию немцам и все время добивались сепаратного мира». Причем на Александру Федоровну начинают указывать, «как на главный источник измены».

Муссирование слухов об измене высших властей способствовало росту недовольства их политикой в целом. Возникновение подобных настроений среди горожан стимулировали бытовые трудности (дороговизна, или нехватка необходимых товаров). Представители элиты названные проблемы часто связывали с происками «внутренних немцев». «Банки под немецким засильем хлопочут вовсю, и им мы всецело обязаны дороговизной, которая продолжает расти не по дням, а по часам», - сетовал гофмейстер А.А. Арапов. «Внутренние немцы разыгрывают на струне продовольственных неурядиц», - жаловалась В.М. Пуришкевичу член Главной палаты Русского народного союза имени Михаила Архангела С.Л. Облеухова.

Во внеэлитных слоях указанные трудности чаще списывали на войну как таковую. Мир же представлялся желанным избавлением от всех этих неурядиц. «Я убежден, что если бы сегодня был заключен мир, то завтра у нас все магазины были б завалены всякой всячиной», - писал 14 октября 1916 г. нотариус Андреев из Одессы М.К. Богоявленскому в Москву.

Что касается крестьян, то антивоенные настроения среди них осенью 1916 г. проявились в связи с возможностью призыва старших возрастов. 17 ноября 1916 г. М.П. Новиков из деревни Боровково Тульской губернии бросал упрек депутату-кадету В.А. Маклакову: «Видимо поддерживаемые Вами и Вашей фракцией истребительные лозунги для продолжения никому ненужного безумия войны не остановятся на 45-летих, а придется ещё и ещё приносить жертвы и все только ради удовлетворения какого-то самолюбия небольшой группы властолюбцев».

М.П. Новиков в своё время был корреспондентом Л.Н. Толстого. В 1914 г. вместе с некоторыми другими последователями писателя он подписал воззвание против войны «Опомнитесь, люди-братья!», за что около года просидел в тюрьме под следствием, но по суду вместе с другими участниками подписания воззвания был оправдан и освобожден из-под стражи.

Новый всплеск антивоенной активности М.П. Новикова произошёл после того как 2 декабря 1916 г. Государственная дума отвергла официальное предложение Германии, направленное ко всем странам Антанты, немедленно приступить к мирным переговорам. 3 декабря крестьянин-толстовец с гневом обратился к депутату А.Ф. Керенскому: «Стыдно и больно до слез, что единственная наша опора - народные представители - с самого начала этой безбожной и никому не нужной войны стали провокаторами и изменниками и помогают жестокому правительству избивать и уничтожать ни в чем не повинный народ, и теперь, когда немцы сами желают мира, они делают все возможное, чтобы этого не могло случиться».

Миротворческая инициатива Германии получила довольно широкий отклик в крестьянской среде. Именно в связи с ней в перлюстрированной переписке впервые появляются призывы к прекращению войны. В их ряду, кроме процитированного выше письма Новикова можно назвать послание К. Сахарука из Новгородской губернии от 3 декабря 1916 г. А.Ф. Керенскому (такое же письмо было послано им и Милюкову). «Дай Бог, чтобы предложение Германии приступить к мирным переговорам, было принято», - выражал надежду Сахарук, добавляя: «Все крестьяне при встрече со мной только и говорят: пошли Ты, Господи, скорей мир, полно проливать невинную кровь». Непримиримая позиция депутатов вызвала недовольство сельских жителей. «Государственная дума не вправе кричать на весь свет, что она не согласна принимать мирные предложения Германии, еще не зная, в какой форме они будут, и что Германия будет предлагать», - писал 5 декабря 1916 г. на имя М.В. Родзянко «уполномоченный от имени более двухсот граждан Рыбинска и Рыбинского уезда» В. Васильев, - «Народ желает, чтобы, пока не поздно, был заключен мир».

Но депутаты были непреклонны. Член фракции кадетов Ф.И. Родичев свёл немецкую инициативу к неприемлемому предложению: «просите прощения - я подумаю». Интересно, что сторонниками войны до победного конца показали себя даже правые. «Предложение мира - одна демонстрация и вместе провокация», - писал 5 декабря 1916 г. входивший в их фракцию Г.А. Шечков. «Надеются немцы возбудить у нас всех тех, которые с первого дня войны мечтали не о победе, а только о мире, во что бы то ни стало», - разъяснял депутат. Но, добавлял он, «это им не удалось». Примерно также рассуждал прогрессивный националист

А.И. Будрин, считавший, что «враг германец» «предлагает мир как брошенную кость, авось мол, перессорятся». Конечно, среди депутатов присутствовали и сторонники прекращения войны. Но они не решались открыто высказаться. Так священнослужитель С.Н. Остроумов (фракция земцев-октябристов) хотя и полагал, что «союзникам пора бы подумать о прекращении кровопролития», но не говорил об этом публично, сознавая, что подобное заявление «от октябриста-священника вызовет бурю негодования». Причем «тем сильнее будет это негодование, что многие из негодующих будут чувствовать справедливость заявления».

Судя по материалам перлюстрации, не получила одобрения идея сепаратного мира и в войсках. 6 декабря 1916 г., офицер штаба 3-й армии передавал свои впечатлением так: «Вся армия к немецкому предложению о мире отнеслась прямо с насмешкой и каким-то даже озверением». В нашем распоряжении имеется и одно солдатское письмо на эту тему. Рядовой С. 2 декабря писал М.В. Родзянко: «Мы будем за нашу свободу биться за жизнь и смерть, нам необходимо разбить наших врагов, отомстить немцам за их услугу, за 1905-1906 гг.». Этот солдат явно выражал точку зрения социалистов-оборонцев, видевших в Германии оплот европейской реакции, поддержавший в своё время борьбу царизма с революцией. Таким образом, мы видим, что идея «войны до победного конца», характерная для образованного общества проникла и в солдатскую массу.

Если немецкие предложения российская элита сходу отмела, то миротворческая инициатива Вильсона вызвала в её среде значительное беспокойство (5 декабря президент США обратился к воюющим странам с вопросом: на каких условиях они готовы заключить перемирие?). 11 декабря депутат-националист А.И. Савенко сообщал в Киев «В Таврическом дворце сегодня большое волнение по поводу выступления Вильсона». В письме Савенко содержится интересный анализ ситуации: «Можно думать, что Америка, страшно обогатившаяся во время войны, боится продолжения войны: она боится, что Европа, задолжавшая Америке множество миллиардов, может обанкротиться. И если Америка решит прекратить войну, она сделает это в один месяц. А то обстоятельство, что она грозит, позволяет опасаться, что Америка приняла решение. Это делает положение страшно сложным и трудным. Теперь Америка предложила сообщить ей мирные условия. Вообрази: Германия ей ответит - я согласна мириться на условиях статус-кво и установления на будущее третейского суда. Что тогда? Если союзники скажут “нет”, то Америка заявит: “А, значит, вы ведете завоевательную войну или воюете для войны?” И тогда она раскроет скобки своих нынешних формул угроз…Америка может очень скоро придушить голодом Англию и Францию…Словом дело обстоит очень серьезно, и я ставлю 50 % за мир».

Такой же тревогой проникнуто письмо Ф.Ф. Кокошкина П.Н. Милюкову от 13 декабря. Кокошкин констатировал, что «вопрос об ответе на ноту Вильсона составит особый и весьма трудный вопрос». Московский корреспондент Милюкова выступал за продолжение войны, но предупреждал, что «это решение необходимо обосновать вполне убедительно для населения».

Как видим, Ф.Ф. Кокошкин понимал, что предложения Вильсона найдут отклик у «населения», но считал необходимым их отвергнуть. Именно так было настроено образованное общество в конце 1916 года. Элита не хотела прислушиваться к голосу большинства народа. Это и привело её в скором времени к краху.

Глава 4. «Умеренная» часть контрэлиты и вопрос о войне в 1917 году

4.1 К вопросу консолидации «умеренной» контрэлиты вокруг генерала Л.Г. Корнилова: биография ординарца В.С. Завойко до Февральской революции

Одной из самых влиятельных фигур в составе «умеренной» части контрэлиты, группировавшейся в апреле- августе 1917 г. вокруг Л.Г. Корнилова был его ординарец В.С. Завойко (1875-1947). В воспоминаниях современников и трудах историков он, обычно, характеризуется как «авантюрист». Остаётся неясным, как он оказался в окружении Корнилова. Р.Ш. Ганелин и Л.Е. Шепелёв назвали Завойко «агентом монополий при Корнилове». В.Я. Лаверычев также полагал, что «петроградские круги» капиталистов приставили к генералу своего человека - Завойко. Из западных историков эту версию поддержал Дж. Д. Уайт.

Существует и другая концепция. Г.З. Иоффе и А.Я. Рабинович рассматривают Завойко как самостоятельную фигуру, не связанную с петроградским предпринимательским сообществом. Для того, чтобы выявить причины возвышения Завойко обратимся к анализу его дореволюционной биографии.

Завойко - это дворянский род, происходящий из малороссийского казачества. Самый известный его представитель - адмирал Василий Степанович Завойко (1812-1898) защитник Петропавловска-Камчатского в Крымскую войну. В.С. Завойко был женат на Юлии Егоровне Врангель - племяннице Ф.П. Врангеля, председателя Главного правления Русско- Американской компании. Их сын Степан (1844-1908) в 1865 г. вышел из Петербургского университета кандидатом физико-математических наук. Начал службу помощником ревизора Киевской контрольной палаты. В 1872 г. - старший ревизор Киевской контрольной палаты. Член Юго-Западного отдела Русского географического общества. С 1881 г. жил в Петербурге, был помощником генерал-контролера Департамента Военной и Морской отчетности. Женат первым браком на дочери дворянина Черниговской губернии Екатерине Ивановне Драгневич.

Их сын Василий, названный в честь деда-адмирала, родился в Киеве. Образование получил в знаменитом Александровском лицее - кузнице кадров высшей российской бюрократии. После его окончания, с 1895 по 1898 г., был причислен к Парижскому и Лондонскому посольствам. Затем в двадцать три года ушел в отставку и уехал в Подольскую губернию, где получил наследство от деда-адмирала.

Здесь нужно исправить одну неточность, закрепившуюся в литературе. В своё время биограф Л.Г. Корнилова, генерал Мартынов, написал, что на имя Василия Завойко приобретались подлежавшие обязательной продаже польские имения, которые после вырубки в них леса распродавались мелкими участками окрестным крестьянам. Благодаря этому Завойко нажил значительное состояние и сделался собственником крупного имения при местечке Дунаевцы Подольской губернии. На самом деле Дунаевцы перешли к Василию Завойко от деда. В своё время тот с высочайшего разрешения купил казенные земли в Балтском уезде Подольской губернии. Там, в имении при селе Великая Мечетня Балтского уезда Подольской губернии, Завойко-дед жил с 1865 по 1898 год. А в 1891 г. отставной адмирал купил ещё и владение Дунаевцы Ушицкого уезда Подольской губернии у поляка Бронислава Александра Скибневского. По наследству часть земли при Дунаевцах и оказалась у Завойко-внука.

Что касается информации о распродаже Завойко-внуком польских поместий, то она имеет реальную основу. Соседом Завойко по Подольской губернии был Марк Федорович Рафалович (1844-1914), сын знаменитого одесского банкира, хлеботорговца, владельца сахарных заводов и председателя правления Бессарабско-Таврического земельного банка Ф.А. Рафаловича. Марк Рафалович с 1896 г. стоял во главе этого банка, который вел операции, в том числе и в Подольской губернии. Дочь Марка Рафаловича, Любовь, вышла замуж за Василия Завойко-внука. И тот, при помощи тестя естественно, мог участвовать в выгодных операциях с выставляемой на торги недвижимостью несостоятельных должников Бессарабско-Таврического банка.

Завойко-внук прочно осел в Подольской губернии. С 1901 по 1907 гг. он служил Гайсинским уездным предводителем дворянства, т. е. фактически был первым лицом в этом уезде. В 1902 г. он по должности возглавил уездный комитет о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Эти учреждения были детищем министра финансов С.Ю. Витте, но их руководители подчинялись его оппоненту, министру внутренних дел В.К. Плеве. Тот старался на них воздействовать, чтобы не допустить политизации деятельности комитетов. В этой связи Завойко был вызван в Петербург и, как он сам сообщил в письменных показаниям чрезвычайной следственной комиссии по делу Корнилова (1917 г.), сначала подвергся разносу со стороны Плеве. Но затем тот сменил гнев на милость и предложил Завойко должность чиновника особых поручений с перспективой стать товарищем министра.

Вероятно, Плеве заинтересовали идеи Завойко, изложенные им в записке на имя царя, в которой предлагалось передать высшее управление Дворянским и Крестьянским банками из министерства финансов в министерство внутренних дел. По мнению Витте, эта записка была «внушена ему [Завойко - Ф.С.] и составлена Плеве». Однако, скорее всего её автором был сам Завойко, бойко владевший пером и имевший талант к созданию подобных проектов. К тому же у него в этом деле был личный интерес - только что он получил отказ в получении значительной ссуды из Дворянского банка. Записка была передана Николаю II, но не нашла у него поддержки. Сам Завойко в итоге отказался от предложенного Плеве повышения.

Три года спустя Завойко вновь обратил на себя внимание министра внутренних дел - на этот раз П.А. Столыпина. Осенью 1906 г. Подольский губернатор А.А. Эйлер вызвал Завойко на станцию Жмеринка, и от имени Столыпина предложил какую угодно службу или «борьбу не на живот, а на смерть, не стесняющуюся в средствах». Завойко, по его словам, выбрал последнее. В своих показаниях 1917 г. он подробно описывает те напасти, которые на него после этого обрушились (отдача под суд за растрату, отказ в кредитах в Государственном и частных банках). Тогда Завойко попытался стать депутатом Государственной думы от крестьянской курии. Он склонил общину села Ластовцы на составление приговора о зачислении его с сыновьями в крестьяне, но местные власти, вмешавшись в дело, отменили это постановление. В итоге Завойко лишился должности уездного предводителя дворянства, не прошёл в Думу и оказался «вдребезги разоренным».

На этом закончился этап его биографии, связанный с Подольской губернией. Отметим, что за этот период Завойко не приобрел сколько-нибудь значительного политического опыта. Он не участвовал в партийной деятельности. Ему не удалось стать депутатом Государственной думы. Поскольку в Западном крае отсутствовало выборное земство, он не участвовал в общероссийском земском движении. Происхождением этот человек был связан с чиновничьей средой. В ней же он вращался и в молодости. Это не давало ему реализовать свою политическую энергию, которая в нём присутствовала. О её наличии говорят некоторые нетривиальные поступки Завойко (подача императору проекта о реформе Дворянского и Крестьянского банков, попытка ради депутатства записаться в крестьянское сословие).

В следующий период жизни В.С. Завойко оказался внутри предпринимательского сообщества. Этот этап биографии Завойко был связан с Петербургом и начался в 1911 или в 1912 году. В 1912 году его имя впервые появляется в справочнике «Весь Петербург». Он значится там членом правления Санкт-Петербургского стеклопромышленного общества. Как внук адмирала попал в эту фирму неизвестно.

В 1917 г. В.С. Завойко вспоминал, что после своего разорения «предпочел пойти работать в промышленность, где в нефтяной отрасли в самый короткий срок занял одно из первых мест, ни разу не прибегая к чьей-либо протекции и родственной помощи». Это можно понять так, что свою предпринимательскую деятельность Завойко начал где-то не в нефтяном секторе, но, затем, сделал карьеру именно там.

Заявляя, что занял одно из первых мест в нефтяном деле «ни разу не прибегая к чьей-либо протекции и родственной помощи», Завойко, разумеется, лукавил. В 1937 г. А.И. Путилов вспоминал: «Завойко был племянником (по жене) моего большого приятеля, покойного члена правления Русского внешнеторгового банка А.Ф. Рафаловича, которого я очень любил и уважал. А.Ф., стесняясь в виду своих родственных отношений с Завойко устраивать его на службу в своем банке, обратился ко мне с просьбой устроить его где-нибудь в сфере влияния Русско-Азиатского банка, председателем которого я состоял. Во исполнение такого желания я просил моего друга С.Г. Лианозова устроить Завойко… в одно из нефтяных обществ, что С.Г. и исполнил».

Это произошло в 1913 году, а указанное нефтяное общество называлось «Арамазд». Весной 1913 г. Лианозов приобрел крупный пакет его акций (12, 3 тыс.), а в ноябре того же года перевёл их на счет своей фирмы «Г.М. Лианозова сыновья» в Русско-Азиатском банке Путилова. В справочнике «Весь Петербург» на 1914 г. мы уже видим В.С. Завойко одним из директоров «Арамазда» (председателем правления и директором-распорядителем фирмы значится С.Г. Лианозов).

Таким образом, успешный старт в нефтяном бизнесе В.С. Завойко сделал как раз благодаря протекции. Однако в 1913 г. покровитель Завойко А.Ф. Рафалович (дядя его жены) скончался. Между тем карьера Завойко не только не прервалась, но стала успешно развиваться - уже действительно без родственной помощи, благодаря его собственным качествам хорошего управленца. Новому делу он отдался с увлечением и гордился этой работой. Впоследствии он будет много рассказывать Корнилову, как «занимался исследованием горных богатств в Туркестане и Западной Сибири».

На стыке этих территорий, на реке Эмба (Уральская область), в начале XX в. были разведаны крупные месторождения нефти. Основные нефтеносные участки за собой застолбил И.И. Стахеев. Крупнейшая в нефтяном деле фирма братьев Нобель сразу же обратила внимание на богатства указанного региона. В 1912 г. Нобель совместно со Стахеевым образовали нефтепромышленное и торговое общество «Эмба». В 1913 г. в Эмбинском районе открыл действия конкурент «Эмбы» - общество «Эмба-Каспий», организованное Русско-Азиатским банком Путилова, который тоже привлек к участию Стахеева. Председателем правления компании стал партнер Путилова А.И. Вышнеградский. Сам Путилов стал вице-председателем. «Эмба Каспий» развернула бурную деятельность по строительству на Эмбе производственной инфраструктуры. В состав правления кампании был введен В.С. Завойко. Когда Нобель и Путилов договорились о сотрудничестве ив июне 1915 г. совместно создали Акционерное общество подсобных предприятий Эмбинского района, Завойко стал членом правления и этой компании. Там, по обоснованному мнению Т.М. Китаниной, он, наряду с В.Н. Троцким-Сеню-товичем, играл роль «агента Путилова», точно также как и в сбытовой компании «Волжско-Бакинское торговое акционерное общество».

В 1915 и 1916 гг. Завойко появился в составе руководства ещё ряда нефтяных фирм, входивших в Русскую генеральную нефтяную корпорацию. (Её контролировал Русско-Азиатский банк Путилова). Это были: Апшеронское нефтяное общество, общество «А.И. Манташев и Кє», Московско-Кавказское нефтяное промышленно-торговое товарищество, нефтепромышленное и торговое общество «Братья Мирзоевы и Кє», Петроградско-Грозненское нефтепромышленное акционерное общество, Средне-Азиатское нефтепромышленное и торговое акционерное общество «Санто», Товарищество нефтяного производства «Г.М. Лианозова сыновья».

В 1916 г. Путилов начал выдвигать В.С. Завойко в состав руководства общероссийских предпринимательских организаций. 4 ноября 1916 г. будущий идеолог «Корниловщины» стал одним из учредителей Нефтяной секции Совета съездов представителей промышленности и торговли и членом её бюро. Завойко также входил в Нефтяную секцию Отдела по топливу Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК). По оценке С.П. Мельгунова «Завойко являлся как бы представителем Путилова в Военно-промышленном комитете».

Здесь следует отметить, что руководимый А.И. Гучковым ЦВПК в 1916- начале 1917 г. активно занимался оппозиционной политической деятельностью. Через его структуры велась подготовка к государственному перевороту. Участвовал ли в ней Завойко? И, если да, то действовал ли он по наущению Путилова? Иначе говоря, являлся ли B. С. Завойко проводником замыслов главы Русско-Азиатского банка не только в экономической, но и в политической сфере?

Сам Завойко в эмиграции зачислял себя в число заговорщиков.

C. П. Мельгунов в своей книге, опубликованной в 1931 г., сообщил, что «Завойко любит рассказывать, как он участвовал в “тучковском заговоре”». Участие это выражалось, в том, что Завойко был послан в Туркестан с письмом от Гучкова к генералу А.Н. Куропаткину, на тот момент тоже будто бы входившему в состав заговорщиков.

Мельгунов отнесся к этому рассказу с недоверием, поскольку Гучков отрицал и факт отправки этого письма, и участие Завойко в заговоре. По мнению историка «Завойко просто был выслан в Туркестан Департаментом полиции за “разговоры” о перевороте».

На наш взгляд, какая-то фактическая основа у рассказа Завойко должна быть. Адмиральский внук контактировал с Гучковым в рамках ЦВПК и ездил в Среднюю Азию по делам общества «Санто». Следовательно, вполне мог сыграть роль курьера (возможно и не зная о содержании письма). Косвенно это подтверждает приезд Куропаткина в Петроград. Во время Февральской революции генерал находился в столице - как и ряд других старших офицеров, причастных к заговору.

Что касается высылки Завойко Департаментом полиции, то она тоже имела место, буквально накануне революционных событий. Этот эпизод Завойко изложил так: «Переворот конца Февраля застал меня на промыслах Общ.[ества] «Санто» Ферганской области, куда я экстренно выехал 22 февраля по предложению переданному мне на словах от имени Товарища Министра Вн.[утренних] Дел, заведующего полицией в виде угрозы выслать в случае отказа от добровольного выезда.

Причинами этого предупреждения, вероятно, явились: моё письмо бывшему царю от начала декабря 1916 года, моя докладная записка ему же от конца января 1917 года и предложения неотложных реформ, мое предполагавшееся с 12 по 14 февраля назначение на пост министра-председателя и моя речь, сказанная 15 февраля в помещении Военно-промышленного комитета на собрании крупных финансистов и промышленников по вопросу о подписке на новый предполагавшийся внутренний заём».

Косвенное подтверждение этих сенсационных сведений имеется в воспоминаниях лидера эсеров В.М. Чернова. Тот писал, что Завойко был связан с кружком Распутина и по слухам, если бы не убийство Распутина, стал бы министром финансов.

Этот пост тогда занимал П.Л. Барк. Из членов «кружка Распутина» отставки министра финансов мог желать только А.Д. Протопопов, ибо Барк добивался его увольнения. Не терпел Протопопова и желал его исключения из кабинета и премьер Н.Д. Голицын. Соответственно замена председателя совета министров также была в интересах А.Д. Протопопова. При этом людей готовых на сотрудничество с министром внутренних дел было очень мало. Выбирать не приходилось. Поэтому Протопопов вполне мог схватиться за кандидатуру Завойко. Назвать же её Протопопову мог только А.П. Путилов.

Путилов (в своё время близкий сотрудник С.Ю. Витте) достаточно критично относился к Николаю II. Однако, превратившись из чиновника в «капитана тяжелой промышленности» он не мог не понимать, что для его отрасли жизненно важно существование сильного государства. Тяжёлая промышленность всегда находилась под покровительством самодержавия, а в годы Мировой войны особенно. В этот период предприятия, занимавшиеся машиностроением и металлообработкой, были загружены казенными заказами, имели первоочередной доступ к энергоресурсам, а их работники получили броню от призыва на фронт. Значит, ссориться с царскими властями «металлистам» не было резона. Поэтому в мае 1915 г., когда на IX съезде представителей промышленности и торговли текстильщики и горнопромышленники выступали с оппозиционными речами, Путилов к ним не присоединился. Он заявил тогда французскому послу Палеологу, что «царская власть - это основа, на которой построена Россия, единственное, что удерживает её национальную целость», а свержение царизма приведет к разрушению государства и анархии («Мы увидим вновь времена Пугачева, а может быть и ещё худшие»).

Для «королей» тяжёлой индустрии разрыв с государством был гибелен. Поэтому они не только не присоединились к врагам режима, но создали свою собственную организацию, лояльную власти. В феврале 1916 г. они при активном участии Путилова созвали I съезд представителей металлообрабатывающей промышленности, председателем Совета которого был избран правый октябрист А.Д. Протопопов. Причем, как писал В.С. Дякин, «объединившиеся в новой организации монополисты не только стремились отмежеваться от либерального крыла своего класса, но и откровенно искали контактов с правыми политическими организациями». Результатом стало учреждение русским националистом П.Н. Крупенским в мае 1916 г. «Экономического клуба», куда наряду с Протопоповым вошли А.И. Путилов, А.И. Вышнеградский и председатель группы правых в Государственном совете А.А. Бобринский.

Двое из этого клуба (А.А. Бобринский и А.Д. Протопопов) летом - осенью 1916 г. вошли в Совет министров. При этом председатель Совета съездов металлозаводчиков, А.Д. Протопопов, в сентябре 1916 г. возглавил ключевое ведомство - МВД. Однако Протопопов был не агентом, а партнером Путилова. Включение же в кабинет Завойко позволило бы главе Русско-Азиатского банка получить реальный контроль над правительством.

Таким образом, наличие политической связи между А.И. Путиловым и В.С. Завойко несомненно. Возвышение Завойко могло быть связано только с поддержкой Путилова. Самостоятельной политической фигурой Завойко не был.

4.2 «Революционное оборончество» как идеология генерала Корнилова (апрель - август 1917 года)

Противостоянию генерала Л.Г. Корнилова с Временным правительством посвящено значительное количество научных трудов. В них излагаются две основные точки зрения на природу «Корниловщины». Одни историки считают, что произошел личный конфликт между Л.Г. Корниловым и А.Ф. Керенским, вызванный либо недоразумением, либо злым умыслом главы Временного правительства. Наиболее последовательно это мнение отстаивал Г.М. Катков. Для него события августа 1917 года - это «путаница, созданная Керенским и его помощниками, окончившаяся публичным обвинением ген. Корнилова в контрреволюционных действиях и его увольнением». Корниловский заговор миф и для Р. Пайпса В.Ф. Цветков утверждает, что Корнилов было лоялен по отношению к Временному правительству вплоть до 27 августа 1917 года.

Другие ученые полагают, что имел место контрреволюционный заговор, начавший оформляться ещё в апреле 1917 г. в Петрограде. Отправной точкой этого заговора историки указанного направления называют совещание, состоявшееся 5 апреля 1917 г. в Петрограде на квартире будущего ординарца Корнилова и идеолога Корниловщины В.С. Завойко. Об этом совещании впервые рассказал один из его участников, журналист Е.П. Семенов (С.М. Коган), опубликовавший свои воспоминания в 1925 г. в парижском эмигрантском еженедельнике «Русская неделя», который он некоторое время издавал вместе с группой бывших сотрудников «Вечернего времени». Тогда эта публикация не получила широкого резонанса. Однако она попалась на глаза А.Ф. Керенскому. Тот сохранил её, а потом привел выдержки из воспоминаний Семенова в беседе с Н. Вакаром, появившейся в газете «Последние новости» в разгар дискуссии о деле Корнилова.

Е.П. Семенов вспоминал, что вместе с В.С. Завойко и «некоторыми крупными беспартийными промышленниками» уже «в первой половине марта» 1917 г. сделал попытку «спасти Россию от анархии и разложения». В первых числах апреля 1917 г. Семенов условился с Завойко о том, чтобы собрать в квартире последнего «более - менее одинаково настроенных людей». Собрание состоялось 5 апреля. На встрече присутствовали В.С. Завойко, Е.П. Семенов, Б.А. Суворин, «адъютант Корнилова» полковник В.Д. Плетнев и ещё два - три человека. Все они «сошлись на генерале Корнилове». 9 апреля Семенов узнал от неких 3. и П., что Корнилов «согласен с нашей программой деятельности и готов с нами работать». По убеждению Керенского под литерой «3» скрывался Завойко, а «П» - это связанный с Завойко крупный промышленник А.И. Путилов.