Роль гендерной политики в международных отношениях

«гендерная политика», она подразумевает под ним пути и динамику вхождения женщин в общегосударственные и местные законодательные органы, оценивает факторы и барьеры, препятствующие продвижению женщин в политику, анализирует взаимосвязь между организацией избирательной системы и электоральными шансами женщин, а также масштабы активности женских организаций.

О. А. Хасбулатова, напротив, помимо анализа гендерной политики ввела и проанализировала понятие «женская государственная политика», обозначив основные отличия между ними. Во-первых, объектом женской политики являются женщины как дискриминируемая часть населения, а объектом гендерной политики -- общество в целом. Во-вторых, субъектами женской политики выступают органы социальной службы, работающие в сфере поддержки женщин, семьи, детей; субъектом гендерной политики являются органы разных структур государственной службы. В -третьих, женская политика носит конкретный характер и направлена на решение практических задач, гендерная политика является фундаментальной стратегией, ее осуществление требует более длительного времени. В-четвертых, органы, занимающиеся проблемами улучшения положения женщин, сосредоточены, как правило, в одном или нескольких министерствах; в ходе реализации гендерной политики необходимо создать специальные структуры в каждом министерстве с тем, чтобы анализировать влияние принимаемых решений на достижение равенства полов. Подход О. А. Хасбулатовой, который лежит в основе осуществления гендерной политики, находит свое место во всех политических и социальных областях жизни и касается интересов как женщин, так и мужчин. Другая позиция будет неправильной. В подтверждение можно привести работу А. А. Тёмкиной [28], исследовавшей факторы препятствия продвижению женщины в политику, начиная с семейно-бытовых и заканчивая социально-политическими. В политической сфере, по ее мнению, в наибольшей степени проявляется дискриминация в отношении женщин (исследовательница проанализировала итоги парламентских и президентских выборов).

При этом она не учитывала факты дискриминации в отношении мужской части населения. Если посмотреть в корень проблемы гендерного равенства, которая затрагивает вопросы реализации равных прав и равных возможностей обоих полов в одинаковой степени, то абстрагироваться от фактов дискриминации в отношении мужской части населения некорректно, тем более что в практике Российского государства они существуют. Анализ гендерной политики в отношении проблемы равенства с женской точки зрения будет неполным и субъективным. Например, ст. 20 Конституции России гарантирует каждому гражданину страны право на жизнь, ап. 3 ст. 56 утверждает, что права и свободы, предусмотренные ст. 20, не подлежат ограничению. Однако государство имеет право в любой момент распорядиться жизнью мужчины по своему усмотрению, вплоть до ее лишения. Речь идет прежде всего о принудительном наборе в армию или беспрепятственном направлении мужчин в места, представляющие непосредственную угрозу их жизни («горячие точки» -- места вооруженных конфликтов разной интенсивности). Государство обладает таким правом, исходя из следующих строк воинского устава: «Военнослужащий обязан: быть верным Военной присяге, беззаветно служить своему народу, мужественно, умело, не щадя своей крови и самой жизни, защищать Российскую Федерацию, выполнять воинский долг, стойко переносить трудности военной службы» [7, ^ 13]. Очевидно, что никакой командир не посмеет требовать исполнения этого положения от военнослужащих-женщин. Таким образом, государственная гендерная политика должна быть направлена не на улучшение положения женщин, а на фактическое достижение гендерного равенства с учетом интересов и возможностей обоих полов в равной степени.

«Трудовое» измерение гендерной политики, концентрируясь на социально-экономических аспектах изучения, предлагает Т. Ю. Журженко, исходя из разделения труда между полами, регулирования участия женщин в сфере общественного производства и социального воспроизводства. Гендерную политику она понимает как «комплекс условий, создаваемых в обществе действием или бездействием государства и его органов, в которых женщины вынуждены принимать решения, касающиеся создания семьи, рождения ребенка, получения образования, выбора формы занятости, совмещения домашних обязанностей и оплачиваемого труда» [13, ^ 12]. В данном случае исследовательница придерживается трактовки понятия в широком понимании, предложенной еще С. Уолби: гендерная политика имеет воздействие на разделение труда между полами посредством навязывания таких социальных условий, в которых мужчины и женщины вынуждены принимать соответствующие «гендерные» роли. По трактовке Т. Ю. Журженко, гендерная политика регламентирует разделение труда в обществе, где мужчины и женщины, принимая «гендерные» решения, должны учитывать обстоятельства и условия, созданные государственными структурами и органами власти.

Антрополог Г. Рубин и социолог Дж. Хубер пришли к похожим выводам на основе анализа гендерной стратификации общества. Во-первых, в экономической деятельности человека присутствует гендерное разделение труда, гендерные отношения зависят от участия полов в производстве и воспроизводстве. По их мнению, женщины включены в три вида деятельности: производственную, воспроизводственную (репродуктивную), а также деятельность по поддержанию социальной интеграции в рамках локального сообщества или социальной группы; мужчины, как правило, включены в производственную и интеграционную деятельность. При этом оплачиваемый труд производственной сферы признается в обществе более значимым и дает возможность контроля над перераспределением ресурсов, что, в свою очередь, обеспечивает гендерную иерархию (стратификацию) в пользу мужской части населения. Социальное воспроизводство традиционно входит в круг женских видов деятельности как прерванная занятость, неполный рабочий день, низкооплачиваемая работа, что способствует гендерному неравенству. Следовательно, в содержание гендерной политики входит государственная политика, имеющая возможность изменять гендерные модели занятости и воспроизводственной деятельности, включая государство в эти отношения. Во-вторых, исследователи, ссылаясь на С. Гала и Г. Клигмена, обосновали, что государство конструирует гендерную стратификацию в обществе посредством влияния гендерной политики на домашнее разделение труда, доступ к наемному труду мужчин и женщин, уровни его вознаграждения и защиты, доступ к социальным пособиям.

В отдельных сферах общественной жизни имеется гендерная иерархия. Так, в некоторых отраслях промышленности и сельского хозяйства установлены разные нормы выработки для мужчин и женщин; в спорте жестко разграничено мужское и женское участие в соревнованиях, нарушение этого «неравенства» приводит к серьезным моральным и юридическим последствиям. Таким образом, в область компетенции гендерной политики помимо достижения соответствующего равенства во всех сферах жизнедеятельности должно быть включено создание, регулирование и контролирование основ гендерной иерархии в обществе.

Социально-ролевое измерение гендерной политики провела С. Г. Айвазова.

В личностном плане (на микроуровне), по ее мнению, существует психологический дискомфорт, что в конечном итоге приводит к появлению неопределенности жизненных ориентиров, особенно у женщин. На уровне общества и государства (на макроуровне) у женщин возникает конфликт внутриличностных ролей, вследствие чего неизбежна низкая мотивация к гражданской активности, а также неустойчивость и даже иллюзорность представлений о существовании настоящих демократических институтов. Гендерная политика государства должна быть направлена на устранение конфликтов ролей на макро и микроуровнях власти, на ликвидацию противоречий между традиционализмом и признаками вполне современных подходов к решению проблемы гендерного равенства.

Под современным решением проблемы гендерного равенства С. Г. Айвазова подразумевает принятие ряда важных законодательных мер, которые были разработаны в соответствии с лучшими мировыми стандартами. В рамках гендерной политики в Конституцию РФ были включены нормы гендерного равноправия, в 90-х гг. появился ряд правовых документов, касающихся государственной политики в отношении женщин, а также разработаны два Национальных плана по улучшению положения женщин (первый рассчитан на 1996--2001 гг., второй -- на 2001--2005 гг.). Однако в процессе непосредственной реализации намеченных планов проявился традиционализм государственной власти. Практически все принятые правовые документы имели сугубо декларативный характер: они не предусматривали ни финансовых, ни организационных ресурсов. Показателен тот факт, что из государственного бюджета не финансировались ни первый, ни второй Национальный план по улучшению положения женщин. Иногда в понятие гендерной политики вкладывается сугубо политически -ролевой аспект, при этом в качестве приоритетного направления выделяется лишь достижение гендерного равенства в политической сфере. Похожий смысл подразумевает И. Н. Тартаковская. Для нее гендерная политика интерпретируется как «система волеизъявлений обоих полов -- женщин и мужчин -- в гражданском обществе как равных в правах и возможностях, которые законодательно закреплены и реально обеспечены в осознании политико-правовых принципов, действиях, строительстве общественных и государственных структур с учетом гендерных интересов и потребностей». Целью гендерной политики выступает партнерство мужчин и женщин именно в политической сфере, что, в свою очередь, является источником более полной и представительной демократии, в результате которой создаются реальные возможности учета многополюсных интересов в обществе. И. Н. Тартаковская ссылается на Европейское Сообщество, которое трактует гендерную политику как важную составную часть демократии, поэтому достижение гендерного равенства в политике является одной из приоритетных задач ЕС. Гендерная политика состоит в достижении паритетной демократии, обеспечивающей равный доступ к власти и управлению, одинаковое участие в принятии решений мужчин и женщин. В качестве субъектов гендерной политики автором обозначены не структуры и органы государственной власти, а социальные группы и их участники, имеющие равные возможности продвигать свои интересы в процессе принятия важных политических решений. Подобное отождествление инициаторов политики с группами вызвано отождествлением таких понятий, как «гендерная политика» и «гендерная демократия», принципы осуществления которых, а также цели и задачи, по мнению И. Н. Тартаковской, должны полностью совпадать.

Следует отметить попытки смешать гендерную политику с близкими явлениями. Некоторые ученые абсолютизируют ее важную составляющую (гендерное равенство). Так, О. А. Воронина вкладывает одинаковую смысловую нагрузку в такие понятия, как «политика по улучшению положения женщин» и «политика гендерного равенства». (Она указывает на «чрезвычайно важную позитивную роль» «эффективной государственной политики по улучшению положения женщин, или гендерному равенству в любой стране»[8, с. 11].)

Ее позиция может объясняться ссылкой на официальный документ -- «Пекинскую декларацию», где понятие «равноправие женщин с мужчинами» понимается как «подтягивание» [17, с. 56] женщин до мужского статуса. Кроме того, проанализировав некоторые области общественной жизни, исследовательница делает вывод, что на практике существует неравное распределение обязанностей, трудовой нагрузки, дохода, доступа к экономическим и интеллектуальным ресурсам и к принятию политических решений; в большей степени дискриминация касается женской части населения. Выше уже было отмечено, что абсолютное равенство социально - биологически невозможно и ненужно для самого общества. Следовательно, приоритетным направлением гендерной политики государства должно быть устранение дискриминации в отношении женщин и в конечном итоге создание баланса гендерных отношений в обществе. Подтверждением этому являются положения «Конвенции о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин» ООН. Международный документ квалифицирует понятие дискриминации так: различие положения мужчин и женщин становится настолько важным, что выступает причиной нарушения прав. В Конвенции отмечается, что в рамках гендерной политики «принятие государствами... временных специальных мер, направленных на ускорение установления фактического равенства между мужчинами и женщинами, не считается дискриминационным, однако оно ни в коей мере не должно влечь за собой сохранение неравноправных или дифференцированных стандартов; эти меры должны быть отменены, когда будут достигнуты цели равенства возможностей и равноправного отношения». Конвенция допускает принятие государствами- участниками специальных мер в виде «позитивной» дискриминации или квотирования, направленных на улучшение положения женщин, и не считает их дискриминационными по отношению к мужчинам. Гендерная политика государства должна закладывать во всех сферах такие нормы и стандарты, рамки и направления развития, ограничения и свободы, которые позволят сформировать новые общественные отношения, в максимальной степени обеспечивающие гендерное равенство. Ему препятствуют стереотипы и система конкретно-исторических отношений, представлений, правил, принятых в данном обществе в условиях определенного способа производства. Фактическое гендерное равенство может быть связано и с некоторым юридическим, социальным или психологическим неравенством. Например, такая ситуация может возникнуть, если встанет политическая задача выравнивания численности мужчин и женщин репродуктивного возраста для разрешения гендерного конфликта. Гендерное равенство неизбежно приводит к гендерной иерархии, что должно изменить общественную значимость, степень вознаграждения, уровень престижа некоторых профессий и занятий. Так, воспитание и обучение чужих детей в детском саду, школе пока оценивается государством как оплачиваемая и общественно полезная работа, а домашнее воспитание своих детей как частное дело, финансируемое семейным бюджетом. В конечном итоге гендерная политика должна привести к балансу гендерных отношений в обществе. При этом женская политика государства будет являться составной частью гендерной политики.

В связи с этим можно сделать вывод, что, как бы по-разному ни трактовалось понятие «гендерная политика», описывается она выше представленными исследователями в широком смысле, а именно как деятельность органов государственной власти, направленная на достижение гендерного равенства во всех сферах жизнедеятельности общества.

Выяснилось, что в круг вопросов гендерной политики входят основные субъекты гендерной политики, их позиции, политическое участие женщин и мужчин через политическое представительство и через участие в рамках гражданского общества.

Один из итогов проведенного анализа состоит в том, что большинство исследователей ассоциируют гендерную политику с государственной деятельностью, объектом которой в основном выступают женщины. Чаще всего ссылаются на женский опыт и соответствующие примеры, что в конечном итоге приводит к обнаружению дискриминации только по отношению к представительницам слабого пола.

Объяснением также может стать выявление разного понимания категорий «женская» и «гендерная» политика. На наш взгляд, стратегия первой призвана не заменять, а дополнять традиционную гендерную политику государства, затрагивая интересы женщин как специфической социальнодемографической группы населения. Оба подхода могут существовать параллельно, пока в обществе не начнет складываться благоприятное общественное мнение в отношении равенства полов. Таким образом, государственная гендерная политика -- это последовательная система мер, направленных на создание, развитие, поддержание и защиту равноправия мужчин и женщин, призванная выражаться в конкретных результатах.

Род (англ. gender), сущ. исключительно грамматичес--кий термин. Говорить о людях или существах мужского или женского рода, имея в виду мужской или женский пол, - либо шутка (позволительная или нет, в зависимости от контекста), либо грубая ошибка.

X. В. Фоулер, Словарь употребления слов и выражений в современном английском языке

Тот, кто станет кодифицировать значения слов, обречен на поражение, потому что слова имеют историю, как и те идеи и предметы, которые они должны обозначать. Ни оксфордские профессора, ни Французская Академия Наук не смогли полностью остановить неостановимое, захватить и зафиксировать значения вне игры человеческой изобретательности и человеческого воображения. Мери Вортли Монтагу добавила сарказма к своему остроумному отречению от "прекрасного пола" ("моим единственным утешением за принадлежность к этому роду была уверенность в том, что я никогда не выйду замуж ни за одного из них"), намеренно неправильно использовав грамматический тер- мин. Во все века люди использовали грамматические термины в переносном смысле для обозначения черт характера или сексуальности. Например, Словарь французского языка в 1876 году предлагал такой вариант употребления: "On ne sait de quel genre il est, s'il male ou femelle, se dit d'un homme trcs-cache, dont on ne connait pas les sentiments". А Гладстоун сделал такое замечание в 1878: "У Афины нет ничего от пола, кроме рода, ничего от женщины, кроме формы". Совсем недавно - слишком недавно, чтобы появиться в словарях или Энциклопедии социальных наук - феминистки начали более буквально и серьезно использовать термин гендер для обозначения социальной организации отношений между полами. Связь с грамматикой недвусмысленна и полна неисследованных возможностей. Недвусмысленна, так как использование этого термина в грамматическом смысле предполагает применение формальных правил, которые вытекают из указания на мужское или женское; полна неисследованных возможностей, так как во многих индоевропейских языках есть и третья категория - бесполая, или средний род. В грамматике род понимается как способ классификации явлений, как социально-оговоренная система различий, а не как объективное описание присущих им черт. Кроме того, классификации подразумевают отношение между категориями, которое позволяет проводить различение или отнесение к отдельным группам.

В своем последнем варианте употребления термин гендер, похоже, появился впервые среди американских феминисток, которые настаивали на фундаментально социальном качестве различий, основанных на поле. Это слово обозначало отказ от биологического детерминизма, подразумеваемого при употреблении таких терминов, как пол или половые различия. Термин гендер также делал акцент на аспекте относительности (relational aspect) нормативных определений маскулинности и феминности. Те, кто боялись, что женские исследования сосредотачиваются слишком узко или отдельно на женщинах, использовали термин гендер для введения понятия относительности (relational notion) в наш аналитический словарь. Согласно этому взгляду, женщины и мужчины определяются в терминах друг друга, понимание ни тех, ни других не может быть достигнуто отдельным изучением. Таким образом, Натали Дэвис предложила в 1975 году следующее:

«Мне кажется, что нам следует заниматься историей как женщин, так и мужчин, что нам не следует работать лишь над угнетенным полом, как и классовый историк не может сосредоточиться исключительно на крестьянах. Наша цель - понять важность полов, гендерных групп в историческом прошлом. Наша цель -- открыть диапазон половых ролей и полового символизма в различных обществах и периодах, выяснить, какое значение они имели и как они действовали для поддержания социального строя или содействия его изменению».

Историки-феминисты, получившие такую же подготовку, как и большинство историков, должны чувствовать себя удобней с описанием, чем с теорией, и, тем не менее, они все настойчивее ищут применимые теоретические формулировки. Они делают это, по крайней мере, по двум причинам. Во-первых, увеличивающееся число исследований прецедентов женской истории, похоже, вызывает необходимость наличия некой синтезирующей перспективы, которая могла бы объяснить успехи и неудачи, а также сохраняющееся неравенство и радикально различные социальные опыты. Во-вторых, существующая пропасть между высоким качеством последних работ в женской истории и ее неизменно маргинальным статусом в науке в целом (как показывают учебники, расписания курсов и монографии) указывает на пределы таких описательных подходов, которые не обращаются к доминантным дисциплинарным концептам, или, по крайней мере, не обращаются к этим концептам настолько, чтобы пошатнуть их власть и, возможно, трансформировать их. Женским историкам недостаточно доказать, что у женщин была история, или же что женщины участвовали в важнейших политических переворотах западной цивилизации. В случае с женской историей, реакцией большинства нефеминистских историков служило признание, а за ним - отделение ("у женщин была история, отдельная от мужской, следовательно, пусть феминистки занимаются женской историей, которая нас не касается" или "женская история - это секс и семья, ей стоит заниматься отдельно от политической и экономической истории"). Что касается женского участия, к нему проявляется, в лучшем случае, минимальный интерес. Вызов, который бросает такое отношение, в конечном итоге, есть вызов теории. Он требует анализа не только отношений между мужским и женским опытами в прошлом, но также связи между прошедшей историей и современной исторической практикой. Как гендер работает в человеческих социальных отношениях? Как гендер придает значение организации и восприятию исторического знания? Ответы зависят от гендера как аналитической категории.

В основном, попытки историков теоретизировать о тендере остаются в традиционных рамках социальной науки, используя давние формулировки, которые предоставляют универсальные каузальные объяснения. Эти теории, в лучшем случае, ограничены, так как имеют тенденцию содержать редуктивные или чрезмерно простые обобщения, которые подрывают не только исторический дисциплинарный смысл сложности социальной каузации, но и преданность феминисток анализу, ведущему к переменам. Обзор этих теорий покажет их границы и даст возможность предложить альтернативный подход.

Подходы, используемые большинством историков, распадаются на две четкие категории. Относящиеся к первой, по существу, описательны; то есть, они говорят о существовании явлений или реальностей без интерпретации, объяснения или приписывания каузальности. Подходы из второй категории каузальны; они позволяют теоретизировать о природе явлений или реальностей, ища понимание причин, по которым эти явления и реальности принимают именно такие формы.

В самом простом последнем варианте употребления гендер является синонимом женского. Немалое количество книг и статей, предметом которых является женская история, в последние годы заменили в своих названиях женское на гендер. В некоторых случаях, смутно упоминая некоторые аналитические концепции, эта замена, на самом деле, касается политической приемлемости этой области исследований. В этих случаях использование термина гендер должно обозначать научную серьезность работы, так как гендер имеет более нейтральное и объективное звучание, чем термин женское. Гендер, похоже, вписывается в научную терминологию социальных наук и, следовательно, отделяет себя от (предположительно жестких) политик феминизма. В этом смысле гендер не несет на себе обязательного утверждения о неравенстве или власти, как и не называет обиженную (и до сих пор невидимую) сторону. Если термин женская история проявляет свои политики, признавая (в противоположность ежедневной практике), что женщины являются действительными субъектами истории, то гендер включает в себя женщин, но не называет их, и, таким образом, по-видимому, не представляет критической угрозы. Такое использование гендера - одна из сторон того, что можно назвать борьбой феминизма за академическое признание в 1980 -х.

Но лишь одна сторона. Г ендер как замена женского используется также как указание, что информация о женщинах есть обязательно информацией о мужчинах, что одно требует изучения другого. Использование термина в этом контексте отвергает интерпретационную полезность идеи отдельных сфер, утверждая, что изолированное исследование женского увековечивает легенду о том, что одна сфера (опыт одного пола) не имеет ничего или мало общего с другой. Кроме того, гендер также используется для назначения социальных отношений между полами. Его применение недвусмысленно отвергает биологические объяснения, как те, которые находят общий знаменатель разнообразных форм женской субординации в том, что женщина имеет способность рожать, а мужчина имеет большую мускульную силу. Наоборот, гендер становится способом обозначения культурных конструкций - полностью социального происхождения идей о соответствующих женщинам и мужчинам ролях. Он есть способ ссылаться на исключительно социальные корни субъективных идентичностей мужчин и женщин. Гендер, по этому определению, является социальной категорией, назначенной телу, имеющему пол. В распространяющихся исследованиях пола и сексуальности гендер, по- видимому, стал особенно важным словом, так как он предлагает способ дифференциации половых практик от социальных ролей, предписанных женщинам и мужчинам. Хотя ученые признают связь между полом и (как назвала это социология семьи) половыми ролями, эти ученые не предусматривают простой или прямой связи. Использование гендера подчеркивает всю систему отношений, которая может включать пол, но не прямо детерминируется полом, как и не прямо детерминирует сексуальность.

Эти дескриптивные использования тендера привлекаются историками чаще всего для планирования нового ландшафта. Когда социальные историки обратились к новым объектам изучения, гендер оказался релевантным таким темам, как женщины, дети, семьи и их идеологии. Другими словами, такое использование тендера относится лишь к тем областям, - как структурным, так и идеологическим, - которые включают отношения между полами. Потому как, с первого взгляда, война, дипломатия, и государственная политика не касаются явно этих отношений, гендер видится неприменимым и так продолжает быть нерелевантным мышлению историков, занимающихся вопросами политики и власти. Результатом этого является укрепление определенного функционалистского взгляда, глубоко укорененного в биологии и увековечивание идеи отдельных сфер (пол или политика, семья или нация, мужчина или женщина) в написании истории. Хотя гендер в этом контексте утверждает, что отношения между полами социальны, он ничего не говорит о том, почему эти отношения именно так сконструированы, как они действуют и как изменяются. В описательном использовании, таким образом, гендер есть концепт, ассоциированный с изучением вопросов, относящихся к женщинам. Гендер является новой темой, новым отделом исторического исследования, но не имеет аналитической силы для обращения к существующим историческим парадигмам (и изменения их).

Некоторые историки, конечно, осознавали эту проблему, отсюда и попытки привлечь теории, которые могли бы объяснить концепт тендера и взять на себя ответственность за исторические изменения. На самом деле, задачей стало примирение теории, которая была выражена в общих или универсальных терминах, и истории, которая была привержена исследованию контекстуальной специфичности и фундаментальных изменений. Результаты этого крайне эклектичны: частичные заимствования, подрывающие аналитические силы конкретных теорий, или, еще хуже, привлекающие их исходные посылки, забывая о выводах; объяснения изменений, которые только иллюстрируют неизменные темы, поскольку включают универсальные теории; замечательно изобретательные исследования, в которых теория, тем не менее, так запрятана, что эти исследования не могут служить моделью для дальнейшего изучения. Поскольку теории, на которых основываются историки, часто не высказываются со всеми своими выводами, стоит, как нам кажется, потратить на это некоторое время. Только посредством такого подхода мы сможем оценить полезность этих теорий и начать артикулировать более мощный теоретический подход.

Феминистские историки привлекают ряд подходов к анализу тендера, но эти подходы сводятся к выбору между тремя теоретическими позициями. Первая - полностью феминистское достижение - пытается объяснить истоки патриархата. Вторая помещает себя в марксистскую традицию и ищет там согласия с феминистской критикой. Третья, фундаментально разделенная между французскими постструктуралистами и англо-американскими теоретиками объектных отношений, полагается на эти отличающиеся школы психоанализа в объяснении производства и воспроизводства тендерной идентичности субъекта. Теоретики патриархата направляют свое внимание на субординацию женщин и находят свое объяснение ей в мужской "потребности" доминировать над женщиной. В своей оригинальной адаптации Гегеля Мери О'Брайен определила мужское доминирование как результат мужского желания трансцендировать свое отчуждение от способа воспроизводства вида. Принцип продолжения рода восстанавливает главенство отцовства и скрывает настоящий труд и социальную реальность женского участия в рождении детей. Источник женского освобождения лежит в "адекватном понимании процесса воспроизводства", уважение противоречия между природой женского репродуктивного труда и (мужской) идеологической мистификацией его. Для Шуламит Фаерстоун воспроизводство было также "мучительной западней" для женщин. В ее более материалистическом анализе освобождение все же приходит с трансформацией репродуктивной технологии, которая сможет в не очень отдаленном будущем устранить необходимость в женских телах как агентах воспроизводства вида.

Теоретики патриархата разработали много важных подходов к неравенству мужчин и женщин, но для историков их теории ставят проблемы. Во-первых, хотя они предлагают анализ, внутренний по отношению к самой гендерной системе, они также утверждают главенство этой системы во всей социальной организации. Но теории патриархата не показывают, как связано гендерное неравенство с остальными неравенствами. Во-вторых, выражается ли доминирование в форме присвоения мужчинами женского репродуктивного труда, или же в сексуальной объектификации женщин мужчинами, анализ основывается на физическом различии. Любое физическое различие приобретает универсальный и неизменный аспект, даже если теоретики патриархата принимают во внимание существование изменяющихся форм и систем тендерного неравенства. Теория, которая основывается на единственной переменной физического отличия, ставит перед историками проблему: она предполагает постоянное или присущее значение человеческого тела - вне социальной или культурной конструкции - и, таким образом, вне-историчность самого гендера. История становится, в некотором смысле, эпифеноменальной, дающей бесконечные вариации неизменной темы фиксированного гендерного неравенства.

Марксистские феминистки используют более исторический подход, управляемый, как и они, теорией истории. Но, какие бы вариации и адаптации не разрабатывались, само наложенное требование существования "материального" объяснения гендера ограничивает или, по крайней мере, замедляет развитие новых направлений анализа. Предлагается ли так называемое решение двух систем (которое предполагает отдельные, но взаимодействующие сферы капитализма и патриархата), или разрабатывается анализ, основанный более прочно на ортодоксальном марксистском обсуждении способов производства, объяснение происхождения тендерных систем и изменений в них находится вне полового разделения труда. Семьи, домовладения и сексуальность в конечном итоге являются продуктами способов производства. Именно так Энгельс завершил свои изыскания в Происхождении семьи именно на этом, в конечном итоге, основан анализ экономиста Хайди Хартманн. Хартманн настаивает на важности рассмотрения патриархата и капитализма как отдельных, но взаимодействующих систем. Все же, как следует из ее аргументов, экономическая каузальность первична, а патриархат всегда развивается и изменяется как функция производственных отношений.

Ранние обсуждения среди марксистских феминисток разворачивались вокруг одинакового набора проблем: отрицание эссенциализма тех, кто утверждает, что "острая необходимость биологического воспроизводства" обуславливает половое разделение труда при капитализме; тщетность включения "способов воспроизводства" в дискуссии о способах производства (оно [воспроизводство] остается противоположной категорией и не предполагает равного со способами производства статуса); признание того, что экономические cистемы непосредственно не определяют гендерные отношения, а на самом деле, что женская субординация предшествовала капитализму и продолжается при социализме; поиск, тем не менее, материалистического объяснения, которое исключает естественные физические отличия. Важная попытка вырваться из этого круга проблем была предпринята Джоан Келли в эссе "Двойное видение феминистской теории", где она утверждала, что экономические и гендерные системы находятся во взаимодействии, производя социальные и исторические опыты; что ни одна из этих систем не случайна, но обе "действуют одновременно, производя социоэкономические и доминируемые мужчинами структуры ... определенного социального строя". Мысль Келли о том, что гендерные системы имеют независимое существование, привела к важному концептуальному прорыву, но ее приверженность марксистским рамкам вынуждала ее акцентировать каузальную роль экономических факторов даже в определении гендерной системы. "Отношения между полами действуют в соответствии с социоэкономическими структурами и через них, а также через структуры пол/гендер". Келли ввела идею "социальной реальности, основанной на поле", но склонна была акцентировать скорее социальную, чем половую природу этой реальности, и наиболее часто "социальное" у нее было скрыто экономическими производственными отношениями.

Наиболее далеко ведущим исследованием сексуальности американскими марксистскими феминистками является Сила желания, сборник эссе, опубликованный в 1983 году. Под влиянием все более пристального внимания политических активистов и ученых к сексуальности, настойчивости французского философа Мишеля Фуко в утверждении, что сексуальность создается в исторических контекстах, и убеждения, что происходящая "сексуальная революция" требует серьезного анализа, авторы сделали "половые политики" главной темой своего исследования. Сделав это, они открывают вопрос каузальности и предлагают ряд ответов; замечательным качеством этого сборника является, несомненно, недостаток аналитического единогласия, его настроение аналитического напряжения. Отдельные авторы имеют тенденцию акцентировать каузальность социальных (под которыми часто понимаются "экономические") контекстов, и, тем не менее, они включают утверждения о важности изучения "психологического структурирования гендерной идентичности". Если "гендерная идеология", как иногда говорится, "отражает" экономические и социальные структуры, то [в этом сборнике] присутствует также важное осознание необходимости понять сложную "связь между обществом и устойчивой психической структурой". С другой стороны, редакторы разделяют точку зрения Джессики Бенджамин о том, что политика должна включать в себя внимание к "эротическому, фантастическому компоненту человеческой жизни", но, с другой стороны, ни одно эссе, кроме эссе Бенджамин, не рассматривает полностью или серьезно теоретические вопросы, которые она поднимает. Наоборот, подразумевается во всех статьях сборника, что марксизм может быть расширен для включения в него дискуссий об идеологии, культуре, психологии, и что это расширение произойдет посредством какого-то конкретного рассмотрения свидетельств, предпринятого в большинстве статей. Преимущество такого подхода состоит в уклонении от резких отличий позиций, недостаток - в том, что невредимой остается уже полностью артикулированная теория, которая возвращается от отношений полов к отношениям производства.

Сравнение американских марксистско-феминистских достижений, исследовательских и достаточно широких, с достижениями их британских коллег, более тесно связанных с сильной и жизнеспособной марксистской традицией, показывает, что британки сталкиваются с большими трудностями в преодолении границ жестко детерминистских толкований. Эти трудности наиболее ярко проявились в дебатах в Новом левом обозрении между Мишель Баретт и ее критиками, которые обвиняют ее в отказе от материалистического анализа полового разделения труда при капитализме. Они также проявляются в замене первоначальных феминистских попыток примирить психоанализ и марксизм выбором лишь одной из этих теоретических позиций учеными, которые ранее настаивали на возможности их некоторого слияния. Трудности как британских, так и американских феминисток, занимающихся марксизмом, очевидны в работе, упомянутой мной выше. Проблема, стоящая перед ними, противоположна проблеме, которую ставит патриархальная теория, поскольку в марксизме концепция гендера долгое время рассматривалась как побочный продукт изменяющихся экономических структур; тендер не имеет своего собственного независимого аналитического статуса.

Обзор психоаналитической теории требует спецификации школ, так как различные подходы имеют тенденцию классифицироваться по национальному происхождению их основателей и количеству практикующих врачей. Существует англо-американская школа, работающая в понятиях теорий объектных отношений. В Соединенных Штатах легче всего с этим подходом ассоциируется Ненси Ходороу. Кроме того, деятельность Кэрол Гиллиган имела далеко ведущее воздействие на американскую науку, включая историю. Работа Гиллиган основана на Ходороу, хотя и касается более морального развития и поведения, чем конструкции субъекта. В противоположность англо-американской школе, французская школа основана на структуралистских и постструктуралистских прочтениях Фрейда в понятиях теорий языка (для феминисток ключевой фигурой является Жак Лакан).

Обе школы занимаются процессом, в результате которого создается идентичность субъекта; обе сосредотачиваются на ранних этапах детского развития для нахождения ключа к формированию гендерной идентичности. Теоретики объектных отношений акцентируют влияние фактического опыта (ребенок видит, слышит, относится к тем, кто ухаживает за ним, особенно, конечно, к своим родителям), постструктуралисты же подчеркивают центральность языка в передаче, интерпретации и репрезентации гендера. (Под "языком" постструктуралисты подразумевают не слова, но системы значений - символические порядки - которые предшествуют фактическому овладению речи, чтения и письма). Другое различие между двумя школами мышления основывается на бессознательном, которое для Ходороу, в конечном счете, подчинено сознательному, а для Лакана - нет. Для лаканианцев бессознательное есть решающий фактор в построении субъекта; местоположением, кроме того, сексуального разделения и, по этой причине, сохраняющейся нестабильности гендерного субъекта.

В последние годы эти теории притягивают к себе феминистских историков, так как они служат для подтверждения конкретных выводов общими наблюдениями, или же потому, что они, считается, предлагают важные теоретические формулировки о гендере. Историки, работающие с концепцией "женской культуры", все больше цитируют работы Ходороу и Гиллиган в качестве доказательства и объяснения их интерпретаций; противники феминистской теории обращаются к Лакану. В конечном итоге, ни одна из этих теорий не кажется мне полностью приемлемой для историков; более пристальный взгляд на каждую из них может помочь объяснить этому причины.

Моя сдержанность в случае теории объектных отношений связана с ее буквализмом, ее зависимостью от сравнительно малых структур взаимодействия в создании гендерной идентичности и порождении изменений. Как семейное разделение труда, так и фактическое назначение каждому родителю его обязанностей играют важнейшую роль в теории Ходороу. Результатом превалирующей западной системы является четкое разделение между мужчиной и женщиной: "Основное женское чувство Я связано с миром, основное мужское чувство Я является отделенным". Согласно Ходороу, если бы отцы более активно участвовали в воспитании детей и чаще находились в домашней обстановке, финал эдиповой драмы мог бы быть иным.

Эта интерпретация ограничивает концепт гендера семьей и домашним опытом и не оставляет историку средств соединить концепцию (или человека) с другими социальными системами экономики, политики или власти. Конечно, подразумевается, что социальное устройство, заставляющее отцов работать, а матерей - заниматься вопросами воспитания детей, структурирует организацию семьи. Откуда возникает такое устройство и почему оно артикулируется в понятиях полового разделения труда, неясно. Также не рассматривается вопрос неравенства, в отличие от вопроса асимметрии. Как мы можем объяснить с помощью этой теории сохраняющиеся ассоциации мужественности с властью, большую ценность, придаваемую мужскому, чем женскому, путь, которым дети, похоже, познают эти ассоциации и эти оценки, даже живя вне нуклеарных семей или в семьях, где воспитание поровну поделено между мужем и женой? Я не думаю, что мы сможем это сделать без некоторого внимания к означающим системам, то есть средствам, которыми общества репрезентируют гендер, используют его для артикуляции правил социальных отношений и конструируют значение опыта. Без значения нет опыта; без процессов обозначения нет значения.

Язык - центр лакановской теории; он - ключ к введению ребенка в символический порядок. Посредством языка конструируется гендерная идентичность. Согласно Лакану, фаллос - центральное означаемое полового различия. Но значение фаллоса должно пониматься метафорично. Для ребенка эдипова драма высвечивает понятия культурного взаимодействия, поскольку угроза кастрации воплощает власть, нормы (Отцовского) закона. Отношение ребенка к закону зависит от полового отличия, от его воображаемой (или фантастической) идентификации с маскулинностью или феминностью. Другими словами, навязывание правил социального взаимодействия внутренне и определенным образом гендерно, так как женщина непременно имеет отличное от мужского отношение к фаллосу. Но гендерная идентификация, хотя и кажется всегда когерентной, и фиксированной, на самом деле, крайне нестабильна. Как значащие системы, субъективные идентичности есть процессы дифференциации и разграничения, требующие подавления неопределенностей и противоположных элементов для обеспечения (создания иллюзии) когерентности и общего понимания. Принцип маскулинности основывается на обязательном подавлении феминных аспектов (потенциала субъекта к бисексуальности) и вводит конфликт в противостояние маскулинного и феминного. Подавленные желания присутствуют в подсознании и постоянно являют собой угрозу гендерной идентификации, отрицая ее единство и разрушая ее потребность в безопасности. Кроме того, сознательные идеи о маскулинности и феминности не фиксированы, так как варьируют в зависимости от контекстуального использования. Таким образом, всегда присутствует конфликт между потребностью субъекта в видимости целостности и неточностью терминологии, ее относительными значениями, ее зависимостью от репрессий25. Такая интерпретация делает категории мужчина и женщина проблематичными, полагая, что мужественное и женственное не являются неотъемлемыми характеристиками, но субъективными (или вымышленными) конструктами. Эта интерпретация также подразумевает, что субъект находится в постоянном процессе построения, и предлагает систематический метод интерпретации сознательного и подсознательного желания, указывая на язык как на подходящую точку анализа. В этом я нахожу ее поучительной.

Меня беспокоит, тем не менее, исключительная фиксация на вопросах индивидуального субъекта и тенденция к материализации субъективно возникающего антагонизма между мужчинами и женщинами как центрального факта тендера. Кроме того, хотя существует открытость в концепции о том, как субъект конструируется, теория склонна универсализировать категории и отношения мужского и женского.

Результатом для историков становится редуцированное понимание свидетельств прошлого. И хотя эта теория принимает во внимание социальные отношения, связывая кастрацию с запретом и законом, она не разрешает введение понятия исторической специфичности и изменчивости. Фаллос - лишь означаемое; процесс построения гендерного субъекта, в конечном итоге, предсказуем, потому что всегда одинаков. Если, как полагает теоретик кинематографа Тереза де Лауретис, нам приходится мыслить в понятиях построения субъективности в социальном и историческом контекстах, то в понятиях, предложенных Лаканом, нет способа обозначить эти контексты. На самом деле, даже у де Лауретис социальная реальность (то есть, "материальные, экономические и межличностные [отношения], которые являются фактически социальными и, с более широкой точки зрения, историческими"), похоже, находится снаружи, отдельно от субъекта. Не хватает способа постичь "социальную реальность" в терминах гендера.

Проблема полового антагонизма в этой теории имеет два аспекта. Во - первых, она дает определенное вневременное качество, даже если она историзируется так же хорошо, как это делает Салли Александер. Ее прочтение Лакана привело ее к заключению о том, что "антагонизм между полами является неизбежным аспектом приобретения половой идентичности. ... Если антагонизм всегда латентен, то, возможно, история не предлагает окончательного разрешения, только постоянное изменение формы, реорганизацию символизации различий, и сексуальное разделение труда". Возможно, мое безнадежный утопизм приводит меня в замешательство перед этой формулировкой, или, возможно, я не избавилась еще от эпистемы того, что Фуко назвал Классическим веком. Каким бы ни было объяснение, формулировка Александер содействует закреплению бинарной оппозиции мужского и женского как единственно возможного отношения и как постоянного аспекта человеческого положения. Она скорее увековечивает, чем ставит под вопрос то, что Дениз Райли обозначает как "отвратительную атмосферу постоянства половой полярности". Она пишет: "исторически сконструированная природа оппозиции [между мужчинами и женщинами] порождает, как один из результатов, именно эту атмосферу инвариантной и однообразной оппозиции мужчин/женщин".

Именно эту оппозицию, во всей своей скучности и однообразности, поддерживала (вернемся к англо-американским коллегам) работа Кэрол Гиллиган. Гиллиган объясняет дивергентные пути морального развития, по которым следуют мальчики и девочки в понятиях "опыта" (прожитой реальности). Неудивительно, что историки женского подхватывают ее идеи и используют их для объяснения тех "различных голосов", которые им позволяет услышать их работа. Проблемы с этими заимствованиями многочисленны и логически связаны. Первая - перенос, который часто происходит при атрибуции каузальности: дискуссия переходит от такого утверждения, как "женский опыт ведет к осуществлению морального выбора в соответствии с контекстами и взаимоотношениями" к "женщины мыслят и выбирают так, потому что они женщины". Подразумеваемым в этой цепочке рассуждений является вне-историчное, если не эссенциалистское, представление о женщине. Гиллиган и другие экстраполировали свое описание, основанное на небольшой выборке американских школьников двадцатого века, в утверждение обо всех женщинах. Эта экстраполяция очевидна особенно, но не исключительно, в дискуссиях некоторых историков о "женской культуре", которые используют примеры от ранних святых до современных воинствующих профсоюзных активисток, сводя их к доказательству гипотезы Гиллиган об универсальном предпочтении женщинами чувства причастности. Это использование идей Гиллиган резко контрастирует с более сложными и историзированными концепциями "женской культуры", представленными на симпозиуме Феминистские исследования 1980 года. На самом деле, сравнение этой подборки статей с формулировками Гиллиган обнаруживает степень, до которой ее представление вне-исторично, представление, определяющее мужчину/женщину как универсальную, самовоспроизводящуюся бинарную оппозицию, всегда фиксированную одинаково. Настаивая на фиксированных отличиях (в случае Гиллиган, упрощая данные с более разнообразными выводами о поле и моральных рассуждениях для акцентирования половых различий), феминистки содействуют тому мышлению, против которого они хотят выступать. Хотя они и настаивают на переоценке категории "женское" (Гиллиган полагает, что женские моральные выборы могут быть лучше мужских), они не исследуют саму бинарную оппозицию.