Особенность политической лингвистики

Как отмечает Дж. Лакофф [Lakoff, 1991], взаимное непонимание между американцами и арабами во время войны в Персидском заливе во многом объясняется различной ролью ряда концептуальных метафор в национальном сознании. Используемые американскими политиками для оправдания своих действий метафорические образы оказались убедительными для большинства европейцев и американцев, но на жителей Ближнего Востока большее впечатление производили метафоры сторонников Саддама Хусейна.

К не менее интересным и важным результатам могло бы привести сопоставление метафорического моделирования балканских событий в российском и американском политическом дискурсе. Оказывается, что и американская, и российская системы представления событий в Югославии вполне соответствуют рассмотренной Дж. Лакоффом метафорической схеме "Злодей - Жертва - Доблестный спаситель". Но Злодей и Жертва в политическом дискурсе США и России меняются местами: для американцев Злодеи - сербы, а Невинная жертва - албанцы; а в освещении российской прессы все наоборот: Злодеи - албанцы, а Невинная жертва - сербы. Соответственно в роли Доблестного спасителя в европейской и американской метафорической картине мира выступали войска НАТО, тогда как в представлении наших политиков и большинства журналистов эту роль должны были сыграть российские воины. Похоже, что российский взгляд на распределение ролей оказался под сильным влиянием метафоры родства: наши братья по крови и религии, конечно, больше подходят на роль жертвы, чем на роль злодея. Скорее всего, реальность не соответствует ни той, ни другой схеме: обе конфликтующие стороны были одновременно и жертвой, и злодеем, а натовские генералы, возможно, думали о демонстрации своей мощи больше, чем о спасении невинной жертвы.

Показательно, что при характеристике положения дел в Югославии российские средства массовой информации постоянно использовали концептуальную метафору РУССКИЕ И СЕРБЫ - БРАТЬЯ. Как известно, использование метафоры родства - мощное средство переконцептуализации политической картины мира. Вместо общепризнанных в цивилизованном мире принципов межгосударственных отношений (невмешательство во внутренние дела, выполнение решений международных организаций, уважение прав человека и др.) к отношениям между Россией и Югославией метафорически применяется модель внутрисемейных отношений. А эти отношения регулируются не столько законами, сколько традиционными представлениями о том, как должны поступать родственники в тех или иных ситуациях. Все члены семьи - это "свои", и при необходимости они должны совместно противостоять "чужим"; в соответствии с семейной этикой на защиту "своего" надо становиться вне зависимости от того, прав он или нет; "своим" надо помогать бескорыстно, не задумываясь при этом о материальных издержках и взаимоотношениях с "чужими".

Удивляет сам способ метафорического выявления "братьев". По используемой логике, сербы - это наши братья, потому что все мы славяне. И Россия просто обязана им помогать. А вот католики-хорваты и мусульмане-боснийцы для нас уже не совсем братья, во всяком случае, менее близкие родственники, чем православные сербы. Иначе говоря, при выявлении "братьев" используется еще и конфессиональный критерий. При этом как бы забывается, что в России живут не только славяне и не только православные. Например, российским татарам-мусульманам братья по вере скорее боснийцы и албанцы. А у татар-атеистов на раздираемых религиозными войнами Балканах вообще нет близких родственников.

При оценке роли рассматриваемой модели следует учитывать, что метафора родства - одна из наиболее традиционных для российского политического дискурса. В соответствии с этой моделью отношения между государством и гражданами, между лидером страны (царем, президентом, генеральным секретарем и др.) и народом концептуально представляются как отношения в семье, члены которой ощущают кровную связь между собой и душевную привязанность друг к другу. Точно так же представляются отношения между славянскими странами и между православными народами.

Эти метафоры, по существу, неистребимы в российском сознании. Метафора родства широко использовалась в политической речи Российской империи (Россия - это мать, Москва-матушка, царь-батюшка, императрица-матушка, соответственно подданные - это дети, "возлюбленные чада", все славяне - братья, православные народы тоже братья).

В советскую эпоху рассматриваемая модель была приведена в соответствие с новыми идеологическими потребностями. Так, место братьев по вере и крови (православных и славянских народов) заняли "братья по классу" (пролетарии всех стран) и идеологии. Одновременно были обнаружены и другие родственные связи: как сформулировал В. В. Маяковский, "Партия и Ленин - близнецы-братья". В других случаях Ленин представал уже как дедушка, а юные пионеры назывались его внуками. Сталин постоянно именовался отцом народов, а вот Горбачев оказался отцом только "перестройки" (и одновременно ее прорабом).

Каждый новый этап развития политического дискурса привносит изменения в закономерности развертывания рассматриваемой модели. Ведущая концептуальная метафора времен Л. И. Брежнева - это большая семья братских народов (а также братских партий), каждый рядовой (и не только рядовой) член которой испытывает сыновьи чувства в ответ на отеческую (и одновременно материнскую, одним словом, родительскую) заботу Коммунистической партии и Советского правительства. В последнее десятилетие ХХ века оппозиция много говорила о том, что государством управляет некая "семья", главой которой является сам президент. Одновременно крестные отцы, паханы, братки, семьи и кланы обнаружились и в среде политиков. В результате традиционная метафора родства объединялась с криминальной метафорой, которая тоже имеет в нашей стране многовековую историю.

В современных текстах встречается и метафорическое использование лексики родства в соответствии с традиционными моделями. Так, один из постоянных аргументов противников продажи земли состоит в том, что "Земля - мать, а мать продавать нельзя". Ср. также:

· Мы все говорим, что после матери вторая мать - деревня (Н. Харитонов); Мы (русские, украинцы и белорусы) были непобедимы, когда были вместе. У нас общие корни, мы - единая семья (В. Путин).

Кстати, обратим внимание: наш президент в данном случае включил в "единую" семью только восточнославянские народы.

Значительное место в современной российской политической метафоре занимает образное представление союза страны и ее официального лидера. Президентские выборы могут метафорически обозначаться как обручение, последующий период - как предсвадебный, вновь избранный президент и страна - как жених и невеста, инаугурация - как вступление в брак, а первые сто дней после нее - как медовый месяц. Предложение занять важный государственный пост в нашей стране нередко называется сватанье (сватовство).

Для американского политического дискурса метафора родства мало характерна, а поэтому российские метафорические аргументы не производят должного впечатления в США. Для американцев гипотетическое и даже вполне реальное кровное родство - это не причина для оказания материальной и тем более военной помощи. Как показал Дж. Лакофф, в Америке особенно действенны метафоры болезни и здоровья, финансовые и спортивные метафоры, образы отвечающего за порядок полицейского, представление войны как продолжения политики (метафора Карла Клаузевица) и др. В американской ментальности президент как бы подписывает контракт с народом-работодателем. А если президент Милошевич или президент Саддам Хусейн нарушают условия контракта, то они - преступники. Для американцев Югославия - это больной организм, который вынуждены лечить натовские доктора, или нарушающий порядок гражданин, которого вынужден призвать к порядку доблестный полицейский Дядя Сэм.

Однако американские метафоры сохранения здоровья, экономической выгоды и справедливого полицейского плохо воспринимаются в России. Такова уж наша национальная ментальность, что о своем здоровье мы начинаем думать, когда его уже не осталось. Говорить об экономической выгоде мы считаем неприличным, особенно если это касается политических связей с "братьями". А уж "справедливый милиционер" - это для значительной части наших соотечественников просто оксюморон.

С другой стороны, в российской политической (и бытовой) метафоре постоянно присутствуют криминальные образы, причем далеко не всегда они имеют негативную окраску. Разбойник и даже бандит - это у нас едва ли не похвала, а такие слова, как разборка, разводить, мочить, судя по всему превращаются в обычные термины политической сферы. Очевидно, что такие метафоры совершенно недоступны американскому политическому сознанию.

В некоторых других случаях концептуальные метафоры русских и американцев на первый взгляд очень похожи, но пониманию мешают детали. Примером может служить концептуальная метафора ОБЩЕСТВО - это ДОМ. Хорошо известно, что Дом - важнейший культурный концепт в человеческом сознании, это традиционный для мировой культуры источник метафорической экспансии. Так, Н. Д. Арутюнова отмечает: "Со времен Маркса стало принято представлять себе общество как некоторое здание, строение… Эта метафора позволяет выделить в обществе базис (фундамент), различные структуры (инфраструктуры, надстройки), несущие опоры, блоки, иерархические лестницы" [Теория метафоры, 1990, с. 14-15].

Подобные метафоры широко распространены и в отечественной политической речи. Приведем несколько примеров:

· Фундамент общества - возрождение крестьянства (А. Руцкой); Задумайтесь, какую крышу нам обещает Черномырдин? (Б. Федоров); К экономическому краху и обнищанию мы пришли из-за раскрытых настежь границ. Разве можно говорить о порядке в доме, если нет в доме дверей и замков? (В. Жириновский).

Метафоры данной сферы, как правило, производят впечатление убедительности, соответствия изображаемой картины очевидным правилам мироустройства. Рассмотренные выше образы, видимо, относятся к общечеловеческим, но в этой сфере существуют собственно русские метафоры, образы, отражающие именно наше социальное сознание. В современном массовом российском сознании ДОМ - это вовсе не деревенская изба или собственный коттедж, а многоэтажное здание со множеством квартир, причем квартиры эти часто бывают коммунальными. Образ коммунальной квартиры оказался удивительно подходящим для метафорического обозначения всевозможных политических конфликтов. Ср.:

· И у Косово, и у Чечни есть сходство с коммунальной квартирой. К жарким баталиям на коммунальной кухне нам не привыкать - хоть со сковородками, хоть с минометами. А что способно решить квартирную проблему? Только расселение. Иначе "соседи" все равно будут лупить сковородками друг друга или "разводящих" (Б. Мурадов); Мир маленький, и в этом сообществе квартир мы должны жить в мире и не гадить друг другу в кастрюли (К. Боровой).

Можно предположить, что в системе американских политических метафор ДОМ - это не многоэтажная коммуналка, а жилище для одной семьи, это собственность семьи, ее крепость и вместе с тем показатель солидности, состоятельности. Поэтому "коммунальные" метафоры при переводе требуют специального лингвокультурологического комментария.

Рассмотренные материалы показывают, что в политических дискурсах различных стран и народов для обозначения сходных ситуаций нередко используются совершенно различные метафорические модели, а, казалось бы, однотипные метафорические образы могут по-разному восприниматься в различных национальных культурах. Возможно, исследования по когнитивной теории метафоры смогут помочь народам лучше понять метафоры, свойственные другим культурам. Это в свою очередь поможет людям стать более терпимыми к другой системе мышления, к иной системе образной концептуализации политической реальности.



8.7 Российская монархическая метафора и ее американские эквиваленты

Анализ политической метафоры в ситуации президентских выборов 2000 года в России обнаружил, что в данном нарративе важное место занимает концептуальная метафора ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ - это ЦАРЬ ("монархическая" метафора). Такая метафора в соответствии с национальными традициями представляет главу государства как пользующегося абсолютной властью монарха, "помазанника Божия", а структуру государственной власти - как своего рода феодальную иерархию, в которой существуют не только царь, но и наследник престола, разнообразные феодалы (удельные князья, региональные бароны и др.), императорский двор, свита. Атрибутами государственной власти по-прежнему служат трон, мантия, скипетр и корона. Возможно, у нашего народа до сих пор существует потребность в ниспосланном свыше сильном правителе, который должен быть эталоном совести и высшей справедливости, действовать уверенно и решительно, не обращая внимания на сомнения и формальности. В рамках представленной модели выделяются следующие фреймы.

Фрейм "Носитель верховной власти"

Президент России может метафорически представляться как самодержец, то есть не ограниченный Конституцией или чем-либо еще монарх, полный хозяин своей страны, имеющий священное право на власть, в том числе на передачу этой власти наследнику. В конкретных контекстуальных условиях могут акцентироваться те или иные признаки российского самодержца.

Слот 1.1. Монарх

Слот представлен концептами царь, монарх, государь, правитель всея Руси, акцентирующими идеи недосягаемости, силы, могущества, авторитета носителя верховной власти, а также его доброты, справедливости, снисходительности. Ср.:

· Хотя вроде бы было выгодно исполнить роль миротворца и справедливого царя, которую так умело играл время от времени Ельцин, но Путин на это не решился (Ш. Муладжанов); Превратимся ли мы из ожидающих появления "доброго царя" подданных в граждан, берущих в свои руки судьбу страны, или так и будем, как говорил Чаадаев, "расти, но не взрослеть?" (А. Кива); Именно в этот момент он [Ельцин] перестает быть разухабистым русским увальнем, превращаясь в русского Государя, отечески опекающего страну (А. Архангельский); Только тогда правитель Руси мог позволить себе слова, от которых у десять лет костерившего его на все лады населения на глазах в новогоднюю ночь стояли слезы (В. Мамонтов); Но вообще к монархии мы привыкли. И Ленин, и Сталин, и Хрущев, и Брежнев, и Ельцин, и Путин - все монархи (С. Говорухин); Но вот на смену доброму Василиску приходит Василиск с иным складом характера (С. Бабаева, Г. Бовт).

Эмотивные смысловые компоненты (веры, любви, почитания, страха) усиливают характеристики представления президента как монарха, которого подданные одновременно страшатся и обожают, к которому нельзя относиться как к обычному человеку, как к чиновнику, по воле народа занявшему на время высший пост в государстве.

Слот 1.2. Носитель священной власти

Показательно, что безграничная власть, возможность постоянно быть на виду, любовь, почитание, поклонение народа сближают президента не только с образом монарха, но и святого, усиливая эмоциональный эффект, направленный на создание образа "безупречности" и "всемогущества", объекта преклонения, вызывающего священный трепет.

Дистанцированность "верховного правителя", а также стремление российского избирателя к абсолютной, всепоглощающей любви и вере находят проявление в контексте выборов президента, который предстает как мессия, небожитель, патриарх, помазанник Божий, носитель таинства верховной власти, чью личность канонизируют и чье имя стремятся не упоминать всуе. Ср.:

· В указе и. о. Президента Владимира Путина нашему ушедшему "небожителю" гарантированы царские привилегии (Р. Колчанов); Путин уже фактически глава государства, носитель таинства верховной власти, которая всегда вызывала у немалой части россиян чувство священного обожания (В. Никонов); Похоже, что процесс канонизации личности и. о. президента вовсю набирает обороты (В. Авербух, Д. Владимиров); Нет смысла преувеличивать мистически-христианские пружины путинского назначения на рубеже тысячелетий как якобы приход мессии, призванного остановить крах православия как глобального фактора (П. Богомолов).

Деятельность святого нет смысла обсуждать, его понимание не всегда доступно простому смертному, в него надо верить, он способен творить чудеса.

Слот 1.3. Хозяин страны

В демократических странах высшее должностное лицо воспринимается как своего рода управляющий, которому носитель верховной власти (народ) поручил управление государством, но не передал права собственности. Это ограниченный в правах высший менеджер, но не собственник. В российской традиции обладатель верховной власти представляется как полновластный хозяин страны. Российский президент часто метафорически обозначается как хозяин, барин, который самовластно управляет государством. Ср.:

· То, с какой охотой губернаторы и разномастные партийцы, деятели искусств, истомившиеся в ожидании нового Хозяина, припали к руке свежеиспеченного кандидата… свидетельствует об одном: Россия так и осталась страной, психологически способной воспринять культ (П. Вощанов); Этот редкий в политической практике консенсус оказался возможным благодаря тому, что общество осознало свою беззащитность перед произволом хозяина Кремля и его окружения (Г. Шахназаров); О нем [Ельцине] писали как о барине-самодуре, разорившем имение, запутавшемся в долгах, уморившем скот и людей и постоянно меняющем управляющих, на которых он и валил свое банкротство (Р. Медведев).

Рассмотренный материал свидетельствует, что в соответствии с национальными традициями к президенту в России относятся не как к высшему чиновнику, а как к самовластному правителю, хозяину страны и почти святому, который способен творить чудеса, имеет право казнить и миловать, может облагодетельствовать или разорить подданного, волость, губернию.

Фрейм "Монархическая форма правления"

Образ самовластного русского президента-царя последовательно эксплицируется через поступки, свойственные феодальному "властителю", и способ передачи власти. Наш президент не исполняет обязанности, а полновластно царствует. Он сам решает, как ему следует поступать, когда уйти на покой, кому оставить державу.

Слот 2.1. Царствование

Деятельность президента РФ в рамках данного слота ассоциативно связана с царствованием монарха, способного приподнести царский подарок, отчитываться о плодах собственного царствования, по-царски уйти. Ср.:

· Действительно, такого в России еще не бывало: властолюбивый глава государства, которого уже чуть ли не "приговорили" к пожизненному царствованию, находясь в здравом уме и твердой памяти, вдруг надевает пальто и… уходит (А. Гатов); Если начало его [Ельцина] царствования было для России периодом надежд, то второй президентский срок стал временем жестоких разочарований (Ю. Скуратов); И сам Ельцин ухитрился весь "отчет" о плодах собственного царствования вместить в несколько слов… (В. Никифорова); Не может быть, чтобы в такой день этот человек понял, что он сотворил, и потому наконец-то решился расстаться с властью. Словом, преподнести царский подарок народу (Она же).

Идея абсолютной власти подчеркивается метафорическими конструкциями, позволяющими осмысливать срок президентского правления как эпоху царствования монарха, а форму правления как президентскую монархию. Ср.:

· Одна из таких идей - обязательство в случае избрания инициировать изменение Конституции, которая бы ликвидировала президентскую монархию (О. Герасименко); В самой этой фразе заключены все пороки психологии, сформировавшейся в эпоху царя Бориса (П. Вощанов).

Слот 2.2. Атрибуты власти

Основные атрибуты царской власти - это корона и скипетр, владение которыми символизирует полновластие государя. Соответственно потеря или передача этих атрибутов приравнивается к смене власти. Ср.:

· В этом случае никакой жесткой вертикали власти не получится: она выродится в скипетр нового властителя, которым он сможет и голову проломить (В. Тимашов); И даже не в том смысле, что Борис Ельцин ошарашил весь мир, досрочно передав свой "скипетр" Владимиру Путину, - удивительным образом прореагировали на политическую трансформацию биржи (Н. Бойцов); Владимиру Путину не удастся забыть, из чьих рук он получил корону (Р. Юшков).

Еще один атрибут монархической власти - трон. Его расположение в пространстве, на возвышении, символизирует недосягаемость царя для подданных, его могущество, возможность все видеть и одновременно быть всеми увиденным. В метафорическом контексте президентских выборов широко употребляется наименование трон, тем самым актуализируется величие и дистанцированность монарха от своих подданных. Ср.:

· Утверждают, что за сценой борьбу у подножья трона ведут команды Чубайса и Березовского (М. Стахов); Они страшно боялись появления на троне чужака (Ш. Муладжанов); Лишь оно способно вознести политика на трон реальной победы (И. Зверев).

Слот 2.3. Наследники

В монархических странах в случае ухода обладателя короны власть передается его наследнику. Монарх обычно заранее решает, кто именно будет его наследником. Именно такой порядок передачи власти и характеризует рассматриваемая метафора, по существу "отрицающая" законный демократический способ передачи власти в России. Ср.:

· Путин Владимир Владимирович. …Долгожданный наследник царя Бориса (В. Жириновский); Многие чувствуют себя обреченными на победу "наследника" и заранее пытаются подобрать себе место поуютнее в ближайшем его круге (Е. Савостьянов); Помимо "наследника" Путина, среди претендентов на пост первого лица России мы видим все тех же уставших от думских словопрений паркетных бойцов (К. Сретенский). Многие газеты писали тогда о Немцове как о "дофине" или наследнике (Р. Медведев).

Показательно, что монархическая метафора используется даже при обозначении кандидатов в президенты, которым отнюдь не симпатизировал Б. Н. Ельцин. Все кандидаты, так или иначе связанные с политикой и претендующие на пост главы государства, рисуются в виде престолонаследников, дофинов, кандидатов на трон, соискателей кремлевского трона, соискателей престола. Ср.:

· За десять дней до выборов президента расклад симпатий наших избирателей, похоже, определился: Путин и Зюганов - основные кандидаты на трон (В. Днепров); По большому счету, на фоне нынешнего Ельцина любой "престолонаследник" выглядел бы орлом (П. Вощанов); Гораздо органичнее соискатель престола смотрится не в обществе стенографистки, а в момент вручения наград знаменитым и, простите за слово, немолодым женщинам (С. Новопрудский).

Слот 2.4. Передача власти

Добровольный уход Бориса Ельцина от руководства государством последовательно представлялся в средствах массовой информации как отречение от престола. Соответственно начало деятельности нового президента - это восшествие на трон, коронация, или венчание на царство. Ср.:

· Тридцать первого декабря совершенно неожиданно для всех он отрекся от "престола" (М. Малюкова); Итоги голосования наверняка стали главным аргументом тех, кто убедил Б. Н. Ельцина освободить престол (Ш. Муладжанов); Включая Б. Н. Ельцина, которого сподвигли-таки к передаче престола столь верному и популярному наследнику (Ш. Муладжанов); Главное внимание было приковано к мероприятиям, связанным с восшествием В. В. Путина на русский трон (М. Соколов).

Прагматический смысл данного фрейма можно сформулировать следующим образом: в народном сознании руководитель государства - это, как и прежде, могущественный, уверенный в себе царь-батюшка, наделенный священной властью. Царь сам решает, как ему править, когда уходить и кому передавать свой трон. Символы монархической власти эксплицируют недосягаемость, властность, могущество президента-царя.

Фрейм "Система монархической власти"

В демократическом государстве существует разделение властей: представительная, исполнительная и судебная власти взаимно ограничивают друг друга и вместе с тем оберегают от ошибок. Метафоры показывают, что российская система власти устроена совершенно иначе. Помимо исполнительной власти (правительства), в монархической России огромную роль играют, во-первых, двор, семья Государя, его свита, "ближние бояре", а во-вторых, региональные феодалы, воеводы и наместники Государя.

Слот 3.1. Двор и ближайшее окружение монарха

Ближайшее окружение президента, его помощники могут обозначаться как бояре, аристократия, двор, придворная свита, дворцовый коллектив, слуги и просто как холуи. Основное отличие такой системы власти состоит в том, что демократически назначенный министр несет ответственность перед народом и парламентом как выразителем интересов избирателей. Метафора подчеркивает, что в России важнейшие решения принимаются совсем в иных условиях, а главное достоинство приближенного - личная преданность монарху. Ср.:

· Назначенный губернатор всегда будет стараться угодить не жителям региона, а придворной свите, от которой зависит, останется он на своем посту или нет (Е. Савостьянов); Возможно, что в той почти бесплодной кремлевской среде, в том "дворцовом" коллективе, в котором с 1996 года работал Путин, он был относительно одинок (Р. Медведев); Ельцин раз в году появлялся на людях, окруженный холуями и придворными, давая понять, кто царь на Руси (А. Проханов); Фактически и. о. царя страны предлагается собрать бояр и по-годуновски долго выпрашивать собственной легитимности (В. Константинов).

Слот 3.2. Императорская семья

Как известно, в Российской империи значительное место в системе власти занимала "императорская фамилия": императрица, императрица-мать, великие князья, княгини и княжны. Ближайшие родственники императора часто назначались на важные официальные должности (что нередко осуждалось противниками режима), но не сама по себе должность (или ее отсутствие) определяла степень влиятельности члена императорской семьи. При чтении современной российской прессы может создаться впечатление, что с тех пор мало что изменилось. Ср.:

· Демократический царь создал под себя византийскую систему управления (Двор и Семья "разруливали" ситуацию лучше системы взаимодействия ветвей власти) (С. Бабаева, Г. Бовт); Специалисты по коридорам власти в таких случаях советуют обращаться не в правительство, а к младшей дочери президента. Это вернее (В. Горунов); Лихие депутаты второго созыва придумали Татьяне псевдоним Дочка Франкенштейна (Н. Гужева); Известно, что в Москве, в Кремле все решает "семья", и здесь то же. Клан, который сформировал Руцкой (Н. Иванов).

Слот 3.3. Региональные феодалы и наместники

В соответствии с логикой развертывания рассматриваемой модели периферийная политическая элита (руководители субъектов Федерации и др.) может метафорически обозначаться как удельные князья, региональные бароны, воеводы, феодалы, наместники государя, помещики. Ср.:

· Путин бьется за диктатуру закона и даже не подозревает, что уральские князьки такой ножичек у него за спиной точат (Ф. Сергеев); Упреки Москвы в адрес воевод-жуликов не выглядят особенно убедительными (М. Ростовский); Я лично с трудом представляю его [Степашина] себе в Совете Федераций среди заседающих там акул-феодалов (В. Крупнов).

В других контекстах в качестве звеньев феодальной иерархии выступают важные государственные чиновники, руководители крупных компаний, СМИ, банков и иных подобных структур. Ср.:

· Гусинский стал первым в России медиабароном. Постепенно расширяя сферу влияния, его империя стала включать журнал "Итоги", радиостанцию, спутниковое телевидение (С. Богданов); Министры станут политическим прикрытием своих направлений, "министрами-царями" (С. Новопрудный).

При изучении представленного материала становится понятным, почему так легко провести метафорическую параллель между президентом и царем, между свободными гражданами демократической страны и подданными самодержца. Неограниченная власть монарха, осознание своего могущества, отдаленность от народа, неведение или нежелание проникнуться его бедами, проблемами, придворные интриги ассоциируются в нашем сознании с президентскими полномочиями и привилегиями, "закулисной" жизнью в кулуарах власти, зачастую с равнодушным отношением к избирателям. Но в российском национальном сознании упорно сохраняется "идеальная" политическая ситуация в монархической стране: к власти приходит разумный, деятельный, осознающий свою ответственность правитель, на которого, видимо, до сих пор уповает русский народ. Содержащиеся в сознании избирателей представления вербализуются в концептуальной метафоре.

Важно подчеркнуть, что концептуальная политическая метафора отражает национальное сознание и существующие в данной стране представления о структуре государственной власти. В частности, при сопоставлении агитационно-политического дискурса президентских кампаний в Америке и России обращает на себя внимание тот факт, что в средствах массовой информации США интересующая нас метафорическая модель, по существу, не используется. Президент "Нового света" может быть представлен как commander-in-chief 'главнокомандующий', prizefighter 'боксер-профессионал', the leading man 'исполнитель главной роли', hero 'герой' и т. д. Это свидетельствует о том, что в сознании американского народа верховная власть Соединенных Штатов ассоциативно не связана с монархической системой управления. Президент для американцев - это не монарх, святой или полновластный владелец страны, а нанятый народом управляющий, ведущий в бой командир или исполнитель главной роли в политическом спектакле. Таким образом, рассмотренная в данном параграфе концептуальная метафора является специфичной для российских текстов предвыборной агитации и не представлена ни одним наименованием в американском политическом дискурсе.

Однако если речь в американских СМИ заходит о российской президентской кампании, то монархическая метафора оказывается достаточно продуктивной. Для номинации основных кандидатов на пост главы российского государства в современной американской политической речи часто используются следующие метафоры: a new Russian tsar 'новый русский царь', an inheritor 'наследник', the Russian strongman 'русский властитель', President of all Russia 'президент всея Руси'. Ср.:

· Now Vladimir Vladimirovich Putin has been catapulted from the shadow into the most public of positions: President of all Russia. He is about to inherit constitutional powers akin to a Czar's in what is called an election but amounts to coronation (Time). 'Сейчас Владимира Владимировича Путина вытащили из тени на самое видное место: Президент всея Руси. Он, подобно царю, наследует конституционные полномочия, похожие на царские, через то, что на словах называют выборами, а на деле является коронацией'. The Russian strongman courts his neighbours (U. S. News & World Report). 'Русский властитель добивается расположения своих соседей'.

Внеязыковые причины такого широкого спектра коннотаций следует искать в социальной, историко-культурной информации, в тесной связи национального языка с национальным сознанием. Русскому народу на протяжении многих веков была свойственна вера в сильного правителя. Как известно, у граждан Соединенных Штатов существует совсем иная система политических ценностей и убеждений. Эти разные системы ценностей играют решающую роль в выборе метафорических моделей, которые используются русскими и американцами для обозначения своих политических лидеров.

Представленное исследование свидетельствует, что феодальная сфера по-прежнему занимает важное место среди источников метафорической экспансии в политическом дискурсе современной России, а для ее ведущих фреймов легко находятся аналоги в современной политической действительности. Но подобная метафора в силу известных культурно-исторических причин совершенно нетипична для американского политического дискурса, в котором президент - это не "помазанник Божий", а назначенный народом главный менеджер, предводитель армии или исполнитель ведущей роли в политическом спектакле. Отметим также, что феодальная метафора совершенно нехарактерна и для британского политического дискурса, несмотря на то что номинальным главой государства является отнюдь не метафорический монарх и образы двора, свиты и королевской семьи также, естественно, не метафорические. Для британского сознания монарх - это символ единства нации, освященный многовековыми традициями.

Рассмотренные в настоящем параграфе факты еще раз доказывают, что специфика используемых в обществе метафорических моделей определяется не только национальным языком, но и национальными традициями, национальной культурой, национальным самосознанием, национальной политической системой. Распространенность в России феодальной метафоры определяется вовсе не спецификой русского языка, а нетипичность подобной метафоры для американских и британских политических текстов никак не связана с особенностями английского языка.

Заканчивая общее сопоставление моделей российской и американской политической метафоры, еще раз подчеркнем сложную диалектику процессов. С одной стороны, факты подтверждают реальность существования общих закономерностей, своего рода интердискурса. Например, театральные метафоры в российской и американской политической коммуникации удивительно близки по составу фреймов и слотов, по прагматическому потенциалу, по функциям их использования и даже (разумеется, не в полной мере) по инвентарю концептов. Похожая картина обнаруживается при анализе метафор из военной, спортивной и медицинской сфер-источников.

С другой стороны, сопоставление способов метафорического представления одной и той же политической ситуации (военных действий в бывшей Югославии) в российском и американском политическом дискурсе показывает, как избирательна метафора и насколько различен прагматический потенциал моделей, используемых при характеристике указанной ситуации. Еще более глубокие различия обнаруживаются при сопоставлении российской "монархической" метафоры и ее американских эквивалентов. Американской ментальности присущ совсем иной, чем российской, образ политического лидера страны, и эти национальные свойства ярко проявляются в метафорах.

Когнитивно-дискурсивное сопоставление метафорических моделей, используемых в современных российских и американских политических текстах, позволяет лучше понять специфику метафорической картины политического мира в рассматриваемых государствах и выделить то общее, что создает базу для взаимопонимания и толерантности.



Заключение

Политическая лингвистика - одно из наиболее интенсивно развивающихся направлений современной отечественной филологии, что объясняется возрастающим интересом общества к использованию языка в сфере политической коммуникации. Использование когнитивно-дискурсивной методологии, для которой всегда был характерен мультидисциплинарный характер, позволяет обнаружить новые закономерности в организации и функционировании современного политического дискурса.

Каждая конкретная политическая метафора - это всего лишь мельчайший элемент мозаики, по которому, разумеется, невозможно восстановить целостную картину. Но если анализировать эту метафору в составе метафорической модели, в комплексе с другими метафорами рассматриваемого текста и - шире - нарратива, в сопоставлении с системой политических метафор в других языках, то отдельная метафора предстает как проявление важных закономерностей, которые отражают особенности национального самосознания и специфику соответствующего этапа развития общества.

Важнейший постулат современной политической лингвистики - дискурсивный подход к изучению политических текстов, а поэтому политические метафоры в настоящей монографии исследовались, во-первых, с учетом их соответствия той или иной метафорической модели, во-вторых, с учетом того, какое место рассматриваемая метафора занимает в тексте, в-третьих, с учетом той политической ситуации, в которой создан данный текст, и в его соотношении с другими текстами. Одновременно учитывались целевые установки, политические взгляды и личностные качества автора, специфика восприятия этого текста различными людьми.

При определении составляющих метафорической модели было обнаружено, что для ее описания особенно важно охарактеризовать следующие признаки: сферу-источник и сферу-мишень метафорической экспансии, характер взаимосвязи указанных сфер, ведущие фреймы, слоты и сценарии, степень частотности и развернутости, основные концептуальные векторы и прагматический потенциал модели.

За основу для систематизации моделей можно взять как понятийную сферу-источник метафорической экспансии, так и понятийную сферу метафорического притяжения (сферу-мишень), но это будут совершенно различные классификации. Например, если анализировать понятийную сферу "Экономика" как источник политических метафор, то выделяются фреймы "Деньги (капитал) и товары", "Субъекты экономической деятельности", "Экономическая деятельность", "Экономическая оценка". Если же анализировать сферу "Экономика" как центр притяжения метафор, то обнаруживаются обширные разряды метафор, восходящих к понятийным сферам "Человеческий организм", "Мир животных", "Война", "Криминал" и др., в каждой из которых обнаруживается оригинальная система фреймов и слотов. При понятийной классификации сфер, служащих источниками метафорической экспансии в сферу "Политика", на первом этапе классификации выделяются четыре основные субсферы - "Человек", "Природа", "Артефакты", "Социум". При понятийном анализе сфер, служащих мишенями политической метафоры, обнаруживается, что метафорическая категоризация присуща всем областям политического мира.

Когнитивно-дискурсивное исследование закономерностей использования метафор в составе конкретных политических текстов подтвердило, что особую значимость приобретает использование в тексте значительного количества метафор, соответствующих той или иной модели. В политическом тексте часто можно обнаружить доминантную метафорическую модель (реже - две-три доминантные модели). Основные признаки доминантных моделей - высокая частотность использования соответствующих им концептов, развернутость (использование в тексте разнообразных фреймов, слотов и концептов) и рассредоточенность по различным частям текста. В качестве дополнительных признаков доминантного положения модели в тексте следует назвать применение не только традиционных, но и ярких индивидуально-авторских образов, реализацию соответствующих метафор в наиболее сильных позициях текста (заголовок, первая и последняя фразы текста, шрифтовые выделения и др.).

Восприятие метафорической модели становится более ярким, если соответствующие ей элементы акцентируются в тексте при помощи тех или иных риторических фигур, способствующих привлечению внимания читателей к форме выражения соответствующих смыслов (антитеза, анафора, градация и др.), при помощи средств интертекстуальности и иных дискурсивных сигналов. Наша работа показывает, что исследование метафоры становится более глубоким, если традиционные методики лингвистики текста дополнить когнитивно-дискурсивными методиками, если изучать не просто текст, а текст в дискурсе.

Особую значимость приобретает использование соответствующей модели метафоры в заголовке текста. Доминантные метафорические модели представляют собой одно из важных средств обеспечения связности и цельности текста (в том числе собственно текста и его заголовка), эти модели усиливают эстетическую значимость и прагматический потенциал текста. Использование развернутой метафорической модели - это мощное средство воздействия на адресата, способ преобразования политической картины мира в его сознании. Удачная метафора обладает мощным эвристическим потенциалом: она формирует отношение к обсуждаемой проблеме, создает эмоциональный фон, необходимый для принятия решений, и подсказывает направления движения мысли за счет активизации аналоговых возможностей человеческого мышления.

В процессе нарративного исследования метафорических моделей было обнаружено, что в политическом нарративе "Федеральные выборы в России" получили развитие метафорические модели с концептуальными векторами жестокости, агрессивности и соперничества (война, криминал, спорт, мир животных и др.), отклонения от естественного для человека порядка вещей (болезнь, криминал, мир животных и др.). Еще одна группа сильных концептуальных векторов современной российской политической метафоры - это неправдоподобие происходящего, неискренность политиков, излишняя карнавальность находящихся в центре общественного внимания событий, несамостоятельность публичных политиков - наличие каких-то тайных сценаристов, режиссеров и тренеров в политической жизни страны (театральная, игровая и спортивная метафоры). Исследуемая система концептуальных метафор отражает типовые социальные представления о характере современных политических выборов.

В процессе исследования был сделан вывод о том, что нарративный анализ - одно из перспективных направлений исследования современной политической метафоры, позволяющее выявить взаимосвязи между политическим событием, его восприятием в национальном сознании и соответствующей системой метафор. Нарративный подход позволяет выделить общие закономерности в метафорическом отражении соответствующего события, в той или иной степени абстрагируясь от метафорической картины мира, характерной для отдельных политических течений и политических лидеров, а также от особенностей использования метафор, связанных с жанровыми и иными свойствами политических текстов. Вместе с тем нарратив должен изучаться не как некое автономное явление, а в дискурсе соответствующей политической ситуации.

Когнитивно-дискурсивный анализ показывает, что представленные в современном российском политическом дискурсе метафорические модели в одних своих аспектах отражают национальную культуру и национальный менталитет, в других - типичны для "западного" (европейско-американского) культурного пространства, а в третьих - имеют общечеловеческий характер. Эти метафоры, с одной стороны, традиционны, связаны с историей развития российского общества и русского языка, а с другой - тесно связаны с текущей политической ситуацией, погружены в дискурс.

Метафора относится к числу тех феноменов, в которых наиболее ярко проявляется "душа народа", его ментальный мир. Сопоставительное когнитивно-дискурсивное исследование метафорических моделей, используемых в политическом дискурсе различных стран, позволяет точнее разграничить национальные и общечеловеческие черты метафорического мышления, дифференцировать феномены, связанные с языком, на котором создается текст, и явления, зависящие от национальной ментальности, социально-исторических факторов и конкретной политической ситуации.



Библиографический список

1. АГЕЕНКО Е. Л. Русская речь у микрофона // Русская речь. 1996. № 1.

2. АЛЕКСАНДРОВА О. В. Когнитивно-прагматические особенности построения дискурса в СМИ // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.

3. АЛЕКСЕЕВА Л. М. Метафоры, которые мы выбираем: (Опыт описания индивидуальной концептосферы) // С любовью к языку: Сб. науч. тр. Москва; Воронеж, 2002.

4. АЛЕКСЕЕВА Л. М., МИШЛАНОВА С. Л. Медицинский дискурс: Теоретические основы и принципы анализа. Пермь, 2002.

5. АЛТУНЯН А. Г. От Булгарина до Жириновского: Идейно-стилистический анализ политических текстов. М., 1999.

6. АЛТУНЯН А. О собирателях земли русской: Жириновский как публицист // Вопросы литературы. 1996. № 2.

7. АМИРОВ В. М. Агитационный предвыборный сверхтекст: Организация содержания и стратегии реализации: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.

8. АНДРЕЕВА К. А. Грамматика и поэтика нарратива в русском и английском языках: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. Екатеринбург, 1998.

9. АНДРЕЕВА К. А. Грамматика и поэтика нарратива. Тюмень, 1996.

10. АННУШКИН В. И. Русские учения о речи: (История, теория и общественно-языковая практика) // Речевое общение. Красноярск, 2000. Вып. 3 (11).

11. АПРЕСЯН В. Ю., АПРЕСЯН Ю. Д. Метафора в семантическом представлении эмоций // Вопросы языкознания. 1993. № 3.

12. АПРЕСЯН Ю. Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. М., 1974.

13. АПРЕСЯН Ю. Д. О регулярной многозначности // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. 1971. Вып. 6.

14. АПРЕСЯН Ю. Д. Образ человека по данным языка: Попытка системного описания // Вопросы языкознания. 1995. № 1.

15. АРИСТОТЕЛЬ. Сочинения: В 4 т. М., 1982. Т. 4.

16. АРУТЮНОВА Н. Д. Метафора // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990а.

17. АРУТЮНОВА Н. Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры. М., 1990б.

18. АРУТЮНОВА Н. Д. Функциональные типы языковой метафоры // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. 1978. № 4.

19. АРУТЮНОВА Н. Д. Язык и мир человека. М., 1999.

20. АХМАДЕЕВА С. А. Изучение функций метафоры в лингвистике ХХ века: Приоритеты и критерии классификации // Русский язык на рубеже тысячелетий: Материалы докладов и сообщений. СПб., 2001. Т. 1.

21. БАБЕНКО Л. Г., ВАСИЛЬЕВ И. Е., КАЗАРИН Ю. В. Лингвистический анализ художественного текста. Екатеринбург, 2000.

22. БАГИЧЕВА Н. В. Россия - мать или мачеха? (Метафорическое моделирование образа Родины) // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2000. Т. 5.

23. БАЗЫЛЕВ В. Н. Автопортреты политиков: от психопоэтики к психополитике // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.

24. БАЗЫЛЕВ В. Н. Политик в интеллектуальном контексте эпохи // Политический дискурс в России-6: Материалы постоянно действующего семинара. М., 2002.

25. БАЙКОВ В. Г. Манипулятивная семантика и контрпропаганда // Функционирование языка как средства идеологического воздействия. Краснодар, 1988.

26. БАКУМОВА Е. В. Ролевая структура политического дискурса: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Волгоград, 2002.

27. БАКУМОВА Е. В. Социальные роли российских политиков // Вопросы филологии и лингводидактики. Волгоград, 2001.

28. БАЛАШОВА Л. В. Метафора в диахронии: На материале русского языка ХI - ХХ веков. Саратов, 1998.

29. БАРАНОВ А. Н. Введение в прикладную лингвистику. М., 2001. БАРАНОВ А. Н. Очерк когнитивной теории метафоры // Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Русская политическая метафора: Материалы к словарю. М., 1991.

30. БАРАНОВ А. Н. Политическая метафорика публицистического текста: Возможности лингвистического мониторинга // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.

31. БАРАНОВ А. Н. Политический дискурс: Прощание с ритуалом // Человек. 1997. № 6.

32. БАРАНОВ А. Н. Речевое воздействие и аргументация // Рекламный текст. Семиотика и лингвистика. М., 2000.

33. БАРАНОВ А. Н. Языковые игры времен перестройки: (Феномен политического лозунга) // Русистика. 1993. № 2.

34. БАРАНОВ А. Н., ДОБРОВОЛЬСКИЙ Д. О. Постулаты когнитивной семантики // Известия АН. Сер. лит. и яз. 1997. Т. 56. № 1.

35. БАРАНОВ А. Н., КАЗАКЕВИЧ Е. Г. Парламентские дебаты: Традиции и новаторство. М., 1991.

36. БАРАНОВ А. Н., КАРАУЛОВ Ю. Н. Русская политическая метафора: Материалы к словарю. М., 1991.

37. БАРАНОВ А. Н., КАРАУЛОВ Ю. Н. Словарь русских политических метафор. М., 1994.

38. БАРАНОВ А. Н., ПАРШИН П. Б. Процедурный язык в лингвистической семантике // Известия АН СССР. Сер лит. и яз. 1990. № 1.

39. БАСОВСКАЯ Е. Н. Художественный вымысел Оруэлла и советский язык // Русская речь. 1995. № 4.

40. БАХТИН М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

41. БЕЛКИНА О. Е. "Загадочный Путин", или… // Политический дискурс в России-6: Материалы постоянно действующего семинара. М., 2002.

42. БЕЛОВА Е. Н. Структура и семантика аргументативного дискурса (на материале слушаний комитетов конгресса США): Автореф. дис. … канд. филол. наук. СПб., 1995.

43. БЕЛЬЧИКОВ Ю. А. Из наблюдений над русским литературным языком эпохи Великой Отечественной войны // Филологические науки. 2000. № 6.

44. БЕРДЯЕВ Н. Судьба России. М., 1990.

45. БЕРКНЕР С. С. Язык как инструмент политики // Эссе о социальной власти языка. Воронеж, 2001.

46. БЛАКАР Р. Язык как инструмент социальной власти // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987.

47. БОЛДЫРЕВ Н. Н. Когнитивная семантика: (Курс лекций по английской филологии). Тамбов, 2001.

48. БОЛОТОВА Е., ЦИНКЕН Й. Русская и немецкая Европа: Исследование структуры миров культурных представлений в русской и немецкой прессе // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.

49. БОРКОВЕЦ Н. И. Техническая метафора в художественной картине мира: (На материале немецкой прозы ХХ века и ее переводов на русский язык): Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.

50. БРОКМЕЙЕР Й., ХАРРЕ Р. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы // Вопросы философии. 2000. № 3.

51. БУЛГАКОВА Л. Н., ЗАХАРЕНКО И. В., КРАСНЫХ В. В. Харизма без власти и власть без харизмы: (К вопросу о современном российском политическом дискурсе) // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.

52. БУЛЫГИНА Е. Ю. Лексическое воплощение концепта "деньги" в современной публицистике // Отражение русской языковой картины мира в лексике и грамматике. Новосибирск, 1999.

53. БУЧНЕВА Н. Л. Некоторые аспекты метафоризации терминов в современной немецкой прессе // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.

54. БЫКОВА Е. В. Однословные финансово-экономические термины, заимствованные из английского языка в 90-е годы (этапы и типы адаптации): Автореф. дис. … канд. филол. наук. СПб., 2000.

55. ВАЙНРИХ Х. Лингвистика лжи // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987.

56. ВАН ДЕЙК Т. А. Критический анализ дискурса // Перевод и лингвистика текста. М., 1994.

57. ВАСИЛЕНКО И. А. О возможностях политической герменевтики // Вопросы философии. 1999. № 6.

58. ВАСИЛЬЕВ А. Д. Слово в телеэфире: Очерки новейшего словоупотребления в российском телевещании. Красноярск, 2000.

59. ВЕЖБИЦКА А. Антитоталитарный язык в Польше: Механизмы языковой самообороны // Вопросы языкознания. 1993. № 4.

60. ВЕЖБИЦКАЯ А. Язык, культура, познание. М., 1996.

61. ВЕПРЕВА И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. Екатеринбург, 2002. ВЕРШИНИНА Т. С. Зооморфная, фитоморфная и антропоморфная метафора в современном политическом дискурсе: Автореф. … дис. канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.

...