Коммуникативный дискомфорт в лингвистическом тексте

1) коммуникативные затруднения (затруднения в общении, преодолеваемые при применении коммуникантами механизма корректировки);

2) частные коммуникативные неудачи (результат неуспешности адресанта в реализации своей коммуникативной установки в рамках отдельного высказывания);

3) глобальные коммуникативные неудачи (сбои в диалоге, делающие его дальнейшее развитие невозможным).

Исследуя аномальные коммуникативные ситуации, Н.М. Болохонцева отдельно рассматривает понятия коммуникативного конфликта, коммуникативной неудачи и коммуникативного дискомфорта [Болохонцева 2011: 9-10]. Коммуникативный конфликт предполагает «столкновение в процессе коммуникации, вызванное недопониманием или открытым нежеланием продолжать диалог». Коммуникативная неудача понимается как «сбой в общении, при котором определённые речевые произведения не выполняют своего предназначения». Как отмечает Н.М. Болохонцева, в диалоге перечисленные феномены могут встречаться как вместе, так и в отдельности. В основе коммуникативного дискомфорта, по мнению Н.М. Болохонцевой, лежит ощущение трудностей коммуникации, испытываемое коммуникантами, а коммуникативная неудача отражает неуспешность действий, к которым прибегли собеседники с целью преодоления трудностей общения.

С.Е. Бугрова [Бугрова 2013: 7-12] рассматривает коммуникативную неудачу в рамках «коммуникативно-прагматического подхода и интеракционной модели коммуникации». По мнению С.Е. Бугровой эффективной следует считать такую коммуникацию, при которой участники общения пришли к пониманию или всецело реализовали интеракцию своих коммуникативных интенций. В соответствии с данным критерием эффективности С.Е Бугрова выделяет полную, среднюю (частичную) и нулевую степени успешности комммуникации. Среднюю степень, при которой реализуются не все коммуникативные намерения, С.Е. Бугрова называет коммуникативным сбоем. Понятие коммуникативного барьера С.Е. Бугрова связывает с нулевой степенью реализации коммуникативных установок и определяет как «событие, влияющее на весь процесс коммуникации и препятствующее его дальнейшему развёртыванию» (примечательно, что данный термин находит абсолютно иную интерпретацию у других исследователей - см. раздел 4.2). Коммуникативную неудачу С.Е. Бугрова рассматривает как гипероним этих терминов и предлагает применять для обозначения как частичного (коммуникативный сбой), так и полного (коммуникативный барьер) непонимания. Помимо коммуникативных неудач, С.Е. Бугрова говорит о проблемах в общении, обусловленными языковыми нарушениями. По её мнению, ошибки такого рода могу быть связаны либо с «недостаточным уровнем лингвистической компетенции» коммуникантов, либо с намерением добиться комического эффекта. С.Е. Бугрова называет такие явления коммуникативными задержками и подчёркивает, что неверное языковое оформление не является помехой для успешности коммуникации и может быть неосознанно скорректировано. С.Е. Бугрова полагает, что ошибки в фонетическом или грамматическом построении высказывания не мешают его правильной интерпретации, а только "задерживают" понимание. По этой причине такие ошибки С.Е. Бугрова называет коммуникативными задержками. Данное явление она характеризует как сиюминутное и преимущественно неосознаваемое коммуникантами. Коммуникативные задержки могут быть неосознанно скорректированы. С.Е. Бугрова выделяет следующие факторы возникновения коммуникативных неудач:

1) ситуативные (присутствие посторонних лиц, дистантная коммуникация);

2) контекстуальные (связанные с неверной референцией);

3) продуктивные и рецептивные:

i. лингвистические (на фонетическом, грамматическом и лексическом уровнях);

ii. экстралингвистические (различные словарный запас и несоответствие апперцептивных баз коммуникантов, неспособность собеседников к общению (физическая и психическая), неготовность к общению, неверное применение или незнание паралингвистических (невербальных) средств общения, несовпадение восприятия и отношения к окружающей действительности, непонимание коммуникативных намерений собеседника);

4) текстуальные (использование субкода (диалекта) одним коммуникантом и незнание его другим, выбор неподходящий для данной ситуации или для уровня знаний собеседника темы).

На основании материала своего исследования С.Е. Бугорова установила, что в неофициальной коммуникации на английском языке вербальными средствами актуализации коммуникативных неудач являются:

1) "эллиптические вопросительные предложения с вопросительным местоимением";

2) "эллиптические вопросительные местоимения, выполняющие функцию переспроса";

3) "вопросительные предложения What do you mean? <...>";

4) "слова- и предложения-вставки, выраженные полным двусоставным предложением I beg your pardon? и эллиптическим Pardon?";

5) "повествовательное предложение I don't follow".

Итак, на основании изучения работ отечественных лингвистов, посвящённых проблеме коммуникативно аномальных явлений, можно утверждать, что единая точка зрения относительно определения термина коммуникативная неудача отсутствует, однако можно говорить о двух относительно чётко формулируемых толкованиях. Под коммуникативной неудачей может подразумеваться: 1) ситуация непонимания (см. у О.В. Емельяновой, О.Н. Ермаковой и Е.А. Земской, Н.И. Формановской, а также в подтипе частных коммуникативных неудач у Б.Ю. Городецкого, И.М. Кобозевой и И.Г. Сабуровой, Л.П. Семененко, М.Н. Смирновой, Н.М. Болохонцевой); или 2) прерывание общения (Л.П. Семененко, И.А. Стернин, а также в подтипе глобальных коммуникативных неудач у М.Н. Смирновой). Тем не менее, необходимо отметить, что даже в определениях перечисленных авторов можно найти существенные различия. Более того, суть феномена коммуникативной неудачи затемняется за счёт появления таких терминов, как коммуникативный сбой, коммуникативная задержка, коммуникативные затруднения, коммуникативный конфликт и коммуникативное самоубийство, изложение сути которых представлено в данном разделе выше.

Таким образом, в настоящей работе термин коммуникативная неудача будет использоваться в значении ситуации непонимания, поскольку, во-первых, такое определение является более распространённым как в отечественной, так и в иностранной лингвистической литературе, а во-вторых, поскольку в качестве предмета анализа в нашем исследовании выступают оригинальные тексты англоязычных современных романов, а зарубежные, в частности, английские, авторы также в большинстве своём склонны давать именно такое толкование данному термину.

4. Понятия коммуникативной компетенции (коммуникативной грамотности), коммуникативного барьера и коммуникативной роли

Для дальнейшего исследования также следует рассмотреть понятия коммуникативной компетенции (коммуникативной грамотности) и коммуникативного барьера, поскольку они связаны как с ситуациями непонимания, так и с дискомфортностью общения в целом. Также требует внимание и понятие коммуникативная роль, поскольку она не соответствует социальной роли коммуниканта и может оказывать влияние на весь процесс коммуникации.

4.1 Понятие коммуникативной компетенции (коммуникативной грамотности).

Термин коммуникативная компетенция (“communicative competence”), был введён Д. Хаймсом [Hymes 1972]. По мнению учёного, коммуникативная компетенция объединяет в себе знание о том, как грамматически правильно строить высказывания, и об уместности их употребления, то есть коммуникативная компетенция связывает между собой лигвистический и прагматический аспекты порождения высказываний [Hymes 1972: 277-278]. Однако понятие коммуникативной компетенции берёт начало в так называемой языковой, или лингвистической компетенции (linguistic competence), о которой впервые высказался Н. Хомский. Под языковой компетенцией Н. Хомский понимал абстрактную систему, определяющую поведение, систему правил, которые, взаимодействуя друг с другом, определяют форму и подлинный смысл потенциально неограниченного количества предложений. Эту систему он также называет генеративной грамматикой (generative grammar). По его мнению, в ней развивается идея Гумбольдта о форме языка (form of language), то есть о постоянной неизменяющейся системе, определяющей мыслительный акт, в котором сочленённые структурно организованные знаки используются для выражения мысли [Chomsky 2006: 62]. Н. Хомский говорит о фундаментальном различии между языковой компетенцией и фактическим использованием языка в конкретных ситуациях, а именно языковой деятельностью (performance): языковая деятельность говорящего не может напрямую отражать его языковую компетентность. Различие, которое Н. Хомский проводит между этими явлениями, он сравнивает с различием langue-parole, введённым Ф. де Соссюром, однако Н. Хомский отрицает понимание langue как систематичный инвентарь языковых единиц и склоняется у Гумбольдтовскому пониманию языковой компетенции как системы генеративных процессов [Chomsky 1965: 4].

И.А. Стернин рассматривает понятие коммуникативной грамотности. Данное явление учёный рассматривает как набор умений, знаний, приёмов и навыков, позволяющих обеспечить эффективную коммуникацию (письменную и устную) в условиях стандартной коммуникативной ситуации, или, иными словами, способность осуществлять бесконфликтное и эффективное общение [Стернин 2012: 43-44]. И.А. Стернин выделяет два уровня коммуникативной грамотности:

1) владение нормами и правилами общения в стандартных коммуникативных ситуациях, принятыми в данном обществе;

2) владение методами эффективной коммуникации, применяемыми в стандартной коммуникативной ситуации.

Таким образом, соблюдение норм и правил первого уровня создаёт благоприятную среду для общения, а использование методов второго уровня улучшает качество общения, повышает его эффективность.

С понятиями коммуникативной компетенции (коммуникативной грамотности) связаны также понятия этикета и вежливости. Этикетом Н.И. Формановская [Формановская 2012] называет правила ритуализованного поведения, отражающие нормы этики и морали, принятые в данном обществе и связанные равно с социальными и коммуникативными ролями коммуникантов и с их биологическими признаками (возраст, пол). Для ритуализованности поведения, необходимой для комфортного взаимодействия, общество вырабатывает стандарты и стереотипы, в частности - речевые стереотипы, определяющие выбор выражений и речевых актах для стандартных ситуаций общения. Однако в то же время, применяя те или иные речевые единицы, индивид проявляет и творческую активность, поскольку он отбирает их «из обширного языкового арсенала» с опорой на характер ситуации и роли участников общения. Речевой этикет применяется при желании избежать конфликтных ситуаций. Вежливость Н.И. Формановская рассматривает как категорию, которая «относится к функционально-семантическим с прагматическими функциями выражения отношения говорящего к партнёру» [Формановская 2012: 122]. Несмотря на тесную связь, речевой этикет и вежливость не тождественны друг другу. Вежливость отражается как в вербальных, так и в невербальных формах поведения. Следственно, речевой этикет составляет «функционально-семантическое поле вежливости» и представлен в виде 1) ритуалов, оформляющих взаимодействие людей; 2) инвентаря «речевых актов, выражающих этикетные интенции»; 3) иных способов выражения уважительности (изменения наклонения, использование косвенных речевых актов и пр.) [Формановская 2012: 122-124].

В настоящем исследовании коммуникативная компетенция будет рассматриваться как средство обеспечения успешной и комфортной коммуникации. С нашей точки зрения, понятие коммуникативной компетенции шире понятий этикета и вежливости, поскольку коммуникативная компетенция не сводится к набору ритуалов и правил: она включает в себя более сложные стратегии поведения, обеспечивающие эффективность общения, которые во многом определяются конкретной коммуникативной ситуацией.

4.2 Понятия коммуникативной роли и коммуникативного барьера

И.Б. Стернин отдельно рассматривает понятие роли. Ролью И.Б. Стернин называет «определённую типовую модель поведения людей, принятые в общества правила поведения и общения для определённых стандартных ситуаций» [Стернин, 2012: 71]. Роли он подразделяет на социальные и коммуникативные. В то время как социальная роль соответствует истинному статусу коммуниканта в социуме или в определённой ситуации, коммуникативная роль создаётся самим коммуникантом непосредственно в момент общения для достижения некоторой цели. Репертуар коммуникативных ролей шире социальных, и выбранная определённым коммуникантом коммуникативная роль не обязательно совпадает с его социальной ролью. Коммуникативная роль представляет собой совокупность вербальных и невербальных действий и внешнего облика коммуниканта, создающих определённый образ.

Понятие коммуникативного барьера в научной литературе оформляется не сразу. Например, в связи с тем, что реальная коммуникация представляет собой не исключительно процесс обмена текстами-репликами, а совместную деятельность людей, которые обладают определёнными биологическими, психологическими, социальными и другими характеристиками, В.В. Богданов [Богданов 1990: 28-29] говорит о том, что возраст, пол, психический склад, культурная принадлежность социальный статус оказываются коммуникативно релевантными признаками В.В. Богданов выделяет ряд факторов, оказывающих непосредственное влияние на речевое общение:

1) языковая компетенция;

2) национальная принадлежность;

3) социально-культурный статус;

4) биолого-психологические данные;

5) психологический тип;

6) текущее психологическое состояние;

7) степень знакомства коммуникантов;

8) устойчивые вкусы, пристрастия и привычки;

9) внешний вид.

И.Б. Стернин рассматривает схожие явления и объединяет их под названием коммуникативных барьеров. Коммуникативные барьеры являются «типичными» трудностями общения людей, которые возникают в связи с некими объективными или субъективными причинами и становятся преградами для осуществления успешной коммуникации [Стернин 2012: 125]. Коммуникативные барьеры бывают следующих типов:

1) культурные барьеры;

2) социальные барьеры;

3) барьеры, связанные с различие жизненных потребностей и целей;

4) ролевые барьеры (в качестве примера можно привести ситуацию, в которой начальник вне своей рабочей среды сохраняет отношение к собеседнику как к подчинённому);

5) психологические барьеры (проистекающие из особенности психологии коммуникантов);

6) когнитивные барьеры (связанные со стереотипами);

7) психологические черты личности (несовпадение коммуникантов по типу личности: оптимист - пессимист, холерик - сангвиник - флегматик - меланхолик);

8) самоконтроль;

9) языковые барьеры.

В данном исследовании поод коммуникативным барьером будут пониматься факторы, создающие трудности в общении независимо от воли коммуникантов. С нашей точки зрения, типологии коммуникативных барьеров, предложенные В.В. Богдановым и И.А. Стерниным, чрезмерно подробны. Некоторые выделяемые ими подтипы коммуникативных барьеров можно свести в один. Самоконтроль, о котором говорит И.А. Стернин, не представляется нам коммуникативным барьером, поскольку это осознанный процесс, скорее необходимый коммуниканту для общения, чем создающий трудности. Предлагается выделять следующие группы коммуникативных барьеров: языковые, культурные, социальные, психологические, связанные с различиями в фоновых знаниях собеседников и внешние (от физических помех, затрудняющих коммуникацию, до внешнего вида коммуникантов).

5. Трактовка термина коммуникативный дискомфорт в лингвистической литературе

После рассмотрения понятия коммуникативной неудачи, коммуникативной грамотности, коммуникативного барьера и эмоции можно перейти к осмысленному изучению точек зрения различных исследователей на проблему коммуникативного дискомфорта. Термин коммуникативный дискомфорт характеризуется ещё большей размытостью, чем термин коммуникативная неудача. К сожалению, определения данного термина в лингвистической литературе немногичесленны. В англоязычной лингвистической литературе нам не удалось обнаружить термина communicative/communication discomfort. Ниже будут представлены некоторые точки зрения, разъясняющие природу и смысл феномена коммуникативного дискомфорта.

Л.П. Семененко [Семененко 1996: 67-68] рассматривает коммуникативный дискомфорт в контексте коммуникативно-дискомфортной ситуации. Такая ситуация является коммуникативным актом, характеризующимся чертами, которые в той или иной мере осложняют реализацию либо коммуникативных намерений участников, либо их коммуникативных ожиданий, либо и того и другого. Испытывающий дискомфорт коммуникант может попытаться ослабить влияние этих черт, доступными способами приспособиться к ситуации или же осознанно прекратить коммуникацию. Как отмечалось выше (см. раздел 1.3.2.) Л.П. Семененко рассматривает коммуникативный дискомфорт и коммуникативную неудачу как явления, находящиеся в тесной взаимосвязи: коммуникативный дискомфорт может как сигнализировать о вероятной коммуникативной неудаче, так и возникать вследствие осознания коммуникантом произошедшей коммуникативной неудачи.

С нашей точки зрения, явления, которые Л.П. Семенко объединяет под названием коммуникативный дискомфорт, нуждаются в дополнительной дифференциации, несмотря на то, что представляют собой переживания негативных эмоций, возникших в процессе общения. Представляется важным отделить коммуникативный дискомфорт, связанный с непониманием, то есть с частной коммуникативной неудачей, от коммуникативного дискомфорта, который не связан с непониманием.

Коммуникативный дискомфорт, испытываемый коммуникантами вследствие произошедшей частной коммуникативной неудачи, обычно связан с несоответствием фоновых знаний коммуникантов и/или с невозможностью преодоления коммуникативных барьеров (см. раздел 4.2). В особенности важно учитывать языковые, культурные и социальные барьеры, поскольку они напрямую связаны с различием в фоновых знаниях коммуникантов. Иногда непонимание может быть вызвано физическими обстоятельствами коммуникативного акта, например, шумом или плохим слухом коммуниканта, являющимися для него помехой в коммуникации в целом, т.е. внешними барьерами. В случае коммуникативного дискомфорта, вызванного непониманием (или частной коммуникативной неудачей, по Л.П. Семененко), слушающий оказывается не в состоянии правильно воспринять коммуникативную интенцию говорящего. Интересно, что слушающий испытывает коммуникативный дискомфорт только в том случае, если он осознаёт свою несостоятельность верно интерпретировать сказанное говорящим. Если же слушающий эту несостоятельность не осознаёт, то коммуникативный дискомфорт может испытывать только говорящий, поскольку сказанное истолковано неправильно и он понимает это.

Напротив, коммуникативный дискомфорт, изначально не связанный с непониманием, вызван либо нарушением коммуникативных барьеров, либо осознанием, что эти барьеры преодолеть не удастся. В таком случае коммуникативная интенция говорящего верно интерпретируется слушающим. Таким образом, данный тип коммуникативного дискомфорта вызван либо содержанием верно интерпретированного высказывания говорящего, либо иными психосоциальными компонентами коммуникативного акта.

Н.М. Болохонцева [Болохонцева 2010: 165] определяет данное явление следующим образом: это «простое «неудобство», которое, если будет развиваться дальше, может привести к конфликту (явному непониманию в процессе диалога), который, в свою очередь может закончиться коммуникативной неудачей - отрицательным результатом, когда цель общения не достигнута». В основе коммуникативного дискомфорта, по мнению Н.М. Болохонцевой, лежит ощущение трудностей коммуникации, испытываемое коммуникантами, в то время как коммуникативная неудача отражает неуспешность действий, к которым прибегли собеседники с целью преодоления трудностей общения [Болохонцева, 2011: 10]. Данные явления могут присутствовать в диалоге как вместе, так и по отдельности.

Чу Шуся изучает феномен коммуникативного дискомфорта в контексте делового межкультурного общения представителей русской и китайской лингвокультур. В его работе это явление определяется как «негативное интенциональное состояние говорящего, возникающее как реакция на стратегию коммуникативного поведения собеседника, не соответствующего его представлению о коммуникативном идеале речевого поведения в ситуации делового общения» [Чу Шуся 2014: 55]. Обращает на себя внимание то, что это данное определение содержит в себе слово негативное, которое, с нашей точки зрения, связано с понятиями оценки и эмоций, в частности, отрицательных. Однако Чу Шуся сосредотачивает своё внимание не столько на создании типологии коммуникативного дискомфорта или на выделении лингвистических средств его репрезентации, сколько на изучении причин возникновения и стратегий преодоления этого явления с точки зрения особенностей и различий русской и китайской лингвокультур, в частности, делового общения в рамках этих лингвокультур.

Интересной для рассмотрения представляется статья исследователя Е.В. Фадеевой [Фадеева 2014]. Е.В. Фадеева рассматривает коммуникативный дискомфорт как «ситуацию общения, с которой присутствуют метакоммуникативные сигналы напряжённого общения, которые могут помешать участникам реализовать свои коммуникативные намерения и/или ожидания» [Фадеева 2014: 70-71]. Данный исследователь подчёркивает, что коммуникативный дискомфорт не обязательно приводит к неуспешной коммуникации. В качестве иллюстрации ситуации, являющейся «неблагоприятной для общения», Е.В. Фадеева приводит следующий фрагмент текста: «Возвратясь домой, Волынцев был так уныл и мрачен, так неохотно отвечал своей сестре и так скоро заперся к себе в кабинет, что она решилась послать гонца за Лежневым. Она прибегала к нему во всех затруднительных случаях» [Фадеева 2014: 69]. Очевидно, что выражение «так уныл и мрачен» выражает дискомфорт, испытываемый Волынцевым, однако нельзя утверждать, что этот дискомфорт имеет коммуникативную природу (по крайней мере, нет оснований связывать его с общением Волынцева со своей сестрой). Более того, нежелание Волынцева отвечать сестре также не обязательно свидетельствует о том, что испытываемые этим персонажем отрицательные эмоции связаны с тем, что сообщает ему сестра (вербально или невербально). Описания дискомфорта, не обусловленного непосредственной ситуацией общения, можно найти и в других примерах, рассматриваемых исследователем в данной статье [Фадеева 2014]. Более того, одна из приводимых Е.В. Фадеевой иллюстраций коммуникативного дискомфорта включает в себя следующий фрагмент текста, который сигнализирует скорее о коммуникативной неудаче, чем о связанном с ней дискомфорте: «…в 1864 году в первой киевской гимназии учитель французского языка ударил ученика Можайского, за что его посадили в карцер… - Кого посадили-то? - уточнила Гиря» [Фадеева 2014: 70].

В целом, можно отметить, что феномен коммуникативного дискомфорта ещё недостаточно изучен и недостаточно подробно описан в научной лингвистической литературе. В существующих работах данный термин получает различные определения, за счёт чего создаётся впечатление о размытости понятия коммуникативного дискомфорта. Не всегда понятно, связан ли коммуникативный дискомфорт с неудачей. В нашей работе под коммуникативным дискомфортом будет пониматься неудобство, возникшее непосредственно в процессе общения. С нашей точки зрения, коммуникативный дискомфорт, связанный с коммуникативной неудачей, сильно отличается от коммуникативного дискомфорта, который не обусловлен непониманием. В связи с этим нам представляется важным выделить два типа коммуникативного дискомфорта. Первый тип - коммуникативный дискомфорт, связанный с непониманием. Он вызван коммуникативной неудачей адресата, который претерпевает его только в том случае, если осознаёт, что потерпел коммуникативную неудачу. Возникновение коммуникативного дискомфорта у адресанта определяется тем, является ли для него коммуникативная неудача адресата неудобством в общении. Второй тип был назван информационным коммуникативным дискомфортом. Такое неудобство в общении также может возникать как у адресата, так и у адресанта. Адресат испытывает данный тип дискомфорта в том случае, если то мысленное содержание, которое вербально или невербально сообщил ему адресант, вызывает у него неодобрение. Информационный коммуникативный дискомфорт адресанта связан с тем, что он по некоторой причине не хочет сообщать определённое мысленное содержание адресату, однако он ощущает необходимость сделать это для достижения своих коммуникативных целей.

6. Понятие эмоции в лингвистической и психологической литературе. Понятие оценки

Несмотря на то, что определение существительного дискомфорт в Толковом словаре русского языка («условия жизни, пребывания, не обеспечивающиеудобства и спокойствия, а также ощущение неудобства, тревоги, беспокойства» [ТСРЯ]) не содержит упоминания об отрицательных эмоциях, мы всё же высказываем предположение о том, что дискомфорт и отрицательные эмоции тесно связаны друг с другом. В практической части нашего исследования будет предпринята попытка доказать данный тезис. В связи с этим нам представляется целесообразным рассмотреть понятие эмоции до того, как перейти к обзору различных точек зрения относительно коммуникативного дискомфорта и как сделать собственные предварительные выводы о данном феномене.

У. Джеймс, один из основоположников теории эмоций, полагает, что в качестве ответа на некий стимул из окружающей действительности выступает физическое или физиологическое изменение (“bodily change”) организма, следующее за восприятием этого стимула, и что эмоцией является чувство от этой реакции [James 1884: 189-190]. Он пишет о том, что без физических изменений восприятие было бы исключительно когнитивной, мыслительной операцией, лишённой эмоциональной теплоты (“destitute of emotional warmth”) [James 1884: 190]. И.Н. Горелов, лингвист, исследующий аспекты невербальной коммуникации (см. раздел 1.1.), также говорит о первичности физического проявления эмоций, подчёркивая, что невербальные средства выражения эмоций в акте коммуникации обнаруживают себя раньше, чем вербальные [Горелов 1980: 79].

Н. Фрейда, нидерландский психолог, внёсший значительный вклад в развитие теории эмоций [Frijda 1986], определяет эмоциональные феномены, или явления (“emotional phenomena”), как так называемые неинструментальные (“noninstrumental”), или безосновательные, не имеющие определённой цели, типы поведения и черты поведения, психологические изменения, а также субъективный оценочный опыт. Всё это является следствием внешних (“external”) или умственных (“mental”) событий, а в первую очередь, значения этих событий для индивида. Эмоцию Н. Фрейда понимает, с одной стороны, как частный случай такого поведения, психологического изменения или субъективного оценочного опыта, а с другой стороны, как так называемый внутренний детерминант (“inner determinant”) [Frijda 1986: 4]. Из опасений слишком сильного углубления в область психологии не будет предпринята попытка разъяснить, что такое внутренний детерминант, однако из изложенного выше можно сделать следующий важный вывод: Н. Фрейда считает важным то, что в естественных условиях эмоции возникают непреднамеренно, помимо воли индивида, и что эмоциональная реакция предполагает оценку свершившего события. коммуникативный дискомфорт лингвистический текст

Подтверждение неосознанности переживания эмоций можно найти и у исследователя Г.С. Абрамовой [Абрамова 2000]. Г.С. Абрамова приводит в пример трёхлетнего ребёнка, который, увидев мать, выражает свою радость, свой восторг следующей фразой: «Ты моя семиножечка, девяносто пять!» Г.С. Абрамова полагает, что использование данного предложения продиктовано тем, что известные формы выражения чувств не помогают ребёнку в полной мере отразить спектр испытываемых им эмоций, в то время как неизвестные слова, ещё не оформившиеся в понятия, соответствуют этой задаче [Абрамова 2000: 73]. По мнению Г.С. Абрамовой, выразительность детской речи достигается, в первую очередь, за счёт просодических средств (мелодики, ударения, длительности и интенсивности звучания), затем подключаются синтаксические средства (инверсия, повторы). Только по мере взросления усиливается дифференциация плана содержания и его непосредственного просодического (интонационного) оформления. Это связано со становлением у ребёнка понятийной базы: первоначально слово представляется ребёнку свойством предмета, и, чтобы стать понятием, оно должно пройти определённый путь развития [Абрамова 2000: 73]. Таким образом, можно сделать вывод о том, что, несмотря на неспособность к осмыслению эмоций, ребёнок может их испытывать и выражать, и что эмоции не являются элементом мысленного содержания.

В отличие от психологов Н.Фрейда и Г.С. Абрамовой, отечественный лингвист В.И. Шаховский определяет эмоции как «один из психических материалов мышления», то есть как осмысленный процесс [Шаховский 2012: 10]. По мнению В.И. Шаховского, эмоции «выступают в роли посредника между миром и его отражением в языке человека: эмоции выражают значение объектов мира для человека» [Шаховский 2012: 8]. Они обнаруживают себя не только на лексическом (возможность отражения эмоций посредством использования определённых лексем представляется вполне очевидной), но и на фонетическом и грамматическом уровнях. Например, интонация, по мнению В.И. Шаховского, «культуроносна и коммуникативно значима, она эксплицирует образованность и воспитанность говорящих», а эмоциональный синтаксис и эмоциональную морфологию можно в совокупности рассматривать как грамматику эмоций [Шаховский 2012: 22]. В.И. Шаховский отмечает, что эмоции являются структурной частью мышления и сознания и неотъемлемым спутником когнитивных процессов и что они формируются в зависимости от социокультурных параметров и подразделяются на универсальные и специфические для данной культуры [Шаховский 2012: 7]. Он говорит о том, что эмоции и методы их выражения могут изменяться вследствие изменения условий общения. Кроме того, людям разного возраста свойственны разные эмоции. Нормы выражения эмоций, по мнению В.И. Шаховского, также различны как для разных культур, так и для разных эпох или социальных классов в одной культуре.

В.И. Шаховский разделяет две системы, позволяющие выразить эмоции. Первая система, которую В.И. Шаховский называет “Body language”, предполагает физиологическую экстериоризацию эмоций (физическое, не вербальное выражение). Вторая система, или “Verbal language”, использует средства языка, то есть позволяет вербализовать эмоции. При этом В.И. Шаховский обращает внимание на превосходство Body language над Verbal language по степени правдивости, скорости, силы выражения эмоций, а также по степени успешности в их интерпретации адресатом [Шаховский 2012: 8]. В.И. Шаховский также подчёркивает интеллектуальность, или осознанность, процесса вербализации эмоций [Шаховский 2012: 16].

Исследователь выделяет коммуникативную функцию эмоций. Он говорит об «эмоциональной/эмотивной компетенции», степень владения которой влияет на успешность распознавания вербально или авербально выраженных эмоций [Шаховский 2012: 18]. Однако, с нашей точки зрения, которая ближе к позиции психолога Н. Фрейда, изложенной выше, необходимость говорить о наличии коммуникативной функции эмоций можно оспорить, поскольку вербализация эмоций, о которой пишет В.И. Шаховский, хотя и является осознанным процессом, всё же не равносильна непосредственному переживанию эмоций, которое нельзя охарактеризовать как целенаправленный процесс.

Компромиссную точку зрения можно обнаружить у таких исследователей, как Л.Ю. Буянова и Ю.П. Нечая [Буянова, Нечай 2006]. Л.Ю. Буянова и Ю.П. Нечай полагают, что человеческие эмоции можно рассматривать в различных аспектах: психологическом, философском, биологическом, физиологическом и лингвистическом - и в русле каждой науки термин эмоция получает своё толкование, вследствие чего универсальное определение этого явления отсутствует [Буянова, Нечай 2006: 11]. Однако, несмотря на специфику понимания эмоций в различных областях научного знания, можно выделить ряд присущих им постоянных признаков: "субъективность, оценочность, рефлективность, переживаемость, экспрессивность (словная, физиологическая) [Буянова, Нечай 2006: 13]. Исследователи отмечают, что "причины эмоционального состояния - это события, которые оцениваются по-разному" [Буянова, Нечай 2006: 17]. Они разделяют два вида таких событий: 1) нейтральные события, отсутствующие в ценностной картине мира, релевантные только по отношению к конкретной ситуации; 2) события, релевантные по отношению к ценностной картине мира конкретного индивида или социума. Л.Ю. Буянова и Ю.П. Нечай представляют эмоцию как когнитивную единицу, поскольку эмоциональное состояние связано с оценкой причин его возникновения или объектов этого состояния. В этом, по мнению учёных, и заключается когнитивный аспект эмоций: он связывает переживающего некоторые эмоции индивида с объективным положением дел [Буянова, Нечай 2006: 17].

Л.Ю. Буянова и Ю.П. Нечай говорят о том, что оценка лежит в основе дифференциации негативных, положительных и двойственных (амбивалентных) эмоциональных состояний. Субъективный оценочный опыт является, как отмечалось выше, присутствует и в определении эмоции, данном Н. Фрейда [Frijda 1986]. Поскольку в термине коммуникативный дискомфорт присутствует слово дискомфорт, которое, как уже говорилось в данном разделе, с нашей точки зрения, содержит негативную эмоциональную составляющую, нам следует также обратиться к понятию оценки (мы ограничимся только одной научной точкой зрения по данному вопросу с целью избежать сильного отступления от темы исследования).

Как отмечает Е.М. Вольф, «оценка может даваться по самым разным признакам («истинность/неистинность», «важность/неважность» и т.п.), однако основная сфера значений, которые обычно относят к оценочным, это «хорошо/плохо»» [Вольф 1985: 8]. Исследователь предлагает рассматривать оценку как подвид модальностей, накладывающийся на дескриптивное содержание некоторого лингвистического выражения.

Взаимодействие субъективного и объективного факторов, по мнению исследователя, является характерной чертой оценки. Субъект по-своему («положительно/отрицательно») оценивает объект, а объект обладает собственными свойствами, служащими предметом оценки субъекта. Субъект в процессе оценивания отталкивается как от собственного восприятия объекта оценки, так и от стереотипных представлениях о нём и от шкалы оценки его признаков. Объекта, с точки зрения Е.М. Вольф, сочетает в себе субъективные (выражаемые субъектом) и объективные (собственные) признаки. Она приводит следующий пример: «Так, когда речь идёт о том, что вода тёплая/холодная, подразумеваются и свойства самой воды, и ощущения субъекта» [Вольф 1985: 23]. Однако, как признаёт исследователь, во взаимодействии субъекта и объекта оценки присутствует эмотивность, или оценочность, т.е. компонент, подразумевающий хорошее или плохое отношение субъекта к объекту, которое не зависит от объективных, или собственных, свойств объекта [Вольф 1985: 37-38]. По мнению учёного, данный компонент, прежде всего, отражается в глаголах, который субъект использует в оценочном высказывании. Они могут отражать непосредственное отношение к объекту («нравиться/не нравиться») или выражать эмоциональное состояние субъекта («радоваться, грустить»). Кроме того, эмотивность проявляется в оценочных выражениях («Какая красота!), в так называемых аффективных словах, входящих в состав высказывания («чудесный, замечательный, отвратительный, мерзкий»), в бранных словах и выражениях [Вольф 1985: 38-39].

Итак, на основании выше изложенных точек зрения можно сделать вывод о том, что эмоции, с одной стороны, неконтролируемы индивидом и их переживание не несёт в себе никакой определённой функции. С другой стороны, во-первых, по мере взросления и умственного развития растёт как палитра эмоций, так и способы их вербализации, а во-вторых, эмоции теснейшим образом связаны с понятием оценки, которая в самом общем представлении варьируется в диапазоне «хорошо/плохо». Классификация эмоций - сложная задача, выходящая далеко за рамки данного явления, поэтому при определении дискомфортных явлений опорой будет служить собственная субъективная оценка исследователей, а также объективная информация об отношении персонажей к тому или иному событию, которую содержит текстовый источник.

Итак, представляется очевидным, что современные учёные-лингвисты только начали уделять должное внимание явлению коммуникативного дискомфорта, однако в имеющихся работах нет единой точки зрения относительно определения данного феномена. В рамках данной работы это явление определяется как неудобство, возникшие у собеседников в процессе общения. Несмотря на то, что настоящее исследование в большей степени ориентировано на изучение способов лингвистической актуализации коммуникативного дискомфорта, на основе изученной научной литературы, посвящённой коммуникативно аномальным явлениям, предлагается выделить две крупные группы коммуникативного дискомфорта:

1) коммуникативный дискомфорт, связанный с непониманием (неудобство в общении, которое обусловлено коммуникативной неудачей (то есть ситуацией непонимания) и которое может испытываться как адресатом, так и адресантом);

2) информационный коммуникативный дискомфорт (неудобство в общении, которое возникает либо у адресата при отрицательной оценке верно интерпретированного коммуникативного акта адресанта, либо у адресанта, если он испытывает затруднения при сообщении адресату какого-либо содержания (к ним не относятся физические помехи и препятствия)).

Коммуникативная неудача в нашей работе будет пониматься как ситуацию непонимания, то есть такая ситуация, в которой адресат осознаёт свою неспособность к верной интерпретации мысленного содержания, переданного адресантом, или в которой интерпретация адресата отличается от того, что имел в виду адресант, передавая некоторое мысленное содержание.

Несмотря на то, что слово эмоции не встретилось нам ни в одном из определений коммуникативного дискомфорта, мы всё же предполагаем, что неудобство, возникшее в процессе общения, часто бывает напрямую связано с отрицательными эмоциями, такими как гнев, печаль, страх и отвращение. Данный тезис будет проверяться в практической части нашего исследования, анализируя ситуации дискомфортного общения. С нашей точки зрения, степень интенсивности переживания эмоции связана со степенью успешности и комфортности коммуникации: чем интенсивнее отрицательная эмоция, тем дискомфортнее общение. Понятие эмоции в данной работе связывается с понятием оценки и принимаем утверждение Е.М. Вольф, согласно которому во взаимоотношениях субъекта и объекта имеет место оценочность, или эмотивность, то есть субъективно положительное или отрицательное отношение к объекту, не зависящее от объективных характеристик данного объекта. Для нас важными являются утверждения В.И. Шаховского о вербальном и невербальном выражении эмоций, а также о том, что эмоции сопутствуют когнитивным процессам. Если в процессе устной межличностной коммуникации собеседники используют языковые средства актуализации коммуникативного дискомфорта только непосредственно в речи, то текст предоставляет возможность использовать языковые средства и для репрезентации невербальных проявлений этого феномена, а также его проявлений во внутренней речи персонажей.

В связи с тем, что эмоциональная и когнитивная деятельность человека, по мнению ряда авторитетных исследователей, тесно связаны, можно сделать вывод о том, что все коммуникативные барьеры отчасти являются психологическими. Осознание индивидом того, что для достижения своих коммуникативных целей ему необходимо преодолеть тот или иной барьер, связано с оценкой этого барьера и своих возможностей его преодоления. В частности, это имеет отношения к ситуациям информационного коммуникативного дискомфорта и тем ситуациям коммуникативного дискомфорта, связанного с непониманием, в которых адресат осознаёт свою несостоятельность верно интерпретировать содержание, которое сообщил ему адресант.

Несмотря на то, что коммуникативная компетенция признаётся средством, которое позволяет коммуниканту полностью реализовать свои коммуникативные намерения и ожидания, с нашей точки зрения, она не является залогом защищённости данного коммуниканта от дискомфорта. Причина этого в том, что коммуникант может выстроить чёткую стратегию своего поведения, но он не способен заставить собеседника говорить и вести себя так, как он бы этого хотел. Да, владение коммуникктивной компетенцией позволяет осуществлять успешную коммуникацию, но успешность коммуникации скорее относится к её результату, чем к форме её ведения, которая не обязательно приятна для всех участников общения.

Итак, после подготовки теоретическую базу нашего исследования, основными элементами которой стали понятия коммуникативной неудачи и коммуникативного дискомфорта, подразделённого нами на два типа, можно перейти к практической части исследования, в которой посредством филологического анализа постараемся выделить основные методы языковой репрезентации коммуникативного дискомфорта, или виды его лингвистических маркеров.

7. Исследование лингвистических механизмов актуализации коммуникативного дискомфорта

В качестве источника материала исследования для настоящей работы, как уже упоминалось во введении, были выбраны два современных британских романа: роман “The Queen and I”, написанный С. Таунсенд [Townsend 1992] и роман Дж. К. Роулинг “Harry Potter and the Sorcerer's Stone” [Rowling 1998]. Для того чтобы достичь цели данного исследования, а именно выявить средства языковой актуализации (маркеры) коммуникативного дискомфорта, нам потребовалось вычленить из этих текстов примеры, иллюстрирующие ситуации, в которых коммуниканты испытывают неудобство, возникшее у них во время общения друг с другом. В рамках нашей работы невозможно представить подробный анализ всего материала, поскольку, с одной стороны, он достаточно обширен, а с другой стороны, типы языковых средств, маркирующих коммуникативный дискомфорт, повторяются в различных примерах. В связи с этим в данной главе представлен подробный анализ только наиболее ярких и интересных примеров коммуникативно дискомфортных ситуаций работ, и на основе этого анализа выделяются соответствующие группы маркеров коммуникативного дискомфорта.

Теперь необходимо сказать несколько слов о том, почему в качестве источников примеров коммуникативно дискомфортных ситуаций были выбраны романы “The Queen and I” и “Harry Potter and the Sorcerer's Stone”. Основной причиной является то, что в обеих книгах коммуниканты являются представителями разных миров, чем обусловлены их многочисленные коммуникативные неудачи, а также неприязнь друг к другу и трудности в общении, связанные с его содержательной стороной. В романе “The Queen and I” Королева Великобритании становится жертвой свержения монархического государственного режима, вследствие чего оказывается выселенной вместе со всей своей семьёй (с мужем Филиппом, сыном Чарльзом, невесткой Дианой, дочерью Анной и другими) в местечко под названием Hell Close, населённое обыкновенными представителями рабочего класса. Британское общество характеризуется классовостью и низкой степенью проницаемости социальных границ, на чём и основывается комизм всего произведения. Однако комичность ситуаций, в которые попадают персонажи романа, не умаляет испытываемого ими коммуникативного дискомфорта и не снижает количества коммуникативных неудач. То, что кажется смешным читателю, герои книги переживают всерьёз. В романе “Harry Potter and the Sorcerer's Stone” заглавный герой тоже оказывается на границе двух миров. В первом мире, в котором он рос с года, волшебства нет и почти никто не знает о его существовании. Второй мир, в котором он родился и в который ему предстоит вернуться, - это мир волшебников. Возвращение в магический мир, где всё для него ново, сопряжено для Гарри Поттера с большим количеством коммуникативных неудач и ситуаций коммуникативного дискомфорта.

Два замечания, которые нам необходимо сделать, прежде чем приступить к анализу, касаются оформления примеров и использования словарей.

1. Все примеры, приводимые в настоящей работе, выделены курсивом, однако в тексте романа “The Queen and I” нам встретилось большое количество слов и выражений, также выделенных курсивом, и во многих случаях такое выделение, по нашему мнению, маркировало коммуникативный дискомфорт. Поэтому в примерах, использующихся в нашей работе, такие слова и выражения, наоборот, оформлены прямым жирным шрифтом, чтобы выделить их на фоне текста всего примера, оформленного курсивом. В тексте романа “Harry Potter and the Sorcerer's Stone” курсив встречается редко, и в примерах, отобранных из данной книги, его нет, поэтому прямой жирный шрифт в них не встречается. Маркеры коммуникативного дискомфорта, а также маркеры коммуникативных неудач в тексте всех примеров, приводимых в данной главе, дополнительно выделены нижним подчёркиванием.

2. Важным элементом филологического анализа стал анализ словарных дефиниций. Для этого был использован только один словарь, а именно “Longman Dictionary of Contemporary English Online” [LDCEO]. Поскольку в анализе достаточно часто используются словарные толкования, для экономии места дефиниции приводятся без ссылок на соответствующие им Интернет-страницы.

Однако самое важное замечание касается того, что в процессе анализа примеров нам удалось добавить к двум типам коммуникативного дискомфорта, о которых упоминалось в Главе I, ещё один тип. Этот тип был назван личностным коммуникативным дискомфортом. Его отличительной особенностью является то, что в его основе лежит эмотивность, то есть субъективное отношение к объекту оценки, в качестве которого выступает либо собеседник, либо сам коммуникант (то есть он субъективно оценивает себя). Иными словами, личностный коммуникативный дискомфорт - это неудобство, возникшее в процессе общения и вызванное либо неприязнью к личности собеседника и/или его поведению, либо отрицательным отношением к аспектам собственной личности коммуниканта. Несмотря на то, что данный вывод был сделан после того, как было проанализировано значительное количество примеров, нам представляется логичным упомянуть о выявленном типе коммуникативного дискомфорта не в выводах, а перед анализом, который представлен в тексте работы. Во-первых, данный тип дискомфорта встречается достаточно часто. Во-вторых, использование термина удобнее для интерпретации этой разновидности исследуемого нами феномена удобнее пользоваться термином, чем повторяющиеся описания дискомфорта, который отличается от тех видов, которые были выделены ранее в теоретической Главе I. В- третьих, упоминание о третьем типе коммуникативного дискомфорта на данном этапе облегчает интерпретацию изучаемого явления для читателя, поскольку авторы работы пришли к выводу о необходимости выделения личностного коммуникативного дискомфорта после анализа большого количества примеров, а читатель видит в основном результаты этого анализа.

Итак, после того, как сделаны необходимые замечания, можно приступить к анализу групп примеров ситуаций, в которых репрезентирован коммуникативный дискомфорт, связанный с непониманием, информационный коммуникативный дискомфорт и личностный коммуникативный дискомфорт. В следующем разделе будут представлены более сложные для интерпретации коммуникативного дискомфортные ситуации, и эта сложность связана либо с сочетанием разных типов коммуникативного дискомфорта в рамках одной ситуации, либо неоднозначностью при установлении типа коммуникативного дискомфорта.

7.1 Коммуникативный дискомфорт, связанный с непониманием

Напомним, что это неудобство в общении, которое обусловлено коммуникативной неудачей. Оно может испытываться и адресатом, и адресантом.

Первую коммуникативно дискомфортную ситуацию оказалось удобнее разбить на два примера.

Пример 1.

“Are you a Socialist, Wilf?” she asked.

Socialist? Wilf was alarmed. The word had become sort of mixed up with things Wilf didn't understand or hadn't experienced. Things like vegetarianism, treason and women's rights.

“No, no, I'm not a Socialist,” said Wilf. “I vote Labour, normal like.” [Townsend]

В примере 1 журналист Мэри Джейн задаёт представителю рабочего класса Уилфу вопросы, которые сбивают его с толку. Уилф претерпевает череду коммуникативных неудач, что отражено как в авторской речевой партии, так и в прямой речи самого персонажа. Первую коммуникативную неудачу отражает мысленный переспрос слова socialist, за которым следует фрагмент авторской речевой партии, который маркирует коммуникативный дискомфорт, связанный с непониманием. Актуализация дискомфорта происходит за счёт употребления прилагательного alarmed, которое в словаре определяется как “worried or frightened” и явственно сигнализирует об эмоциональном состоянии персонажа, которого оно характеризует. Следующее предложение, с нашей точки зрения, само по себе маркирует только коммуникативную неудачу: непонимание или незнание тесно, но не обязательно связано с неудобством в общении. Коммуникативная неудача актуализируется за счёт фразового глагола to mix up, который в одном из своих значений получает напрямую связанное с непониманием определение “to make the mistake of thinking that someone or something is another person or thing”, а также за счёт глаголов to understand и to experience, употреблённых в соответствующий временах в отрицательной форме. Однако ни одно из этих слов не сигнализирует о неловкости Уилфа, которая бы являлась следствием непонимания и незнания (если бы было употреблено изолированно). В данном предложении максимально эксплицитно выражена коммуникативная неудача, но не сам коммуникативный дискомфорт.

Далее приводится фрагмент прямой речи Уилфа, в которой актуализируется именно его дискомфорт. С нашей точки зрения, в этом фрагменте задействована совокупность языковых средств. Во-первых, можно видеть три отрицания подряд, и, несмотря на то, что они очень краткие, такой повтор кажется нам достаточно экспрессивным, вследствие чего, вероятно, можно говорить о применении здесь эмфатического синтаксиса. Во-вторых, в оригинале слово socialist в данном предложении выделено курсивом, а поскольку это прямая речь, то можно с высокой степенью уверенности говорить об эмфатическом интонационном оформлении и этого слова, и всего предложения. В-третьих, на фоне данного выделения слово Labour, употреблённое в следующем предложении, звучит как противопоставление слову Socialist, а прилагательное normal, само по себе нейтральное, в сочетании с предлогом like также становится эмфатическим и актуализирует расстановку Уилфом понятий Labour и Socialist по шкале «хорошо-плохо».