Несобственно-прямая речь и несобственно-авторское повествование

''Ребят в клубе было мало, больше девчат, и девчата показались Никите и Илюше прекрасными'' - это чистое повествование нарратора. Следующие слова: ''какие-то синеглазые, в веснушках, крепкие и веселые'' - уже отражают сознание персонажей. Эмоционально окрашенная лексика следующей части абзаца: нарочито скромно, -- руки в карманы, -- мелким шагом, округлил, выкатил глаза - указывает на внимательного и пристрастного наблюдателя, которым и является Никита: ''Как рассеянно сразу заулыбался Илюша, как нарочито скромно, чуть сутулясь -- руки в карманы, -- мелким шагом пошел в угол, как бы говоря: «Не беспокойтесь, что вы!», как округлил, выкатил глаза и как стал сразу оглядывать девчат!''. Характер этой части текста кардинально отличается от нейтрального спокойного тона нарратора, который ведёт весь рассказ. Весь рассказ не даёт ни одного места, где нарратор комментировал бы внешность, поступки или слова персонажей. В рассказе нет ни одного примера описания внутреннего действия, происходящего в сознании Илюши. Указанные субъективные оценочные суждения принадлежат одному Никите, тому, кто Илюшу знает дольше и лучше всех присутствующих. В следующей фразе: ''И Никита тоже заволновался, понюхал...'' право на голос вернулось к нарратору, но потом во фразах ''и допотопные, каких больше нигде не играют, кроме как в глухих деревнях, вальсы и польки на баяне, и топоток ног, и крыльцо потом, шум и возню ребятишек в темных сенях'' голос Никиты снова ворвался в рамки повествования и одержал верх. Нарраторское описание состояния Никиты: ''и подобрался, закаменел некрасивым своим лицом и с привычной завистью подумал об Илюше, что опять тот выберет себе лучшую, а ему достанется какая-нибудь…''. После данного абзаца рассказ развертывается только с точки зрения Никиты. Нарратор уступил повествовательное пространство персонажу и только при необходимости сам представляет поведение фокализатора - Никиты. Но о среде, о всех событиях, обо всём окружающем и обо всех участвующих читатели узнают только через призму сознания Никиты. У Никиты, в противовес нарратору, отсутствует цель рассказывать о чём-то, показывать что-то или предъявлять что-нибудь читателям. Никита принимает информацию из окружающего мира и размышляет только над тем, что актуально для него самого. Так, безразличие к нему девушки вызвало у него неуверенность в себе и мысль о том, что он неудачник; болезнь старика вызвала у него сочувствие к этому человеку и его жене; он испытывал гнев, когда слышал шёпот Илюши с девушкой за перегородкой и неоднократно представлял, как будет вспоминать этот ночлег. Осмысление, осознание, переживание, страдание и желание героя проявлены самым естественным образом. Следя за тем, что испытывает этот персонаж, как переживает он разные обстоятельства данного периода времени, за невзрачной внешностью этого персонажа читатели понимают чувствительность, доброту и душевную силу Никиты. В рассказе нарратор не акцентирует своё субъективное отношение к персонажам, но отдав фокализацию Никите, нарратор выражает свою симпатию к данному герою, и привлекает симпатию читателей к нему.

В рассказе «Двое в декабре», в отличие от рассказа «Ночлег», всезнающий нарратор является собственно фокализатором. Нарратор с внешней, т.е. со своей точки зрения рассказывает историю молодого человека и девушки. В рассказе только в нескольких местах происходит переключение точки зрения нарратора на точку зрения персонажа. Это происходит, когда описываются чувства двух героев друг к другу. Например: ''…он останавливался, поджидая ее, а когда она догоняла и смотрела на него с каким-то укором, с каким-то необычным выражением''. Герой свёл всю рассеянность, грусть героини к усталости, поэтому выражение её лица показалось ему непонятным. Всеведущий нарратор знает больше, чем то, что знают друга о друге герои. Нарратор с помощью описания психологического состояния персонажа и формы монолога показывает воспоминания, переживания и настоящие мысли двух героев, что составляет контраст с их внешней речью. Нарратор и читатели в курсе причин поведения и размышлений персонажей, но сами персонажи рассказа взаимодействуют с непониманием позиций друг друга.

Следует отметить, что персонажи этого рассказа не имеют имени. «он» и «она», «они» -так обозначены эти персонажи. Возможно несколько предположений этой безымённости. Нарратор не хотел, чтобы у читателя появлялись ассоциации, связывающие имена его персонажей с другими, носящими те же имена. Нарратор хотел представить отношения между двумя декабрьскими персонажами как типические между многими людьми этого возраста. Нарратор хотел подчеркнуть абсолютную независимость переживаемого его персонажами от имени и места. Нарратор хотел показать чувство, ощущение, испытываемые персонажем в их абсолютной чистоте, несоотнесённости с пережитым когда-то во времени другими персонажами, носящими такие же имена. Нарратор не хотел, чтобы у читателя возникали хотя бы малейшие ассоциации его персонажа с именем, которое носил когда-то уже созданный персонаж, имевший определённую судьбу и проживший определённую жизнь. Нарратор не хотел, чтобы имя его персонажа вызывало те или иные дополнительные эмоциональные ассоциации, которые могут быть вызваны определёнными морфологическими элементами - уменьшительным суффиксом, например, или ритмическим рисунком имени. Ведь «говорит» имя и ассоциациями, которые ведут к тёзкам героев в литературе, истории, мифологии», а «сюжетные судьбы персонажей часто предопределены выбранным для него именем» [Тименчик 1992: 25-27]. Нарратор не даёт двоим в декабре имён. Это понятно, когда имени не имеют эпизодические персонажи в большом произведении: «Иное значение, может быть, имеет отсутствие имени у действующих лиц небольших рассказов и повестей. Здесь наделение именем персонажей или отсутствие имени может выступать как приём композиции, как своего рода удельный весь персонажей» [Фужерон 2010:140]. Можно предположить, что всезнающий нарратор не дал имён двоим в декабре именно для того, чтобы без ненужных ассоциаций, в чистом виде представить состояние человека, когда отношения между людьми строятся исходя не из слов, а из возможно более глубокого знания и понимания другого человека, которое даётся наблюдением, вниманием, продумыванием и затем очень важным для отношений людей - пониманием.

2.1.2 Типы и особенности НПР в рассказах «Двое в декабре» и «Ночлег»

Единство нескольких положений в рассказах «Ночлег» и «Двое в декабре» позволяет нам сделать определённые выводы путем сопоставления данных двух произведений:

Первое. В каждом из рассказов - два главных персонажа: пара молодых влюблённых, связанных продолжительным общением; два друга, одного возраста, одной будущей профессии, с одинаковыми привязанностями и привычками.

Второе. Персонажей обоих рассказов объединяет общая психологическая составляющая. Каждый из пары влюблённых в рассказе «Двое в декабре» по-разному относится к характеру сложившихся между ними отношений, каждый по-своему видит то будущее, которое возможно у них. У каждого из двух друзей из рассказа «Ночлег», несмотря на тесную дружбу и на практически постоянное общение, разные характеры, разное отношение к окружающему. По-разному складываются их отношения со встречающимися им девушками: к одному из них девушки с первой же минуты встречи будто сами идут; другой испытывает неловкость при встрече с девушкой и в результате всегда остаётся один. Первый из друзей чаще всего обращён только на себя. Второй - видит и вбирает в себя и молодых, с кем он встречается, но он понимает также и отвечает внутренним чувством на несчастье и безрадостность существования стариков, у которых друзья остановились на ночлег.

Третье. Для поведения обеих пар характерно то, что ни одна из сторон в них не выражает в откровенных открытых разговорах того, что может не только испортить их личные или дружеские отношения, но что может разрушить их. Персонажи обоих рассказов не могут, не умеют или не хотят открыто сказать о том, что они испытывают. Может быть, они не понимают, что это важно для продолжения отношений. В обоих рассказах такой характер отношений выражают несобственно-прямая речь и несобственно-авторское повествование. Размышления и оценки персонажа, его сомнения, раздражение или непонимание не выражены в прямой речи, в открытом диалоге. В данном случае можно говорить о том, что НПР передаёт не только внутреннюю, но и внешнюю речь персонажа, которую на линии повествования персонаж не произнёс, но которая является важной для раскрытия либо какой-то сюжетной линии, либо какой-то черты персонажа [Сысоева, 2004].

«В 60-е годы в художественный мир Ю. Казакова вошёл и навсегда поселился герой с растревоженной душой. Но тревога у него какая-то особая, её нельзя определить ни в социальных, ни в нравственных категориях. Это какая-то смутная, невыразимая тревога, некое смутное состояние души» [Лейдерман, 2001]. Никита в рассказе «Ночлег» и пара молодых влюблённых - типичные персонажи с такой «растревоженной душой». Это молодые люди, представления о жизни и понимание окружающего у которых ещё нельзя назвать установившимся. Открывать этот тайный внутренний мир персонажей, и таким образом представлять каждого персонажа более полно писателю с его постоянным вниманием к душевным движениям человека [Казаков, 1979] помогает НПР. Вследствие разных авторского замыслов и позиции нарратора, в данных двух рассказах господствуют НПР разного типа.

В рассказе «Ночлег» найдены три случая НПР обычного типа, один случай несобственно-прямого монолога и шесть случаев смешанного тип. Фокализация фиксируется только на одного персонажа - Никиту, и это определило то, что все НПР принадлежат одному Никите. Все НПР смешанного типа отражают зыбкость и движение эмоционального состояния данного персонажа:

1) «... (Никита) сразу вспомнил редкие и давние свои вечера в таких же клубах и неизменный грубоватый и в то же время многое обещающий вопрос «Разрешите?», и допотопные, каких больше нигде не играют, кроме как в глухих деревнях, вальсы и польки на баяне, и топоток ног, и крыльцо потом, шум и возню ребятишек в темных сенях -- и подобрался, закаменел некрасивым своим лицом и с привычной завистью подумал об Илюше, что опять тот выберет себе лучшую, а ему достанется какая-нибудь…»

Повествование нарратора о воспоминаниях у Никиты до тёмного курсива превратилось в шёпот про себя. Лексические единицы разговорного характера -''допотопные'', ''топоток ног'', ''шум и возню ребятишек'' - отражают личное отношение Никиты к сельскому балу. Когда Никита «закаменел некрасивым своим лицом», то это уже не голос Никиты, а заново всплывший голос нарратора.

2) «...и как-то уютнее, милее стало в клубе, и музыка лучше, и грустно как-то было, хорошо и жалко, что один вечер только у них, и Никита думал, что всегда, всегда так - один вечер, одна ночь, а жалко, и уже больше ничего похожего не будет, вернее, похожее будет, а вот точно такого никогда уже не будет, и это помнится потом долго. Ax, как жалко! »

В выделяемой курсивом НПР наблюдается процесс усиления голоса персонажа. Голос персонажа вырывается из рамок логической косвенной речи, и в конце становится совершенно самостоятельным: Ах, как жалко!

3) «И он стал думать что-то очень хорошее про себя, как он кого-нибудь встретит, и тогда будет не то что здесь, а это так - бодяга, а не любовь, сука этот Илюшка, подонок!»

В данном фрагменте голос Никиты резко перебивает повествование нарратора, непосредственно отражает его возмущение и отрицательные отношения к поступку друга.

Рассказ «Двое в декабре» ведётся с внешней точки зрения, право на голос остается у всезнающего нарратора от начала до конца. Но с однотонностью повествования сложно избежать однообразности и вялости текста, поэтому нарратор местами даёт персонажам возможность высказаться, но при этом держит контроль над распределением этих голосов.

В рассказе «Двое в декабре» найдены два случая НПР обычного типа, 1 -смешанного типа и шесть случаев несобственно-прямого монолога. НПР в рассказе чаще всего проявляется в форме несобственно-прямого монолога, вступающего как отдельный целый абзац в течение воспоминаний и мыслей персонажей. Нарратор не представляет образ персонажей с фасадной стороны, а с помощью НПР представляет их в размышлениях самих персонажей.

«Кончилась тяжелая пора ссор, ревности, подозрений, недоверия, внезапных телефонных звонков и молчания по телефону, когда слышишь только дыхание, и от этого больно делается сердцу. Слава богу, это все прошло, и теперь другое - покойное, доверчивое и нежное чувство, вот что теперь!»

«И как вообще все прекрасно: какая зима, какая радость, что у него есть теперь кого любить...О, как это здорово, уж он-то знает: сколько вечеров он провел дома один, когда у него не было ее, или бесцельно слонялся по улицам с приятелем, философствовал...Он даже стихи сочинял, и они тогда нравились приятелю, потому что у него тоже никого не было. А теперь приятель женился…»

«Он думал, как странно устроен человек. Что вот он юрист и ему уже тридцать лет, а ничего особенного он не совершил, ничего не изобрел...Наоборот, он теперь доволен и покоен и живет нормально, как если бы добился всего, о чем ему мечталось.»

Первые три фрагмента НПР являются размышлением и воспоминаниями героя. Персонаж оглянулся на своё прошлое, на свои одинокие, бездельные годы молодости, и сравнил их с сегодняшними днями - ни одна мечта не сбылась, никакая слава не достигнута, но он доволен своей жизнью и чувствует себя счастливым. Из данных НПР мы можем извлечь сведения о личности и характере этого персонажа: он юрист, ему тридцать лет, он человек спокойный, не амбициозный и всегда довольный своим положением.

Следующий момент, где НПР плотно распределены, уже в конце рассказа. До этого в отношениях героя и героини уже появилась трещина. НПР героя и героини составляют «скрытый диалог» и являются ключом к пониманию их внешне выраженного поведения:

«Отчего ей сегодня стало вдруг так тяжело и несчастливо? Она и сама не знала. Она чувствовала только, что пора первой любви прошла, а теперь наступает что-то новое и прежняя жизнь ей стала неинтересна. Ей надоело быть никем перед его родителями, дядями и тетками, перед его друзьями и своими подругами, она хотела стать женой и матерью, а он не видит этого и вполне счастлив так. Но и смертельно жалко было первого тревожного времени их любви, когда было все так неясно и неопределенно, зато незнакомо, горячо и полно ощущением новизны.»

«Что ж! Первая молодость прошла, то время, когда все кажется простым и необязательным - дом, жена, семья и тому подобное, время это миновало, уже тридцать, и что в чувстве, когда знаешь, что вот она рядом с тобой, и она хороша, и все такое, а ты можешь ее всегда оставить, чтобы так же быть с другой, потому что ты свободен, - в этом чувстве. Собственно, нет никакой отрады. »

Из сопоставляемых монологов ясно, что недоразумение между молодыми людьми заключается в расхождении между ними в понимании цели жизни. Герой - человек неприхотливый, всегда доволен своим положением, в тридцать лет он ещё не распланировал своё будущее; а героиня уже мечтает о семье, хочет стать женой и матерью.

В рассказе «Ночлег» НПР больше представлена в форме третьего - смешанного - типа, который часто пересекается с прямой, косвенной речью, и нередко бывает трудно отличим от последних. НПР смешанного типа отражает зыбкость и движение мысли, зыбкость и резкий эмоциональный поворот в сознании или поведении Никиты. Фокализация фиксируется только на одном персонаже - Никите. Это определило то обстоятельство, что все НПР принадлежат одному Никите. Никита как актер на сцене, на которого все время направлен яркий сноп лучей, освещающий его изнутри и снаружи. Среда, все события и всё окружающее, размышления и переживания отражены только через призму сознания Никиты. Поэтому НПР в рассказе «Ночлег» носит характер субъективности, сильной эмоциональности и имеет явную стилистическую окраску, выражающуюся в лексике, а также отличается от повествования нарратора особенностями, характерными только для Никиты. Это уменьшительные суффиксы, просторечие, вульгаризмы.

В рассказе «Двое в декабре» НПР чаще всего проявляется в форме несобственно-прямого монолога, который выступает как целый отдельный абзац с описанием психологической мотивации и внешне проявленного поведения персонажей. НПР героя и героини стилистически не выделяются из повествовательной ткани, будучи в довольно большой степени обработанной нарратором и характеризующиеся с одной стороны, логичностью в показе состояния персонажей, с другой стороны - нейтральностью в способе представления. Отсутствует любой признак пристрастности или оценочного суждения по отношению к тому или другому персонажу. Признаками рассматриваемой формы являются, главным образом, тема, указательные системы, союзы, модальность (наклонение, интонация, модальные слова).

Темой НПР героя и героини являются вспоминания о прошлом, суждения, осмысление своего нынешнего состояния, актуальной для себя в данный момент проблемы и эмоционального состояния. Хронотопические дейктики «вот», «теперь», «это», «сегодня», «завтра», «там» указывают на занимаемое персонажем, а не нарратором пространство и проживаемое персонажем, а не нарратором время. Союзы «а», «зато», «но» указывает логику, и - движение эмоций персонажей. Например:

«...она хотела стать женой и матерью, а он не видит этого и вполне счастлив так. Но и смертельно жалко было первого тревожного времени их любви, когда было все так неясно и неопределенно, зато незнакомо, горячо и полно ощущением новизны.»

Модальность НПР проявляется в наклонении - главным образом в форме сослагательного, в интонации - восклицательной, вопросительной, а также в модальных словах (пожалуй, может быть, должен быть, будто бы, наверное). Например:

«А главное - она, такая неожиданная, будто бы совсем незнакомая и в то же время любимая, близкая. Какое было счастье, и еще, наверное, не такое будет, только бы не было войны!»

2.2.3 Функции НАП и НПР в рассказах «Двое в декабре» и «Ночлег»

Персонажи в рассказах «Двое в декабре» и «Ночлег» в силу разных причин не могут, не хотят открыто сказать о том, что они испытывают. Настоящие чувства их не выражены в прямой речи, в открытом диалоге, что предопределяет использование НПР. НПР в данных двух рассказах вызваны разными причинами и выполняют разные функции.

Функции НПР в рассказе «Двое в декабре»:

1. Представление персонажей, их личности, прошлого и настоящего посредством репрезентации воспоминаний персонажей.

2. Передача внутренней речи и душевного состояния, раскрытие индивидуальных особенностей героя и героини, которые не выражаются ими во внешней речи.

3. Составление «скрытого диалога» между героем и героиней. Именно из НПР читателям ясно: одна огорчается, другой не понимает причину; одна уже мечтает стать женой и матерью, а другой пока всем доволен. НПР - не высказанные вслух слова, составляет полный контракт внешней речи обоих персонажей.

Функции НПР в рассказе «Ночлег»:

1. Глубокое раскрытие внутреннего состояния персонажа, представление его образа самых важных характерологических черт. Через НПР передаются чувствительность, доброта и душевная сила данного персонажа, которые прячутся за неуверенным поведением и невзрачной внешностью.

2. Сближение дистанции читателя и героя.

3. Выражение симпатии к персонажу и привлечение к нему симпатии читателей. В рассказе нарратор не акцентирует свое субъективное отношение к персонажам, но отдав право подавать голос Никите, открыв его внутренний мир, нарратор демонстрирует свое расположение к данному персонажу.

2.2 Специфика образа нарратора и точки зрения в рассказах «Арктур - гончий пёс» и «Тэдди» как основа использования НПР и НАП

Повести «Арктур - гончий пёс» и «Тэдди» были написаны в начале писательского пути Юрия Казакова. Самым важным в жизни писателя стала «внутренняя биография». Казаков утверждал, что «человек с богатой внутренней биографией, -- может возвыситься до выражения эпохи в своем творчестве, прожив в то же время жизнь, бедную внешними событиями» [Кузьмичев, 2012:6]. О важности и интересности «второй жизни» писал М.М. Пришвин, которому Ю. Казаков посвятил рассказ «Арктур - гончий пёс»: «Метод писания, выработанный мной, можно выразить так: я ищу в жизни видимой отражения или соответствия непонятной и неведомой жизни моей собственной души» /там же/.

В начале рассказа «Арктур - гончий пёс» [Казаков 2012: 221-253] повествование ведёт не известный читателю нарратор. Это не всеведущий нарратор. Он сам получил информацию о будущем главном персонаже опосредованно: «Говорили, что он приплыл на льдине в весеннее половодье». Можно подумать, что повествование будет вести недиегетический нарратор.

Когда в начале второй главы появляется нарратор-персонаж, который говорит: «В то лето я жил в маленьком северном городе» - становится понятно, что нарратор этого повествования диегетический. Он нарушил временную последовательность изложения истории. Первое предложение было написано им же, но стало понятным, что время, когда повествователь впервые услышал о будущем главном персонаже и время написания о нём отделяет какой-то временной промежуток: повествователь в своём авторском сейчас вспоминает о том, что было в прошлом, в то лето. Из своего авторского сейчас - времени написания рассказа - повествователь сообщает: «Я жил в городе уже две недели…Однажды в городе появился ещё один обитатель…». Сообщается, каким образом будущий главный персонаж рассказа появился у доктора - того, с кем повествователь был знаком давно. И только в третьей главе состоялось начало собственно повествования, когда повествователь предстал в роли диегетического нарратора, который стал участником повествуемой истории: «В скором времени я получил возможность поближе познакомиться с жизнью Арктура и узнал много любопытного. Мне кажется теперь, что он как-то ощущал свою неполноценность». Временное сочетание в скором времени относится к линии повествования: вскоре после того, как необычный персонаж появился в городе. Лексема теперь в одном из значений -`в данный период` - акцентирует сопоставление данного периода с прошлым [Мельчук, 1995:66, 72] и указывает на настоящее времени написания рассказа, то есть на реальное будущее по отношению к происходившему в небольшом северном городке. Таким образом, можно говорить, что с самого начала нарратор проявил сложное отношение со временами: в самом начале - это прошедшее по отношение к линии повествования: Говорили, что он приплыл на льдине… ; затем - прошедшее по отношению к прошедшему начала повествования: «Он родился, как и все щенки, слепым, был тотчас же облизан матерою и положен поближе к тёплому животу…Скоро всё кончилось…, раздавалось только сопенье, чмоканье и тяжёлое дыхание матери. Так началась их жизнь»; затем дейктическим в то лето как сопоставление того прошедшего с будущим для него написания рассказа; снова прошедшее - как время до знакомства с главным персонажем рассказа: «Это был необычный город…Однажды в доме появился ещё один обитатель» и затем - переход к событиям самого повествования, относящихся к прошлому по отношению к сейчас времени написания рассказа: «В скором времени я получил возможность поближе познакомится с жизнью Арктура и узнал много любопытного».

Читатель, наконец, тоже видит того пса, которого видел нарратор и описал с нескрываемой любовью: «Он был силён и велик для своего возраста, но во всех движениях его сквозили неуверенность и напряжённость. И ещё, морде его и всему телу была свойственна сконфуженная вопросительность». Здесь перед читателем не слепое и дикое существо. Здесь знающее себя, понимающее своё состояние животное. На линии повествования нарратор только смотрел на этого пса. Когда прошло время, нарратор описал, как этот трагически одинокий пёс сумел воплотить в своей жизни то, для чего был рождён.

Некоторые исследователи относят рассказ «Арктур - гончий пёс» к «эпическому роду литературы, хотя и с сильным лирическим звучанием, объясняя это обстоятельство тем, что в подобных текстах «повествуется о событиях в жизни людей, как правило, уже совершившихся во времени, прямо не связанных с автором, а если и связанных…, то имеющих самостоятельное, независимое от судьбы автора значение» [Емельянов, 2014:4].

Таким образом, нарратор в рассказе «Арктур - гончий пёс», не закреплён в какой-то одной временной точке повествования. Это может указывать не на стабильное и однозначное отношение нарратора к тому, о чём он рассказывает, а на протяжённое во времени. Эта длительность во времени дала возможность нарратору лучше понять фигуру его необычного персонажа. Нарратор в рассказе не является главной фигурой повествования. В первых абзацах его положение можно назвать положением непричастного нарратора, повествующего о том, о чём говорят. Однако, в большей части пространства повествования он существует как субъект. Эта позиция особенно важна в ситуации выяснения причин гибели Арктура. Именно нарратор узнал это, выступив одним из главных персонажей. Фигурирует он в повествовании и как объект, в роли второстепенного персонажа, когда он является участником нескольких эпизодов повествования и становится частью повествования, также выступая в качестве одного из типов диегетического нарратора [Шмид 2008- 82, 91].

В рассказе «Тэдди» [Казаков 2012: 171-220] нарратор является недиегетическим. Он повествует только о других фигурах: о Тэдди, о служителе цирка, о людях, которых встретил Тэдди и которые изменили его существование, об обитателях леса. В тексте этого рассказа отсутствует форма первого или третьего лица. Нарратор этого рассказа - всезнающий, который «описывает внутреннее состояние персонажей, пренебрегая тем, что они недоступны внешнему наблюдателю» [Падучева, 1996:205]. В рассказе «Арктур - гончий пёс» позиция нарратора будто удваивает главного персонажа: он представлен и остранённо, но дан также в наблюдении диегетического нарратора, который находился на одной временной и пространственной линии с описываемым псом. В рассказе «Тэдди» нарратор оказывается на одной временной плоскости с персонажем. Но первое предложение рассказа своей синтаксической структурой указывает на то, что нарратору как будто известен тот, о ком он хочет рассказать. Наверное, нарратор знает нескольких медведей: У других зверей тоже были имена…». Но из этих других повествователь выбирает одного - большого бурого, об имени которого он сообщает в первом предложении рассказа: Большого бурого медведя звали Тэдди.

2.2.2 Специфика проявления НПР и НАП в предъявлении в текстах рассказов одного из главных понятий нарративности - события

Один из признаков нарративного текста состоит в том, чтобы персонаж встретился в повествовании с событием, которое бы радикально изменило его судьбу или характер. Это должно быть свершившееся неслыханное событие или такое событие, в результате которого персонаж перемещается «через границу семантического поля» или значительно уклоняется от нормы, или производит «пересечение запрещающей границы» [Шмид, 2008:22]. Другие исследователи считают, что событие - это факт, который «отличается от всех прочих, не реализовавшихся в данный момент возможностей» [Крижовецкая, 2008: 56].

Отмечая, что граница, которую пересекает персонаж нарративного текста «может быть, как топографической, так и прагматической, этической, психологической или познавательной», В. Шмид уточняет характер этого нарушающего норму акта: «событие заключается в…отклонении от законного, нормативного в данном мире». В событии происходит нарушение тех правил, которые необходимы для сохранения порядка и устройства этого мира [ШмидЈ¬там же]

В рассказе «Арктур - гончий пёс» нарушение границы происходит на глазах у нарратора: «Случилось это так. Я пошёл утром в лес посмотреть на прощальные вспышки лета…За мною увязался Арктур. Несколько раз я прогонял его. Он садился в отдалении, немного пережидал и снова бежал за мной. Скоро мне надоело его непонятное упорство, и я перестал обращать на него внимание.

Лес ошеломил Арктура. Там, в городе, всё ему было знакомо. Там были деревянные тротуары, широкие мостовые, доски на берегу реки, гладкие тропинки. Здесь же со всех сторон подступили вдруг к нему незнакомые предметы: высокая, жестковатая уже трава, колючие кусты, гнилые пни, поваленные деревья, упругие молодые ёлочки, шуршащие опавшие листья. Со всех сторон его что-то трогало, кололо, задевало, будто сговорилось прогнать из леса.

И потом - запахи, запахи! Сколько их, незнакомых, страшных, слабых и сильных, значения которых он не знал! И Арктур, натыкаясь на все эти пахучие, шелестящие, потрескивающие, колючие предметы, вздрагивал, фукал носом и жался к моим ногам. Он был растерян и напуган».

Места, где жил Арктур, описывает контрастная лексика. То, что знакомо ему по прежней жизни, описано прилагательными, имеющими положительную коннотацию: деревянные тротуары, широкие мостовые, доски на берегу реки, гладкие тропинки. Это описание поверхностей, которые не могут причинить вреда, они приятны при касании к ней лапами. В лесу Арктур ступил в другое пространство: чужое, новое, не знакомое прежде, враждебное. Поверхность этого пространства представлена лексикой противоположной семантики: там высокая, жестковатая уже трава, колючие кусты, гнилые пни, поваленные деревья. Всё это трогало, кололо, задевало Арктура, и он вздрагивал, фукал носом и жался к ногам повествователя.

Когда Арктур «переходил» границу своей прежней жизни, рядом с Арктуром был нарратор. То, что происходило в это время с его персонажем, очень удивило повествователя. Но нарратор понял это состояние и стал успокаивать собаку. Это несобственно - прямой монолог. Он обращён повествователем к тому, кто не сможет ему ответить: «-Ах, Арктур! - тихонько говорил я ему. - Бедный ты пёс! Не знаешь ты, что на свете есть яркое солнце, не знаешь, какие зелёные по утрам деревья и кусты и как сильно блестит роса на траве; не знаешь, что вокруг нас полно цветов - белых, жёлтых, голубых и красных - и что среди седых елей и желтеющей листвы так нежно краснеют гроздья рябины и ягоды шиповника. Если бы ты видел по ночам луну и звёзды, ты, может быть, с удовольствием полаял бы на них. Откуда тебе знать, что лошади, и собаки, и кошки - все разных цветов, что заборы бывают коричневыми, и зелёными, и просто серыми, и как сильно блестят стёкла окон при закате, каким огненным морем разливается тогда река! Если бы ты был нормальным, здоровым псом, то хозяином твоим был бы охотник. Ты слушал бы тогда по утрам могучую песнь рога и дикие голоса, какими никогда не кричат обыкновенные люди. Ты гнал бы тогда зверя, захлёбываясь лаем, не помня себя, и этим неистовым бегом по горячему следу ты служил бы своему владыке». Этот монолог показывает, что нарратор совершенно понимает внутреннее состояние своего необычного персонажа, потому что слепой пёс «мало-помалу успокаивался». В этом монологе нарратор высказывает то, чего никогда не сможет сделать Арктур. Перечисление этих невозможных действий начинаются сочетаниями, которые повторяются: не знаешь, что; откуда тебе знать; если бы ты видел, то; если бы ты был нормальным псом; ты слушал бы; ты гнал бы; ты служил бы и создают впечатление происходящего разговора. В реальной полноте эти возможности для Арктура оказываются так и не реализованными. Но слепой пёс перешёл установленные для него судьбой границы существования.

Главный персонаж рассказа «Тэдди» совершил свой переход границы прежнего существования один. Об этом переходе рассказал всезнающий нарратор, персонификации которого в тексте рассказа нет:

«Сунув в клетку Тэдди немного варёной картошки, хлеба и тазик с овсянкой, служитель отвлёкся на секунду чем-то и ушёл, позабыв запереть клетку.