Понятие и политико-правовое значение суверенитета

С конца XVIII века «нация» начинает ставить общие политические задачи и даёт жизнь национальному государству, где гарантирует права всех, кто принадлежит к нему. Нация становится единственным легитимным источником власти, и лишь принадлежа к ней, можно пользоваться правами и свободами гражданина. Свобода теперь относится к компетенции общества, независимость которого отстаивается не руками наёмников, а кровью «сынов нации». То, что апелляция к революционной солидарности нации была не только абстрактной конструкцией, но и оружием в политической борьбе, инструментом успешной мобилизации масс, показывают военные успехи французской революционной армии.

Идея национального суверенитета по французской модели не воспринимается однозначно во французской юридической и политической науке. Например, современные учёные А. Демишель, Ф. Демишель, М. Пикемаль [721, с. 9-10] такое «правление от имени народа» критикуют достаточно жёстко.

Они пишут о том, что авторы конституций ограниченных монархий и разного рода республик избрали термин «национальный суверенитет» лишь для того, чтобы избежать употребления ясного и чёткого термина «народный суверенитет». Нюанс этот важен и не сводится, по их мнению, к простой игре слов. Если суверенитет принадлежит народу, то все граждане, в своей совокупности его составляющие, обладают частью этого суверенитета, что предполагает всеобщее избирательное право. Если же сувереном является Нация - абстрактное юридическое лицо, чьё существование не зависит от составляющих его индивидов - то Нация может по своему усмотрению доверить определённому кругу лиц право избирать национальное представительство, другими словами, становится юридически возможным введение ограниченного избирательного права.

Понятие национального суверенитета, таким образом, «представляло собой теоретический барьер, возведённый против всеобщего избирательного права. Тем не менее и это понятие имело исторически прогрессивное значение. Оно позволило вернуть суверенитет социальным коллективам и тем самым опровергнуть господствующую при старом режиме доктрину, согласно которой источником суверенитета являлась некая внешняя власть и он вверялся одному человеку (монарх божьей милостью). Основным условием демократии стало следующее: коллектив не может управлять собой, если он сам не обладает суверенитетом» [721, с. 10].

Необходимо здесь уточнить, что Французская Конституция 1791 г. была всё же основана на существенном компромиссе между властью демократического происхождения - законодательным собранием и монархической властью, держащей в руках исполнительную власть. По замечанию французского исследователя О. Бо, «самое чёткое конституционное выражение этой сделки состоит в сходной квалификации этих двух органов, которые оба именуются «представителями нации» (Раздел III, введ.; ст. 3). Но принимая такую квалификацию, нужно одновременно признать, что речь идёт о двух различных представительствах: представительство короля сверху (монархическая законность) и представительство собрания «снизу» (демократическая законность). Такая первоначально заложенная двойственность привела к взрыву при противостоянии короля собранию» [82, с. 23].

Как известно из истории, с 20 сентября 1792 г. по 23 июня 1793 г. Франция переживала переходный период, когда действовали только исключительные положения. Страной управляет национальный конвент, пришедший на смену законодательному собранию. И вот здесь уже говорят о «правлении конвента», чтобы охарактеризовать эту форму диктатуры, при которой собрание монополизирует всю власть.

Впоследствии, как показал ход исторических событий, «суверенитет нации» сходит на нет. В частности, Конституция 22 августа 1795 г. восстанавливает избирательный ценз, отменённый декретами от 20 сентября 1793 г. Чтобы быть гражданином (гражданином-избирателем), уточняется в ст. 8, нужно, например, оплачивать «прямой земельный или личный сбор», если только человек не является борцом за «установление Республики» (статья 9).

После захвата власти Бонапартом в результате переворота 9 ноября 1799г. и конца Директории идея «национального суверенитета» получает новое прочтение. В знаменитом обращении к французам от 24 фримера в целях принятия Конституционного проекта подтверждается приверженность идее «национального суверенитета», но в этом вопросе произошёл разрыв с революционной традицией. Хотя, как и его предшественники, Бонапарт согласен с принципом суверенитета народа вопреки монархическому правлению, он отходит в основополагающем моменте - представительство этого суверенного народа. Ведь революционная традиция предоставляла монополию представительства собранию, а Наполеон считал себя единственным представителем нации.

Согласно статье 1 сенатус-консульта от 28 флореаля XII (о создании империи) «правление Республикой доверяется императору, получающему титул императора французов». Иначе говоря, правительство, главой которого Наполеон являлся, представляет нацию. О. Бо приводит весьма показательное свидетельство самого Наполеона, так сформулировавшего свою доктрину представительства: «первый представитель нации - император. Если бы имелся представительный (законодательный) корпус, то он был бы суверенным. Представителями были Учредительное собрание, Конвент, даже избирательный корпус. Отсюда все наши беды. Представлять нацию перед императором - химерная и преступная претензия» [82, с. 27]. Несомненно, уверен учёный, такая концепция представительства предполагает, что народ, теоретически являющийся сувереном, ограничивается возложением своего доверия на фактического суверена, своего руководителя, который в лице Бонапарта последовательно был первым консулом, пожизненным консулом и императором.

В такой ситуации народ - избирательный корпус были низведены до второстепенной роли назначения уполномоченных их представлять. Аббат Сийес сказал так: «Доверие идёт снизу, а власть идёт сверху». Конечным результатом наполеоновских конституций стало фактическое безвластие представителей, отныне «отрезанных» от народа. Эпоха Бонапартизма и эйфории военных побед закончилась, как известно, низложением генерала-императора (декрет Сената о лишении полномочий от 3 апреля 1814г.) и возрождением монархии, для которой основной конституционный принцип - это суверенитет короля.

Подводя итог противоречию, подрывавшему наполеоновский режим, О. Бо приходит к выводу [82, с. 29], что данное авторитарное правление разрывалось между двумя противоположными видами законности. При рождении этого режима его основатель ясно ссылается на революционное наследие и суверенитет народа. Представительство идёт снизу. Но по мере эволюции в сторону всё более «персонализированного» режима обнаруживается явное сползание к монархии. Провозглашение наследственной империи указывало на рождение новой трансцендентной легитимности, полностью противоречащей первоначальной демократической легитимности.

Краткий экскурс в европейскую историю демонстрирует нам, как под воздействием политических причин и обстоятельств происходили метаморфозы с теорией и практикой «национального суверенитета» по его французской модели, формировался и корректировался образ нации-суверена. Но факт остаётся фактом, что многие европейские народы (в том числе Речи Посполитой) очень многое черпали из французского опыта, который становится своеобразной осью, вокруг которой вилась вся конституционная мысль XIX века (справедливости ради сюда не отнесём английский опыт, который, судя по всему, является успешно найденным противовесом французским событиям, т. к. благодаря парламентскому режиму демократический переход осуществился без революции).

Действующая Французская Конституция торжественно провозглашает свою приверженность Правам Человека и принципам национального суверенитета, как они были определены Декларацией 1789 г., подтверждённой преамбулой Конституции 1946 г. Таков текст преамбулы (во Франции, в отличие от Беларуси, преамбула содержит нормативные положения) Конституции 1958 г., на основе которой строится конституционная защита прав и свобод. Как указывает Франсуа Люшер, «ныне оба термина - «суверенитет» и «национальный» - слиты в одно целое, и их трудно разъединить», «в Конституциях 1946 и 1958 гг. был осуществлён симбиоз понятийных категорий 1789 и 1793 гг., что нашло своё выражение в формуле «национальный суверенитет принадлежит народу», «нация, народ как собирательные понятия есть не что иное, как конструкции человеческого разума, точно так же как и верховенство граждан. То обстоятельство, что нация состоит из совокупности всех граждан и в то же время не отождествляет себя ни с одним доказательством того, что по своей сути нация лишь юридическая конструкция, порождённая человеческим интеллектом» [1181, с. 342].

Такая формулировка концепции нации позволяет говорить о ней как о политической категории, в то время как немецкая модель нации опирается на принципы этнического и языкового единства.

Представители последней понимали нацию как культурную общность людей, связанных одним языком, культурой, «духом». У них господствовало культурное понимание понятия «Volk», основанное на общем языке, общих обычаях и совместной истории. Иоганн Готфрид Гердер, Адельберт фон Шамиссо, Иоганн Готлиб Фихте были убеждены в цельности, древности и биологической природе наций. Язык рассматривался как мышление, развивавшееся лишь в социальной среде, а воплощённое в языке мышление представляло собой уникальную культурную особенность конкретной социальной группы, владевшей и иными этнографическими и культурными кодами. Отсюда делался вывод о том, что поскольку каждая нация уникальна, необходимо вернуть её в естественное состояние, отождествив культурную нацию с политической и добившись её национального самоопределения.

Например, И.-Г. Гердер [65] отождествлял нацию с народом, но не на основе политики, а на основе языка и поэзии, которые являются настоящими основаниями нации и народа. Язык - базовый элемент национального сознания, и именно благодаря ему общество цементируется, превращается в единый коммуникативный коллектив. Мир представлялся Гердеру огромным садом, в котором нации развиваются подобно растениям по особым, таинственным Божьим законам. Одна нация не обладает преимуществом перед другой, но каждая отличается от остальных. Каждому человеку суждено быть членом своего народа, с рождения принадлежать к нации, с которой он сохраняет всю свою жизнь благодаря родному языку. Нация существует, чтобы исполнить возложенную на неё историческую миссию, т. е. каждый народ имеет своё назначение в мировой истории (греки - для философии, римляне - для права).

Академические идеи Гердера имели не только научный, но и общественный резонанс. Например, И.-Г. Фихте свои «Речи к немецкой нации» заканчивает призывом ко всем немцам (цит. по В. Булгакову [26, с. 80]: «…если вы исчезните, то исчезнет всё человечество без надежды на будущее воскрешение». Благодаря своей необыкновенной духовности и коллективной воле немцы не только успешно противостояли «романской цивилизации», но и создали «германскую» (понятие «германской цивилизации» широко употреблял и Гегель). Особую историческую миссию немцев, по мнению Фихте, подчёркивает их уникальный «национальный характер». Наконец, кроме божьего промысла и культурных категорий нацию сплачивает общая правовая культура.

Итак, нациостроительство по Германской модели охватывает три элемента: осознание языкового и этнического единства, историческое сознание и понимание собственной исторической миссии. Не случайно поэтому в Европе XIX века наблюдается победное шествие исторической науки и национальной историографии.

На юридическую мысль большое влияние оказала немецкая историческая школа права, представленная Густавом Гуго (1764-1844), Фридрихом Карлом фон Савиньи (1779-1861), Георгом Пухта (1789-1846). Работы этих учёных привлекли внимание к исторической обусловленности и эволюции политико-правовых институтов, к их национальной специфике, способствовали активизации историко-правовых исследований. Их взгляды строились на непринятии рационалистических схематизма и антиисторизма, характерных для большинства идеологов эпохи Просвещения. Вместе с договорной теорией происхождения государства они отбрасывали идеи свободы, равенства, республиканизма и конституционализма. Преобразования, подобно французским (т. е. осуществляемые законодательным путём), с их точки зрения могли лишь нарушить естественную, органическую эволюцию политико-правовых институтов. Историческую школу права можно рассматривать как реакцию на вызов идей и практик Французской революции с её концепцией «политической», а не «исторической» нации.

Наряду с исторической школой права германскую модель нации утверждали в европейской юриспруденции XIX в. и сторонники теории социальных организмов. Наиболее видные представители - И. Блюнчли (1808-1881) и О. Ф. Гирке (1841-1921). За основу ими была взята теория реального существования юридических лиц, согласно которой признаётся существование юридических лиц, и притом не в качестве фикций, а как действительных, реальных лиц, так же реальных, как и отдельные живые люди. Это учение, видящее в юридических лицах особого рода организмы высшего (индивидуального) порядка, т. е. социальные организмы, одарённые волей и правоспособностью, полностью соответствует по своему характеру и направлению органической (биологической) школе социологии и государствоведения.

Как было отмечено в своё время русским юристом Л. И. Петражицким (1867-1931) в работе «Теория права и государства» (1909), это учение «называют также германистическим, потому что главными его представителями являются корифеи науки национального германского права - германисты (Безелер, Блюнчли, Гирке и др.), в отличии от романистов - специалистов по науке римского права. Притом выдающиеся представители этого учения видят в признании реальных и живых общественных организмов особенность и великое преимущество германского национального духа и права перед римским: в римском праве, по их мнению, юридические лица были безжизненными фикциями, бестелесными тенями; напротив, германское национальное сознание выработало и признаёт в области юридических лиц реальные, жизнеспособные и живые существа, реальные социальные организмы. Отсюда восторженный тон защиты этой теории» [159, с. 315].

В своей работе «Общее государственное право» И. Блюнчли (сам будучи швейцарским правоведом) особое внимание уделил проблеме различения нации и народа. Вот что он писал: «Произвольно скопившаяся или собранная масса людей ещё не составляет нации. Равным образом путём соглашения между известным числом индивидов никогда не возникали ни народ, ни государство. […] На образование нации самое могущественное влияние оказывает дух… В средние века соединение единоверцев в новую нацию и выделение иноверцев происходило иногда под влиянием религиозного духа. Но сильнее и резче соединяет и разделяет нации дух языка. Общность языка есть вернейший признак национальной общности. Она выражает единство духовной культуры. Только как посредствующие принципы сюда присоединяются общение нравов и права. […] Только тогда, когда нация успела передать свои особенности нескольким поколениям, является национальная раса с её достоинствами и недостатками в духе, характере, равно как физических качествах. Понятие «нация» относится к культуре; народ же есть понятие государственного права. Только в государстве и при посредстве государства нация становится народом.

Нация может быть названа лицом только в естественном, а не юридическом смысле, потому что в языке она выражает единство своего духа. Но общение её нет надобности замыкать юридическими нормами. Нация не есть субъект государственного права. Напротив народ, нашедший в государстве общую организацию, делается через это и юридическим лицом. Но народы суть также органические существа, поэтому они подчиняются естественным законам всякой органической жизни» [181, с. 73-75].

Во второй половине XIX в. в процессе нациостроительства была также высказана идея о том, что для нации наиболее конкретным и осязаемым стремлением является требование территориального единства и организованности. В самой простой форме это предполагает требование для всех членов этнического сообщества собраться на одной территории, которая и является их «родиной».

Здесь находит отзвук «органическая» идея, согласно которой сообществу необходима своя собственная земля, чтобы выявить себя и своё внутреннее существования правдиво и результативно. По мнению английского учёного Энтони Смита, наиболее обострённо это чувствуют изгнанники, которые не имеют надежды на диаспору. Например, Бен Иегуда в 1880 г. писал о возвращении евреев в Израиль: «Нация не может жить нигде, кроме как на своей собственной земле, и только на этой земле она может возродиться и принести дивные плоды, как в былые дни» [256, с. 60]. Главное здесь - найти и воспитать у соотечественников чувство исторического самосознания.

Возвращаясь к теории Гердера стоит отметить, что им славяне воспринимались скорее как «этническая нация», чем как совокупность наций. Гердер доказывал, что порабощённым и угнетаемым славянам ещё далеко до государственно-политической зрелости: «Этот «голубиный народ» «занимает на земле больше места, чем в истории» [65, с. 470]. Он противопоставлял немцев и славян, видел историю их взаимоотношений как историю взаимного соперничества и объяснял факт, что славяне находились на периферии культурной и политической жизни современной ему Европы, географическими причинами.

Эта мысль нашла продолжение в «Лекциях об истории философии истории» В.-Г.-Ф. Гегеля, который также скептически оценивал культурные перспективы «славянских наций», намекая, что все они ещё недалеко ушли от варварского состояния. Отсюда делалось предположение, что в разных народах мировой дух проявляется неравномерно, и поэтому народы или нации (Гегель отождествлял «Volk» и «Nation») бывают «исторические» и «неисторические» в зависимости от своего прогресса в осознании свободы. Поскольку государство выполняет особенную роль «ворот Бога в мир», у исторически безгосударственных народов из-за отсутствия собственного государства (основного субъекта мировой истории), нет и истории. В конце концов все неисторические народы рано или поздно исчезнут с лица земли. Отметим тот факт, что Гегель, в отличие от большинства немецких мыслителей, дистанцировался от проблем этнического и языкового единства, поэтому его концепция нации считается политической и, соответственно, более близкой к идеям Монтескьё и Руссо, чем к представителям немецкого романтизма.

Разделение наций на исторические и неисторические прижилось в науке и политических теориях. В. Булгаков указывает [26, с. 74], что вслед за Гегелем Фридрих Энгельс в работе «Революции и контрреволюции в Германии» также разделил нации на «исторические» (немцы, поляки, венгры) и «неисторические» (чехи, хорваты и другие центральноевропейские народы; украинцев и белорусов в этом контексте Энгельс вообще не вспоминал), благосклонно относясь к национальным стремлениям первых и, соответственно, отказав в праве на национальное существование вторым. Карл Маркс в этом смысле пошёл дальше Энгельса и к числу «неисторических наций» причислил евреев (будучи сам 100% евреем), назвав их «химерной национальностью» на том основании, что у них не было ни государства, ни развитого национального движения.

С точки зрения науки, а не политической публицистики, все эти идеи о неисторических нациях следует признать невежественными и расистскими. Однако для человеческой истории они имели серьёзные и трагические последствия. В частности, тезис о славянской и еврейской неполноценности воплотился в нацистскую доктрину германского национал-социализма, разработанную Альфредом Розенбергом (1893-1946) (главная книга - «Миф двадцатого века» 1930г.) и Адольфом Гитлером (1889-1945) в своей работе «Моя борьба» (приблизительно 1927 г.). Как видим, по национальному вопросу А. Гитлер показал себя последователем марксистской исторической школы, о чём советская литература скромно умалчивала (как и о том, что К. Маркс и Ф. Энгельс были заклятыми русофобами).

Итак, разработчики германской модели нации (прежде всего Гердер и Фихте) определяющим критерием принадлежности к нации ставят язык, культурное единство, общее происхождение, национальный характер и национальный дух. Французская же модель рассматривает нацию как «рукотворное» политическое единство в форме юридической корпорации, а государство понимается как результат коллективного договора, необходимого для упорядочения социальных отношений, хотя уже с середины XIX в. и сам французский «гражданский» национализм перерастает в этнокультурный, т. е. перестаёт ассоциироваться с государственным патриотизмом и требует идентификации с этнокультурным сообществом.

Для Российской Империи, в состав которой входили все белорусские земли, оказалась неприемлемой как французская, так и германская модель нации.

Для понимания национальной, языковой, культурной и политической ситуации в Империи необходимо дать короткую историческую справку. Сошлёмся на исследование А. Буровского и М. Веллера [55, с. 142], которые обращают внимание на следующие обстоятельства.

В Российской Империи жило 140 народов, предельно отличавшихся друг от друга по языку, обычаям, образу жизни, уровню развития. Накануне распада Империи русских было всего 45% всего населения.

Если даже не брать малочисленные племена Севера, Сибири и Дагестана, Российскую Империю населяли люди славянской, финно-угорской, германской, тюркской, картвельской, маньчжуро-тунгусской, китайской, монгольской, семито-хамитской групп языков.

Это были представители разных цивилизаций: протестантской, католической, православной, мусульманской, иудейской, буддийской. Поляки, немцы, прибалты и финны считали себя европейцами. Русские и большинство украинцев считали себя скорее «особой Европой», наследниками Византии.

Из мусульман европейцами признали бы себя разве что образованная верхушка казанских и крымских татар. Большинство из них тяготели к другим мусульманам, жившим за пределами России. Казаки, киргизы, сибирские татары и хакасы тяготели к Средней и Центральной Азии. Буряты - к буддийской Монголии.

По сравнению с этой пестротой австрийские немцы, венгры, чехи, словаки, русины, южные славяне Австро-Венгрии кажутся просто единокровными братьями.

Это были люди разных эпох. Варшава, Вильно, Ревель, Таллин, Рига, Хельсинки были вполне европейскими городскими центрами. «В России по-настоящему цивилизованными городами можно было назвать только Петербург и, с известными натяжками, Москву. Отдельные черты цивилизованности можно было заметить и в других крупных городах». В числе этих городов с «отдельными чертами цивилизованности» - не только русские Ярославль и Иркутск, но Киев, Минск, Казань, Тбилиси, Ереван.

За пределами этих городов простиралось море деревень и маленьких городков, где жизнь шла по канонам аграрно-традиционного общества (причём разноплемённого, с разными традициями, языками и религиями).

В горах Кавказа, степях Казахстана и Киргизии, на Памире и у народов Севера и Сибири не окончился ещё родоплеменной строй. Для них феодализм оставался светлым завтрашним днём. А в глубинах Сибирской тайги, на побережье Ледовитого океана ещё не кончился каменный век.

Далеко не все народы вошли в состав Российской Империи добровольно. Поляки никогда не хотели быть частью этой империи. И большинство мусульман не хотели. На Северном Кавказе вообще шла непрерывная война горцев с Империей.

Ко второй половине XIX века всё больше народов заявляют о своём праве на автономию - эстонцы, латыши, грузины, молдаване и др. Требования различались. От права преподавать в школах на своём языке до ведения на национальном языке официальных документов и права принимать хотя бы часть решений (т. е. примерно того, что имели венгры в Империи Габсбургов).

Однако ни правительство, ни образованный слой Российской Империи не хотели в упор видеть этого постепенного, мягкого… но явственного распада империи. И ещё на одно важное обстоятельство следует обратить внимание.

В XIX в. основными принципами российской государственности стали пресловутые православие, самодержавие и народность. Доктрина российского абсолютизма была попыткой создания альтернативы западному пути формирования наций. Она связывала нацию с государством, монархом и государственной религией, тогда как в Европе политическое сообщество в форме нации уже отделялось от государства, становясь независимым источником легитимности власти. Этот ответ по своей сути был глубоко консервативным и основанным на противопоставлении идеализированной святой Руси безбожной и революционной Европы. Империя вплоть до момента своего распада не стала национальным государством, а единство страны обеспечивалось не снизу, национальным и политическим самосознанием её подданных, а сверху, деспотической и неограниченной властью правящей верхушки. Не случайно с 1917 года все без исключения национальные окраины, возглавляемые местными элитами, оказывали ожесточённое сопротивление любым попыткам воссоздания империи.

Очевидно, что процесс нациостроительства и реализация идеи «национального суверенитета» протекал у разных народов по-разному, на что обращает внимание современный белорусский мыслитель В. Акудович [7, с. 24]. В результате проведённой им систематизации предлагается различать три группы наций.

В первую группу включены нации, которые выросли из существующих государственных форм и смогли достаточно быстро их национализировать (Англия, Франция, Испания).

Вторая группа состоит из стран, которые через национальное самообразование смогли вернуть ранее утраченную государственность (Германия, Италия, Польша).

Третья группа имеет отношение к тем нациям, которые возникли в результате распада различных империй. Сюда В. Акудович причисляет страны, которые были основателями великих империй (Турция - Османской, Австрия и Венгрия - Австро-Венгерской), но после их развала создали национальные государства, а также те нации, которые сформировались «благодаря» распаду этих империй (Болгария, Чехия, Беларусь, Украина, Сербия и т. д.).

Правда, при таком подходе систематизация усложняется тем, что, пожалуй, каждая нация, которая устроилась хоть на каком-либо фрагменте бывшей (всё равно какой) империи, стремится найти (и находит) в своём прошлом свой государственный аналог (Украина - Киевскую Русь, Беларусь - Полоцкое княжество и ВКЛ, Туркмения - Империю Сельджуков и т. п.). Здесь, признаемся, на первое место выходит не научный подход, а историческое мифотворчество.

Совершенно очевидно, что белорусская национальная идея и по форме, и по существу со второй половины XIX в. развивается не по французской модели «гражданского общества», а по «этнографически-языковой» немецкой модели. На этой идеологической платформе и состоялось белорусское национальное самоопределение в XX веке.

9. Беларусь и национальное самоопределение в ХХ веке

В советский период классическим считалось определение нации, сформулированное И.В. Сталиным: «Это исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психологического склада, проявляющегося в общности культуры»[255, с.436]. Нелишне напомнить, что именно Сталин был народным комиссаром по делам национальностей в первом Советском правительстве, закладывал основы межнациональных отношений.

Как видим, ни о каком проявлении национального суверенитета и связи его с государственным суверенитетом здесь не говорится. Современный исследователь В. Булгаков предельно точен: «С 1917 года белорусов в БССР воспитывали не национальные агитаторы, а тоталитарная власть. После определенного замешательства, связанного с проведением белорусизации, содержание ее понятий в БССР в целом сводилось к тому, чтобы не допустить превращения белорусов в самостоятельную нацию»[26, с. 314]. Вот что писал в 1918г. В.Г. Кнорин, один из руководителей компартии Белоруссии: «Мы считаем, что белорусы не являются нацией и что те этнографические особенности, которые их отделяют от остальных русских, должны быть изжиты. Нашей задачею является не создание новых наций, а уничтожение старых национальных рогаток»[92, с. 33]. Тем самым отрицалась сама возможность формирования белорусской нации, что имело далеко идущие последствия.

Непризнание белорусов нацией (самостоятельным народом) означало то, что на них не распространялся принятый 26 октября 1917 года II Всероссийским съездом Советов Декрет о мире, в котором провозглашалось право каждого народа независимо от его численности, экономического и культурного развития самому определять свою судьбу. Этот Декрет впервые законодательно закрепил право наций на самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства.

В развитие Декрета 2 ноября 1917 года Совет Народных Комиссаров принимает Декларацию прав народов России, где в качестве принципов, положенных в основу национальных отношений, провозглашались следующие [86, с. 33]: 1) равенство и суверенность народов России; 2) право народов России на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства; 3) отмену всех и всяких национальных и национально - религиозных привилегий и ограничений; 4) свободное развитие национальных меньшинств и этнографических групп, населяющих территорию России.

Принятие такой Декларации означало, что большевики (по крайне мере, на словах) идут навстречу национально - освободительному движению, что вполне устраивало сторонников белорусского возрождения, группировавшихся вокруг Белорусской Рады. Но вот цели, пути, формы и социально-политические основы реализации провозглашенных национальных прав противоборствующие силы понимали по-разному.

Как пишет В.А. Круталевич [103, с. 12], став у государственного руля, коммунистическая партия была далека от того, чтобы абсолютизировать права наций на самоопределение. Она рассматривала национальный вопрос как подчиненный вопросу установления диктатуры пролетариата в России, а также задаче объединения рабочих и крестьян бывшей империи независимо от национальной принадлежности во имя этой цели.

Организатор большевистской власти в Беларуси В.Г. Кнорин провозглашал: «Рабочие не имеют Отечества. Отечество рабочего там, где пролетариат ведет борьбу за свое освобождение, где кипит борьба его с мировым гигантом капитала. Поэтому долгом каждого революционера и коммуниста является принимать участие в революции и вести борьбу за торжество идей революции там, где его поставил случай[…]. Будь ты венгерец, словак, немец, белорус или литвин (выделено нами. - А.П.), раз революция тебя застала в Петербурге или Кронштадте, не будь похож на плохого слугу и, принимаясь за работу, не озирайся кругом, а делай свое дело коммуниста и революционера»[92,с. 27]. В соответствии с теорией классовой борьбы давался ответ и на вопрос, кто вправе выступать от имени нации как выразитель ее интересов. Таким законным субъектом признавались трудящиеся массы, руководимые большевиками Советы.

Идеологи же белорусского возрождения (прежде всего А. Луцкевич, И. Луцкевич, В. Ластовский, А. Цвикевич, Я. Воронко, К. Езавитов и др.) ставили вопрос однозначно. Главная цель - создание суверенного Белорусского государства. Только решение этой задачи позволит, по их мнению, перейти к экономическим, социальным и другим преобразованиям. Однако белорусское возрожденческое движение, руководствуясь идеей равноправия белорусской нации и ее правом на самостоятельное государственное развитие, встретило решительное сопротивление советских властей Западной области, от лица которых выступали А.Ф. Мясников, В.Г. Кнорин, К.И. Ландер, не имевшие к Беларуси никакого отношения.

Несмотря на то, что большевики продекларировали принцип права наций на самоопределение, вплоть до отделения, они вовсе не собирались расчленять бывшую Российскую империю, на что обращает внимание В.А. Круталевич [103, с. 13]. Как официально заявлялось, они искали средства сохранения национального государства, но «не железом и ложью», а путем объединения наций «неразрывными цепями их живых интересов, классового сознания» (В.И. Ленин). Но, как покажет история, не обошлось без железа и лжи. Во всех без исключения случаях (Армения, Грузия, Беларусь, Украина, Финляндия, Польша и др.) борьба со сторонниками самоопределения не на советской основе велась с особой решительностью.

В ходе революции центробежные устремления противников октябрьского переворота в национальных регионах усиливались. Большевики, невероятно легко взявшие власть в Белоруссии и на Западном фронте, встретились с активизировавшимся оппозиционным движением, боровшимся за создание национальной государственности. И первое серьезное столкновение большевиков и сторонников белорусского возрождения произошло еще в декабре 1917 года на почве разгона Белорусского съезда, пытавшегося создать вопреки Облискомзапу (Исполнительный Комитет Советов Западной области и фронта) и его совнаркому национальный орган власти. Более того, среди коммунистов нашлись люди (З. Жилунович, А. Червяков, Я. Дыло и др.), которые отстаивали право белорусов на национальное государство.

Все эти факторы (активизация национальных сил, зарождение «белого» движения, появление национал - коммунистов, наступление немецких войск и др.) заставили центральную большевистскую власть пересмотреть свое отношение к национальной политике. Дальновидные московские коммунисты все больше склонялись к принятию плана создания на территории бывшей империи федерации.

Чтобы не отстать от жизни, требовалось определять конкретные пути воплощения на практике права наций на самоопределение, и поэтому третий Всероссийский съезд Советов (январь 1918г.) принял резолюцию о том, что и Российская Социалистическая Советская Республика учреждается на основе добровольного союза народов России как федерация советских республик этих народов.

Однако активизировались и лидеры национально - возрожденческого движения, приняв 21 февраля 1918 года на исполнительном комитете Совета грамоту к народам Белоруссии и создав Народный секретариат - временный правительственный орган до созыва Учредительного сейма. Сам исполком, объявив себя высшей властью, тем самым создал первый шаг к объявлению государственности.

Вслед за этим 9 марта 1918 года Второй уставной грамотой была объявлена Белорусская Народная Республика на этнически белорусской территории. А 25 марта 1918 года БНР принимает третью уставную грамоту, в которой провозглашается государственная независимость. По мнению В.А. Круталевича, «стремление к самоопределению Беларуси обусловливалось не только правом на самостоятельное государственное существование, но и желанием отделиться от большевистской России, тем более, что в стране усиливались разруха, разорение, продовольственные и другие трудности. Идея автономии Белоруссии была заменена установкой на полное отделение от России»[103,с. 18]. Однако, как показал дальнейший ход событий, судьба Беларуси была решена кайзеровской Германией и большевистской Россией вопреки нашему праву на независимость и обретение суверенитета.

Политическое провозглашение БНР имело огромное значение в том смысле, что идею суверенитета белорусской нации признали и большевики, объявив 1 января 1919 года Социалистическую Советскую Республику Белоруссию. Формально новообразованная республика получила свободу выбора форм отношений с РСФСР и другими советскими республиками. Появлению ССРБ способствовали в том числе и претензии возродившегося польского государства на белорусские земли. В силу сложившихся обстоятельств (реальная власть большевиков, наступление мирного времени, белорусизация и пр.) 15 октября 1925 года Правительство БНР приняло постановление о самороспуске. Впоследствии Рада БНР была воссоздана, но на сегодняшний день между нею и официальной властью Беларуси нет никаких контактов.

Оформление союзных отношений с РСФСР на основе Декрета РСФСР от 1 июня 1919 года о военно-политическом союзе советских республик закономерно привело к тому, что в 1922 году 1-й съезд Советов СССР (присутствовали полномочные представители РСФСР, УССР, БССР и ЗСФСР) принял постановление об образовании СССР, которое было передано на дополнительное обсуждение союзных республик и составило затем основу Конституции СССР 1924 года.

С 1923 по 1991 год БССР находилась в составе СССР. Несмотря на то, что Конституция СССР декларировала право свободного выхода любой союзной республики из состава СССР, а с 1945 года БССР являлась членом - учредителем ООН, ни о каком суверенитете белорусской нации и возможности образования собственного государства речи не было. Лишь в конце 80-х годов (время горбачевской перестройки) Беларусь и белорусская национальность начинают восприниматься как извечные и самодостаточные категории. Как замечает В. Булгаков, «представить Беларусь как национальное государство больше не составляло особого труда. В 1990-1991 гг. оказалось, что единого советского политического пространства не существует: его место заняли нации. По этой причине крах советского режима привел к разрушению СССР: когда власть и легитимность центра ослабли (по выражению Бейкера Сеймура), имперская периферия распалась на национальные государства» [26,с. 320].

Объявление в 1991 году БССР независимым государством и выход республики из состава СССР, рост национального самосознания, радикальное реформирование политической и социально-экономической структур означали наступление новой эпохи в жизни нашей страны, реальную возможность реализации идеи национального и государственного суверенитета.

Проблемы национального самоопределения для Республики Беларусь, благоприятно разрешившись, остались в недалеком прошлом. Но нельзя сказать, что в последние годы существования СССР идея национального суверенитета для всех жителей Беларуси представляла очевидную ценность.

Следуя исторической правде необходимо признать, что еще в начале 90-х гг. ХХ в. в белорусском обществе не было единого подхода к вопросу о перспективах создания собственного суверенного государства, хотя было очевидно, что в прежнем виде СССР существовать уже не может.

Учитывая это обстоятельство, 17 марта 1991г. в СССР, в том числе и в Беларуси, состоялся первый в истории союзных республик всенародный референдум, в ходе которого гражданам предлагалось ответить на вопрос: «Считаете ли Вы необходимым сохранение СССР как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой в полной мере будут гарантированы права и свободы человека любой национальности?» Этот референдум, инициированный первым (и последним) Президентом СССР М.С. Горбачевым, проходил на фоне жесточайших межнациональных и межэтнических конфликтов, сотрясавших тогда СССР. Центральная власть к тому времени уже не контролировала развитие политической ситуации в союзных республиках и, что очевидно, никак не могла «в полной мере гарантировать права и свободы человека любой национальности» на территории всего СССР.

В Беларуси за сохранение СССР высказалось 82,7% граждан, которые принимали участие в референдуме. Наряду с Беларусью только на территории РСФСР итоги референдума свидетельствовали о желании населения жить в едином государстве. Все остальные советские республики заявили о своем национальном и государственном суверенитете. Это закономерно привело к тому, что 8 декабря 1991 года в Беловежской пуще, на правительственной даче Вискули, руководители трех республик - России, Украины и Беларуси подписали «Соглашение о создании Содружества Независимых Государств» (СНГ), в котором говорилось, что «Советский Союз как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование». Этот день стал во многом отправным для реализации дальнейших мер, направленных на укрепление национального и государственного суверенитета нашей страны.

В своей работе «Беларуская дзяржаўнасць» (1997) Н.В. Сильченко и И.А. Басюк предположили, что «адраджэнская хваля, якая ў канцы 90-ых гг. пайшла на спад, непазбежна праз нейкі час зноў набярэ моц. Толькі ў ХХ стагоддзі Беларусь чатыры разы абвяшчала аб сваей незалежнасці і ў трох выпадках незалежнасць была або страчана, або засталася фармальнай, дэкларатыўнай. Па об'ектыўных законах грамадскага развіцця, калі з'ява незавершана, гістарычны маятнік будзе вагацца да тых пор, пакуль супрацьлегласці не вырашацца, праўда, каб парадзіць... варункі для новых супярэчнасцяў, але гэтыя супярэчнасці будуць мець якасна новы ўзровень і якасна новы характар , бо яны будуць звязаны ўжо з цяжкасцямі інтэграцыйных працэсаў» [254. с. 346].

10. Национальный суверенитет: история, теория, практика

Вопрос о национальном суверенитете крайне сложен в изучении. Относительно государственного и народного суверенитета с большой долей уверенности можно сказать, что в проблематике по данным направлениям расставлены все основные точки над «i», чего нельзя сказать о суверенитете национальном. В последнем случае исследовательская задача гораздо более широкая и глубокая, поскольку включает в себя не только юридическое, но также историческое, политическое, культурное и даже этическое измерение. В белорусской конституционной науке исследованию национального суверенитета не уделяется должного внимания, да и сам термин «нация» не употребляется в Основном Законе и конституционном законодательстве.

Как было отмечено, понимание проблемы «национального суверенитета» осложнено, как минимум, тремя обстоятельствами. Во-первых, в современной науке не существует единого подхода в понимании такой категории как «нация» (в отличие от, например, «государства» и «народа»). Во-вторых, не определено соотношение между терминами «нация» и «народ». В-третьих, идея национального суверенитета должна быть четко обозначена и сформулирована самим государством, что на сегодняшний день представляет очевидную политическую проблему. Во взаимосвязи этих составляющих представим свое понимание вопроса.

Термин «нация» происходит от латинского «natio», что дословно означает «народ», однако в эпоху Античности и Средневековья понятие natio не означало то, что мы подразумеваем сейчас под этим словом. Однако феномен нации и по сегодняшний день остается только названным, но не разъясненным.

В современной юридической литературе подходы к пониманию «народа» и «нации» выглядят следующим образом. [219, с. 371,374]:

НАРОД - 1) в теории конституционного права все население данного государства, образующее единую социально-экономическую и политическую общность независимо от деления его на какие-либо национальные общности. Понятие "Н." означает и обособленную от других национально-культурную общность, которая может и не быть связана с территорией какого-либо государства (в этом случае термин "Н." синонимичен термину "нация", "этническая общность"); 2) субъект международно-правовой системы прав народов. Н. впервые стал общепризнанным субъектом международного права в 1945 г. в результате закрепления в Уставе ООН принципа "равноправия и самоопределения народов". Вместе с тем общепринятого всем международным сообществом понятия "Н." до сих пор нет. Не только в международно-правовой, но и в этнографической литературе дискуссии на эту тему идут с XIX в. На основе большинства определений это исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая общность людей, отличающихся от остальных единым языком, относительно стабильными особенностями культуры и психики, а также осознанием своего единства и фиксированным самоназванием. На практике понятие "Н." в разных случаях включает племя, группу племен, народность, этническую нацию, религиозную общность, языковую общность.

НАЦИЯ (лат. natio - племя, народ) - 1) в теории права - историческая общность людей, складывающаяся в процессе формирования общности их территории, экономических связей, языка, некоторых особенностей культуры и характера, которые составляют ее признаки. В некоторых случаях синонимом Н. является понятие "народ"; 2) в конституционном праве англо- и романоязычных стран - термин, обычно имеющий значения "государство", "общество", "совокупность всех граждан".

В конституционном законодательстве европейских стран понятия «нация» и «народ» чаще всего отождествляются. Например, в Конституции Италии закрепляется суверенитет народа, а во французском Основном Законе упоминается о национальном суверенитете, но трактовка этого термина сливается с понятием «суверенитет народа». В Конституции США о суверенитете народа или нации вообще ничего не говорится.

Конституция Республики Беларусь, провозглашая в преамбуле «неотъемлемое право на самоопределение», терминов «нация» либо «национальный суверенитет» не содержит. Правда, в Декларации о суверенитете БССР 1990 года употреблялось два термина - «народ Беларуси» и «белорусский народ». По этому поводу В.А. Круталевич отмечал, что «в первом случае имеются в виду все проживающие в республике граждане независимо от национальной принадлежности, во втором - белорусы» [103, с. 79].

В действующей Конституции не употребляется последнее понятие. Нигде не указано, что Основной Закон наделяет белорусов, составляющих более 80% населения Республики, какими-либо дополнительными правами. Однако слово «национальный» встречается в Конституции многократно: «национальная вражда» (ст. 5); «национальная принадлежность» (ст. 12, 50); «национальные общности» (ст. 14, 15); «национальная безопасность» (ст. 23, 79); «национальные традиции» (ст. 52); «национальные ценности» (ст. 54); «Национальное собрание» (ст. 90 и др.); «Национальный банк» (ст. 136 и др.).

Раскрывая данный вопрос относительно Конституции Российской Федерации, М.А. Краснов и В.А. Кряжков отмечают следующее: «Под народом согласно смыслу Конституции РФ понимается совокупность граждан РФ, которая обладает учредительной властью и при определенных условиях вправе ее реализовать, поскольку является носителем суверенитета и единственным источником власти в России. В состав народа России входят компактно проживающие на ее территории нации, соединенные общей судьбой, и поэтому народ России в Конституции РФ (Преамбула, Ч.1 ст. 3) именуется как многонациональный народ». [102, с. 157]

Авторы особо подчеркивают [102, с. 385], что Конституция Российской Федерации обеспечивает самоопределение народов в пределах Российской Федерации (выделено нами. - А.П.) с сохранением исторически сложившегося государственного единства; субъекты Российской Федерации не поделены правом выхода из состава Федерации, что согласуется с положениями Декларации о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН, принятой Генеральной Ассамблеей ОНН 24 октября 1970г.

Позиция М.В. Баглая сводится к тому, что «по своей природе и скрытому смыслу это не юридическое понятие, ибо ни одно многонациональное государства не станет закреплять «право» на разрушение своего единства. [...] Конституция Российской Федерации дает достаточные основания для разрешения противоречия «двух суверенитетов». В ст. 3 говорится: «Носителем суверенитета и единственным источником власти в РФ является ее многонациональный народ». Народ, следовательно, понимается как единый и неделимый субъект - источник права. Любая нация реализует свои национальные интересы в рамках этого конституционного понятия, она, безусловно, защищена от любой формы дискриминации, а тем более угнетения со стороны кого бы то ни было. Однако это не означает, что любая нация вправе создать свое государство. Суверенитет по смыслу ст. 3 Конституции принадлежит не отдельным частям населения, а российскому народу в целом, а следовательно, любые сепаратистские решения окажутся в противоречии с Конституцией» [11, с. 104].

Как показывает развитие политической ситуации в соседней с нами стране, проблема разделения властных полномочий, разграничения предметов ведения между центром и субъектами Федерации была и остается доминирующей в области федеративных отношений. Напомним, что часть народов в России причисляется к так называемым «нетитульным» нациям, не имеющим своего национально - территориального образования. Кроме того, не существует юридического равенства и между самими национальными субъектами Федерации, о чем говорит уже само их деление на виды: республики, края, области, города федерального значения, автономные области и автономные округа. Очевидно, что федеративное устройство не будет достаточно стабильно, если отдельные субъекты в силу своего этнического состава имеют различные взаимоотношения с центральным правительством. Поэтому для Российской Федерации острый характер приобрела проблема «трансформации» национального суверенитета в государственный (например, Татарстан возвел свой суверенитет в абсолют, особо подчеркивая в ст. 3 своей Конституции, что «носителем суверенитета и единственным источником власти в Республике Татарстан является ее многонациональный народ»).

По данной проблеме не существует однозначных ответов. Они не разработаны в теории, а практика не знает единства и не отличается совершенством. Бесспорно, что для многих федеративных государств (Бельгия, Индия, Канада, Россия) «трансформация» национального суверенитета в государственный зависит от многих исторических, политических, оборонных, социально-культурных факторов, от прав и интересов совместно проживающих наций и народностей, позиции других субъектов федерации.

Оценивая проблему национального суверенитета, сторонники укрепления федеративного единства придерживаются приблизительно одинаковых взглядов. Так, А.В. Зиновьев считает очевидным, что «трансформация» национального суверенитета в государственный связана с правом нации на самоопределение, которое, как и другие права, не является абсолютным. Если каждая нация свое право на самоопределение будет возводить в абсолют, то «мировое сообщество ожидает хаос, поэтому такая «трансформация» не всегда целесообразна, правомерна и справедлива. Особенно это касается случаев, когда коренная национальность составляет незначительный процент от всего населения данного образования. В такой «трансформации» будут проявляться несправедливость и неравноправие национальностей, составляющих большинство, а образованное государство будет нежизнеспособным» [78, с. 25].

О кризисе федерализма в России пишет С.А. Гуреев, и проблема реализации национального суверенитета им представлена следующим образом: «К 1917г. на территории Российской империи не было самостоятельных государств, с которыми Россия исходя из мирового опыта могла бы объединиться в федерацию. […] Негативные последствия отступления от тысячелетней унитарной формы государственного устройства России сказываются в наше время. […] Хотя в Конституции закреплены принципы государственной целостности России и принцип равноправия всех ее субъектов, фактически они не равноправны, поскольку республики в составе России названы (п.2 ст. 5) государствами. Недостатком Конституции является, таким образом, противопоставление республик в составе федерации другим субъектам РФ, а признание субъектов федераций государствами не находит подтверждения в мировой практике создания федеративных государств» [69, с. 55].