Использование оценочных категорий в законодательстве в контексте принципа правовой определённости (на примере составов правонарушений в различных отраслях права)

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Введение

Актуальность настоящего исследования обусловлена несколькими факторами. Во-первых, принцип правовой определённости, обретая всё большую популярность в судебной практике, продолжает оставаться не в полной мере определённым по своему содержанию. Ссылки на данный принцип беспорядочны, в большинстве случаев затрагивают лишь один из аспектов правовой определённости (неопровержимость окончательных судебных решений), в то время как другие его составляющие (требование «качества закона», стабильности правового регулирования и пр.) незаслуженно принижаются или вовсе игнорируются. Это говорит об отсутствии системного представления о принципе правовой определённости, его содержании и значении.

Во-вторых, современное законодательство наводнено огромным количеством оценочных категорий, использование которых в ряде случаев является неоправданным и ведёт к пагубным последствиям. Порой эти оценочные категории, предельно размытые по своему содержанию и открывающие простор для произвола и злоупотреблений, проникают в сферу публичного права, что в конечном счёте приводит к нарушению принципа правовой определённости.

В-третьих, актуальность настоящей работы обусловлена также значительным интересом мирового юридического сообщества к проблемам правовой определённости и использования оценочных категорий в законодательстве. Требуется внимательное изучение и обобщение широкого многообразия сложившихся подходов и концепций.

Целью данной работы является выявление пределов допустимого использования оценочных категорий в законодательстве (на примере составов правонарушений налогового, административно-деликтного и уголовного права) с точки зрения принципа правовой определённости.

При написании работы были поставлены следующие задачи:

1. Выявить сущность и характерные черты принципа правовой определённости, раскрыть его содержание и основные элементы (уделив особое внимание требованию «качества закона»), обосновать их взаимную связь;

2. Установить сущность, признаки, виды и функции оценочных категорий в праве, предложить критерии допустимости их использования в правовых актах;

3. Применить выработанные критерии к конкретным оценочным категориям (на примере составов правонарушений налогового, административно-деликтного и уголовного права) и установить допустимость или недопустимость их использования.

Научная обоснованность и достоверность результатов настоящей работы достигаются за счёт обращения к значительному числу источников по исследуемой проблематике, включая публикации российских и зарубежных авторов, судебную практику (в т.ч. решения Конституционного, Верховного, Высшего арбитражного и иных судов Российской Федерации, Европейского суда по правам человека, Суда Европейского союза, Федерального Конституционного суда Федеративной Республики Германии, Верховного суда США), документы ООН, Европейской комиссии за демократию через право (Венецианской комиссии) и пр. Кроме того, сформулированные теоретико-правовые выводы подкрепляются конкретными практическими примерами.

1. Принцип правовой определённости в системе российского права и в мировой практике

В литературе не без иронии отмечают: «несмотря на свое название, принцип правовой определенности является, возможно, самым неопределенным по своему содержанию». Действительно, в состав этого неоднородного понятия включаются самые разные компоненты: как правило, это принцип неопровержимости судебных решений (resjudicata) или требование качества закона, но иногда принципу правовой определённости приписываются менее очевидные значения и он увязывается, например, с недопустимостью повторного осуждения за одно и то же преступление, строгостью установленных законом сроков и даже с преюдициальностью.

Весьма широкого подхода придерживается Европейская комиссия за демократию через право (Венецианская комиссия), которая под правовой определённостью понимает совокупность 8 элементов: 1) доступность законодательства; 2) доступность решений судов; 3) предсказуемость законов; 4) стабильность и последовательность закона; 5) правомерные ожидания; 6) отсутствие обратной силы закона; 7) принципы nullumcrimensinelege и nullumpoenasinelege; 8) принцип resjudicata.

Подобная инклюзивность на первый взгляд вызывает недоумение: действительно ли принцип правовой определённости так многолик? неужели все упомянутые требования являются его составляющими? если это так, в чём же его (принципа) сущностная характеристика, которая сводит все 8 аспектов воедино?

Весьма глубокий ответ на эти вопросы даёт М.В. Пресняков, который предлагает различать определённость формальную (определённость права) и определённость материальную («определённость правового положения личности»). Первичной является материальная определённость, а требования «определённост[и] правовых предписаний, недопустимост[и] их произвольного изменения и т.п. являются лишь средствами достижения этой общей цели».

Действительно, точность законодательных формулировок, стабильность действующего регулирования, неопровержимость судебных решений и пр. не являются самостоятельными ценностями, они важны лишь постольку, поскольку обеспечивают стабильность и предсказуемость самих правоотношений, ясность и постоянство в юридическом положении субъектов права. Эта мысль находит множество подтверждений.

Так, ещё в начале XX в. классик дореволюционной юриспруденции И.А. Покровский писал: «Если каждый отдельный человек должен подчиняться праву, если он должен приспособлять свое поведение к его требованиям, то очевидно, что первым условием упорядоченной общественной жизни является определенность этих требований. Всякая неясность в этом отношении противоречит самому понятию правопорядка и ставит человека в весьма затруднительное положение: неизвестно, что исполнять и к чему приспособляться» (Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, курсив мой. -- Э.Б.). В словах великого учёного, таким образом, прослеживается довольно простая мысль: неопределённость регулирования ведёт к неопределённости положения личности.

В то же время право как раз призвано обеспечивать порядок, стабильность, постоянство. «[П]раво, его главное назначение и его главная функция, - это внесение правовой определённости в человеческие отношения», - пишет В.Ф. Яковлев. О стабилизирующей функции права рассуждал профессор О.Э. Лейст, полагая, что его (права) «[с]оциальной целью <…>являются упорядочение, стабилизация общественных отношений, создающая в обществе возможность прогнозирования, уверенность в завтрашнем дне». Эта цель невероятно важна, ведь человек как существо социальное, указывает Н.В. Варламова, нуждается в «предсказуемости, устойчивости, стабильности» во взаимодействии с себе подобными, а неопределённость, как отмечает Н.А. Власенко, есть «нежелательное для личности состояние, от которого она старается уйти».

Учёным вторит Конституционный суд Российской Федерации (далее - КС РФ), по мнению которого как предсказуемость законодательной политики, так и точность и конкретность правовых норм «необходим[ы] для того, чтобы участники соответствующих правоотношений могли в разумных пределах предвидеть последствия своего поведения и быть уверенными в неизменности своего официально признанного статуса, приобретенных прав, действенности их государственной защиты». Аналогичной позиции придерживается и Европейский Суд по правам человека (далее - ЕСПЧ), полагая, что правовая норма должна быть «сформулирована с достаточной степенью точности, позволяющей гражданину сообразовывать с ней свое поведение: он должен иметь возможность - пользуясь при необходимости советами - предвидеть, в разумной применительно к обстоятельствам степени, последствия, которые может повлечь за собой то или иное действие».

Более того, внимательное изучение актов КС РФ показывает, что сам Суд разграничивает различные значения принципа правовой определённости. Показательным в этом отношении является Постановление КС РФ от 23.12.2013 № 29-П (заявитель - М.В. Кондрачук), в котором правовая определённость упоминается в двух разных смыслах: как «определённость правового регулирования» или же «формальная определённость норм» и как материальная определённость. В последнем случае КС РФ, хотя и не использует выражение «материальная определённость», всё же, как представляется, говорит именно о ней, поскольку нарушение данного принципа Суд усматривает в том, что в результате принятия постановления Пленума Верховного суда Российской Федерации (далее - ВС РФ) официальное толкование норм Гражданского кодекса Российской Федерации (далее - ГК РФ) о направленном отказе от наследства сменилось на прямо противоположное ранее действовавшему и указанное разъяснение воспринимается практикой как предполагающее ретроактивное его применение. Следовательно, полагает КС РФ, «в отношении участников возникших до 29 мая 2012 года наследственных правоотношений, которые соотносили свои действия с законом в его прежнем официальном толковании и полагали, что они могут предвидеть последствия этих действий и быть уверенными в неизменности приобретенных ими прав<…>,оказывается нарушенным принцип правовой определенности».

В практике ВС РФ также можно встретить упоминание правовой определённости в материальном смысле. Например, в одном из определений Судебной коллегии по экономическим спорам (далее - СКЭС) указывается: «…произвольный отказ налоговых органов от исполнения принятого ими решения ставит добросовестно действовавшего налогоплательщика в состояние правовой неопределенности в отношениях с государством…»

Суд Европейского союза (далее - Суд ЕС) указывает: «…принцип правовой определённости требует ясности и точности правовых норм и нацелен на обеспечение предсказуемости ситуаций и правоотношений, регулируемых правом Сообщества».

В зарубежной литературе «правовая определённость» также понимается в материальном смысле, отсюда она увязывается с «правовой безопасностью».Данные понятия в целом употребляются как синонимы, и оба являются в равной мере допустимыми переводами немецкой концепции rechtssicherheit. В то же время одни авторы полагают, что точного перевода этого немецкого термина не существует, другие же исходят из того, что наиболее верно его суть отражает именно выражение «правовая безопасность». Явный акцент на безопасности личности имеет французский вариант - sйcuritй juridique. Какими бы ни были наименования, перед нами, заключает Г.А. Гаджиев, одна «широкая концепция, стержнем которой является предсказуемость».

Иногда (правда, весьма редко) в решениях КС РФ можно встретить упоминание именно «правовой безопасности». Так, например, в одном из дел Суд указал, что максима nonbisinidem(«не дважды за одно и то же») является, по сути, «конкретизацией общеправового принципа справедливости и направлен[а] на обеспечение правовой безопасности и правовой определенности и стабильности».

Правовая безопасность (определённость) может пониматься не только в объективном смысле (как принцип), но и в субъективном смысле, т.е. как право. Здесь вновь не обойтись без слов И.А. Покровского: «Индивид, поставленный лицом к лицу с обществом, государством, имеет право требовать, чтобы ему было этим последним точно указано, чего от него хотят и какие рамки ему ставят. Логически это право на определенность правовых норм есть одно из самых неотъемлемых прав человеческой личности, какое только себе можно представить; без него, в сущности, вообще ни о каком «праве» не может быть речи». Современные авторы соглашаются с великим учёным в этом отношении, рассматривая право на правовую определённость как естественное право, как право «знать и понимать своё правовое положение в обществе и государстве», развивая тем самым идеи И.А. Покровского.

Таким образом, сущность правовой определённости - в обеспечении определённости правового положения личности, что предполагает ясность, стабильность и предсказуемость и в конечном счёте - защиту от произвола. Именно поэтому неточными, бессодержательными, не раскрывающими сути видятся определения принципа правовой определённости, сводимые лишь к простому перечислению его элементов.

Кроме того, такие определения apriori не способны показать все стороны принципа правовой определённости, которых существует превеликое множество. Лишь взгляд на правовую определённость как на определённость материальную даёт судебной практике возможность открывать всё новые и новые грани применения этого многоаспектного принципа.

Именно такое понимание определённости позволило, например, КС РФуказать: «[и]нститут государственной регистрации прав на недвижимое имущество был введен федеральным законодателем как призванный <…> обеспечивать правовую определенность в сфере оборота недвижимого имущества…» Но почему это так? КС РФ продолжает, делая явную отсылку именно к материальной определённости: институт госрегистрации необходим, «с тем чтобы участники гражданских правоотношений имели возможность в разумных пределах предвидеть последствия своего поведения и быть уверенными в неизменности своего официально признанного статуса, приобретенных прав и обязанностей». Попытки же объяснить, почему институт государственной регистрации прав на недвижимость обеспечивает правовую определённость сквозь призму компонентов этого принципа, вряд ли увенчаются успехом, потому как госрегистрация недвижимости не укладывается ни в один из аспектов правовой определённости, выявленных, скажем, той же Венецианской комиссией. Оно и понятно: составленный Комиссией перечень является лишь иллюстративным и примерным, реальное содержание принципа правовой определённости намного шире, и именно в этом, надо полагать, в универсальности принципа,состоит его большая ценность.

Отсюда наиболее предпочтительными представляются сущностные определения принципа правовой определённости. Например, А.А. Рукавишникова (Плашевская) под правовой определённостью понимает «совокупность юридических норм и институтов, обеспечивающих предвидение человеком и гражданином своего положения в обществе и государстве». Примерно в том же ключе подходит к понятию правовой определённости Ю.В. Романец: по его утверждению, «…это ясность относительно наличия прав и обязанностей в конкретном правоотношении». Ещё более точную дефиницию приводит А.Ю. Алаторцев: «правовая определённость - это доступность для понимания субъектом права содержания его правового статуса и предсказуемость изменения этого статуса». Менее удачным видится определение, данное Р.М. Масаладжиу: «Принцип правовой определенности в общем плане заключается в ясности и четкости действующих правовых норм, устойчивости законных и обоснованных судебных актов, а также стабильности складывающихся на их основе правоотношений, чтобы заинтересованные лица с разумной степенью вероятности могли предвидеть последствия применения к ним судом действующих правовых предписаний и в соответствии с этим предвидеть последствия выбора того или иного варианта своего поведения». Несомненным достоинством данной дефиниции является указание на материальную определённость, т.е. раскрытие сущностного признака; в то же время очевидны и недостатки: попытка (безуспешная) перечислить все аспекты принципа правовой определённости и чрезмерная громоздкость.

С учётом изложенного, принцип правовой определённости следует определить следующим образом: это универсальный принцип права, обеспечивающий ясность, стабильность и предсказуемость правового положения личности. Максимально кратко: это принцип, обеспечивающий определённость правового положения личности как состояние. Наиболее типичные элементы же (компоненты, аспекты или, точнее говоря, следствия, «дочерние категории») данного принципа целесообразно рассматривать отдельно.

Выявив сущность правовой определённости, перейдём к рассмотрению его содержания, взяв за основу предложенный Венецианской комиссией перечень наиболее значимых аспектов данного принципа.

Доступность законодательства и решений судов. В сущности, ни о какой определённости правового статуса индивида не может быть и речи, если у заинтересованных лиц отсутствует доступ к законодательству и судебной практике. Отсюда, по мнению ЕСПЧ, выражение «предусмотрены законом» (требование законности как элемент пропорционального анализа) предполагает доступность права, позволяющую гражданам ориентироваться в подлежащих применению нормах.В Постановлении от 27.03.2012 № 8-П (заявитель - И.Д. Ушаков) КС РФ демонстрирует корреляцию между требованием доступности законодательства и материальной определённостью в ещё более явном виде, отмечая, что «[т]ребование обнародования нормативного правового акта от имени государства компетентным органом публичной власти обусловлено общепризнанным принципом правовой определенности, на основе которого устанавливаются отношения государства и индивида, и означает всеобщее оповещение о том, что данный нормативный правовой акт принят и подлежит действию в изложенном аутентичном содержании».

Требование доступности законодательных актов (в т.ч. их официального опубликования), кроме того, имеет особое значение, поскольку теснейшим образом связано с общеправовой презумпцией знания законов, известной также в качестве знаменитой латинской формулы «незнание закона не освобождает от ответственности» (ignorantiajurisnocet). Данная презумпция со всей очевидностью не действует, если соответствующий закон не был официально опубликован, поскольку она построена на предположении, что любое лицо имело гипотетическую возможность ознакомиться с содержанием любого закона, однако не воспользовалось ею. Об этом же говорит и КС РФ: лишь при условии официального опубликования закона «на лиц, подпадающих под его действие, распространяется общеправовая презумпция, в силу которой незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение». Из этого же исходят ч. 3 ст. 15 Конституции Российской Федерации (далее - Конституция РФ), а также принятый в развитие её предписаний Федеральный закон (далее - ФЗ) «О порядке опубликования и вступления в силу федеральных конституционных законов, федеральных законов, актов палат Федерального Собрания».

Примечательным является тот факт, чтов названном решении КС РФ вполне закономерно распространил требование официального опубликования на временно применяемые международные договоры, затрагивающие права, свободы и обязанности человека и гражданина и устанавливающие при этом иные правила, чем предусмотренные законом.

Что же касается судебных решений, их доступность не менее важна, поскольку последние являются конкретизацией закона применительно к отдельной ситуации. В практике ЕСПЧ даже прямо признаётся, что термин «закон» включает в себя в том числе судебную практику. Более того, требование доступности судебных решений ЕСПЧ полагает неотъемлемой частью права на справедливое судебное разбирательство и признаёт нарушением наличие необоснованных исключений из этого правила. В силу этих причин в России принят специальный нормативный правовой акт - ФЗ «Об обеспечении доступа к информации о деятельности судов в Российской Федерации», призванный урегулировать принципы, способы, форму предоставления соответствующей информации и пр.

Здесь с сожалением приходится отмечать: если секретные приказы, распоряжения, а равно применение официально не опубликованных нормативных актов (кроме допустимых случаев) стали достоянием истории, то вот неопубликование судебных актов на официальных сайтах судов - вполне насущная проблема. Не способствует достижению правовой определённости и блокировка ресурсов, обеспечивающих доступ к судебным решениям (особенно учитывая, что само государство публикует далеко не все из них), а равно и некорректная их (решений) деперсонализация, когда помимо указанных в законе сведений из текста судебных актов исключается и иная информация.

Предсказуемость законов. В данное понятие Венецианская комиссия включает прежде всего точность и ясность законодательных формулировок, без которых предвидение правового положения личности, как уже упоминалось, невозможно. В практике ЕСПЧ названные аспекты традиционно именуются требованием «качествазакона», КС РФ же говорит о «принципе формальной определённости», «общеправовом критерии» или же «требовании определённости, ясности, недвусмысленности правовых норм и их согласованности в системе действующего правового регулирования». Более подробно принцип правовой определённости в смысле требования «качества закона» будет рассмотрен ниже (гл. 1.4).

Принципы nullumcrimensinelege и nullumpoenasinelege.Данные принципы в литературе предлагается рассматривать как конкретизацию требования «качества закона» применительно к сфере уголовного права.Наиболее наглядным подтверждением этой идеи может послужить следующая позиция КС РФ: «[о]собую значимость требования определенности, ясности, недвусмысленности правовых норм и их согласованности в системе общего правового регулирования приобретают применительно к уголовному законодательству, являющемуся по своей правовой природе крайним (исключительным) средством, с помощью которого государство реагирует на факты противоправного поведения…» В другом деле Суд увязал названные принципы ещё более решительно: «…не обеспечив надлежащую формальную определенность закона, которая в правовом государстве является необходимым условием привлечения к юридической ответственности, федеральный законодатель нарушил тем самым общепризнанный принцип nullum crimen, nulla poena sine lege…»

Но взглянем на проблему чуть шире. Впервые рассматриваемый принцип был сформулирован немецким правоведом А. Фейербахом. В зарубежной литературе идеи Фейербаха получили дальнейшее развитие, и в современном понимании указанный принцип включает в себя как минимум 4 элемента: 1) принцип отсутствия у (ухудшающего) закона обратной силы (nullumcrimen, nullapoenasinelegepraevia); 2) запрет аналогии (nullumcrimen, nullapoenasinelegestricta); 3) принцип определённости (ясности, точности) уголовно-правовых предписаний (nullumcrimen, nullapoenasinelegecerta); 4) запрет неписаного уголовного права (nullumcrimen, nullapoenasinelegescripta).

При таком широком подходе следует признать, что правило «нет преступления, нет наказания без указания на то в законе» действительно в чём-то является некой реитерацией отдельных аспектов принципа правовой определённости применительно к уголовному праву. Но в таком случае возникает резонный вопрос: в чём же смысл такого дублирования? Причин может быть несколько. Во-первых, это уже упомянутый тезис об особой важности требования определённости именно уголовного закона как ultimaratio. Во-вторых, некоторую роль здесь, возможно, сыграла историческая составляющая: сначала в полноценный принцип сложились отдельные элементы современного принципа правовой определённости именно в уголовном праве (поскольку общество первее всего осознало, что именно в этой сфере злоупотребления таят в себе наибольшую опасность), а уже потом эти же требования проникли и в другие отрасли. Наконец, в-третьих, все же нельзя сказать, что принцип nullumcrimen (poena) sinelegeполностью дублирует те или иные аспекты принципа правовой определённости; например, названное правило lexstricta,являющее собой запрет применения уголовного закона по аналогии, отражает специфику только уголовного права.

Таким образом, принцип «нет преступления, нет наказания без указания на то в законе» есть принцип комплексный, включающий в себя несколько требований, часть из которых подчёркивает особую значимость отдельных аспектов правовой определённости в сфере уголовного права, а другая часть составляет характерные лишь для этой отрасли начала.

Интересно, что в России нормативно закреплены лишь 3 из 4 компонентов римской максимы, а именно запрет обратной силы (ст. 54 Конституции РФ, ст. 10 Уголовного кодекса Российской Федерации, далее - УК РФ), неписаного уголовного права (ч. 1 ст. 3 УК РФ) и аналогии (ч. 2 ст. 3 УК РФ). Требование же определённости, ясности уголовно-правовых норм (lexcerta) прямо в законе не зафиксировано (однако вытекает из Конституции РФ).

Стабильность и последовательность закона. Стабильность правоотношений зиждется прежде всего на стабильности самого закона. «Правовое государство, - писал итальянский философ права Б. Леони, - в классическом смыслеэтого выражения, может существовать только в условиях гарантированной определенности закона, при которой у индивидов имеется возможность долгосрочно планировать собственное поведение в частной жизни и в предпринимательской деятельности», «предвидеть последствия собственных действий в соответствии с законами завтрашнего дня».

«Нестабильность и непоследовательность законов или актов исполнительной власти, - полагает Венецианская комиссия, - может повлиять на возможность граждан планировать свои действия». Таким же образом рассуждает и КС РФ, по мнению которого правовая определённость и предсказуемость законодательной политики необходимы именно для обеспечения возможности предвидения последствий своего поведения и уверенности в неизменности приобретённых прав.

Первоначально данный вывод был сформулирован КС РФ применительно к сфере социального обеспечения, да и о необходимости поддержания стабильности правового регулирования как о составляющей принципа правовой определённости Суд впервые заявил именно в делах о проверке конституционности изменений, внесённых в законы о субсидиях, пенсиях и пр. Однако со всей очевидностью требование стабильности законодательства не сводимо лишь к одной узкой сфере, но является требованием универсальным, что подтверждается последующей практикой Суда.

Обобщение практики КС РФ показывает, что стабильность законодательства означает: 1) собственно, «сохранение разумной стабильности правового регулирования»; 2) «недопустимость внесения произвольных изменений», «изменений, не имеющих объективного обоснования»; 3) «предсказуемость законодательной политики»; 4) «предоставление гражданам возможности в течение некоторого переходного периода адаптироваться к вносимым изменениям».

Кроме того, необходимость обеспечения стабильности правового регулирования КС РФ обосновывает через «принцип поддержания доверия граждан к закону». Этот принцип, как представляется, является архиважным и призван уберечь законодателя от внесения в закон частых и безосновательных поправок, поскольку это способно породить в обществе дух правового нигилизма.

Право неизбежно отстаёт от потребностей реальной жизни. Рано или поздно действующие регулятивные механизмы устаревают и перестают быть адекватными существующим правоотношениям. Это обуславливает необходимость внесения изменений в законодательство. Вместе с тем, безостановочная и хаотичная корректировка текста закона, не имеющая под собой каких-либо обоснований, напротив, вредит обществу, которое не просто не успевает адаптироваться к очередным поправкам, но и теряет всякую веру в закон. В чём же сила закона, в чём же его стабилизирующая функция, если он подвержен столь частым изменениям? Почему общество должно уважать закон, если сами нормотворцы воспринимают его лишь как инструмент постоянной «кройки и шитья»?

К сожалению, сегодня законодатель безразлично относится к требованию стабильности правового регулирования. «Поправочные» законы (составляющие абсолютное большинство среди российских законов) принимаются столь часто, что, по подсчётам специалистов, средний срок внесения изменений в Налоговый кодекс Российской Федерации (далее - НК РФ) на 2017 год составил раз в две недели, а в Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях (далее - КоАП РФ) - раз в 10 дней. «Правила игры» меняются столь часто, что хозяйствующие субъекты совершенно не способны планировать собственные расходы.

В то же время законодатель попытался усмирить «бешеный принтер», т.е. ограничить сам себя, снабдив некоторые российские кодексы «поправочными» оговорками, суть которых сводится к запрету изменения кодифицированных актов путём принятия законов, вносящих поправки в иные нормативные правовые акты. Примерами таких оговорок служат ч. 7 ст. 1 НК РФ (введена в 2013), п. 2.1 ст. 3 ГК РФ (введён в 2016).

Введение указанных норм не может не радовать, поскольку говорит об осознании законодателем необходимости редуцировать количество принимаемых правовых актов в пользу повышения их качества. Тем не менее, сама идея оговорок видится неудачной. Во-первых, остается только удивляться, почему соответствующими оговорками не наделены КоАП РФ, российский «поправочный» король, и УК РФ, кодекс, который, вероятно, заслуживает придания ему наибольшей стабильности.Таким образом, избранная мера носит половинчатый характер. Во-вторых, данные оговорки не решают проблему законодательной гиперактивности, являются лишь неким паллиативом, «регламентной нормой», не устанавливающей - да и не способной установить - ответственность за её (нормы) нарушение. Неудивительно, что на практике «поправочные» оговорки законодателем не соблюдаются.

Другой аспект стабильности законодательства - последовательность его изменения. В этом смысле вопиющим нарушением требования стабильности стали изменения, коснувшиеся такого преступления, как клевета. Спустя всего 7,5 месяцев после декриминализации данного преступления, предусмотренного тогда ст. 129 УК РФ (декабрь 2011 года), клевета вновь обрела своё место в уголовном законе, на этот раз в ст. 128.1 УК РФ (июль 2012 года). Изучение пояснительных записок к соответствующим законопроектам демонстрирует тотальную непоследовательность законодательной политики в данном вопросе. Такое противоречивое поведение российских правотворцев и загадочная реинкарнация клеветы как преступления послужили предметом обоснованной критики со стороны научного сообщества.

Стабильность законодательства также можно понимать как требование наличия у норм стабильной правовой основы. Данная мысль была выражена в известном Постановлении от 23.04.2004 № 9-П (заявитель - А.В. Жмаковский), которым КС РФ признал законы о бюджете «законодательными актами особого рода», предназначенным исключительно для регулирования доходов и расходов Российской Федерации на соответствующий период, а практику включения в законы о бюджете норм постоянного действия - принципиально недопустимой.

При этом КС РФ сослался на принцип правовой определённости и, interalia, на требование стабильности законодательства. Правда, ссылка эта была обусловлена тем, что положения оспариваемых законов о бюджете отменяли ряд социальных гарантий для военнослужащих. Тем не менее, уже в Постановлении от 14.07.2005 № 8-П (заявители - Э.Д. Жуховицкий и др.) КС РФ высказался более определённо, указав, что «включение [норм постоянного действия об исполнении исков к Российской Федерации] в специальные законы, каковыми являются федеральные законы о федеральном бюджете на очередной год, приводит к тому, что механизм исполнения соответствующих судебных решений не опирается на стабильную правовую основу, чем нарушается принцип верховенства права, включающий в качестве обязательного элемента правовую определенность». Кроме того, ещё в Постановлении № 9-П КС РФ отмечал, что по смыслу Конституции РФ «нормы, отменяющие или изменяющие определенные преимущества, компенсации и льготы, вносятся в текст того федерального закона, которым они были установлены».

В связи с этим недопустимым представляется регулирование, содержащееся в п. 20 ст. 30 Федерального закона от 08.05.2010 № 83-ФЗ, а также в п. 3.19 ст. 3 Федерального закона от 18.07.2011 № 239-ФЗ. Данные законы являются законами о внесении изменений, в то же время названные их (законов) нормы содержат предписания о порядке обращения взыскания на средства соответственно бюджетных и автономных учреждений, при этом эти нормы не вносят изменений в какой-либо нормативный правовой акт.

Таким образом, в России выстраивается следующая система правового регулирования исполнительного производства: общий порядок устанавливает Федеральный закон от 02.10.2007 № 229-ФЗ «Об исполнительном производстве» (далее - ФЗИП), порядок исполнения судебных актов по обращению взыскания на средства бюджетов бюджетной системы Российской Федерации, в т.ч. по денежным обязательствам казённых учреждений, закреплён в Бюджетном кодексе Российской Федерации (далее - БК РФ), а бюджетные и автономные учреждения «довольствуются» лишь регулированием, содержащимся в законах о внесении изменений.

Указанное регулирование видится неприемлемым в свете вышеизложенной правовой позиции КС РФ. Как представляется, закон о внесении изменений - также закон особого рода, который, прежде всего, должен отвечать своему названию и не может содержать иных норм, помимо вносящих изменения (за исключением, разве что, норм о порядке вступления закона в силу). Проведение параллели с законами о бюджете здесь довольно логично: есть ли разница, где «прятать» хитрые предписания, если в обоих случаях установление предписаний в законе противоречит самому существу такого закона? Есть ли разница между ситуациями, когда военнослужащий с удивлением обнаруживает временное приостановление действия определённой социальной льготы, которое не нашло отражения в надлежащем законе, и когда предприниматель с не меньшим удивлением сталкивается с порядком обращения взыскания на имущество контрагента, существенно отличающимся от общеустановленного? Допустимо, конечно, сказать, следуя догме гражданского права: предприниматель явно не может ссылаться на незнание права, он всегда в состоянии нанять себе юристов, знакомых с «уловками» законодателя и пр. Но с позиций правовой определённости такое положение вещей всё же видится недопустимым, тем более что КС РФ прямо высказывался о недопустимости включения норм в законы особого рода, когда это противоречит существу таких законов, именно в отношении норм об исполнении судебных актов по искам к казне. И это не говоря о том, что в течение некоторого времени после принятия законов 83-ФЗ и 239-ФЗ они прямо противоречили ст. 1 ФЗИП, которая до 2013 года не предусматривала возможность регулирования процедуры исполнительного производства иными специальными законами, помимо БК РФ.

Правомерные ожидания. Принцип защиты правомерных (законных) ожиданий тесно связан с правовой определённостью и обычно понимается как предполагающий, что лица, действующие разумно, добросовестно и в соответствии с законом, не должны быть обмануты в своих ожиданиях, основанных на законе.

Данный принцип известен многим правопорядкам, в частности Европейскому союзу. Одно из известных дел о защите правомерных ожиданий, рассмотренное Судом ЕС, - дело J. Mulderv. Minister van Landbou wen Visserij. Заявитель по данному делу занимался продажей молока, но вынужден был временно (на срок в 5 лет) приостановить свою деятельность в связи с изданием соответствующего регламента(взамен на определённого рода премии), однако, когда 5-летний срок истёк, фермер не смог возобновить продажи из-за введения условий для входа на рынок, которые он (фермер) не смог соблюсти из-за временного прекращения поставок и о которых первоначальный регламент не упоминал. Суд ЕС усмотрел в данной ситуации нарушение правомерных ожиданий, поскольку заявитель не мог предвидеть указанные изменения, и признал новое регулирование недействительным в части, в какой оно препятствует возвращению молочных фермеров на рынок.

ЕСПЧ также взывает к необходимости защиты правомерных ожиданий. Например, в деле Liivikv. Estonia Суд выявил, что прокуратура, отказавшаяся вначале возбуждать уголовное дело в отношении обвиняемого, внезапно радикально пересмотрела свою позицию в течение всего нескольких дней в отсутствие какого-либо существенного изменения обстоятельств. ЕСПЧ согласился с заявителем в том, что тот мог правомерно (legitimately) полагаться на оценку своих действий прокуратурой как законных.

Идея о необходимости защиты правомерных ожиданий обретает всё большую популярность и в российской правовой системе, причём исследуемый принцип понимается широко: охраняются ожидания, основанные не только на законе, но и на правоприменительных актах и даже актах рекомендательного характера.

Эволюцию этого аспекта принципа правовой определённости интересно проследить на примере налогового права. Так, в Определении от 12.07.2006 № 267-О (заявитель - общество «Востоксибэлектросетьстрой») КС РФ подчеркнул, что налоговые органы обязаны истребовать соответствующую информацию у налогоплательщиков во всех случаях сомнений в правильности уплаты налогов. Следовательно, «налогоплательщик вправе предполагать, что если налоговый орган не обращается к нему за объяснениями или документами, подтверждающими декларируемые налоги, то у налогового органа нет сомнений в правильности уплаты налогов. Иное означало бы нарушение принципа правовой определенности и вело бы к произволу налоговых органов». Эта мысль была воспринята судебной практикой, и постепенно требование защиты правомерных ожиданий стало прямо упоминаться в судебных решениях применительно ко всем случаям изменения налоговыми органами ранее уже выраженной в отношении того или иного налогоплательщика позиции.

Другой пример обращения к принципу защиты правомерных ожиданий - т.н. дело «AppleWatch», получившее довольно большую известность. Данный спор был связан с таможенной классификацией: от того, к какому классу (группе) товаров относятся «умные» часы, напрямую зависит размер импортной пошлины (0% для «аппаратуры для передачи данных» или же 10% для часов). Таможенные органы, а вслед за ними и суды, некорректно классифицировали AppleWatch как обычные часы. В решении СКЭС указала, что, несмотря на рекомендательный характер международных классификаций, они, будучи актами интерпретационного характера, должны учитываться судами и «участники внешнеэкономической деятельности имеют правомерные ожидания в отношении того, что осуществляемая <…> классификация товаров<…>будет носить объективный, предсказуемый и прозрачный характер, унифицированный в большинстве государств мира, и не будет зависеть от усмотрения таможенных органов, что являлось бы недопустимым в публичных правоотношениях».

Один из самых ярких примеров проявления требования защиты правомерных ожиданий можно обнаружить в сфере инвестиционного права, где существует принцип защиты инвестора от неблагоприятного изменения законодательства принимающей стороны (т.н. «дедушкина оговорка»). Сегодня данный принцип в общем виде закреплён, например, в ст. 15 Федерального закона «Об инвестиционной деятельности в Российской Федерации, осуществляемой в форме капитальных вложений», ст. 9 Федерального закона «Об иностранных инвестициях в Российской Федерации».

КС РФ также весьма часто ссылается на уже упоминавшийся принцип поддержания доверия граждан к закону. При первом приближении может показаться, что перед нами некий новый, самостоятельный принцип. В таком случае объяснить его природу и соотношение с идеей правовой определённости довольно проблематично. Но если присмотреться, то под немного другим названием легко угадывается знакомый принцип - защиты правомерных (законных) ожиданий. Так, по мнению КС РФ, этот принцип «…предполагает сохранение разумной стабильности правового регулирования и недопустимость внесения произвольных изменений в действующую систему норм, а также предоставление гражданам в случае необходимости возможности <…> в течение некоего разумного переходного периода адаптироваться к вносимым изменениям». Что это, как не защита - в широком смысле слова - правомерных ожиданий, основанных на прежде действовавшем законе?

С другой стороны, семантически, т.е. самим своим названием, принцип поддержания доверия даёт ещё один ответ на вопрос о том, почему необходимо охранять законные ожидания. Действительно: если ценность права - в гармонизации, придании отношениям стабильности, устойчивости, предсказуемости, правомерные ожидания граждан должны защищаться, иначе всякая вера в закон будет подорвана. С этой точки зрения принцип поддержания доверия граждан к закону несколько шире более традиционного требования охраны правомерных ожиданий.

Отсутствие обратной силы закона. Весьма точно суть данного запрета передал О.Э. Лейст: «Обратная сила закона противоречит сущности права, призванного регулировать будущее (а не оценивать прошлое) поведение людей. <…> Мысль о возможности внезапного и непредсказуемого законодательного изменения правового положения участников общественных отношений к худшему способна резко ослабить активность, а то и вообще парализовать социальную деятельность».

Именно поэтому, по мнению КС РФ, «[п]реобразование отношений в той или иной сфере <…> не может осуществляться вопреки <…> общему (основному) принципу действия закона во времени, который <…> имеет целью обеспечение правовой определенности и стабильности законодательного регулирования в России как правовом государстве<…>и означает, что действие закона распространяется на отношения, права и обязанности, возникшие после введения его в действие, и только законодатель вправе <…> придать закону обратную силу (ретроактивность)». При этом «[п]ридание обратной силы закону - исключительный тип его действия во времени…»

Таким образом, из принципа правовой определённости в материальном его аспекте, предполагающем необходимость обеспечения стабильности правового статуса личности, вытекает перспективное - в качестве общего правила - действие закона во времени, ретроактивность же (обратная сила) является исключением. Логично, что исключение это должно быть связано с некими конституционно-правовыми предпосылками настолько фундаментального характера, что они способны потеснить даже правовую определённость - казалось бы, непреложный идеал.

В роли такой предпосылки выступает идея защиты граждан как слабой стороны во взаимоотношениях с государством. Именно это соображение объясняет, почему в публичном праве закон, улучшающий положение лица (устраняющий или смягчающий ответственность и пр.; ч. 2 ст. 54 Конституции РФ, ст. 10 УК РФ, ч. 2 ст. 1.7 КоАП РФ, п. 3 ст. 5 НК РФ), имеет обратную силу. Из этой же идеи следует, что в частном праве (точнее - во взаимоотношениях физических и юридических лиц) за некоторыми изъятиями даже «улучшающий» закон обратной силы не имеет. Действительно: интересы лица здесь важнее интересов государства, но интересы двух лиц равнозначны.

Именно так рассуждает КС РФ, обязывая законодателя учитывать специфику регулируемых правоотношений при придании закону свойства ретроактивности: «…обратная сила закона применяется преимущественно в отношениях, которые возникают между индивидом и государством в целом, и делается это в интересах индивида (уголовное законодательство, пенсионное законодательство); в отношениях, субъектами которых выступают физические и юридические лица, обратная сила не применяется, ибо интересы одной стороны правоотношения не могут быть принесены в жертву интересам другой, не нарушившей закон».

Улучшив положение лица, придав закону обратную силу, невозможно нарушить правомерные ожидания государства, поскольку никаких правомерных ожиданий у государства нет и не может быть, государство нельзя ущемить в правах; вместе с тем, в частных правоотношениях ретроактивно действующий закон, улучшая положение одного субъекта, неизбежно ухудшает положение другого, столь же равного (что не согласуется с соответствующим запретом), сводит на нет его правомерные ожидания. Поэтому даже само использование термина «улучшающий закон» применительно к отношениям равных субъектов вряд ли корректно.

В этом смысле наглядным примером является дело А76-13283/2012, рассмотренное Судом по интеллектуальным правам (далее - СИП). Данное дело примечательно тем, что в ходе его рассмотрения нарушавшее права автора деяние, ранее являвшееся неправомерным (публичное исполнение произведений без согласия правообладателя и выплаты вознаграждения, но осуществляемое без цели извлечения прибыли, с обязательным указанием имени автора и источника заимствования и лишь в определённых организациях и определёнными лицами), в результате законодательных изменений стало полностью правомерным (случаем свободного использования, предусмотренным подп. 6 п. 1 ст. 1274 ГК РФ). СИП посчитал несправедливой ситуацию, при которой лицо должно отвечать за действие, более не считающееся правонарушением, и обратился в КС РФ с вопросом о конституционности положения закона, внёсшего соответствующие изменения, о его перспективном действии во взаимосвязи с более общим предписанием п. 1 ст. 4 ГК РФ.

В ответ на запрос СИП КС РФ, прежде всего, указал: «…вопрос придания обратной силы закону, изменяющему обязательства юридически равных участников гражданского правоотношения, требует дифференцированного подхода, обеспечивающего сбалансированность и справедливость соответствующего правового регулирования, не допускающего ущемления уже гарантированных прав и законных интересов одной стороны и умаления возможностей их защиты в пользу другой». Далее КС РФ пояснил, что неретроактивность рассматриваемой нормы ГК РФ - не случайное решение законодателя; напротив, последний исходил из того, что «автор <…> вправе рассчитывать на то, что его правомерные ожидания, основанные на действовавшем на момент возникновения соответствующих правоотношений правовом регулировании, <…> будут учтены в процессе преобразования соответствующего правового регулирования». Комментируя названные решения, Н.Ю. Рассказова приходит к выводу: правило об обратной силе «улучшающего» закона «рассчитан[о] на отношения в сфере публичного права и не применяется к гражданским правоотношениям, так как они основаны на равенстве и свободе воли их участников».

Придание обратной силы «улучшающему» закону в частноправовых отношениях может быть оправдано лишь самыми исключительными обстоятельствами. Одна из позиций КС РФ наводит на мысль о том, какого рода обстоятельства могут под этим подразумеваться. Так, Суд признал допустимость придания обратной силы постановлениям высших судов «в исключительных случаях по делам, вытекающим из гражданских правоотношений, если этого требуют - по своему существу публичные - интересы защиты неопределенного круга лиц или заведомо более слабой стороны в правоотношении». Как представляется, этими же критериями должны руководствоваться правотворцы при придании обратной силы гражданскому законодательству. Другой пример - случаи, когда отменяется правило, установленное в интересах государства, поскольку в такой ситуации не нарушаются права частных лиц.

Следует также отметить, что недопустимой является и обратная сила «улучшающего» процессуального закона. Точнее говоря, процессуальный закон в принципе не может иметь обратной силы, а категории как «улучшающий», так и «ухудшающий» к нему неприменимы. Из этого же исходит и действующее процессуальное законодательство (ст. 4 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, далее - УПК РФ; ч. 3 ст. 1 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации, далее - ГПК РФ; ч. 4 ст. 3 Арбитражного процессуального кодекса, далее - АПК РФ; и пр.).

В то же время на разного рода процессуальные штрафы как на нормы об ответственности в полной мере распространяются традиционные правила действия закона во времени.

Принцип resjudicata. Для обеспечения правовой безопасности важна не только стабильность законодательства, но и стабильность судебных решений. Как указывает ЕСПЧ, «правовая определённость предполагает уважение принципа res judicata <…>, то есть принципа недопустимости повторного рассмотрения однажды решенного дела», или, проще говоря, «принципа окончательности судебных решений».

Впервые ЕСПЧ провозгласил названный принцип в деле Brumarescuv. Romania. В то же время resjudicata (дословно - «разрешённое дело») имеет давнюю историю и восходит ещё к Древнему Риму; его (принципа) истоки можно проследить и в источниках права Древней Руси. В российской процессуальной доктрине неопровержимость также традиционно рассматривается как одно из свойств законной силы судебного решения.

Resjudicata означает, в частности, недопустимость «пересмотра окончательного и вступившего в законную силу постановления только в целях проведения повторного слушания и получения нового постановления» или же ввиду возможного наличия двух точек зрения по одному вопросу. «Отступления от этого принципа оправданы, только когда являются обязательными в силу обстоятельств существенного и непреодолимого характера, таких как фундаментальные ошибки или ошибки, искажающие саму суть правосудия»; отмена же судебных решений лишь в целях «правового пуризма» недопустима. Пересмотр не может являться завуалированной формой обжалования, т.е. пересмотром по существу. Нарушение resjudicata не только влечёт за собой нарушение правовой определённости, но и делает право на судебное разбирательство иллюзорным.

Российские суды также активно применяют принцип resjudicata. Так, в известном Постановлении от 05.02.2007 № 2-П (заявители - общество Нижнекамскнефтехим и др.) КС РФ, во многом руководствуясь подходом ЕСПЧ, признал ранее действовавшую систему надзорного производства, предполагавшую крайне длительный процесс надзорного обжалования и наличие 3 надзорных инстанций, не согласующейся «с вытекающим из Конституции Российской Федерации принципом правовой определенности и основанным на нем принципом стабильности судебных актов». Постановлением от 11.05.2005 № 5-П (заявители - общество «Карелия» и др.) КС РФ признал неконституционной ст. 405 УПК РФ, устанавливавшую абсолютный запрет на пересмотр судебного решения по основаниям, ухудшающим положение осуждённого (оправданного),в той мере, в какой она «не позволяет <…> устранить допущенные в предшествующем разбирательстве существенные (фундаментальные) нарушения». При этом КС РФ особо отметил, что «требования правовой определенности и стабильности <…> не препятствуют возобновлению производства по делу <…> при обнаружении существенных нарушений, которые были допущены на предыдущих стадиях процесса и привели к неправильному разрешению дела».

ВС РФ принцип resjudicataтакже не чужд. Например, в одном из недавних дел СКЭС рассматривала следующую ситуацию: суды нижестоящих инстанций сделали выводы о недоказанности ряда фактов и о пропуске срока исковой давности, однако кассационная инстанция (в роли которой выступал СИП) направила дело на новое рассмотрение, указав на необходимость повторного исследования указанных обстоятельств. СКЭС указала: «суд кассационной инстанции вышел за пределы предоставленных ему полномочий и фактически освободил истца от неблагоприятных последствий несовершения процессуальных действий, предоставив ему не предусмотренную законом и противоречащую принципу правовой определенности возможность неоднократного рассмотрения дела по правилам <…> первой инстанции с представлением в материалы дела дополнительных документов в обоснование требований…»