Художественная интерпретация образа Аиссе в историческом романе Исхака Машбаша "Графиня Аиссе" в контексте исследования поэтики и эстетики жанра

По классификации М.М. Бахтина, в пространственно-временных уровнях текста «Графини Аиссе» реализованы древние типы ценностных ориентаций, как, например, «идиллическое время» в отчем доме и «авантюрное время» испытаний на чужбине .

Пространство романа организовано достаточно свободно, так как граф де Ферриоль и сама Аиссе активно перемещаются - в основном, между Францией и Турцией и в пределах самой Франции.

Структурно историческое полотно Исхака Машбаша содержит два плана, два художественных мира - французская действительность XVIII века и вступающая с ней в глубокое внутреннее противоречие адыгская ментальность, впитанная Аиссе с молоком матери и сохранившаяся в ней, несмотря на то, что девочка была вывезена с родной земли в возрасте 10 лет (как мы уже отмечали, по фактам, изложенным самой Аиссе, она была вывезена из Черкесии в возрасте 4 лет).

Психологизм, как черта творческой манеры И. Машбаша, отмеченная Ю. Тхагазитовым, обретает в романе новые оттенки. Критика нравов французского общества носит не поверхностный и дидактический характер, а внутренний - через поведение персонажей, их высказывания и внутренние монологи. Несмотря на специфику жанра исторического романа, требующего выраженной динамики развития действия, движение романного времени ближе к эпическому - размеренное и явно замедленное. Основным способом замедления романного времени становится обилие диалогов, внутренних монологов, пейзажных зарисовок.

Достаточно нетрадиционной для исторического полотна представляется скупость описаний интерьера, вещей, деталей одежды, схематичность портретов, из чего следует, что для И. Машбаша основной задачей было проникновение в духовную суть главных персонажей, показ процесса внутреннего разложения французского общества в контрасте с чистым, духовным сознанием и мировосприятием девочки из «дикого края». Здесь можно найти линии соприкосновения с теориями «природного, естественного человека», идущими от Ж.-Ж. Руссо и романтиков, основанными на идее о том, что жизнь в цивилизации, в отрыве от природы разрушает душу человека. Этот тезис подчеркивается достаточно частотным обращением к теме природы.

При анализе основных уровней художественного полотна И. Машбаша - структуры, специфики сюжета, системы персонажей - выявляется, что в целом этот текст имеет все классификационные признаки исторического романа. Искажение исторически установленного факта - возраста Аиссе, в котором она была вывезена из Черкесии, объясняется соответствием фабульной линии основной идее романа, сквозной линией идущей через все произведение - нравственные качества, заложенные в человеке его народом, ментальный склад сознания неистребимы и остаются основой личности независимо от условий, в которые она попадает волей судеб.

2.2 «Диалог культур» в контексте художественного изображения образа черкешенки в романе Исхака Машбаша «Графиня Аиссе»

В историческом романе Исхака Машбаша «Графиня Аиссе» актуализируется проблема национального характера, сохранения национальной идентичности в условиях чужой для личности культуры. Коллизии судьбы Айшет, как и неординарность ее личности, талант, внешняя привлекательность, удивительные для французской действительности XVIII века нравственные понятия, вызывали интерес к прекрасной черкешенке и среди высокопоставленных вельмож, и среди литераторов. Личность Аише - Шарлотты-Элизабет Аиссе де Ферриоль нашла художественное воплощение во французской, английской, грузинской, адыгейской литературах, начиная с XVIII века и заканчивая романом Исхака Машбаша «Графиня Аиссе», написанным в XXI веке. Её образ воссоздал аббат Прево в романе «История одной гречанки», в начале XIX века французский беллетрист Александр Лаверне написал роман «Черкешенка», можно перечислить и другие известные тексты - роман Мариво «Жизнь Марианны» (1741), дидактическая повесть Ж. Руа «Аиссе, или Юная черкешенка» (1870), этюд П. де Сен-Виктора об Аиссе в сборнике «Боги и люди» (1867), который в 1914 году перевел Максимилиан Волошин, роман английской писательницы Кемпбелл Прейд «Мадемуазель Аиссе» (1910), роман Жеанна Д'Йвре «Удивительная судьба мадемуазель Аиссе» (1935) и др. Сара Бернар в парижском «Одеоне» сыграла роль адыгской женщины в постановке «Мадемуазель Аиссе».

Интерес к личности Аиссе в немалой степени обусловлен и её литературным даром. «Письма к госпоже Каландрини» считаются шедевром французской классической литературы. В России это произведение было опубликовано в 1985 году в академической серии «Литературные памятники».

Сегодня судьба и личность Аиссе осмысливаются в контексте исследования диалога культур - французской и адыгской на фоне широких культурологических и социальных обобщений. Идейный и проблемный уровни романа Исхака Машбаша обнаруживают присутствие этого подхода в контексте проблемы межкультурной коммуникации.

Как отмечает Ю.М. Тхагазитов, «<…> современное художественное сознание отличается, прежде всего, синтезирующим восприятием истории человека, его культуры» . Поэтому именно в романе И. Машбаша, по сравнению с произведениями об Аиссе западноевропейских писателей предыдущих литературных эпох, можно отметить попытку объективного художественного воссоздания образа «французской черкешенки», сочетавшей в себе признаки и черкесской, и французской культур.

Основные положения теории диалога культур, разработанной М.М. Бахтиным, были продолжены в работах В.С. Библера. Бахтин обращается к исследованию культуры как особого субъекта творчества (не индивидуального, а социального измерения), выражающего себя как синхронное многоголосие в соответствующем типе строения - архитектонике. Типам таких архитектоник соответствуют различные типы культуры, характеризующиеся определенными стилевыми чертами, а каждое произведение культуры детерминировано принадлежностью к этой полифонии. «Условия речевого общения, его формы <...> определяются социально-экономическими предпосылками <...> в этих формах проявляются меняющиеся в истории типы социально-идеологического общения», - писал М.М. Бахтин, подчеркивая, что только через конкретное индивидуальное «высказывание» язык соприкасается с общением, «проникается его живыми силами, становится реальностью».

Таким образом, процесс творчества культуры М.М. Бахтин понимает как самоопределение в диалектическом взаимоотношении, взаимообмене между «Я», «другими» и социальной общностью. Социальное не проецируется на деятельность личности как пассивное отражение, ибо, во-первых, любая культурно-историческая эпоха - не монолит, а полифония; во-вторых, творчество - волевой акт ответственного поступка личности, осмысленно преломляющей мир в себе. Социально-исторический контекст есть диалогизирующий «интонационно-ценностный» фон, меняющийся по эпохам восприятия, поэтому произведения культуры живут в потенциально бесконечном смысловом диалоге.

По мнению М.М. Бахтина, феномен культуры «пронизывает <...> все решающие события жизни и сознание людей нашего века». Культура - это:

- форма общения людей разных культур, форма диалога; «культура есть там, где есть две (как минимум) культуры, <…> самосознание культуры есть форма её бытия на грани с иной культурой» ;

- механизм самодетерминации личности, с присущей ей историчностью и социальностью;

- форма обретения, восприятия мира впервые.

Эти три определения взаимосвязаны и переходят одно в другое, то есть культура трактуется как феномен целостный и неделимый.

Только во взаимодействии со средой, в общении с другими людьми индивид приобретает качественные характеристики, он становится личностью, тем больше личностью, чем больше он представлен в других. Понятие «Другой» (собеседник, противник самого себя) становится ключевым для философии М. Бахтина, поскольку личность становится личностью и познает себя как таковую только в соотнесенности с «Другим». Для личности культура выступает как «форма самодетерминации индивида в горизонте личности, форма самодетерминации нашей жизни, сознания, мышления <...>» . Основанием поступков, действий человека как личности, направленных одновременно вовне, на других и вовнутрь - на себя, является свобода, определяющая самодетерминацию личности, реализующая ее жизнедеятельность, позволяющая человеку выработать идею о самом себе. Но самодетерминация индивида в горизонте личности в культурном контексте возможна лишь в диалоге, который базируется на трех смыслах:

- диалог есть всеобщая основа человеческого взаимопонимания; «Диалогические отношения <...> - это почти универсальное явление, пронизывающее всю человеческую речь и все отношения и проявления человеческой жизни, вообще все, что имеет смысл и значение <...> Где начинается сознание, там <...> начинается и диалог» ;

- диалог как всеобщая основа всех речевых жанров. «Жанр есть не что иное, как кристализованная в знаке историческая память перешедших на уровень автоматизма значений и смыслов. <...> Жанр - это представитель культурно-исторической памяти в процессе всей идеологической деятельности <...> (летописи, юридические документы, хроники, научные тексты, бытовые тексты: приказ, брань, жалоба, похвала и т.д.)»;

- несводимость диалога к общению, иначе говоря, диалог и общение не тождественны, но общение включает в себя диалог, как форму общения. «Чужие сознания нельзя созерцать, анализировать, определять как объекты, вещи, - с ними можно только диалогически общаться <...> В каждом слове звучал <...> спор (микродиалог) и слышать отголоски большого диалога» .

Диалогическое понимание культуры предполагает наличие общения с самим собой как с другим. Мыслить - значит говорить с самим собой, значит внутренне (через репродуктивное воображение) «слышать себя самого», по утверждению Канта . Внутренний микродиалог является составной частью идеи диалога культур. Общение с другим через произведение, текст предполагает микродиалог в Большом времени культуры.

Не вызывает сомнений, что Аиссе не смогла бы выжить в чужой стране, если бы не приняла и не изучила её культуру, нравы, обычаи. Бабушка Чаба, советы которой навсегда запомнила Айшет, учила девочку: «С судьбою не поспоришь, с нею надо дружить, если не хочешь лиха на свою голову» (с. 24). И когда Айшет окрестили в лионском храме, она громко повторила свое новое имя, но по-своему, подчеркнув, что остается черкешенкой - «Шарлотта-Элизабет Айшет!».

В романе концептуализируется идея национальной самоидентификации героини. Её поиск своего «Я», попытка сохранения этого «Я» в чуждых её ментальности условиях выражаются большей частью через диалоги и внутренние монологи, которые являются основным приемом речевой организации текста. Стилевые и речевые приоритеты текста не случайны:

- во-первых, из авторского замысла - художественного раскрытия личности Аиссе - объективно следует аналитическая направленность на внутренний мир героини, психологический показ которого возможен лишь через проникновение в её сознание и скрытые от окружающих мысли, сомнения, рефлексии. Например, внутренний монолог Аиссе в финале романа дублирует её постоянные мысли о греховности её любви: «Ну, а я?. - спросила себя Айшет и усмехнулась: - А я живу в чужой стране, в Париже и, как говорят, красавица из красавиц, но красота эта пока что принесла мне больше страданий, чем радости. Господи, прости меня, грешную, ведь в своем горе я больше виновата сама, но, если бы я уступила домоганиям папам, обрекла бы себя еще на большую греховность и позор. Но как быть мне: ведь причина моего греха - любовь к шевалье де Эди. К тому же в нынешней Франции это считается обычным делом. Я не осуждаю за это французов. Ты один нам всем судья. Но если мы и дальше будем так жить, то Франция потеряет свою нравственную чистоту» (с. 447). Следует отметить, что большинство внутренних монологов Аиссе обращены к Богу, и это оправданно, ведь героиня одинока, у неё нет близкого человека, которому она может раскрыться. Аиссе не ищет оправданий своему проступку, она судит себя по самым высоким меркам, не обвиняя никого в своем нравственном падении. И единственным адресатом её излияний является Всевышний.

В следующем цитируемом монологе Аиссе размышляет о причинах несчастья де Ферриоля - его безумия: «Айшет стояла недвижно и, кажется, не дыша. Без слез, но плакала: «Неужели и впрямь папам сошел с ума? Господи, милостив будь к Твоему рабу Шарлю де Ферриолю. <…> Спаси, сохрани и помилуй его. А, может быть, эта болезнь - Твое наказание папам за его двоебожество? Но ведь Ты - Один Создатель. Это люди называют Тебя по-разному. <…> А что, если он поплатился за то, что меня, несмышленую девочку, обратил в христианскую веру и оттого его тянет к мусульманской вере <…>» (с. 255).

- Во-вторых, в историческом романе, по романтической традиции, диалоги имеют подчеркнуто концептуальную художественную нагрузку.

Например, в диалоге между графом де Ферриолем и наставницей Аиссе мадемуазель Жаннетт - Николь выявляется позиция графа по отношению «другой» культуре, проявлений которой он не желает видеть в своей подопечной:

- <…> говорят, вы слишком много рассказываете ей о Черкесии, восхищаетесь девочкой, как черкешенкой.

- Но разве это не так? Ведь сама королева восхищалась её черкесской красотой, черкесским одеянием.

- Об этом знают все, я даже оставил ей черкесское имя. Но она ведь Шарлотта - Элизабет, жизнь её навсегда связана с Францией, значит история Франции, культура Франции теперь и её культура и история. Вы должны это воспитывать в ней, оно должно стать её духовной сущностью» (с. 172).

Жаннетт - Николь действительно придерживалась совершенно иного мнения, она считала, что девочка должна знать о своем народе и о своей культуре. Воспитательница понимала, что все метания Аиссе связаны с потерей национальной идентичности и помогла девочке в осознании своего «Я». Жаннетт - Николь когда-то читала в одной из книг, что черкесы - древний кавказский народ, мужественный, гордый и красивый и потому была убеждена, что знание о традициях и нравах своего народа даст силы Аиссе противостоять домогательствам графа.

«Погодите, погодите, - сказала она себе, - ведь лекарство от оспы дала людям женщина-черкешенка! <…> Надо найти и дать Аиссе почитать книги о черкесах, она должна знать все о своем народе» (с. 89). Жаннетт - Николь находит в книжных лавках Парижа воспоминания, исторические записи о черкесах Галонифонтибуса, Луки, Гельвеция, красочные описания черкесской одежды, рисунки. Она зачитывает ей высказывание о черкесах итальянского путешественника 16 века Интериано: «Черкесы высоко ценят щедрость и сами очень щедрые, поделятся всем, чего ни попроси у них. Правда, кроме коня и оружия. Они выше всего ценят свою землю, ее свободу, и отстаивают её с удивительной, ни с чем не соизмеримой храбростью и самоотверженностью. Эти чувства, эта храбрость, характер и искусство воина воспитываются у черкесов с самого раннего возраста, можно сказать, с молоком матери» (с.90).

Таким образом, И. Машбаш находит проводника черкесской культуры и истории в лице воспитательницы Аиссе, этот сюжетный ход, скорее всего, не имеет документального подтверждения, но вполне оправдан в контексте идейного замысла романа. Сама Аиссе в своих «Письмах к госпоже Каландрини» не упоминает о знакомстве с черкесской культурой, но автор имеет право восполнить художественный образ отдельными деталями, не искажающими личность исторического лица. Подобное решение лишь глубже детерминирует внутренний мир главной героини.

- В-третьих, через диалог автор имеет наибольшие возможности высветить проблемное пространство романа и, возможно, опосредованно проявить авторскую позицию. В ряду ведущих проблем, наряду с вопросом сохранения национального сознания в условиях чужой культуры, диалога культур, весьма актуальны и проблемы нравственности, воспитания, общей культуры. Эти узловые моменты проблемного пространства автор последовательно и настойчиво связывает с ментальностью Аиссе. Поэтому роман насыщен диалогами главной героини с представителями французской культуры, которым многое в её поведении и взглядах непонятно. Например, в диалоге с Марией - Анжеликой высвечиваются два кардинально различных взгляда - парижанки и черкешенки - на отношения между мужчинами и женщинами:

«Мария - Анжелика то ли грустно, то ли насмешливо улыбнулась. - Не торопись, милая, твоя красота бросит к твоим ногам немало влюбленных. И не только холостых красавцев, но и женатых щеголей.

- Пусть бросает, я перешагну через них, - усмехнулась Айшет.

- Ой ли! Перешагнешь через одного, другого, а на третьем можешь и споткнуться <…>.

- Не споткнусь, сердце не позволит. <…> Я вспомнила свою бабушку. Она говорила: «Не бегай за ветром - его не поймаешь, и за тенью своей не гоняйся - её не обгонишь» (с. 345). Ответ Аиссе повергает графиню в недоумение и даже поражает её. Привыкнув разговаривать с приемной девочкой как с существом низкого происхождения и, соответственно, невысоких умственных достоинств, культуры и образования, графиня не в первый раз поражается тому, что неправильно оценивает Аиссе, но не может понять, откуда в черкешенке такое благородство, разумность и высокие нравственные понятия. «Я её учу уму-разуму, а получается, она мудростью своей бабушки, черкесской мудростью меня учит. Эта девочка из какого-то горского селения, а посмотрите на неё: даже по парижским меркам, элегантная, будто маркиза. А какая у неё лёгкая, изящная походка, с каким уважением разговаривает со старшими! И это не только теперь - она такая пришла к нам в Париж, родилась, наверное, такой. Теперь Аиссе - истая парижанка, но по-своему, наверное, по-черкесски, размышляет о чистой любви, о порядочности. Удивительный человек, одаренный Господом!» (с. 346).

Культура включает в себя и специфическое отношение к природе. Аиссе, родившаяся в мире, проникнутом духом свободы, который олицетворяют горы, море, чудесные сады, воздух, совершенно по-иному, чем парижане, чувствует и воспринимает природу. Ей необходимо слияние с природой, она задыхается в душной духовной и материальной атмосфере Парижа.

Неразрывно связана с любовью к родной земле любовь к своему языку, который является главным достоянием культуры личности. Проблема утраты родного языка, как следствие утраты языковой среды, актуализируется в романе как подтверждение идеи неразрывности национального сознания и языка. В романном мире, по воле автора, Аиссе не забывает родной язык, хотя постоянно тревожится о том, что все меньше думает на нем, что может потерять это единственное подтверждение её этнической сути. В «Письмах к госпоже Каландрини» нет упоминаний или размышлений самой Аиссе о родном языке, как и о своей национальной принадлежности. Автор сознательно вводит этот мотив, так как известно, что национальность личности определяется по языку мышления.

В этом проблемном пространстве романа просматривается тема диалогичности культур. Двуязычие главной героини имеет особую концептуальность: обладая двумя языковыми сознаниями, Аиссе оказывается внутренне богаче французов, в её сознании сосуществуют две национальные картины мира. Г. Гачев, исследуя эту проблему, отмечал: «В стыке языков выражается наиболее остро столкновение образов жизни и материальных, и духовных культур - но столкновение, происходящее не просто в жизни, но на уровне сознания, осмысления жизни. Ибо язык - есть древо познания. И насколько он ветвист и раскидист - настолько развитая модель мира живет в сознании народа. <…> При двуязычии язык и национальное сознание превращаются, по словам литературоведа и философа М.М. Бахтина, из абсолютной догмы, какими они являются в пределах замкнутости и глухого одноязычия, - в более гибкую и податливую новым понятиям мировоззренческую систему. Двуязычие - это диалог мировоззрений, систем мира. При нем получается стереоскопичность зрения, объемность мышления» .

Таким образом, яркость и неординарность личности Аиссе, её духовно-нравственное богатство имеют не только врожденные генетические предпосылки, но и развиваются и совершенствуются в процессе взаимодействия её национальной картины мира с «другой» - французской - через «диалог культур», одним из проявлений которого является двуязычие. Двуязычие героини подчеркивается полифоничностью языковой композиции произведения. Наряду с галантным языком французских вельмож, свободной речью творческой интеллигенции, нейтральной повествовательной манерой, изысканной литературной речью аристократов, в романе органично функционируют фольклорный, разговорный и эпистолярный стили. Присутствие фольклорного языкового пласта обнаруживается в насыщенности текста романа народными изречениями, пословицами, афоризмами. Причем следует отметить, что эти стилевые вкрапления заимствованы из адыгской культуры, что подчеркивает национальную сущность главной героини, её близость к своим истокам. Например:

Лепешек вкусных всегда не хватает на всех (с. 53).

Черкесы говорят: тот, кто не испытал трудностей, не знает цену счастью (с.54).

Люди давно заметили: рана от меча заживает, остается лишь шрам. А вот рана, нанесенная злым языком, остается надолго, иногда - на всю жизнь (с. 56).

В народе говорят: жизнь бывает сродни короткой веревке: иногда её и завязать нетрудно, и развязать. Но если она затянется в тугой узел, то весь свой век будешь развязывать (с. 84).

Не та мать, что родила, а та, что воспитала (с. 111).

Сделай добро и брось его в речку (с. 432).

Адыги говорят: ты пленник неразглашенной тайны, а разгласишь - становишься её заложником (с. 127).

Добро и зло - неотделимы, как палка о двух концах (с.199) и др.

Переплетение различных языковых стилей подчеркивает идею взаимопроникновения и взаимодействия культур - их диалога.

Несмотря на то, что Аиссе скучает по Родине, она закономерно становится частью и другой культуры. Воспоминания о Черкесии постепенно из лейтмотивных становятся ассоциативными. Например, услышав мысленно шум морского прибоя, шорох гальки, Аиссе сразу же вспоминает о родной Черкесии: «Интересно, с каким берегом так тревожно разговаривает морская волна - Турция или Черкесия? С какого из двух берегов Черного моря - турецкого или черкесского - доносится этот тревожный прибой? Конечно, Черкесии. Вот они, в самом поднебесье, две мои любимые белоснежные вершины. А это? Девушки в своих красивых долгополых платьях поют на лугу старинные песни адыгов. Господи, я стала их забывать, но как же это так, что я стала забывать язык матери, язык дедов и прадедов?». И тут Аиссе вспоминает мудрые слова Фахри - турецкого переводчика: «Каждый человек должен жить на своей родной земле, под своим небом, среди своих соотечественников, деля с ними и радость, и печаль, а если по воле судьбы окажется на чужбине, пусть душой останется верным своей земле, её детской чистоте и мудрости отцов» (с. 323).

Следующим аспектом проявления диалога культур является тема религии, представляющая собой значительный идейный пласт произведения и реализуемая в контексте двоебожия главной героини и попытки самого де Ферриоля принять мусульманство. По сути, истинно и искренне верующим человеком в романе становится черкешенка. Это видно из её постоянных обращений к Богу во время мучительных внутренних монологов, выражающих поиск правильного пути. Глубокие нравственные терзания героини подчеркивают её исключительность в мире, где любовь, человеческая привязанность стали предметом торга и «лекарством от скуки». Сосуществование в сознании Аиссе двух религий - ментально закрепленной мусульманской и привитой ей де Ферриолем - христианской, привело к удивительному мировоззренческому феномену: Аиссе смогла найти одного Бога, ей не особенно важно, какой он - христианский или мусульманский. Для героини Бог - это нравственность, добродететель, чистота, искренность, любовь, вера, природа. Можно сказать, что постоянные рефлексии Аиссе связаны с её поиском Бога. Она ближе, скорее, к пантеистическому восприятию мира, особенно характерному для языческой веры, в которой жили древние адыги.

Состояние постоянного поиска нравственной опоры создает внутренний диссонанс в сознании Аиссе, ее двойственность во многом объясняется навязанным ей двоебожием: «<…> не сомневаясь, не задумываясь, она просила по-адыгски помощи у Аллаха, по-французски - у Иисуса Христа» (с. 275). Аиссе спрашивает у себя в минуты растерянности: «Кто я такая? Француженка или черкешенка? Когда-то была черкешенкой, а теперь превратилась во француженку <...> А может, все мои несчастья происходят оттого, что я опять продолжаю молиться двум богам? <…> Но ведь раньше, когда была маленькой, в Черкесии, я молилась, как и мои мама, папа, бабушка Аллаху <...> Да, мы всей семьей были верны Аллаху, но тяжкие испытания, выпавшие на нашу долю, нарушили всю мою жизнь. Кто повинен в этом? Те же люди, которые исповедовали ислам <...> Странным образом сошлись здесь адыги, турки, французы. Несмотря на разность языка и верований, у всех у них - одни и те же добродетели и пороки» (с.276). В этом эпизоде француженка/черкешенка Аиссе-Айшет приходит к глубокому пониманию истинных человеческих ценностей - неважно, к какой вере принадлежит человек, какому богу молится, главное - чтобы он имел свой собственный кодекс человеческих норм нравственности и морали, свое представление о добре и пороке. Может потому двоебожие для Аиссе не так травматично и даже - приемлемо, что кодекс чести адыгэ-хабзэ, о котором она никогда не забывает, навсегда остается с ней.

Приобщение к европейской культуре, в свою очередь, формирует интеллект Аиссе, развивает в ней эстетическое начало. Аиссе много читает, любит театр, интересуется поэзией, искусством. Неслучайно её «Письма к госпоже Каландрини» вошли в классику европейской литературы.

Синтез черкесской и европейской культур дал поразительный результат - девочка из черкесского аула стала одной из самых ярких, талантливых, образованных и красивых женщин Парижа, главным жизненным принципом которой была добродетель. Осознавая порочность общества, частью которого она, волей судьбы, стала, Аиссе постоянно подчеркивала в своих письмах, что для неё важнее всего сохранить женское достоинство, добродетель, и в этом она оставалась черкешенкой: «Опыт и в самом деле показывает, что злосчастье и бедность не очень-то людям по вкусу и ценятся лишь тогда, когда человек при этом ещё и богат; и однако перед истинными добродетелями всякий склонит голову» .

Показательны высказывания Аиссе по поводу театральных постановок и игры актеров, здесь она подмечает такие недостатки, которые никогда не были бы замечены французскими критиками: «На мой взгляд, актрисе, играющей роль влюбленной, надобно выказывать скромность и сдержанность, сколь бы драматичными не были изображаемые обстоятельства. Страсть должна выражаться в интонации и звуках голоса. Юной принцессе следует держаться поскромнее» . Описывает Аиссе госпоже Каландрини, проживающей в Швейцарии, и парижскую светскую жизнь, создавая яркую картину быта и нравов французской аристократии: сплетни, скандалы, интриги, браки по расчету, постоянные супружеские измены, тяжкие болезни и безвременные смерти; полное падение нравов, свары и заговоры при дворе, дикие выходки развратной знати, беспредельное ханжество, полное бесправие простых людей. Аиссе пишет: «<...> все, что ни случается в этом государстве, предвещает его гибель. Сколь же благоразумны все вы, что не отступаете от правил и законов, а строго их блюдете! Отсюда и чистота нравов. А я что ни день, то все больше поражаюсь множеству скверных поступков, и трудно поверить, чтобы человеческое сердце было способно на это» . В художественном мире романа Исхака Машбаша эти истории обретают новую жизнь, неся ту же идейную нагрузку, что и у Аиссе - обличение безнравственности и духовной гибели парижской аристократии.

Рисуя синтезированный образ, сочетающий черты различных культур, И. Машбаш, наряду с чертами европейской культуры, акцентирует внимание на ментальных, адыгских проявлениях личности Аиссе. В частности, автор романа подчеркивает сдержанность в речах и манерах, добродетельность, преданность семье, уважение к старшим, бесстрашие и гордость Аиссе в те моменты, когда её пытаются унизить или склонить к недостойному в её понимании поступку, стремление к духовной свободе. Реальная жизнь ввергает Аиссе, натуру цельную и чистую, в глубокую грусть.

Айшет, дочь черкесского князя Болета, оставила значительный след в истории французской культуры, вызывая уважение и восхищение народом, имеющим такие человеческие устои и рождающим столь красивых душой и телом людей. Её судьба неординарна, личность, сформированная двумя культурами - адыгской и французской - ярка и самобытна, и это достоверно отражено в историческом полотне Исхака Машбаша «Графиня Аиссе».

2.3 Художественная концепция образа Аиссе: синтез типологического и национально-индивидуального

По линии литературной традиции образ главной героини романа И. Машбаша имеет типологические связи с несколькими художественными системами. Наиболее отчетливо прослеживается тождество трактовки личности Аиссе с женскими образами сентиментального, просветительского и романтического романа, поставленными в центр повествования и являющимися итогом авторских раздумий о природе человека в контексте вечной темы противостояния разумного и чувственного начал в личности.

Аиссе не идеальна, но она стремится к идеалу нравственной чистоты; побуждаемая обстоятельствами, она совершает ошибки, но лишь для того, чтобы раскаянием искупить их и еще более упрочиться в своем стремлении к разумности и добру. Сама её веротерпимость, желание понять и найти свою справедливость даже в противоположных, враждующих взглядах превращает её порой в игрушку в руках людей, правда, ненадолго, лишь пока она не приобретет опыта, не разберется, где истина. Только до этого момента она подвержена колебаниям. Точнее всего выразит суть героини Машбаша следующее утверждение: «Романтический герой - это не просто положительный герой, он даже необязательно должен быть положительным, это герой, который отражает тоску поэта по идеалу» .

В данном аспекте следует подчеркнуть, что писателя интересует не столь характер (как литературоведческая категория), сколь личность Аиссе. Как отмечает С.Н. Бройтман, личность открывается «взгляду изнутри» . Этот подход к раскрытию персонажа открыт романтиками. Образ-личность не продолжает предопределенную родовую жизнь, а «ответственно начинает ценностно-смысловой ряд своей жизни» . Он «самочинен и ценностно инициативен», не предопределен, его «индивидуальность раскрывается не как судьба, а как идея, точнее, как воплощение идеи. Герой, изнутри поступающий <…> на самом деле воплощает некую идею, некую необходимую правду жизни, некий прообраз свой, замысел о нем Бога» .

Гипотеза М.М. Бахтина выдвигается в качестве основополагающей для осмысления типа главной героини по следующим признакам: Аиссе не имея «родовой» поддержки, явно живет и действует по своим внутренним законам, её жизнь - не «судьба», а «случай», она в своих поступках глубоко индивидуальна. И так как Аиссе поступает и живет не по правилам среды обитания, то можно полагать, что её нравственные ориентиры - от Бога. Характер формирует среда, а личностные качества - есть реализация глубинных ментальных ценностей.

В создании подобного образа-личности очень важна роль автора. М.Бахтин полагает, что автор видит героя как личность, но осознает его в категориях собственного «я», а не как другую личность. Такое видение мы наблюдаем в «Графине Аиссе»: И. Машбаш, создавая художественный образ, прототипом которого является личность, жившая в далеком прошлом, естественно, наделяет героиню своим видением мира и своими представлениями о морали и нравственности. Возможно, поэтому история любовных отношений Аиссе с шевалье Блез-Мари де Эди описывается несколько схематично, хотя этот период жизни - один из самых ярких и эмоционально насыщенных в жизни героини, возможно, что эта любовь, повлекшая за собой и тяжелые нравственные муки, стала причиной её болезни и смерти. Сюжетная линия, связанная с отношением Аиссе к дочери Селини, также не получает развернутого отображения, иногда героиня кажется даже безразличной к ребенку, её мысли в большей степени направлены на шевалье. Здесь напрашивается констатация того, что Машбаш, подчиняя движение романа авторской идее, не акцентирует внимание на тех фактах, которые бы ей противоречили - ведь внебрачная связь и рождение незаконнорожденного ребенка снижают идеальный образ героини. Поэтому основной акцент делается не на счастливых днях любви Аиссе, а на её последующих нравственных муках и раскаянии.

Если обратиться к жанровой специфике художественного воссоздания образа, то можно утверждать, что концепция образа главной героини выстроена в рамках традиций исторического романа. По мнению Н.Д. Тамарченко, особенности строения сюжета и функции главного персонажа в историческом романе выражают «<…> идеи разумной целесообразности хода истории (цепь непредвиденных и “необязательных” случайностей ведет к провиденциально необходимому результату), а также - естественной разумности натуры человека, без которой подобный результат не мог бы осуществиться. На почве этих идей и складывается типичная для жанра концепция героя. <…> Его задача - остаться верным себе: и это в таких обстоятельствах, когда изменяться и приспосабливаться куда легче и не в пример полезнее. Поэтому ему совсем не требуются изворотливость ума и политическая проницательность; достаточно быть честным и добрым. <…> Таким образом, испытание на тождество, присущее, вероятно, в той или иной форме и степени всем разновидностям авантюрного жанра, в данном случае выявляет устойчивые начала, обеспечивающие сохранение основных человеческих ценностей в кризисные моменты истории. В этом и заключается смысл создаваемого жанром соотнесения исторического времени <…> с “временным рядом индивидуальной жизни” (в центре которого - мотив любви), о чем писал М.М. Бахтин» .

Следует уточнить, что в трактовке образа Аиссе выявляются традиции, скорее, не западноевропейского исторического романа, по типу вальтер-скоттовского, а русского реалистического. Можно провести линии типологического тождества с типом главного героя в «Капитанской дочке» А.С. Пушкина. Как справедливо отмечает Н. Тамарченко, «<…> если у В. Скотта главный предмет изображения - это судьба героя, то у Пушкина - его нравственная эволюция, а также этическая оценка хода истории и ее логики (через судьбу героя и его точку зрения)».

Те нравственные законы, которые патриархальная традиция дала героине уже в готовом виде, в итоге становятся для неё внутренней необходимостью.

Композиция романа выявляет наличие двух основных конфликтов в личности главной героини - внутреннего и внешнего. Внешний конфликт можно отнести к типу социального, характерного для реалистической литературы, конфликта - между индивидуумом и средой. Второй конфликт гораздо глубже и травматичнее для Аиссе - это внутренний разлад, который можно отнести к типичному конфликту литературы Классицизма и Просвещения - конфликт между «чувством и долгом». «Долгом» в контексте исследуемого произведения можно образно обозначить долг Аиссе перед своей совестью, своими нравственными принципами.

Следует подчеркнуть, что в мировой литературе женские типы, подобные Аиссе, являют собой достаточно представительную галерею образов - это героини Д. Остен (Элизабет Беннет, «Гордость и предубеждение»), Н. Карамзина (крестьянка Лиза, «Бедная Лиза»), Ж.-Ж. Руссо (Юлия, «Новая Элоиза»), Ж. Санд (Консуэло в одноименном романе), А.С. Пушкина (Татьяна, «Евгений Онегин»), А. Островского (Катерина, «Гроза»), Л. Толстого (Анна, «Анна Каренина») и др. Объединяет этих героинь внутренний конфликт между двумя архетипическими праобразами их сознания - женщина-мать и женщина-любовница.

Под архетипами один из основателей теории психоанализа К.Г. Юнг понимал элементы коллективного бессознательного, обозначающие суть, форму и способ связи наследуемых бессознательных первичных человеческих первообразов и структур психики, обеспечивающих основу поведения, структурирование личности, понимание мира и взаимопонимания людей. Юнг писал: «Любое отношение к архетипу, переживаемое или просто именуемое, «задевает» нас; оно действенно именно потому, что пробуждает в нас голос более громкий, чем наш собственный. Говорящий прообразами говорит нам как бы тысячью голосов, он пленяет и покоряет, он поднимает описываемое им из однократности и временности в сферу вечносущего, он возвышает личную судьбу до судьбы человечества и таким путем высвобождает в нас все те спасительные силы, что извечно помогали человечеству избавляться от любых опасностей и превозмогать даже самую долгую ночь» . По Юнгу, антропологически женское начало «анима» соответствует пассивному принципу природы. В «Символах трансформации» К.Г. Юнг утверждает, что древние видели в женщине либо Еву, либо Елену, Софию или Марию (номинации соответствуют импульсивности, эмоциональности, интеллектуальности и добродетели). Соответственно, эти начала не могут сосуществовать в реальном мире личности и вступают в конфликт, как произошло с Аиссе.

Анима представляет собой архетипический образ высокой степени сложности, где решающим фактором могут оказаться наложенные друг на друга символические аспекты. Например, высшие аспекты женщины в качестве Софии или Марии определяют ее функцию персонификации знания или высшей добродетели; а когда женщина предстает как образ души, она оказывается высшей по отношению к мужчине, поскольку является отражением самых возвышенных и чистых его качеств. В своих низших формах как Ева или Елена (инстинктивный и эмоциональный аспекты) женщина стоит на уровне более низком, нежели мужчина. Она выступает в своей наиболее характерной роли соблазнительницы, «вечной женственности», влекущей за собой, - непоследовательной, ветреной, неверной, лицемерной, в то же время таинственной, очаровывающей. Именно здесь проявляются аспект сирены - отвлекающей, уводящей мужчин в сторону от пути прогресса, эволюции, и аспект воды - непроявленности, тайны, бездны, бессознательного. В последующем текстологическом анализе вода выявляется в качестве одного из константных текстовых символов, имеющих глубокое концептуальное наполнение - психологическую соотнесенность с личностью главной героини.

Аиссе в результате сложного внутреннего противоборства не смогла воспротивиться своему импульсивному началу и, подчинившись зову любви, вступила во внебрачную связь. Здесь важно, что муки совести Аиссе усиливаются от осознания того, что она, уступив любви, навлекла неприятности и на своего избранника Блез-Мари де Эди, который, нарушив обет безбрачия, тем самым вызвал гнев руководства Ордена мальтийских рыцарей. В предсмертной исповеди она кается в своем грехе: «Я считаю грехом для себя то, что зная душевную чистоту и доброту шевалье де Эди, по сути, совратила его и себя ввела в заблуждение» (с.488).

Внутренние терзания, детально и психологично описываемые в романе, достоверно иллюстрируют, что в натуре Аиссе изначально доминирует начало Марии - добродетели и интеллектуальности: «Айшет знала, раз уж так требует судьба, она сумеет жить во Франции, быть и черкешенкой, и француженкой, как бы это ни было ей трудно.

И это, кажется, удавалось ей, но как быть с тем, что она сделала теперь? Что это - бесчестье или послушность зову сердца? Любовь!? А если эта любовь греховна? <…> Да, грешно, стыдно, однако я не жалею. Я была в безвыходном положении, будто к стене пригвожденная, была вынуждена так поступить. Боже, будь милостив ко мне, грешной» (с.351). Таким образом, пробудившееся под влиянием настоящего чувства начало Евы (инстинктивное и эмоциональное) приводит к психологическому диссонансу, выразившемуся в трагическом для героини внутреннем конфликте, не получившем оптимистического разрешения. В тексте романа приводится одно из писем Аиссе, в котором она с отчаянием признается в том, с каким трудом ей приходится отказаться от своего всепоглощающего чувства: «Увы, я все та же, какой вы меня оставили, и все так же терзаюсь той мыслью, которую вы вселили в меня, и нет у меня мужества решиться на это (речь идет о настоянии госпожи Каландрини прервать связь с Блез-Мари де Эди - уточнение наше, Б.Т.); страсть моя всякий раз берет верх и над моим разумом, и над вашими советами, и над мыслью о благодати.

Чувство долга, любовь, беспокойство и преданная дружба беспрестанно борются между собой как в мыслях моих, так и в сердце. Я жестоко терзаюсь, тело мое изнемогает от этой тоски и тревоги» (с. 444).

В контексте исследования личности главной героини романа «Графиня Аиссе», на наш взгляд, достаточно продуктивной представляется попытка её типологического соотнесения с женским персонажем эпистолярного романа Ж.-Ж. Руссо «Новая Элоиза», написанным под очевидным влиянием Ричардсона. В этом романе был выведен сюжет, ставший невероятно популярным и оказавший значительное влияние на дальнейшее развитие литературы - трагическая судьба героини, погибающей в борьбе целомудрия с любовью или соблазном.

Ж.-Ж. Pуссо создал тип «нежного сердца», «прекрасной души», расплывающейся в чувствительности и слезах, всегда и во всём руководящейся чувством. В отличие от Юлии, Аиссе эмоционально сдержана в проявлениях чувств, она подчиняется больше голосу рассудка.

Сходство этих героинь, принадлежащих разным культурам, видится в другом. Они чувствуют и любят иначе, чем их современники. Эту способность подчеркивает Поль де Сент-Виктор, чьи слова «Она любила в то время, когда все разучились любить» стали эпиграфом к роману.

В представлении французов Аиссе является представительницей «дикарской культуры» (по Ж.-Ж. Руссо). Антагонизм, в который Ж.-Ж. Pуссо поставил «дикаря» по отношению к культурному человеку, находит в романе И. Машбаша своё объяснение и реальный смысл: «дитя природы», «дикарка» по своим личностным качествам оказывается намного выше «цивилизованных» французов.

Чувствительные люди Ж.-Ж. Pуссо любят иначе, чем напудренные кавалеры салонов; они не ухаживают, переходя от одного предмета к другому, а любят со всей страстью души, для которой любовь есть суть жизни. Их любовь представляет собой высшую правду и поэтому не признаёт преград, которые ей ставят общественные условия и отношения. После длительных и мучительных размышлений Аиссе выбирает такой путь.

Коллизии судьбы Аиссе после того, как она уступила чувству, почти полностью соответствуют сюжетной развязке в «Новой Элоизе». Во второй части романа Ж.-Ж. Pуссо изменяет линию поведения героини, подводит её к нравственному перелому, выразившемуся в мучительных сомнениях в правильности своего поступка. Дав сначала полную волю потребностям любящего сердца, далее Ж.-Ж. Pуссо провозглашает принцип нравственного долга, которому подчиняется сердце, не признающее внешних преград. Но Юлия - слабая представительница идеи долга. Ж.-Ж. Руссо её постоянно ставит на краю пропасти; самые страстные сцены романа относятся именно ко второй его части и вселяют в читателе уверенность, что героиня не останется победительницей в борьбе долга с чувством; наконец, чтобы спасти принцип и сохранить честь героини, автор прибегает к трагическому окончанию романа (Юлия погибает в озере, спасая своего сына).

Коллизии судьбы Аиссе, описанные в романе «Графиня Аиссе», напоминают фабульную линию в «Новой Элоизе», но героиня И. Машбаша намного тверже в своих морально-нравственных убеждениях. Она не прощает себя, побеждает свою страсть и отказывается от греховного счастья; её болезнь и смерть прочитываются как наказание, как результат бесконечных внутренних мучительных обращений к Богу в поиске духовного спасения.

Судьба Аиссе тем более трагична, что она не плод творческого воображения, а реальная трагическая история, зафиксированная в её «Письмах к госпоже Каландрини».

Закономерно возникает вопрос: разве только черкешенки обладали столь гипертрофированным чувством собственного достоинства, незыблемыми представлениями о женской чести и добродетели? В реальном мире есть общечеловеческие ценности, присущие людям всех национальностей, в то же время в этике каждого этноса веками вырабатываются свои традиционные ценностные доминанты. Об этом писал и Г. Гачев: «При том, что все народы под одним солнцем и одной луной и почти одинаковым небом ходят, вовлечены в единый исторический процесс (и этот покров, крыша их объединяет и приравнивает друг к другу), они ходят по разной земле и разный быт и историю имеют, - то есть из разной почвы вырастают. А отсюда ценности, общие для всех народов (жизнь, хлеб, свет, дом, семья, слово, стихотворение и т.д.), располагаются в различных соотношениях. Эта особая структура общих для всех народов элементов (хотя и они понимаются по-разному, имеют свой акцент) и составляет национальный образ, а в упрощенном выражении - модель мира .

И. Машбаш выделяет основные морально-нравственные ценностные установки черкешенки и акцентирует внимание на них, для чего использует систему художественно-выразительных средств, особенности сюжетного и композиционного построения, основанного на принципе противопоставления характеров, типов.

2.4 Тема природы в контексте отображения ментального мира как глубинной структуры внутреннего мира сознания Аиссе

Чувство близости к природе, её чувственно-эмоциональное восприятие свойственно человеку с древнейших времен. Но как эстетическое переживание, связанное с осознанием законов мировой, космической жизни и духовной деятельности человека, оно складывалось постепенно. Совершенно справедливо замечает Г. Гачев: «Первое, оче-видное, что определяет лицо народа - это природа, среди которой он вырастает и совершает свою историю. Она - фактор постоянно действующий. Тело земли: лес (и какой), горы, пустыня, <…> животный мир, растительность - предопределяет и последующий род труда <…> и образ мира <…>. Здесь коренится и образный арсенал литературы, обычно очень стабильный: например, роль гор как мировых координат - в искусстве народов Кавказа <…>» .

Изображение природы как объективно существующего мира в литературе появляется одновременно с интересом к человеческой личности, раскованностью чувств, которые принесли с собой сентиментализм и романтизм. Пейзаж в творчестве романтиков и еще раньше -сентименталистов не имел декоративного или аллегорического значения, как в произведениях классицизма; перестав быть только фоном для человеческих переживаний, он оказался неотъемлемой частью сложной психологической характеристики человека. Постепенно возникла связь пейзажа с характеристикой внешности героя, отношением автора к происходящему, его мировоззрением.

В литературе распространён принцип образного параллелизма, основанный на контрастном сопоставлении или уподоблении внутреннего состояния человека жизни природы. «Открытие» природы связано с осознанием человека как частицы Вселенной, включённой в её жизнь. Этот прием является частью мифопоэтического сознания и пантеистического восприятия мира, свойственного языческим культурам. Описание пейзажа в этом случае создаёт представление о душевном состоянии героев по принципу контраста либо соответствия.

Подобное восприятие окружающего мира в романе «Графиня Аиссе» свойственно лишь черкешенке Аиссе и турку Фахри. Например, любуясь по дороге табуном лошадей, резвившихся на лугу, Фахри задумывается об устройстве мироздания: «Эти прекрасные лошадки и клин журавлей в небе, и круторогий баран во главе своей отары - как все красиво и мудро устроено Аллахом - все живут, радуются, оставляют после себя потомство, вот как эти ромашки оставят осенью семена, чтобы весною луг украсился новыми. И все это само собой, по законам, данным Им, а человеку к этому таинству прибавил еще одно, великое таинство - разум, чтобы человек с его помощью познавал тайны планет, звезд, тайны самой жизни, а ещё <…> он изобрел порох, ружье, пушку и с их помощью на войнах проливалось и проливается столько человеческой крови, что если её слить в одно место - получится море <…> О, всемогущий Аллах, когда же на Твоей прекрасной земле исчезнет эта страшная греховность?» (с. 49-50).

Психологический пейзаж соотносит явления природы с внутренним миром человека. Линия раскрытия внутреннего содержания Аиссе подчеркивается константным обращением к теме природы. Здесь можно провести параллели и с теориями «естественного» человека, обоснованными Ж.-Ж. Руссо и романтиками. В данном аспекте, применяя прием образного параллелизма, И. Машбаш подчеркивает разницу в восприятии природы Аиссе и французами. Аиссе сливается с природой, чувствует её, понимает, она - часть этого мироздания, дитя «диких гор». Когда де Ферриоль спрашивает её, что нужно сделать, чтобы она была счастливой, Аиссе отвечает: «<…> как приедешь в Стамбул, в тот же день поднимись на самую высокую скалу на берегу Черного моря, повернись в сторону Черкесии и так крикни, чтобы тебя услышало море, небо, Черкесия: «Дочь Болета и Джанет Айшет - жива и живет во Франции» (с. 69).

В интерпретации И. Машбаша, турки, как народ менее цивилизованный, чем французы, также ближе к природе, острее её чувствуют. Турок Фахри, восхищающийся Черкесией, говорит: «Да, и мы с вами - грешные, а горы Черкесии, моря, поля, луга <...> - святая тайна» (с.35). Аиссе доверяет свои тайны дубу, напоминающему ей о дубе в родном дворе, свое понимание природы она озвучивает в следующих словах: «<...> я выскажу свое мнение о деревьях <...>. Я действительно их люблю. И мне кажется, что они похожи на людей, а люди - на них» (с. 229). Дуб, имеющий многоаспектные древние сакрально-символические значения устойчивости, надежности, вечности бытия, мудрости, не раз появляется в тексте романа. «Перед крыльцом, широко раскинув свои кроны, возвышается любимый Аишей вековой дуб, будто явившийся сюда из сказочного мира. С ним она любит беседовать, поверяя ему самые сокровенные мысли.

Разве есть дерево без ветвей? Оно не может таким вырасти. Дерево вырастает ветвистым, и все видят его красоту. В зной, под его тенью, люди спасаются от горячих лучей солнца, в стужу - оно готово пожертвовать собой, чтобы обогреть нас. Уставшая птица отдыхает на его ветвях, сооружает свой домик-гнездо, и по весне веселый птичий щебет и гомон разносится по всей округе» (с. 228). В данном фрагменте текста мысль автора прозрачна - дерево в качестве воплощения жизненного начала олицетворяет все стадии существования: рождение, рост, увядание, смерть; оно также предстает как символ восходящей линии жизни, процесса распространения жизненного начала, способности самовоспроизведения. Кроме того, оно отражает идею бессмертия всего сущего и отдельных его форм (прежде всего человека).