Рецепция романа "Мастер и Маргарита"

Показателем важного изменения в бюрократической жизни оказывается тот факт, что в 1962 году Ю. Короткову, издавшему «Жизнь господина де Мольера», уже не нужно спрашивать разрешения правления Союза писателей. Также в послесловии к этому изданию Каверин упоминает МиМ, и таким образом о романе узнал один из первых исследователей Булгакова А. Вулис, который вскоре написал о жанре сатирического романа монографию, сыгравшую важную роль в публикации самого МиМ.

Отдельный важный сюжет -- «бои» «Нового мира» за возможность первой полной публикации «Театрального романа» Булгакова, и здесь важным агентом становится В.Я. Лакшин. Однако появление книги становится возможно только благодаря письму от актёров МХАТа, народных артистов. Они же участвуют в официальном вечере Булгакова в ЦДЛ, организованном К. Симоновым -- так статус писателя подтверждается перед более широкими кругами, присутствующими на вечере. Покупка архива Булгакова отделом рукописей Библиотеки им. Ленина также говорит об изменении его статуса (М.О. Чудакова отмечает, что из группы «маловысокохудожественных» писателей Булгаков перешёл в более «ценную» группу). Чудакова М.О. О мемуарах и мемуаристах (вместо послесловия) // Воспоминания о Михаиле Булгакове / Сост. Е.С. Булгакова, С.А. Ляндрес. М.: Советский писатель, 1988

Показательно, что отдельные агенты добиваются результатов быстрее, чем комиссия по литературному наследству. Однотомник пьес очень маленьким тиражом вышел в 1962 (ещё в 1957 Симонов писал, что его рекомендовали к изданию), а в 1963 -- маленький сборник рассказов (обещанный также в 1957). Нельзя не отметить, что методы Е.С.Б., которая всё-таки оставалась самым важным агентом, были эффективными: она приглашала литературных агентов к себе в гости (и обязательно кормила -- об этом вспоминают почти все её знакомые). Именно благодаря неофициальному домашнему общению смог появиться «Театральный роман» (снова с «санкции» МХАТа) и состояться вечер в ЦДЛ.

Подытоживая, можно сказать, что официальные институции, как комиссия по литнаследству, остаются неэффективными (входящий в неё Каверин смог опубликовать «Жизнь господина де Мольера», посоветовав почитать её Короткову, и даже не стал дожидаться согласия комиссии). Тем временем, круг литературных и театральных агентов, заинтересованных в публикации произведений Булгакова, постоянно растёт -- теперь туда входят и тартуские исследователи (З.Г. Минц «ломает лёд» публикацией писем Фадеева и Горького и начинает университетское изучение Булгакова), и ленинградские (Лурье, Серман), и ташкентские (в Ташкенте Вулис напечатал монографию, где 20 стр. было посвящено Булгакову -- правда, мало кто смог её прочесть, но позже она убедила главного редактора журнала «Москва» напечатать МиМ). Московский круг включает и театральных агентов (в том числе уважаемых театральных критиков Маркова и Рудницкого), и литературных («центр тяжести» перемещается на «Новый мир», где главным агентом Булгакова становится Лакшин), и, постепенно, официальных агентов -- чиновников на вечере в ЦДЛ, а позже -- и Ленинскую библиотеку, которая уже готова заплатить за архив Булгакова больше, чем несколько лет назад. Тем не менее, важно, что вхождение Булгакова в литературный канон встречает со стороны официальной культуры и ощутимое сопротивление -- публикации «Театрального романа» пришлось добиваться годами, тиражи изданий небольшие.

Настя, а может сноску 130 перенести в выводы о деятельности ЕСБ - вот как все это было устроено - она, как таланливый агент, устраивала всякие официальные штуки - запросы

VI.

Булгаков М. Мастер и Маргарита. Роман // Журнал «Москва», № 11, 1966. № 1, 1967. М., 1966--1967. (тираж -- 150.000 экз.) А.З. Вулис вспоминает, что «ещё одним пропагандистом булгаковского романа был С.А. Ляндрес, в прошлом -- крупный издательский работник, а тогда -- заместитель главного редактора журнала „Вопросы литературы“. Он входил в Комиссию по литературному наследию Булгакова, в 1966 году в своем журнале опубликовал материал о письме писателя в правительство и телефонном разговоре со Сталиным. <...> Я позвонил Поповкину и, не веря собственным ушам, услышал: „Мы хотим печатать «Мастера и Маргариту». Не возьмете ли на себя труд сделать предисловие? С вашей книгой я познакомился. Считаю, что в романе вы разобрались“. Заведующим отделом прозы был писатель Владимир Михайлович Андреев. Весной в редакцию приехал Симонов -- никто не сомневался, ради чего. Они с главным долго совещались. После чего Андреев отправился к Булгаковой читать роман. Курировать эту работу было поручено негласному заместителю главного редактора, теневому кардиналу Борису Сергеевичу Евгеньеву». Отметим, что именно Б.С. Евгеньев вставил перед второй частью МиМ свой рассказ, из-за чего роман пришлось «порезать».

Т.к. в «Новом мире» роман не мог быть опубликован, К. Симонов договорился с журналом «Москва», который отнюдь не был известен важными публикациями. Л. Яновская отмечает, что редакция журнала «Москва» не упустила возможности воспользоваться булгаковской славой (уже заметной в 1966 году): «Роман печатали в двух номерах, но не подряд, а через один: первую половину в ноябрьском номере за 1966 год, вторую -- в январском 1967-го. В промежутке „рвали“ у читателей годовую подписку на 1967 год. И сотни тысяч читателей Булгакова покорно оплачивали годовой комплект журнала, чтобы впоследствии так и не открыть большинство его номеров. И в библиотеках становились в ряд нетронутые книжки журнала „Москва“, и только две либо отсутствовали, либо стояли странно похудевшими или, наоборот, разбухшими -- в тех случаях, когда расторопные читатели не только вырезали роман, но и вклеивали на его место макулатуру». Яновская Л.М. Записки о Михаиле Булгакове.

Роман был опубликован с купюрами, логику которых многие пытались понять. Мнения Е.С.Б., Л. Яновской и А. Вулиса сходятся в том, что логики не было: «Просто первый номер журнала „Москва“ за 1967 год открывался зауряднейшей повестью зауряднейшего члена редколлегии журнала. Повесть поместили впереди романа „Мастер и Маргарита“, чтобы читатели Булгакова все-таки сначала наткнулись на неё. А поскольку двум сочинениям в одной книжке журнала оказалось тесновато, то... -- не начальство же ущемлять! -- резали по живому великий роман». Там же. Автор послесловия, опубликованного после первой части романа Абрам Зиновьевич Вулис вспоминал, что вырезки производились в том числе для того, чтобы роман поместился в отведенное ему в журнале место: «Сегодня обнаруживается, что „Москва“ произведет в тексте первой части сокращения в целях экономии журнальной площади».

1967

Т.к. советская версия вышла с купюрами, Е.С.Б. пытается опубликовать полную версию романа за границей.

В устных и письменных заявлениях в Союз писателей и в Главлит она «любезно и настойчиво повторяла, что сокращения в романе носят отнюдь не цензурный, отнюдь не „идеологический“ характер, а были вызваны исключительно необходимостью „выгадать место для публикации другого произведения“. Уверяла, что сокращения эти совсем не велики, всего 35 машинописных страниц (прилагался текст купюр, густо перепечатанных через один интервал). И, ссылаясь на это, просила разрешения передать купюры на Запад, для издания романа полностью на Западе -- исключительно в интересах государственной книготорговой организации „Международная книга“, а также для того, чтобы „избежать попыток фальсификации наследия Михаила Булгакова“». Там же.

Е.С.Б. «удалось подключить к своему ходатайству Союз писателей, и в октябре 1967 года в ЦК Партии проследовало письмо за подписями одного из секретарей Союза писателей и члена «Комиссии по литературному наследию Михаила Булгакова» С. Ляндреса. (Действующим лицом здесь был, разумеется, Ляндрес, друг и помощник Симонова, ставший и её верным другом.)

„В настоящее время, -- значилось в письме, -- в акционерное общество "Международная книга" обратился итальянский издатель Д. Эйнауди с просьбой заключить с ним соглашение на право печатания полного текста романа "Мастер и Маргарита". "Международная книга" заинтересована в реализации этого предложения. Со своей стороны мы считаем возможным поддержать намерения "Международной книги", так как при этом случае мы сможем избежать попыток фальсификации наследия Михаила Булгакова. Такой случай уже имел место в свое время в связи с изданием за рубежом романа Михаила Булгакова „Белая гвардия“, куда произвольно была вписана не существовавшая третья часть романа“. <...> В том же 1967 году роман вышел за рубежом полностью с разрешения Главлита». Яновская Л. Последняя книга, или Треугольник Воланда (с отступлениями, сокращениями и дополнениями) // Цит. по: URL: https://bit.ly/2KLkEzA (дата обращения 25.05.2018).

Первая полная версия МиМ:

Булгаков М. Il Maestro e Margherita / Trad. di Vera Dridso. 3 ristampa. Torino : Einaudi, 1967.

Апрель

Е.С.Б. пишет Ксении Булгаковой в Париж: «Миша признан сейчас как замечательный писатель, его переводят в десятках стран: во Франции, в Англии, Италии, Испании, Венгрии, Чехословакии, Польше, Финляндии и т.д. и т.д.». Там же.

Отсылки на произведения Булгакова становятся приёмом

Некрасов В.П. Дом Турбиных // Новый мир. №8. 1967.

Выходит статья в «Новом мире», посвящённая вышедшему годом ранее однотомнику

Берзер А. Возвращение мастера (Михаил Булгаков. Избранная проза) // Новый мир. №9. 1967.

Дневник Е.С.Б.

Сентябрь 1967 года: «У меня неприятный осадок в душе, что все набросились на Булгакова... лакомый кусок!» Яновская Л. Неэвклидова геометрия по Михаилу Булгакову. Воспоминания // Союз писателей. 2001. №3.

Запись Е.С.Б. 18 октября 1967 года: «Утром расстроил меня звонком Вершинин: он прочитал в „Унита“ очень сенсационное сообщение о всемирном и т.д. произведении Булгакова -- „Собачье сердце“, впервые выходящем в издательстве Де Донато. Мерзавцы. Мародеры» «Собачье сердце» было вывезено за границу без разрешения Е.С.Б. Публикация за границей без одобрения цензуры означала, что в СССР произведение будет запрещено. («Собачье сердце» было украдено у Е.С.Б. и опубликовано за границей, что означало запрет на публикацию произведения в СССР)

24 ноября

Лакшин записывает слова Солженицына о Булгакове: «Ему повезло. Он вышел вовремя. Пройди еще 2-3 года, и он оказался бы заслонён другими вещами, другими именами» (Лакшин добавляет: «Можно предположить, что он думал в ту минуту о будущем своих взрывоподобных книг -- «Архипелаге», «Августе 14-го» и только-только начавшего свой разбег «Красного колеса») Lakљin V. Булгаков и Солженицын : к постановке проблемы // Revue des йtudes slaves, tome 65, fascicule 2, 1993. P. 377--383.

Несмотря на успех МиМ, не удавалось опубликовать другие вещи Булгакова -- «Адама и Еву» и «Зойкину квартиру» (главный редактор журнала «Байкал», выходившего в Улан-Удэ, приехал в Москву и попросил у Е.С.Б. «Зойкину квартиру» для публикации в журнале, но напечатать её не разрешили) Яновская Л.М. Записки о Михаиле Булгакове.

Первый полный перевод на английский язык:

Mikhail Bulgakov. The Master and Margarita. Harper and Row Publishing -- Book Club, 1967.

1968

В предисловии к роману «В круге первом» (опубликован в Нью-Йорке) Солженицын упоминает «Мастера и Маргариту»:

«Судьба современных русских книг: если и выныривают, то ущипанные. Так недавно было с булгаковским «Мастером» -- перья потом доплывали. Так и с этим моим романом <...>» Солженицын А.И. В круге первом. New York: Harper & Row, 1968.

Выходит важная статья Лакшина:

Лакшин В. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Новый мир. №6. 1968

Она вызывает полемику с критиком М. Гусом, которую мы подробнее рассмотрим во второй главе.

Возникают полемические отклики и на статью А. Берзер в «Новом мире: В. Борщуков из Института мировой литературы писал: «"Белую гвардию" А. Берзер называет в рецензии "нашей нынешней, жгуче современной прозой". А упоминание об "абстрактном" гуманизме вызывает странную реплику рецензента: "Ну, и без него совсем тоже ведь не проживешь"...» Борщуков В. В защиту историзма // Литературная газета. 1968.

1969

Выходит полная версия романа на русском языке:

Булгаков М. Мастер и Маргарита. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1969. 500 с.

(«Анализ причин сокращения тех или иных мест романа по большей части, думается, не будет труден, иной же раз купюры кажутся непонятными, даже с точки зрения советской цензуры. Подавляющее большинство купюр приходится на вторую книгу романа»)

Л.Е. Белозерская Белозерская Любовь Евгеньевна (1895--1987) -- вторая жена Булгакова (1925--1932). заканчивает написание мемуаров (датированы «1968 г. -- осень 1969 г.»), Они были опубликованы в 1979: Belozerskaia-Bulgakova L.E. O, med vospominanii. Анн Арбор: Ардис, 1979. Частично опубликованы в сборнике: Воспоминания о Михаиле Булгакове / Сост. Е.С. Булгакова, С.А. Ляндрес. М.: Советский писатель, 1988. Полностью: Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. М.: Художественная литература, 1990. в то же время Е.С.Б. собирает воспоминания для сборника Яновская Л. Всем ли мемуарам верить? // Вопросы литературы. №1. 2008.

1970

Выходит двухсерийный фильм «Бег» (реж. Александр Алов и Владимир Наумов) по мотивам «Бега», «Белой гвардии» и «Чёрного моря» Либретто оперы, 1936.

18 июля

Умирает Е.С. Булгакова.

1972

Постановление секретариата ЦК КПСС

«О переиздании художественных произведений М. Волошина, О. Мандельштама, Вяч. Иванова, Н. Клюева, М. Булгакова и других писателей 20-х годов» от 7 июня 1972 года, имевшего гриф «Совершенно секретно». В документе говорилось, что книги указанных писателей и поэтов предполагается выпустить в 1973--1975 годах «ограниченными тиражами», с обязательными «вступительными статьями и комментариями, дающими марксистско-ленинскую оценку творчества автора». Рейфман П.С. Из истории русской, советской и постсоветской цензуры // URL: https://bit.ly/2svtWbA(дата обращения 31.05.2018)

1973

Полная версия МиМ впервые выходит в СССР:

Булгаков М. Романы. М.: Художественная литература, 1973. 816 с. Тираж: 30.000 экз. (переиздания в 1974, 1975 и 1976 -- по 10.000 экз.)

«Белая гвардия», «Театральный роман» и «Мастер и Маргарита»

Последний, шестой этап публикации романа -- конец 1966 (публикация МиМ в «Москве») -- 1973. По позднейшим словам самой Е.С.Б., главная заслуга в появлении МиМ принадлежит Симонову, который убедил главного редактора журнала Е. Поповкина напечатать роман (в «Новом мире» это было уже невозможно, положение журнала после 1964 постоянно ухудшалось). Из дневника Юлии Нельской-Сидур (22 марта 1969): «“Мастер и Маргарита“ появились в печати только благодаря Симонову, который, как она сказала, очень изменился“». Е.С.Б. при помощи С.Я. Ляндреса, авторитетного литературного агента, удаётся убедить Главлит выдать разрешение на публикацию романа на Западе.

Тем не менее, публикация МиМ и его огромная популярность не отменили сопротивления официальной культуры. Другие произведения Булгакова по-прежнему было невозможно опубликовать, и они ушли в самиздат. Правда, появляются экранизации и число театральных постановок также увеличивается -- но это по-прежнему развивало «драматургическую» линию Булгакова, а не романную (об этом подробнее во второй главе). Официальная культура так и не одобрила Булгакова, а постановление ЦК о переиздании произведений Булгакова и ряда других писателей было вызвано популярностью этих произведений в самиздате (к тому же, это было «лимитированное» издание для избранных).

Глава 2. Читательское восприятие романа

2.1 Рецепция романа в критике

Работники журнала «Москва» ещё до публикации МиМ понимали, что роман вызовет ажиотаж -- чтобы побольше читателей оплатили годовую подписку, вторую книгу издали в новом году. Сразу начался бум: тираж в 150.000 экземпляров был раскуплен, страницы романа вырезали из номеров «Москвы» в библиотеках.

Первая книга романа сопровождалась предисловием К.М. Симонова и послесловием А.З. Вулиса. Основные тезисы Симонова были таковы: 1) в МиМ достигают апогея три таланта Булгакова -- талант сатирика, талант фантаста и талант реалиста, склонного к строгому и точному психологическому анализу (отметим, что у Симонова ни о театральной деятельности писателя, ни о других его произведениях не говорится), 2) из всех сюжетов романа Симонов был наиболее впечатлён рассказом «об одном дне римского прокуратора Иудеи Понтия Пилата» -- этим он как бы заранее выступает в защиту ершалаимской линии романа, как для читателей, так и для последующих критиков («споров вокруг романа, наверное, не миновать»), 3) несколько раз говорится о «неумеренной, избыточной щедрости фантазии» Булгакова -- сейчас это кажется нам удивительным, но Симонов осторожно пишет о ней как о недостатке, который смутит читателя, непривычного к излишней пестроте повествования, и предполагает, что будь Булгаков жив, он исправил бы эту особенность. Симонов, таким образом, предупреждает, что Булгаков не вписывается в привычный читателю (и «правильный») официальный советский канон, и одновременно оправдывает этот недостаток тем, что Булгаков -- талантливый писатель. Хотя Симонов старается не делать однозначных утверждений, уже в предисловии заметно, что появление МиМ в поле литературы автоматически создаёт оппозицию между романом и официальным каноном, которую настроенные «за» Булгакова официальные агенты стараются снять, но получается только сделать её менее ясной.

Вулис в послесловии тоже относится к этому булгаковскому принципу как к недостатку и, чтобы стало «понятным и художественно оправданным многое, что при ином взгляде на роман выглядело бы незакономерным», он определяет жанр МиМ как мениппею, Тогда уже были опубликованы работы: Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963; Он же. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965. утверждая, что необычное, на первый взгляд, сочетание несочетаемого восходит к античности -- поэтому роман идеально вписывается в традицию, проходящую через всю историю мировой литературы. Вулис описывает историю создания МиМ, соединяет героев свиты Воланда с персонажами европейских мифов, а ершалаимскую линию сравнивает с «Жизнью Христа» Эрнеста Ренана: он считался крупнейшим историком христианства -- защитники романа отсылали к Ренану в последовавших критических статьях. Таким образом, Симонов и Вулис «готовят почву» для рецепции не через описание главных «достоинств» романа и вовсе не через объяснение его значения, а через предотвращение угадываемых упрёков к МиМ. Отклики, несмотря на явную популярность романа, появились не сразу и их было не так много, как можно было бы предполагать.

Первой особенностью реакции критики на появление МиМ было молчание столичных изданий, длившееся более года, в то время как провинциальные журналы публиковали отзывы часто одобрительные (например, «Сибирские огни» в Новосибирске и «Подъём» в Воронеже). Казалось бы, в «Новом мире» спустя полгода после выхода МиМ появилась статья А. Берзер «Возвращение мастера» Берзер А. Возвращение мастера (Михаил Булгаков. Избранная проза) // Новый мир. №9. 1967. С. 259-264. -- но она была посвящена вышедшему годом раньше однотомнику («Записки юного врача», «Белая гвардия», «Жизнь господина де Мольера», «Театральный роман», 1966), а о МиМ в заключение говорилось только, что «вольный красочный стиль [Булгакова], его яркость и свобода переходов, его мастерство причудливого, странного, забавного, его чувство фантастического в жизни, доходящее в „Мастере и Маргарите“ до фантасмагории, -- всё это развивает именно <...> гоголевскую линию в русской литературе» и что разговор о МиМ требует отдельной статьи Там же. С. 264. (ей стала статья Лакшина, опубликованная в «Новом мире» спустя ещё 9 месяцев). Вероятно, «Новый мир» не хотел рисковать, публикуя большую статью о Булгакове до появления «официальной позиции» насчёт романа, поэтому статья А. Берзер только указывает на тот факт, что МиМ уже занял своё место в литературной традиции.

Большая дискуссия о МиМ началась в журнале «Вопросы литературы» (№6, 1968), где сразу была опубликована целая полемика: статьи Л. Скорино (заместителя главного редактора журнала «Знамя») «Лица без карнавальных масок», И. Виноградова (заведующего отделом критики журнала «Новый мир») «Завещание мастера» и другая статья Л. Скорино «Ответ оппоненту». Полемика эта подробно рассмотрена в диссертации С. Филюхиной как борьба критика «новомирского» и критика, придерживавшегося канонов соцреализма. Первого С. Филюхина называет «либеральным» и «оттепельным» критиком, что вызывает сомнения, потому что отношение даже работников «Нового мира» к слову «либеральный» было сложным (В. Лакшин в дневниках часто употребляет его в уничижительном смысле). Л. Скорино названа «охранительницей» и «консервативным критиком», и это запутывает отношения между обоими критиками и объектом их полемики, потому что (и С. Филюхина это отмечает в другой части) для Л. Скорино именно И. Виноградов выступал «охранителем» «буржуазных взглядов» и «консерватором», в то время как её собственные взгляды на соцреализм в искусстве скорее всего казались ей прогрессивными. Отметим, что статьи предваряются вступлением от редакции, где сказано, что это обсуждение станет частью недавно появившейся рубрики «Произведения, о которых спорят», Эта рубрика была не очень активной и, видима, созданной специально: в №1 того же, 1968, года она открылась полемикой о повестях«Святой колодец» и «Трава забвенья» В. Катаева. Спустя 5 месяцев, в №6, обсуждали МиМ, а в №9 -- «Март великодушный» Б. Окуджавы. В следующем, 1969, году необходимость «спорить» возникла только применительно к повестям «Лида Вараксина» и «Сказание о директоре Прончатове» В. Липатова. потому что МиМ -- «произведение чрезвычайно сложное и по своей художественной структуре, и по жанру, и по философско-нравственной проблематике», вызвавшее у читателей «и различное отношение, и даже немало недоуменных вопросов», однако «ни в сопровождавшей журнальную публикацию романа статье, Статья К. Симонова действительно совсем невелика и скудна личными соображениями. ни в появившихся затем печатных откликах на него критиков не были вскрыты более или менее отчётливо художественное своеобразие и противоречивая философия романа». «Вопросы литературы», 1968, № 6. Полемика в «Вопросах литературы» выглядит так, будто журнал (орган Союза писателей и Института мировой литературы им. Горького!) больше года ждал «знака» от представителей ЦК или Союза писателей, который задал бы «официальное» отношение к роману -- но знака не появлялось, а одобрение или осуждение романа представлялись почти равновозможными, поэтому, чтобы избежать утверждения позиции, которая потом может оказаться «неверной», журнал был вынужден ввести жанр диалога, где любое из противоположных мнений может оказаться справедливым. Так, долгое молчание критики говорит скорее о том, что это демократическое нововведение было вынужденным, а вхождению романа в литературное поле не сопутствовало никакого заданного «сверху» мнения. Атмосфера, когда после смерти Сталина крупные культурные институции оказались «оставлены» властью и потеряли источник единственно правильной позиции по вопросам искусства и ничего не приходило ему на смену, описана в книге А. Юрчака (Указ. соч). Важно также, что статья опубликована вскоре после «красного мая» во Франции и «пражской весны».

Одновременно с полемикой в «Вопросах литературы» вышла замечательная статья В. Лакшина «Роман М. Булгакова „Мастер и Маргарита“» («Новый мир», №6, 1968). Одновременность, очевидно, неслучайна -- по крайней мере, редакция «Нового мира» от И. Виноградова знала о готовящемся номере «Вопросов литературы», поэтому дискуссия возникла и между противоборствующими критиками в официальном журнале, и на уровень выше -- между «Вопросами литературы» и «Новым миром». В статье Лакшина не только подробно говорится о художественных качествах романа, но и подводится итог рассуждениям о конфликте художника и власти в творчестве Булгакова -- через открытую апологию творческой свободы художника, его независимости от властей и приоритета личных убеждений и совести перед общественными установками. Когда Лакшин говорит о словах Иешуа «Трусость -- самый страшный порок», он почти напрямую обращается к интеллигенции: «Человека умного, смелого и доброжелательного она [трусость] способна превратить в жалкую тряпицу, обессилить и обесславить. Единственное, что может его спасти, -- внутренняя стойкость, доверие к собственному разуму и голосу своей совести». Лакшин В. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита», «Новый мир», 1968, №6 (Цит. по: Лакшин В.Я. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1. Литературно-критические статьи. М., 2004. С. 288. Сама статья Лакшина была подтверждением этих слов: те общие места, которые критики были вынуждены воспроизводить (Булгаков «никогда не был писателем с осознанным политическим мировоззрением. Упрёки в том, что он далеко не всё понял и принял в новой революционной действительности, по большей части справедливы»), у Лакшина так выбиваются из основного текста статьи, что на первый план выходят их формальность и ненужность в разговоре о романе, который посвящён другим темам («Но будем, в согласии со старой марксистской традицией, судить художника не по тому, что он нам не дал в своём творчестве, а по тому, что он нам дал»). Там же. За этими словами следует утверждение, что «общечеловеческое» искусство тоже может приближать читателя к пониманию социальных вопросов -- оно позже стало предметом нападок со стороны официозных критиков.

Ответом Лакшину стала статья М. Гуса Гус Михаил Семёнович (1900--1984) -- литературный критик и литературовед. В 1966, например, вышла его книга «Модернизм без маски» (М.: Советский писатель), где автор «решительно выступает против тенденций <...>"дополнить" реализм модернизмом, включить его "ценности в культуру социализма"» и «вскрывает идеалистическую и антинародную сущность [модернизма], разоблачает попытки буржуазных философов -- теоретиков модернизма -- истолковать достижения общественно-культурного и научно-технического развития в духе реакционных концепций эстетики» (из аннотации к книге). «Горят ли рукописи?» («Знамя», №12, 1968), которая говорит не столько о вхождении МиМ в канон, сколько о важной борьбе в литературном поле. Если публикация романа у Лакшина стала поводом для развёрнутого и последовательного утверждения внутренней свободы каждого человека, то М. Гус именно против таких взглядов и выступает -- против «крайнего субъективизма», «крайнего индивидуализма», «абсолютизации абстрактного „я“» и «поощрения нонконформизма» («Отделение социальных проблем от моральных, прежде всего, неверно теоретически. Решая всемирно-историческую социальную проблему -- построение коммунизма, мы тем самым коренным образом решаем и моральные проблемы»). Гус М. Горят ли рукописи? «Знамя», 1968, №12. (Цит. по: Лакшин В.Я. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1. Литературно-критические статьи. М., 2004. С. 539). В статье Гуса ничего не говорится о том, что есть в МиМ, В следующей статье, «Рукописи не горят!», Лакшин над этим иронизирует, но важно, что Гус ничуть не нападает на роман: «Достоинством его статьи представляется мне, в частности, то, что сам роман Булгакова не вызывает сколько-нибудь серьёзных опасений или протеста со стороны критика. В первых же строках статьи М. Гус даже ставит имя Булгакова обок с именами Пушкина и Гёте, Достоевского и Бальзака» (Лакшин В. Рукописи не горят! // Новый мир. №12. 1968). её принцип -- утверждать, что всего, о чём пишет Лакшин, в романе нет. Получается это нелепо, например, у Гуса: «[согласно Лакшину,] свой долг Пилат видит в том, чтобы славить цезаря. Признаться, я не нашел в тексте романа ничего подобного. Но ведь „свой“ Пилат, „свой“ роман у Лакшина...», на что Лакшин отвечает: «Искать цезаря в романе и впрямь дело пустое. И в романе, и в моём комментарии к нему он фигурирует под иным именем -- кесарь. Порою то же лицо Булгаков называет императором. Так неужели это и помешало М. Гусу отыскать известное место текста, где Пилат славит кесаря? „-- На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиверия! -- сорванный и больной голос Пилата разросся“ и т.д. Всё это написано в романе Булгакова, напечатано на странице 22 № 11 журнала „Москва“ за 1966 год» (Там же).

Полемика между Лакшиным и Гусом -- это борьба двух культурных кодов,разных типов советского языка: Лакшин ещё по-оттепельному пользуется тем, что комплекс советских понятий достаточно «богат», и на нём можно выразить довольно широкий диапазон идей (например, можно сослаться на слова Ленина о важности самостоятельных и критически настроенных интеллигентов или на слова историков о присущих раннему христианству демократических тенденциях) -- или вообще не пользоваться советским языком (в большой статье им написаны всего несколько абзацев). Гус же вовсе не пытается создать другую интерпретацию МиМ с помощью более-менее свободного владения ссылками на авторитеты; используемый им язык направлен не на создание нового, а на воспроизводство формул -- по этому признаку противопоставлены литература и фольклор в статье П.Г. Богатырёва и Р.О. Якобсона «Фольклор как особая форма творчества». Богатырёв П.Г., Якобсон Р.О. Фольклор как особая форма творчества // URL: https://bit.ly/2sqarSG(дата обращения 31.05.2018)На языке Гуса о МиМ можно сказать только с позиций соцреализма, но автор этого не делает (не осуждает роман), а только реагирует на новый язык Лакшина, вступает с ним в борьбу. Так, под предлогом разговора о МиМ в очередной раз возникает противостояние «периферийной» структуры, ориентированной на «общечеловеческое» искусство (её воплощают Лакшин и «Новый мир»), и «центральной» структуры, ориентированной на воспроизводство соцреализма и его формул.

Видно, что Лакшин как очень важный и молодой (ему 35 лет) агент введения Булгакова в литературное поле придавал большое значение явной популярности МиМ у читателей и видел в этом успехе предвестие скорой смены структур, после которой поддерживаемая интеллигенцией программа «Нового мира» станет главенствующей («Роман М. Булгакова живёт живою жизнью в нашей литературе, и это одно из частных, но несомненных подтверждений закона справедливости, в котором, кажется, всё ещё сомневается М. Гус»). Там же. Поэтому в статье «Рукописи не горят!» он лишь указывает на несостоятельность аргументов официозного критика и заявляет, что обойдёт молчанием «ещё многое другое, с чем скучно всерьёз спорить».

Однако самоуверенность Лакшина потом дорого обошлась и ему, и «Новому миру»: его ответ Гусу вышел в конце февраля 1969, а в марте «Литературная газета» (орган правления Союза писателей) публикует редакционную статью «Ответственность и авторитет критики», где повторяет, что МиМ -- «произведение, как известно, художественно сложное, несущее на себе очевидный отпечаток ограниченности мировоззрения автора», и встаёт на сторону М. Гуса: хотя «не бесспорны» те положения его статьи, которые «связаны с толкованием отдельных ситуаций романа Булгакова, <...> в своих главных положениях М. Гус убедительно вскрывает ошибочность утверждений В. Лакшина». Цит. по: Лакшин В.Я. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1. Литературно-критические статьи. М., 2004. С. 555. Ещё через два месяца выходит ответ Гуса, где он обвиняет в буржуазном индивидуализме вместе Лакшина и Виноградова, автора статьи «Экзистенциализм перед судом истории» (Новый мир, №8, 1968), где тот также открыто говорит о «первичных нравственных ценностях», которые «являются исходной основой и самого исторического сознания человека». Цит. по: Знамя. С. 227. М. Гус ставит крест на попытках говорить о человеческих ценностях, утверждая, что марксистская критика, от лица которой и говорит Гус, к индивидуализму относится отрицательно.

Таким образом, полемика, начавшаяся статьёй о МиМ, стала одной из многих составляющих разгрома «Нового мира»: согласно дневникам Лакшина, в мае 1969, когда вышла последняя статья Гуса, оргсекретарь Союза писателей К.В. Воронков настойчиво предлагает Твардовскому уйти из журнала, «Вам надо уходить, Александр Трифонович, иначе будет беда» (запись от 15 мая, цит. по корпусу эл. дневников». а в феврале 1970 тот «Новый мир», каким он был в 1960-х, закончился.

Завершая описание самого «общего» уровня рецепции МиМ и вхождения романа в литературное поле -- важно сказать, что роман опубликован в то время, когда ещё не было ясно, закончилась ли оттепель. После снятия Хрущёва и прихода Брежнева в 1964 году десталинизация остановилась, и вопрос, каким должно быть искусство и критика о нём, возник в очередной раз. Положение агентов «Нового мира», которые участвовали в создании статуса Булгакова в литературе, становилось всё более шатким, и статьи, описывавшие роман с точки зрения «вечных ценностей» и внутренней свободы человека, встречали осуждение у агентов, отстаивавших методы соцреализма в литературе. Эти агенты мало говорили о самом романе, в основном осуждая его и Булгакова за несоответствие официальной идеологии, но допуская его художественную привлекательность. Основным объектом их критики была деятельность «Нового мира», программа и цели которой выводятся из статей Виноградова и Лакшина. Хотя официальная критика относилась к роману толерантно (М. Гус даже будто признаёт его классикой -- возможно, в отсутствие официальных оценок предисловие Симонова и убедительное вписывание Булгакова в литературную традицию несколькими агентами всё-таки сыграло роль), она стремилась не «аппроприировать» его, а оставить на периферии официального канона, в то время как в «новомирском» каноне МиМ находился в центральной части (рядом с Солженицыным) как воплощение программы этой части интеллигенции.

2.2 Личные впечатления читателей (на материалах электронного корпуса дневников «Прожито»)

Поиск упоминаний о МиМ и о Булгакове в «Прожито» помогает увидеть, как на роман отреагировала интеллигенция -- к сожалению, в корпусе содержатся только те дневники, которые уже были опубликованы в бумажном виде, и их создатели -- это обычно люди науки и искусства. Было бы интересно увидеть этапы увеличения и уменьшения количества дневников во вт.п. ХХ века. Например, 21 августа 1968 года критик «Нового мира» Алексей Кондратович записывает: «Чёрная дата. // Вера начала в последнее время включать по утрам приёмник и слушать радио. Я ругался: зачем? Ей надо было, видимо, проверять время. И только поэтому я услышал о вторжении наших войск в Чехословакию. Я стоял оглушённый и не знал, что делать. // Первой реакцией было спрятать дневник: не знал, что будет у нас, что будет вообще. // Подальше дневник. Поукромнее»

Роман, разумеется читали по-разному: школьникам (как и сегодня) нравилась «фантастическая чертовщина» и любовная линия (1969, Ольга Сухова, 16 лет: «Катерина из „Грозы“ и Ростова Наташа тоже хотели улететь. Я их очень здорово понимаю. Но во мне есть что-то от ведьмы, и я хочу непременно на метле. Это произведение -- менипея [так! -- А.Н.], в нём философский смысл, и я поняла не всё, и не всё правильно, но фантазия у Булгакова просто чудовищна и язык волшебен»). Напомним, что идею о мениппее продвигал А.З. Вулис, автор послесловия в журнале «Москва». Здесь и далее дневниковые записи цитируются по сайту «Прожито» и ссылки не ставятся: полные тексты записей можно найти вбив на сайте prozhito.org несколько идущих подряд слов в поле «ключевые слова». Для кого-то главной темой стало противопоставление науки и фантастики: «Наука начала с разоблачений фантастического и мистического, но сейчас у фантастов и мистиков не хватает воображения, чтобы следовать за наукой. <...> Догматики глупы, и Булгаков в романе своем смеётся над ними, так же как и над обывательским здравым смыслом, над его плоским материализмом» (1968, Леонид Бердников). Иногда читателей удивляло, как удалось опубликовать ершалаимскую линию романа: «Закончил чтение „Мастера и Маргариты“ -- мистическая вещь и очень талантливая. Удивляюсь, как это пропустили в печать. Новое толкование темы Фауста. И эпизоды распятия Христа, убийства Иуды, терзаний Пилата, перевоплощения...» (1967, композитор и музыкальный педагог В.А. Швец, 51 год).

Людям литературы роман часто не нравился. Драматург А.К. Гладов писал о первой части романа: «Разочарован. Ждал большего и другого. Кроме хорошо написанной вставной новеллы о Пилате, книга эта снова та „дьяволиада“, с которой Булгаков начал свой литературный путь, условная и как бы многозначительная фантасмагория со смещением планов, произволом в монтаже разнообразных сцен, лишенная глубокой мысли и истинной веселости. <…> Конечно снобы будут ликовать, вернее делать вид, что ликуют, но это тупиковый путь в искусстве: нечто претенциозно-старомодное» (1966), «„Белая гвардия“ лучше, но испорчена пильняковщиной, а „Театральный роман“ -- прелесть!» (он же, 1967). Я.С. Рыкачёв Рыкачёв Яков Семёнович (1893-1976) -- прозаик, в 1920-х--1940-х выступал против научной фантастики, но в поздних романах («Коллекция геолога Картье» (1963), «Дело Гельмута Шрамма» (1966)) сам обращался к этому жанру. с женой применяли ко всему творчеству Булгакова «слова самые ругательные и скверные» (из дневника Павла Антокольского, 1967 Антокольский Павел Григорьевич (1896--1978) -- поэт, переводчик и драматург. ). Когда в 1969 году у популярных писателей спросили, кто лучшие советские прозаики, Евтушенко ответил: «Платонов… К тому времени были изданы книги: Платонов А.П. «В прекрасном и яростном мире». Повести и рассказы / Вступ. ст. В. Дорофеева. М.: Художественная литература, 1965. 630 с.; Он же. Избранное. Повести, рассказы / Вступ. Ф. Сучков. М.: Московский рабочий, 1966. 541 с. -- Потом добавил: -- Зощенко, Булгаков, Бабель, Домбровский». Белла Ахмадулина: «Только Платонов». Василий Аксёнов: «Проза Мандельштама» (из дневника Раисы Орловой, жены Льва Копелева).

Очевидна популярность Булгакова, например, 16-летний Георгий Елин в 1967 пишет: «Кузен Серёжа <...> устроился в книжное издательство „Мир“ обслуживать копировальные машины. Так что просит составить списочек, какие книжки растиражировать в первую очередь. И так понятно -- пусть начнёт дело с „Мастера и Маргариты“, которую мне дали всего на две ночи в виде слепой журнальной фотокопии». Философ и психолог Д.И. Дубровский был «без ума» от Булгакова и говорил, что книгу «Психические явления и мозг» (М., 1971) ему «помог писать Булгаков», хотя ни одной ссылки на Булгакова там нет (дневник Владимира Бессонова, 24 года). В 1976 на доме №3 улицы Фурманова (ныне Нащокинский переулок) рядом с мемориальной доской Мате Залки была надпись мелом «Здесь жил М. Булгаков» (стоит отметить, что это был дом кооператива писателей, и в нём среди прочих жил Мандельштам).

Важно, что для интеллигенции роман быстро становится культовым -- в терминах Дубина и Зенкина, то есть Булгаков становится одним из символов небольших групп интеллигентов, и если «кандидат» в члены группы не читал роман, то его принадлежность к ней оказывается под вопросом. Так, 86-летний Корней Чуковский в 1969 году восхищается умом новой знакомой, но его шокирует, что она «даже не предполагает, что в России были Мандельштам, Заболоцкий, Гумилев, Замятин, Сомов, Борис Григорьев, в ее жизни пастернаковское „Рождество“ не было событием, она не подозревала, что „Мастер и Маргарита“ и „Театральный роман“ -- наша национальная гордость. „Матрёнин двор“, „В круге первом“ -- так и не дошли до её сознания». Чуковский связывает это с общественно-политическими причинами: «Так как я давно подозревал, что такие люди существуют, я стал внимательно приглядываться к ней и понял, что это результат специальной обработки при помощи газет, радио, журналов „Неделя“ и „Огонёк“, которые не только навязывают своим потребителям дурное искусство, но скрывают от них хорошее. <...> Во главе TV и радио стоят цербера, не разрешающие пропустить ни одного крамольного имени». Юлию Нельскую-Сидур, жену скульптора Вадима Сидура, незнание Булгакова (даже в Иркутской области) в 1969 году тоже удивляет: «Вечером пришли ангарские ребята. <...> Они неплохие ребята, но несколько дикие. Один парень, Гена, архитектор-ленинградец, немного более продвинутый, а остальные совсем ничего не знают -- кто такой Булгаков, Модильяни. „Мастер и Маргарита“ не читали и даже не слыхали». Таким образом, МиМ становится частью культурного кода группы, на котором строится оппозиция «мы -- они»; знание романа принципиально для групповой идентичности и выполняет социальную функцию -- объединяет входящих в группу людей и служит её «самозащите».

Одна из важнейших особенностей вхождения Булгакова в канон -- невероятный всеобщий интерес к отношениям между Сталиным и Булгаковым. Булгаковское письмо правительству и последовавший за ним звонок Сталина цитировались С. Ляндресом в 1966 году Ляндрес С. «Русский писатель не может жить без родины...» (Материалы к творческой биографии М. Булгакова) // Вопросы литературы. №9. 1966. С. 134-139. и Е.С.Б. в 1967. Булгакова Е.С. О пьесе «Бег» и её авторе // Театральная жизнь. №13,14. 1967. В марте 1969 вышла статья «М.А. Булгаков и „Дни Турбиных“» В. Петелина (в диссертации С. Филюхиной он отнесён к группе «русских патриотов», тогда их называли также «неославянами»). Запись Лакшина от 27 мая 1969 года: «Вечером был в Союзе на обсуждении статей О. Михайлова и Петелина. <...> Сергованцев, Ланщиков, Петелин явились в красных рубахах. Ланщиков говорил: „Да, мы особое течение и среди споров за и против Сталина мы занимаем особую позицию: мы за народ, за национальные корни“». В этой статье Сталин был представлен как добрый гений Булгакова, который «взял его под защиту от литературных налётчиков» (намекается, что ими были евреи), а когда их «выпады превратились в политические обвинения», позвонил Булгакову и «вернул к творческой жизни». Там же указано, что, когда «Сталин приезжал смотреть „Дни Турбиных“ (в музее МХАТа запротоколировано 15 посещений Сталиным этого спектакля), он всегда спрашивал: „А как Булгаков? Что делает? Очень талантливый человек…“» и хвалил актёра Хмелёва, игравшего Турбина-старшего. Булгаков якобы отвечал ему взаимностью и хотел ставить пьесу «Батум», но вождь отказался: «Все дети и все молодые люди одинаковы. Не надо ставить пьесу о молодом Сталине». В заключении Петелин утверждает, Булгаков никогда не был забыт, потому что с 1943 года шла его драма «Пушкин». Петелин В. М.А. Булгаков и «Дни Турбиных» // Огонёк. №11 (март). 1969.

Прочитав эту статью, драматург А. Гладков записывает важную вещь: «Многим хотелось из этого талантливого, но достаточно мутного человека сделать символ литературной оппозиции тридцатых годов. Но реальная история всегда богаче этих притч, и если уж на кого похож Булгаков, то на написанного им Мольера, мучившегося от притеснений и покровительствуемого королем». Он же: «В „Огоньке“ публикация о Булгакове, пишущем пьесу о Сталине. Для многих либералистов это почти удар, покушение на разрушение мифа. И сразу гнев направляется на редакцию журнала, т.е. на мотивы, по которым это напечатано. Но какое нам дело до мотивов, если всё это правда. Я давно слышал это от мхатовцев, и для меня фигура Булгакова от этого стала еще более драматической, как и написанный им Мольер, который льстил королю и только тем и держался. Но всё же слащавый и примерный образ гордого, несгибаемого рыцаря литературного подполья, создаваемый Лакшиным и другими, очень поколеблен. Эти люди во имя разрушения мифов одного рода сами усердно создают новые мифы». Гладков А. Попутные записи // Новый мир. 2006. № 11.

Хотя Лакшин был другом Е.С.Б. и был отлично знаком с биографией Булгакова (в его первой статье о романе посвящённые люди могли увидеть на неё много намёков), Гладков воспринимает Лакшина как агента, создающего новый миф о Булгакове для достижения посторонних Булгакову целей (например, утверждения программы «Нового мира»). Это, по мнению Гладкова, ничуть не лучше старых мифов, потому что упрощает те конфликты, в которых интеллигентам сложнее не осуждать Булгакова, -- в то время как такое немифологизированное понимание было бы более ценным («реальная история всегда богаче этих притч»).

О борьбе интерпретаций отношений Сталина и Булгакова стоит сказать отдельно, потому что этот сюжет до сих пор перетягивает на себя всё внимание: утверждение, что Сталин смотрел «Дни Турбиных» N раз, встречается повсеместно, как и упоминание об их телефонном разговоре -- по неким похожим причинам так же привлекательны темы «Сталин и Пастернак» и «Сталин и Мандельштам».

Этот телефонный разговор был записан в дневнике Е.С.Б. в 1956 году -- спустя 26 лет! -- что уже делает его содержание неточным и загадочным (впрочем, в 1960-х и 1970-х это едва ли было известно). Главное, что эта беседа стала в прямом смысле легендой (или мифом), переходит из текста в текст как нечто фольклорное и даже обладает явными чертами сказки. Например, воображая этот диалог, читатель представляет себе «конкретного» человека Булгакова, в то время как образ Сталина оказывается мифическим и расплывчатым: здесь Сталин -- это нечто незримое (по телефону его не видно), его появление неожиданно (в менее распространённой версии диалога есть мотив неузнавания -- Булгаков сначала думает, что звонок -- шутка). Сталин представлен как некая нависающая над человеком сила, «облако» представлений. Герой (например, Булгаков), против своей воли представ перед лицом чего-то трансцендентного, оказывается в экзистенциальной ситуации решающего испытания -- это похоже на кульминацию в сказке, когда герой должен доказать свою храбрость.

С этого момента интерпретации расходятся в соответствии с вкусами рассказчика: либо Булгаков был шокирован звонком и сказал то, что не хотел сказать (тогда предполагается, что на самом деле он хотел покинуть Россию -- и возникает следующая развилка: после такого ответа он мог быть выпущен за границу, а мог быть репрессирован), либо он правильно ответил на «загадку» Сталина («А может быть, правда, пустить вас за границу? Что, мы вам очень надоели?»), и, как в сказке, получил за это награду -- в дальнейшей судьбе Булгакова Сталин незримо присутствовал всегда.

Из этих сказочных мотивов в работах о Булгакове часто происходят такие фразы -- на первых же страницах «Воспоминаний о Михаиле Булгакове» (1988) слова Лакшина: «С первых спектаклей „Турбиных“ в 1926 году, когда он из ложи аплодировал артистам, тень Сталина, его мнение, его слово как бы незримо сопровождали Булгакова на всем его пути. И вот парадокс: поощряя накал политической борьбы в литературе, который больно сказывался на судьбе Булгакова, Сталин в то же время выступал как бы его покровителем, тайным меценатом». Лакшин В.Я. Судьба Булгакова: легенда и быль // Воспоминания о Михаиле Булгакове / Сост. Е.С. Булгакова, С.А. Ляндрес. М.: Советский писатель, 1988. С. 14.

Есть несколько вариантов дальнейшего развития легенды, в которых по-разному расставлены акценты, и они легко сосуществуют:

1) в фокусе Сталин, который почему-то любит «Дни Турбиных» и «Зойкину квартиру» и заботится о Булгакове, спасает его в 1930 году, или, например, говорит Хмелёву, игравшему Алексея Турбина: «Хорошо играете Алексея. Мне даже снятся ваши усики, забыть не могу». Там же. Булгаков пассивно принимает знаки внимания, но сам оказывать их не может. Если пьесы Булгакова не ставят, то по не зависящим от Сталина причинам;

2) в фокусе Булгаков, который бунтует против советской цензуры и пишет резкое «Письмо правительству». Часто цитируют фразу «Я -- страстный сторонник такой свободы и считаю, что если какой-нибудь писатель воображает, что может доказать, что не нуждается в этой свободе, тогда, будучи рыбой, он публично заявлял бы, что ему не нужна вода»;

3) сломленный Булгаков, который все произведения после 1926 года писал в стол и старался не привлекать к себе внимания (хотя, судя по многочисленным воспоминаниям, он ещё в 1939 надеялся опубликовать МиМ, кроме того -- после «Письма правительству» неоднократно писал Сталину и Горькому).

Эти «новые мифы», о которых в дневнике вкратце говорит Гладков, для вхождения романа в литературный канон были первостепенны, потому что интеллигенция использовала их для решения вопроса, так же актуального и для неё самой, -- конфликта художника и власти. Когда писатель становится культовым и некая группа начинает считать его воплощением своих взглядов и культурным ориентиром, образ этого писателя неизбежно упрощается. По-видимому, для Гладкова Булгаков культовым писателем не был, и он обвиняет либеральную интеллигенцию в недостаточно критичном отношении к писателю, которое не позволяет им увидеть всю сложность его судьбы, -- но назначение кого-либо культовой фигурой и не предполагает объективного отношения, и нежелание интеллигентов видеть неудобную правду только подчёркивает, насколько важное значение имело для них сохранение Булгакова в качестве этического примера.

Своеобразная (но показательная) интерпретация сталинского сюжета в судьбе Булгакова явлена в программной статье А. Синявского «Литературный процесс в России» (1973), где критик выводит на поверхность эти«новые мифы» (в основном, первый из трёх указанных нами) для целокупной интерпретации МиМ, жизни Булгакова и, собственно, литературного процесса в России. Синявский исходит из того, что Сталин сыграл в судьбе Булгакова «роль дьявола, тёмного гения, роль Воланда, по каким-то непонятным, таинственным причинам снисходительного к писателю, к Мастеру». Терц А. Литературный процесс в России // Континент. 1974. №1.Критик уделяет много места МиМ, считая его наиболее показательным продуктом созданного Сталиным литературного процесса, а Булгакова (как и Пастернака) -- неким пассивным его «выразителем». Можно сказать, что нарисованный Синявским образ Сталина как «Чародея, который самой истории сумел на длительный срок придать силу и видимость сказочной фантастики» Там же. знаменует новый этап, наступивший после десталинизации, когда неофициальная литература уже не продолжала этот процесс, а от него отталкивалась. Показательно, что пришедшая на смену десталинизации парадигма сразу начала интерпретировать сталинскую эпоху с эстетической точки зрения -- так, взгляды Синявского созвучны взглядам Бориса Гройса, высказанным в его известной книге «Gesamtkunstwerk Сталин» (1988), прямо связанной с текстами Синявского. Гройс писал «Gesamtkunstwerk Сталин» в 1987 году. Тогда же в журнале «Синтаксис», выходившем в Париже, были опубликованы статьи Синявского и Гройса на схожие темы: Гройс Б. Сталинизм как эстетический феномен // Синтаксис. 1987. №17. Синявский А. Сталин -- герой и художник сталинской эпохи (глава из книги «Основы советской цивилизации») // Синтаксис. 1987. №19. В книге Гройса единственное упоминание Синявского -- ссылка на эту статью.