Мемуарная проза С.Т. Аксакова в контексте педагогических теорий середины XIX века

Правильная постановка театрального образования, на взгляд Аксакова, невозможна без учебных спектаклей, поэтому он их аккуратно посещает («Письмо из Москвы» Аксаков С. Т. Письмо из Москвы // Аксаков С. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 3. М., 1956. С. 591. Впервые опубликовано: «Молва», 1832, № 46., 1832) и выносит суждения о степени и качестве «образованности» учащихся театральной школы.

Наиболее существенно для нас в рамках нашей темы то, как Аксаков в целом концептуализирует задачи воспитания актера: «Образованы ли их [воспитанников театральной школы. - А. М.] способности и развиты ли дарования учением?» Аксаков С. Т. Испытание в искусствах воспитанников и воспитанниц школы императорского Московского театра. С. 576. (курсив наш. - А. М.) Появление в театральных рецензиях Аксакова темы «развития способностей» было обусловлено, на наш взгляд, влиянием на него актуального педагогического дискурса его времени (см. следующую главу, раздел 2.3.).

Еще ярче указанный педагогический дискурс проявился в двух небольших текстах Аксакова, опубликованных, как и рассмотренные выше театральные рецензии, в «Молве» в течение весны-осени 1832 года.

1.2.3 Публицистика: две заметки в «Молве» (1832) о пансионе Павлова

В июне 1832 года Аксаков опубликовал в «Газете мод и новостей “Молва”» (1831-1836; в 1832-м выходила два раза в неделю Русская периодическая печать (1702-1894): Справочник. М., 1959. С. 217-218. В «Молве» круг авторов были приблизительно тот же, что и в «Телескопе». В газете (до 1832-го - «Журнал мод и новостей») печатались И. В. Киреевский, Н. А. Мельгунов, М. А. Максимович, М. П. Погодин, А. С. Хомяков, С. П. Шевырев.) две заметки, имеющие непосредственное отношение к педагогике. Эти заметки важны для нашей темы, поскольку представляют собой по сути единственное эксплицитное высказывание Аксакова по педагогическим вопросам.

Первая заметка называется «Письмо в Витебск (Г. И. К-му)» Аксаков С. Т. [С. А.] Письмо в Витебск (Г. И. К-му) // Молва. 1832. № 48. С. 190-191.. Адресат «письма» - Г. И. Карташевский, в гимназические и студенческие годы учитель Аксакова (про него он много пишет в «Воспоминаниях), а с 1817 года и шурин: Карташевский женился на сестре Аксакова Надежде. Для понимания «Письма в Витебск» существенно, что в 1829 году Карташевский, дослужившийся до чина действительного статского советника Кошелев В. А. Указ. соч. С. 85., был назначен попечителем Белорусского учебного округа и жил в Витебске. В 1830-м Аксаков обратился к нему с просьбой определить его на должность директора гимназии. В 1807 году Карташевский уже помог Аксакову найти службу: когда Аксаков, не окончивший курса Казанского университета, приехал искать места в Петербурге, Карташевский устроил своего бывшего ученика в «Комиссию составления законов» Аксаков рассказывает об этом в очерке «Воспоминание об Александре Семеновиче Шишкове» (с. 269).. На этот раз Карташевский Аксакову отказал: «Не знаю, что ввело вас в известную неприятную историю, но не могу не сказать, что, вообще говоря, эти вещи и опасны, и несправедливы» Цит. по: Машинский С. Указ. соч. С. 151.. Карташевский указывал на неприятности, постигшие Аксакова из-за опубликованного им фельетона «Рекомендации министра» Аксаков С. Т. Рекомендации министра // Аксаков С. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 3. С. 506-507. Подробное изложение этой истории см.: Машинский С. Указ. соч. С. 149-155. Давший цензурное разрешение на опубликование «Рекомендаций министра» цензор С. Н. Глинка был наказан (о Глинке в связи с Аксаковым и педагогическим дискурсом см. также ниже и раздел 2.3).. Очевидно, попечитель учебного округа в Западном Крае (1830 год!) не хотел рисковать Карташевский отказал не только Аксакову: в 1833 году он не взял и искавшего учительской должности Белинского (его представил Карташевскому Надеждин). «В письмах Белинского этой поры содержится несколько резких отзывов о “подлеце Карташевском”» (Машинский С. Указ. соч. С. 195-196).. Надо полагать, публичное обращение Аксакова в «Молве» к Карташевскому с «письмом», посвященным учебному заведению, свидетельствовало, что он продолжает имевший место около двух лет назад диалог по поводу своей деятельности в педагогической области.

Хвалебная заметка, посвященная частному пансиону (открыт Дата учреждения пансиона устанавливается по заметке в «Молве» (1831. № 40. С. 221-222) и по брошюре М. Н. Каткова «Благородный пансион проф<ессора> Павлова» (М., 1831) (см.: Щемелева Л. М. Павлов Михаил Григорьевич // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т. 4. М., 1999. С. 483). Дату, когда пансион Павлова прекратил существование, нам обнаружить не удалось. Можно предположить, что пансион просуществовал до середины 1835 года, так как Катков окончил его в 1834-м (Ванеян С. С. Катков Михаил Никифорович // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т. 2. М., 1992. С. 507), а Н. Я. Данилевский, по некоторым сведениям, мог учиться в пансионе в 1834-1835 гг. (см. Рау И. Мой прадед Николай Яковлевич Данилевский // Вологодский лад. 2008. № 1. С. 171); следовательно, пансион мог еще существовать в 1834-1835 учебном году. в 1831 году, то есть за год до появления заметки Аксакова) хорошего знакомого Аксаков был цензором журнала «Атеней» (1828-1830), который издавал Павлов. Павлов «сблизился с Аксаковым в конце 1820-х - начале 1830-х гг., посещал его субботы» (Щемелева Л. М. Указ. соч. С. 484). Аксакова профессора Московского университета М. Г. Павлова заканчивается следующими словами: «Счастлив, кто с внутренним убеждением может сказать: “Что там [в сотах. - А. М.] и моего хоть капля меду есть<”>» Там же. С. 191. У Крылова: «Что в них и моего хоть капля меду есть»..

Можно предположить, что финал «Письма в Витебск» лукаво Ср. характеристики Аксакова, данные ему М. А. Дмитриевым: «Аксаков <…> с своим лукавством русской простоты» (Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998. С. 200); «Аксаков был себе на уме, лукав, льстив, скрытен» (там же, с. 202). (курсив наш. - А. М.). метил в адресата этого послания - в Карташевского. В басне Крылова «Орел и Пчела» (1813), цитатой из которой заканчивается заметка Аксакова То обстоятельство, что Аксаков обращается к цитированию «лукавого» «дедушки Крылова» (ср. выше, примеч. 105, про лукавство самого Аксакова), может иметь дополнительный смысловой обертон: в 1832 году Аксакова (хотя ему только 40 лет, и у него в течение следующих нескольких лет появятся еще трое детей) начинают называть «старик Аксаков» (Кошелев В. А. Указ. соч. С. 83-84). , Пчела смиренно довольствуется своей причастностью к общему делу, в то время как горделивый Орел, наоборот, заносится, всюду «рассевая» страх. «Пчела ответствует: “Тебе хвала и честь / Да продлит над тобой Зевес свои щедроты!”»

Финальной каденцией своей заметки в «Молве» Аксаков, возможно, пытался дать понять Карташевскому, что, несмотря на служебные успехи последнего на поприще просвещения и его отказ способствовать своему бывшему ученику, пожелавшему вступить на педагогическую стезю, он сам (Аксаков) тем не менее считает себя причастным делу образования и просвещения и, искренне пропагандируя пансион Павлова («я пишу вам чистую правду» Аксаков С. Т. Указ. соч. С. 191.), как «трудолюбивая пчела», вносит свою лепту.

Однако заключительные слова заметки, возможно, имели еще один смысл. Мы попытаемся его истолковать ниже, но сначала дадим реальный комментарий к этой заметке Аксакова.

«Письмо в Витебск» выдержано в панегирическом тоне. В этой заметке можно усмотреть откровенную рекламу Заметка начинается с щедрых похвал пансиону за то, что в нем небывалый уровень бытовых условий: «пансион помещается в прекрасном доме (в нем был, лет 15, Английский Клуб, и кто его не знает?)», «стол, воздух и чистота в комнатах, чистота белья и проч<ее> отлично хороши», «двое искусных врачей посещают пансион ежедневно», «больница помещается в прекрасных комнатах»; «для сохранения здоровья приняты все меры, принято к соображению то, на что едва ли когда обращалось внимание». Далее автор заметки сообщает, что «выбор преподавателей сделан наилучшим образом», «особенно для высшего класса, который образуется вполне после летней вакации» (курсив наш. - А. М.). Таким образом, одна из целей Аксакова в его заметке - показать пансион Павлова в выгодном свете именно «высшему классу». Этой цели, надо полагать, служит указание на то, что пансион располагается в бывшем здании Английского клуба. Сообщение о том, что в Москве открыт пансион Павлова, в «Молве» появилось в 1831 году ([Б. п.] Учебное заведение профессора Павлова // Молва. 1831. № 40. С. 221-222), в этом объявлении также обращалось внимание публики на то, что пансион Павлова располагается «в доме Н. Н. Муравьева, на <Б>ольшой Дмитровке, где прежде находился Английский Клуб» (с. 221): «обширная зала, составлявшая прежде столовую клуба, теперь обращена в спальню; рекреационная зала <…> представля<е>т помещение просторное, удобное, веселое, что весьма немаловажно в педагогических заведениях» (с. 222). Не исключено, что автором этого объявления об открытии пансиона Павлова в 1831 году (без указания авторства) также был Аксаков. Можно предположить и другое: заметка в «Молве» в 1832 году, подписанная инициалами «С. А.», написана в соавторстве с Павловым, который мог составить первое объявление, появившееся в «Молве» (приложении к «Телескопу») в 1831 г. В этом же году в «Телескопе», то есть тоже у Надеждина, в № 3 и № 11, опубликованы две статьи Павлова. Ср. повторяющиеся фразы в обеих заметках: «ничего подобного между частными заведениями в Москве не видали» (в заметке 1831 года эта фраза повторена дважды) и «такого частного пансиона в Москве не бывало» (1832, заметка, подписанная «С. А.»). частного пансиона (иначе говоря, коммерческого предприятия), с целью показать его привлекательность для «высшего класса» и обеспечить приток Трудно сказать, под влиянием усилий Аксакова или по иным причинам, но по крайней мере один пансионер из ближайшего круга Аксаковых в пансион Павлова в 1832 году поступил. Это был Д. А. Валуев, племянник Н. М. Языкова и жены А. С. Хомякова, близкий к семье Елагиных-Киреевских, воспитанник Шевырева (Гумеров Ш. А. Валуев Дмитрий Александрович // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т. 1. М., 1992. С. 387). Подробнее о Валуеве в связи с Аксаковым и педагогическим контекстом см. раздел 2.4 данной работы. пансионеров после «летних вакаций». (Ср.: «такого частного пансиона в Москве не бывало», «там все придумано, распоряжено и выполняется наилучшим образом».) Особенно значимо в данном отношении указание на то, что пансион занимает то же здание, которое недавно занимал Английский клуб. Вероятно, такие откровенные похвалы стали возможны, поскольку Павлов был другом Щемелева Л. М. Указ. соч. С. 483. (а не только сослуживцем по университету и постоянным автором «Телескопа») издателя «Молвы» Надеждина.

Отдав должное похвалам пансиону за его бытовые условия, Аксаков переходит к вопросу о постановке в нем учебного дела и воспитания. Он пишет, что «выбор учителей или преподавателей» «сделан наилучшим образом»; то же с «надзирателями» (воспитателями) Аксаков С. Т. [С. А.] Письмо в Витебск (Г. И. К-му). С. 190..

Для нас особенное значение имеет одна деталь, которую акцентирует Аксаков. Он указывает, что обычно в учебных заведениях не преподают сельское хозяйство (у Аксакова «Сельское Хозяйство»), но в пансионе Павлова этот предмет наличествует. Более того, «учебное заведение Г. Профессора Павлова, как единственного у нас ученого знатока этой части В 1818 году М. Г. Павлов, только что ставший доктором медицины (ср. акцент, который делает Аксаков на постановку медицинского обслуживания в пансионе), был по инициативе одного из основателей Московского общества сельского хозяйства (1820) князя Д. В. Голицына (с 1820 - московский генерал-губернатор) отправлен в Германию «для усовершенствования себя по части натуральной истории и сельского домоводства». Д. В. Голицын, представляя Павлова к золотой медали от Общества сельского хозяйства (Павлов также был одним из учредителей общества), назвал его «основателем науки земледелия в нашем отечестве» (Щемелева. Л. М. Указ. соч. С. 482-483). Высокий уровень медицинского обслуживания в пансионе Павлова был связан, в частности, с тем, что еще в 1830 г. Павлов управлял больницей Университетского Благородного пансиона (См.: Шевырев С. П. История Московского университета. 1755-1855. М., 1855. С. 555). , представляет такие выгоды, каких нигде не бывало и нет» Аксаков С. Т. [С. А.] Письмо в Витебск (Г. И. К-ву). С. 191..

Необходимость изучения «Сельского Хозяйства» для «Русского дворянина» Аксаков объясняет тем, что, «послужа шпагой или пером, возвращается он [русский дворянин. - А. М.], рано или поздно, в почтенное и важное звание в своем государстве - сельского помещика» Там же. С. 190-191..

Значимость указания на то, что в пансионе Павлова изучают сельское хозяйство, что так необходимо «русскому дворянину», на наш взгляд, состоит в следующем. Как мы показываем в главе 2 нашей работы, на Аксакова влиял педагогический дискурс, связанный с Песталоцци и Фелленбергом (исторически восходящий к Руссо). Соответственно, способ, каким Аксаков описывает пансион Павлова, соотносится с этим дискурсом.

Начиная с 1810-х годов в России одним из главных образцов воспитательного учреждения для отпрысков благородных семей было училище Фелленберга в Швейцарии. Это прославившееся на весь мир (в частности, в России) училище предназначалось для подготовки образцовых сельских хозяев. Его в 1807 году открыл в своем имении Хофвилль (Гофвилль) близ Берна Филипп фон Фелленберг, последователь Песталоцци. В его школу, начиная с конца 1810-х годов, поначалу при поддержке правительства, отправлялись дети русских дворян учиться «рациональному управлению имениями» Пискунов А. И. Фелленберг Филипп Эмануэль // Педагогическая энциклопедия: в 2 т. Т. 2. М., 1999. С. 500.. Как пишет М. О. Гершензон, «ни один русский путешественник не проезжал Швейцарии без того, чтобы не посетить прославленную школу [в Гофилле. - А. М.]» Гершензон М. О. Декабрист Кривцов и его братья [1914] // Гершензон М. О. Избранное. Молодая Россия. М.; СПб., 2015. С. 223. Гершензон указывает также на восторженный отзыв А. И. Тургенева, посетившего школу Фелленберга в 1827-м (письмо Н. И. Тургеневу; там же).. Как мы показываем в разделе 2.3, Аксаков был тесно связан с теми кругами, которые проявляли большой интерес к школе Фелленберга. Заметка в «Молве», акцентирующая внимание читателя на том, что в пансионе Павлова изучается сельское хозяйство (как и у Фелленберга), служит подтверждением включенности Аксакова в педагогический дискурс Песталоцци-Фелленберга.

Кроме того, чтобы понять неартикулированные смыслы, содержащиеся в заметке Аксакова о пансионе Павлова, следует учитывать следующее. Благородный пансион при Московском университете, который в течение многих десятилетий был особенно привлекательным для благородного юношества как учебное заведение, где можно получить лучшее в России образование, и при этом пользовался относительной свободой (особенно по уставу 1818 года) По уставу 1818 года пансиону были даны особые права и привилегии, практически уравнивавшие его с университетом., во второй половине 1820-х утратил прежний статус.

В конце июля 1826 года Московский университет и Благородный пансион при нем посетил Николай I (ректором университета и директором пансиона был А. А. Прокопович-Антонский). Уже через несколько дней вышло «Распоряжение относительно воспитанников Московского университета и состоящего при нем Благородного пансиона», где указывалось на ряд «найденных беспорядков» и были предписания, которые меняли привычный уклад пансиона. Были заменены многие преподаватели, введены мундиры. Ушел в отставку директор Благородного пансиона А. А. Прокопович-Антонский (через три месяца он лишится также поста ректора университета).

Через полтора-два месяца, в сентябре 1826 года, Николай I вновь посетил Благородный пансион. Император составил мнение, что «более всего этому учебному заведению не хватает порядка и дисциплины» Диссон Ю. А. Московский университетский благородный пансион в системе народного просвещения России конца XVIII - первой трети XIX века // XV Ежегодная богословская конференция ПСТГУ. Т. 2. М., 2005. С. 208.. Инспектор пансиона М. Г. Павлов был отправлен в Петербург, чтобы перенять опыт столичных учебных заведений, прежде всего Инженерного и Артиллерийского училищ и Школы гвардейских подпрапорщиков. «Поездка Павлова имела целью последующее преобразование Благородного пансиона в духе военных учебных заведений Петербурга» Там же. . Отметим, что предыдущую попытку преобразовать Благородный пансион в военное учебное заведение (кадетский корпус), по предложению П. И. Голенищева-Кутузова (середина 1810-х), двор не поддержал Шишкин А. Б. Голенищев-Кутузов Павел Иванович // Русские писатели. 1800-1917:Биографический словарь. Т. 1. М., 1992. С. 605.. По возвращении Павлова в пансионе многое было изменено, в частности бытовые условия, например деревянные кровати пансионеров были заменены на железные, - всё должно было быть как в казарме (ср., по контрасту, похвалы, которые расточал Аксаков комфорту в пансионе Павлова). Были приняты также другие меры по укреплению дисциплины и порядка, например воспитанникам запрещалось «читать и хранить любые книги, кроме учебных» Шишкова Э. Е. Московский университетский Благородный пансион (1776-1831) // Вестник МГУ. Серия 8. История. 1979. № 6. С. 82-83..

В конце 1830 года вышло распоряжение «О преобразовании Благородного пансиона при Московском университете в гимназию», в соответствии с которым прежние вольности и особое положение пансион окончательно утратил Там же. С. 209.. Соответственно, именно того, что прежде привлекало в пансион воспитанников, в нем более не существовало.

Вполне естественно, что инспектор Благородного пансиона М. Г. Павлов - очевидно, в связи с преобразованиями - в 1830 году оставил должность и задумал открыть собственный благородный пансион. В этом частном пансионе сохранялось бы все лучшее, что еще недавно имело место в университетском пансионе, но при этом не было бы казарменного духа.

Легко увидеть, что этот поступок Павлова - создание копии Примечательно, что брошюра М. Н. Каткова (род. в 1818-м, поступил в пансион Павлова в 1831-м) называется «Благородный пансион проф. Павлова» (1831) (курсив наш. - А. М.), в то время как в двух заметках в «Молве» (1832) Аксаков называет это учебное заведение скромнее - «пансион профессора Павлова». Можно предположить, что в 1832-м было решено сбавить тон, так как название «Благородный пансион Павлова» вызывало слишком очевидные ассоциации с Благородным пансионом при Московском университете и слишком откровенно указывало на желание подчеркнуть преемственность, а также противоречило недвусмысленно выраженному волеизъявлению монарха, пожелавшего завершить историю знаменитого - и гордого своей историей - Благородного пансиона при Московском университете. Благородного пансиона при Московском университете, и возможно даже, копии, превосходящей образец (по крайней мере, по уровню комфорта), причем в здании, из которого только что выехал московский Английский клуб Аксаков был членом Английского клуба. Можно предположить (это возможно проверить, но требует дополнительных разысканий), что М. Г. Павлов тоже был членом Английского клуба, по крайней мере имел все оснований стать членом клуба в 1830 году, когда был внесен (с семейством) в дворянскую родословную книгу (Щемелева Л. М. Указ. соч. С. 482)., - имело оппозиционный смысл. Это был вызов николаевскому государству со стороны московского высшего общества, выразителем интересов которого становился Павлов: Благородный пансион уничтожен (превращен в гимназию) Показательно, что М. А. Дмитриев, выпускник Благородного пансиона, упоминая его, указывал: «ныне 4-я гимназия» (Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти // Дмитриев М. А. Московские элегии: Стихотворения. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1998. С. 255)., но дух его жив, поскольку пансион через несколько месяцев возродился на новом месте - в том доме, где еще витал дух Английского клуба и где немного раньше располагалось Московское училище для колонновожатых (среди его выпускников было около 20 декабристов). Можно предположить, что Павлов едва ли мог осуществить такого рода проект без сильной поддержки. Он ее, несомненно, имел: будучи лучшим в России специалистом по сельскому хозяйству, он пользовался покровительством По-видимому, пансион пользовался не только административной, но и финансовой поддержкой генерал-губернатора Д. В. Голицына. Об этом может свидетельствовать такой факт: мать М. Н. Каткова обратилась с ходатайством к московскому генерал-губернатору Д. В. Голицыну, и тот распорядился принять Каткова в пансион (частное учебное заведение!) бесплатно. московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына Ср.: М. А. Дмитриев характеризует Д. В. Голицына как «добродушного и благородного» (Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 456)., а также своего патрона Павлов был директором Земледельческой школы в 1825-1838 гг.; Н. Н. Муравьев был одним из основателей Московского общества сельского хозяйства (1820) и Земледельческой школы (1819). по Земледельческой школе Н. Н. Муравьева, который предоставил Павлову для пансиона свой дом Интересен в этой связи топографический аспект: все события разворачивались в Тверском районе Москвы. Английский клуб из здания на Большой Дмитровке в 1831 году переехал в дворец Разумовских на Тверской (д. 21). Благородный пансион при Московском университете находился в начале Тверской (на том месте, где сейчас Центральный телеграф); дворец московского генерал-губернатора находился выше по Тверской (там же, где и сейчас). Пансион Павлова разместился в доме Н. Н. Муравьева на Большой Дмитровке (улица соседняя с Тверской). Земледельческая школа помещалась летом на Бутырском хуторе (то есть в районе улицы, в которую переходит Большая Дмитровка), а зимой (до конца 1833 года) - в Газетном переулке, рядом со зданием, где располагался Благородный пансион при Московском университете. Как уточняет М. А. Дмитриев, «[п]ансион был на Тверской <…>. Главные ворота были тогда в Газетный переулок, а не на Тверскую» (Дмитриев М. А. Указ. соч. М., 1985. С. 259). А. И. Кошелев в «Записках» отмечает, что в доме Н. Н. Муравьева на Большой Дмитровке, где прежде было «Муравьевское военное учебное заведение», собиралось в 1820-х литературное общество поэтов-любомудров (Павлов бывал на этих собраниях); затем там располагался Английский («Дворянский», как пишет Кошелев) клуб; потом пансион («училище», как пишет Кошелев) профессора Павлова; в 1860-е годы Катков и П. М. Леонтьев разместили там (на первых порах) свой лицей (т. е. Катковский лицей) (Кошелев А. И. Записки. М., 2002. С. 15)..

Таким образом, не только пансион Павлова, ушедшего, надо полагать, в знак протеста с должности инспектора Благородного пансиона В объявлении об открытии пансиона Павлова, размещенном в «Молве» в 1831 году, подчеркивалась преемственность нового пансиона (частного) по отношению к казенному (императорскому): «Зная опытность почтенного Профессора, под надзором коего в продолжении нескольких лет находился Благородный Пансион, существовавший при Московском Университете, нельзя было не ожидать многого от открываемого им заведения; и теперь сии ожидания начинают уже исполняться приятнейшим образом» ([Б. п.] Учебное заведение профессора Павлова // Молва. 1831. № 40. С. 221)., но и восторженное высказывание о нем в «Молве» Аксакова, только что отстраненного от должности цензора Заметка Аксакова в «Молве» появилась в июне 1832 года. За четыре месяца до этого, в феврале 1832 года, Аксаков был отстранен от должности цензора после многих взысканий, в частности после полученного им выговора за цензорское разрешение статьи Надеждина «О современном направлении просвещения» в «Телескопе». Окончательно отрешен от должности цензора Аксаков был за разрешение «Двенадцати спящих будошников» и статьи И. В. Киреевского в «Европейце» «Девятнадцатый век» (см.: Машинский С. Указ. соч. С. 155-175)., имело значение оппозиционного жеста. Этот оппозиционный жест был не столь явным, как другие знаменитые антиправительственные «демонстрации» московского общества в 1830-е годы  Ср. эпизод зимы 1830 г., описываемый мемуаристами, который дает представление о ропоте московского общества на петербургскую власть: когда цензор С. Н. Глинка был по приказу из Петербурга помещен на гауптвахту, московское высшее общество выразило единодушный демонстративный протест (Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 362-363; Полевой Кс. Указ. соч. С. 255-257). Как пишет Дмитриев, «так показала свое негодование Москва». Далее мемуарист продолжает, связывая заключение на гауптвахту Глинки со следующим громким делом - запрещением «Европейца», за что пострадал Аксаков: «Вскоре последовала в литературе новая проделка его [императора. - А. М.] деспотизма» (Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 363). Ср. также аналогичный протест московского общества, в передаче М. А. Дмитриева, в связи с преследованием Чаадаева: «Эта высочайшая ирония принята была Москвою еще с большим негодованием, чем история Глинки. Само собою разумеется, все бросились навещать Чаадаева» (там же, с. 367)., но эта семантика, на наш взгляд, в нем прочитывается.

Следовательно, финал заметки Аксакова обращенной к попечителю учебного округа Карташевскому, с цитатой из Крылова про Пчелу, которая бросает смиренный вызов Орлу Орел - двуглавый орел, и в то же время Зевс, - символ государственной власти. Ср. у Крылова: «Да продлит над тобой Зевес свои щедроты»; ср. также обыгрывание Орла-Зевса у А. Л. Зорина: «Кормя двуглавого орла»., может быть прочитан еще и так: частный пансион, соответствующий лучшему европейскому образцу (земледельческому училищу Фелленберга), не менее ценен для просвещения отечества, чем система официального просвещения, представителем которой является адресат «Письма в Витебск» попечитель учебного округа Карташевский.

Пансион Павлова (и вместе с тем выступление поддержавшего его Аксакова) были вызовом казарменному официозу, который уничтожил аристократическую независимость московского Благородного пансиона. Опубликованное в 1831 году (за год до заметок Аксакова) объявление в «Молве» об открытии пансиона Павлова заканчивалось следующими словами: «Остается пожелать, чтобы публика оценила вполне сие благородное предприятие и своим содействием подкрепила это - едва ли не единственное педагогическое заведение в Москве - к дальнейшему образованию, обещающему несомненные успехи» [Б. п.] Учебное заведение профессора Павлова // Молва. 1831. № 40. С. 222..

Как видим, редакция «Молвы» не просто опубликовала новостную заметку, рекламирующую частное предприятие. Публика, во-первых, призывалась оказать «содействие»Неизвестно еще, впрочем, насколько содействие, оказанное Аксаковым Павлову заметкой в «Молве» и его призыв к общественности поддержать пансион пошли тому на пользу. Как едко заметил М. А. Дмитриев, «кто ни попадался под руководство Аксакова с его широким горлом, кого он ни начнет, бывало, превозносить и прославлять, тот непременно свихнется» (Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 206). «благородному» делу, а во-вторых, ее внимание обращалось на то, что это «едва ли не единственное педагогическое заведение в Москве». Последняя фраза - уже явная дерзость, она задевала лично попечителя Московского учебного округа (а следовательно, государственную власть и лично императора, по распоряжению которого Благородный пансион при Московском университете был фактически уничтожен): в Москве было множество самых разных учебных и воспитательных заведений, как государственных, так и частных, за которыми осуществлялся бдительный (всё более бдительный) контроль. Аксаков заявил, таким образом, ни много ни мало, что в остальных учебных и воспитательных заведениях истинной, благородной, новой педагогики (педагогики в духе Песталоцци и Фелленберга, надо полагать) не было и в помине.

Учреждение частного пансиона Павлова - как созидание частного и независимого от власти в противовес казенному и зависимому - можно сравнить с семантикой Пашкова дома, в интерпретации, предложенной М. М. Алленовым:

«Частный дом или замок (как называли его первые зрители) вознесен и красуется “главою непокорной” на противостоящем Кремлю холме. От подножия Ваганьковского холма дом кажется вознесенным выше видимых отсюда кремлевских строений <…> бесконечно исчезающее малое возвышено и наделено празднично-победоносной статью перед подавляюще-великим. <…> В таком со-поставлении великое исполняет по отношению к этому “малому” роль, так сказать, Зевса по отношению к Ганимеду» Алленов М. М. Пашков дом в Москве: В. Баженов, А. Иванов, В. Суриков, М. Булгаков - диалоги на фоне Кремля // Алленов М. М. Тексты о текстах. М., 2003. С. 308. (курсив наш. - А. М.).

Дом Пашкова - вызов, который аристократия П. Е. Пашков, сын денщика Петра I, не принадлежал к старой русской знати. Его дворец - это торжество новой аристократии (и предпринимательских - благодаря женитьбе - денег). Павлов, в 1831 году открывающий свой пансион, взамен уничтоженного прежнего, только что (1830) получивший потомственное дворянство, - представитель новой аристократии; он приобрел значительный социальный (а также символический) капитал исключительно благодаря своим дарованиям. (Ср. об одаренности Павлова: «Жаль, что Московский университет истинно гениального Павлова заставил читать сельское хозяйство» - Кюхельбекер В. К. Дневник (1831-1845) // Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 231.) Таким образом, на наш взгляд, жест, символизируемый домом Пашкова, и жест Павлова имеют общие социальные смыслы. (вместе с архитектором Баженовым) адресует Кремлю. Пансион Павлова тоже вызов власти: попечителю Московского университета, попечителю Московского учебного округа, министру народного просвещения самому императору, которые уничтожили автономию университета и его Благородного пансиона (какой бы относительной эта автономия ни была).

Трудолюбивая Пчела из басни Крылова, к которой апеллирует в конце своей заметки Аксаков, через ассоциативные сцепления может, на наш взгляд, указывать - по крайней мере, в данном контексте, - также на «Трудолюбивую пчелу» Сумарокова, первый частный журнал в России, и, продолжая ассоциативную нить, - на «Трутень» Новикова После ухода А. А. Прокоповича-Антонского директором Благородного пансиона при Московском университете был назначен начальник университетской типографии П. А. Курбатов (Диссон Ю. А. Указ. соч. С. 208). Новиков, как известно, был директором типографии Московского университета, но как частное лицо, а не чиновник: Новиков взял типографию в аренду. Возможно, этот контраст также мог осознаваться и учитываться Аксаковым и его кругом.. Частный журнал, частный пансион с их пчелиным Символика сумароковской «трудолюбивой пчелы» вошла в русскую культуру как символ просвещения и частной, независимой (от государства) мысли в XVIII веке и осталась этим символом в веке XX. Ср. «Пчелу» Ходасевича: «Трудолюбивою пчелой, звеня и рокоча, как лира, / Ты, мысль, повисла в зное мира / Над вечной розою - душой» (курсив наш. - А. М.). Продолжим эту ассоциацию: влетевшая в заметку Аксакова из басни Крылова пчела символизирует просвещение («мысль»). Басню самого Аксакова «Роза и пчела» (1822) можно истолковать как диалог одинокой души (Розы) со своей мыслью (Пчелой) (Аксаков С. Т. Роза и пчела // Аксаков С. Т. Собр. соч.: в 4 т. М., 1956. С. 560-561). трудом просвещения, культивирования частной мысли, противостоят Орлу-Зевсу-Государству с его институтами дисциплинарной власти.

В свете вышесказанного неумеренные, на грани приличия, похвалы Аксакова («такого частного пансиона в Москве не бывало») приобретают особый смысл. Он восхваляет не столько превосходные удобства в пансионе Павлова, но и сам факт появления такого рода пансиона в ситуации, когда по-настоящему благородный (а значит, независимый, своеобразный, образованный на свой лад, иными словами, автономный) пансион уничтожается, преобразуется в рядовую гимназию под номером «4».

Особый смысл содержится, на наш взгляд, и в следующих словах автора заметки: «послужив отечеству шпагой и пером, вернуться к земледелию». Здесь также видна антитеза частное/государственное. Землевладение - дело частное. Военная (шпага) и гражданская (перо) служба - государственное. Однако помимо службы государству имеется в жизни человека еще что-то, независимое от государства, - сельское имение, государство в государстве (как Гофвилль Фелленберга).

Вторая заметка в «Молве», помещенная в журнале через три недели после первой, которую мы рассматривали выше, совсем коротенькая. В ней всего несколько строк; воспроизведем ее целиком.

«Экзамен в пансионе Г. Павлова.

28-го Июня был экзамен в учебном заведении Г. Профессора Павлова. Должно отдать справедливость, что этот экзамен не походил на обыкновенные. Из многих предметов ученья воспитанники говорили не наизусть, а кто как мог, и многие прекрасно, отвечали своими словами на письменные вопросы, случайно им доставшиеся. Особенного внимания заслуживали ответы из классов Истории и Географии, успехи в коих прежде основывались на одном обременении памяти, не приучая учащихся ни к какому соображению. Родители, умеющие оценить пользу такой методы ученья, без сомнения будут за то благодарны! Вообще во всех предметах успехи были очевидны, в чем все, сидевшие в первом ряду кресел<,> сами могли удостовериться. К сожалению в дальних рядах посетители почти ничего не слыхали; вероятно начальство пансиона постарается поправить этот недостаток на будущее время» Аксаков С. Т. [С. А.] Экзамен в пансионе Г. Павлова // Молва. 1832. № 53. С. 211-212..

Как видим, тон заметки, как и первой, столь же восторженный («этот экзамен не походил на обыкновенные»), хотя и немного скорректированный последними двумя фразами, где автор отчета указывает на мелкие бытовые неурядицы; возможно, это было добавлено, чтобы немного заземлить парение восторга Другой вариант интерпретации заключительного пассажа этой заметки: здесь возможна «домашняя семантика», намек, понятный дружескому кругу, - например на то, что Аксаков готов выучить пансионеров декламации (учил же он актеров). Об Аксакове как талантливом чтеце-декламаторе см.: Аксаков С. Т. Знакомство с Державиным. С. 319-323; Ходасевич В. Ф. Державин. Париж, 1931. С. 300-304. Кроме того, возможно, в данном фрагменте заметки может обыгрываться тот факт, что сам Аксаков обладал звучным громким голосом. Ср. у М. А. Дмитриева: Аксаков «с его широким горлом» (Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 206); «горластое семейство Аксаковых» (там же, с. 366). .

Центральная часть отчета об экзамене в пансионе - указание, что воспитанники «говорили не наизусть», а «своими словами», и их ответы основывались не на «одном обременении памяти», так как ученики приучены «к соображению». Таким образом, у Аксакова в этой короткой заметке появляется тема развития способностей (ср. выше, раздел 1.2.2.), прежде всего способности к самостоятельному мышлению, - эта тема характерна для новаторского педагогического дискурса того времени. В силу цензурных ограничений или каких-то иных Аксаков не упоминает Песталоцци. Однако просвещенным современникам писателя («родителям, умеющим оценить пользу такой методы ученья»), людям его круга было, возможно, понятно, что «такая метода», о которой говорит автор отчета об экзамене, - это система Песталоцци, центральной идеей которой было «природосообразное» развитие способностей ученика (подробнее об этом см. раздел 2.3).

Создание условий для того, чтобы ученики были способны рассуждать, а не механически воспроизводить затверженное наизусть, свободно распоряжаться приобретенными знаниями, было признаком новой педагогической парадигмы, которая медленно и с трудом проникала в российские педагогические и образовательные практики.

А. И. Кошелев А. И. Кошелев, в молодости один из «архивных юношей», затем издатель славянофильского журнала «Русская беседа», был тесно связан с семейством Аксаковых и всем их кругом (изначально в особенности с Елагиными-Киреевскими). См.: Летопись жизни и творчества С. Т. Аксакова, ук.; Кошелев А. И. Записки (1812-1883). М., 2002, ук., вспоминая свои студенческие годы (он поступил в Московский университет в 1822-м), рассказывает: «[Т]огда профессора хотя читали и говорили, однако вместе с тем и задавали слушателям вопросы, как то теперь делается в средних и низших учебных заведениях» Кошелев А. И. Указ. соч. С. 12. . В сущности Кошелев пишет о том, что новая педагогическая (дидактическая) парадигма зародилась первоначально в университете и только затем постепенно начала распространяться к основанию образовательной пирамиды, на среднее и начальное образование. Кошелев не упоминает, что новая практика обучения возникла в России через рецепцию передовых педагогических идей, бурно развивавшихся на Западе в конце XVIII - начале XIX века (Песталоцци, Гербарт, Нимейер).

Аксаков в своем отчете об экзамене в пансионе Павлова подчеркивает, насколько необычен, необыкновенен практикуемый в этом учебном заведении метод обучения, который совсем недавно, как мы видим по приведенному выше свидетельству Кошелева, относящемуся к первой половине 1820-х годов, начал пробивать дорогу в университет. До распространения «методы» на низшие звенья образовательной цепочки было еще далеко. Таким образом, судя по заметкам в «Молве», свою задачу Аксаков видит, в частности, в том, чтобы пропагандировать новую педагогику (в данном случае дидактику), пытаясь привлечь к ней интерес и симпатии привилегированного сословия.

Наконец, упомянем еще одну заметку в «Молве» на тему педагогики. Опубликована она в номере, вышедшем 6 сентября 1832-го (предыдущие две заметки вышли в июне того же года, а отчет об испытаниях в театральной школе - приблизительно в апреле).

Называется эта заметка «Училище глухонемых в Москве» и подписана инициалами «С. А.», то есть так же, как Аксаков указывал свое авторство в «Молве» в тот период; поэтому мы с уверенностью можем говорить, что автор текста Аксаков. Насколько нам известно, эта заметка ни в литературе, посвященной Аксакову, ни в литературе об училище Корси до сих пор не упоминалась Аксаков С. Т. [С. А.] Училище глухонемых в Москве // Молва. 1832. № 72. С. 285-287..

После краткого обзора истории обучения глухонемых (метод аббата де л`Эпе; немецкий сурдопедагог С. Гейнике, метод Р. Перейры) Аксаков сообщает об успешном обучении в частном училище А. О. Корси Болотина М. В. Источники о создании и деятельности училища глухонемых в Москве (1830-1840-е гг.) // Отечественные архивы. 2015. № 5. С. 43-49; Долгов Д. В. Частное учебное заведение А. О. Корси для глухих в Москве по архивным документам в ЦГАМ // Вопросы гуманитарных наук. 2016. №2 (83). С. 15-18.. Объявление об открытии своего училища Корси дал в 1831 году Корси А. О. Заведение для обучения глухонемых в Москве // Дамский журнал. 1831. № 26. С. 188-190; [Б. п.] [Об открытии училища глухонемых в Москве] // Московский телеграф. 1831. Ч. 39. № 10. С. 285-286. (Указываем в соответствии с библиографией, приведенной в статье: Болотина М. В. Указ. соч.). Заметка Аксакова появилась через год. В течение следующего десятилетия об училище Корси два раза писал С. П. Шевырев Шевырев С. П. Училище глухонемых в Москве // Московский наблюдатель. 1835. Ч. 3. Кн. 2. С. 460-467; Шевырев С. П. [О.] О новых успехах глухонемых в училище г. Корси // Москвитянин. 1843. Ч. 2. № 3. С. 291-298. Атрибуция последней статьи указана по статье: Болотина М. В. Указ. соч. С. 45.. По-видимому, участие, которое проявили к училищу глухонемых Аксаков и Шевырев, имеет какую-то подоплеку, но нам ее раскрыть не удалось.

В том же восторженном тоне, что и в заметках о пансионе Павлова, Аксаков сообщает, что успехи учеников Корси «неимоверны»: «в два месяца с половиной в бессмысленном существе раздуть божественную искру разума, посеять даже семена образования… [Э]то такой подвиг, с которым ничто сравниться не может! <…> Это такое зрелище, которое оставляет глубокое и умилительное впечатление» Аксаков С. Т. [С. А.] Училище глухонемых в Москве. С. 286-287..

Прагматика заметки раскрывается ближе к ее финалу. Аксаков стремится склонить «благодетельное правительство», а именно «Московского Военного Генерал-Губернатора», «с дозволения» которого Корси открыл свое учреждение, оказать Корси помощь, поскольку содержит он заведение «на свое иждивение».

При наличии государственной поддержки Корси мог бы «принимать в свое училище бедных, содержать и учить их безденежно» Там же. С. 287.. Аксаков указывает и другой путь обеспечить успех гуманному заведению Корси - привлечь «значительное число учеников платящих» Там же.. В этом пассаже прямо высказано то, на что содержится намек в заметках про пансион Павлова. Одной из их целей (далеко не единственной, о чем мы говорили выше) было привлечь в пансион Павлова состоятельных воспитанников, столь необходимых для продолжения деятельности этого учебного заведения нового типа.

Опубликованные в «Молве» в 1832 году небольшие тексты Аксакова ясно указывают, таким образом, что намерение Аксакова обратиться к педагогической деятельности, то есть к практике общественного, а не только семейного воспитания, становилось у него все более сильным.

1.2.4 Аксаков в Межевом институте. Служебные документы

Вполне вероятно, что у Аксакова, остро нуждавшегося в заработке после отрешения от должности цензора («отец многочисленного семейства лишен службы» Письмо Погодина Шевыреву, февраль 1832; цит. по: Летопись жизни и творчества С. Т. Аксакова. С. 77.), были мысли открыть собственный пансион, если невозможна (вспомним отказ Карташевского) педагогическая деятельность в казенном учебном заведении. Такие мысли могли приходить в голову хотя бы потому, что в семейной педагогике он преуспел: в 1832 году «за глаза его стали называть <…> “Аксаков-отец”» Кошелев В. А. Указ. соч. С. 84.. Многие его знакомые имели такой опыт: М. П. Погодин, В. В. Измайлов, С. Н. Глинка, М. Г. Павлов, А. О. Корси, наконец (по заметке в «Молве» об училище Корси видно, что Аксаков хорошо знаком с училищем и его директором). При этом Аксаков видел, насколько ненадежное в финансовом отношении дело иметь собственный пансион. В 1832-1833 году московские и петербургские друзья подыскивают ему службу; в результате она найдена - место инспектора Константиновского землемерного училища при Межевом департаменте в Москве, подведомственном Министерству юстиции, которое в то время возглавлял Д. В. Дашков Вероятно, Аксакову многое удалось сделать в Межевом институте благодаря Д. В. Дашкову, которому А. И. Кошелев, хорошо его знавший, служивший при нем во второй половине 1820-х, дал следующую характеристику: «Взгляд его [Д. В. Дашкова. - А. М.] на дела был светлый и обширный» (Кошелев А. И. Указ. соч. С. 24)..

Служба Аксакова в Константиновском землемерном училище (1833-1838), которое его заботами было преобразовано (1835) в Константиновский межевой институт и где он показал себя отличным администратором и педагогом, за что получал повышение и знаки отличия, продолжалась около пяти лет. В 1838 году по состоянию здоровья, а также благодаря наследству, которое позволяло не обременять себя службой, он институт оставил.

История Аксакова - руководителя Землемерного/Межевого училища/института - тщательно описана: частично еще в конце XIX века, когда были живы свидетели Апухтин А. Л. Очерк истории Константиновского межевого института с 1779 по 1879 год. СПб., 1879.; более обстоятельно - в трудах его биографов Машинский С. Указ. соч. С. 189-199; Кошелев В. А. Указ. соч. С. 87-89.; и особенно скрупулезно в последнее время, с привлечением новых архивных документов служебного характера Давлетбаева В. Б. С. Т. Аксаков и Константиновский межевой институт: новые архивные находки // ХV Аксаковские чтения. Уфа, 2015. С. 71-81; Давлетбаева В. Б. Служебная деятельность С. Т. Аксакова в Межевом ведомстве. Новые документы. Новые факты // Аксаковские образовательные чтения в Государственном университете по землеустройству. М., 2016. С. 100-133..

Как первый директор и фактически основатель института, Аксаков разработал его устав, предусматривавший увеличение роли общего образования в учебной программе. В некоторых отношениях дух этого устава и идеи, содержащиеся в служебной переписке Аксакова, напоминают устав Благородного пансиона при Московском университете  См.: Шишкова Э. Е. Указ. соч. С. 75. и рассуждение «О воспитании» (1818) А. А. Прокоповича-Антонского Прокопович-Антонский А. А. О воспитании. М., 1818., однако с уверенностью говорить об этом нельзя.

Самая примечательная черта аксаковского устава - предусмотренный в нем полный отказ от телесных наказаний, что разительно отличало Межевой институт от других высших учебных заведений того времени. К примеру, в петербургском привилегированном Училище правоведения, где учились сыновья Аксакова Иван и Григорий, телесные наказания применялись. Этот пункт устава и соответствующие гуманные практики наказаний в Межевом институте связывают с детским и юношеским травматическим опытом Аксакова, когда он оказывался свидетелем телесных наказаний Давлетбаева В. Б. Указ. соч.. Опыт, связанный с телесными наказаниями, отражен в мемуарной прозе Аксакова. «В детских годах Багрова-внука» - сцена порки розгами в народном училище Аксаков С. Т. Детские годы Багрова-внука. С. 372-374.: «Слишком рано получил я это раздирающее впечатление и этот страшный урок! Он возмутил ясную тишину моей души» Там же. С. 374.. В «Воспоминаниях» рассказывается о палочной экзекуции инвалида, служившего при гимназии, а также о протесте студентов и их последующем исключении Аксаков С. Т. Воспоминания. С. 115-118. «Дело о беспорядках» (1804) в Казанской гимназии тщательно исследовано; см. лит.: Вишленкова Е. А. Норма и девиация в Казанском университете в первой половине XIX века // Гендер и общество в истории. СПб., 2007. С. 496-500..

Административные и педагогические практики Аксакова свидетельствует, что он был привержен гуманистическому направлению в педагогике в самом широком смысле. Более точно локализовать связь этих практик (отраженных, в частности, в служебных документах Аксакова как администратора Межевого института) с педагогическим дискурсом эпохи пока, учитывая недостаточность документальной базы и отсутствие вспомогательных исследований описательного характера, невозможно.

1.3 Педагогическая проблематика в критических откликах на мемуарную прозу Аксакова

Как мы уже отмечали, мемуарная проза Аксакова была не только замечена русской критикой, но вызвала ее самый теплый (в целом) прием - особенно благосклонно была встречена «Семейная хроника» (в ней было больше материала, сближающего хронику с «обличительной» литературой). Перечень критических откликов на мемуарную прозу Аксакова, представленный в библиографическом указателе Пушкинского дома: П. В. Анненков Анненков П. В. «Семейная хроника и воспоминания» С. Аксакова // Современник. 1856. Т. LVI. № 3. С. 1-24., Н. П. Гиляров-Платонов Гиляров-Платонов Н. П. Семейная хроника и Воспоминания, соч. С. Аксакова // Русская беседа. 1856. Т. 1. Кн. 1. С. 1-69., Н. А. Добролюбов Добролюбов Н. А. Деревенская жизнь помещика в старые годы («Детские годы Багрова-внука», служащие продолжением «Семейной хроники» С. Аксакова) // Современник. 1858. Т. LXVIII. № 3. С. 1-29., С. С. Дудышкин Дудышкин С. С. Семейная хроника и Воспоминания С. Аксакова // Отечественные записки. 1856. Т. CV. № 4. Отд. II. С. 69-90., А. В. Станкевич Станкевич А. В. Детские годы Багрова-внука // Атеней. 1858. Ч. II. № 14. С. 337-357., Н. Г. Чернышевский Чернышевский Н. Г. «Семейная хроника» С. Т. Аксакова // Современник. 1856. Т. LIX. № 10. С. 698-699; Чернышевский Н. Г. Отрывок из семейной хроники С. Т. А. // Отечественные записки. 1854. Т. XCIII. № 5. С. 32-33., С. П. Шевырев Шевырев С. П. Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением Семейной хроники С. Аксакова // Русская беседа. 1858. Т. 10. Кн. 2. С. 63-92., - за прошедшие десятилетия несколько расширился. В поле зрения исследователей появились также рецензии Ф. М. Дмитриева Дмитриев Ф. М. Семейная хроника и воспоминания С. Т. Аксакова // Русский вестник. 1856. Т. 2. С. 461-481. и А. Н. Бекетова Бекетов А. Н. Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением «Семейной хроники» С. Аксакова // Русский вестник. 1858. Т. 14. Кн. 2 (март). С. 99-104., которые не были включены в указанный библиографический указатель [Аксаков Сергей Тимофеевич / Литература] // История русской литературы XIX века: библиографический указатель. М.-Л., 1962. C. 123-125..

Почти все русские критики в той или иной степени рассматривали практики семейного и общественного/государственного воспитания, изображенные в мемуарной прозе Аксакова, под собственным углом зрения, в соответствии со своими идейными установками и задачами. Педагогические практики, описанные Аксаковым, чаще всего были поводом для критика дать их оценку относительно собственного социального и педагогического идеала (Анненков, Добролюбов, Дудышкин, Чернышевский, Бекетов, Дмитриев). Для Гилярова-Платонова это был повод высказать собственные социальные и философские идеи по поводу специфики русской культуры и ее нравственного идеала. Станкевич оценивал произведения Аксакова, в частности практики воспитания, с точки зрения их исторической и психологической достоверности. Рецепция критиками Аксакова педагогических практик в его сочинениях позволяет увидеть, как русское общество второй половины 1850-х годов, начала эпохи реформ, концептуализировало задачи воспитания и конструировало «нового человека», но не дает ответа на вопрос о том, как сконструирована «педагогическая оптика» самого Аксакова.