Размещено на http://www.allbest.ru/

ПРАВИТЕЛЬСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Выпускная квалификационная работа аспиранта

на тему: Медицинская тема в творчестве А. П. Чехова

Образовательная программа «Русская литература»

Автор:

Соломонова Алина Алексеевна

Научный руководитель:

Степанов Андрей Дмитриевич

Санкт-Петербург 2018

Оглавление

Введение

1. Точка зрения

1.1 Внешняя точка зрения

1.2 Хронотоп и предметный мир

1.3 Сюжетно-коммуникативные ситуации

2. Художественный и публицистический взгляды на медицинскую этику и состояние медицины

Заключение

Введение

Здоровье, болезни и связанная с ними медицинская тематика - неотъемлемая часть человеческого существования и быта. Но если такие явления, как описание в художественных произведениях реалий повседневной жизни, бытового поведения и этикета исследованы достаточно хорошо См., например: Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). СПб., 1994., как и явления экзистенциального порядка (рождение, жизнь, смерть) Назовем некоторые труды: Сухих И. Н. Смерть героя в мире Чехова // Сухих И. Н. Проблемы поэтики Чехова. СПб., 2007. С. 269-284; Лотман Ю. М. Смерть как проблема сюжета // Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994. С. 417-431., то к проблеме репрезентации болезни и медицины ученые обращались не так часто.

Работы, затрагивающие болезнь и медицину, в основном рассматривают их в культурологическом или историческом ключе Например, Богданов К. А. Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры XVIII-XIX веков. М., 2005; Громбах С. М. Пушкин и медицина его времени. М., 1989; Полухина Е. В. Пушкин и медицина его времени // Античный мир и мы: материалы и тез. конф., 22-23 апр. 1999. Саратов, 2000. Вып. 6. C. 81-85.. О репрезентации болезни в литературных текстах писали с точки зрения фольклористики, культурологии и семиотики См.: Буренина О. Органопоэтика: анатомические аномалии в литературе и культуре 1900-1930-х гг. // Тело в русской культуре. Сост. Г. Кабакова и Ф. Конт. М., 2005. С. 300-322; Матич О. А. Эротическая утопия: новое религиозное сознание и fin de siиcle в России. М., 2008. С. 100-128; Майер Х. «Здравоохранение» Кюхельбекера и русский литературный канон // Русская литература и медицина: тело, предписания, социальная практика. М., 2006. С. 81-103; Мертен С. Поэтика медицины: от физиологии к психологии в раннем русском реализме // Там же. С. 103-123.. Во многих исследованиях болезнь рассматривается только как источник смыслов. При этом не учитывается то, что болезнь в произведении, превращаясь в знак, накапливает со временем различные интертекстуальные, идеологические и исторические коннотации, которые могут меняться. Некоторые рассматривают болезнь просто как очень подвижную, пластичную и широко встречающуюся в культуре категорию О безумии см.: Семиотика безумия. Сб. ст. Сост. Н. Букс. Париж-Москва, 2005., другие - как знак, меняющий (в зависимости от культуры) значения, но не способный их накапливать во времени Hahn A., Rьdiger J. Der Kцrper als soziales Bedeutungssystem // Menschengestalten. Zur Kodierung des Kreatьrlichen im modernen Roman. Wьrzburg, 1995. S. 285-318.. С точки зрения других исследователей, болезнь - своеобразная матрица, заполняемая различными культурами особым содержанием Благодаря этим общим «матрицам» возможны диалоги культур. Именно это А. Висслер называет в широком смысле интертекстуальностью. (См.: Vissler A. Kцrper und Intertextualitдt. Strategien des kulturellen Gedдchtnisses in der Gegenwartsliteratur. Kцln; Wiemar; Wien, 2012).. Многие ученые анализировали болезнь и связанные с ней понятия как статичные и неизменные, мимоходом делая много ценных замечаний Напр., существуют работы о соотнесении медицинской семиотики как части нозологии с семиотикой культуры, о «структуралистском» по своей сущности мышлении врача, о возникновении в XIX в. в сознании людей западной и восточной Европы Австро-Венгрии как места отдыха, ментального и физического излечения, но вместе с тем и места возможного самоубийства. (См.: Eich W. Medizinische Semiotik (1750-1850). Ein Beitrag zur Geschichte des Zeichenbegriffs in der Medizin. Freiburg, 1986; Botz-Bornstein Th. The Structuralist as a Doctor: Thoughts on Lotman, Bakhtin and Gadamer // Essays in Poetics, 21, 1996, p. 103-135; Blackshaw G. Journeys into madness: Mapping mental illness in Austro-Hungarian Empire. N.Y., 2012).. Однако из-за игнорирования того, что знак может менять значение с течением времени, рассмотрение такой специфической темы, как медицинская, значительно сужается, а полученные результаты оказываются неполными и вырванными из общей картины литературного процесса Как например, в диссертации В. Ф. Стениной напрямую, без текстов-посредников, устанавливается связь между фольклорными текстами и чеховскими произведениями. (См.: Стенина В. Ф. Мифология болезни в прозе Чехова. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. Самара, 2006)..

Актуальность работы в теоретическом плане определяется общей тенденцией современного литературоведения (вслед за «Петербургским текстом» В. Н. Топорова) к анализу топосов и диалогического взаимодействия между культурной, социальной и научной сферами. В нашем исследовании мы соединяем анализ поэтики чеховских текстов с «насыщенными описаниями». Предложенный ракурс анализа в равной мере существенен как для теории литературы (конкретнее - для теории жанров), так и для истории литературы.

Научная новизна работы связана с осмыслением специфики литературного поджанра «медицинского текста», начавшего оформляться в конце XIX в. и актуализировавшего болезнь и медицину как эстетико-философские категории, как важные элементы поэтики.

Объект исследования - медицинская тема в художественных текстах Чехова. Зачастую в качестве иллюстративного материала будут использованы произведения его современников (Лейкин, Вересаев, Куприн) и писателей нач. XX в. (Булгаков, Зощенко).

Говоря о хронологических рамках нашего исследования и выборе текстов, важно подчеркнуть, что с произведений о медицине Чехова Вересаева и Булгакова начинается оформление канона, который позже будет востребован другими писателями Что может рассматриваться как создание своеобразного тематико-жанрового канона. Это любопытно также тем, что существуют любопытные тематические антологии, ориентированные на обычного читателя. Некоторые из этих сборников содержат произведения одного автора (напр., «Чеховские врачи» под ред. Джека Кулеана и Роберта Колса), большинство же напоминают антологии, в которых сосуществуют писатели и поэты (с медицинским образованием и без) различных стран и времен (См.: A Life in Medicine: A Literary Anthology. Ed. R. Coles, R. Testa, N.Y., 2003; On Doctoring: New, Revised and Expand Third Edition. Ed. R. Reynolds, J. Stone. N.Y., London, Toronto, Sydney, Singapore, 2001; The Literary Companion to Medicine: An Anthology of prose and poetry. Ed. Richard Gordon. N.Y., 1996). Сборники медицинских рассказов Чехова особенно любопытны тем, что это - отражение издательской и читательской рецепции, при жизни писателя из всех его сборников лишь «Детвора» и «Сказки Мельпомены» были организованы тематически (напр., сборник Chekhov's Doctors. Ed. J. Coulehan, R. Coles. Kent, Ohio, 2003. О прижизненных чеховских сбориках см.: Сборники Чехова. М., 1990)., а во-вторых, с рассказов и повестей вышеупомянутых авторов начинается то, что можно назвать «художественным медицинским текстом, написанным врачом» (из-за специфичности медицинской темы оказывается, что некоторое число авторов подобных текстов являлись врачами, что может в дальнейшем рассматриваться как интересный феномен русской литературы, продолжающийся с XIX века по наши дни) Подобный феномен было бы интересно проследить в дальнейшем на материале литературы советского периода (например, Ю. Герман «Дорогой мой человек», повести и рассказы Ю. З. Крелина и Н. М. Амосова, И. Ю. Ермолаев «Дом отважных трусишек»). Примечательно, что с появлением медицинской темы в художественной литературе параллельно по-прежнему существовал и развивался жанр профессиональных медицинских записок. В начале XXI века патографический текст по-прежнему жив в литературе, но уже по преимуществу в жанре так называемой «медицинской байки», «медицинского анекдота», близкого к форме врачебных записок (например, Л. А. Богданович «Записки психиатра», М. Малявин «Записки психиатра, или всем галоперидолу за счет заведения» и «Новые записки психиатра, или барбухайка, на выезд!», О. Диланян «Уролога.нет», А. А. Ломачинский «Криминальные аборты» и «Рассказы судмедэксперта», Цепов Д. «Держите ножки крестиком, или русские байки английского акушера», Т. Соломатина «Приемный покой» и «Психоз», и т. д.).. Разумеется, и до Чехова были писатели-врачи, но они не обращались так часто в своем художественном творчестве к медицинской теме и не создали канона литературного медицинского текста (как, например, Константин Леонтьев в «Подлипках»). С Чехова и Вересаева началось формирование такого текста, на который будет позже ориентироваться Булгаков в «Записках юного врача» Особенность цикла «Записки юного врача» заметил И. Н. Сухих. По его словам, «Записки…» «…были не только попыткой зафиксировать свой ранний опыт, но и понять некоторые тенденции русской жизни <…> 1917 год никак не отзывается на проблематике цикла; она полностью связана с дореволюционной эпохой» (Сухих И. Н. Сны Михаила Булгакова. Сон первый: гибель дома // Зарубежные записки. 2007. № 2 (10). С. 145). Именно эта особенность позволяет нам ввести «Записки…» в круг нашего анализа в качестве иллюстративного материала. Подобного мы не можем сделать произведением «Необыкновенные приключения доктора» (1922), где историческая тема становится главной. Профессиональное отодвигается на задний план, теряет свою значимость в сознании героя, и это дает ему возможность действовать не как врач (такая же ситуация есть в эпизоде убийства доктором Яшвиным петлюровца в рассказе «Я убил»).. Во времена Чехова и до него существовал жанр «профессиональных врачебных записок» («Дневник старого врача» Н. И. Пирогова), легко соединяющийся с жанром путевых заметок, включающих в себя элементы антропологических записей («Письма к друзьям из похода в Хиву» В. И. Даля, «Как живут и лечатся китайцы» и «Два месяца в Габрове. Из военных воспоминаний 1877-1878» П. Я. Пясецкого, «Записки доктора» П. П. Малиновского), в которых болезнь рассматривалась исключительно с медицинской точки зрения. В чеховском в творчестве обнаруживается сплав медицинских, морально-этических и литературно-общественных коннотаций. Для анализа медицинского текста как литературного явления для нас будут полезны некоторые труды, связывающие развитие реализма с естественными науками вообще Напр., Mann G. Biologismus im 19. Jahrhundert, Studieren zur Medizingeschichte des 19. Jahrhunderts, Bd. 5, Stuttgart, 1973. и медициной в частности Напр., Merten S. Die Entstehung des Realismus aus der Poetik der Medizin. Die Russische Literatur der 40er bis 60er Jahre des 19. Jahrhunderts. Wiesbaden, 2003..

Понятие «медицинского текста» является концептуальным для исследования. Под медицинским текстом мы понимаем текст, в основе которого лежит сюжет, связанный с болезнью и смертью, персонажами которого являются персонаж-врач и персонаж-пациент с их размышлениями о жизни.

Медицинский текст обычно затрагивает разнообразную по содержанию сферу этических понятий, относящихся к медицине. В широко понимаемый медицинский текст включается множество других текстов, выделяющихся как по хронотопу (больничный текст, аптечный), так и по точке зрения (текст пациента-рассказчика, текст врача). В нашем исследовании мы попробуем взглянуть на медицинские тексы в литературе под необычным аналитическим ракурсом, а именно с точки зрения нарративных структур Опорными для нас станут работы А. П. Чудакова и В. Шмида. См.: Чудаков А. П. Поэтика Чехова. М., 1971; Шмид В. Нарратология. М., 2003. и поэтики, сюжетосложения и их связи с проблемами философии, эстетики и вопросами возможности выделения поджанра «медицинского рассказа» в художественной литературе Обычно исследователи анализировали жанр медицинской новеллы на материале одного автора и отмечали не общее для жанра новеллы как таковой, а черты идиопоэтики писателя, как напр.: Scott Philip A. The Medical Research Novel in English and German, 1900-1950. Ohio, 1992..

Предметом исследования является функционирование медицинской тематики в произведениях Чехова, ее влияние на поэтику.

Цель исследования состоит в выявлении особенностей функционирования медицинской тематики в художественном тексте. Будет предпринято исследование поэтики «медицинского текста» и осмыслена возможность выделения такого текста как литературного поджанра (на примере рассказов и повестей Чехова). Цель обуславливает следующие задачи:

- наметить в истории литературы конца XIX в. признаки становления новых принципов реалистического повествования, которые тесно связаны с физиологизацией литературы, экспериментами с расширением возможностей описания в произведении человека, его мыслительных актов и душевных переживаний

- рассмотреть способы проявления тематики в тексте

- проанализировать особенности медицинского текста (найти характерные особенности повествования, сюжета, сферы идей Сферу идей как самостоятельный уровень произведения мы выделяем вслед за А. П. Чудаковым, (См.: Чудаков А. П. Поэтика Чехова. C. 245).; описать сюжет и событийную организацию)

- изучить виды взаимодействия разных уровней поэтики произведения

- изучить значение медицинской тематики в литературе. Проанализировать в литературном контексте, философские и этические представления о болезни, медицине и долге врача.

- исследовать роль медицинского контекста в рассказах и повестях Чехова. Для того, чтобы показать как отличительные черты поджанра, так и характерное только для поэтики Чехова, мы привлекаем литературный контекст (произведения современников Чехова - Лейкина, Вересаева, а также писателей начала XX в., прежде всего произведения раннего Булгакова).

Для достижения поставленных целей и задач мы используем нарратологический, интертекстуальный, историко-литературный методы, иногда совмещая их с культурологическим подходом (например, в случаях необходимости анализа функционирования художественного текста в историческом и др. контекстах Наши замечания о «отелеснивании» и физиологизме в литературе конца XIX-XX в. будут при необходимости помещаться в широкий искусствоведческий контекст работ К. Розенкранца и У. Эко, где анализируются философские, исторические, культурные причины возникновения и эволюции эстетической антинормы в искусстве (Rosenkranz К. Дsthetik des HдЯlichen. Kцnigsberg, 1853; Эко У. История уродства. М., 2007).). Обращаясь к проблемам эстетики, мы не только прослеживаем развитие категории «безобразного», но и пытаемся проанализировать появление и развитие «телесного», «вещественного» в литературе как попытку чрезмерной «воплощенности» бытия в тексте.

Учитывая существование множества принципиально разных подходов к анализу литературно-культурного диалога общества и медицины, мы учитываем и выборочно используем ценные замечания достаточно разных исследований для достижения цели нашей работы. Однако в случаях необходимости культурно-исторического комментария к литературному произведению мы прибегаем к понятию патографического текста. К. А. Богданов понимает под этим «сумму определенных, преимущественно, литературных, контекстов, демонстрирующих взаимосвязь общественных представлений о медицине… и о болезнях и смерти» Богданов К. А. Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры XVIII-XIX веков. М., 2005. С. 9.. Однако принципиальное отличие нашего взгляда на отражение в литературе общественных представлений о медицине, болезнях и смерти от взгляда К. А. Богданова состоит в том, что нам будет важны и включенность литературы в научную и социальную полемику, и критика литературой действительности (благодаря чему литературный статус писателя-врача оказывается отличным от статуса писателя, создающего произведения на медицинскую тему), и радикальное изменение норм эстетики поэтики литературного текста (об этом нами будет подробно сказано в главах, посвященных поэтике врачебной прозы). Второе наше принципиальное отличие от взгляда К. А. Богданова на литературу как зеркало общественной научно-культурной полемики о медицине заключается в том, что хотя мы привлекаем заметки профессиональных врачей и историков медицины (напр., работ Г. П. Задеры, Е. Б. Меве и В. В. Хижнякова См.: Задера Г. П. Медицинские деятели в произведениях Чехова // Нива. 1903. № 10. С. 481-510. Меве Е. Б. Медицина в творчестве и жизни А. П. Чехова. Киев, 1989. Хижняков В. В. Антон Павлович Чехов как врач. М. 1947.), в центре нашего внимания оказывается не оценка профессионалами того, насколько верно писатель описал симптомы болезни, а то, какие профессиональные (этические, собственно терапевтические и мн. др.) вопросы поднимал автор, одновременно вовлекая в актуальную на тот момент научно-культурную полемику профессионалов и профанов. Кроме того нас интересует то, как оценивали эту полемику и что в ней усматривали сами медики, выступающие в роли критиков. Помимо этого, в таких работах можно найти редкие материалы для комментария текста (касающиеся профессиональной этики, исторических реалий и мелких частностей врачебной диагностики XIX- нач. XX вв.).

Методологическую и теоретическую основу исследования составили труды, посвященные следующим проблемам:

1. Категории «тело» и «телесность» с точки зрения семиотики (М. Ю. Лотман, М. Ямпольский Лотман Ю.М. Избранные статьи в трёх томах. Том 1. Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн, 1992; Ямпольский М. Демон и Лабиринт (Диаграммы, деформации, мимесис) М., 1996.), а также проблема литературного и культурного текстов как семиотических систем.

2. Вопрос о поэтической и семиотической структуре текста о болезни (Б. фон Ягов и Ф. Штегер, В. Ф.Стенина, М. Я. Каган-Пономарев, Келбинг фон Хелдрих Was treibt die Literatur zur Medizin?: Ein kulturwissenschaftlicher Dialog // B. von Jagow, F. Steger. Gцttingen, 2007; Стенина В. Ф. Мифология болезни в прозе Чехова. Автореферат дисс. … канд. филол. наук. Самара, 2006; Каган-Пономарев М. Я. Литераторы-врачи: Очерки и подходы с приложением библиографического словаря. Изд. 3, испр. и доп. М., Ижевск, 2014; Koelbing M. von Huldrych. Medizin, Arzt und Patient in Solschenizyns «Krebsstation». Zьrich, 1973.) и исследования категории «мифология болезни» (Д. Рейфилд, К. А. Богданов и др. Рейфилд Д. Мифология туберкулеза, или болезни, о которой не принято говорить правду // Чеховиана. Чехов и «серебряный век» / Отв. ред. А. П. Чудаков. М., 1996. С. 44-50; Богданов К. А. Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры XVIII-XIX веков. М., 2005.).

3. Поэтика «медицинских» рассказов (К. А. Богданов, Б. фон Ягов и Ф. Штегер, Келбинг фон Хелдрих и др.). Принципиальное значение для нас имеет место медицинского дискурса в повествовании (точка зрения персонажа-врача, медицинские замечания имплицитного рассказчика См., напр.: Smith, Richard Dean. Melville's Complaint Doctors and Medicine in the Art of Herman Melville. N.Y., 1991. или остраняюшая точка зрения обычного человека, пациента), а также тесно связанная с ней проблема коммуникации персонажей: пациента и медика.

4. Творчество Чехова в контексте «медикализации» (Д. Рейфилд и др.), рассмотрение персонажа-врача в прозе как своеобразного набора строго закрепленных функций (М. О. Ощепкова и К. Ичин Ощепкова М. О роли доктора в драматических произведениях А. П. Чехова // Сборник студенческих научных работ: литературоведение. Ижевск, 1998. С. 84-93; Ичин К. Образ и функция врача в произведениях писателей-врачей (Чехов, Вересаев, Булгаков, Аксенов) // Славистика. Белград, 2007. Кн. 11. С. 51-57..и др.).

5. Культурологические исследования «топосов», «текстов», дискурсов литературы (работы В. Н. Топорова, Ж. Старобинского, Д. Рейфилда, Е. Фарино Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы. СПб., 2003; Старобинский Ж. Чернила меланхолии. М., 2016; Рейфилд Д. Мифология туберкулеза, или болезни, о которой не принято говорить правду // Чеховиана. Чехов и «серебряный век». М., 1996. С. 44-50; Фарино Е. Введение в литературоведение. СПб., 2004.).

В исследовании болезни, смерти и медицины как знаковых систем мы будем опираться на главное положение гирцевской интерпретативной антропологии Geertz С. Thick Descriptions Toward an Interpretive Theory of Cultures // C. Geertz The Interpretation of Cultures. N.Y., 1973. P. 3-30. - на «насыщенные описания» А также мы обращаем внимание на приемы использования этой категории литературоведами: Зорин А. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII - первой трети XIX века. М., 2004. Проскурин О. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М., 1999; Эткинд А. Содом и Психея. Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М., 1996; Эткинд А. Хлыст. Секты, литература и революция. М., 1998.. Такой поход к литературному произведению имеет много общего со структуралистским, семиотическим взглядом на текст и может помочь яснее увидеть релевантные элементы сложной текстовой структуры и адекватно рассмотреть необходимое, не превращая анализ в произвольное «вчитывание». По К. Гирцу понимание - это не поиск субъективного смысла, который индивид вложил в свое действие, поведение или созданный им артефакт, а поиск внесубъективного значения действия, поведения или артефакта. По сути литературовед и антрополог постоянно имеют дело с интерпретациями, а не с чистыми фактами. Литературовед (как и антрополог) работает с многоуровневой структурой значения, или многослойной, или с неупорядоченным смешением нескольких не полностью проявленных интерпретационных систем, которые могут быть в равной степени чужды ему. Используя «насыщенное описание», мы попытаемся найти семантическую связность элементов разных уровней поэтики и разных концептуальных систем и пропустить эту связность через единую интерпретацию.

6. Особую, но необходимую группу составляют справочные издания, куда входят собственно библиографические См.: Змеев Л. Ф. Русские врачи-писатели. Вып. 1-3. СПб., 1886-1889; «Чтобы стать врачом, надо быть безукоризненным человеком». Образ врача в художественной литературе: рекомендуемый библиографический указатель. Сост. О. А. Авраменко. Ставрополь, 2012., биобиблиографические указатели и справочники См.: Шпитальник С. С. Медицинский работник в художественной литературе. Аннотированный указатель (1955-1965). Кишинев, 1967; Шпитальник С. С. Писатели-медики: Библиогр. справочник. Ч. 1. Киев, 1981. Одними из самых удачных указателей являются биографо-библиографические словари Фолькера Кимпеля благодаря хронологическому охвату от средневековья до современности персоналий писателей-медиков и особому вниманию на художественные произведения медицинской тематики, если таковые встречаются в творчестве автора (Kimpel V. Schriftsteller-Дrzte. Biographisch-bibliographisches Lexikon von den Anfangenbis zur Gegenwart. Stuttgart, 1999. Kimpel V. Lexikon fremdscprachiger Schriftsteller-Дrzte. F-a-M., 2006)., посвященные произведениям писателей-медиков на медицинскую тему.

Однако для успешного выполнения цели и задач работы требуется решить проблему различающихся трактовок болезни и медицины, из-за которых общая картина оказывалась размыта, а исследователи не понимали друг друга и каждый писал о своем. Проблема состоит в том, что понятие «медицина» может рассматриваться очень широко. Так, медицина для одних исследователей - социальный институт Напр., для М. Фуко в «Рождении клиники: Археология врачебного взгляда» (Фуко М. Рождении клиники. М., 2014)., для других - система лечения, особый тип взаимодействия (в т. ч. коммуникативного) людей См., напр.: Михель Д. В. Социальная антропология медицинских систем: медицинская антропология. Саратов, 2010.. Болезнь в свою очередь может пониматься как конкретное заболевание, как недуги вообще и как абстрактно понимаемое «нарушение» нормы, причем не только психической или физической. Однако если рассматривать эти понятия как элементы, объединенные и взаимодействующие друг с другом, то мы получим иное, цельное видение нашего предмета, который окажется вполне пригодным для анализа методом «насыщенного описания».

Итак, медицина как социальный институт в первую очередь предстает как определенная система лечения, система, зависящая от научных сведений и сформировавшихся представлений об этике и аксиологии. Важно, что медицина как социальный институт в свою очередь влияет и на формирование ценностей, которыми оказываются жизнь и здоровье человека, и на формирование этических норм, связанных с поведением человека в ситуациях собственной болезни и (или) болезни других людей.

Если посмотреть на систему элементов, образующих понятие «медицина» с другой стороны, то можно убедиться, что связь этих элементов не имеет иерархической структуры. Медицина как система лечения определяется и соединена с:

а) научными сведениями об этиологии и диагнозах болезни,

б) терапией, т.е. системой действий, направленных на достижение цели - излечения;

в) профессиональной и общечеловеческой этикой. Этика, как профессиональная, так и общечеловеческая, взаимодействует с философскими взглядами и научными сведениями. Более того, этика (профессиональная и общечеловеческая) определяется ими обоими.

Если обратиться к понятию болезни, то болезнь как таковая - нарушение здоровья. Здоровье соответственно понимается в такой бинарной оппозиции как «норма», а все недуги - как «не-норма», «нарушение нормы», отдельный недуг - как частный случай из всех «нарушений этой нормы».

Приведенная нами структурная «расшифровка» понятий болезни и медицины важна для:

а) дальнейшего системного анализа исследуемых текстов разных авторов, принадлежащих к разным литературным эпохам;

б) тематического систематизирования научных материалов различной направленности,

в) группировки материалов для исследования по разделам, главам и параграфам. Помимо этого ясная формулировка понятий «медицина» и «болезнь» позволит сфокусироваться непосредственно на анализе поэтики и семантики элементов текста, не возвращаясь через каждые две строки к социологии медицины или антропологии для объяснения логики анализа текста.

В то же время логика нашего анализа текстов основывается на постоянных элементах произведений, которые можно считать жанровыми константами «медицинского текста».

Культурно-историческая ситуация

В этой главе мы рассмотрим вопрос о проникновении медицинской темы в художественную литературу, проследим формирование понятий телесности, болезни, а также отметим, какие функции выполняли эти понятия в культуре. Эти вопросы важны для понимания того, как работает медицинский текст в литературе и как в конце XIX в. начинает формироваться поджанр «медицинского рассказа». Вместе с осмыслением культурно-исторических предпосылок изменения канона литературности конца XIX - нач. XX вв. мы подробнее остановимся на некоторых важных аспектах теоретико-методологических положений, изложенных во введении.

Реалистическая моделирующая система объясняет (в отличие от романтизма, увлеченного полумистическими-полунаучными объяснениями загадочных явлений месмеризма, электричества См. об этом: Cunningham A. Romanticism and the Sciences. Cambridge, 1990. P. 50-55.) болезни рационально. К середине века с популярностью позитивизма происходит рост интереса к науке с ее методами, вопросами и проблемами, появляется желание разбираться в научных вопросах не как дилетант, а как ученый См.: Porter R. The Popularization of Medicine, 1650-1850. London, 1992., причем наибольший интерес вызывают медицина и зоология См.: Mann G. Biologismus im 19. Jahrhundert, Studieren zur Medizingeschichte des 19. Jahrhunderts, Bd. 5. Stuttgart, 1973. как науки «подчинения природы»: от отдельного тела См.: Wцbkemeier R. Erzдhlte Krankheit. Medizinische und literarische Phantasien um 1800. Stuttgart, 1990. S. 19; Schipperges H. Utopien und Medizin. Geschichte und Kritik der дrztlichen Ideologie des 19. Jahrhunderts. Salzburg, 1968. S. 20. до окружающего мира См.: Kцnig E. Kцrper - Wissen - Macht: Studien zur historischen Antropologie des Kцrpers. Berlin, 1989.. Вновь появляются картезианские метафоры общества как организма, однако они получают новое наполнение См.: Lenarz T. Heilkunde im 19. Jahrhundert zwischen medizinischer Wissenschaft und дrztlicher Kunst. Diss. … den Kand. Kulturwiss. Heidelberg, 1978., метафора расширяется и усложняется: возникает метафора больного общественного организма Фарино Е. Введение в литературоведение. СПб., 2004. С. 245.. Болезнь становится не столько медична (хотя этот признак с нее не снимается), сколько социальна. Поэтому на одном уровне она рассматривается как нарушение нормы здоровья, а на другом - как нарушение, неправильность норм в широком смысле (чаще всего социальных). О развитии медицинского текста в середине века в творчестве Д. В. Григоровича, В. И. Даля, И. С. Тургенева, А. И. Герцена говорить трудно: их герои (Базаров, доктор Крупов) - в первую очередь, идеологи Заметим, у Чехова тоже есть герои-обличители и герои-идеологи: доктор из рассказа «Княгиня» и доктор Соболь из рассказа «Жена», зоолог фон Корен из повести «Дуэль». Их деятельность становится метафорой того, что эти персонажи знают человека, его натуру., задающиеся вопросами слабости и всевозможных болезней общества: Базаров открыто и настойчиво утверждает нигилизм как объективный взгляд на мир; Крупов, бунтуя против отца-священника, становится врачом, т.е. выбирает совершенно иное отношение к миру. Социальная жизнь в речи таких персонажей уподобляется живому организму, они, если воспользоваться неологизмом К. А. Богданова, «отелеснивают» абстрактные понятия (желая сделать свои мысли нагляднее, герои подкрепляют рассуждения аналогами из природы, тем самым ненавязчиво указывая на закономерность, правильность, сообразность). Так болезнь понимается исключительно метафорически, как общественная проблема Примечательно, что в советской культуре середины 20-х годов эта метафора вернулась и стала вновь актуальной: страшные меры по искоренению, удалению всевозможных «болезней» нового общества непременно сравнивались с тяжелой, болезненной, долгой, но необходимой хирургической операцией (Федор Дж. Традиции чекистов от Ленина до Путина. Культ государственной безопасности. СПб., 2012. С. 30). Эта же метафора актуализируется в словах пастернаковского Юрия Живаго, когда он восхищается началом революции.. Так позиционировала болезнь еще натуральная школа, вобравшая в себя опыт Жанена и де Сентина Подробнее см.: Богданов К. А. Указ. соч. С. 231., когда «анатомическое “отелеснивание” действительности распространяется на “отелеснивание” абсолютизирующих ее идей» Там же. С. 232.. Однако аналогии из медицины и анатомии входят в обиход в жизни и даже в разговоры о литературе Там же. С. 229-233., чего не было раньше. В 1860-1870 е гг. в живописи популярно изображение смерти, физических недугов, похорон О творчестве «Артели свободных художников», «Товарищества передвижных выставок произведений русских художников» см.: Там же. С. 245-250.. Вместе с этим усиливается тенденция изображения героя, служащего обществу, науке и т.д. Пафос общественного служения медицины и науки охватывает общество. Рискуя заразиться и преодолевая брезгливость, ученый демонстрирует самопожертвование и обязанности гражданина. «Реализм непривлекательных деталей подчеркивает... привлекательность идеологических приоритетов». Подчеркнутый физиологизм в произведениях стал не только препятствием, которое идеологии героя надо было преодолевать, но и одним из краеугольных камней новой литературности и новой эстетики, признававшей безобразное уже наравне с прекрасным.

Удивителен факт, что научные вопросы затрагивались в публицистике Очень важно, что научные вопросы затрагивались в публицистике, но и в литературной критике и литературоведении: в 1896 в Великобритании выходит сборник эссе В. Эндрю (The Doctor in History, Literature, Folklore, etc. Ed. Andrews W., London, 1896), посвященный не только отраженным в фольклоре или литературе английского Возрождения реалиям (напр., открывающая сборник заметка о цирюльниках), но и типам персонажей-врачей в произведениях Дикенса, Чосера, а также медицинской прозе и поэзии Оливера Венделла Холмса, Тобиаса Смолетта и других английских писателей-врачей., в художественной и массовой литературе Stiles A. Popular fiction and brain science in the late nineteenth century. Cambridge; N.Y., 2012. P. 27-49.. Во второй половине XIX века естественнонаучные труды Ч. Дарвина, В. Лекки, Дж. Тиндаля, Т. Гексли «интересовали читателей не чисто научным содержанием, а как проводники материалистического мировоззрения в противовес религиозному» Рейтблат А. И. От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы. М., 2009. С. 28-29.. А к концу века устремленность читателя к факту, статистике стала сильнее: «господствующим... родом словесности в конце эпохи стало... невыдуманное, документальное повествование и публицистика» Ронен О. Серебряный век как умысел и вымысел. М., 2000. С. 89..

В конце XIX века прогресс психопатологии как науки обусловил к ней большой общественный интерес. С выхода в 1857 г. «Трактата о физическом, интеллектуальном и нравственном вырождении рода человеческого» О. Б. Мореля, который ввел термин «дегенерация», началась очередная волна влияния медицинских наук на философию, литературу. Эпоха конца XIX и начала XX века была захвачена идеей вырождения, что предопределило мироощущение В. Соловьева, В. Розанова, А. Блока, А. Белого, В. Мережковского и З. Гиппиус Подробнее см.: Матич О. Эротическая утопия: новое религиозное сознание и fin de siиcle в России. М., 2008. Исследовательница убедительно продемонстрировала соединение в работах Вл. Соловьева, Блока, Мережковского и Гиппиус, Розанова и др. научных идей Нордау, Крафт-Эбинга, религиозно-мистических учений, в том числе и еретических с точки зрения официальной церкви (напр., хлыстовства). Что особенно ценно, - О. Матич показала широкий спектр жизнетворческих практик символистов и их тесную связь с создаваемыми ими текстами.. После трудов Крафта-Эбинга начался интерес к психиатрии и психопатологии. Велика роль Макса Нордау, с точки зрения психиатрии рассматривавшего культуру и тем самым внесшего в культурный обиход некоторые элементы диагностики как способа интерпретации культуры. Так, в «Вырождении» М. Нордау ставил диагнозы Флоберу, Золя, Маларме, Вагнеру и другим на основе биографических сведений и особенностей творчества и выводил любопытные закономерности: например, что художник-психопат из-за своей впечатлительности, ознакомившись с каким-либо произведением, не успокоится, пока не «возвратит прочитанное в... сильно искаженной форме» Нордау М. Вырождение. М.: Республика, 1995, с. 167.. То, что художники-психопаты популярны, он объяснял вырождением общества в целом (важно, что в культуре Серебряного века эта идея о творцах-безумцах причудливо накладывалась на романтическую трактовку поэтического творчества Подробнее см.: Матич О. Эротическая утопия: новое религиозное сознание и fin de siиcle в России. М., 2008; Сироткина И. Е. Классики и психиатры. СПб., 2008.). Конец XIX века - расцвет культурно «всеядных» претендующих на тотальность, дискурсов, чаще всего выходящих из медицинской сферы (фрейдизм О быстром вхождении в культурный обиход психоанализа см.: Эткинд А. Эрос невозможного. История психоанализа в России. М, 1994. О «всеядности» психоанализа из-за антропологического компонента, могущего соединить сведения из различных областей знания, см.: Starobinski J. Psychoanalyse und Literatur. Frankfurt a. M., 1973., концепция Б. Мореля о гениальности и помешательстве; антропологическая криминология Ч. Ломброзо). Как отдельный жанр на стыке научного исследования и публицистики оформилась и приобрела популярность патография, которая вывела болезнь в такие же значимые для анализа исторической личности категории, как творческий и жизненный путь, особенности эпохи Например, «Психиатрические беседы на литературные и общественные темы» (1903), «Символисты и декаденты. Психиатрический этюд» (1899) Н. Н. Баженова; работы В. Ф. Чижа «Тургенев как психопатолог», «Болезнь Н. В. Гоголя»; работы П. И. Ковалевского и П. А. Преображенского об исторических лицах. Популярность этого направления исследований привела к созданию в середине 20-х годов XX века «Клинического архива гениальности и одаренности» Г. В. Сегалина, исследования которого и его коллег касались не только узкомедицинских, евгенических и психиатрических вопросов, но и проблем изменения и развития культуры.. Таким образом, биографический и исторический аспекты начали дополняться анамнезом болезни. (Любопытно, что уже в науке конца XIX - нач. XX вв. начало осмысляться соприкосновение медицины и литературы) Например, см.: Пясецкий А. А. Медицина по Библии и Талмуду. СПб.,1903..

Помимо этого появился поджанр художественной патографии, пребывавший на стыке науки, публицистики, литературоведения и представлявший собой диагностирование болезней у литературных персонажей. В частности, одними из первых работ такого рода были «Болезнь Н. В. Гоголя» В. Ф. Чижа и «Плюшкин: психологический разбор его (По поводу речи проф. Чижа “Плюшкин как тип старческого слабоумия”)» Я. Ф. Каплана См.: Гоголь: pro et contra. Т. I. СПб., 2009. С. 876-939).. В 1892 появилась патологоанатомическая (а не невропатолого-психиатрическая, каких было большинство) статья Чехова «От какой болезни умер Ирод?» (1892). В этой небольшой заметке Чехов определил болезнь царя Ирода по симптомам, упомянутым в Библии; более того, он заметил, что проказа описана с медицинской точки зрения корректно и заключил, что болезнь Ирода может пониматься и как страшное наказание великого грешника (в религиозно-символическом плане), и как исторически правдоподобный факт (с научной точки зрения) Подробнее о методах чеховского литературно-патографического подхода с комментариями современного врача см.: Логинов В. А. А. П. Чехов - диагност в медицине и литературе. М., 2010..

Судьба поджанра художественной патографии была коротка: он очень быстро превратился из строго медицинского анализа в исследование того, насколько тот или иной писатель использует сведения о медицине, психологии и психиатрии своего времени Однако такие исследования позволяют судить, есть ли у писателя интерес непосредственно к науке (как у Достоевского к психологии и криминологии), или писатель использует расхожие, распространенные в культуре и уже ставшие символами концепты (тот же Достоевский использует имеющие большую культурную историю образы юродивого, сумасшедшего, эпилептика). (что считалось в некоторой степени не только писательскими следованиями гонкуровским канонам реализма, но и данью литературно-культурной моде своего времени), а потом и в культурно-психоаналитические этюды (напр., работы И. Д. Ермакова 1920-х годов). О том, что литературная патография - не тренажер для диагностов, а важный аспект для понимания представлений о болезнях в определенную эпоху, писал В. Мюллер-Сидл Mьller-Siedl W. Ausblicke auf die Psychiatrie. Berlin-Heidelberg, 1984. S. 59.. Помимо этого исследователь обращал внимание на то, что психиатрический «текст» легко проникал в текст художественного произведения благодаря своей метафоричности (которая, по мнению ученого, характерна для психиатрии гораздо больше, нежели для хирургии и других областей медицины Это также замечал В. Рекле (Roeckle V. Krankheit und Kulturkritik: psychiatrische Gesellschaftsdeutungen im bьrgerlichen Zeitalter (1790-1914). Frankfurt a. M., 1999. S. 65).). Для среднестатистического читателя конца XIX в. психиатрические диагнозы в литературном тексте были не только интересны, но и понятны благодаря широкому общественному интересу к этой развивающейся медицинской специальности. Таким образом, описывая болезнь (психическую или соматическую) писатель вступал с читателем в некий особый диалог, понятный лишь посвященным. (Хотя Чехов писал Суворину, что «Черного монаха» он «писал... в холодном размышлении. Просто пришла охота изобразить манию величия») Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. М., 1974-1983. Письма: в 12 т. Письма: Т. 12, с. 43. М. 1975. В дальнейшем ссылки на это издание приводятся в тексте, с указанием в начале для предотвращения путаницы буквы «Ч», тома и номера страницы. Серия писем обозначается П; курсив в цитатах - наш, другие способы выделения принадлежат автору или издателям..

Как мы видим, к концу XIX в. возросла важность медицински корректного изображения болезни в произведении.

От умышленного введения медицинского дискурса в литературный и (шире) культурный текст стоит отличать периферийное, но характерное явление - расхожую метафорику (которая была отчасти следствием общественного интереса к естественным наукам и медицине второй трети XIX в.). Трактат Л. Н. Толстого «Что такое искусство?» (1897-1898) представляет собой яркий пример ставшей популярной и общепринятой «медикализации» сферы творчества, искусства. «Особый интерес <…> представляет его выбор слов при описании силы искусства: как правило, это слова из медицинского дискурса <…> воздействие искусства связано с заражением (“заражать”, “заразительность”). Хотя писатель придает этим словам положительное значение» Матич О. А. Эротическая утопия: новое религиозное сознание и fin de siиcle в России. М., 2008. С. 35.. Физиологические, и, шире, телесные характеристики индивида превратились в новый способ оценки структуры общества и объяснения путей его развития См.: Langenmeyer A. Krankheit als psychosoziales Phдnomen: eine Einfьhrung fьr Mediziner, Psychologen, Soziologen und Berater. Gцttingen, 1980., телесное в культуре и литературе стало новым полем, которое могло быть заполнено множеством новых смыслов: социальным, историческим См.: Hahn A., Rьdiger J. Der Kцrper als soziales Bedeutungssystem // Menschengestalten. Zur Kodierung des Kreatьrlichen im modernen Roman. Hg. von R. Behrens, R. Galle. Wьrzburg, 1995. S. 285-318.. Так болезнь (к концу XIX в. уже не психическая, а именно соматическая, позволяющая описывать обезображенное болезнью тело) и здоровье начинают выступать как семантические категории См.: Driever R. Krankheit und Gesundheit in der Kunst: der дsthetische Ausdruck als Lebens- und Zeitdiagnose. Essen, 1989.. Медикализация на уровне культуры не только открывала индивиду возможность точно выразить отношение к какому-либо явлению, но и делала речь понятной лишь «избранным», обладающим особым багажом культуры и знаний См: Lux Th. Krankheit als semantisches Netzwerk: ein Modell zur Analyse der Kulturabhдngigkeit von Krankheit. Berlin, 1999. и желающим вступить в диалоге, в интеллектуальную игру с заменой знаков и смыслов Р. Барт в статье «Семиология и медицина» приходит к выводу, что знаковая система медицины, когда она используется врачом в ситуации лечения, служит лишь для чтения симптомов (Barthes R. Semiologie und Medizin // Barthes R. Das semiologische Abenteuer. Frankfurt a. M., 1988, S. 210-220). Когда болезнь становится культурным знаком, то к медицинскому смыслу добавляется культурный. Но культурное значение может претерпевать замену другим значением или соседствовать с другими, закрепленными, тем не менее, за одним знаком., позволяла делать всеохватные заключения Циммерман Я. С. Медицинские термины и их связь с искусством и литературой // Клиническая медицина. 1998. № 1. С. 67-70., совмещать физиологию, психологию, искусство. По словам Е. И Кириленко,...медицина - особого рода дискурс, элемент децентрированной социокультурной целостности <...> заданный полюсами здоровье-болезнь и укорененный в мире личности и... вертикальное измерение в культурном сознании Кириленко Е. И. Медицина как феномен культуры: опыт гуманитарного исследования. Дисс. ... д. филос. наук Томск, 2009. С. 11..

Однако любопытен обратный процесс - проникновение литературной метафорики в медицину: термины, описания процедур или болезней допускали далекие от медицины сравнения, необходимые для наглядности (причем не только с педагогическими целями) См.: Eich W. Medizinische Semiotik (1750-1850). Ein Beitrag zur Geschichte des Zeichenbegriffs in der Medizin. Freiburg, 1986., что особенно ярко отразилось на психиатрии, бурно развивавшейся в конце XIX в.

Перейдем от исторической перспективы к философской и культурно-литературной.

К концу XIX века наметился синтез в осмыслении отношений науки (и в том числе медицины) с философией, религией, этикой. Явился ряд этико-философских вопросов, которые литература не могла решить без привлечения медицинской тематики. Началось формирование особого взгляда на действительность (внимания заслуживает почти синхронное освоение «географии телесного» русской и западной литературой См.: Henzler R. Krankheit und Medizin im erzдhlten Text: eine Untersuchung zu Wilhelm Raabes Spдtwerk. Wьrzburg, 1990.):

Во-первых, перед лицом болезни и смерти все равны, но каждый индивид отвечает на это по-разному, открывая свою сущность именно в момент смерти (как в философии Солона, Марка Аврелия). На этой идее строятся сюжеты «Трех смертей», «Смерти Ивана Ильича» Толстого. У Вересаева можно увидеть пациентов разных возрастов и социального положения, реакцию их самих и их близких на болезнь, смерть (как по-толстовски принимающих законы мира «За гранью», «Дедушка», так и размышляющих над смертностью индивида в сугубо бытовом и медицинском ключе). У Чехова болезнь и смерть являются единственным средством упорядочения алогичности мира, особенно в поздний период творчества.

Единственная альтернатива абсурдной социальности… <у позднего Чехова>, - полная негация социального, сведение человека к страдающему телу. <…> человек перестает быть гробовщиком, философом, профессором, архиереем и становится… любым, но только физически страдающим - человеком только на пороге смерти, в ситуации отчаяния, когда ничего изменить уже нельзя. Это единственное средство избавления от… противоречия, в которое попадает социальный человек у Чехова».

К тому же именно у Чехова болезнь и боль ставятся в один ряд с такими непреодолимыми для его героев силами, как страсть, привычка, лень, нервы, собственная бездарность, бессилие, незрелость, страх, и т.д.

Во-вторых, конфликт науки и религии усилился. Религия объявлялась с позиций науки предрассудком (как, например, у Герцена), а наука называлась фальшью (у Л. Н. Толстого). Чехов занимал промежуточную позицию: в некоторых произведениях герой-врач сожалеет, что нет бессмертия («Палата № 6») Отчасти эта точка зрения близка самому Чехову. В письме М. О. Меньшикову 16 апреля 1897 г. он писал о своем разговоре с Л. Н. Толстым: «Он признает бессмертие в кантовском вкусе; полагает, что все мы… будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цели которого для нас составляют тайну. Мне же это начало... представляется в виде бесформенной студенистой массы; мое я - моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой - такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его» (Ч: П. 6, 332). О том же вспоминал Бунин о Чехове: «Много раз старательно-твердо говорил, что бессмертие, жизнь после смерти в какой бы то ни было форме - сущий вздор <…> Но потом несколько раз еще тверже говорил противоположное» (Бунин И. А. Чехов // Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 80., в других герой, далекий от медицины, уверен (или хочет надеяться), что бессмертие есть («Архиерей», «Черный монах») Такую же полярность, но более слабую, мы увидим в рассказах Вересаева «Дедушка», «За гранью» и др.. В этой полярности мнений разных героев можно усматривать характерный мировоззренческий конфликт конца XIX века. Заметим, что только у Чехова есть и третья, достаточно сложная и противоречивая точка зрения, которую выражает герой «Скучной истории», понимающий, что бессмертия нет, верящий в науку, но не считающий ее средством достижения бессмертия «В “Скучной истории” Чехов берет своего героя в ситуации, где все, чем он до сих пор жил, теряет значение, смысл, безвозвратно умирает» (Линков В. Я. Художественный мир прозы Чехова. М., 1982. С. 73).. По словам М. Курдюмова, «наука не позволяла им <Рагину, фон Корену и даже самому Чехову> верить в бессмертие» Курдюмов М. (М. А. Каллаш). Сердце смятенное. О творчестве Чехова (1904-1934) // Чехов: Pro et contra. СПб., 2012. С. 386.. Отсюда следовал разрыв миросозерцания и мироощущения. По словам Н. А. Хренова, начинающийся XX век - противостояние двух сакральных систем: культуры рационально-чувственного типа (Ренессансной культуры) и культуры идеациональной, культуры, ориентированной на сверхчувственное начало Хренов Н. А. Воля к сакральному. СПб., 2006. С. 9..