Отметим, что наиболее ярким представителем готической повести в то время был «Ватек» (“Vathek”, 1786) Уильяма Бекфорда. Предположение о том, что Тик отчасти был вдохновлен этим произведением, кажется достаточно правдоподобным, учитывая многочисленные параллели между этими текстами: поиск знания и договор с дьяволом калифа Ватека, противоположная фигура джина, сражающегося за судьбу героя, призрачный и жуткий подземный мир. Тем не менее, даже несмотря на то, что в произведении Бекфорда калифом не в последнюю очередь двигало ненасытное желание обладать материальными благами (великолепным дворцом), ему было не чуждо и чувство искренней любви: например, он любил и уважал свою мать Каратис. В «Абдалле» же для тиранического султана Али характерно лишь презрение к людям, Омар отрекся от человеческой сущности ради знаний, а любовь Абдаллы к Зулейме становится причиной его гибели. Необходимо еще раз подчеркнуть, что Тик трансформирует традиционные мотивы восточных сказок с помощью добавления элементов готического романа.

Из «Тысячи и одной ночи» немецкий романтик взял описание открытие пещеры, начало спуска Абдаллы, закрытие входа позади него и повторное появление (выход из пещеры) в реальном мире. Кроме того, если путешествие Аладдина в восточной сказке мы изначально понимаем как настоящее, волшебное (“reales Mдrchengeschehen”), то Тик дает нам два указания на то, что страшный путь Абдаллы после закрытия входа в долину может быть понят сквозь призму его психики. Примечательный сигнал для того, что Абдалла спускается как во сне (“wie ein Trдumender”), а также, что об опыте героя под землей мы узнаем не от нарратора, а в рассказе самого Абдаллы своему учителю Омару после возвращения: “Ich stieg in die Kluft hinab wie ein Trдumender…Ich tappte unendliche kalte, feuchte Wдnde hinab, eine fьrchterliche Stille ging vor mir her, ich hцrte in den entsetzlichsten Einsamkeit nichts als das Wehen meines Atems…und das Drцhnen meiner Tritte…“ «Я спустился в щель, словно во сне…Я хватался за бесконечные холодные, влажные стены, передо мной была лишь страшная тишина, в этом ужасающем одиночестве я не слышал ничего, кроме своего собственного дыхания…и звука от ударов моих шагов». С. 310. . Таким образом, рассказ Абдаллы остается в среде недостоверного повествования, позволяющего считать его подземный опыт лишь как игру его воображения.

В «Альмансуре» и «Абдалле» мы можем выявить сразу четыре элемента, с помощью которых Тик внедряет Восток в ткань повествования: восточные имена героев, восточная топография, восточная атрибутика и топосы восточных сказок.

В различных восточных произведениях Тика имена из раза в раз повторяются и переходят из одного текста в другой. Например, имя героини Роксаны из неопубликованного драматического фрагмента появляется снова в «Альмансуре» в качестве его возлюбленной; имя старого отшельника в «Альмансуре» совпадает с именем молодого героя в «Абдалле». Имена Рашид, Али, Ахмед из «Роксаны» также встречаются в «Абдалле» в качестве соперника главного героя, татарского тирана и мудреца, учителя Омара и Надира. Надир, в свою очередь является персонажем из вставной сказки в «Альмансуре». Тик выбирает имена из довольного ограниченного набора и не обращает внимания на значение этих известных в арабских странах имен. Например, имя Абдалла наделяется таким значением как «раб Божий», а Альмансур - «победитель», однако это никак не отражается в анализируемых текстах. Исторический контекст также не интересует немецкого романтика [Абдаллой звали отца Мухаммеда; Альмасуром был двоюродный племянник султана и полководца Саладина; Али был двоюродным братом Мухаммеда и т.д.]. В этом отношении кажется, что процитированное выше высказывание Тальман справедливо: восточные имена лишь пробуждают восточную атмосферу. Таким же образом топография Востока - окрестности Багдада («Альмансур») и Татария («Абдалла») - на первый взгляд кажется лишь воспроизводит такие знаковые восточные слова, как «степь», «пальма», «кипарис» и проч. Однако это представление ошибочно, и в отличие от произвольного выбора имен Тик наделяет восточное пространство особой функцией

Подробный анализ восточного пространства в произведениях Тика мы начнем с новеллы «Альмансур». Как мы уже обозначили, мы попытаемся доказать, что оно обладает определенной функцией и не является простым следованием существующим восточным клише.

Интересно, что в «Альмансуре» восточное пространство соединяется с западным: рядом с пальмами и кипарисами мы видим пихты, ели, вязы и яблони, а степь становится пустошью. А. Боссе делает осторожное предположение, что при создании своих ранних произведений Тик опирался на свой европейский читательский опыт - так, например, мрачные рощи могли быть взяты из Оссиана, а пустоши - из «Короля Лира» Шекспира Bosse Anke: Orientalismus im Frьhwerk Ludwig Tiecks. In: Ludwig Tieck. Literaturprogramm und Lebensinszenierung im Kontext seiner Zeit, hg. von Walter Schmitz. Tьbingen, 1997. S. 46. . При ближайшем рассмотрении заметно, что в начале «Альмансура», когда герой покидает Багдад, нам представлено гомогенное восточное пространство. Однако, как только Альмансур входит в похожую на рай «прекрасную долину» (долина ассоциируется с Западом), в это восточное пространство начинает проникать европейское. Примечательно также, что, перейдя через горы, Альмансур из реального пространства попадает в ирреальное пространство сказки. Этой романтизации способствует использование метафорики драгоценных металлов („Silberner See“, „goldener See“, „goldener Glanz“ [des Mondes]) «Серебряное озеро», «золотое озеро», «золотое сияние» Луны и проч. С. 37. Здесь и далее цит. по: Tieck Ludwig. Almansur // Tieck Ludwig's Schriften. Bd. 8. 1828; перевод наш - Е.Ж. и антропоморфизации природы: “Die groЯen Wдlder sangen der Natur ihr Abendlied, der Tage eilte in sein Rosenbett hinab,…der Mond schien…Wцlkchen des Himmels, das unter dem Monde hinwegschlьpfte und ihm etwas von seinem goldenen Glanze stahl,…Streit der untergehenden Sonne” «Большие леса пели природе свою вечернюю песню, день торопился в свою кровать из роз, луна сияла…Облако на небе проскользнуло под луной и украло у нее часть золотого сияния…Битва заходящего солнца». С. 38. . Кроме того, мы наблюдаем переход от дня/вечера к ночи (“der aufgehende Vollmond”), способствующий появления «романтического света» (“romantisches Licht”) Там же. С. 37. , что еще раз подчеркивает пересечение героем произведения границы между двумя мирами (а, возможно, даже не самим героем, а целым пространство, т.е. пространство активно переходит в более сказочное состояние). Альмансур отдаляется от своего «земного» прошлого: неслучайно он движется будто в бессознательном состоянии в долину, которая напоминает ему что-то неземное и ирреальное, словно «часть рая». Герой новеллы начинает обращать внимание на окружающую его природу: “…eilte weiter vom Wege ab mit tiefgesenktem Blich. Endlich blickte er auf, er sah sich in einem schцnen Tale” «…поспешил дальше от дороги с опущенными глазами. Наконец, он посмотрел вверх и обнаружил себя в красивой долине». Там же. .

Боссе справедливо замечает, что это отдаление Альмансура от дорожки является типичным элементом сказки и, следовательно, еще более усиливает переход в ирреальное пространство.

Это смешение восточных и западных элементов ландшафта в одно сказочное, фантазийное пространство имеет две составляющие: идиллия Отметим, что это и подзаголовок новеллы отшельника, в которой хочет остаться сбежавший от общества Альмансур, и сказка о Надире внутри новеллы. На этих двух уровнях Тик постепенно вводит все больше сказочных элементов (особенно элементов восточной сказки) в ткань повествования. Например, отшельник предлагает герою «молоко и финики» (“Mich und Datteln”), т.е. блюда, обладающие восточным ореолом. Далее, внедрение в текст еще одного внутреннего повествования (рамочная композиция) также является традиционным в восточных сказках («Тысяча и одна ночь»)

[как мы покажем позднее, Гауф усложняет этот прием, создавая то, что Полашегг при анализе его сказочных альманахов назвала «многоуровневой диегезией»]. Интересно, что в этой внутренней сказке мы видим еще один типичный для восточных повествований элемент: превращение хижины в дворец. Позднее этот элемент будет также обыгрываться Гауфом в его «Судьбе Саида», где старуха превращается в прекрасную, добрую фею.

Хоть сначала и кажется, что внутренняя сказка и рамочное повествование почти параллельны (Надир, как и Альмансур, покидает город, попадает в волшебное пространство, сопровождаемое проникновением западных элементов в восточное пространство) “…er sah ьber sich den Mond und die Sterne aufkeimen” («…он увидел луну и звезды, возвышающиеся над ним»). S. 43. , их конец совершенно различен. Кроме того, «западная» часть этого смешения в рамочной истории состоит для Тика прежде всего в доминировании идиллических и сентиментальных общих мест, а в диалоге между Альмансуром и старым отшельников появляется еще одна новая «восточная часть», взятая из Корана - магометанский рай (“Mahomets Paradies”), населенный гуриями. Впервые только после сказки про Надира Альмансур раскрывает Абдалле причины своего ухода от людей: потеря этого рая, который состоял для него в любви к Роксане, более красивой, чем гурии (“schцner wie eine der Houris”) S. 48..

В сказке про Надира главным посылом является то, что отворачиваться от людей - это преступление (“daЯ es Frevel sei, dich von den Menschen zurьckzuziehen”) С. 47. . Судьба Альмансура и Надира оказываются непараллельными, т.к. Альмансур не решает вернуться к людям. И этот неожиданный поворот показывает, что образцом для подражания является здесь сам отшельник, а не рассказанная им нравоучительная сказка. Как и главный герой, Абдалла тоже потерял свою возлюбленную и уже преодолел все этапы отстранения от общества и от реального мира, создав для себя сказочную идиллию. Боссе пишет, что тот факт, что Альмансур тоже должен найти свое спасение в этом отшельничестве, оставляет после себя «скептическое послевкусие эскапизма»: “Dass endlich auch Almansur in diesem Ьbergangsraum… seine Erlцsung finden soll, hinterlдЯt letztlich aber den skeptisch stimmenden Beigeschmack des Eskamismus“«Тот факт, что и Альмансур, наконец, найдет свое спасение в этом переходном пространстве... в конце концов, оставляет после себя скептическое послевкусие бегства». Bosse Anke: Orientalismus im Frьhwerk Ludwig Tiecks. In: Ludwig Tieck. Literaturprogramm und Lebensinszenierung im Kontext seiner Zeit, hg. von Walter Schmitz. Tьbingen, 1997. S. 49. .

В «Абдалле» Тик также внедряет гарантирующие узнавание читателем традиционные восточные мотивы. Восточное пространство в этом рассказе выражено с помощью присутствия различных восточных фигур (султан, визирь, дервиш) и предметов (талисман, приносящий удачу, пальмовые листья), то есть апеллирует к уже «знакомому» восточному пространству. Кроме того, Султан Али получает традиционное образование в гареме, и тем самым Тик мотивирует его неспособность испытать «высокое чувство» любви, а его дочь встречает своего возлюбленного в ароматном cаду с различными фонтанами - в значимом для восточных произведений месте. Влюбленные общаются на языке цветочных знаков, который также уже был хорошо известен со времени перевода Гердером «Песнь» (“Hohelied”) в 1778 году и публикации «Мелексалы» (“Melechsala”) Ионанна Карла Августа Музеуса в 1786 году - произведения, где влюбленные оправляют друг другу тайные послания в виде семиотических цветочных композиций. В «Абдалле» при первом же взгляде на дочь султана герой верит, что он встретил «самую красивую из гурий» (“die schцnste der Hauries zu sehen”) Там же. С. 295. , а обещания подкреплялись клятвами «у могилы пророка» (“beim Grabe des Propheten”) Там же. С. 289. ; все это гарантировало узнавание мотивов читателем. Однако с этими культурными маркерами, четко определяемыми как восточными, Тик, тем не менее, развивает пространство не только как привычное для восточных произведений, но и как параллельную культуру, структурированную аналогично Западу. Именно это позволяет Полашегг сделать предположение, что убийство Абдаллой отца можно интерпретировать как исследование политической ситуации во Франции или как шутливую дискуссию с Кантом, с помощью философских рассуждений протагонистов Polaschegg Andrea. Orientalismus // Stockinger, Claudia. Ludwig Tieck. Leben. Werk. Wirkung. 2011. S. 266.. Таким образом, Тик использует Восток как зеркало для инсценировки и отражения западного культурного кода/культурных конфликтов/традиций (как в своих сказках это неоднократно делали Гауф и Арним).

Немецкий романтик, как и в «Альмансуре» опять же использует восточные мотивы в непривычной для восточных повествований топографии. По сравнению с «Альмансуром» здесь пространство становится еще сложнее: Азия в произведении названа родиной тирании, и Тик поднимает в нем дискуссию о правильности восстания против деспотичного султана Али. Интересно, что по мнению немецкого романтика тирания была и в Европе до Французской революции, поэтому мы можем предположить здесь наличие политических отсылок, которые неминуемым образом присутствовали в произведениях других немецких романтиков Bosse Anke: Orientalismus im Frьhwerk Ludwig Tiecks. In: Ludwig Tieck. Literaturprogramm und Lebensinszenierung im Kontext seiner Zeit, hg. von Walter Schmitz. Tьbingen, 1997. S. 49. (например, Гауфа). Восточное пространство в «Абдалле» имеет такую же функцию, как и в «Альмансуре», но все же мы можем найти существенные отличия. Восточное гомогенное пространство города с его султанским дворцом и мечетями “…mit Sultanpalast und Moscheen, von denen zum Gebet gerufen wird“. S. 294. противопоставлено cельскому, доминирующему в произведении, в котором наблюдается смешение восточных и западных элементов. В произведении, тем не менее, оно ограничивается идиллическими сказочными пейзажами, контрастирующими с ужасающей скалистой долиной и дорогой, к ней ведущей. Мы видим, что в «Абдалле» Тик актуализирует элементы готического романа: Абдалла попадает в потусторонний мир Омара и Модндала (его хозяина), населенный демоническими духами, и сходит с ума.

Образ скалистой долины Тик создает с помощью различных метафор, где самой значимой из них является пустыня, наделенная особым ореолом Востока и ассоциирующаяся с одиночеством и отдаление от мира людей [и в последнем значении пустыня выполняет такую же функцию, как и идиллия отшельника в «Альмансуре»]. При описании Абдаллы, теряющего связь с реальностью и отдаляющегося от социума, Тик апеллирует именно к образу пустыни. И если скалистые стены метафорически означают границу человеческих знаний, которую стремились преодолеть также Омар и Надир, то пустыня указывает на преодоление этой границы, потерю идентичности и безумие: “Ich irre in einer ausgestorbenen Wьste, alles ist hin, was einst mein war. Ich selbst habe mich verloren. Du hast mich Verachtung meiner selbst und der Welt gelehrt” «Я блуждаю в вымершей пустыне, все, что когда-то было моим, исчезло. Я потерял себя. Ты научил меня презирать себя и мир». C. 274.; “…aus seinem [Abdallahs] Innern heulten ihm tausend Ungeheuer entgegen [Omars] trostlose Lehre hatte ihm die Vorsehung und Tugend genommen und dunkle Zauberdдmonen grinsten ihn in seiner schwarzen Wьste an” «…внутри воет тысяча чудищ, пустынное/безнадежное учение лишило его провидения и добродетели, а темные магические демоны улыбнулись ему в черной пустыне». C. 313. (курсив наш - Е.Ж.).

Так, Тик внедряет в ткань повествования мотив сумасшествия, сделав пустыню (элемент восточного пространства) его метафорой и связав ее с демоническим миром духов. Боссе делает интересное предположение, что, говоря об этом мире духов, нужно обратить внимание на тему снов и галлюцинаций C. 50. . Исследовательница поясняет, как Тик формирует переходы между «реальными» событиями, галлюцинациями и сном, уводя героя из реальности в идиллический восточно-европейский пейзаж, затем неожиданно внедряя туда демонические силы, превращая пространство в готическое. Например, после того, как Омар впервые просвещает Абдаллу насчет границ человеческих возможностей, герой засыпает под кипарисом. Боссе пишет, что здесь смешение ландшафтов параллельно смешению восприятия, мыслей и галлюцинаций, ведущих Абдаллу в сон. И даже больше: через сны пейзаж проникает в героя, он становится его объектом: “Abdallah warf sich unter eine Zypresse nieder. Sein Geist war von hundert neuen Vostellungen verwirrt, ohne sich festhalten zu lassen flohen tausend Gestalten seiner Seele mit Blitzesschnelle vorьber. Der Mond stand itzt hinter den dunkeln Zweigen der Tannen <…> Die schцne Landschaft, mit all den lieblichen Trдumen, die ьber ihr hingen, vermischte sich nach und nach mit den Gedanken Abdallah's, er hatte sich schon den Spielen seiner Einbildungskraft ьberlassen, als er noch zu denken glaubte. Die Wipfel sдuselten immer leiser und leiser…immer wunderbare spielte das Mondlicht um die buschichten Tannenzweige, - noch einigemal blickte er mit mattem Auge empor und sahe wie vom nahen Berge ein Greis in die Arme seines Omar eilte, - beide hielten sich umarmt - als die Gegend allgemach wie hinter einem schwarzen Vorhang hinabsank. - Aus den Zypressen stiegen Trдume auf ihn herab, durch seine Augenbilder dдmmerte schwach in seine Traumgestalten die monderhellte Gegend” «Абдалла разлегся под кипарисовым деревом. Его разум был сбит столку сотней новых идей, и, не удерживаясь, тысячи форм его души полетели с молниеносной скоростью. Луна была теперь за темными ветвями елей <…> Прекрасный пейзаж со всеми сладкими мечтами, нависший над ним, постепенно смешивался с мыслями Абдаллы; он позволил себе поиграть со своим воображением, когда подумал, что думает. Верхушки деревьев шептались все тиши и тише… лунный свет все прекраснее играл вокруг густых еловых веток, -- несколько раз посмотрел он тусклым глазом вверх и увидел, как старик поспешил в объятия своего Омара, -- они оба обнялись, пейзаж погружался вниз за черный занавес. - С кипарисовых деревьев на него снизошли сны, сквозь веки луна слабо вырисовывалась в его сновидениях». C. 269. . В этот сон бессознательного Абдаллы врываются демонические силы: “Plцtzlich rollte es dumpf wie ferne Doner, ein wildes Rauschen…fuhr immer lauter und lauter ьber ihn dahin, - Abdallah erwachte“ «Внезапно послышался дикий шум, будто бы волны обрушивались на скалы… и звучал все громче и громче над ним, -- Абдалла проснулся». C. 270. . Итак, мы видим, как идиллический пейзаж перетекает в демонический, готический, и можем предположить, что он уже не принадлежит сну Абдаллы, но является настоящим вторжением колдовских сил.

В этом контексте мы должны обратить внимание на еще один ориентализированный уровень в произведении: Тик апеллирует к таким традиционным элементам восточных сказок, как дворцы или пещеры, но помещает их в необычное пространство. Например, дворец появляется в подземном мире, мире демонической природы (важно, что в этом пространстве также можно найти различную волшебную атрибутику, вроде волшебного кольца). Подобные элементы, очевидно, были взяты Тиком из готического романа, поэтому мы можем говорить здесь о слиянии двух жанров. Боссе утверждает, что восточная волшебная сказка могла при этом иметь цель удовлетворения развлекательной потребности читательской аудитории и, вследствие этого, должна быть доступна Bosse Anke: Orientalismus im Frьhwerk Ludwig Tiecks // Ludwig Tieck. Literaturprogramm und Lebensinszenierung im Kontext seiner Zeit, hg. von Walter Schmitz. Tьbingen, 1997. S. 52. . При этом немецкий романтик использует также элементы готического произведения такие как демонические силы, которые у Тика могут иметь рациональное, психологическое объяснение. Психологизация и внедрение в ткань повествования демонических сил, сказочного и фантастического уровня может осуществляться через бред, видения и сны Абдаллы. Однако такое предположение не всегда резонно: не всегда появление злых духов можно объяснить через галлюцинации или сны главного героя. Например, можно обратиться к уже процитированному нами фрагменту о пробуждении Абдаллы в поисках намека на галюцинационную природу демонического. Так, кажется, что в «Абдалле» мы можем наблюдать подобие гофмановского двоемирия, неопределенность, запутывающую читателя. Возможно, что целью Тика было вызвать такое же состояние ступора у читателя, как и у самого главного героя. Подобной функцией Тик предположительно наделяет и Омара: он то открывает Абдалле мир духов как некоторую реальность, то рационализирует его как сон или галлюцинации.

Так, «Альмансур» и «Абдалла» сочетают в себе соединение различных мотивов, стилей и жанров, которые Тик в то же время модифицирует (например, через психологизацю в «Абдалле»). Восточные элементы в «Альмансуре» соединяются с западными и помогают герою отдалиться от реального мира и совершить переход в сказочную идиллию. Элементы этой идиллии нарастают к центру повествования, к внутренней сказке. Альмансур, однако, не возвращается к обществу. Сказочные восточные мотивы в соединении с европейскими идиллическими служат для того, чтобы создать своего рода переходящее существование между земной реальностью и магометанским раем. Аналогичным образом в «Абдалле» корреспондирует слияние европейских и восточных элементов с переходным состоянием между реальностью, галлюцинациями, сном и безумием. Примечательно, что, по мнению некоторых исследователей, помимо мотивов сказки и готического романа, повествования предлагают просветительские диалоги, которые в то же время позволяют ему встать ряд с «радикально рефлексивной» просветительской прозой (“Radikalreflektierenden Aufklдrungsprosa“). Однако мы склонны считать, что посредством восточно-сказочных мотивов и мотивов готического романа, а также через чередование снов, безумия и реальности, Тик отдаляется от образцов просветительской литературы.

После написания анализируемых нами произведений Восток попадает в литературное поле Тика только через средневековые народные книги. Рубежом между интересом Тика к Востоку и полного отсутствия восточного пространства в его произведениях можно считать «Прекрасную Магелону» немецкого романтика, материал для которой был взят из романа “Histoire des deux vraus er parfaits amans Pierre de Provance et la belle Maguelonne Fille du roy de Napple” («История двух прекрасных любовников Пьера и прекрасной Магелоны») 1535 года. Несмотря на то, что основой для этого произведения послужила народная книга, не исключено, что часть этого материала была взята из сказок «Тысячи и одной ночи». И, наконец, вдохновившись комедийной переработкой Лопе де Вега “Los tres diamantes” («Три бриллианта») 1609 года, немецкий писатель расширяет сюжет французского романа рассказом о любви между дочерью султана Зулеймой и Пьером из Прованса, снова вводя восточный контекст. Благодаря вымышленному пространству восточного сада принцессы, из которого в конце концов влюбленный рыцарь дважды убегает из верности Магелоне, Тик создает моралистическую альтернативу ироническому произведению Музеуса «Мелексала» (именно в восточном саду начинается межкультурное двоеженстве графа фон Глейхена) Musдus J. K. A.: Volksmдrchen der Deutschen, vollstдndige Ausgabe, nach dem Text der Erstausgabe von 1782-86. Mьnchen, 1961. 657-744..

Тем не менее, после «Магелоны» Тик прощается с литературным Востоком. Везде, где появлялись восточные мотивы, они служили прежде всего, по словам Полашегг, «старонемецкому проекту» (“altdeutsches Projekt”) Polaschegg Andrea. Orientalismus // Stockinger, Claudia. Ludwig Tieck. Leben. Werk. Wirkung. 2011. S. 268. , служащему для создания средневековой атмосферы. Например, эта тенденция становится очевидна в комедии «Император Октавиан» (“Kaiser Octavianus”, 1804), которую Тик считал «поэтической реализацией своей поэтологической программы» (“poetische Realisation seines poetologischen Programms”) Там же. . По мнению Полашегг, восточные пространство, время и герои в этом произведении пронизаны анахронизмом: Палестина как Святая Земля была представлена пространством храма (“durch einen Tempel verrдumtlicht”), язычниками управляет «Вавилонский султан» (“Sultan von Babylon”) Polaschegg, Andrea. Orientalismus // Stockinger, Claudia. Ludwig Tieck. Leben. Werk. Wirkung. 2011. S. 215. , в то время как обычный христианский человек знает Восток лишь как населенный турецкими народами (“Der Orient muЯ ein nдrrsches Ding sein. Hat man da ordentliche Fleischbдnke und eine Metzgergilde?”) «Восток, должно быть, очень глупая вещь. Там вообще есть приличные мясные лавки или гильдия мясников?». Polaschegg, Andrea. Orientalismus // Stockinger, Claudia. Ludwig Tieck. Leben. Werk. Wirkung. 2011. S. 157. . Стратегия Тика, состоящая в использовании очевидно устаревшего образа Востока для создания средневековой атмосферы, еще более отчетливо видна в его изображении ислама. В явном противоречии со своим временем Тик изображает языческих противников христианства многобожниками и заставляет их поклоняться пророку Мухаммеду (Махмуду), как самостоятельному богу - в виде золотой статуи Там же. S.298. . С помощью этого выразительного отличия между востоковедческим горизонтом знаний современного читателя и фиктивно-средневекового пространства немецкий романтик превращает всю комедию в пьесу из «старонемецкого» мира.

Таким образом, как показывает Полашегг, после 1793 года восточное пространство теряет свою самостоятельную поэтическую функцию и становится лишь частью проекта писателя. При этом интересно, что Тик перестает обращаться к Востоку как раз тогда, когда в немецкую литературу проникает новая форма ориентализма и запускает среди друзей Тика механизм написания новых многочисленных текстов. Гердер, Геррес, Гете, Фридрих Рюккерт работали над историзированным, мифологизированным и филологизированным ориентализмом в тесном взаимодействии науки и поэзии, но это не могло привлечь интерес «короля романтиков» Polaschegg Andrea. Der andere Orientalismus: Regeln deutsch-morgenlдndischer Imagination im 19. Jahrhundert. Berlin: De Gruyter, 2005. S. 143-200. . Обращение к библиотеке Тика показывает, что уход от Востока вовсе не был связан с недостатком знаний: помимо уже перечисленных нами примеров из раннего ориентализма, в ней можно найти многочисленные примеры индологических исследований, а также позднейшие переводы индийской, персидской, арабской и османской поэзии. Полашегг справедливо утверждает, что Тик уже с юности старался держаться на расстоянии от литературного востоковедения, так что и позднее он делал это намеренно, хоть в первом номере своего журнала “Poetisches Journal” он и опубликовал статью Фридриха Майера «О мифологической поэзии индийцев» (“Ьber die mythologischen Dichtungen der Indier”). Тик отказался от разговоров о Востоке, что показывает его письмо Фридриху Шлегелю от 16 декабря 1803 года: “Du bist nun ganz im Studium der Orientalischen Herrlichkeiten und ich hoffe, daЯ du uns bald recht viele AufschlьЯe und recht viele Schцnheiten mittheilen wirst. Ich glaube immer mehr, daЯ der Orient und der Norden sehr genau zusammenhдngen und sich gegenseitig erklдren, auch die ganze alte und neue Zeit erlдutern. Nur glaube ich gibt es zum Verstдndnis fьr das Herz nur Einen Mittelpunkt, welchen du bis jetzt wohl nicht anerkennen willst, und dieses sind die Offenbarungen des Christentums”«Сейчас вы полностью заняты изучением восточных прелестей, и я надеюсь, что в скором времени вы поделитесь с нами многими идеями и многими красотами. Я верю все больше и больше, что Восток и Север очень тесно связаны и многое проясняют, объясняя все старое и новое время. Но я верю, что есть только один центр понимания для сердца, который ты, наверное, не хочешь признавать до сих пор, и это - откровения христианства». Цит. по: Ludwig Tieck und die Brьder Schlegel. Briefe. Winkler Verlag, 1972. S. 144..

Так, скептицизм Тика по отношению к Востоку, возможно, был связан не с новым ориентализмом как таковым, а скорее с мировоззрением, подразумевавшимся под ним. По мнению Полашегг, не исключено, что Тик просто отказался трансформировать свою сценическую эстетику ориентализма просветительско-барочного происхождения в историко-филологическую или мифопоэтическую парадигму Polaschegg, Andrea. Orientalismus // Stockinger, Claudia. Ludwig Tieck. Leben. Werk. Wirkung. S. 270.. Однако изучение поразительного полного отсутствия Востока в позднейшем творческом периоде Тика может служить дальнейшей перспективой в развитии этой части нашей работы.

Глава 2. Восток в произведениях Ахима фон Арнима: «Мелюк Мария Бленвиль» и «Изабелла Египетская»

Ахим фон Арним родился в состоятельной семье и получил хорошее образование. Уже к восемнадцати годам Арним стал довольно известным поэтом, а также желанным гостем среди таких людей, как Тик, чьи восточные произведения мы уже проанализировали, братья Шлегели и братья Гримм, Фихте, Гете и даже Наполеон. Несмотря на то, что Арним стал одной из самых значимых фигур немецкого романтизма, его произведения все еще нуждаются в исследовании.

Макс Кох Max Koch. Arnim. Klemens Und Bettina Brentano, J. Gцrres, 1817. писал в 1891 году во Введении к своему первому тому об Арниме, Йозефе Герресе и семье Брентано, что вряд ли бы нашелся другой такой немецкий писатель, о юности которого мы были бы так слабо информированы, как о юности Арнима: “…Es kaum einen neueren deutschen Dichter gдbe ьber dessen Jugend wir so schlecht unterrichtet wдren” «Вряд ли найдется другой немецкий поэт, о юности которого мы бы были так мало проинформированы. С. 15 (перевод наш - Е.Ж.)..

Примечательно, что до сих пор в России практически нет переводов произведений немецкого романтика. Коху казалось странным, что во время процветания литературной переписки мы так мало можем знать о конструировании идентичности немецкого романтика, хотя круг его общения был довольно большой и упоминания о нем появлялись часто. Даже сейчас ситуация практически не изменилась, несмотря на то, что благодаря трудам Рейнхольда Штейга Steig Reinhold. Achim von Arnim und die ihm nahe standen. Bd. 1-3. Stuttgart und Berlin, 1894-1913. и Вернера Фордтриде Achim und Bettina in ihren Briefen. Briefwechsel Achim von Arnim und Bettina Brentano, hrsg. v. Werner Vordtriede, 2 Bde. Berlin, 1961.письма Арнима уже давно были опубликованы. Более того, в эти годы также были опубликованы многие из ранних неизвестных поэтических работ немецкого романтика.

По справедливому мнению Элены Кастингер РайлиKastinger Riley, Helena. Ludwig Achim von Arnims Jugend- und Reisejahre. Bonn, Bouvler Verlag Herbert Grundmann, 1978. , издание опубликованных писем имеет два недостатка. Во-первых, Штейг публиковал письма лишь частично, сильно их сокращая. Во-вторых, выборка писем основывалась на желании семьи Арнима показать немецкого романтика исключительно с позитивной перспективы (“als gebildeten Edelmann, als Vertreter des Schцngeistigen, als Patrioten und Freund der Volkspoesie”) «Как образованного, духовно богатого, патриота и друга народной поэзии». Там же. С. 9. , и тем самым «не дает нам объективного материала для оценки социальных, политических и экономических установок писателя»: “…Der jedoch fьr eine objektive Sicht der damaligen gesellschaftlichen, politischen und цkonomischen Verhдltnisse Arnims nur bedingt von Nutzen ist” Там же. С. 8. . Райли пишет, что на самом деле Арним был «другом» французской революции [по ее мнению, культурно развитая Франция могла плодотворно повлиять на немецкое население], сторонник нового, демократического, мира. Неопубликованные части писем были утрачены или проданы на аукционе, проведенным фирмой “Henrici” в 1929 году Karl Ernst Henrici Auktions-Katalog 148, 149, 155. Zur Geschichte des Nachlasses der Familien Arnim-Brentano und zu den Auktionen vgl. Getrud Meyer-Hepner, „Das Bettina von Arnim-Archiv“, Sinn und Form 6 (1954), 594-611. . Попытка заполнить лакуны в биографии Арнима была сделана Райли. Основную часть своего исследования она посвятила годам юношества немецкого романтика и его путешествиям.

Штейг писал, что именно путешествия Арнима через различные средиземноморские города (например, Генуя, Ницца, Тулон, Марсель) стали ключевым фактором его интереса к Востоку, т.к. в конце 1802 года - начале 1803 года он смог увидеть «мир чудес Востока как будто бы на расстоянии». Мы можем сделать вывод, что для Арнима Восток оказался прямо в Европе. В «Элегии из дневника путешественника в Шотландии» (“Elegie aus einem Reisetagebuche in Schottland” Vgl.: Ricklefs: Arnims lyrisches Werk, S. 84 (Nr. 672); Arnim: Werke in sechs Bдnden, Bd. 5, S. 1350.) рассказывается об экзотической атмосфере при встрече с цыганкой (“Zigeunerin”), которую немецкий романтик изображает очень подробно. Примечательно, что названный путевой дневник сохранился и позднее был расширен и немного изменен для «Газеты для отшельников». Встреча с цыганкой изначально кажется жуткой - Арним использует мотив сирены (“Durch die flieЯenden Felsen erscholl dann ein liebliches Singen») «Сквозь струящиеся скалы послышалось чудесное пение» (перевод наш - Е.Ж.):

Bald belehrte ich mich, es sang ein Weiblein im Schiffe,

Das im Mantel gehьllt deckte vier Knaben zugleich,

Wechselnd die Hдnde bewegt sie im Takt wie Flьgel der Windmьhl,

Und als Zigeunerin singt, wie sie Marie begrьЯt Вскоре я понял, что это пела женщина на корабле, / Покрывая плащом сразу четырех мальчиков, / Чередуя руки, она двигается в такт, как крылья ветряной мельницы, / И поет как цыганка, приветствуя Мария (перевод наш - Е.Ж.)

Arnim, Achim von. Armut, Reichtum, Schuld und BuЯe der Grдfin Dolores. Musaicum, 2017. S. 143..

Примечательно, что цыганская тема являлась значимой для творчества Арнима и должна быть подробно исследована в контексте его интереса к Востоку [об этом подробнее в части про «Изабеллу Египетскую»].

После описанной нами встречей с цыганкой Арним вместе со своим братом в январе 1803 года оказался в совсем другой среде - в Париже. Арним комментировал жизнь Парижа в своих путевых заметках Vgl. Sдnger: Arnims Briefe aus Paris. Paris in Arnims Briefen 180. S. 147, где жаловался на большое количество «шлюх и реставраторов» (“Huren und Restaurateurs”). Однако за пять месяцев своего пребывания во Франции Арним тесно общался с братьями Шлегель, как раз в то время, когда Фридрих Шлегель активно интересовался изучением Азии. Арним оказался в действительно «восточном» круге: Шлегель жил на улице Клиши 19 (Clichy), где в 1803 году жил его учитель санскрита. По этому же адресу жила Хельмина фон Хастфер, с которой Арним подружился во время своего парижского путешествия. Интересно, что позднее она вышла замуж за Антуана-Леонарда де Шези - учителя Шлегеля по персидском языку. В своих воспоминаниях она пишет: “Arnim kam viel mit mir und Schlegels zusammen. Er gerieth oft in Streit mit Friedrich Schlegel, und kam mir alsdann etwas bitter vor; sein schцnes Herz glich jedoch bald alles wieder aus“ «Арним часто встречался со мной и Шлегелем. Он часто спорил с Фридрихом Шлегелем и потом казался мне немного злым/озлобленным, но его прекрасное сердце вскоре все восполнило» Chйzy, Helmina von. Unvergessenes, Teil 1. Leipzig, 1858. S. 246f.. Ее дальнейшие воспоминания подробным образом описывают деятельность ориенталистов в Париже.

Шлегель считал, что именно с Востока (конкретно, из Индии) к нам пришла каждая религия и каждая мифология (“woher uns bis jetzt noch jede Religion und jede Mythologie gekommen ist“) Kritische Friedrich-Schlegel-Ausgabe, Bd. 7. Schцningh, 1966. S. 77. По его мнению, Восток - пространство, которое уже поэтично само по себе и не должно искусственно поэтизироваться. Вторым значимым пространством в мире Шлегель считал полную противоположность Востоку - Север. Говоря об эпохе Карла V, он отмечал, что именно тогда «скандинавская глубина» и «южный огонь» могли объединиться на европейской почве: “Welche groЯe Folgen hдtte nicht zur Zeit Kaiser Karl des Fьnften die Verbindung der deutschen und der spanischen Nation haben kцnnen, wenn es, da Spanien damals durch die unglьcklichen Folgen der Entdeckung Amerikas und durch das Ьbergewicht italienischer Kьnste und Grundsдtze in der katholischen Religion meist schon verdorben, der ungeheure Kцrper Germaniens aber schon zu sehr zersplittert und zerschlagen war, beide zu verbinden nunmehr nicht zum Problem geworden wдre, und wenn die Auflцsung desselben statt eines beschrдnkten, schon durchaus modernen Politikers, einen Fьrsten von der Gesinnung und der Klugheit der alten Helden getroffen hдtte!” «Каких великих последствий могло бы не быть во времена Карла V в связях немецкого и испанского народов, если бы Испания не страдала от последствий открытия Америки, господства итальянского искусства и принципов уже извращенной/испорченной католической религии, а Германия не была бы раздроблена; для них обоих не было бы проблемой объединиться, если бы вместо современной ограниченной политики были бы мудрые правители/принцы и старые герои». Там же. С. 62 (перевод наш - Е.Ж.).

Хольгер Швинн предполагает, что этот отрывок из текста Шлегеля может являться исходным материалом, претекстом для «Изабеллы Египетской». Вероятно, он действительно мог оказать влияние на Арнима - например, в произведении мы находим пассаж о том, как Карл V (“der die Trennung Deutschlands <...> aus Mangel frommer Einheit und Begeisterung, indem er sie hindern wollte, hervorbrachte“) «который «привел Германию к разделению из-за отсутствия благочестивого единства и энтузиазма» « S. 70. заявил, “daЯ nur ein Heiliger auf dem Throne jene Zeit hдtte bestehen kцnnen“ «…что только святой смог бы выстоять на троне в то время» S. 70. . Кроме этого, исследователь пишет, что и сама эпоха, показанная Шлегелем, послужила для немецкого романтика исторической моделью для возможных связей «своего» и «чужого», между тем как в новелле все-таки нет персонажей родом из мавританской Испании Во введении мы писали, что Испания связана с Востоком тем, что там можно увидеть следы исламской истории в архитектуре и мавританской культуре. Об Испании как о Востоке, писал, например, Гердер, называя испанцев «европейскими азиатами». , кроме цыганки, получившую романтическую роль. В письме Якобу Гримму от 1812 года Арним объяснял: “Wenn Ihr mir vorgeworfen habt, warum ich die Isabella gerade mit Karl V. in Berьhrung gesetzt <…> darin liegt aber etwas Unwiderstehliches wie bei den Vцlkern mit den Mythen…“ «Вы можете осудить меня за то, что я связал Изабеллу именно с Карлом V <…> Но есть в этом что-то непреодолимое, как в мифах народов…». Steig, Reinhold und Herman Grimm. Achim von Arnim und die ihm nahe standen, Bd. 3, S. 249.. Существуют и другие, едва заметные линии, связывающие эссе Шлегеля и «Изабеллу Египетскую». Например, Арним, говоря о Востоке, использует две категории - “Gluth” (жар) и “Licht” (свет), которые очевидным образом отсылают нас к метафоре “Lichtgluth des Orients” Kritische FriedrichSchlegel-Ausgabe, Bd. 7. Schцningh, 1966. S. 78.

В нашем исследовании мы остановимся на восточных мотивах в двух новеллах Арнима - «Изабелла Египетская» и «Мелюк Мария Бленвиль» из собрания новелл 1812 года (“Novellensammlung von 1812”). Именно в этих новеллах немецкий романтик вводит фантастические элементы в исторический нарратив с помощью восточного пространства [поэтому мы можем говорить здесь о “Kunstmдrchen“]. Так, в «Изабелле Египетской» мы видим конкретные исторические лица - Карл V, его воспитатель Адриан и проч. - вместе с цыганской мистикой, а в «Мелюк Марии Бленвиль» мы наблюдаем обращение к турецкому колдовству.

2.1 Тенденции изображения восточных женщин: «Мелюк Мария Бленвиль», «Изабелла Египетская»

Как мы покажем в этой главе, неслучайно главными героинями этих произведений являются именно женщины: женские фигуры - это аллегория восточного пространства, особый лейтмотив Арнима, дающий нам повод для подробного исследования образов восточных женщин в его произведениях. Вероятно, это может указывать читателю на стремление Арнима показать экзотических красавиц с другой стороны - не с привычной для современного европейского читателя стороны загадочных и соблазнительных объектов эротических фантазий. С XVIII века среди художников и писателей наблюдалась тенденция изображать женщин скрытыми за вуалью (без нее она могла находиться лишь в гареме). Таким образом, восточные женщины были связаны, с одной стороны, с романтической концепцией таинственного, а с другой стороны, с эротизмом. Интересно проследить за тем, как Саид описывает восточных женщин. Исследователь приходит к выводу, что во всей европейской литературе писатели изображали восточных женщин как молчаливых и зависимых. Здесь, конечно, нужно вспомнить образ Шахерезады из «Тысячи и одной ночи»: несмотря на то, что в произведении она показана как мудрая женщина с сильным характером, другие писатели перевернули образ восточной женщины и снабдили его такими чертами, как пассивность или покорность.

Катрин Швабе в своем исследовании Schwabe Claudia Mareike Katrin. Romanticism, orientalism, and national identity: German literary fairy tales, 1795-1848. Florida, 2012. P. 45. акцентирует внимание на визуальном образе одалиски (прислужницы в гареме). Как мы же сказали, образ восточной женщины представлял собой собрание разных клише с эротическими коннотациями. Так, пространство Востока оказывается сценой, где разыгрываются запрещенные страсти. На картинах женщины изображались практически всегда обнаженными и в томной позе. Билли Мелман пишет, что «одалиска воплощает сущность, чувственность и насилие феминизированного Востока. В то же время она является и воплощением “Другого” для литераторов Просвещения. Одалиска порабощена из-за своего пола и заключена в тюрьму за свою женственность. И она не выражает никаких эмоций» “She is the essence of the feminized Orient, sensuality, and violence. At the same time she embodies the `Other`of the ideal man-of-letters of the Enlightenment. She is enslaved by her sex and imprisoned by her femininity. And she is expressionless” Цит. по: Melman Billie. Women`s Orients: English Women and the Middle East, 1718-1918: Sexuality, Religion and Work. Ann Arbor: U of Michigan P, 1995. P. 71. .

Таким образом, сквозь призму сложившегося образа одалиски и места, с ней связанных (например, турецкая баня, гарем или рынок, где торговали рабынями) стали метафорой очарования Востока и эротических фантазий. По мнению Саида, европейцы чувствовали, что они могут и имеют право доминировать над восточной женщиной, представляя ее в сексуальном облике. Особо четко эта тенденция прослеживается именно в картинах. Например, мы можем вспомнить картину Франсуа Буше «Отдыхающая девушка» (“Ruhendes Mдdchen”), где изображена одалиска, обнаженная лежащая на софе с темно-розовым шелковым покрывалом в довольно причудливой позе. Кажется, что ее взгляд никуда не направлен, а ее лицо, несомненно прекрасное, представляется нам замерзшим, будто безжизненным. Швабе вспоминает и другую картину, особо выделяющейся на фоне французских неоклассических картин XIX века - картину с характерным названием «Большая одалиска» (“La Grande odalisque”), написанная Жаном Энгром в 1814 году. На этой картине опять же изображена обнаженная женщина, поглядывающая на зрителя через плечо, но прохладными и невыразительными глазами - будто бы она вовсе не возражает против интереса зрителя к своему телу и даже поддразнивает его своим веером из павлиньих перьев. Вокруг одалиски все атрибуты направлены на то, чтобы подчеркнуть тему экзотического, эротического и запретного: атлас, шелк, мех, золотые простыни, синие занавески, трубка для опиума и восточный головной убор. Таким образом, картина изображает женщину как воплощение пассивности и подчинения. Швабе также отмечает, что на всех картинах того периода (например, «Одалиска с рабом» Энгра или «Туалет Эсфири» Теодора Шассерио) наблюдается тенденция изображать восточных женщин бледнолицыми, т.е. внешне похожими на европейских женщин. Вероятно, таким образом женщина с Востока может демонстрироваться как образец женственности для западного человека - доказательством этому служит то, что рядом с одалиской чаще всего изображают темнокожую и мужеподобную служанку.

Так, Швабе пишет, что хоть Энгр был не единственным художником, искажающим и мифологизирующим фигуру женщины с Востока, именно его работы оказали большее влияние на формирование представлений об одалисках как о похотливых и непристойных женщинах. Интересно, что сам Энгр при этом никогда не был ни на Ближнем, ни на Среднем Востоке. Таким образом, все его картины основаны лишь на его собственных предположениях или сведениях из таких книг, как «Тысяча и одна ночь», «Персидские письма», турецкие тексты Байрона и т.д.

Точно такое же прочтение Востока как слабого, покорного и «женского» по сравнению с сильным и доминирующим Западом мы находим и в «Ориентализме» Саида. Например, исследователь акцентирует внимание на встрече Флобера с египетской куртизанкой и танцовщицей Кучук Ханем. Этот эпизод из жизни французского писателя «удачно символизирует схему распределения силы между Востоком и Западом и дискурс о Востоке, которому Кучук Ханем дала возможность проявиться» Саид Э. Ориентализм. СПб., 2006. С. 14. . Египетская куртизанка никогда не говорит о себе и не выдает своих эмоций. Флобер сам говорил за нее и представлял ее; ведь он - иностранец, довольно обеспеченный мужчина. «Таковы были исторические обстоятельства доминирования, что они позволили ему обладать Кучук Ханем не только физически, но в том числе и вовсе говорить за нее и поведать читателям, в каком смысле она была “типичной восточной” женщиной”» Там же. С. 293. . Именно египетская куртизанка Кучук Ханем стала протопипом ряда женских персонажей в произведениях Флобера, «с ее образованной чувственностью, деликатностью и (согласно Флоберу) бездумной грубостью» Там же. . После своего путешествия Флобер писал Луизе Коле, что восточные женщины похожи на машины - «ей все равно, что тот мужчина, что этот» Там же. С. 294. . По мнению Саида, этот случай вовсе не был единичным - он лишь удачно символизирует схему распределения сил между Востоком и Западом. Исследователь пишет, что эта бессловесность египетской женщины и ее неукротимая сексуальность позволили душе Флобера погрузиться в размышления. Саид сравнивает ее мучительную власть над французским писателем с Делорье и Фредериком Моро в финале «Воспитания чувств». Через впечатления Флобера восточная женщина предстает перед нами поводом и возможностью для мечтаний (хотя бы тем, что, «лежа рядом с ним, она не мешала ему думать») Саид Э. Ориентализм. СПб., 2006. С. 295. . Проявление этой бесконечной женственности египетской куртизанки мы можем найти также в фигурах Саламбо и Саломеи, а Св. Антоний стал объектом плотских искушений. Таким образом, из этого небольшого рассказа Флобера из египетских записок о встрече с Кучук Ханем мы видим, как пространство Востока оказывается прочно связанным с сексуальным желанием.

Тем не менее, в произведениях немецких романтиков мы, очевидно, находим совсем другое представление о восточной женщине - ее превозносили как воплощение настоящей добродетели. В произведениях немецких романтиков разрушаются стереотипы XIX века о «сексуально заряженной» фигуры женщины с Востока, фигуры одалиски. В немецких новеллах с элементами сказок мы не находим униженных и запертых в гареме полигамного угнетателя женщин - здесь они не нуждаются в эмансипации и не ждут освободителя. «Мелюк Мария Бленвиль» и «Изабелла Египетская» Арнима являются прекрасными примерами этой тенденции немецкого романтизма - в обеих этих произведениях именно восточная женщина, независимая по отношению к мужчинам, является главным героем. Подобное отношение проявляется также и в произведениях Гауфа, на котором мы остановимся в следующей главе.

2.1.1 «Мелюк Мария Бленвиль»

В «Мелюк Марии Бленвиль» нам представлена молодая женщина, рожденная в «счастливой Арабии» (“im glьcklichen Arabien”) Здесь и далее текст цитируется по: Arnim Achim von. Melьck Maria Blainville, die Hausprophetin aus Arabien. Erzдhlungen. Stuttgart: Reclam, 1991. S. 150; перевод здесь и далее - наш. , прибывающая на турецком корабле во французский город Тулон незадолго до Французской Революции Термин «Счастливая Аравия» представляет собой перевод латинского выражения “Arabia felix”, ранее использовавшегося географами для описания южных районов Аравийского полуострова, включая современный Йемен. “Felix” означает "счастливый”, “благословенный".. Мелюк - сирота, поэтому по прибытии в город она проходит обряд крещения и получает свои три имени. После обращения в христианство девушка пребывает в монастыре Марселя несколько месяцев, после чего решает стать актрисой. Когда Мелюк читает отрывки из «Федры» со своим «восточным пафосом» она встречает графа Сентри, в которого и влюбляется, несмотря на его отношения с другой девушкой, француженкой Матильдой.

Однако изгнанный со двора граф все же проводит время с Мелюк в Марселе. В доме Мелюк Сентри надевает свой любимый плащ, символ любви Матильды, на большой манекен. Внезапно этот манекен оживает и скрещивает руки на груди так, что забрать плащ назад граф не может. Чтобы избежать неловкой ситуации, граф принимает решение провести в доме восточной девушки одну ночь. Через месяц после начала тайной связи Матильда прибывает в Марсель, чтобы сказать Сентри, что, хотя он больше не терпим при дворе, король дает разрешение на их брак. Граф покидает Мелюк и даже унижает ее во время ее публичного выступления на сцене. В итоге он все же женится на Матильде, оставляя Мелюк в полном отчаянии.

Вскоре граф сильно заболевает. После осмотра его врач и верный друг Френель решает, что виновато колдовство Мелюк, которое пожирает сердце Сентри. Он приходит к восточной девушке и просит ее спасти жизнь графа. Девушка соглашается и приказывает манекену, который за это время превратился в точную копию Сентри, отдать плащ графа, после чего тот вылечивается. Таким образом, жизнь графа в этой ситуации напрямую зависит от Мелюк. После этого арабская женщина начинает счастливо жить вместе с Сентри и Матильдой. Примечательно, что Матильда родила троих детей, по внешности больше похожих на Мелюк. По мнению Швабе, дети могут представлять собой культурный гибрид восточного и западного происхождения, олицетворяющий тайны Востока Schwabe Claudia Mareike Katrin. Romanticism, orientalism, and national identity: German literary fairy tales, 1795-1848. Florida, 2012. P. 173. . Однако эта семейная гармония длится недолго - Мелюк (“wahrhaft morgenlдndische Seele”) «Настоящая восточная душа». S. 186. предсказывает уничтожение аристократии. Тем не менее, Сентри отказывается покидать свою родину, и в итоге замок захватывают, а граф и Мелюк погибают (Мелюк погибает, спасая Матильду, т.к. маскируется под графиню). Матильда бежит со своими детьми и Френелем в Швейцарию, где тот совершает самоубийство. Таким образом, Мелюк жертвует своей исторической миссией (“Prophet einer ganzen abendlдndischen Welt fьr Jahrhunderte zu werden“) «Стать пророком всего западного мира на протяжении веков». Там же. и довольствуется лишь тем, что смогла стать пророком в более интимном мире, в доме своего возлюбленного.