Орнитологические образы в русской и китайской поэзии первой трети ХХ века

Образ кукушки как плакальщицы складывается в фольклоре и классической литературе двух народов - русского и китайского. Эта традиция находит дальнейшее развитие в русской и китайской лирике первой трети ХХ века.

В своем стихотворении «Надежда» Лу Синь обращался к кукованию кукушки, чтобы показать печальную жизнь народа:

ОТФзПИЖсІ»ЦЄµАОТµДЗаґєТСѕ­КЕИҐБЛЈї

µ«ТФОЄЙнНвµДЗаґє№МФЪЈє

РЗЈ¬ФВ№вЈ¬Ѕ©Ч№µДєыµыЈ¬

°µЦРµД»ЁЈ¬ГЁН·УҐµДІ»ПйЦ®СФЈ¬¶ЕѕйµДМдСЄЈ¬

Р¦µДГмГЈЈ¬°®µДПиОиЎЈ

ЛдИ»КЗ±ЇБ№зОзїµДЗаґє°ХЈ¬

И»¶шѕїѕ№КЗЗаґєЎЈ

[ВіСё, 2006: 93]

Разве я не знаю, что моя молодость уже угасла?

Но вне меня молодость существует навсегда:

Звезды, луна, падение бабочки, тайные цветы,

Зловещее ворчание совы, плач кукушек,

Без надежды смеяться, с любовью танцевать.

Хотя это печальная и туманная молодость,

Но все-таки это и молодость.

(Подстрочный перевод мой. - У.Х.)

Разве я не знаю, что юность моя давно умерла?

Но ведь вне меня юность существует конечно:

звезды, лунный свет, бабочки с их мимолетной жизнью, цветы в потемках,

невнятное ворчание совы, жалобные стоны кукушки,

неуловимые улыбки, взлеты любви...

Хотя это пустая и туманная юность,

но все-таки юность.

(пер. В. Петрова)

[Лу Синь, 1954: 240]

Обратим внимание на то, что в строке °µЦРµД»ЁЈ¬ГЁН·УҐµДІ»ПйЦ®СФЈ¬¶ЕѕйµДМдСЄЈ¬переведенной В.В. Петровым как «жалобные стоны кукушки», ближе к подлиннику словосочетание «плач кукушки». В стихотворении китайского автора этот орнитологический образ символизирует печаль об ушедшей молодости.

Развитие этой традиции обращения к символическому образу кукушки в русской поэзии первой трети ХХ века можно увидеть в стихотворении О. Мандельштама «Когда городская выходит на стогны луна…», датированном 1920 годом, в котором образ кукушки напрямую перекликается со «Словом о полку Игореве»:

Когда городская выходит на стогны луна,

И медленно ей озаряется город дремучий,

И ночь нарастает, унынья и меди полна,

И грубому времени воск уступает певучий,

И плачет кукушка на каменной башне своей,

И бледная жница, сходящая в мир бездыханный,

Тихонько шевелит огромные спицы теней

И жёлтой соломой бросает на пол деревянный...

[Мандельштам 1990: 134]

Образ кукушки как воплощения печали возникает в творчестве Н. Клюева, художника, который относится к новокрестьянской поэзии. Об орнитологических образах в его творчестве писали многие исследователи [см: Мануковская 2007; Пашко 2002; Лисицкая 2006 и др. ]. Т.В. Мануковская отмечает: «…”кукушка” у Н. Клюева выступает как в значении оберега, так и в значении символа души, грусти, печали» [Мануковская 2007: 28]. Это значение можно проиллюстрировать строками из стихотворения Н. Клюева «Я надену черную рубаху» (1908 год):

Белая березонька

Клонится к дождю...

Не кукуй, загозынька,

Про судьбу мою!.. [Клюев 1977: 55]

Кукование кукушки в нем символизирует печальную судьбу девушки. Стихотворение представляет собой фольклорную стилизацию, катрен построен на приеме психологического параллелизма, и орнитоним «кукушка» Н. Клюев наделяет традиционным для народной поэзии значением.

Другой художник, который также входил в группу новокрестьянских поэтов, - С. Есенин. Его стихотворение 1911 года «Хороша была Танюша, краше не было в селе…» завершается строфой:

Не кукушки загрустили - плачет Танина родня,

На виске у Тани рана от лихого кистеня.

Алым венчиком кровинки запеклися на челе, -

Хороша была Танюша, краше не было в селе. [Есенин 1995: 17]

Стихотворение написано в фольклорном ключе и в соответствии с устно-поэтической традицией в нем используется прием отрицательного сравнения плачущей родни с кукушкой. Особо следует отметить, что в стихотворении акцентируется символическая деталь, которая связывается с орнитонимом «кукушка» у разных народов: капельки крови.

В другом стихотворении - «Сторона ль моя, сторонка…» (1914) С. Есенин рисует безрадостную картину русской деревни в год начала Первой мировой войны, и образным воплощением печали и безысходности становится образ кукушки:

Чахнет старая церквушка,

В облака закинув крест.

И забольная кукушка

Не летит с печальных мест.

[Есенин 1995: 24]

Эпитет «забольная» - определение, которое связывается с представлением о печальном месте, а образ кукушки связан с темой страдания от того, что поэт видит вокруг себя.

Образ печальной кукушки-плакальщицы в русской поэзии начала ХХ века воспринимается отчасти как штамп и становится предметом поэтической рефлексии, он может употребляется в иронически-пародийном ключе. Пример этому - строки стихотворения А. Белого «Отставной военный»:

В кленовой

аллее носились унылые стоны

кукушки. [Белый 2005: 55]

Итак, образ кукушки-плакальщицы - один из ключевых как в русской, так и в китайской поэзии на разных этапах развития. Семантика орнитонима формируется в мифопоэтической традиции и получает дальнейшее развитие в творчестве поэтов первой трети ХХ века. Еще одно значение образа кукушки также оказывается схожим в словесности двух народов. Оно связано с календарным циклом и биологическими свойствами кукушки. Эта нередкая в природе птица скрытна, она почти не видима, и только весной в лесу слышен голос кукушки. Это наложило на образ кукушки печать таинственности и связало его в русской и китайской словесности с темой прихода весны. В китайской культуре образ кукушки является символом весны. По ее голосу крестьянин гадает о будущем урожае. С прилетом кукушки соотносилось начало сельскохозяйственных работ. Образ кукушки, связанный с темой прихода весны, характерен для китайской поэзии первой трети ХХ века - например, в лирике Ай Цина, который внес значительный вклад в развитие китайской поэзии ХХ века. В стихотворении «Песня ветра» он пишет:

ЙЅбЫµД»эС©ИЬ»ЇБЛ

????????

????????????

???????????

?????????

???????????????

?????????????????

????????

?????

?????

???????

[??,2010:73]

Снег на вершинах тает,

Лед на реке тончает,

Из-под черной земли вырастают зеленые побеги,

Птицы в ветвях поют.

Хмурь постепенно сбегала с лица,

Улыбчивые глаза глядят на солнечное поле.

Кукушки на скалах кукуют,

Они радостно торопят крестьян

Пахать поле,

Орошать поля водами реки,

И засевать поля семенами.

(Подстрочный перевод мой. - У.Х.)

Снег на вершинах темнеет, тончает,

Лед на реке набухает и тает;

Черную землю украсили травы,

Птицы в ветвях распевают на славу.

Преображаются хмурые лица,

Радостью взгляд землепашца лучится;

Шумные пренья кукушек на скалах...

Многоречивые все-таки птицы!

Залиты солнцем просторные пашни,

Занят крестьянин работой всегдашней.

(перевод Г. Ярославцева)

[Ай Цин, 1989: 130]

В славянской фольклорной традиции кукушка также связана с весенней обрядностью, а в литературных произведениях - с темой прихода весны. Основы этой образности восходят к фольклору, к народным обрядам. В славянской традиции отмечается множество ритуалов, связанных с образом кукушки. Это прежде всего обряд крещения и похорон кукушки - девичий и женский обряд весенне-летнего цикла: «в обряде с “кукушкой” участвуют девушки и женщины, устраиваются ритуальные похороны и совместная трапеза участниц обряда» [Гура 1997: 548]. Обряд детально рассматривается в ряде работ фольклористов, в частности, в статье Т.А. Бернштам «Обряд “крещение и похороны кукушки”» [Бернштам 1981], в статье Е.А. Журавлевой «Похороны кукушки» [Журавлева 1994], в трудах А.В. Никитиной [Никитина 1999; 2002]. В русской традиции образ кукушки связан с весенним праздником Благовещения: «В обрядах на Благовещение органично совместились христианские и языческие представления об особенности этого дня: это не только "Благая весть" для избранной Девы, но и благая весть для Природы - ознаменование периода пробуждения сил, дающих жизнь и обновление. И кукушка становится символом грядущих перемен и знаком их начала» [Никитина 1999: 7].

В творчестве русских поэтов XIX века образ кукушки, знаменующей своим кукованием приход весны, отражен, например, в творчестве А. Фета, в его стихотворении «Кукушка», датированном 1886 годом. Уже в первых строчках стихотворения возникает тема весны («Пышные гнутся макушки, / Млея в весеннем соку»). В стихотворении использован художественный прием - эпифора: каждый катрен завершается воспроизведением звука, который издает кукушка. Поэт выражает сложные чувства радости и печали, слитые воедино.

Традиционное значение образа преломляется и в русской поэзии рубежа XIX-ХХ вв. В стихотворении К. Бальмонта «Зарождающаяся жизнь. Сонет» из поэтического сборника «Под северным небом» (1894 г.) образ кукушки становится символом прихода весны:

Еще последний снег в долине мглистой

На светлый лик весны бросает тень,

Но уж цветет душистая сирень,

И барвинок, и ландыш серебристый.

<……………………………………….>

Кукушки нежный плач в глуши лесной

Звучит мольбой тоскующей и странной.

Как весело, как горестно весной,--

Как мир хорош в своей красе нежданной,

Контрастов мир, с улыбкой неземной,

Загадочный под дымкою туманной.

[Бальмонт 1969: 155]

Знаменательно, что в литературном тексте, в отличие от фольклора, орнитологический образ наделяется многогранной и противоречивой семантикой, передает сложные оттенки смысла, оксюморонное эмоциональное состояние горести/веселья весны. Само кукование кукушки названо в соответствии с фольклорной и литературной традицией плачем, но слово «плач» наделено необычным эпитетом - «нежный».

Еще одно значение образа кукушки связано в славянской традиции с представлением о ней как о вещей птице. Эта особенность художественной семантики орнитонима детально рассматривается в исследовании А.В. Никитиной: «По общеславянским мифологическим представлениям у кукушки - вестницы и вещуньи имеется, по меньшей мере, две яркие специфические черты: негативный характер большинства ее сообщений и их ориентация на женщин» [Никитина 2002: 12]. Эти особенности находят новую актуализацию в русской поэзии первой трети ХХ века. Исследователь Л.Ф. Замалиева пишет: «В целом ряде стихотворений актуализируется мифопоэтический потенциал образа: способность птицы к предсказательству» [Замалиева 2014: 131]. В стихотворении А. Ахматовой 1919 года «Я спросила у кукушки…» орнитологический образ вписан в традиционный русский пейзаж:

Я спросила у кукушки,

Сколько лет я проживу...

Сосен дрогнули верхушки,

Желтый луч упал в траву. [Ахматова 1998: 332]

Образ кукушки как вещей птицы придает стихотворению смысл, выходящий за пределы пейзажной лирики: героиня гадает о сроках отпущенной ей жизни. Это напрямую восходит к народной традиции: «К оппозиции жизнь/смерть следует отнести, прежде всего, одно из самых распространенных до сих пор и далеко выходящих за рамки славянской традиции верование в то, что кукушка “кукует” (предсказывает) годы жизни» [Никитина 2002: 12]. В работе исследователя Ю.В. Шевчук говорится об этом стихотворении: «…поэт пишет о времени от лица лирического “я”. Для человека, жизнь которого совпала с эпохой катастроф и великих потрясений, настоящий момент не обещает личного счастья и продолжительной жизни. Молчание кукушки в ответ на вопрос героини, по народному поверью, означает близкую смерть женщины» [Шевчук 2014: 517-518].

Таким образом, можно отметить, что два наиболее устойчивых и частотных значений орнитонима «кукушка» в русской и китайской поэзии близки по своему смыслу, что обусловлено типологическим схождением, основанным на восприятии птицы, в первую очередь - издаваемых ею звуков, а также на знании о ее зоологических свойствах, связанных с годовым биологическим циклом. Наряду со сходством можно отметить и отличие: в китайской поэзии не распространен образ кукушки как вещей птицы, этот образ не содержит гендерной привязки, что в русском фольклоре и поэзии очевидно. Негативный смысл образа кукушки в целом не характерен ни для русской, ни для китайской поэзии первой трети ХХ века.

2.3 Коннотации образа ворона в лирике России и Китая 1900-1930-х годов

Предметом сравнительного анализа в данном параграфе является один из наиболее частотных и значимых как в русской, так и в китайской поэзии орнитологических образов - образ ворона. Анализ очень обширного семантического спектра этого орнитонима затруднен тем, что в русском языке существует своего рода лингвистический казус: названия разных птиц - «ворон» (Corvus corax) и «ворона» (Corvus cornix) обычно интерпретируются как названия самца и самки одной птицы.

Ворон и ворона относятся к одному семейству - врановых, однако различаются по своим биологическим свойствам и имеют различную символику в литературе и искусстве. В ряде случаев такая дифференциация оказывается стертой, так как в стихотворном тексте могут встречаться такие формы, как «воронье», «вороний грай», «воронье карканье» и др.

Птицы отряда врановых - одни из наиболее древних, связанных с человеком. И.Г.Лебедев и В.М.Константинов в статье «Ворон и человек - долгий путь рядом» пишут, что «человек сосуществует с врановыми и другими синантропными видами животных на протяжении значительного периода своей истории, и все это время взаимоотношения птиц и людей постоянно изменялись» [Лебедев, Константинов 2002: 51]. Авторы статьи приводят множество примеров древнего почитания культа воронов, отмечая, что «элементы культа ворона-тотема до настоящего времени сохранились в культуре народов, в малой степени затронутых влиянием монотеистических религий» [Лебедев, Константинов 2002: 55].

Ворон, по определению В.И. Даля, «самая большая в Европе птица вороньего рода, весь черный, с отливом» [Даль 1981 Т.I: 244]. В художественной семантике слова «ворон» определение «черный» является особо значимым, в отдельных фольклорных текстах «черный ворон» - устойчивое словосочетание. Знаменательно, что и в китайском языке признак цвета является доминирующим при формировании соответствующего иероглифа. Птица ворон в древнекитайском языке не имела собственного номинанта. Она наряду с другими птицами отряда вороновых (ворон, ворона, галка, грач и др.) обозначалась знаком “??”. Позднее ворон, как и другие птицы отряда вороновых Ї ворона, галка, грач и др. - обретает собственное наименование: ““n?”. Опираясь на оба знака, представляющих эту птицу в китайском языке, знак “??” имеет внутреннюю форму Ї черный цвет и резкий крик, знак ““n?” Ї большой размер и резкий крик. Но с древних пор по настоящее время знак “??” сохраняется в китайской культуре. Обращаясь к образу ворона, китайские поэты всегда используют знак “??”.

В глубокой древности ворон являлся в Китае солярным символом. Самое раннее упоминание о солнечном вороне содержится в «Шань хай цзин»: “?????????????,????,????,????”[???,2012:396] («Здесь находится Вэнь-юань-гу (Долина Тёплых источников). В Вэнь-юань-гу растёт Фусан (гигантская шелковица). Здесь как только одно солнце заходит, другое солнце всходит. Каждое несёт на себе воронов») (перевод мой. - У.Х.).

С тех пор в Китае ворон ассоциировался с солнцем.

М.Е. Кравцова пишет: «Солярная эмблема с вороном впервые отчетливо проявляется в художественном творчестве ханьской эпохи и вновь, подобно лунарной эмблеме, в нескольких иконографических вариантах: летящая птица, показанная со спины (и не ясно, какой именно породы), профильное изображение ворона, но с двумя лапами, фантастическая птица с головой человека» [Кравцова 2004: 404].

В китайской мифологии существует трёхлапая ворона, которая носит имя «саньцзуу» (кит. трад. ???, упр. ???, пиньинь: sвnzъwы) и присутствует во многих мифах. Трёхлапая ворона упоминается в трактате «Хуайнаньцзы»: “?????,??????” [??? 2012:409] («В центре солнца живет трехлапый ворон, в центре луны живет жаба») (перевод мой. - У.Х.).

В китайской культуре «солнце» символизирует ян (все светлое, сухое и высокое), «луна» символизирует ин (темное и земное), поэтому «трехлапый ворон», живущий на солнце, - олицетворение ян. Три его ноги символизируют фазы движения: восход, зенит, закат; могут означать и Великую Триаду (три величайших силы космоса): Небо, Землю и Человека.

В китайской мифологии трехлапые вороны являются посланцами богини фей Си Ванму и доставляют ей пищу. В оде «Фу о великом человеке», которую создал Сыма сянжу во время династии Хань, упоминается об этом мифе:

«????????????,??????,?????????»[???? 2011:94].

«Только до сегодняшнего дня я своими глазами увидел Си Ванму с седой головой. Она живет в пещере, и имеет в распоряжении трехлапых воронов, которые приносят ей еду» (перевод мой. - У.Х.).

В китайской культуре существует “красный (или золотистый) ворон”. Красный ворон символизировал правителей (ванов) династии Чжоу (до 256 г. до н.э.), которые сравнивали себя с Солнцем.

В «Исторических записках» Сыма Цян писал:

«????,??,???????,?????????,???????,????,???,???,???????,??????????????????:`?????'???:`?????,????'????» [??? 2008:613].

«Когда У-ван переправлялся через реку Хуанхэ, на средине потока в его лодку прыгнула белая рыба; У-ван нагнулся и взял рыбу, чтобы принести ее в жертву. Когда переправились, вдруг появился огонь, который, поднявшись, вновь опустился вниз. Достигнув дома, где остановился Ван, огонь превратился в ворона красного цвета, который громко закаркал . В это время владетельные князья, не сговариваясь, собрались в числе восьмисот у Мэнцзиня. Они единодушно сказали: “Чжоу-синя (правитель иньцев) можно покарать!” У-ван сказал: “Вы не знаете воли Неба, еще нельзя”, после чего повернул войска и вернулся обратно » (перевод Рудольфа Вяткина). [Сыма Цян].

Здесь белый цвет считался символическим цветом государства Инь. Рыба, покрытая чешуей, издавна символизировала армию, одетую в латы. Притча о белой рыбе, неожиданно упавшей к ногам У-вана, по толкованию чжоуских оракулов, должна была предвещать поражение иньской армии. Красный цвет считался символическим цветом Чжоу, а огонь - стихией, покровительствующей дому Чжоу. Поэтому здесь красный ворон является вестником правителей.

В европейской мифологии можно отметить отголосок схожей семантики, связанной с превращением Аполлона в ворона, что описано в пятой книге «Метаморфоз» Овидия («Вороном сделался Феб», перевод С. Шервинского). Е.М. Мелетинский пишет: «В античной мифологии Ворон (или ворона) сопровождает богов и героев, связанных с небом и солнцем, с культом земледелия, с войной и подземным царством» [Мелетинский 1980: 246].

В китайской поэзии негативный смысл у образа ворона впервые появился в стихотворении «Переправляясь через реку», которое создал Цюй Юань:

????,?????

????,?????

????,?????

????,??????

????,?????

????,??????!

[?? 2009:85]

Птицы луань и феникс

давно уже улетели,

Ласточки и вороны

вьют во дворцах гнезда,

Лотоса лист опавший

сохнет у края дороги.

Давно уже называют

зловоние ароматом,

Свет называют тьмою,

день называют ночью.

Верю в себя - и все же

мечется скорбный дух мой.

(Перевод А.И. Гитовича)

[Цюй Юань, 2000: 56]

Цюй Юань -- первый в истории Китая известный лирический поэт эпохи Воюющих Царств. Его образ стал одним из символов патриотизма в китайской культуре. Цюй Юань служил министром при дворе в царствование Чу. Данное стихотворение было написано тогда, когда Цюй Юань был оклеветан соперником-министром, имевшим сильное влияние на правителя Чу, и был выслан из столицы. В этом стихотворении птицы «луань» и «феникс» используются автором для обозначения мудрых людей, а «ласточки» и «вороны» Ї аллегория лицемерных, порочных людей.

Негативная символика обусловливается некоторыми универсальными свойствами ворона, в частности, резким криком и черным цветом, как уже было отмечено выше. Ворон питается падалью, кружит над пустынными полями, над полями сражений, поэтому в китайской классической поэзии образ ворона часто входит в поэтический комплекс «пустынное поле», «поле сражения», «сумрак», «уединённый монастырь», «сухие плети» и т.д. «Ворон» и его поэтический комплекс создают пустынную, печальную картину. Приведем пример - стихотворение «На пути в столицу застигнут снегом»:

?????,??????

?????,??????

?????,??????

?????,??????

[??? 2013:19]

Дорога вдаль протянулась к столице,

В зимнем сумраке небо бескрайнее мрачно.

В конце зимы погода постоянно пасмурная,

Нападавшим снегом закрыты горы и реки.

Усталые гуси заблудились в отмели,

Голодные вороны кричат на пустынном поле.

Я одинок, опечален стоял на снеговом поле,

Но нигде не увидел дыма людских селений.

(Подстрочный перевод мой. -- У.Х.)

Здесь вдаль протянулась

дорога к Циньской столице.

Бескрайнее мрачно

здесь к вечеру года небо.

И в сумраке зимнем

конец луны и начало.

Нападавшим снегом

закрыты горы и реки.

Усталые гуси

пропавшую ищут отмель.

Без пищи вороны

кричат на пустынном поле.

И гость опечален -

напрасно он ждал приюта:

Нигде не увидел

он дыма людских селений!

(Перевод Л.Эйдлина)

[Китайская классическая поэзия 1984: 51]

Данное стихотворение создал Мэн Хаожань -- выдающийся поэт эпохи династии Тан. Это стихотворение было написано тогда, когда он отправился в столицу, чтобы сдать экзамен для поступления на государственную службу. На пути в столицу он чувствовал одиночество. Здесь образ ворона символизирует печаль.

В русской мифопоэтике и в фольклоре образ ворона наделен по преимуществу негативной символика, что также обусловливается биологическими свойствами птицы: ее обликом и издаваемыми ею звуками. А.В. Гура отмечает: «Хищность, кровожадность и разбой - характерные мотивы в представлениях о вороне и вороне» [Гура 1997: 534].

В европейской, и, в частности, славянской традиции наиболее полно представлен образ ворона в следующем его значении: «…птица, связанная со смертью, утратой и войной. <…> Вороны-стервятники были эмблемой войны, смерти, заброшенности, зла и несчастья» [Трессидер]. Связь ворона со смертью и миром мертвых в большой мере определила его семантику в фольклоре, мифопоэтике, в классической русской поэзии и в русской лирике первой трети ХХ века. А.В. Гура пишет: «В севернорусских похоронных причитаниях смерть залетает в окно черным вороном <…> Ворон предчувствует и предсказывает скорую смерть» [Гура 1997: 536].

Танатологический смысл образа ворона раскрывается в произведениях, написанных в русле романтической литературной традиции. В русской классической поэзии это ярко отражено, например, в стихотворении А. Пушкина «Ворон к ворону летит…», которое имеет в издании «Стихотворений» 1829 г. название «Шотландская песня». В основу произведения положен французский перевод стихотворения из сборника шотландских баллад В. Скотта. Образ ворона в стихотворении имеет традиционную символику, связанную со смертью.

Принадлежность образа ворона к мортальному коду усиливается в связи с трагическими событиями истории, прежде всего, войнами. Яркий пример этого - стихотворение Ф. Тютчева «Вот от моря и до моря…», которое связано с событиями Крымской войны: «Стихотворение написано в Рославле (Смоленская губ.) по дороге из Москвы в Овстуг и связано с тревожным ожиданием решительной вести о сдаче Севастополя (которая последует лишь 27 августа)» [Лейбов 2004: 347]. Образ ворона, который ликует в предчувствии страшной добычи, является в стихотворении ключевым:

<…………………………..>

Птицы вещие садятся

Вдоль по нити вестовой.

Вот с поляны ворон черный

Прилетел и сел на ней,

Сел и каркнул, и крылами

Замахал он веселей.

И кричит он, и ликует,

И кружится все над ней:

Уж не кровь ли ворон чует

Севастопольских вестей? [Тютчев 1978: 191]

Исследователь Р.Г. Лейбов пишет: «Ликующий ворон противопоставлен путнику как вещее существо; путник характеризуется глаголом “видит” (это поверхностное зрение, не дающее проникновения в суть вещей), ворон - глаголом “чует” (зловещее чутье, соответствующее фольклорной функции ворона)» [Лейбов 2004: 349]. Образ ворона в стихотворении поэта имеет традиционный смысл, который исторически сложился в русской литературе и фольклоре.

Таким образом, можно сказать, что и в русской, и в китайской поэзии к началу ХХ века складывается определенная традиция обращения к образу ворона, восходящая к мифопоэтическим и фольклорным источникам и к классической литературе двух народов.

Значения образа ворона в поэзии России и Китая оказываются сближенными. Образ ворона связан с темой смерти и ее предсказания, с темой пустынной местности.

В русской литературе начала ХХ века обращение к образу ворона обретает новую актуальность. Это обусловлено повышенным интересом поэтов к экзистенциальным темам, к теме смерти. Одна из сквозных особенностей русской лирики этого периода - нарастание мотивов предвидения и предчувствия страшных катаклизмов, а позднее, в период революции и начала гражданской войны - мотивов осуществившегося предвидения трагических событий. Одним из художественных средств для выражения этих мотивов становится образ ворона. Он характерен для поэзии символизма, что можно рассмотреть на примере стихотворений А. Белого, А. Блока, З. Гиппиус и других поэтов.

В стихотворении А. Белого «Возмездие», датированном 1901 годом, посвященном Эллису и входящем в сборник стихов «Золото в лазури», образ ворона воплощен в традиционно романтическом ключе:

Ах, я знаю - средь образов горных

пропадет сиротливой мечтой,

лишь умру, - стая воронов черных,

что кружилась всю жизнь надо мной. [Белый 1988: 140]

Черные вороны воплощают в нем смерть и содержат семантику зловещего предсказания, которое сопровождает весь жизненный путь поэта. В стихотворении А. Белого «Убийство», датированном 1908 годом и входящем в сборник стихов «Пепел», образ ворона поименован наряду с другими птицами отряда врановых - галками и воронами. Стихотворение написано в фольклорном ключе:

Осыпаясь прахом, склоны

Тихо шелестят;

Галки, вороны, вороны

Стаей налетят.

Неподвижные, как стекла,

Очи расклюют.

Там - вдали, над нивой блеклой,

Там - вдали: поют. [Белый 1988: 200]

Образ ворона в русской поэзии, как и в китайской, можно рассматривать как одну из составляющих печального, по определению М.Н. Эпштейна - унылого пейзажа, в то время как атрибутом близкого к нему, но не романтически-зловещего, а уныло-будничного пейзажа становятся «галки и вороны - обыденные серые дневные птицы» [Эпштейн 1990: 155]. В стихотворении А. Блока «Утихает светлый ветер…» (21 августа 1905) образ ворона не случайно сочетается с образом сосны. Подобно тому, как «ель является локализатором некоторых птиц» [Швед 2010: 367], сосна оказывается локализотором ворона: «Сосны и ели представляют часть угрюмого, сурового пейзажа, вокруг них царят глушь, сумрак, тишина» [Эпштейн 1909: 55]. Сосна и другие хвойные деревья, как и ворон, связаны в русской поэзии с темой смерти.

Утихает светлый ветер,

Наступает серый вечер,

Ворон канул на сосну,

Тронул сонную струну. [Блок 1997. Т.II: 65]

Еще более отчетливо эта связь прослеживается в стихотворении А. Блока «Какая дивная картина…» (март 1909):

<………………………………….>

И в этом гуле вод холодных,

В постылом крике воронья,

Под рыбьим взором дев бесплодных

Тихонько тлеет жизнь моя! [Блок 1997. Т.III: 48 ]

Рассмотрение сравнительного значения образа сосны в русской и китайской поэзии содержится в диссертационном исследовании Ши Хан [см.: Ши Хан 2012]. Знаменательно, что образ сосны по своей семантике различается в русской и китайской поэзии, в то время как образ ворона в творчестве поэтов двух стран в гораздо большей мере сходствуют. В стихотворениях Блока можно выделить еще ряд примеров связи образа ворона с танатологической символикой: «…Вдруг помашет страстной болью, / Черным крыльем воронье!», «Мертвый окрик воронья» («Всё б тебе желать веселья», 7 декабря 1908), «Лишь слышно - ворон глухо / Зовет товарищей своих» («Осенний день», 1 января 1909). Особенно знаменателен образ, который возникает в завершающей строфе стихотворения А. Блока «Рожденные в года глухие…»:

И пусть над нашим смертным ложем

Взовьется с криком воронье, -

Те, кто достойней, боже, боже,

Да узрят царствие твое! [Блок 1997. Т.Ш: 187]

Оно посвящено З. Гиппиус и датировано 8 сентября 1914 года, когда Россия участвовала в Первой мировой войне. Стихотворение Блока перекликается с ранее написанным стихотворением З. Гиппиус «Все мое» (датировано октябрем 1913 г.). В его финальной строфе содержится традиционное сочетание флористического и орнитологического образов:

Над разлапистой сосною

Раскричалось воронье. [Гиппиус 2002: 155]

Стихотворение было впервые напечатано под названием «На севере». Произведение З.Гиппиус обладает чертами унылого пейзажа: в нем сочетается время суток («день вечерен») и время года - осень, создается атмосфера тревожного предчувствия («Грезят сизые елани /
Об осеннем, о ночном»), которое усиливает сочетание ворона и сосны в финальной строфе текста.

Образ ворона в русской поэзии первой трети ХХ века, устойчиво связанный с мотивом утраты, печальной разлуки, можно отметить и в творчестве поэтов-постсимволистов. Пример тому - стихотворение М. Цветаевой «Хочу у зеркала, где муть…» (3 мая 1915), которое входит в цикл стихов «Подруга». Стихотворение относится к типу адресованной лирики М. Цветаевой. Т.С. Круглова отмечает: «Диалогическая интенция и ярко выраженная эмоциональность является основным формообразующим фактором, организующим структуру и словесную ткань адресованных стихотворений Цветаевой - посланий и посвящений (с эксплицитной и имплицитной адресацией)» [Круглова 365]. В этом стихотворении главной эмоцией является чувство печали, которое связано с расставанием, и не просто разлукой, а ее предчувствием. Вечер - время, традиционно отмеченное грустью и чувством горечи. В стихотворении Цветаевой пространственный образ наполнен эмоциональным смыслом: «Поля / В вечерней жалобе…». В завершающем стихотворение катрене вороны, кружащиеся над вечерними полями, довершают символическую картину печального расставания:

Вечерние поля в росе,

Над ними - вороны...

- Благословляю Вас на все

Четыре стороны! [Цветаева 1994: 227]

Устойчивая связь образа ворона с танатологической символикой может усиливаться в период исторических катаклизмов, когда смерть становится общим состоянием мира. Исследователи отмечают: «Известно, что оригинально проявляются поведенческие черты врановых при различных по масштабам военных столкновениях. Малые и значительные численностью “кровавые жертвы” издревле привлекали птиц» [Лебедев, Константинов 2002: 68]. Яркий пример - стихотворение А. Ахматовой «Чем хуже этот век предшествующих? Разве…»:

Чем хуже этот век предшествующих? Разве

Тем, что в чаду печали и тревог

Он к самой черной прикоснулся язве,

Но исцелить ее не мог.

Еще на западе земное солнце светит

И кровли городов в его лучах блестят,

А здесь уж белая дома крестами метит

И кличет воронов, и вороны летят. [Ахматова 1998: 330]

Оно написано зимой 1919 года, в очень трудное и трагическое для России и для самой Ахматовой время, и образ смерти («белая») воплощен в образах воронов. В монографии Н.Е. Тропкиной «Образный строй русской поэзии 1917-1921 гг.» отмечено, что «…мир вокруг превращен в пространство смерти, находится во власти смерти» [Тропкина 1998: 29]. В стихотворении Ахматова обращается к известному историческому факту, которое известно под названием Варфоломеевская ночь или Кровавая парижская свадьба, 24 августа 1572. Дома гугенотов были помечены белыми крестами. В стихотворении образ смерти персонифицируется, как и в другом ахматовском произведении этих лет - «И целый день, своих пугаясь стонов…» с его финальной строкой «Смерть выслала дозорных по дворам». Образы воронов становятся в этом стихотворении частью танатологического кода. В другом стихотворении А. Ахматовой этого же периода персонификация смерти имплицитно отсылает нас к орнитониму «ворон»: «Черной смерти мелькало крыло» («Все расхищено, предано, продано…», 1921 г.).

В стихотворении Н. Клюева «Есть в Ленине керженский дух…» из цикла «Ленин», датированном 1918 годом, танатологический смысл образа ворона сопрягается с его хтонической природой:

Их ворон-судьба стережет

В глухих преисподних могилах... [Клюев ]

Одно из наиболее известных обращений к образу ворона содержится в стихотворении Н. Гумилева «Заблудившийся трамвай». Этому произведению посвящена весьма обширная литература [см.: Блюмбаум 1991; Зобнин 1993; Ичин 1992; Зябликова 2003 и др.]. Исследователи рассматривают различные грани образа ворона в поэзии Гумилева. К. Ичин связывает это с романтической традицией, с творчеством Э.По: «По интересен Гумилеву своими балладами “Линор” и “Ворон” (в котором откликается мотив умершей Леноры -- Линор); из “Линор” в его стихотворение перешли мотивы умершей “невесты”, “скорби” героя о ней и “панихиды” - “песни” из “Ворона” же -- мотивы зловещей птицы (ср. “вороний грай” в “Заблудившемся трамвае”)» [Ичин 1992: 194].

Устойчивую связь образа ворона с мортальным кодом можно подтвердить и множеством других примеров из произведений русских и китайских поэтов. В этом своем значении семантика рассматриваемого орнитонима в русской и китайской поэзии близка.

Еще один смысл образа ворона можно увидеть в русской и китайской поэзии как параллель: ворон относится к разряду хтонических животных, в поисках пищи он копается в земле, он связан с нею; но, как всякая птица, Ворон связан и с небом. Поэтому данный орнитологический образ рассматривается и китайцами, и европейцами как посредник между тремя мирами -- небом, землёй, загробным (подземным или заморским) царством. Эта семантика образа ворона отмечена в работе Е.М. Мелетинского, который напрямую связывает ее с биологическими особенностями птицы: «Падаль -- уже не животная, но и не растительная пища, поэтому Ворон олицетворяет некий компромисс между хищными и травоядными, противопоставление которых друг другу оказывается в конечном итоге смягчением фундаментальной антиномии жизни и смерти. Поэтому Ворон воспринимается как медиатор между жизнью и смертью» [Мелетинский 1978: 245].

Об этой особенности в европейской традиции пишет Я. Курсите: «вуроны и воруны являются медиаторами между профанным и сакральным, помогая человеку проникнуть в “иной” мир и овладеть сакральными знаниями: ведьма, колдун нередко появляются или сами в образе вороны/ворона, или ворон/ворона фигурируют в качестве спутников колдуна» [Курсите 2007: 23].

В русской поэзии семантика ворона как посредника между мирами может быть воплощена в пространственном континууме образа. Так, в поэме А. Блока «Возмездие» в оппозиции низшего, связанного с погребением мира кладбища и высокого, горнего пространства колокольни образ ворона занимает положение медиатора:

…На кладбище был мир.

И впрямь пахнуло чем-то вольным:

Кончалась скука похорон,

Здесь радостный галдеж ворон

Сливался с гулом колокольным... [Блок 1999. Т.V: 60]

Еще одна устойчивая особенность, которой наделен образ ворона как в русской, так и в китайской литературе - его способность предсказывать будущее: ворон - вещая птица.

В древнем Китае ворон выступал в качестве основного объекта гадания, это связано с символикой вещего ворона. В «Цзо-чжуань» (памятник исторической прозы Древнего Китая) приводится сюжет:

«????,????,??????:?????,????» [?? 2013:152]..

(«Правитель княжества Цзинь Пин-гун начал войну с княжеством Чи, циские войска ночью эвакуировались. Один музыкант сказал Пин-гуну: “вороны весело кричат над циским лагерем, значит они отступили”» (перевод мой. - У.Х.)

Здесь воронам было весело, потому что они получили пустой лагерь.

В славянской традиции птицы семейства врановых относятся к нечистым, дьявольским, проклятым и зловещим. Ворон наделялся определенной магической силой, в том числе и способностью проклинать, карканье ворона чаще всего извещало о плохом.

Крик ворона мог означать проклятие, ворон как птица, имеющая отношение к потустороннему миру, мог вещать - ср. в стихотворении Ф. Сологуба: «Так надо, так надо,-- Мне вещий ваш ворон твердит» [Сологуб 1979: , 265] (курсив мой. - У. Х).

В поэзии символизма актуализируются образы пророческого крика черной (ночной) птицы. Например, в цитированном выше стихотворении А. Блока 1909 года «Какая дивная картина…».

А.Хансен-Лёве отмечает, что в символизме ворон и ворона «часто выступают в качестве маскулинных олицетворений мудрости и вести о смерти» [Хнсен-Леве 2003: 532]. Эта семантика образа ворона как вещей птицы получила дальнейшее развитие в постсимволизме. Пример тому - стихотворение А. Ахматовой, где ворон становится воплощением вестника смерти:

О, горе мне! Эти могилы

Предсказаны словом моим.

Как вороны кружатся, чуя

Горячую свежую кровь,

Так дикие песни, ликуя,

Моя насылала любовь. [Ахматова 1998: 369]

В китайской поэзии начала XX века образ ворона наполняется новым смыслом. Ху Ши в своем стихотворении «Ворон» писал:

?????,???????????

?????,?????;

?????????????!

????,?????

????????,????????

???????,?????????;

??????????,?????!

[?? 2009:49]

Я рано просыпаюсь,

На крыше дома стою, каркаю.

Никто не рад меня слышать,

Все называют меня дурной приметой.

Но я не могу им льстить

С щебетом и мягкими песнями!

На улице холодно, ветрено,

Мне цепляться не за что.

Весь день летаю,

Холодно, голодно.

Но я не могу нести ножны, летать вокруг людей.

Никто не может меня привязать к бамбуковой палке,

Просто для раздачи зерна!

(Перевод мой У.Х.)

Данное стихотворение было написано в 1917 году. В это время в Китае началось "Движение за новую культуру". Под лозунгом "Наука и демократия! " это движение объединило наиболее передовую, молодую и образованную часть китайской интеллигенции. Ху Ши является одним из зачинателей и идейных вдохновителей этого движения. «"Движение за новую культуру" видело своего основного идейного врага в конфуцианстве, рассматривая его как главный идейный оплот монархистов и реакционеров. Направляя свою ожесточенную критику против традиционных идеологических догматов, "Движение за новую культуру" вместе с тем целилось в старые политические институты, в сторонников реставрации старых порядков» [Кравцова 1999: 171].

В этом стихотворении поэт в лице «ворона» раскрыл внутренний мир китайской интеллигенции того времени. Здесь «вороны» Ї зачинатели революции, у которых твёрдая воля. В русской поэзии аналогом этого значения является воплощение в образе ворона идеи свободы, например, в стихотворении М. Лермонтова «Желание»:

Зачем я не птица, не ворон степной,

Пролетевший сейчас надо мной?

Зачем не могу в небесах я парить

И одну лишь свободу любить? [Лермонтов 2000: 88]

Семантика образа ворона в русской и китайской поэзии имеет очевидное сходство. В данном параграфе мы рассмотрели лишь отдельные грани таких параллелей - их число можно расширить, рассмотрев, например, родственные отношения в семействе воронов, интерпретируемые в поэзии России и Китая. Сходство значений образа ворона обусловлено в первую очередь не генетически - едва ли можно говорить о прямом влиянии литературы неродственных народов в ходе формирования смыслового поля орнитонима, но типологически. В.А. Бурнаков в статье «Образ врановых птиц в мировоззрении хакасов», пишет: «При символизации образа ворона ярко проявилась многовековая наблюдательность людей» [Бурнаков 2010: 355]. Биологические особенности единого предмета наблюдения - в данном случае птицы семейства врановых - стало основанием для формирования схожей семантики образа в русской и китайской литературе.

Глава 3. ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ СМЫСЛ ОБРАЗОВ ПТИЦ У РУССКИХ ПОЭТОВ ПЕРВОЙ ТРЕТИ ХХ ВЕКА С ПРЕОБЛАДАЮЩИМ СЕМАНТИЧЕСКИМ ОТЛИЧИЕМ ОТ ОРНИТОНИМОВ В КИТАЙСКОЙ ЛИРИКЕ

3.1 Символика голубя в русской поэзии первой трети ХХ века в сравнении с его значением в китайской лирике

Голубь - это одна из древнейших одомашненных человеком птиц, которая наделяется значимым символическим смыслом во все исторические периоды. Есть свидетельства, что еще до нашей эры голубей использовали в качестве почтовых курьеров, переносивших письма по воздуху.

Спектр художественной семантики образа голубя у разных народов и в разные периоды очень широк. Дж. Купер пишет, что голубь «символизирует дух жизни, душу, переход от одного состояния к другому, дух света, непорочность» [Купер 1995: 58].

Значительное место образ голубя занимает в китайской культуре и литературе. Исторически сложилось несколько значений этого орнитонима. Первое из них связано с одним из биологических свойств птицы - благодаря инстинкту нахождения места своего гнезда уже в Древнем Китае голубь использовался в качестве переносчика почты.

В «Исторических записках во время правления императора Сюань-цзун династии Тан» приводится сюжет: “??????,????,????????,???????,?????,????”[??? 2012: 136] («Когда Чжан Цзюлин был молодым, в его доме уже кормили голубей для того, чтобы поддерживать общение с родными и друзьями. Послание обычно прикрепляли к лапке голубя, и голубь отправлялся в дорогу») (перевод мой. - У.Х.). Следовательно, уже в эпоху династии Тан китайцами использовался почтовый голубь.

Отношение китайцев к голубю неоднозначное. С одной стороны, ему присуща позитивная символика: «Голубь - символ невинности. Как и древние египтяне, китайцы воспринимали его как символ долголетия. Обычно во времена династии Хань изображали старика с яшмовым скипетром, одна нога его была длиннее другой.

С другой стороны украшали фигурой голубя, выражая желание, чтобы у преемника было достаточно количество еды, как обычно у голубей.

Отсюда и сохранившееся доныне отношение к «голубиному жезлу» как символу долгой жизни» [Уильямс 2001].

С голубем связан сюжет буддийской легенды, в которой говорится, что Будда вырезал кусок своей плоти, чтобы спасти жизнь голубя, которого преследовал ястреб. С другой стороны, в Китае «верили, что голубь необычайно глупая и похотливая птица» [Уильямс 2001].

Сниженный образ голубя может быть противопоставлен возвышенному образу феникса, как это происходит в поэме Го Мо-жо «Нирвана Фениксов»:

???

<......>

??:

??,??!??!

??????????!

????????????

??????????????!

[??? 1977: 29]

Песня птиц

<......>

Домашний голубь:

Ага, фениксы! Фениксы!

Напрасно вы прикинулись владыками пернатых!

Вы умерли? Вы умерли?

Отныне все смотрят, как мы покорно, спокойно живем!

(Подстрочный перевод мой. - У.Х.)

В поэме автор с помощью различных образов птиц воссоздал мрачное общество того времени. Разные птицы являются сатирическими символами разных людей (коррумпированных элементов или разложенцев). Здесь домашний голубь - воплощение покорного человека, у которого нет своего собственного мнения.

Чаще голубь в представлении китайцев выглядел идеальным во всех отношениях созданием, средоточием многих добродетелей и прекрасных нравственных качеств. Миролюбиво безвластный и нежный характер, который приписывается этой птице, делает ее воплощением кротости и нежности. Белый голубь обычно является символом чистоты, непорочности.

Эту птицу часто славили в лирических стихах китайские поэты первой трети XX в.

Хэ Цифан - выдающийся китайский поэт начала XX века - в своем стихотворении «Радость» так писал об образе голубя:

???,????????

?????????????

??????????????

???????????????

???????,??????

????,?????????

<......>

????,????????,

????????,??????

[??? 1999: 63]

Скажи мне, какой цвет у радости?

Как крылья белого голубя или как красный клюв попугая?

Какой звук у радости? Как звук свирели?

Или как шум соснового леса, плеск воды?

Радость, может быть, как нежные руки, которые можно держать?

Или как светлый нежный взгляд, который можно увидеть?

<......>

По отношению к самой радости, мое сердце как глаза у слепого,

Но симпатична ли она, как моя грусть?

(Подстрочный перевод мой. - У.Х.)

Данное стихотворение насыщено синкретической метафорикой, здесь все чувственные впечатления (зрительные, слуховые и тактильные) воспринимались слитно. Поэт создал мысленные образы радости: "крылья белого голубя", "красный клюв попугая", "звук свирели", "нежный взгляд" - все эти образы вместе создают прекрасную картину. Эти описания передают страстное стремление поэта к радости. Но обращает на себя внимание то, что все предложения в этом стихотворении не утвердительные, а вопросительные: с их помощью автор раскрывает и эмоции печали, которые вызывает у него реальность.

В начале 1917 года известный китайский философ, социолог, историограф, литературовед, общественный деятель и поэт Ху Ши вернулся из США и стал профессором Пекинского университета. В то время в Китае только что началось "Движение за новую культуру", и он, а также Чэнь Дусю и Ли Дачжао явились зачинателями этого движения. Ху Ши испытывал радость от своих успехов и чувство гордости. Художественным средством выражения этих чувств стал образ голубя. Его стихотворение так и названо - «Голубь»:

????,

???????!

?????,??????

???????,

????,

????,----

???,????,

?????,

????!

[??,2009: 7]

Бледные облака, высокое небо,

Какая прекрасная поздняя осень!

Стая голубей в небе играет.

Смотри! По два, по три голубя

В небе кружатся,

Весело и спокойно.

Вдруг они поворотились всеми телами, отражающими солнечный свет,

Белые перья оттеняют голубое небо,

Совсем прелестно!

(Подстрочный перевод мой. - У.Х.)

Данное стихотворение входит в первый сборник Ху Ши «Опыты». Стихотворение начинается с описания осенней природы. Большая часть произведения содержит описание орнитонима: в небе свободно летает «стая голубей» , а не одинокий голубь. Здесь «голуби» - это метафора, с помощью которой описан сам поэт и его друзья, участвующие в борьбе за свободу и за новую культуру. С помощью образа голубя поэт выразил свою гордость и стремление к свободе. В стихотворении актуализировано одно из наиболее значимых свойств голубя - белый цвет, который становится в тексте воплощением красоты и чувства торжества.

В русской литературе семантика образа голубя формируется на основании славянской мифологии и европейской традиции, в которой образ голубя занимает весьма значительное место. Х.Э. Кэрлот констатирует: «Голубь как символ души - мотив достаточно распространенный в вестготском и романском искусстве» [Керлот 1994: 145]. Домашних голубей разводили в Древнем Египте, откуда они попали в Грецию, дальше - в Рим, где приобрели большую популярность. Следует отметить большое место образа голубя в античном мире, где он был спутником Венеры, в средневековой Европе. Алхимики выражали с помощью символа белого голубя идею о том, что материя есть вместилище духа [см.: Керлот 1994].

В народных представлениях славян голубь также занимает существенное место. А.В. Гура пишет, что голубь «…в народных представлениях чистая, святая, Божья птица (подобно ласточке, жаворонку, соловью, аисту и др.). Противопоставлена хищным, черным птицам и нечистым животным (змее, козе) как воплощение добра и кротости.<…> Представление о Голубе как с в я т о й п т и ц е восходит к христианской традиции: в виде Голубя Святой Дух сошел с небес во время крещения на Иисуса» [Гура 1995: 515].

Голубь, наряду с агнцем и рыбой, является важнейшим символом в христианстве. Его изображают с оливковой ветвью в клюве, что является эмблемой мира и освобождения. Этимология данного символа восходит к Библии, согласно которой Ной со своего ковчега трижды выпускал голубя в надежде на то, что тот принесёт весть об окончании всемирного потопа. В первый раз голубь вернулся ни с чем, во второй принёс в клюве оливковую ветвь, а в третий не вернулся вовсе, что означало, что «вода сошла с земли» (Быт.8:8-12). В христианстве голубь считался символом Благовещения, Крещения, Сошествия Святого Духа. При крещении Христа в реке Иордан над его головой парил голубь: «И крестившись, Иисус тотчас вышел из воды -- и се, отверзлись Ему небеса, и увидел Иоанн Духа Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на Него как образ Святого Духа» (Мф 3 : 16).

Художественная семантика образа голубя в русской поэзии начала ХХ века ориентирована на несколько значений орнитонима. Лишь два из них могут быть в той или иной мере соотнесены с семантикой образа голубя в китайской культуре - это образ голубя как вестника и образ голубя как воплощения красоты, чистоты и возвышенного смысла.

...