Размещено на http://www.allbest.ru/

1

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство образования Российской Федерации

Магнитогорский государственный технический университет им. Г.И. Носова

Учебное пособие

для студентов специальностей технического вуза

Специфика философского знания

составитель: Голикова Л.В.

Магнитогорск 2004

ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

О предмете философии и философском анализе

Аристотель, Сенека, М.Монтень, Ф.Ницше, Д.Сантаяна, Н.Бердяев, П.Юшкевич, И.Ильин, М.Мамардашвили, М.Мерло-Понти

Взгляд на историю философской мысли

Д.Сантаяна, Н.Бердяев, П.Юшкевич

О философии и науке

Ф.Ницше, Н.Бердяев, П.Юшкевич, И.Ильин, М.Хайдеггер, К.Хюбнер, М.Мерло-Понти

О философии и религии

И.Ильин, З.Фрейд, Э.Фромм, К.Ясперс, С.Франк

О философии и мифологии

К.Хюбнер, К.-Г.Юнг, А.Лосев

О философии и искусстве

Ю.Лотман, Ф.Ницше

Содержание

ВВЕДЕНИЕ

АРИСТОТЕЛЬ

СЕНЕКА

МОНТЕНЬ МИШЕЛЬ

НИЦШЕ ФРИДРИХ

ХАЙДЕГГЕР МАРТИН

САНТАЯНА ДЖОРДЖ

ЯСПЕРС КАРЛ

МЕРЛО-ПОНТИ МОРИС

ХЮБНЕР КУРТ

ФРЕЙД ЗИГМУНД

ФРОММ ЭРИХ

ЮНГ КАРЛ-ГУСТАВ

ФРАНК СЕМЕН

БЕРДЯЕВ НИКОЛАЙ

ИЛЬИН ИВАН

ШЕСТОВ ЛЕВ

ЮШКЕВИЧ ПАВЕЛ

ЛОСЕВ АЛЕКСЕЙ

МАМАРДАШВИЛИ МЕРАБ

ЛОТМАН ЮРИЙ

Введение

Данная хрестоматия является учебным пособием для студентов дневной и заочной форм обучения. Студентам предлагается самостоятельно проработать выдержки из классических и современных философских источников и ответить на вопросы к текстам. Тематическая подборка материалов соответствует первой теме программы, разработанной преподавателями кафедры для самостоятельной работы студентов: «Мифология, религия, философия и другие способы духовного осмысления мира и человека. Специфика философского знания».

В пособии большая часть текстов представляет позицию современных западноевропейских и русских мыслителей. Преобладание таких источников позволяет познакомить студентов с характером современного философствования и постичь его неразрывную связь с духом демократических преобразований, сущностная основа которых определяется мировоззренческой зрелостью автономной, внутренне свободной личности.

Помимо тематической цели - раскрыть специфику философского знания, его принципиальное отличие от мифологического, религиозного мировоззрения и других способов (научного, художественного, мистического и т.д.) духовного освоения действительности, - в пособии ставится не менее важная задача: познакомить студентов с биографиями философов и контекстом эпох, оказывающих значительное влияние на формирование мировоззренческой позиции мыслителей.

Материалы пособия могут быть использованы для организации самостоятельной работы студентов на семинарских занятиях, для написания контрольных работ заочников и для подготовки устных докладов.

АРИСТОТЕЛЬ

Биографическая справка

(384-322 до н.э.) - древнегреческий философ и ученый-энциклопедист, представитель классического периода античной философии. Учился у Платона, но не стал его учеником; воспитатель Александра Македонского. Оказал самое сильное, по сравнению со всеми жившими до него философами, влияние на развитие человеческой мысли, в особенности благодаря созданной им философской системе классификации научных дисциплин. По содержанию Аристотель делил их на теоретические (математику, физику и психологию), практические (этику, политику, экономику) и поэтические (технику, эстетику, риторику, или педагогику).

Основу этой системы составляют логика и метафизика. Логика, созданная Аристотелем и названная им «аналитикой» (название «логика» было введено стоиками), - это учение об основных логических законах, о понятии, суждении, умозаключении, о методах доказательства или опровержения. Учение о категориях (сущность, отношение, место, время, качество, количество, действие, страдание, обладание, положение) стоит на границе между логикой и метафизикой. В метафизике - учении о «началах и причинах» - Аристотель различает вещество (материю) и форму (силу, мышление), которые первоначально представляли собой не связанные друг с другом возможности, в единстве же составляют действительность. Высшая действительность - Бог: мысль мысли, чистая форма, недвижимый двигатель.

В своих политических взглядах Аристотель исходит из понимания человека как «общественного животного», в сферу жизни которого входят семья, общество, государство. Государство (как и экономику) Аристотель рассматривает реалистически: государственный деятель не может ждать, пока наступят идеальные политические условия, а должен, исходя из возможностей, наилучшим образом управлять людьми - такими, каковы они есть, и прежде всего заботиться о физическом и моральном воспитании молодежи. Цель государства видится Аристотелю в благой жизни всех его членов, для этого граждане должны быть добродетельными. Правосудие и дружба - основа нормального государственного устройства.

Для этических воззрений Аристотеля характерно понимание природы добродетели как середины между двумя крайностями. Например, дружба, будучи добродетелью, находится между себялюбием и самоотречением. Добродетель - это "порыв к прекрасному, соединенный с рассуждением". Отсюда к добродетели следует отнести, во-первых, выбор правильных средств, то, что является предметом рассудительности, и, во-вторых, следование добропорядочной цели - правильному предмету желания. Деятельность души сообразно добродетели приносит благо, удовольствие и счастье.

Основные сочинения Аристотеля: «Органон», «Метафизика», «Физика», «О животных», «Никомахова этика», «Эвдемова этика», «Политика», «Риторика», «Поэтика».

"Метафизика" - собрание из четырнадцати книг Аристотеля, традиционно располагавшихся после (meta-) его "Физики" (physika). В европейской традиции общее название этого собрания книг стало употребляться как синоним слову "философия" - "метафизика" стала обозначать науку об отвлеченных началах бытия. Главная тема - критика различных взглядов предшествующих философов, главным образом Платона и пифагорейцев, а также выяснение вопроса о том, что следует понимать под «первой философией» и какие ее понятия должны быть исходными. По утверждению Аристотеля, существует три вида умозрительного знания: физика, математика и первая философия. Физика изучает сущее, которое способно двигаться. Исследует она его посредством определений, не мыслимых отдельно от материи. Предмет математики - сущее, которое не способно двигаться. Определения математики лишь иногда мыслятся отдельно от материи, но в большинстве случаев, как и в физике, они предполагают некий субстрат. И только первая философия, «мудрость», изучает неподвижное и самостоятельно существующее. Она есть также наука о сущности, т.е. о сути бытия вещи. Основное же определение философии таково: "Наука, исследующая сущее как таковое, а также то, что ему присуще само по себе". Каждый род, будучи воспринимаем одним чувством, изучается одной наукой. В первой философии постигают вместе с тем не отдельный какой-либо род, а сущее в целом. Поэтому все частные науки составляют часть первой философии. Раскрывая сущность, философ должен сперва "исследовать начала умозаключения". В соответствии с этим изучению сущего как такового должно предшествовать указание достоверного начала для всего. Таким началом, по Аристотелю, выступает закон противоречия: "невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении". Согласно этому закону, если мыслится что-то одно, то ему должно соответствовать только одно определение, выражающее суть бытия.

Сущее как таковое имеет первые причины, которые должен постигать философ, раскрывая суть бытия вещей. К первым причинам относятся: форма, материя, начало движения и цель. Перечисленные четыре начала определяются, исходя из более общих понятий возможности и действительности, двух основных состояний сущего. Материя и начало движения выражают понятие возможности, а форма и цель - понятие действительности, при этом материя и цель суть абстрактно всеобщее, а форма и начало движения - конкретное.

Текст из: «Метафизика»

Следует рассмотреть те причины и начала, наука о которых есть мудрость. Если рассмотреть те мнения, какие мы имеем о мудром, то, быть может, достигнем здесь больше ясности. Во-первых, мы предполагаем, что мудрый, насколько это возможно, знает все, хотя он и не имеет знания о каждом предмете в отдельности. Во-вторых, мы считаем мудрым того, кто способен познать трудное и нелегко постижимое для человека (ведь воспринимание чувствами свойственно всем, а потому это легко и ничего мудрого в этом нет). В-третьих, мы считаем, что более мудр во всякой науке тот, кто более точен и более способен научить выявлению причин, и, [в-четвертых], что из наук в большей мере мудрость та, которая желательна ради нее самой и для познания, нежели та, которая желательна ради извлекаемой из нее пользы, а [в-пятых], та, которая главенствует, - в большей мере, чем вспомогательная, ибо мудрому надлежит не получать наставления, а наставлять, и не он должен повиноваться другому, а ему - тот, кто менее мудр.

Вот каковы мнения и вот сколько мы их имеем о мудрости и мудрых. Из указанного здесь знание обо всем необходимо имеет тот, кто в наибольшей мере обладает знанием общего, ибо в некотором смысле он знает все подпадающее под общее. Но, пожалуй, труднее всего для человека познать именно это, наиболее общее, ибо оно дальше всего от чувственных восприятий. А наиболее строги те науки, которые больше всего занимаются первыми началами: ведь те, которые исходят из меньшего числа [предпосылок], более строги, нежели те, которые приобретаются на основе прибавления (например, арифметика более строга, чем геометрия). Но и научить более способна та наука, которая исследует причины, ибо научают те, кто указывает причины для каждой вещи. А знание и понимание ради самого знания и понимания более всего присущи науке о том, что наиболее достойно познания, ибо тот, кто предпочитает знание ради знания, больше всего предпочтет науку наиболее совершенную, а такова наука о наиболее достойном познания. А наиболее достойны познания первоначала и причины, ибо через них и на их основе познается все остальное, а не через то, что им подчинено. И наука, в наибольшей мере главенствующая и главнее вспомогательной, - та, которая познает цель, ради которой надлежит действовать в каждом отдельном случае; эта цель есть в каждом отдельном случае то или иное благо, а во всей природе вообще - наилучшее.

Итак, из всего сказанного следует, что имя [мудрости] необходимо отнести к одной и той же науке: это должна быть наука, исследующая первые начала и причины: ведь и благо, и "то, ради чего" есть один из видов причин. А что это не искусство творения, объяснили уже первые философы. Ибо и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать, причем вначале они удивлялись тому, что непосредственно вызывало недоумение, а затем, мало-помалу продвигаясь таким образом далее, они задавались вопросом о более значительном, например о смене положения Луны, Солнца и звезд, а также о происхождении Вселенной. Но недоумевающий и удивляющийся считает себя незнающим (поэтому и тот, кто любит мифы, есть в некотором смысле философ, ибо миф создается на основе удивительного). Если, таким образом, начали философствовать, чтобы избавиться от незнания, то, очевидно, к знанию стали стремиться ради понимания, а не ради какой-нибудь пользы. Сам ход вещей подтверждает это, а именно: когда оказалось в наличии почти все необходимое, равно как и то, что облегчает жизнь и доставляет удовольствие, тогда стали искать такого рода разумение. Ясно поэтому, что мы не ищем его ни для какой другой надобности. И так же как свободным называем того человека, который живет ради самого себя, а не для другого, точно так же и эта наука единственно свободная, ибо она одна существует ради самой себя.

Поэтому и обладание ею можно бы по справедливости считать выше человеческих возможностей, ибо во многих отношениях природа людей рабская, так, что, по словам Симонида «бог один иметь лишь мог бы этот дар», человеку же не подобает искать несоразмерного ему знания. Так вот, если поэты говорят правду и если зависть - в природе божества, то естественнее всего ей проявляться в этом случае, и несчастны должны бы быть все, кто неумерен. Но не может божество быть завистливым … и не следует какую-либо другую науку считать более ценимой, чем эту. Ибо наиболее божественная наука также и наиболее ценима. А таковой может быть только одна эта - в двояком смысле. А именно: божественна та из наук, которой скорее всего мог бы обладать бог, и точно так же божественной была бы всякая наука о божественном. И только к одной лишь искомой нами науке подходит и то, и другое. Бог, по общему мнению, принадлежит к причинам и есть некое начало, и такая наука могла бы быть или только или больше всего у бога. Таким образом, все другие науки более необходимы, нежели она, но лучше - нет ни одной.

…Верно также и то, что философия называется знанием об истине. В самом деле, цель умозрительного знания - истина, а цель знания, касающегося деятельности, - дело: ведь люди деятельные даже тогда, когда они рассматривают вещи, каковы они, исследуют не вечное, а вещь в ее отношении к чему-то и в настоящее время. Но мы не знаем истины, не зная причины. А из всех вещей тем или иным свойством в наибольшей степени обладает та, благодаря которой такое же свойство присуще и другим; например, огонь наиболее тепел, потому что он и для других вещей причина тепла. Так что и наиболее истинно то, что для последующего есть причина его истинности. Поэтому и начала вечно существующего всегда должны быть наиболее истинными: они ведь истинны не временами и причина их бытия не в чем-то другом, а, наоборот, они сами причина бытия всего остального; так что в какой мере каждая вещь причастна бытию, в такой и истине.

Вопросы к тексту

1. Чем отличается мудрость философского знания, о которой пишет Аристотель, от житейской мудрости?

2. Почему «первоначала и причины» наиболее достойны изучения?

3. Как вы объясните то, что удивление и незнание - истоки философствования?

4. Почему автор считает философию (мудрость) единственно свободной наукой?

5. Что автор считает истиной и какое отношение истина имеет к бытию?

СЕНЕКА

Биографическая справка

Луций Анней Сенека (5 до Р.Х.-65) - крупнейший римский философ, первый представитель стоицизма в Древнем Риме. Его сочинения представляют исключительный интерес, так как касаются нравственно-практических вопросов, имеющих у Сенеки обоснование. Сенека считает, что философия должна заниматься как нравственными, так и естественнонаучными вопросами, но только в той мере, в какой это знание имеет практическое значение. Знание природы дает возможность иметь средства против тех сил природы, которые противостоят человеку, дает возможность бороться против болезней и различных природных бедствий. Это знание позволяет понять природу как целое. Этические положения излагаются Сенекой почти во всех его произведениях - и в «Нравственных письмах к Луцилию», и в «Естественнонаучных вопросах», и в других произведениях. В них Сенека занимает главные стоические позиции: в жизни изменить ничего нельзя, следует повиноваться судьбе, можно лишь изменить свое к ней отношение и презирать невзгоды. Нужно только стоически выдерживать удары судьбы. В этом проявляется пассивная позиция стоика, а активность должна проявляться в господстве над своими страстями, не быть у них в рабстве. Вся этика Сенеки представляет собой систему нравственных правил о поведении человека для достижения счастливой жизни («О блаженной жизни»). При этом он считал, что жизнь философа должна являться примером и выражением его философских взглядов, только так он может доказать их истинность.

Текст из: «Нравственные письма к Луцилию»

…Прежде всего, по-твоему, я должен сказать, чем отличается мудрость от философии. Мудрость есть совершенное благо человеческого духа, философия же - любовь и стремление к мудрости. Философия указывает туда, куда пришла мудрость. Почему философия называется так ясно: само имя ее говорит об этом. А мудрость некоторые определяли как «знание всего божеского и человеческого», некоторые же говорили, что «быть мудрым - значит, познать все божеское и человеческое и его причины». Мне это дополнение кажется лишним: ведь «причины» - лишь часть «всего божеского и человеческого». И философию определяли то так, то этак: одни говорили, что она есть забота о добродетели, другие - забота об исправленье духа; некоторые же называли ее стремлением мыслить правильно. Одно известно почти что твердо: между мудростью и философией есть разница. Ведь не может быть, чтобы ищущее и искомое были тождественны. Какова разница между жадностью, которая желает, и деньгами, которых желают, такова же она между философией и мудростью, которая есть ее конечный итог и награда. Философия - в пути, мудрость - в его конце. (…)

Лишь одно делает душу совершенной: незыблемое знание добра и зла [которое доступно только философии] - ведь никакая другая наука добра и зла не исследует. (…)

Философия - не лицедейство, годное на показ толпе, философом надо быть не на словах, а на деле. Она - не для того, чтобы приятно провести день и без скуки убить время, нет, она выковывает и закаляет душу, подчиняет жизнь порядку, управляет поступками, указывает, что следует делать и от чего воздержаться, сидит у руля и направляет среди пучин путь гонимых волнами. Без нее нет в жизни бесстрашия и уверенности: ведь каждый час случается так много, что нам требуется совет, которого можно спросить только у нее. (…)

Философия же учит делать, а не говорить. Она требует от каждого жить по ее законам, чтобы жизнь не расходилась со словами и сама из-за противоречивых поступков не казалась пестрой. Первая обязанность мудрого и первый признак мудрости - не допускать расхождения между словом и делом и быть всегда самим собою. (…)

Вот что дает философия: веселость, несмотря на приближение смерти, мужество и радость, несмотря на состояние тела, силу, несмотря на бессилие. Хороший кормчий плывет и с изодранным парусом, и даже когда снасти сорвет, он приспособит, что осталось, и плывет дальше. (…)

Ты спросишь: «Как же мне стать свободным?» - Избежать неизбежного нельзя - его можно только победить. «Сила путь пролагает себе». Этот путь откроет перед тобою философия. Обратись к ней, если хочешь не знать ущерба, быть безмятежным, счастливым и, главное, свободным. Иным способом этого не достичь. (…)

Некоторые из наших, хотя философия есть забота о добродетели и стремится к ней как к цели, полагали, что их невозможно разлучить: ведь нет ни философии без добродетели, ни добродетели без философии. Философия есть забота о достижении добродетели через посредство самой добродетели; ни добродетели не может быть, если о ней не заботиться, ни заботы о добродетели - без нее самой. (…)

Философия двояка: это и знания, и душевные свойства. Кто приобрел знания и понял, что следует делать и чего избегать, тот еще не мудрец, если его душа не преобразилась в соответствии с выученным. А третья часть философии - наставленья - исходит из первых двух: из основоположений и свойств души; и коль скоро их обеих довольно для совершенной добродетели, третья оказывается излишней.

Сенека. Нравственные письма к Луцилию // Сенека. Марк Аврелий. Наедине с собой. - Симферополь, 2002. - С. 3-252.

Вопросы к тексту

1. Чем отличается мудрость от философии, согласно Сенеке?

2. Что дает человеку философия и чему она его учит, по мнению автора?

Монтень Мишель

Биографическая справка

Мишель де Монтень (1533-1529) - французский мыслитель, юрист, политик. Изучал философию в Гийеньском колледже и университете города Бордо. Продолжил обучение в Тулузском университете. Член парламента Бордо (с 1557). Дважды становился мером Бордо. Интеллектуально сформировался под воздействием идей стоицизма и скептицизма (школы древнегреческой философии). В стоицизме Мир, Космос представляются одушевленными, вся действительность пронизана высшим разумом - Логосом, божественной вселенской силой; душа человека, являясь частью мировой души, телесна и проницает все тело, со смертью отделяется от тела, переставая быть носителем личностных свойств; счастье как цель жизни человека возможно, когда она приведена в согласие с природой, Логосом; для жизни более значимы душевные добродетели, нежели внешние обстоятельства и материальное благополучие. Что касается скептиков, основное влияние на Монтеня они оказали своей гносеологической позицией: признавая недостоверность знания, основанного на свидетельствах органов чувств, скептики не допускали возможности достоверного знания и не верили в возможность рационального обоснования норм поведения. Основное сочинение - «Опыты» (в трех книгах), изданное в 1580-1588 гг. В 1676 были внесены Ватиканом в «Индекс запрещенных книг». Не стремясь к созданию собственной философской системы, Монтень выступил основоположником жанра философско-морализаторского эссе. Был общеизвестен как глубокий знаток и тонкий интерпретатор классической традиции: в его «Опытах» были содержательно использованы более 3000 цитат античных и средневековых авторов. Целью творчества Монтеня было написание своего рода «учебника жизни»: по мнению философа, «нет ничего более прекрасного и оправданного, чем хорошо и честно исполнить роль человека». Предметом большинства эссе Монтеня являлось поведение человека в экстремальных ситуациях, раскрывающее как самые причудливые движения его души, так и самые разнообразные патологии его характера. Согласно Монтеню, природа человека двойственна: зачастую необузданные духовные устремления нейтрализуются физическими возможностями его тела. Осмысление и принятие этого как неизбежной данности позволяет людям ориентироваться на идеал подлинно счастливой жизни - жизни в умеренности. Органы чувств человека несовершенны («кто знает, не лишены ли мы одного, двух, трех или нескольких чувств?»), способности нашего познания ограничены - лишь один Бог, согласно Монтеню вездесущ. При этом философ полагал долгом любого индивида стремиться к самосовершенствованию, рассматривая самопознание как первейшую обязанность человека. С точки зрения Монтеня, «…если хочешь излечиться от невежества, надо в нем признаться… В начале всякой философии лежит удивление, ее продолжением становится исследование, ее концом - незнание». Одоление людского невежества, по Монтеню, жизненно важно, ибо «люди ничему не верят так твердо, как тому, о чем они меньше всего знают», а «…не достигнув желаемого, они делают вид, будто желали достигнутого». «Об истине же, - утверждал Монтень, - нельзя судить на основании чужого свидетельства или полагаясь на авторитет другого человека». Монтень сумел осуществить значимый поворот в системе ценностей западноевропейского интеллектуализма, обосновывая неразрывность идеала человеческого достоинства с идеями свободы и сословного равенства. Его фраза «Души императоров и сапожников скроены на один манер» - стала крылатой в период буржуазных революций. Многие лучшие представители европейской культуры и просвещения были увлечены текстом «Опытов» Монтеня: у Шекспира обнаружено более 700 фрагментов из этого сочинения, цитировал его и Вольтер, Толстой, навсегда покидая Ясную Поляну, взял с собой томик Монтеня, увлекались им Флобер, Пушкин и др. По мнению Монтеня «вся мудрость и все рассуждения в нашем мире сводятся в конечном итоге к тому, чтобы научить нас не бояться смерти… Предвкушение смерти есть предвкушение свободы. Кто научился умирать, тот разучился рабски служить».

Текст из: «Об искусстве жить достойно»

...Крикните нашей толпе о ком-нибудь из мимо идущих: «Это ученейший муж!», и о другом: «Это человек, исполненный добродетели!» - и она не преминет обратить свои взоры и свое уважение к первому. А следовало бы, чтобы еще кто-нибудь крикнул: «О, тупые головы! Мы постоянно спрашиваем: знает ли такой-то человек греческий или латынь? Пишет ли он стихами или прозой? Но стал ли он от этого лучше и умнее - что, конечно, самое главное, - этим мы интересуемся меньше всего. А между тем надо стараться выяснить - не кто знает больше, а кто знает лучше».

Мы трудимся лишь над тем, чтобы начинить свою память, оставляя разум и совесть праздными. Иногда птицы, найдя зерно, уносят его в своем клюве и, не попробовав, скармливают его птенцам; так и наши педанты, натаскав из книг знаний, держат их на кончиках губ, чтобы тотчас же освободиться от них и пустить их по ветру...

Если учение не вызывает в нашей душе никаких поворотов к лучшему, если наши суждения с его помощью не становятся более здравыми, то наш школяр, по-моему, мог бы с таким же успехом вместо занятий науками играть в мяч; в этом случае, по крайней мере, его тело сделалось бы более крепким. Но взгляните: вот он возвращается после пятнадцати или шестнадцати лет занятий; найдется ли еще кто-нибудь, столь же не приспособленный к практической деятельности? От своей латыни и своего греческого он стал надменнее и самоуверенней, чем был прежде, покидая родительский кров, - вот и все его приобретения. Ему полагалось бы прийти с душой наполненной, а он приходит с разбухшею; ей надо было бы возвеличиться, а она у него только раздулась...

Тому, кто не постиг науки добра, всякая иная наука приносит лишь вред. Причина этого, которую я пытался только что выяснить, заключается, быть может, и в том, что у нас во Франции обучение наукам не преследует, как правило, никакой иной цели, кроме прямой выгоды.

Наука - великолепное снадобье; но никакое снадобье не бывает столь стойким, чтобы сохраняться, не подвергаясь порче и изменениям, если плох сосуд, в котором его хранят. У иного, казалось бы, и хорошее зрение, да, на беду, он косит; вот почему он видит добро, но уклоняется от него в сторону, видит науку, но не следует ее указаниям... Хромые мало пригодны к тому, что требует телесных усилий; так же и те, кто хромает душой, мало пригодны к тому, для чего требуются усилия духа. Душа ублюдочная и низменная не может возвыситься до философии.

Древние хотели сократить путь и - поскольку никакая наука, даже при надлежащем ее усвоении, не способна научить нас чему-либо большему, чем благоразумию, честности и решительности, - сразу же привить их своим детям, обучая последних не на слух, но путем опыта, направляя и формируя их души не столько наставлениями и словами, сколько примерами и делами, с тем чтобы эти качества не были восприняты их душой как некое знание, но стали бы ее неотъемлемым свойством и как бы привычкой, чтобы они не ощущались ею как приобретения со стороны, но были бы ее естественной и неотчуждаемой собственностью...

Пусть наставник заставляет ученика как бы просеивать через сито все, что он ему преподносит, и пусть ничего не вдалбливает ему в голову, опираясь на свой авторитет и влияние; пусть принципы Аристотеля не становятся его неизменными основами, равно как не становятся ими и принципы стоиков или эпикурейцев. Пусть учитель изложит ему, чем отличаются эти учения друг от друга; ученик же, если это будет ему по силам, пусть сделает выбор самостоятельно или, по крайней мере, останется при сомнении. Только глупцы могут быть непоколебимы в своей уверенности...

Наша жизнь, говорил Пифагор, напоминает собой большое и многолюдное сборище на олимпийских играх. Одни упражняют там свое тело, чтобы завоевать себе славу на состязаниях, другие тащат туда для продажи товары, чтобы извлечь из этого прибыль. Но есть и такие - и они не из худших, - которые не ищут здесь никакой выгоды: они хотят лишь посмотреть, каким образом и зачем делается то-то и то-то, они хотят быть попросту зрителями, наблюдающими жизнь других, чтобы вернее судить о ней и соответственным образом устроить свою...

Странное дело, но в наш век философия, даже для людей мыслящих, - всего лишь пустое слово, которое, в сущности, ничего не означает; она не находит себе применения и не имеет никакой ценности ни в чьих-либо глазах, ни на деле. Полагаю, что причина этого - бесконечные словопрения, которыми ее окружили. Глубоко ошибаются те, кто изображает ее недоступною для детей, с нахмуренным челом, с большими косматыми бровями, внушающей страх. Кто напялил на нее эту лживую маску, такую тусклую и отвратительную? На деле же не сыскать ничего другого столь милого, бодрого, радостного, чуть было не сказал - шаловливого. Философия призывает только к празднествам и веселью. Если пред вами нечто печальное и унылое, - значит, философии тут нет и в помине...

Душа, вместившая в себя философию, не может не заразить своим здоровьем и тело. Царящие в ней покой и довольство она не может не излучать вовне; она не может, равным образом, не переделать по своему образу и подобию нашу внешность, придав ей соответственно исполненную достоинства гордость, веселость и живость, выражение удовлетворенности и добродушия. Отличительный признак мудрости - это неизменно радостное восприятие жизни; ей, как и всему, что в надлунном мире, свойственна никогда не утрачиваемая ясность...

Вопросы к тексту

1. Что значит для Монтеня «возвыситься» до философии, почему для этого не достаточно стать «ученым»?

2. Согласны ли вы с утверждением, что Монтень «хорошо заполненной голове» (Рабле) предпочитал «правильно выработанный разум» (Монтень).

3. Разделяете ли вы мнение Монтеня, что отличительный признак философии как мудрости - «это неизменно радостное восприятие жизни»? Обоснуйте свою позицию.

НИЦШЕ ФРИДРИХ

Биографическая справка

Текст из: «По ту сторону добра и зла»

Провозглашение независимости человека науки, его эмансипация от философии есть одно из более тонких следствий демократического строя и неустройства; самопрославление и самопревозношение ученого находится нынче всюду в периоде полного весеннего расцвета, - однако это еще не значит, что самовосхваление в этом случае смердит приятно. «Долой всех господ!» - вот чего хочет и здесь инстинкт черни; и после того как наука с блестящим успехом отделалась от теологии, у которой она слишком долго была «служанкой», она стремится в своей чрезмерной заносчивости и безрассудстве предписывать законы философии и со своей стороны разыгрывать «господина», - что говорю я! - философа. Моя память - память человека науки, с позволения сказать! - изобилует наивными выходками высокомерия со стороны молодых естествоиспытателей и старых врачей по отношению к философии и философам (не говоря уже об образованнейших и спесивейших из всех ученых, о филологах и педагогах, являющихся таковыми по призванию - ). То это был специалист и поденщик, инстинктивно оборонявшийся вообще от всяких синтетических задач и способностей; то прилежный работник, почуявший запах otium и аристократической роскоши в душевном мире философа и почувствовавший себя при этом обиженным и униженным. То это был дальтонизм утилитариста, не видящего в философии ничего, кроме ряда опровергнутых систем и расточительной роскоши, которая никому «не приносит пользы». То на сцену выступал страх перед замаскированной мистикой и урегулированием границ познавания; то пренебрежение отдельными философами, невольно обобщившееся в пренебрежении философией. Чаще же всего я находил у молодых ученых за высокомерным неуважением к философии дурное влияние какого-нибудь философа, которого они хотя в общем и не признавали, но тем не менее подчинялись его презрительным оценкам других философов, следствием чего явилось общее отрицательное отношение ко всей философии. В особенности же способен заронить недоверие в душу молодого, честолюбивого ученого вид тех философов всякой всячины, которые называют себя «философами действительности или «позитивистами»: ведь в лучшем случае сами они ученые и специалисты - это ясно как день! - ведь все они суть побежденные и вновь покоренные наукой люди, которые некогда захотели от себя большего, не имея права на это «большее», не имея права на ответственность, - и которые теперь с достоинством, но питая чувство злобы и мести, являют словом и делом неверие в царственную задачу и царственное значение философии. В конце концов, как же и могло быть иначе! Наука процветает нынче и кажется с виду чрезвычайно добросовестной, между тем как то, до чего постепенно принизилась вся новейшая философия, этот остаток философии наших дней, возбуждает недоверие и уныние, если не насмешку и сострадание.

Объем и столпотворение башни наук выросли до чудовищных размеров, а вместе с тем и вероятность, что философ устанет уже быть учащимся или остановится где-нибудь и «специализируется», так что ему уже будет не по силам подняться на свою высоту, откуда он сможет обозревать, осматривать, смотреть сверху вниз. Быть может, именно утонченность его интеллектуальной совести заставляет его медлить по пути и мешкать; он боится соблазна стать дилетантом, сороконожкой и насекомым с тысячью щупалец, он слишком хорошо знает, что человек, потерявший уважение к самому себе, уже не повелевает и как познающий уже не ведет за собою. Трудности, выпадающие на долю философа, усугубляет еще то обстоятельство, что он требует от себя суждения, утвердительного или отрицательного, не о науках, а о жизни о ценности жизни, - что ему нелегко дается вера в свое право или даже обязанность на такое суждение, и только на основании многочисленных, быть может, тревожнейших, сокрушительнейших переживаний, часто медля, сомневаясь, безмолвствуя, он должен искать своего пути к этому прав, и к этой вере. В самом деле, толпа долгое время не узнавала философа и смешивала его то с человеком науки и идеальным ученым, то с религиозно-вдохновенным, умертвившим в себе все плотское, «отрекшимся от мира» фанатиком и пьянчугой (Trunkenbold) Божьим; и если даже в наши] дни доведется услышать, что кого-нибудь хвалят за то, что он живет «мудро»] или «как философ», то это означает не более как «умно и в стороне». Мудрость: это кажется черни чем-то вроде бегства, средством и искусством выходить сухим из воды…

Философ: это человек, который постоянно переживает необыкновенные вещи, видит, слышит, подозревает их, надеется на них, грезит о них; которого его собственные мысли поражают как бы извне, как привычные для него события и грозовые удары; который, быть может, сам представляет собою грозовую тучу, чреватую новыми молниями; это роковой человек, постоянно окруженный громом, грохотом и треском и всякими жутями. Философ: ах, существо, которое часто бежит от самого себя, часто боится себя, - но которое слишком любопытно для того, чтобы постоянно снова не «приходить в себя», не возвращаться к самому себе. <…>

Я настаиваю на том, чтобы наконец перестали смешивать философских работников и вообще людей науки с философами, - чтобы именно здесь строго воздавалось «каждому свое» и чтобы на долю первых не приходилось слишком много, а на долю последних - слишком мало. Для воспитания истинного философа, быть может, необходимо, чтобы и сам он стоял некогда на всех тех ступенях, на которых остаются и должны оставаться его слуги, научные работники философии; быть может, он и сам должен быть критиком и скептиком, и догматиком, и историком, и, сверх того, поэтом и собирателем, и путешественником, и отгадчиком загадок, и моралистом, и прорицателем, и «свободомыслящим», и почти всем, чтобы пройти весь круг человеческих ценностей и разного рода чувств ценности, чтобы иметь возможность смотреть различными глазами и с различной совестью с высоты во всякую даль, из глубины во всякую высь, из угла во всякий простор. Но все это только предусловия его задачи; сама же задача требует кое-чего другого - она требует, чтобы он создавал ценности. Подлинные же философы суть повелители и законодатели; они говорят: «так должно быть!», они-то и определяют «куда?» и «зачем?»… - они простирают творческую руку в будущее, и все, что есть и было, становится для них при этом средством, орудием, молотом. Их «познавание» есть созидание, их созидание есть законодательство, их воля к истине есть воля к власти. - Есть ли нынче такие философы? Были ли уже такие философы? Не должны ли быть такие философы?..

Мне все более и более кажется, что философ, как необходимый человек завтрашнего и послезавтрашнего дня, во все времена находился и должен был находиться в разладе со своим «сегодня»; его врагом был всегда сегодняшний идеал. До сих пор все эти выдающиеся споспешествователи человечества, которых называют философами и которые редко чувствовали себя любителями мудрости, а скорее неприятными безумцами и опасными вопросительными знаками, - находили свою задачу, свою суровую, непреднамеренную, неустранимую задачу, а в конце концов и величие ее в том, чтобы быть злой совестью своего времени. Принимая во внимание мир «современных идей», могущих загнать каждого в какой-нибудь угол, в какую-нибудь «специальность», философ, если бы теперь могли быть философы, был бы вынужден отнести величие человека, понятие «величия» именно к его широте и разносторонности, к его цельности в многообразии: он даже определил бы ценность и ранг человека, сообразно тому, как велико количество и разнообразие того, что он может нести и взять на себя, - как далеко может простираться его ответственность. Нынче, когда в Европе одно лишь стадное животное достигает почета и раздает почести, когда «равенство прав» легко может обернуться равенством в бесправии, т.е. всеобщим враждебным отношением ко всему редкому, властному, привилегированному, к высшему человеку, к высшей душе, к высшей обязанности, к высшей ответственности, к творческому избытку мощи и властности, - нынче в состав понятия «величия» входят знатность, желание жить для себя, способность быть отличным от прочих, самостоятельность, необходимость жить на свой страх и риск; и философ выдаст кое-что из собственного идеала, если выставит правило: «самый великий тот, кто может быть самым одиноким, самым скрытным, самым непохожим на всех, - человек, стоящий по ту сторону добра и зла, господин своих добродетелей, обладатель огромного запаса воли; вот что должно называться величием: способность отличаться такой же разносторонностью, как и цельностью, такой же широтой, как и полнотой». Но спрошу еще раз: возможно ли нынче - величие?..

Научиться понимать, что такое философ, трудно оттого, что этому нельзя выучить: это нужно «знать» из опыта - или нужно иметь гордость не знать этого. Право на философию - если брать это слово в обширном смысле - можно иметь только благодаря своему происхождению - предки, «кровь» имеют решающее значение также и здесь. Многие поколения должны предварительно работать для возникновения философа; каждая из его добродетелей должна приобретаться, культивироваться, переходить из рода в род и воплощаться в нем порознь, - и сюда относится не только смелое, легкое и плавное, течение его мыслей, но прежде всего готовность к огромной ответственности, величие царственного взгляда, чувство своей оторванности от толпы, ее обязанностей и добродетелей, благосклонное охранение и защита того, чего не понимают и на что клевещут, - будь это Бог, будь это дьявол, - склонность и привычка к великой справедливости, искусство повелевания, широта воли, спокойное око, которое редко удивляется, редко устремляет свой взор к небу, редко любит. <...>

Мало-помалу для меня выяснилось, чем была до сих пор всякая великая философия: как раз самоисповедью ее творца, чем-то вроде memoires, написанных им помимо воли и незаметно для самого себя; равным образом для меня выяснилось, что нравственные (или безнравственные) цели составляют в каждой философии подлинное жизненное зерно, из которого каждый раз вырастает целое растение. В самом деле, мы поступим хорошо (и умно), если для выяснения того, как, собственно, возникли самые отдаленные метафизические утверждения данного философа, зададимся сперва вопросом: какая мораль имеется в виду (имеется им в виду)? Поэтому я не думаю, чтобы «позыв к познанию» был отцом философии, а полагаю, что здесь, как и в других случаях, какой-либо иной инстинкт пользуется познанием (и незнанием!) только как орудием… Конечно, у ученых, у настоящих людей науки дело может обстоять иначе - «лучше», если угодно, - там может действительно существовать нечто вроде позыва к познанию, какое-нибудь маленькое независимое колесо часового механизма, которое, будучи хорошо заведено, работает затем бодро без существенного участия всех остальных инстинктов ученого. Настоящие «интересы» ученого сосредоточиваются поэтому обыкновенно на чем-нибудь совершенно ином, например на семействе, или на заработке, или на политике; и даже почти все равно, приставлена ли его маленькая машина к той или иной области науки и представляет ли собою «подающий надежды» молодой труженик хорошего филолога, или знатока грибов, или химика: будет он тем или другим, это не характеризует его. Наоборот, в философе нет совершенно ничего безличного, и в особенности его мораль явно и решительно свидетельствует, кто он такой, т. е. в каком отношении по рангам состоят друг с другом сокровеннейшие инстинкты его природы. <...>

Нарождается новый род философов: я отваживаюсь окрестить их небезопасным именем. Насколько я разгадываю их, насколько они позволяют разгадать себя - ибо им свойственно желание кое в чем оставаться загадкой, - эти философы будущего хотели бы по праву, а может быть и без всякого права, называться искусителями. Это имя само напоследок есть только покушение и, если угодно, искушение...

Новые ли это друзья «истины», эти нарождающиеся философы? Довольно вероятно, ибо все философы до сих пор любили свои истины. Но наверняка они не будут догматиками. Их гордости и вкусу должно быть противно, чтобы их истина становилась вместе с тем истиной для каждого, что было до сих пор тайным желанием и задней мыслью всех догматических стремлений. «Мое суждение есть мое суждение: далеко не всякий имеет на него право», - скажет, может быть, такой философ будущего. Нужно отстать от дурного вкуса - желать единомыслия со многими. «Благо» не есть уже благо, если о нем толкует сосед! А как могло бы существовать еще и «общее благо»! Слова противоречат сами себе: что может быть общим, то всегда имеет мало ценности. В конце концов дело должно обстоять так, как оно обстоит и всегда обстояло: великие вещи остаются для великих людей, пропасти - для глубоких, нежности и дрожь ужаса - для чутких, а в общем все редкое - для редких...

(«По ту сторону добра и зла». - Соч. в двух томах. Т.2. М-, 1990. С. 400-401, 335-338, 242-243, 244-245, 255-256, 273-274, 322, 324-326.)

Вопросы к тексту

1. Почему, с точки зрения Ницше, происходит «принижение всей новейшей философии»?

2. Чем отличается предмет и характер научного познания от философского?

3. Из чего складывается, по мнению Ницше, «воспитание истинного философа»?

4. Что есть «величие» человека, с точки зрения Ницше и глазами обывателей?

5. Какими должны быть, по мнению Ницше, «философы будущего», нуждается ли современная культура в таких мыслителях?