Диалектика науки и идеологии в историческом развитии марксизма (социально-философский анализ)

Реализация поставленной цели осуществляется посредством решения следующих теоретических задач:

- раскрыть содержание диалектического противоречия как эпистемологически-универсального алгоритма структурно-функциональной и концептуальной целостности многогранного учения Маркса;

- на основе текстуального анализа первоисточников, составляющих теоретическое наследие лидеров западноевропейской социал-демократии и ортодоксального направления в марксизме, обнаружить те подвижные, глубинные грани действительной применимости истины, выход за пределы которых означает, по мысли Ленина, ее превращение в заблуждение;

- выявить ограниченность формализованного подхода к инструментальной системе критериев научного познания;

- проследить логику социально-философской концепции и марксизма в целом;

- проиллюстрировать теоретическую несостоятельность либеральной критики материалистического понимания истории;

- сформулировать варианты постановки и решения актуальных теоретико-методологических проблем, продолжающих оставаться малоисследованными и дискуссионными.

Рабочая гипотеза. С учетом изменений, происходящих в современную эпоху постиндустриализма и глобализации, проявляющихся отчетливо в динамике наиболее развитых стран мира и находящих отражение также в сфере методологии научного познания, диссертант полагает, что правомерно говорить о наличии предпосылок, свидетельствующих о завершении кризисного состояния марксизма, т.е. о «фазовом» переходе к третьему этапу.

Симптомами этого качественно нового состояния в развитии марксизма можно считать следующие факторы социологического и эпистемологического порядка:

Во-первых, сам факт состоявшегося на рубеже 80-х - 90-х гг. ХХ в. крушения «реального социализма» доказывает теоретико-методологическую несостоятельность лишь одного - ортодоксального - направления в марксизме, противостояние которого другой его базовой - диалектической - версии насчитывает столетнюю историю. С момента бифуркационного «разлома» в конце XIX в. марксизм оказывается, образно говоря, «един в трех лицах», представленных именами Бернштейна, Ленина и Каутского. Его дальнейшая эволюция обостряла и углубляла противоречия, изначально заложенные в политически доминирующей идеологизированной (ортодоксально-большевистской) модели. Косвенным доказательством преимуществ противоположной - диалектической - модели выступает и драматический опыт постсоветской России, правящий режим которой, игнорируя эту методологию, по-прежнему обеспечивает движение страны в алгоритме «шаг вперед - два шага назад».

Во-вторых, на протяжении последних десятилетий в мире происходит интенсивный, но искусственно сдерживаемый и деформируемый (в условиях России - особенно) процесс формирования интеллектуальной и культурной элиты общества, призванной инициировать прогрессивные преобразования во всех его сферах и взять на себя всю полноту ответственности за будущее человечества. Этот процесс, обусловленный фактором «онаучивания» общественного производства, в общих чертах был проанализирован и предсказан Марксом и выражает долговременную историческую тенденцию превращения человека из источника прибавочной стоимости в «основной капитал».

В-третьих, анализ осуществляющегося перехода современного капитализма на постиндустриальную ступень развития позволяет говорить о появлении «ростков» социализма в виде нового социально-экономического уклада на основе коллективной собственности на средства производства. Несмотря на то, что удельный вес последней в структуре смешанной экономики социализирующегося капитализма пока незначителен, она уже достаточно убедительно продемонстрировала свою жизнеспособность и эффективность, конкурируя с частной и государственной формами собственности.

И, наконец, в-четвертых, выявляя особенности современного этапа развития научного знания, нельзя не указать на происходящую в современную эпоху смену самой стратегии научного поиска, связанную с утверждением постнеклассического типа научной рациональности, в обосновании которого исключительная заслуга принадлежит Марксу. Именно ему впервые удалось создать целостную общенаучную картину мира за счет экспликации органической связи внутринаучных целей с вненаучными, социально значимыми (гуманистическими) ценностями и целями. Благодаря введению «антропного принципа» в формируемый идеал научной рациональности техногенная цивилизация приобретает реальный шанс на выживание и трансформацию в новое качественное состояние.

Научная новизна результатов исследования, полученных лично автором, заключается в следующем:

- впервые как в отечественной, так и в зарубежной литературе диалектическому методу придается статус руководящего способа исследования и на пути «самокритики» марксизма в его историческом развитии, когда он выступает объектом саморефлексии;

- вводится понятие «идентификационный кризис» марксизма, раскрываются его причины, квалифицирующие признаки и содержание;

- впервые в экспликации соотношения «составных частей» марксизма используется принцип конкретного тождества, позволяющий проследить траектории движения марксистской идеологической теории и научной (в т.ч. философской) методологии;

- корректируется сущность критерия марксистской ортодоксии;

- уточняется понятие неомарксизма;

- с помощью концепта основного противоречия марксизма (ОПМ) выявляются источник, движущие силы и этапы (периодизация) его поступательного развития;

- в интерпретации логики исторического развития марксизма выделяются три основные (базовые) версии - дуалистическая, идеологизированная и диалектическая;

- осуществляется критический анализ ленинского этапа в развитии марксизма в целом и социальной философии, в частности; фиксируются допущенные ортодоксальными марксистами отступления от диалектико-материалистической методологии;

- обосновывается тезис о том, что либеральная критика социально-философских оснований марксизма, будучи столь же односторонне-тенденциозной, что и вульгаризирующая их марксистская ортодоксия, в методологическом отношении изоморфна ей и потому является модификацией одной и той же - идеологизированной - модели;

- выявляются коренные причины кризиса коммунистической и социал-демократической идеологий в современную эпоху и возможные пути выхода из него;

- прослеживаются цивилизационно-идентификационные корни «русского коммунизма», интерпретируемого в качестве превращенной формы национальной идеи;

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Важнейшей предпосылкой перехода России к стратегии инновационного развития является преодоление в общественном сознании недиалектического, т.е. позитивно и негативно-тенденциозного восприятия как ее собственной истории, так и марксизма, сыгравшего в ее судьбе решающую роль. К сожалению, вненаучный (идеологический) характер доминирующего алгоритма в критическом анализе учения Маркса продолжает оставаться отличительной особенностью и современного этапа. Формирование «цивилизованного, - по выражению К.Х. Момджяна, - отношения» к нему выступает, с точки зрения диссертанта, не просто и не только данью востребованной сегодня в нашем обществе толерантности, но и условием выхода России из кризисного состояния и приобщениям ее к позитивным сдвигам общемирового порядка. Продолжающийся процесс глобализации уже в обозримом будущем не оставляет выбора: техногенная цивилизация обречена, если «обобществляющееся» человечество не сумеет подчинить своему всеобъемлющему контролю механизм и основные тенденции ее развития.

2. Проблема состоит не в том, что в марксизме можно найти утратившие актуальность положения, а в том, способны ли мы определить те критериальные основания, наличие которых позволяет квалифицировать и классифицировать теоретически значимые выводы, отделяя вполне работоспособные от устаревших. При ближайшем рассмотрении выясняется, что большая часть последних принадлежит к арсеналу идеологической теории, т.е. не может не носить исторически-конкретный и в силу этого преходящий характер. Отсюда следует, что их ортодоксальная консервация, обернувшаяся превращением марксизма в «мертвую догму», обусловлена отказом от последовательного проведения принципа историзма, а это обстоятельство, в свою очередь, указывает скорее на востребованность используемой Марксом методологии социального анализа, чем служит предлогом для ее опровержения. Вместе с тем, необходим, как полагает диссертант, не отказ от идеологии, а реинтерпретация базисной идеологической парадигмы. Без своей идеологической составляющей марксизм превращается в лучшем случае в сугубо «академическую» разновидность.

3. Целостность марксистского учения не только не исключает, но с необходимостью предполагает наличие существенных различий между его компонентами и в концептуальном формате, и в структурно-функциональной проекции. Однако далеко не всякое противоречие свидетельствует об ошибке. Исследовательская программа сводится поэтому к поиску фундаментального, теоретически рефлексируемого противоречия, которое, разрешаясь на одном этапе, воспроизводится уже в иной форме в условиях следующего и в итоге определяет логику развития в целом. Созданная Марксом теоретическая система должна рассматриваться, следовательно, сквозь призму основного противоречия, обусловленного динамикой консеквентного изменения в соотношении научной методологии и политической идеологии, а в более глубоком измерении - взаимодополняющих базисных социально-философских парадигм. Исторически-конкретная формула разрешения этого противоречия выводится, в свою очередь, из диалектического сочетания общенаучных методов познания и вненаучных факторов.

4. В структуре марксистского теоретического знания методология (понимаемая в широком смысле как теория познавательной деятельности) и идеология являются в равной мере доминантными, но в разных отношениях. Диалектический характер этого противоречия обусловлен сопряженностью с наукой как философии, так и идеологии. Однако легитимность понятий «научная философия» и особенно «научная идеология» вызывает сегодня наибольшие сомнения и даже неприятие. По мнению диссертанта, правомерность их содержательного наполнения вполне допустима, если учитывать, что распространяемый на философию, а равно идеологию марксизма атрибут научности не ведет к их полному «уравниванию» с наукой или «растворению» в ней. По этой причине невозможны ни идеологическая, ни, строго говоря, философская «науки». Даже в рамках марксизма философское знание опирается на науку, но не сводится к ней.

5. С учетом несомненных преимуществ диалектико-материалистической методологии познания, недавний крах «реального социализма», сколь бы трагичными ни были его последствия для судеб российской и мировой цивилизации, не правомерно рассматривать в качестве финального поражения марксизма. Скорее, напротив, он симптоматичен в том отношении, что подтверждает заведомую обреченность лишь одного - ортодоксального - направления в марксизме и потому знаменует логическое завершение его кризисного состояния в целом. В наличии сегодня имеются уже все необходимые и достаточные объективные предпосылки для «фазового» перехода к третьему этапу - возвращению к исходному органическому единству объяснительно-формационной и деятельностно-революционной парадигм, подвергнувшемуся «разбалансировке» в результате консервации исторически преходящей базисной идеологической парадигмы. Преодоление затянувшегося кризиса находится теперь в прямой зависимости от продуктивного осмысления накопленного исторического опыта с учетом специфики как научной, так и идеологической сущности самого марксизма. Восстановление его потенциала связано, иначе говоря, с утверждением теоретического приоритета науки по отношению к обновленному идеологическому содержанию.

Научно-практическая значимость диссертационного исследования определяется недостаточной разработанностью многих затронутых в нем вопросов, исходя из поставленной цели и решаемых задач. Не теряющая своей актуальности проблема корреляции в марксизме его методологии и идеологии остается, к сожалению, даже современными отечественными марксистами все еще не решенной, т.е. не осмысленной в традициях марксистской же научной дискурсивности. Что касается негативно тенденциозной оценки марксизма в профессиональной среде философского и научного сообщества, а также в массовом сознании, то она столь же неосновательна, как и его безудержное в прошлом восхваление. Материалы диссертации, сделанные обобщения и выводы представляют теоретический и практический интерес для разъяснения программы деятельности социал-демократического движения, возрожденного в нашей стране в 90-е гг. прошлого столетия. В учебно-педагогической практике они могут быть использованы при чтении спецкурсов по истории марксизма и марксистской социальной философии, в частности. Диссертант полагает, что возникновение предпосылок для выхода марксизма из кризисного состояния позволяет оптимистически рассматривать и перспективы обществознания в целом.

Апробация результатов работы. Основные теоретические положения и выводы проведенного диссертационного исследования изложены автором в монографии и статьях, помещенных в рекомендованных ВАКом научно-теоретических журналах, а также: на III (г. Ростов-на-Дону, 2002 г.) и IV (г. Москва, 2005 г.) Российских философских конгрессах; VI Всесоюзном координационном совещании «Цивилизация и исторический процесс» (г. Москва, 1983 г.), Всесоюзной (г. Рудный, 1991 г.) и республиканских научно-теоретических (г. Алма-Ата, 1992 г., г. Челябинск, 1997 г.) и научно-практических конференциях (г. Екатеринбург, 1996 г., Челябинск, 1999 г., 2001 г.), первой межвузовской научной конференции (Зеленоград, 2005 г.), международной научно-практической конференции «Конец предыстории человечества: социализм как альтернатива капитализму» ( г. Москва, 2003 г.); в выступлении на постоянно действующем теоретическом семинаре «Марксовские чтения» (ноябрь 2006 г.)

Диссертация обсуждалась и была рекомендована к защите на заседании сектора социальной философии ИФ РАН 19 июня 2007 г.

Структура работы подчинена цели и задачам исследования. Диссертация состоит из введения, четырех глав, девятнадцати параграфов, заключения и библиографии.

марксистский социальный капитализм глобализация

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во «Введении» обосновывается актуальность выбранной темы исследования, выявляется степень ее разработанности, сформулированы цель, задачи и научная новизна диссертации, отражены достигнутые результаты, их теоретическая и практическая значимость.

В первой главе «ПРОБЛЕМА САМОИДЕНТИФИКАЦИИ МАРКСИЗМА И ЛОГИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ЕЕ РЕШЕНИЯ», включающей пять параграфов, представлены аргументы авторского понимания сущности идентификационного кризиса учения Маркса и условий выхода из него. С завершением перехода к индустриальной фазе развития капитализма марксизм неумолимо утрачивал свой прежний не только политический, но также идеологический облик. Кризис его самоидентификации в условиях новой исторической эпохи был обусловлен, в конечном счете, происходящими в природе капиталистического способа производства качественными изменениями. Вместе с тем, по мнению диссертанта, коренная причина идеологических разногласий в социал-демократическом движении определяется тем обстоятельством, что анализ метаморфозы объекта (капиталистического общества) на основе диалектико-материалистического подхода не сопровождался у представителей ортодоксального направления адекватным пониманием синхронных изменений субъекта. Если в интересах идеологической «чистоты» классового анализа «правоверные» марксисты их попросту игнорировали, то в столь же однозначной экспликации антимарксистов они подавались в качестве несомненного доказательства теоретической несостоятельности и идеологической «самоликвидации» марксизма. Ленинский диагноз кризисного состояния марксистской теории, исчерпывавшийся главным образом ссылками на обостряющуюся идеологическую борьбу, явился, таким образом, односторонним, поверхностным, не отвечающим критериям научности. Более того. Фиксируя достигнутую в историческом развитии марксизма точку бифуркации, становление ленинизма в этом смысле не препятствовало, а объективно способствовало хроническому закреплению кризисных симптомов, которые ошибочно ассоциируются у Ленина с отходом от марксистской «ортодоксии».

• В рамках первого параграфа - «Методологическое значение принципов диалектической логики для экспликации научной сущности марксизма» - анализируется проблема корреляции различных типов рационального знания в иерархически структурированной марксистской теории. Именно в синхронной принадлежности теоретических взглядов Маркса к принципиально отличным друг от друга типам рационального мышления и усматривается (причем не только его оппонентами) главный изъян в фундаменте его концептуальных построений. Типичная ошибка в анализе такой сложной мыслительной конструкции, какой является марксизм, состоит, по мнению диссертанта, в упрощающем отождествлении «обманчивой видимости» с его сущностью, выявляемой по законам диалектической логики. Задача заключается, следовательно, в том, чтобы определить, насколько совместимы философское и научное содержание марксизма с их идеологической проекцией в массовом сознании. Иначе говоря, требуется выяснить, сохраняет ли марксизм статус научной теории, обнаруживая в процессе становления и развития свойственную его основателю вненаучную (т.е. как философскую, так и идеологическую) ориентацию или таковая служит доказательством его «закоренелого, - по выражению Т.И. Ойзермана, - утопизма».

Парадоксальное, «несочетаемое», на первый взгляд, соединение научно-объективного подхода к действительности с признанием его классового характера уже на этапе формирования марксизма выражает его собственную, только ему присущую модальность. Если буржуазная идеология, даже будучи в период своего возникновения и утверждения прогрессивной, никогда не была научной, то пролетарская идеология становится таковой благодаря научной философии.

Вместе с тем, марксистов и марксологов и сегодня продолжает дезориентировать пафос революционного утверждения Марксом философии в качестве «духовного оружия» пролетариата, которое фактически является не более чем заявкой на принципиально новое понимание социально-преобразующей практики. История же марксизма убедительно свидетельствует о том, что «теоретическим выражением пролетарского движения» становится непосредственно не философия, а теория социализма, превратившегося, по выражению Энгельса, «из утопии в науку», но являющегося, по сути, научной идеологической теорией.

Наличие в учении Маркса идеологической составляющей не оказывает на философию деформирующего влияния при жизни основоположников, хотя и не остается бесследным. В этой системе «сообщающихся сосудов» она не является, разумеется, идеологически нейтральной, а распространение материалистического понимании истории на область будущего не исключает того, что обычно именуют «утопизмом». Элемент утопичности в марксизме, действительно, потенциально сохраняется, хотя, как отмечает В.М. Межуев, его усматривают не там, где он находится, не говоря уже о той степени, какую ему обычно приписывают. Трансформация марксизма в официальную догму большевистской идеологии означала утрату его научного потенциала в целом и, в том числе, обратное превращение социалистического идеала из научного в утопический, вследствие деформации диалектико-материалистической методологии.

Введенная Лениным в оборот с целью последовательного проведения принципа пролетарской партийности категория «научной идеологии» позволяла избежать упрощенного толкования взаимосвязи идеологии и науки. Однако внесенные им в исходную методологическую установку коррективы выразились в нормативном требовании однозначного соответствия идеологического и научного знания в марксизме. Наделяемые атрибутом научности и марксистская идеология, и марксистская философия подавались в качестве системного знания, состоящего из «вечных», не подверженных влиянию времени и происков классовых противников, и потому - абсолютных - истин. Тем не менее, с учетом принципа исторической конкретности, от которого Ленин, несмотря на все заверения, фактически отступает, феномен научности идеологии применительно к марксизму не является надуманным.

Во втором параграфе «Специфика и генезис идеологической парадигмы марксизма» раскрывается релевантность ее содержания. Основанием для многочисленных обвинений в теоретической и практической несостоятельности, «утопизме» марксизма послужила во многом, если не в решающей степени, апелляция к промышленному пролетариату, поскольку считается неопровержимо доказанным, что он не оправдал, да и не мог оправдать возлагаемых на него надежд в качестве строителя будущего общества. Между тем, известная его идеализация основоположниками не помешала тому, что он в значительной мере выполнил свою «всемирно-историческую миссию», расшатав в ходе продолжительной классовой борьбы устои классического капитализма и способствуя этим его переходу на следующую, постиндустриальную ступень исторического развития. Установка на революционный пролетарский мессианизм не является, таким образом, ошибкой в ее традиционном толковании (т.е. нарушением правил формальной логики), поскольку имеет солидное историческое оправдание. На этом этапе исторического развития марксизма его идеологические постулаты вполне соответствовали реалиям формирующегося индустриального общества и у Маркса в решении вопроса о реальном субъекте мирового революционного процесса попросту не было выбора. Чтобы раскрутить маховик социально-преобразующей практики, нужно было обеспечить притягательность социалистического идеала и вовлечь в борьбу за его реализацию десятки и сотни миллионов пролетариев. Вместе с тем, универсальная (и по масштабам своего «структурного» распространения, и во временном диапазоне) тенденция «пролетаризации» основной производительной силы общества, теряя одни очертания, приобретает другие, и это обстоятельство также подтверждает выводы Маркса.

Идея закономерной трансформации субъективного фактора под воздействием социально-экономических и политических изменений, происходящих в современную эпоху, в нашей литературе достаточно отчетливо и аргументировано сформулирована, в частности, В.М. Межуевым, В.Л. Иноземцевым, Б.Ю. Кагарлицким, А.В. Бузгалиным, А.И. Колгановым. Эта смена субъекта в ходе социально-преобразующей практики, продиктованная продолжающимся совершенствованием производительных сил, при всей ее принципиальной значимости не отменяет механизма социальной детерминации и логики исторического процесса, выявляемых на уровне социально-философской теории. Индустриальный пролетариат как бы передает «авангардную» эстафетную палочку социального освобождения от гнета капитала и всех исторически возникших на этапе предыстории форм отчуждения носителю «всеобщего труда» - когнитариату, что, разумеется, не исключает, а предполагает на протяжении определенного исторического периода их объединенные, совместные усилия в решении этой задачи.

В то же время марксистская идеологическая парадигма нуждается, как полагает диссертант, в критической переоценке применительно к той ее части, которая относится к тезису о «диктатуре пролетариата». И дело даже не только в том, что последняя так и не нашла в истории своего предполагаемого воплощения, а в том, что понятие «диктатуры» какого-либо класса вообще является заведомым упрощением, так как диктатор всегда опирается лишь на определенную часть, а не на весь класс в целом. Примечательно в этом отношении, что в работе «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.», где Маркс впервые использует термин «классовая диктатура пролетариата» (по аналогии с «диктатурой буржуазии»), в характеристике последней он многократно уточняет, о политическом господстве какой именно части ее идет речь. Он фактически «растворяет» данное понятие в содержании того, что именует «господством буржуазии». «Диктатура» же крайне немногочисленного российского рабочего класса наполняется реальным содержанием и выражается лишь за счет трансформации в «диктатуру партии», а в советский период - и в «диктатуру вождя».

Сегодня не вызывает сомнения, что в качестве идеологов пролетарского движения основоположники марксизма переоценили степень зрелости буржуазного способа производства, ошибочно отождествляя эпоху становления промышленного капитализма с периодом его заката. Однако не стоит забывать, что их исторически конкретные представления о капитализме не исчерпывают базисных, собственно философских положений, рассчитанных на значительно больший временной интервал. Альтернативной же марксизму по универсальности и эффективности методологией исторического познания обществоведение не располагает в своем арсенале до сих пор, хотя на последующих этапах развития оно обогатилось многими ценными приобретениями.

В третьем параграфе «Парадигмальная загадка марксовой философии истории» рассмотрен ряд накопившихся в концептуальном поле исторического материализма проблем, обусловленных как внешними по отношению к нему (социологическими) факторами, так и его собственной эволюцией в качестве методологического направления, задающего ориентиры социально-философским исследованиям.

Сомнения в плодотворности марксистской методологии социального анализа объясняются, например, неизбежностью существенных ограничений, накладываемых экологическими императивами современной эпохи на показатели экономического роста. Однако, как резонно подчеркивает К.Х. Момджян, критериям социальной материальности в полной мере соответствует только «потребностная детерминация» и поэтому есть все основания полагать, что определяющая роль материального производства (приоритетность экономики), проявляясь в виде общеисторической закономерности, будет воспроизводиться даже тогда, когда экономическая мотивация, как исторически преходящая форма объективной зависимости индивида от способа распределения предметного богатства, утратит свое теперешнее значение.

Часто встречающейся и совершенно некорректной является приписываемая Марксу в виде т.н. «экономического детерминизма» философская позиция, которая ничем не отличается от лапласовского механистического детерминизма. С ходячими упреками по этому поводу нельзя, как полагает диссертант, согласиться уже постольку, поскольку используемые Марксом теоретические абстракции моделируются путем опосредованного выведения их из сферы материальных, производственных отношений с учетом неоднозначной зависимости между всеми сферами общественной жизни. «Недостаток» же материалистического понимания истории усматривают в сведении ее многообразия к экономическому фактору, упрощающему и искажающему ее безжизненными абстракциями. Следовательно, точнее было бы говорить не о детерминизме, а о редукционизме, но в этом случае абсурдность обвинения становится гораздо очевиднее.

Отвлекаясь от нынешних конъюнктурных колебаний в области методологии социального познания и опираясь на принцип деятельности как теоретически исходной абстракции, нельзя не согласиться с принятой в отечественной литературе советского периода трактовкой исторического материализма как философской и в то же время (но в ином отношении) общесоциологической теорией. Дифференциация этих относительно самостоятельных уровней обобщения социальной реальности задает систему координат, позволяющую выявить одновременно активный, творческий и закономерный характер бытия социума. В качестве объективного фактора опредмеченная деятельность, в конечном счете, детерминирует непосредственную, «живую». Однако эта детерминация осуществляется в парадоксальной ситуации все более очевидного возрастания роли субъективного фактора в общественном развитии.

Содержание этого противоречия, составляющего парадигмальную загадку марксовой философии истории, далеко не всем последователям Маркса, не говоря уже о противниках, удается диалектически интерпретировать. Трансляция его за пределы социально-философской экспликации (где оно представлено в корреляции формационной и деятельностной парадигм) в сфере классовых отношений создает очередную методологическую «ловушку», поскольку идеологически-однозначный подход к его разрешению строится уже не на диалектическом, а на формально-логическом основании. Речь идет о том, что по правилам формальной логики истинность одной из взаимоисключающих посылок означает ошибочность другой.

Для решения вопроса о том, в какой степени деятельность субъекта обусловлена наличными обстоятельствами, факторами социального бытия и, в свою очередь, способна на них влиять, Маркс использует и формационную и деятельностную модели истории, каждая из которых, взятая в отдельности, является заведомым упрощением. Последняя, подчеркивая роль субъекта исторического действия, конституируется в теорию научного социализма в виде одной из «составных частей» марксова учения в целом. Именно с нею марксизм чаще всего и отождествляется. Противоречие между деятельностным и формационным аспектами анализа отчетливо проявилось в том, что идея естественноисторического развития буржуазного общества постоянно сталкивается с проекцией преждевременного, а, значит, сугубо насильственного преобразования его в угоду классово-политическим приоритетам. В конечном счете, уже в период «реализованной» исторической «миссии пролетариата» собственно формационная теория оказалась не востребованной в полной мере, отодвинутой фактически на периферию социально-философского знания, хотя официально никто из марксистов ортодоксального толка ее значения не умалял.

Важнейшие, в том числе дискуссионные проблемы, связанные с ее применением, рассмотрены в четвертом параграфе «Типологический и генетический аспекты формационного анализа». Несмотря на то, что атрибутика формационной теории всегда считалась неотъемлемой принадлежностью советского марксизма, за более чем семидесятилетний период достижения в этой области не были впечатляющими. Наибольшее оживление в атмосферу схоластического теоретизирования внесли дискуссии по проблеме азиатского способа производства, но они не могли коренным образом изменить сложившуюся ситуацию. Она проявилась в «белых пятнах» теоретического знания и ошибках формально-логического порядка, начиная с основополагающей дефиниции, от которых оказались не застрахованными и энциклопедические издания.

Проблема сегодня усматривается даже в том, что материалистическое понимание истории базируется на исследовании Марксом одной общественно-экономической формации (ОЭФ). Данное обстоятельство используется в качестве основания для отрицания формационной теории как таковой. Между тем, ОЭФ предстает как принцип объяснения и изучения истории, содержание которого в абстрактной и теоретически последовательной форме воспроизводит своеобразие каждого из этих этапов. С учетом такого различия представляются достаточно убедительными высказанные в литературе соображения о неправомерности, с одной стороны, терминологического употребления и разработки особой «теории общественно-экономической формации» вообще, с другой - идентификации понятий «теория формации» и «теория формаций». Использование последних на страницах научных журналов и монографий в качестве тождественных ведет к недоразумениям. Будучи общесоциологической теорией, социальная философия марксизма, как было отмечено выше, является, тем самым, одновременно и общей формационной теорией, т.е. теорией всех общественных формаций: в формационном подходе сконцентрирована сущность социологического знания, его общенаучный критерий.

Значимость принципа историзма и диалектико-материалистической методологии в процессе исторической концептуализации наглядно проявляется в связи с дальнейшей разработкой генетического аспекта формационного анализа. До сих пор остается недостаточно проясненным и в известной мере даже дискуссионным вопрос о возможности определения временных параметров конкретных ОЭФ. Неоднозначно решается в литературе и вопрос о том, являются ли составным элементом ОЭФ производительные силы.

Недооценка различий между логическим и конкретно-историческим уровнями формационного анализа ведет к тому, что оппоненты формационной парадигмы нередко объявляют эту теоретическую модель «мыслительной схемой», а то и просто фикцией на том основании, что абсолютно «чистых» формаций «не бывает». Оборотной стороной такого подхода выступает представление о многоукладности ОЭФ. Отступая от диалектического понимания общего и особенного, исследователи (а ими чаще всего оказываются историки) вместо многоукладности реальных социальных организмов объявляют таковой ОЭФ.

В основу формационного подхода положена идея разнопорядковости ступеней общественного развития. В этой связи в используемой Марксом методологии формационного анализа заслуживает самого пристального внимания принцип членения истории на три большие общественные формации. Обращение к «формационной триаде» Маркса выявляет определенную ограниченность ставшей традиционной в обществознании «пятичленки». Однако издержки, связанные с ее «укорененностью» в теоретическом и, тем более, массовом сознании, обусловлены в большей степени, по мнению диссертанта, ее абсолютизацией, а не отсутствием эвристической значимости.

Непреходящий научный интерес в связи с исследованием механизма возникновения, функционирования и генезиса частной собственности и обусловленного этим фактором процесса перехода от первичной формации ко вторичной имеет проблема «азиатского способа производства». Не останавливаясь на ней детально, диссертант ограничился выяснением принципиального методологического значения данного понятия.

В пятом, завершающем параграфе первой главы «Единство формационного и цивилизационного подходов в объяснении истории» отмечены особенности цивилизационной концепции, которая относится, несомненно, к числу самых влиятельных в современной философии истории. Интенсивно разрабатываемая на протяжении ХХ века в качестве «противовеса» марксистской формационной парадигме, она связана прежде всего с именами А. Тойнби и К. Ясперса и к настоящему времени уже пережила на Западе пик своей популярности. В глазах же многих российских обществоведов, особенно тех, кто, по выражению А.С. Панарина, празднует «освобождение от формационной догматики», ее рейтинг продолжает расти.

Дискуссии, развернувшиеся на рубеже 80-90-х гг. на страницах журналов «Вопросы философии», «Философские науки», «Вопросы истории», «Новая и новейшая история», «Мировая экономика и международные отношения», «Экономические науки», позволили обнаружить издержки, связанные с абсолютизацией формационного подхода. По существу, как отмечается в нашей литературе, речь должна идти о необходимости различать собственно формационную теорию и формационный редукционизм как ее особую форму.

Бытующее в социально-философской и особенно исторической литературе противопоставление цивилизационной парадигмы формационной фиксирует внимание лишь на внешней, бросающейся в глаза, поверхностной стороне их соотношения, оставляя в тени его диалектический характер. Использование же диалектической методологии в постсоветский период остается весьма проблематичным. Связанные с цивилизационным подходом дополнительные трудности вызваны и тем, что «в отличие от формационной цивилизационная теория применительно к каждой выделяемой ею исторической ступени имеет дело не с одним, а несколькими основаниями. Поэтому цивилизационный подход к историческому процессу является комплексным».¹¹ Плетников Ю.К. Формационная и цивилизационная триады К. Маркса // Карл Маркс и современная философия. С. 136. Указывая на то, что он обозначает ряд связанных между собой и вместе с тем относительно самостоятельных цивилизационных парадигм, Ю.К. Плетников выделяет в их числе общеисторическую, философско-антропологическую, социокультурную и технологическую. Причем важно отметить то обстоятельство, что их конститутивным основанием выступает сформулированная Марксом цивилизационная триада.

Обращаясь к анализу цивилизационных закономерностей всемирно-исторического развития, Маркс создает принципиально иную познавательную модель. Если формационная теория сориентирована на логическую процедуру типологизации общества путем сведения индивидуального к социальному, то цивилизационный подход, напротив, базируется на сведении социального к индивидуальному, определении меры социальности в человеке. Исходя из трех основных технологических способов производства, Маркс выделяет три фазы эмансипации личности. Несовпадение исторических границ первого этапа цивилизационной и формационной триад свидетельствует об ином, хотя и соотносительном, ракурсе интерпретации исторического процесса. Смена формационных типов цивилизации и направлена на утверждение той непосредственно общественной формы богатства, критерием которой, согласно Марксу, является свободное развитие индивидов безотносительно к какому бы то ни было заранее установленному масштабу.

Как выражение синдрома глубокого кризиса современного обществознания следует воспринимать убеждение многих философов, ученых и общественных деятелей в том, что именно движение в направлении, заданном формационной парадигмой, привело в итоге к усилению общей нестабильности в мире, истощению природных ресурсов, растущему даже в условиях развитых стран Запада отчуждению, возникновению опасных социальных болезней и т.д. Построенная на диалектическом основании, формационная модель истории подвергается (как и марксизм в целом) теоретически некорректной, односторонне-метафизической интерпретации, порождающей, в свою очередь, упрощенные представления о прогрессе. Многочисленные попытки толковать превратности прогресса как основание для моделирования в духе многолинейной постмодернистской «ризомы», до известной степени, конечно, не лишены смысла. Но призванные подчеркнуть безбрежную широту представлений о механизме социальных изменений, они, в конечном счете, выявляют бесплодность своей крайней дискурсивной неопределенностью, как только начинают претендовать на альтернативное формационному поле исследования.

В спектре обсуждаемых исследователями марксизма вопросов наибольшего внимания, несомненно, заслуживает феномен внутренне присущей ему противоречивости. Этой проблеме посвящена вторая глава диссертационной работы «КОНЦЕПТ ОСНОВНОГО ПРОТИВОРЕЧИЯ МАРКСИЗМА В ОППОЗИЦИОННОЙ ПРОЕКЦИИ ФОРМАЦИОННОЙ И ДЕЯТЕЛЬНОСТНОЙ ПАРАДИГМ», состоящая из шести параграфов. По мнению диссертанта, феномен внутренней противоречивости марксизма, на который обратили внимание его критики, обнаружился, по крайней мере, еще в 80-е гг. XIX в., т.е. если не при жизни Маркса, то на завершающем этапе деятельности Энгельса. Вместе с тем, уже в самом конце XIX - начале XX вв. в интерпретации марксизма тон все увереннее задают представители его ортодоксального направления, которые категорически отрицали наличие в марксистском теоретическом знании каких бы то ни было противоречий. В советской философии, где безоговорочно утвердилось ленинское представление о «монолитной» целостности марксизма, исключающее допущение сколько-нибудь существенных различий в эволюции жизненной позиции самого Маркса, данный аспект его учения также, разумеется, не мог быть востребован и санкционирован. Но и после того, как прежние идеологические вериги были устранены, появились новые, а проблема противоречивости в оценке теоретического наследия Маркса так и не получила должного философского осмысления.

В комментариях западных марксологов упор делается на противоречие между «молодым» и «зрелым» Марксом. Фиксируя очевидное расхождение в выводах Маркса о сущности и социально-экономических условиях преодоления отчуждения, они связывают их с возрастными особенностями его индивидуальной биографии. Эволюция этих взглядов свидетельствует, с точки зрения либеральных критиков, об измене принципам гуманизма и свободы личности в пользу насилия и диктатуры. В лучшем случае марксизм положительно воспринимается в его ранней, гуманистической форме, в то время как на позднего Маркса возлагается вся ответственность за попытку практической реализации предложенной им программы переустройства общества.

Доля истины в таком дихотомическом понимании различных ступеней творческой зрелости основоположника марксизма, конечно, есть, как, впрочем, представлена она и в советской его трактовке. Однако двухполюсное изображение способно лишь обозначить основные параметры проблемы, не предлагая приемлемого варианта ее решения.

Тем не менее, в рамках первого параграфа «Феномен внутренней противоречивости марксизма в транскрипции либерализма» данный вариант «критического» анализа заслуживает специального рассмотрения ввиду того, что предстает в качестве образца широко распространенных заблуждений. Весьма показательна в этом отношении либеральная позиция Людвига фон Мизеса - одного из непримиримых оппонентов марксизма, до недавнего времени малоизвестного российскому читателю. В основе используемого им метода, именуемого «праксиологией», лежит концепция методологического дуализма, воздерживающегося «от любых утверждений по поводу сущностей и метафизических концепций». Продолжая традицию баденской школы неокантианства, Мизес руководствуется индивидуализирующим пониманием истории и квалифицирует присущие марксизму противоречия как «нелепости» и «трюизмы». Между тем, эта «яркая критика» еще ярче высвечивает его собственную некомпетентность во всем, что касается особенностей марксистской теории истории. Мизес, в частности, так и не предложил вразумительного объяснения парадоксальному сочетанию в марксовой концепции «фаталистического детерминизма» и «революционного активизма», если, конечно, не принимать в расчет якобы заимствованную Марксом «отчеканенную» гегелевскую формулу «хитрости разума» (List der Vernunft). Однако симптоматично, что, раскрывая содержание «активистского детерминизма», Мизес против своей воли фактически соглашается с Марксом. «Расщепляя» теорию и историю, он прокламирует их союз в названии своего произведения, но берет на вооружение «известный афоризм о том, что изучение истории учит только одному: а именно что история ничему не учит».¹¹ См.: Мизес Л. Теория и история: Интерпретация социально-экономической эволюции. М., 2001.С. 158. Вместо признания противоречивости прогресса, Мизес, вполне допускающий неизбежность издержек «любого вида человеческой деятельности», предпочитает устранить из «наук о человеческой деятельности» саму «идею» поступательного развития человечества.

По иному, уже с нескрываемой симпатией к Марксу, решают проблему внутренней противоречивости его учения некоторые марксологи, обращая главное внимание на неадекватность теоретической интерпретации его взглядов теми, кого принято считать марксистами. Так, по мнению американского профессора Т. Рокмора, наиболее важной и актуальной задачей сегодня выступает «переоткрытие» Маркса в связи с необходимостью освободить его от марксизма. Но противоречие между философией и идеологией марксизма, о котором идет речь, представляется Рокмору абсурдным («подобно попытке найти квадратуру круга») и неразрешимым лишь вследствие того, что ограничивается рамками поставленной им задачи: понять Маркса в контексте классической немецкой философии, выявив его «гегельянское основание». Поскольку Рокмор a priori убежден в том, что «марксизм устарел и должен быть отброшен», он, не замечая собственной непоследовательности, редуцирует многопорядковую сущность учения Маркса к одной из ее интерпретативных идеологических и политических версий.

По мнению диссертанта, как для реабилитации классического марксизма, так и для выработки его новой исторической формы, необходимо отбросить иллюзию о возможности полной внеидеологической экспликации идей Маркса. Поскольку анализируемое противоречие заложено в них изначально, даже гипотетическое «освобождение» Маркса от «марксизма» не способно привести к воссозданию его взглядов в их метафизически «девственной», лишенной противоречий «чистоте».

Перефразируя известное высказывание Энгельса, характеризующего историческое значение древнегреческой философии, можно сказать, что если многочисленные последователи Маркса, развивая, критикуя и исправляя своего учителя, были, в лучшем случае, правы «в подробностях», то сформулированные основоположником социально-философские парадигмы сохранили, в свою очередь, истинность учения «в целом» лишь благодаря потенциальной возможности их диалектической интерпретации и… вопреки «попечительству» Э. Бернштейна. Бернштейнианская версия основного противоречия марксизма, рассмотренная в одноименном втором параграфе диссертационной работы, примечательна тем, что «санкционирует» классические приемы либеральной критики марксистской теории уже от лица официальных представителей последней.

Безусловной заслугой Бернштейна является то, что он раньше других марксистских идеологов обратил внимание на вопросы, постановка которых фиксировала наметившийся разрыв между теорией и практикой социал-демократического движения. Ревизионизм, в той форме, какую ему придал Бернштейн, становится, таким образом, выражением объективного по своей сути процесса дифференциации в социал-демократическом движении, ибо содержащееся в социальной философии Маркса базисное диалектическое противоречие между формационной и деятельностной парадигмами сохраняет потенциальную возможность их неоднозначной корреляции. Еще при жизни Энгельса «дуализм» выразился в растущем противостоянии революционного и реформистского направлений, различия в политических установках и программных целях которых вышли за границы теоретических разногласий в истолковании и пропаганде марксизма. Начиная с 1896 г. реформизм, получивший «всестороннее» обоснование в работах Э. Бернштейна, становится течением «пролетарского социализма, приобретает самостоятельный статус как теоретическая позиция и политическая программа». Его, правомерно поэтому, отмечает Е.Л. Петренко, рассматривать как «следствие неизбежной дилеммы, перед которой оказывается массовая политическая партия, исходящая в своих теоретических установках из радикального отрицания существующего общественного строя, но вынужденная вести в его рамках тяжелую и упорную борьбу за частные демократические свободы».¹¹ Петренко Е. Л. Социалистическая доктрина Эдуарда Бернштейна. - М., 1990. (Новое в жизни, науке, технике. Сер. «Теория и практика социализма»; № 7). С. 12, 43.

Придерживаясь диалектического подхода в анализе процесса смены исторических эпох на рубеже ХIХ-ХХ вв., вполне естественно допустить, что «ревизия» марксизма была неизбежна, а инициатива Бернштейна небезосновательна. Все дело, однако, в том, что пересмотр основополагающих теоретических положений в его редакции превратился, по существу, в «зряшное» отрицание диалектической, т.е. научной сущности марксизма. По убеждению Бернштейна, «то великое, что сделали Маркс и Энгельс, они сделали не с помощью диалектики, а помимо нее». Используя, как точно подметил Б.Ю. Кагарлицкий, «методику бухгалтерского дела» в заурядной складской «ревизии», Бернштейн относится к марксизму как к складу готовой идеологической продукции, пытаясь столь незатейливым образом нейтрализовать «вредное, - по его убеждению, - влияние диалектики на их социально-политические взгляды». Подменив диалектическое прочтение основного противоречия в учении Маркса констатацией якобы присущего ему «дуализма», он так и не смог «уничтожить» свойственный марксизму «характер этого компромисса». Проблема соотношения научного и идеологического аспектов в социальной теории марксизма решается им на основе их абстрактно-метафизического противопоставления. Бернштейн, очевидно, даже не заметил, что отказ от диалектической логики ведет к нарушению правил логики формальной, многократно обнаруживающемуся в его рассуждениях.

В третьем параграфе «От дуализма к диалектике: корреляция идеологического и научного аспектов марксистской теории в интерпретации К. Каутского» диссертант останавливается на принципиально иной позиции официального, признанного лидера немецкой и международной социал-демократии. Анализ его взглядов заслуживает внимания уже постольку, поскольку внесенные им коррективы в базисную идеологическую парадигму марксизма явились наиболее продуктивными с точки зрения сохранения и развития его научно-доказательной базы.

Социально-политические и философские взгляды Каутского, вопреки ленинской оценке, не претерпели сколько-нибудь существенных изменений, а его «оппортунизм» выразился лишь в отходе от «методологической ортодоксии». Он не приемлет антидиалектического пафоса Бернштейна, не призывает на помощь «прозревшего Маркса» против Маркса «заблуждающегося» и не считает, что основоположники «изменили свои взгляды», сами того не сознавая. В противовес этому Каутский подчеркивает, что их научные достижения были бы немыслимы без знания диалектики, которая представляет собой «лучший инструмент» и «острейшее оружие» теоретического исследования, что борьба противоположностей есть «движущая сила всякого развития».

Нельзя, конечно, не принимать во внимание, что в полемике с Бернштейном Каутский в большей мере ограничивается цитатами из произведений Маркса и Энгельса, чем творческим развитием диалектического учения, тем более, что, по его собственным словам, философия никогда не была его «сильной стороной». Интеллектуального «ресурса» Каутского оказалось явно недостаточно, чтобы выстроить целостную социально-философскую концепцию, всесторонне развивающую марксизм в условиях новой исторической эпохи. Но в этом уже, как принято выражаться, не столько вина, сколько беда всей западной социал-демократической мысли, не только не преодоленная, а, напротив, обострившаяся в последние десятилетия. Во всяком случае, на примерах Каутского и Бернштейна, оказавшихся на почве неприятия большевизма в послеоктябрьский период, образно говоря, «в одной упряжке», отчетливо видно, что отнюдь не всякое «новое слово» в марксизме заслуживает доверия и признания, а лишь те, что формируются при распространении диалектической корреляции на обе концептуальные доминанты марксизма - методологию и идеологию.

Ленинские упреки в «оппортунизме» и покровительстве «ревизионизму» с точки зрения Каутского не выглядели убедительными. По мере распространения марксизма неизбежно, отмечает он, возникают и различные его толкования, в связи с чем возможность подлинной интерпретации становится весьма проблематичной. Даже если согласиться с тем, что Каутский излишне акцентирует на «поливариантности» марксизма (в чем его упрекают ортодоксы), нельзя не отметить его правоту в части указания на принципиальное отличие между двумя формами российского марксизма («профессорской» и «подлинно пролетарской»). Эти расхождения во взглядах марксистов будут, по мнению Каутского, возрастать и в дальнейшем. Высказанное Каутским утверждение о прогрессирующей «множественности форм марксизма» нашло свое подтверждение в его последующем развитии. Историческая неизбежность «плюрализма» такого рода была отмечена выше.