Методология политической науки

Постбихевиоралистский этап

То, что я называю постбихевиоралистской революцией (подобное определение следующего этапа развития политологии стало уже общепринятым), началось в 1960-е годы и продолжается по сей день (Easton, 1969). Характерной чертой этого этапа стало глубокое разочарование в итогах бихевиорализма. Но научный метод в политологии не был отвергнут. Скорее, существенно изменилось наше понимание того, какова природа науки, и даже к нынешнему дню его нельзя признать устоявшимся. Почему возникло постбихевиоралистское движение? Каковы его источники? В Соединенных Штатах оно развивалось на фоне так называемой контркультурной революции 1960-х -- начала 1970-х годов, развернувшейся сперва на Западе, но затронувшей и Восток. Это был период глобальных социальных перемен. Во главе революции встали в основном представители студенчества, концентрировавшегося в быстро растущей системе колледжей и университетов по всему миру. В Соединенных Штатах контркультурная революция выросла из движения за гражданские права, активизировавшегося после принятия Верховным судом в 1954 -- 1955 гг. решений об отмене сегрегации в системе образования, и сопровождалась выдвижением требований улучшения положения чернокожих американцев и других меньшинств и массовой кампанией протеста против войны во Вьетнаме во время правления администраций Джонсона и Никсона. Наиболее наглядным ее проявлением стало новое отношение к формам одежды, сексуальному поведению, социальной роли женщин и меньшинств, бедности, окружающей среде (т.е. к проблемам загрязнения, ядерных отходов и атомной энергетики), а также к социальному неравенству. Постбихевиоралистское движение в самом широком смысле представляло собой продукт растущей обеспокоенности современного мира по поводу опасностей, связанных с быстрой и неконтролируемой индустриализацией, этнической и сексуальной дискриминацией, бедностью в глобальном масштабе и военной угрозой. Нет смысла давать здесь детальное описание данного движения. Достаточно будет лишь охарактеризовать то воздействие, которое контркультурная революция 1960-х -- 1970-х годов оказала на обществознание в целом и на политологию в частности. Прежде всего, перед общественными науками встал вопрос -- почему они не смогли предсказать появление большинства названных выше проблем, приобретших в новых условиях первостепенное значение? Казалось, что обществознание просто укрылось от этих проблем в своей башне из слоновой кости. Подобные вопросы спровоцировали серьезные споры о том, какова природа политологии и в чем состоят ее задачи. В результате споров прояснились два обстоятельства. Во-первых, был брошен вызов изначально присущей бихевиорализму 1950-х -- 1960-х годов претензии на научность. Критика научного метода частично воспроизводила аргументы, хорошо известные еще с XIX в.: человеческое поведение состоит из слишком многих сложных переменных, и потому едва ли возможно выделить какие бы то ни было присущие ему закономерности; в отличие от атомов, люди не детерминированы -- они обладают свободной волей, и их поступки нельзя предсказать даже на вероятностной основе. Хотя методология естествознания действительно достигла громадных успехов в области познания, связано это именно с тем, что естественные науки имеют дело с неодушевленными предметами. Ведь у атомов нет ни чувств, ни намерений, которые по самой своей природе непрогнозируемы и не поддаются ни наблюдению, ни предсказанию. Другое направление критики общественных наук было прямо направлено против бихевиоралистского тезиса о ценностной нейтральности социального познания. Как уже говорилось, некоторые обществоведы бихевиоралистского направления провозгласили «конец идеологии». С появлением же контркультурного движения начала распространяться идея о том, что социальное познание, напротив, насквозь проникнуто идеологией. Критики утверждали, что претензия обществознания на ценностную нейтральность на деле объясняется тем, что оно полностью приняло идеологию status quo (буржуазного либерализма) и существующую структуру власти. Его идеологические основания, стало быть, исчезли из поля зрения именно потому, что совпадали с предпочтениями истэблишмента, интересам которого объективно служил ложный тезис об объективности познания. Оправдывая отстранение обществоведов от насущных социальных проблем и участия в их решении, этот тезис, как полагали критики, фактически работал на укрепление существующего порядка. Подобная критика скрытых идеологических посылок научного метода переросла во всестороннюю критику гносеологических и онтологических оснований социального познания. В весьма популярной в те годы книге Т. Куна «Структура научных революций» (Kuhn, 1962) был выдвинут тезис о том, что развитие наук -- как естественных, так и общественных -- это, в сущности, иррациональный процесс. Любые изменения в сфере науки рассматриваются автором не как продукт постепенного накопления знаний и понимания, а как следствие перехода ученых к новой парадигме, т.е. системе идеологических и иных посылок, происходящих по целому ряду поддающихся объяснению причин. С этой точки зрения история науки предстает как ряд метаний от одной системы посылок (парадигмы) к другой. Сначала воздействие книги Куна было колоссальным. Позднее, однако, возникло понимание того, что в своем отрицании всякой возможности объективного познания и накопления его результатов Кун вышел далеко за пределы царства необходимости и вероятности (Suppe, 1977). Тем не менее, данное направление критики сыграло важную роль, ибо оно привлекло внимание ученых к необходимости переосмыслить способы достижения объективного знания в условиях, когда познавательный процесс подвержен воздействию посылок ценностного характера. Я лишь вкратце затронул ожесточенную критику научного метода, развернувшуюся с начала 1970-х годов. Она привела к переоценке позитивистской концепции научного метода, преобладавшей в течение бихевиоралистского этапа. Последствия этой переоценки проявились в современных подходах к изучению политики, гораздо более разнообразных, чем в период бихевиорализма. Снова была признана известная познавательная ценность нестрогих методов, применявшихся ранее, равно как и метода интерпретативного понимания (verstehen), разработанного на рубеже XIX -- XX вв. Максом Вебером. Наблюдалось и возрождение марксизма как альтернативного подхода к развитию обществознания (Oilman и Vernoff, 1982; Poulantzas, 1973). В самом деле, в политологии появилось такое множество методов, что она, похоже, утратила единство цели. Особенностью 1950-х -- 1960-х годов был мессианский настрой ученых, стремление участвовать в коллективных усилиях по развитию и совершенствованию методов научного исследования, присущее даже критикам этого метода. Ныне нет единой, преобладающей позиции, которая захватила бы воображение членов профессионального сообщества, и особенно молодежи. Более того, нет такой позиции, на которой имело бы смысл сосредоточивать огонь критики. Дисциплина распалась на различные методологические концепции, хотя, возможно, научный подход по-прежнему остается главной из них. Но и этот подход, как нам предстоит убедиться, не есть «наука» в старом позитивистском смысле слова. Понимание природы науки изменилось, стало более гибким. Утратив цель развития, состоявшую в достижении научно достоверных результатов, политология, кажется, лишилась и своего содержательного ядра. Когда-то было согласие по поводу того, что политология призвана изучать ценности или принципы достойной жизни. Имелась, пусть это не покажется бахвальством с моей стороны, и господствующая точка зрения относительно ее предмета. Если и было какое-то исчерпывающее определение предмета политологии, то оно состояло как раз в том, что политическая наука изучает властное распределение ценностей в обществе. Данное определение было сформулировано в моей книге 1953 г. «Политическая система» (Easton, 198la) и получило широкое признание. Но сегодня трудно сказать, что это значит -- изучать политику, да и сам этот вопрос волнует ученых куда меньше, чем в прошлом. Концепция политологии как науки о государстве, вытесненная после второй мировой войны идеей политической системы, ныне возродилась снова. Параллельно, по крайней мере в американской политологии, произошло возрождение марксистских и постмарксистских подходов (Easton, 1981с), в которых понятие государства, естественно, играет центральную роль. Какие же способы воссоединить дисциплину, вновь дать ей единство цели и выработать хоть какие-нибудь альтернативные исследовательские методы предлагаются сегодня? Это трудный вопрос. К началу 1990-х годов политология по-прежнему пребывала в состоянии поиска новой идентичности и стимулов к развитию, или целей. Вне всякого сомнения, политическая наука находится сейчас на перепутье, и трудно предсказать, какой облик она в конечном итоге примет. Дисциплина кажется раздробленной и преследует многие цели одновременно именно потому, что теории, методы и исследовательские подходы служат предметом полемики, то есть находятся в процессе изменения. Некоторое представление о происходящей перестройке может дать простое перечисление различных интересов и подходов, представленных в современной американской политологии. Теоретический марксизм, почти что вымерший в США после 1940-х годов (но при этом вполне жизнеспособный в Европе), в 1970-х годах возродился. Однако среди приверженцев марксистских методов и теорий нет единства, и американский ренессанс полностью воспроизводит раздробленность европейского марксизма. Всевозможные школы марксизма критическая теория, гуманистический, культурный, структурный и ортодоксальный марксизм -- не только появились в Америке, но и оказали определенное воздействие на развитие американской политической науки, хотя наиболее влиятельной была, вероятно, структурная версия, разработанная Альтюссером и Пуланцасом. Понятно, что, по мере усвоения американскими исследователями, марксизм -- о какой бы школе ни шла речь как бы смягчался, и характер исследовательской практики был скорее квазимарксистским. Но и в таком виде возрождение марксизма способствовало обострению интереса политологов к исторической проблематике, а также к экономическим, классовым и идеологическим факторам и в целом к социальному контексту (к общественной формации, как выразился бы Альтюссер). К настоящему моменту, однако, перспективы дальнейшего использования марксистских теорий в социальных исследованиях остаются неясными, поскольку пока еще трудно сказать, как события последних лет -- распад социалистического блока, перестройка в СССР и прорыв демократических идеологий по всей Восточной Европе -- отразятся на судьбе марксизма. В основном, однако, американская политология движется в иных направлениях. По-прежнему сохраняется присущий бихевиоралистскому этапу интерес к поведению избирателей и носителей различных видов власти -- судебной, законодательной, административной и исполнительной, а также к группам интересов, партиям, проблемам развития и т.д. Но в постбихевиоралистский период возникла и новая исследовательская тематика, отражающая растущее стремление осмыслить новые, свойственные этому периоду проблемы, такие как загрязнение окружающей среды, этническое, расовое и социальное равенство, равноправие полов, ядерная угроза и т.д. В поиске ответов на насущные социальные вопросы политология, наряду с другими общественными науками, продемонстрировала незаурядное стремление к практическому применению накопленных ею знаний. Свидетельством тому могут служить стремительный рост и распространение так называемого движения анализа политических курсов. Возникли буквально сотни институтов, активность которых сосредоточена не только на объяснении того, каким образом вырабатываются и претворяются в жизнь те или иные политические меры, но и на разработке политических альтернатив, которые могли бы способствовать решению насущных социальных проблем, стоящих перед всеми обществами современного мира. Эти институты прослеживают все изменения, происходящие в сфере выработки и реализации политических курсов, анализируя их по целому ряду параметров. Какой курс проводится в различных сферах общественной жизни? Как он формируется? Какие подходы отвергаются и почему? Каковы прямые и косвенные последствия осуществления политических мероприятий? В какой мере последствия соответствуют провозглашенным целям? (Попытки ответить на этот вопрос привели к появлению такой заметной субдисциплины, как оценка политических мероприятий.) Как определенная комбинация текущих мероприятий воздействует на последующие меры (обратная связь)? Поскольку же воздействие политических мероприятий сказывается не только в области политики, но и в ряде других областей, представляющих самостоятельные сферы исследовательских интересов, тематика подобных институтов имеет, как правило, междисциплинарный характер (Fleishman, 1990, глава 9). С возникновением такого направления, как анализ политических курсов, возродилась давняя надежда на интеграцию социальных наук, по крайней мере в сфере практического использования накопленных ими знаний. Еще один сдвиг в исследовательских интересах, неразрывно связанный с ориентацией на изучение конкретных политических мероприятий, проявился и в возрождении политической экономии. В XIX в., когда современная политология еще только зарождалась, экономика и политика нередко рассматривались как близкие и родственные дисциплины. Об этом свидетельствуют, в частности, труды Джона Стюарта Милля, которые сам автор определял как исследования по политической экономии, а также Карла Маркса. Конечно, начавшееся в 1970-е годы возрождение политэкономии было отчасти следствием оживления марксистской мысли. Но оно имело и самостоятельный импульс, обусловленный растущим стремлением раскрыть многообразные отношения между состоянием экономики, с одной стороны, и политическими событиями и институтами, с другой (Frolich и Орреп-heimer, 1982; Monroe, 1983). Как я уже говорил, политическая экономия представляет собой возврат к традиционному, распространенному еще в XIX в. сочетанию исследовательских интересов. Наиболее бросающаяся в глаза инновация -- не имеющее аналогов в прошлом изменение исследовательских подходов произошло недавно в другой области, которую я назвал бы когнитивной политологией. Возникновение этой отрасли политологии отражало стремление к отказу от интерпретации политических явлений как производных полностью бессознательного процесса, т.е. деятельности социальных сил, влияющих на решения и поступки политических факторов и институтов. Исходное допущение когнитивной политологии состоит в том, что политическое поведение имеет важную рациональную составляющую. Это допущение можно толковать двояким образом: либо в том смысле, что люди действительно поступают рационально, либо в том смысле, что их поведение лучше поддается объяснению, если мы исходим из посылки о его рациональности. В то время как результатами эмпирических социальных исследований являются основанные на наблюдениях обобщенные суждения о поведении, продукт когнитивной политологии -- модели того, как люди действуют (или должны действовать) в различных обстоятельствах при условии рациональности их действий. Иными словами, результаты когнитивных исследований выражаются в виде моделей рационального выбора, теории игр или других вариаций так называемых моделей с рациональным фактором (Downs, 1957; Kramer и Hertzberg, 1975; Riker и Ordeshook, 1973; Taylor, 1975). Некоторые политологи считают, что эти построения отражают лишь гипотетически рациональное поведение индивидов. Значение моделей сводится, таким образом, к возможности сравнить реальное поведение с гипотетическим и попытаться объяснить отклонения. Другие ученые убеждены, что люди и в действительности ведут себя так, как следует из моделей. Тогда допущение о рациональности относится к реальности (Riker и Ordeshook, 1973) Есть и такие политологи, для которых предписанное рациональными моделями поведение соответствует определенным нормам, следование которым желательно само по себе. Таким образом, рациональные модели могут описывать чисто формальные структуры рационального поведения, реальные стратегии выбора или же желательные стратегии, если ценится рациональность как таковая. Рациональный подход внес важный вклад не только в эмпирически ориентированные исследования, но и в политическую философию. Рациональное моделирование оживило ее. По причинам, о которых говорилось выше, на бихевиоралистском этапе развития политологии изучение моральных проблем практически сошло на нет. Ценности считались простым выражением предпочтений (подход, по сей день господствующий в экономической науке). На современном, постбихевиоралистском этапе попытки показать, что у моральных доводов и суждений есть рациональные основы, возобновились. Толчком для возобновления усилий в этой области во многом послужила работа Джона Роулза «Теория справедливости» (Rawls, 1971), автор которой находился под сильным влиянием методик экономического моделирования и теории игр. Исходя из допущения о рациональности человеческих действий, Роулз попытался выделить достоверные и явные критерии справедливости. Сходные представления о рациональности послужили основой для разработки этических теорий, касающихся равенства, свободы, справедливости в международных отношениях, легитимности и так далее (Beitz, 1979; Elster, 1986; Fishkin, 1982; Lehrer и Wagner 1981). Новый подход получил распространение не только в политической философии. Его применению в этой области предшествовало -- и способствовало -- использование моделей с рациональным фактором при изучении электорального поведения и общественного выбора. Как исследовательская техника он проник и в другие области политологии. По своей сути, данный подход является слепком с теоретических подходов современной экономической науки и не гнушается прямым заимствованием экономических теорий для объяснения политических ситуаций (Downs, 1957; Kramer и Hertzberg, 1975). Увлечение подобными методами анализа вызвало критику со стороны все возрастающего числа ученых, и интенсивность этой критики усиливается. Часть критиков обрушилась на исходную посылку рационалистической концепции, доказывая, что политическое поведение как индивидов, так и их совокупностей в действительности нерационально или иррационально и неспособность принять этот факт во внимание подрывает достоверность исследования (Eckstein, 1988; Elster, 1989; Jarvie, 1984; Mansbridge, 1990; Quattrone и Tversky, 1988). В то же время рациональная модель иногда критикуется за чрезмерный редукционизм, т.е. за стремление объяснить все человеческое поведение через отдельные свойства, вроде рациональности. Такого рода модель, утверждают критики, не способна обеспечить систематический учет институционального и структурного контекстов, в которых действуют индивиды и которые определяют или по меньшей мере ограничивают поведение акторов как единичных, так и совокупных (Easton, 1990; March и Olsen, 1989). К началу 1990-х годов стало, однако, очевидно, что подобные оговорки относительно применимости рациональной модели не помешали ей занять заметную и, по всей видимости, долговечную нишу в политологии. В упомянутых выше самостоятельных областях знания, таких как анализ политических курсов, политическая экономия и то, что я называю когнитивными политическими исследованиями (включая рациональное моделирование и новую политическую философию), отход от исследовательской проблематики, характерной для бихевиоралистского периода, и развитие новых методологических перспектив не вызвали особых сложностей. Что же касается методов эмпирических исследований, и в особенности фундаментальной посылки, что человеческое поведение поддается научному изучению, современная убедительная критика научного метода не привела к появлению альтернативного подхода. В ценностную нейтральность науки верят сегодня лишь немногие, и уже никто не отрицает ценностную наполненность научных понятий. Но невозможно отрицать и то, что все это не снимает потребности в объективном знании и понимании. Как оба данных тезиса могут быть одновременно истинными, до сих пор остается предметом ожесточенных споров (Lakatos и Musgrave, 1970; Suppe, 1977). Что же предлагают критики научных методов в качестве альтернативы? Здесь-то и кроется основная сложность. Единственной формальной альтернативой, т.е. альтернативой, дающей хоть какое-то подобие поддающегося выражению, формализации и передаче новым поколениям ученых метода, остается веберовское интерпретативное или эмфатическое понимание. Обсуждение этого метода продолжается, о чем свидетельствует колоссальный рост интереса к трудам Макса Вебера, наблюдаемый в последние годы. По сей день, однако, никому не удалось формализовать, систематизировать или стандартизировать так называемый интерпретативный метод таким образом, чтобы можно было обучать ему желающих. И все же, несмотря на неустранимую невыразимость интерпретативного метода, многие радикальные критики традиционных общественных наук явно или неявно его используют. Это тем более странно, что изобретателя метода, Макса Вебера, называют «Карлом Марксом буржуазии».

Настоящее и будущее.

Многочисленность и зачастую противоречивость тенденций в развитии западной постбихевиоралистской политологии делают затруднительной общую оценку состояния дисциплины. Поскольку процесс перемен продолжается, в начале 1990-х годов сложно говорить о преобладании какой-либо одной тенденции или направления. Но если таковое и обнаруживается, то состоит оно в том, что большинство политологов сохраняют веру в применимость научной методологии, оправдавшей себя в естествознании, в социальных исследованиях. Было бы неверным, однако, полагать, что наше понимание научных методов осталось таким же, как на бихевиоралистском этапе. Наши представления о науке отнюдь не застыли, они сами претерпевают изменения. Мы больше не придерживаемся позитивистского идеала науки. Подспудная трансформация этого идеала уже началась и в дальнейшем может привести к полному его пересмотру. А если дело обстоит действительно так, то, возможно, мы переживаем одно из наиболее драматических событий в истории общественных наук, сами зачастую не осознавая этого. Политологами бихевиоралистского этапа, особенно 1950-х -- 1960-х годов, был в значительной мере усвоен (хотя это не всегда находило сознательное выражение) позитивизм в его унаследованной от Венского кружка 1920-х годов форме. Соответственно, было усвоено и представление, что в идеале продуктом научного исследования должен быть исходящий из аксиоматических положений корпус знаний, основанных на объективных наблюдениях и выраженных в виде положений, фиксирующих наиболее общие взаимосвязи с применением формального, желательно -- математического -- аппарата. Этим представлением и по сей день руководствуются многие обществоведы, особенно те, в исследовательских областях которых возможны реализация подобного идеала или, по крайней мере, приближение к нему (например, общественный выбор и рациональное моделирование). В таких областях математическая формализация является оправданной хотя бы потому, что она внутренне присуща используемым методам анализа. Но во многих -- пока еще, я бы сказал, в большинстве -- областях политологии, научные результаты такого рода не достижимы. Однако и в этих областях исследование может быть строго научным -- при условии применения обычных логических правил, тщательного сбора данных в соответствии с научными канонами и столь же тщательного их анализа. И все же полученные результаты не будут отвечать позитивистскому идеалу аксиоматической и математизированной системы утверждений. Значит ли это, что мы не вправе считать такие результаты научными? Во время позитивистского, бихевиоралистского этапа развития политологии на этот вопрос отвечали положительно. Сегодня же, по мере того как философия науки дает нам более гибкое понимание рассматриваемого феномена, возможен и отрицательный ответ, исходящий из признания неаксиоматических и нематематизированных положений в качестве составной части реального научного знания или даже его идеала. На Западе философия науки является особой дисциплиной, занимающейся изучением природы науки, т.е. способов получения знаний (эпистемология) и мира, который мы стремимся познать и понять (онтология). Как и любая другая дисциплина, философия науки постепенно развивается и, надо надеяться, совершенствуется. Подобно прочим дисциплинам, она растет и видоизменяется. Хотя когда-то философы науки, под влиянием раннего позитивизма, действительно оценивали результаты научного исследования в соответствии с критериями Венского кружка, в последнее время наблюдается тенденция к отказу от жестких математических стандартов. Далеко не все современные философы науки сводят -- в духе классического позитивизма -- научность к достижению формализованных результатов. Будучи более скептически настроены по отношению ко всякого рода идеалам, философы науки начинают признавать, что для ее понимания нужно не полагаться на некий абстрактный анализ науки, принимая его в качестве адекватного описания познавательной научной деятельности, а внимательнее всмотреться в то, что действительно делают ученые. Всмотревшись же в историю научной практики, мы обнаруживаем, что число и многообразие признаваемых полезными и необходимыми продуктов исследовательской деятельности гораздо шире, чем было бы, руководствуйся мы позитивистскими критериями. Современная философия науки начинает понимать, что существует множество разновидностей научных результатов, которые удовлетворяют ученых Такие результаты дают нам ответы на важные вопросы, возникающие в отдельных исследовательских областях, даже если не имеют ничего общего с формальными или математическими моделями, предписанными ранним позитивизмом. Например, классификационные и таксономические системы, концептуальные схемы, равно как и лишенные предиктивной силы качественные обобщения по поводу процессов эволюции, имеют мало общего с формальными моделями или с математикой. И все же в целом ряде наук -- таких как ботаника или биология -- они вполне приемлемы как конечные продукты исследования (Hanson, 1969; Shapere, 1974; Suppe, 1977; Toulmin, 1972). И если это так в естествознании, методологические успехи которого едва ли подлежат сомнению, то тем более верно это должно быть в обществознании. Но тогда систематические классификации политических явлений или концептуальные схемы, подобные представленным в моих работах по системному анализу, -- такой же нормальный исследовательский продукт, как и любые обобщения или математические модели. Единственное, что следует выяснить, -- соответствует ли данный интеллектуальный продукт нуждам претендующей на научность дисциплины, вроде политологии, с точки зрения однозначности его понимания и возможности проверки. Иными словами, если полученное нами знание способствует удовлетворительному объяснению или адекватному пониманию эмпирически наблюдаемых явлений, то оно полностью отвечает требованиям, предъявляемым к научным методам. История естественнонаучных исследований показывает, что вопреки настояниям классического позитивизма нет оснований приписывать какому-то определенному виду интеллектуальных продуктов монополию на правильное понимание того или иного феномена. В начале 1990-х годов постбихевиоралистский этап в истории политологии все еще находится в процессе становления. Пока еще трудно сказать с полной определенностью, чем он, в конечном счете, отличается от бихевиоралистского и в каком новом направлении идет дисциплина. Но одно уже ясно. Постбихевиорализм возник как реакция на проблемы, порожденные бихевиорализмом. К их числу относятся: равнодушие к моральным оценкам; чрезмерная приверженность формальным, математизированным заключениям, ставшая следствием использования научного метода; повышенное внимание к теоретическим критериям за счет социальной проблематики; концентрация на социальных детерминантах поведения, сочетающаяся с пренебрежением к его важным когнитивным (рациональным) элементам; отвлечение от истории политических систем, определяющей их современный характер. Но, надо признать, что, пытаясь справиться с этими унаследованными от бихевиорализма проблемами, постбихевиорализм порождает немало новых, присущих только ему. Некоторые из них уже бросаются в глаза, другие же неминуемо дадут о себе знать, когда будет исчерпан потенциал предлагаемых ныне объяснений. Например, упор на применение накопленных знаний для решения насущных социальных проблем уже поставил нас перед необходимостью реинтеграции специализированных дисциплин. Декарт учил, что достигнуть понимания можно, лишь выделив и проанализировав составные части объекта. Но применение знания к решению социальных проблем требует, напротив, сведения воедино специализированного знания различных общественных наук. Мы до сих пор не знаем, как этого добиться. Прикладные исследования отвлекли и без того скудные ресурсы, задействованные ранее для решения фундаментальных проблем, и уже возникла потребность в переоценке соотношения между прикладным и так называемым «чистым» знанием. Использование компьютерной технологии, несомненно, коренным образом изменит многие аспекты методологии ведения исследовательской работы во всех общественных науках, в том числе и политологии, и мы можем только догадываться, в каком направлении. Наконец, в условиях растущей интернационализации исследований все более остро встает вопрос, насколько универсальными могут быть применяемые в общественных науках понятия при учете культурной обусловленности большинства исследований, касающихся социальных явлений. Можно ли создать подлинно международное обществознание в мире, где различные культуры столь откровенно по-разному подходят к пониманию социальных явлений, часто используя совершенно несхожие понятия? Обсуждение значения подобных вопросов для политологии слишком далеко увело бы нас, однако, от темы настоящей работы, посвященной анализу четырех основных фаз развития -- формально-правовой, традиционной, бихевиоралистской и постбихевиоралистской, -- через которые прошла американская политология в XX в. Возможно, эти вопросы предвосхищают пятую фазу, которой еще предстоит наступить.

15. ИНСТИТУЦИОНАЛЬЫНЙ ПОДХОД В ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКЕ

Согласно институционального подхода, политическая система представляет собой совокупность политических институтов: государства, политических партий, движений, общественно-политических и общественных объединений, движений, организаций, больших общественных групп, наций, народностей, классов и механизмов, регламентирующих их деятельность, связанную с удовлетворением потребностей и интересов граждан. В этом случае предметом изучения выступают конкретные обособленные институты: государство, политические партии, организации, их структуры, а также нормы, регулирующие деятельность этих институтов и их взаимоотношение.

Такой подход дает возможность детально изучить природу отдельных институтов, их развитие, функционирование. Политическая система в этом случае предстает как единство многообразных частностей.

16. ИСТОКИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ БИХЕВИОРАЛЬНОГО ПОДХОДА. РАЗВИТИЕ ЭМПИРИЧЕСКОГО НАПРАВЛЕНИЯ ПРЕДСТАВИТЕЛЯМИ ЧИКАГСКОЙ ШКОЛЫ ПОЛИТИЧЕСКИХ ИСЛЕДОВАНИЙ

Преодолеть недостатки нормативного и институционального подхода было призвано так называемое бихевиоральное научно-методологическое направление. С его появлением связана настоящая революция в области политических исследований, произошедшая в 1930-х гг. и изменившая их облик. Большой вклад в этот процесс внесли А. Бентли, Ч. Бирд, В. Вильсон, Л. Лоуэлл, Ч. Мерриам, Г. Лассуэлл и др.

«Краеугольным камнем» бихевиоралистских моделей политических отношений стала знаменитая работа Артура Бентли «Процесс управления» (1908). Основным предметом анализа А. Бентли была политическая деятельность групп интересов (или заинтересованных групп). Группы интересов являются первичным субъектом политики. Государственные институты рассматриваются как один из многих видов заинтересованных групп. Так, правительство - это особая группа-арбитр, регулирующий конфликты. А. Бентли стал предтечей понятий «артикуляция» и «идентификация групповых интересов».

Сторонники эмпирического подхода стремились исследовать политическую реальность, сводя её к описанию политического поведения индивидов и общностей, которую можно непосредственно наблюдать и фиксировать объективными средствами. Основное внимание уделяли не политическим институтам (например, государству), а механизмам осуществления власти. Предметом их анализа явилось политическое поведение на индивидуальном и социально-агрегированном уровне (в группах, социальных институтах и т д.). В их поле зрения оказались многочисленные аспекты политического процесса, связанные с политическим повелением, такие как голосование на выборах, участие в других различных формах политической активности, в том числе и в неконвенциональных формах (демонстрации, забастовки и т.п.), лидерство, деятельность групп интересов и политических партий и даже субъектов международных отношений. Изучая эти разнообразные аспекты, они пытались ответить на вопрос: почему люди в политике ведут себя определенным образом.

Помимо особенностей предмета исследования, отличительными признаками бихевиорализма были и его основные методологические принципы:

1. исследование поведения людей путем наблюдения

2. эмпирическая проверка выводов

Приверженность данным принципам объяснялась, в первую очередь, тем, что корни философского мировоззрения представителей данного направления уходили к позитивизму.

Схожим с позитивистским у бихевиоралистов было отношение к теории, то есть бихевиоралистов также интересовал вопрос о необходимости проверки теории. Для них, так же как и для позитивистов, существовало три основных способа оценки теории. Во-первых, «хорошая» теория должна быть внутренне последовательной. Во-вторых, такая теория, объясняющая какое-либо явление, должна сообразовываться с другими теориями, претендующими

Необходимость проверки гипотезы с помощью исследования всех случаев или их репрезентативного количества обусловила использование бихевиоралистами количественных методов анализа, таких как статистические методы, моделирование, опросные методы, метод наблюдения и т.п. Во многом благодаря бихевиоралистам эти методы получили широкое применение в рамках политической науки. Постепенно их применение стало рассматриваться представителями данного научного подхода как одна из основных проблем науки. Появились специальные учебные курсы, пособия и т.п.

Однако, у истоков возникновения бихевиоралистского (поведенческого) подхода стояли представители эмпирического направления политических исследований Чикагской школы политических исследований - 20-30-х гг. ХХ века. Чикагской школой развивался эмпирико-аналитический подход, направленный на выработку научно обоснованного объяснения общественного порядка. Ставилась задача разработки модели поведения гражданина, целенаправленно действующего на основе своих интересов и потребностей. Политические явления объяснялись психологическими особенностями участвующих в них индивидов, взаимодействием общественных групп.

Основателем Чикагской школы политических исследований был Чарльз Мерриам. Он критиковал доминировавшие до этого времени юридический и историко-философский подходы в политической науке. В своей работе, «Новые аспекты политики» (1925 г.), Ч. Мирриам выделил основные проблемы существующие в политологии: субъективность ученых, сложность установления причинно-следственных связей между явлениями и событиями, неразработанность механизмов измерения политических феноменов. По его мнению, решение этих проблем заключалось в создании интегральной науки о политике.

Кроме того, Ч. Мерриам предложил использовать эмпирические методы исследования, тесты и лабораторные эксперименты, математического моделирования, факторный и корреляционный анализ в политических исследованиях.

Главным предметом исследований Ч. Мерриама была власть, которая им понималась с точки зрения индивидуальной воли, страстей, психобиологической жажды власти. При этом власть рассматривалась как тип поведения, зависящий от субъективной мотивации. Ч. Мерриам рассматривал политику, как вид социального поведения индивидов или групп, характеризующийся установками и мотивациями, связанными с участием во власти и властвовании.

Одним из учеников Ч. Мерриама был Г. Лассуэлл. Центральное место в работах Г. Лассуэлла занимают вопросы исследования политико-властных отношений, которые изучались через анализ политического поведения. Процесс властвования не отдельная часть, а аспект целостного политического процесса. По его мнению, существенную роль в этом процессе играют механизмы распределения ресурсов и ценностей в обществе. Г. Лассуэлл определял власть как, с одной стороны - участие в решениях, с другой - контроль над ресурсами, имеющими для участников властного отношения ценность. Власть - это вид или частный случаем влияния, при котором могут быть использованы властные санкции. Лассуэлл анализировал ресурсы власти и основы политического участия, ввел понятие «влияние». Наиболее влиятельной группой общества является «элита». Феномен политического отношения возникает в результате взаимодействия отношений влияния и властных отношений.

Работа Чикагской школы прекратилась в конце 1930-х гг., когда университетская администрация поставила под сомнение ценность эмпирических исследований в области общественных наук.

17. Сущность и основные принципы бихевиорального подхода. Поведенческая революция (С. Липсет, П. Лазарсфельд, Б. Берельсон, А. Кемпбелл и др.)

Расцвет бихевиорального направления пришелся на 1950--1960 гг. нынешнего столетия, когда оно занимало одно из ведущих позиций в социальных науках.

На данном этапе, центральной темой бехивиоральных исследований стало изучение избирательного поведения граждан, в рамках которых можно выделить три направления, три школы:

1. Школа социально-политической психологии развивалась на базе исследовательского центра Мичиганского университета. Велись исследования процесса принятия политических решений, влияния СМИ на формирование и динамику политики. Представители: Таверски А., Канеман Д., Брейди Г., Снайдерман П. Социально-психологический подход рассматривает электоральное поведение как эмоционально-экспрессивное. При рассмотрении объекта поддержки на первое место выдвигается не социальная группа, а партия. Партийная идентификация формируется уже на ранних этапах социализации и играет роль фильтра, через который пропускается информация о различных аспектах избирательного процесса.

2. Школа политической социологии возникла на базе отделения прикладных социальных исследований Колумбийского университета. Проводился анализ влияния социальной среды на формирование политических убеждений. Представители: П. Лазарсфельд, В. Ки, Ф. Мангер.

Основы социологического подхода к анализу электорального поведения заложены исследованиями группы ученых под руководством П. Лазарсфельда результатов президентских выборов 1940-х гг. Было показано, что при голосовании выбор избирателей определяется не столько осознанными политическими предпочтениями, а принадлежностью к большим социальным группам. Каждая подобная группа обеспечивает той или иной партии стабильную базу электоральной поддержки. Сам акт голосования является проявлением солидарности индивида с группой.

Социологическую концепцию электорального поведения развивали также С. Липсет и С. Роккан, которые считали, что различия между социальными группами обеспечивают потенциальную основу политических конфликтов, создавая само проблемное пространство политики и социальную базу партий. Липсет и Роккан показали четыре типа конфликтов: между центром и периферией, между городом и деревней, государством и церковью, собственниками и наемными работниками. Каждый и названных конфликтов задает раскол в обществе, в дальнейшем определяя структурирование поддержки партий и кандидатов. Два вышеописанных подхода характерны для классических работ по бихевиоральному подходу.

3. Политэкономическая школа - в ней политическое поведение трактуется как рациональное стремление людей путем обмена благами и деятельностью добиться удовлетворения личных интересов. Политические процессы описываются при помощи понятий «стоимость», «эффективность», «затраты и выгоды». Представители: Э. Даунс, К. Эрроу, У. Нордхаус. Рационально-инструментальный подход заложен работой Э. Даунса «Экономическая теория демократии». Главный принцип - гражданин голосует за ту политическую силу, которая предоставит ему больше выгод, чем любая другая.

В модели рационального поведения избирателя выделяются две оси: эгоцентрическое - социоцентристское голосование и ретроспективное - перспективное голосование. Эгоцентричное голосование - выбор основан на оценке собственного экономического положения. При социоцентристком - на оценке экономического положения всей страны. Ретроспективное голосование означает позитивное признание результатов деятельности предыдущей администрации. Перспективное - ожидание перемен, более успешной работы формируемого органа власти.

18 Постбихевиорализм. Истон о новой революции в политической науке

Постбихевиоралистский этап

То, что я называю постбихевиоралистской революцией (подобное определение следующего этапа развития политологии стало уже общепринятым), началось в 1960-е годы и продолжается по сей день (Easton, 1969). Характерной чертой этого этапа стало глубокое разочарование в итогах бихевиорализма. Но научный метод в политологии не был отвергнут. Скорее, существенно изменилось наше понимание того, какова природа науки, и даже к нынешнему дню его нельзя признать устоявшимся. Почему возникло постбихевиоралистское движение? Каковы его источники? В Соединенных Штатах оно развивалось на фоне так называемой контркультурной революции 1960-х -- начала 1970-х годов, развернувшейся сперва на Западе, но затронувшей и Восток. Это был период глобальных социальных перемен. Во главе революции встали в основном представители студенчества, концентрировавшегося в быстро растущей системе колледжей и университетов по всему миру. В Соединенных Штатах контркультурная революция выросла из движения за гражданские права, активизировавшегося после принятия Верховным судом в 1954 -- 1955 гг. решений об отмене сегрегации в системе образования, и сопровождалась выдвижением требований улучшения положения чернокожих американцев и других меньшинств и массовой кампанией протеста против войны во Вьетнаме во время правления администраций Джонсона и Никсона. Наиболее наглядным ее проявлением стало новое отношение к формам одежды, сексуальному поведению, социальной роли женщин и меньшинств, бедности, окружающей среде (т.е. к проблемам загрязнения, ядерных отходов и атомной энергетики), а также к социальному неравенству. Постбихевиоралистское движение в самом широком смысле представляло собой продукт растущей обеспокоенности современного мира по поводу опасностей, связанных с быстрой и неконтролируемой индустриализацией, этнической и сексуальной дискриминацией, бедностью в глобальном масштабе и военной угрозой. Нет смысла давать здесь детальное описание данного движения. Достаточно будет лишь охарактеризовать то воздействие, которое контркультурная революция 1960-х -- 1970-х годов оказала на обществознание в целом и на политологию в частности. Прежде всего, перед общественными науками встал вопрос -- почему они не смогли предсказать появление большинства названных выше проблем, приобретших в новых условиях первостепенное значение? Казалось, что обществознание просто укрылось от этих проблем в своей башне из слоновой кости. Подобные вопросы спровоцировали серьезные споры о том, какова природа политологии и в чем состоят ее задачи. В результате споров прояснились два обстоятельства. Во-первых, был брошен вызов изначально присущей бихевиорализму 1950-х -- 1960-х годов претензии на научность. Критика научного метода частично воспроизводила аргументы, хорошо известные еще с XIX в.: человеческое поведение состоит из слишком многих сложных переменных, и потому едва ли возможно выделить какие бы то ни было присущие ему закономерности; в отличие от атомов, люди не детерминированы -- они обладают свободной волей, и их поступки нельзя предсказать даже на вероятностной основе. Хотя методология естествознания действительно достигла громадных успехов в области познания, связано это именно с тем, что естественные науки имеют дело с неодушевленными предметами. Ведь у атомов нет ни чувств, ни намерений, которые по самой своей природе непрогнозируемы и не поддаются ни наблюдению, ни предсказанию. Другое направление критики общественных наук было прямо направлено против бихевиоралистского тезиса о ценностной нейтральности социального познания. Как уже говорилось, некоторые обществоведы бихевиоралистского направления провозгласили «конец идеологии». С появлением же контркультурного движения начала распространяться идея о том, что социальное познание, напротив, насквозь проникнуто идеологией. Критики утверждали, что претензия обществознания на ценностную нейтральность на деле объясняется тем, что оно полностью приняло идеологию status quo (буржуазного либерализма) и существующую структуру власти. Его идеологические основания, стало быть, исчезли из поля зрения именно потому, что совпадали с предпочтениями истэблишмента, интересам которого объективно служил ложный тезис об объективности познания. Оправдывая отстранение обществоведов от насущных социальных проблем и участия в их решении, этот тезис, как полагали критики, фактически работал на укрепление существующего порядка. Подобная критика скрытых идеологических посылок научного метода переросла во всестороннюю критику гносеологических и онтологических оснований социального познания. В весьма популярной в те годы книге Т. Куна «Структура научных революций» (Kuhn, 1962) был выдвинут тезис о том, что развитие наук -- как естественных, так и общественных -- это, в сущности, иррациональный процесс. Любые изменения в сфере науки рассматриваются автором не как продукт постепенного накопления знаний и понимания, а как следствие перехода ученых к новой парадигме, т.е. системе идеологических и иных посылок, происходящих по целому ряду поддающихся объяснению причин. С этой точки зрения история науки предстает как ряд метаний от одной системы посылок (парадигмы) к другой. Сначала воздействие книги Куна было колоссальным. Позднее, однако, возникло понимание того, что в своем отрицании всякой возможности объективного познания и накопления его результатов Кун вышел далеко за пределы царства необходимости и вероятности (Suppe, 1977). Тем не менее, данное направление критики сыграло важную роль, ибо оно привлекло внимание ученых к необходимости переосмыслить способы достижения объективного знания в условиях, когда познавательный процесс подвержен воздействию посылок ценностного характера. Я лишь вкратце затронул ожесточенную критику научного метода, развернувшуюся с начала 1970-х годов. Она привела к переоценке позитивистской концепции научного метода, преобладавшей в течение бихевиоралистского этапа. Последствия этой переоценки проявились в современных подходах к изучению политики, гораздо более разнообразных, чем в период бихевиорализма. Снова была признана известная познавательная ценность нестрогих методов, применявшихся ранее, равно как и метода интерпретативного понимания (verstehen), разработанного на рубеже XIX -- XX вв. Максом Вебером. Наблюдалось и возрождение марксизма как альтернативного подхода к развитию обществознания (Oilman и Vernoff, 1982; Poulantzas, 1973). В самом деле, в политологии появилось такое множество методов, что она, похоже, утратила единство цели. Особенностью 1950-х -- 1960-х годов был мессианский настрой ученых, стремление участвовать в коллективных усилиях по развитию и совершенствованию методов научного исследования, присущее даже критикам этого метода. Ныне нет единой, преобладающей позиции, которая захватила бы воображение членов профессионального сообщества, и особенно молодежи. Более того, нет такой позиции, на которой имело бы смысл сосредоточивать огонь критики. Дисциплина распалась на различные методологические концепции, хотя, возможно, научный подход по- прежнему остается главной из них. Но и этот подход, как нам предстоит убедиться, не есть «наука» в старом позитивистском смысле слова. Понимание природы науки изменилось, стало более гибким Утратив цель развития, состоявшую в достижении научно достоверных результатов, политология, кажется, лишилась и своего содержательного ядра. Когда-то было согласие по поводу того, что политология призвана изучать ценности или принципы достойной жизни. Имелась, пусть это не покажется бахвальством с моей стороны, и господствующая точка зрения относительно ее предмета. Если и было какое-то исчерпывающее определение предмета политологии, то оно состояло как раз в том, что политическая наука изучает властное распределение ценностей в обществе. Данное определение было сформулировано в моей книге 1953 г. «Политическая система» (Easton, 198la) и получило широкое признание. Но сегодня трудно сказать, что это значит -- изучать политику, да и сам этот вопрос волнует ученых куда меньше, чем в прошлом. Концепция политологии как науки о государстве, вытесненная после второй мировой войны идеей политической системы, ныне возродилась снова. Параллельно, по крайней мере в американской политологии, произошло возрождение марксистских и постмарксистских подходов (Easton, 1981с), в которых понятие государства, естественно, играет центральную роль. Какие же способы воссоединить дисциплину, вновь дать ей единство цели и выработать хоть какие-нибудь альтернативные исследовательские методы предлагаются сегодня? Это трудный вопрос. К началу 1990-х годов политология по-прежнему пребывала в состоянии поиска новой идентичности и стимулов к развитию, или целей. Вне всякого сомнения, политическая наука находится сейчас на перепутье, и трудно предсказать, какой облик она в конечном итоге примет. Дисциплина кажется раздробленной и преследует многие цели одновременно именно потому, что теории, методы и исследовательские подходы служат предметом полемики, то есть находятся в процессе изменения. Некоторое представление о происходящей перестройке может дать простое перечисление различных интересов и подходов, представленных в современной американской политологии. Теоретический марксизм, почти что вымерший в США после 1940-х годов (но при этом вполне жизнеспособный в Европе), в 1970-х годах возродился. Однако среди приверженцев марксистских методов и теорий нет единства, и американский ренессанс полностью воспроизводит раздробленность европейского марксизма. Всевозможные школы марксизма -- критическая теория, гуманистический, культурный, структурный и ортодоксальный марксизм -- не только появились в Америке, но и оказали определенное воздействие на развитие американской политической науки, хотя наиболее влиятельной была, вероятно, структурная версия, разработанная Альтюссером и Пуланцасом. Понятно, что, по мере усвоения американскими исследователями, марксизм -- о какой бы школе ни шла речь -- как бы смягчался, и характер исследовательской практики был скорее квазимарксистским. Но и в таком виде возрождение марксизма способствовало обострению интереса политологов к исторической проблематике, а также к экономическим, классовым и идеологическим факторам и в целом к социальному контексту (к общественной формации, как выразился бы Альтюссер). К настоящему моменту, однако, перспективы дальнейшего использования марксистских теорий в социальных исследованиях остаются неясными, поскольку пока еще трудно сказать, как события последних лет -- распад социалистического блока, перестройка в СССР и прорыв демократических идеологий по всей Восточной Европе -- отразятся на судьбе марксизма. В основном, однако, американская политология движется в иных направлениях. По-прежнему сохраняется присущий бихевиоралистскому этапу интерес к поведению избирателей и носителей различных видов власти -- судебной, законодательной, административной и исполнительной, а также к группам интересов, партиям, проблемам развития и т.д. Но в постбихевиоралистский период возникла и новая исследовательская тематика, отражающая растущее стремление осмыслить новые, свойственные этому периоду проблемы, такие как загрязнение окружающей среды, этническое, расовое и социальное равенство, равноправие полов, ядерная угроза и т.д. В поиске ответов на насущные социальные вопросы политология, наряду с другими общественными науками, продемонстрировала незаурядное стремление к практическому применению накопленных ею знаний. Свидетельством тому могут служить стремительный рост и распространение так называемого движения анализа политических курсов. Возникли буквально сотни институтов, активность которых сосредоточена не только на объяснении того, каким образом вырабатываются и претворяются в жизнь те или иные политические меры, но и на разработке политических альтернатив, которые могли бы способствовать решению насущных социальных проблем, стоящих перед всеми обществами современного мира. Эти институты прослеживают все изменения, происходящие в сфере выработки и реализации политических курсов, анализируя их по целому ряду параметров. Какой курс проводится в различных сферах общественной жизни? Как он формируется? Какие подходы отвергаются и почему? Каковы прямые и косвенные последствия осуществления политических мероприятий? В какой мере последствия соответствуют провозглашенным целям? (Попытки ответить на этот вопрос привели к появлению такой заметной субдисциплины, как оценка политических мероприятий.) Как определенная комбинация текущих мероприятий воздействует на последующие меры (обратная связь)? Поскольку же воздействие политических мероприятий сказывается не только в области политики, но и в ряде других областей, представляющих самостоятельные сферы исследовательских интересов, тематика подобных институтов имеет, как правило, междисциплинарный характер (Fleishman, 1990, глава 9). С возникновением такого направления, как анализ политических курсов, возродилась давняя надежда на интеграцию социальных наук, по крайней мере в сфере практического использования накопленных ими знаний. Еще один сдвиг в исследовательских интересах, неразрывно связанный с ориентацией на изучение конкретных политических мероприятий, проявился и в возрождении политической экономии. В XIX в., когда современная политология еще только зарождалась, экономика и политика нередко рассматривались как близкие и родственные дисциплины. Об этом свидетельствуют, в частности, труды Джона Стюарта Милля, которые сам автор определял как исследования по политической экономии, а также Карла Маркса. Конечно, начавшееся в 1970-е годы возрождение политэкономии было отчасти следствием оживления марксистской мысли. Но оно имело и самостоятельный импульс, обусловленный растущим стремлением раскрыть многообразные отношения между состоянием экономики, с одной стороны, и политическими событиями и институтами, с другой (Frolich и Орреп-heimer, 1982; Monroe, 1983). Как я уже говорил, политическая экономия представляет собой возврат к традиционному, распространенному еще в XIX в. сочетанию исследовательских интересов. Наиболее бросающаяся в глаза инновация -- не имеющее аналогов в прошлом изменение исследовательских подходов произошло недавно в другой области, которую я назвал бы когнитивной политологией. Возникновение этой отрасли политологии отражало стремление к отказу от интерпретации политических явлений как производных полностью бессознательного процесса, т.е. деятельности социальных сил, влияющих на решения и поступки политических факторов и институтов. Исходное допущение когнитивной политологии состоит в том, что политическое поведение имеет важную рациональную составляющую. Это допущение можно толковать двояким образом: либо в том смысле, что люди действительно поступают рационально, либо в том смысле, что их поведение лучше поддается объяснению, если мы исходим из посылки о его рациональности. В то время как результатами эмпирических социальных исследований являются основанные на наблюдениях обобщенные суждения о поведении, продукт когнитивной политологии -- модели того, как люди действуют (или должны действовать) в различных обстоятельствах при условии рациональности их действий. Иными словами, результаты когнитивных исследований выражаются в виде моделей рационального выбора, теории игр или других вариаций так называемых моделей с рациональным фактором (Downs, 1957; Kramer и Hertzberg, 1975; Riker и Ordeshook, 1973; Taylor, 1975). Некоторые политологи считают, что эти построения отражают лишь гипотетически рациональное поведение индивидов. Значение моделей сводится, таким образом, к возможности сравнить реальное поведение с гипотетическим и попытаться объяснить отклонения. Другие ученые убеждены, что люди и в действительности ведут себя так, как следует из моделей. Тогда допущение о рациональности относится к реальности (Riker и Ordeshook, 1973) Есть и такие политологи, для которых предписанное рациональными моделями поведение соответствует определенным нормам, следование которым желательно само по себе. Таким образом, рациональные модели могут описывать чисто формальные структуры рационального поведения, реальные стратегии выбора или же желательные стратегии, если ценится рациональность как таковая. Рациональный подход внес важный вклад не только в эмпирически ориентированные исследования, но и в политическую философию. Рациональное моделирование оживило ее. По причинам, о которых говорилось выше, на бихевиоралистском этапе развития политологии изучение моральных проблем практически сошло на нет. Ценности считались простым выражением предпочтений (подход, по сей день господствующий в экономической науке). На современном, постбихевиоралистском этапе попытки показать, что у моральных доводов и суждений есть рациональные основы, возобновились. Толчком для возобновления усилий в этой области во многом послужила работа Джона Роулза «Теория справедливости» (Rawls, 1971), автор которой находился под сильным влиянием методик экономического моделирования и теории игр. Исходя из допущения о рациональности человеческих действий, Роулз попытался выделить достоверные и явные критерии справедливости. Сходные представления о рациональности послужили основой для разработки этических теорий, касающихся равенства, свободы, справедливости в международных отношениях, легитимности и так далее (Beitz, 1979; Elster, 1986; Fishkin, 1982; Lehrer и Wagner 1981). Новый подход получил распространение не только в политической философии. Его применению в этой области предшествовало -- и способствовало -- использование моделей с рациональным фактором при изучении электорального поведения и общественного выбора. Как исследовательская техника он проник и в другие области политологии. По своей сути, данный подход является слепком с теоретических подходов современной экономической науки и не гнушается прямым заимствованием экономических теорий для объяснения политических ситуаций (Downs, 1957; Kramer и Hertzberg, 1975). Увлечение подобными методами анализа вызвало критику со стороны все возрастающего числа ученых, и интенсивность этой критики усиливается. Часть критиков обрушилась на исходную посылку рационалистической концепции, доказывая, что политическое поведение как индивидов, так и их совокупностей в действительности нерационально или иррационально и неспособность принять этот факт во внимание подрывает достоверность исследования (Eckstein, 1988; Elster, 1989; Jarvie, 1984; Mansbridge, 1990; Quattrone и Tversky, 1988). В то же время рациональная модель иногда критикуется за чрезмерный редукционизм, т.е. за стремление объяснить все человеческое поведение через отдельные свойства, вроде рациональности. Такого рода модель, утверждают критики, не способна обеспечить систематический учет институционального и структурного контекстов, в которых действуют индивиды и которые определяют или по меньшей мере ограничивают поведение акторов как единичных, так и совокупных (Easton, 1990; March и Olsen, 1989). К началу 1990-х годов стало, однако, очевидно, что подобные оговорки относительно применимости рациональной модели не помешали ей занять заметную и, по всей видимости, долговечную нишу в политологии. В упомянутых выше самостоятельных областях знания, таких как анализ политических курсов, политическая экономия и то, что я называю когнитивными политическими исследованиями (включая рациональное моделирование и новую политическую философию), отход от исследовательской проблематики, характерной для бихевиоралистского периода, и развитие новых методологических перспектив не вызвали особых сложностей. Что же касается методов эмпирических исследований, и в особенности фундаментальной посылки, что человеческое поведение поддается научному изучению, современная убедительная критика научного метода не привела к появлению альтернативного подхода. В ценностную нейтральность науки верят сегодня лишь немногие, и уже никто не отрицает ценностную наполненность научных понятий....