Региональный политический режим

Размещено на http://www.allbest.ru/

Оглавление

Введение

Глава 1. Региональный политический режим: обоснованность категории, подходы, определение

1.1 Политический режим и региональный политический режим

1.2 Подходы к изучению регионального политического режима

1.3 Определение регионального политического режима

Глава 2. Государственно-конфессиональные отношения: религиозные нормы и политическая практика на Северном Кавказе

2.1 Концепции общественного устройства и социальная специфика течений ислама, распространенных на Северном Кавказе

2.2 Религиозная политика республиканских органов государственной власти на Северном Кавказе

2.2.1 Модели структурирования религиозного пространства ислама республиканскими органами власти на Северном Кавказе

2.2.2 Современная религиозная обстановка и государственно-конфессиональных отношения в республиках Северного Кавказа

Глава 3. Влияние исламской религии на региональные политические режимы Северного Кавказа

3.1 Влияние исламской религии на степень автономии республик Северного Кавказа

3.1.1 Влияние деятельности НВФ на степень автономии республик Северного Кавказа

3.1.2 Влияние «легального» ислама на степень автономии республик Северного Кавказа

3.2 Исламская религия как фактор демократии в республиках Северного Кавказа

3.3 Исламская религия как фактор консолидации элиты в республиках Северного Кавказа

Заключение

Список литературы

Введение

Общеизвестен тот факт, что после распада СССР и декларации свободы вероисповедания на территории Российской Федерации был зафиксирован повсеместный рост религиозности. Однако на данный момент система общественных и государственных отношений, призванная реализовать данное право граждан, еще не сложилась. В условиях многонационального и поликонфессионального государства непродуманное формирование этой системы может привести к крайне нежелательным последствиям. Уже сегодня в гражданском обществе и СМИ назревают опасения по поводу как политического, так и культурно-религиозного обособления Северного Кавказа. Эти два процесса, связь которых в действительности сложна и неочевидна, в общественном сознании в последние годы зачастую сливаются в одно и принимают упрощенную форму цивилизационного противостояния в духе Хантингтона, о чем свидетельствуют многочисленные публикации в Интернет-изданиях, посвященные «исламской угрозе» в России Верховский А.М. Исламофобия после 11 сентября. [Электронный документ] http://readr.ru/aleksandr-verhovskiy-islamofobiya-posle-11-sentyabrya.html Проверено 02.06.2013..

Помимо лежащей на поверхности интерпретации «исламской угрозы» в терминах кросс-культурных фобий и демографической динамики, возможен и иной подход, выдвигающий на роль основного агента «исламской угрозы» индивидуального или коллективного политического актора, который под давлением снизу вынужден способствовать распространению религии из сферы культуры и общества в сферу политического вне зависимости от своих предпочтений на этот счет. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. [Электронный документ] http://grachev62.narod.ru/hantington/content.html Проверено 19.12.2012. В этой связи, объектом нашего исследования будет влияние ислама на политику, а предметом - механизмы влияния ислама на политику на Северном Кавказе.

В то же время, интуитивно понятный механизм экспансии религии, описанный выше, имеет ряд существенных ограничений в реалиях Северного Кавказа. Наиболее существенным из них является тот факт, что республики Северного Кавказа не являются самостоятельным/самостоятельными государственными образованиями. В этой связи роль региональных властей как агентов исламизации существенно ограничена позицией Центра и о свободном продвижении религиозных требований в область политики, речь может идти с существенными оговорками.

Попытка выделить кавказский случай как специфическое явление из мирового опыта взаимодействия ислама с политикой закономерным образом подводит нас ведет нас к необходимости изучения этого взаимодействия в связи с российским федерализмом, для чего нам кажется целесообразным использовать концепцию регионального политического режима. В этой связи проблему нашего исследования можно сформулировать следующим образом: «Какова степень и механизмы влияния ислама на политические режимы республик Северного Кавказа в условиях рецентрализации власти в России?»

Целью исследования, соответственно, является описание и объяснение той роли, которую играет фактор исламской религии в формировании особенностей региональных политических режимов.

Здесь следует заметить, что на Северном Кавказе религиозный фактор распадается на две безусловно взаимосвязанные, но в то же время относительно автономные составляющие - деятельность бандподполья и религиозные отношения, признаваемые властью как законные. В зависимости от соотношения государственных мер в отношении первой и второй составляющей и их характера, можно условно выделить «мягкую» и «жесткую» модель противодействия религиозному экстремизму. Федеральный уровень российской власти традиционно склонялся к последней; в то же время, она неизбежно вызывает недовольство значительной части мусульман (коих в рассматриваемых нами республиках большинство), давлению которых подвергается прежде всего региональное руководство.

В этой связи в качестве гипотезы мы выдвигаем предположение о том, что в целях снижения напряженности в обществе региональные власти вынуждены внедрять элементы «мягкой модели» борьбы с терроризмом, вступая при этом в конфликт с Центром.

Достижение означенной выше цели подразумевает выполнение следующих задач:

- рассмотреть возможные подходы к концепции регионального политического режима и выбрать наиболее соответствующую цели нашего исследования;

- изучить концепции общественного устройства, предлагаемые исторически сложившимися на Северном Кавказе исламскими течениями, а также социальную специфику последних;

- описать современную религиозную обстановку на исследуемых территориях и реакцию региональных властей на эти вызовы в последние годы; политический исламский автономия религия

- Проанализировать влияние исламской религии на степень автономии республик Северного Кавказа;

- Оценить значимость исламской религии как фактор демократии в республиках Северного Кавказа;

- Рассмотреть роль религии как фактора консолидации элит в республиках Северного Кавказа.

Структура работы вытекает из поставленных задач и предполагает наличие трех глав, разбитых на подчиненные структурные единицы.

В первой главе мы рассмотрим вопрос концептуальной обоснованности понятия «региональный политический режим», а также рассмотрим возможные подходы к интерпретации данного понятия и сконцентрируемся на одном из них.

Вторая глава будет посвящена моделям государственно-конфессиональным отношениям на изучаемой территории, сложившихся под влиянием социально-экономических и политических условий в нормах различных религиозных течений Северного Кавказа, а также современной практике взаимодействия государства и религии в республиках. Таким образом, вторая глава будет иметь два параграфа.

В третьей главе мы проанализируем влияние религиозного фактора на три измерения региональных политических режимов (автономию/зависимость от центра, демократию/авторитаризм, консолидацию/конкуренцию элит) с привлечением фактологического материала, изложенного во втором параграфе второй главы. Естественным образом третья глава имеет три соответствующих параграфа.

Основным методом нашей работы будет являться анализ публичных политических решений (включая официальные заявления политических акторов) как основной единицы информации.

Наш анализ (из соображений однородности выборки) мы ограничим пятью республиками СКФО, в который доля этнических мусульман превышает половину населения. Таким образом, в мы рассмотрим следующие случаи: республика Ингушетия, Чеченская республика, республика Дагестан, Кабардино-Балкарская республика, Карачаево-Черкесская республика.

Глава 1. Региональный политический режим: обоснованность категории, подходы, определение

1.1 Политический режим и региональный политический режим

Как известно, изначально традиция изучения политических режимов была представлена правовым подходом, согласно которому основной акцент делался на формально-юридические характеристики функционирования власти, ее официально декларируемые методы. Такой подход очевидным образом сближает понятие политического режима с понятием формы правления, а кроме того, не всегда отражает сущностные черты режима, проявляющиеся в практике реализации власти.

Попытка исправить последний недостаток была предпринята в рамках более позднего социологического подхода, основоположником которого стал М. Дюверже. В его трудах политический режим предстает в виде «формы, которую принимает в данной социальной группе различие управителей и управляемых», как «определенное сочетание системы партий, способа голосования, одного или нескольких типов принятия решений, одной или нескольких групп давления». Maurice Duverger, Les rйgimes politiques, Paris, PUF, coll. "Que sais-je ?", n°289, 1954, p. 7. Так, согласно трактовке Р. Макридиса, режим - это те специфические способы опосредующие нормативные установления политической системы в практике функционирования государственных институтов. Macridis R.C. Modern Political Regimes. Patterns and Institutions. Boston, Toronto, 1986. Исходя из функциональной концепции политической системы, он, таким образом, стремился подчеркнуть роль микро-факторов в функционировании политического режима, обуславливающую динамичность последнего по сравнению с первой. И хотя последующее возникновение иных подходов к определению понятия политического режима высветило многогранность инструментальных средств и способов взаимодействия управляющих и управляемых - которые, по сути, и описывает категория политического режима, вне зависимости от акцентов интерпретации - стремление ряда авторов адаптировать свои дефиниции для описания конкретной реальности, существующей вне универсализма абстрактных типологий, наблюдается и в более поздних работах.

Одним из существенных достижений на этом пути является признание роли политических акторов в структурировании властных отношений. Этот аспект подчеркивают Шмиттер и О'Доннел, полагая, что политический режим «представляет собой совокупность как явных, так и скрытых структур, которые определяют формы и каналы доступа к ведущим правительственным постам, а также характеристики [конкретных] деятелей, ...используемые ими ресурсы и стратегии...» Туровский Р.Ф. Региональные политические режимы в России: к методологии анализа // Полис. 2009. №2. с. 77-95.. Сходные с этой точки зрения дают политическому режиму и некоторые отечественные авторы. Так, по А.И. Соловьеву, политический режим это «совокупность наиболее типичных методов функционирования основных институтов власти, используемых ими ресурсов и способов принуждения, которые оформляют и структурируют реальный процесс взаимодействия государства и общества» Соловьев А.И. Политология. Политическая теория. Политические технологии. - М.:Аспект пресс, 2001. - 562 с.. Автор замечает, что такая интерпретация данной категории представляет возможность охватить не только официальные властные структуры и институты, но и иные политические силы, которые, хотя могут и не обладать формальным статусом, но оказывать реальное влияние на политический процесс. В Гельман также выделяет акторов в числе 4 составляющих, совокупность которых, по его мнению, составляет политический режим, наряду с институтами политической власти, ресурсами и стратегиями борьбы за достижение и/или удержание власти. Гельман В.Я. Трансформации и режимы. Неопределенность и её последствия // Россия регионов: трансформация политических режимов. - М., 2000. - С.19-20.

В этом смысле введение понятия регионального политического режима, которое стало новшеством российских ученых, можно рассматривать как закономерное движение в том же направлении - по пути усиления социологического акцента в трактовке политического режима, ведь признание значения политического актора, конкретизирующее и приближающее к реальности данное понятие, ставит перед исследователями вопрос о масштабе изучения. Так, очевидно, что изучение политических режимов с привязкой к иным территориальным единицам, чем государство, вводит в рассмотрение дополнительные переменные - ведь помимо общенациональных на каждой такой единице действуют и местные «субъектов социального действия, обладающие ресурсами и стратегиями достижения своих целей» Так, вслед за Дж. Коумэн, определяет Гельман акторов.

Россия регионов: трансформация политических режимов / Общ. ред.: Гельман В.Я., Рыженков С.И., Бри М. - М.: Весь мир, 2000. - совокупное влияние которых может до некоторой, порой весьма ощутимой, степени видоизменить расстановку сил, свойственную государству в целом. Так, В. Гельман полагает, что любая территориальная единица может иметь свой особый характер политики властвования и управления при наличии минимальной автономии от Центра. Гельман В. Я. , Рыженков С. И.. Локальные режимы, городское управление и «Вертикаль власти» в современной россии [Электронный ресурс]. http://www.politex.info/content/view/764/30/ Проверено 01.06.2013. Как следствие такой подход может иметь операциональную ценность.

В частности, концепция регионального политического режима позволяет исследователю сконцентрироваться на изучении особенностей властных практик на региональном уровне национальной политической системы. В то же время, двигаясь в данном направлении, невозможно обойти вниманием факт примата общенациональных стандартов над региональными, характерный для всех государств, в том числе и федеративных. Сомнения по поводу степени автономии региональных игроков от федеральных (и, как следствие, регионального политического режима от общенационального) ставят под вопрос саму обоснованность выделения регионального политического режима как самостоятельной категории и единицы анализа.

Так, согласно одной из точек зрения, наиболее критичной в этом отношении, применение категория политического режима правомерно лишь в отношении государства в целом, так как лишь оно обладает суверенитетом в полной мере, а посему различия между отдельными территориальными единицами в его составе не могут быть существенны. Однако здесь дискуссия идет большей мере не о различиях в оценке авторами степени значимости той степени дифференциации, которая может наблюдаться в рамках единого национального режима, но скорее о приемлимом «уровне значимости» исследований и об условности терминологии. Так, Р. Туровский полагает, что хотя, безусловно, «российские регионы не делятся на демократические и авторитарные и в целом характеризуются смещением в сторону авторитаризма» Туровский Р.Ф. Региональныеполитические режимы в России: к методологии анализа // Полис, 2009, №2, с. 77-95., «как раз малые субнациональные различия, различия “второго порядка” и составляют предметное поле политической регионалистики». Там же. Более того, по его мнению, региональный политический режим представляет собой не более чем «территориальный уровень общенационального политического режима» Там же.. В. Гельман же полагает, что и в условиях «вертикали власти» подчиненные акторы (вплоть до местного уровня) при условии наличия минимальной автономии от вышестоящих уровней власти продолжают преследовать свои собственные интересы, покуда те не «препятствовать достижению стратегических целей режима в стране в целом», - что и обуславливает некоторое своеобразие «характера осуществления местной власти и локального политико-экономического управления, основанного на реализации политического курса на местном уровне» и позволяет говорить даже о локальных режимах. Гельман В. Я. , Рыженков С. И.. Локальные режимы, городское управление и «Вертикаль власти» в современной россии [Электронный ресурс]. http://www.politex.info/content/view/764/30/ Проверено 01.06.2013.

Менее категоричная точка зрения признает теоретическое право на существование данной категории, однако подчеркивает тот факт, что наличие в рамках общенационального режима региональных не является обязательным и автоматическим, так как лишь наиболее обособленные региональные сообщества могут быть охарактеризованы как отдельный (пусть и в ограниченной мере) режим, в то время как типовые и аморфные таковыми не являются. В то же время, этой точки зрения содержательно не противоречит предлагаемое некоторыми авторами использование понятия «регионального политического режима» как специфического термина политической регионалистики, в смысле «комплекс региональных особенностей политического режима» Туровский Р.Ф. Политическая регионалистика.- М.: Издательство ГУ-ВШЭ, 2006. - 471 с., ко всем регионам. Тут дискуссия сводится сугубо к конвенциям научного сообщества.

Так или иначе, в полиэтничной и поликонфессиональной России, являющейся (пусть в большей мере де-юре, чем де-факто) федеративным государством, отрицать наличие весьма обособленных сообществ было бы сложно. Кроме того, в нашей работе мы будем говорить о Северном Кавказе - территории, о выходе которой из состава РФ в недалеком будущем полемизирует ряд исследователей, как отечественных, так и зарубежных. Даже те из них, что не разделяют на сегодняшний день столь радикальных прогнозов, признают что выражение «внутреннее зарубежье», используемое в отношении Кавказа в публичном дискурсе, имеет под собой основания. Малашенко А.В. Северный Кавказ: зарубежный субъект Российской Федерации?// Брифинг Московского Центра Карнеги, 2011. [Электронный ресурс] http://carnegie.ru/2011/11/22/ Проверено 01.06.2013. В этой связи, обращение к категории регионального политического режима в нашей работе кажется нам вполне оправданным; кроме того, дополнительные аргументы в пользу такой позиции продемонстрирует первая глава нашей работы, посвященная влиянию религии на степень автономии республик Северного Кавказа от Центра.

Иногда в литературе можно встретить мнение, согласно которому теоретически рассмотрение региональных властных практик как относительно самостоятельного режима допустимо, однако в России, в условиях рецентрализации, когда были унифицированы нормы права, регламентирующие устройство и порядок формирования региональных органов государственной власти, а губернаторы назначались Москвой, использование термина становится некорректным, так как в такой ситуации функция региональных акторов якобы сводится к исполнению федеральной стратегии. Медушевский А.Н. Сравнительное конституционное право и политическиеинституты./ Курс лекций. -М.: ГУ ВШЭ, 2002. - 512 с.

Однако даже этот аргумент становится неактуальным ввиду возвращения Медведевым прямых выборов губернатора и последующим принятием по инициативе Путина закона о праве регионов отказаться от прямых выборов в пользу процедуры, согласно которой губернатора будет выбирать региональный парламент из 3 кандидатов, представленных президентом РФ. На данный момент, официально от выборов отказался только Дагестан, в отношении остальных республик вопрос не решен; и если с Ингушетией, КБР и КЧР дело обстоит достаточно прозрачно, то намерения Кадырова пока неясны. Кроме того, в ситуации полиэтничных республик, коими являются 3 из 5 рассматриваемых, где имеет место напряженная борьба между элитными группировками, даже выбор из 3 кандидатов принципиально меняет дело по сравнению с привычным порядком назначения.

1.2 Подходы к изучению регионального политического режима

Как это случилось в свое время и в исследовании общенациональных политических режимов, исследования региональных политических режимов велись в разных направлениях, различные авторы акцентировали свое внимание на разных аспектах этого многогранного понятия.

На первых парах становления новой российской государственности в 90е годы интерес исследователей был преимущественно обращен - по очевидной причине острой исторической актуальности - к вопросу демократизации. В связи с демократизацией рассматривалась и проблема складывающегося российского федерализма: представители молодой российской политической науки обращались к опыту западных коллег, в частности, в попытках интерпретации федерализма как территориального выражения демократии Кузьмин А.С., Мелвин Н.Дж., Нечаев В.Д. Региональные политические режимы в постсоветской России: опыт типологизации.// Полис. 2002. № 3 . С. 1-15.; кроме того, политические изменения в России, представляющие собой обширное поле для исследований, привлекали внимание и самих западных ученых. Так, на примере РФ велись дискуссии о стабильности тех или иных федеративных структур, об их связи с демократией. Особенно оживленным был спор ряда западных и отечественных специалистов Там же. по мотивам разработок Райкера (1964) - о том, является ли ассиметричность, свойственная российской федерации тех лет, - и следующий из этого «торг» за полномочия субъектов с Центром - позитивным или негативным фактором для стабилизации политической ситуации в стране. В то же время, изначально природа российского федерализма и взаимоотношений Центра и субъектов рассматривалась скорее как общий теоретический вопрос на национальном уровне - и лишь немногие из них проводили анализ ситуации на уровне субъектов; несколько позже начали появляться и отдельные работы, посвященные сравнению региональных политических систем.

В качестве существенного достижения в направлении осознания роли политических процессов на субнациональном уровне для изучения процесса демократизации стоит упомянуть и популярную в 90е годы теорию регионального авторитаризма, которая - в отличие от более поздних работ - изначально опиралась на минималистскую теорию демократии, не признающую промежуточных форм между демократией и ее отсутствием. В этой связи, нахождение у власти сил, позиционирующих себя как как демократов, трактовалось однозначно как насаждение демократии сверху, а неудачи в этом начинании - как результат инерции на региональном уровне, причиной которого являлась незаинтересованность в демократических преобразованиях местных элит, их замкнутость и недостаточно интенсивная ротация и кадровое обновление. И хотя, по мнению некоторых исследователей, Туровский Р.Ф. Региональные политические режимы в России: к методологии анализа // Полис. 2009. №2. с. 77-95. восприятие Центра как безусловного агента демократических реформ не отражало политическую действительность, эта теория стала одной из точек, составляющей новый вектор исследований. Кроме того, в более поздних работах, посвященных анализу этого феномена, общенациональный режим уже расценивается как «совмещающий демократические и авторитарные черты» Гельман В. Я. Динамика субнационального авторитаризма: Россия в сравнительной перспективе. - СПб.: М-Центр, 2008. - 32 с.. Так, и В. Нечаев в 2000 году писал уже о конкретных демократических нововведениях - в частности, о «перераспределение прав и властных полномочий от Центра к регионам» и введении прямых выборов региональных органов власти Нечаев В. Региональные политические системы в постсоветской России. // Pro et Contra . 2000. Т. 5., № 1. С. 3-15., которые, по его мнению, не привели к становлению демократии в регионах.

Еще одним значимым шагом в данном направлении стала работа А.Кузьмина, Н.Мелвина и В.Нечаева (2002). В основу этого исследования легла максималистская концепция демократии Даля. По мнению авторов, «полиархичность» регионального режима может быть охарактеризована совокупностью трех 3 фундаментальных критериев - во-первых, распределением полномочий между законодательной и исполнительной властью, во-вторых, конкурентностью выборов губернатора (выраженное числом эффективных кандидатов на выборах), и в-третьих, партийностью регионального парламента (измеренной как доля партийных депутатов в нем). В итоге, на основании различных комбинаций значений, которые приняли эти переменные в конкретных регионах, исследователи выделили 8 типов при небольшой выборке, составляющей 31 регион. Дробность этой классификации и является, в сущности, главным недостатком, не оставшимся незамеченным другими авторами. Туровский Р.Ф. Региональные политические режимы в России: к методологии анализа // Полис. 2009. №2. с. 77-95.

В виду острой актуальности проблемы демократизации в 90е годы в России, этот аспект региональных режимов был традиционно популярен в российской политической науке. Наибольшую же известность среди подходов к исследованию демократии в субъектах РФ получили оценки демократичности регионов Московского Центра Карнеги, разработанные Н. Петровым и А. Титковым. Петров Н.В., Титков А.С. Социальный атлас российских регионов./ Интегральные индексы. Индекс демократичности. [Электронный ресурс] http://atlas.socpol.ru/indexes/index_democr.shtml Проверено 01.06.2013.Данная методика предполагает использование как экспертных оценок, так и инструментальных. Первая производится по пятибалльной шкале по 10 критериям, таким как региональное политическое устройство, открытость / закрытость политической жизни, демократичность выборов всех уровней, проводимых в регионе, политический плюрализм в партийном смысле, независимость СМИ, коррупция, экономическая либерализация, развитость гражданского общества, качество элит и влиятельность органов местного самоуправления. Инструментальный же индекс демократичности представляет собой среднее арифметическое 11 переменных, в числе которых участие в думских и президентских выборах, участие в выборах главы исполнительной власти региона, конкурентность выборов в Госдуму по партийным спискам, измеряемой эффективным числом партий, конкурентность на губернаторских выборах, измеряемой эффективным числом кандидатов, конкурентность на губернаторских выборах на базе отрыва победителя, сменяемость глав регионов на выборах, голосование «против всех» на выборах главы региона, голосовании «против всех» на выборах в Госдуму по партийным спискам и на выборах Президента РФ, голосование «против всех» на выборах в Госдуму по одномандатным округам, нарушения на региональных выборах, нарушения на федеральных выборах в регионе. Там же. Причем, интегральная оценка учитывает предшествующую политическую динамику региона, так как авторы методики полагают, что демократичность суть характеристика «не одномоментная» Там же..

Оценка демократичности, расчитываемая в рамках проекта «Демократический аудит России» также представляет собой анализ политических процессов в течение некоторого промежутка времени - за последние 10 лет. Исследователи сконцентрировались на таких показателях как «сменяемость власти, свобода волеизъявления избирателей, соблюдение принципа: "один человек - один голос", наличие политической конкуренции, степень монополии на власть у одной из партий» - которые, по их мнению, являются «общими признаками демократии» Яковенко И.Г. Демократический аудит России. [Электронный ресурс] http://www.freepress.ru/publish/publish042.shtml Проверено 01.06.2013.. В качестве индикаторов же использовались срок нахождения действующего губернатора у власти, доля мест ЕР в региональных парламентах, отрыв победителя от ближайшего конкурента и общее число конкурентов, уровень явки (как мера масштаба применения административного ресурса на выборах), высота заградительного барьера на выборах по партийным спискам и доля проголосовавших "против всех", а также показатель «амплитуды искажения», отражающий степень реализации принципа «один человек - один голос». Там же.

Кроме того, данное направление исследований в российской политической науке ведет свою историю с 90х годов и, как следствие, концептуально адоптировалось к трансформациям общенационального режима, включающим, помимо всего прочего, и серьезные институциональным изменения.

Так, покуда российское законодательство допускало существенную дифференциацию устройства региональных органов государственной власти, различия в формально-институциональных характеристиках режима привлекали наиболее пристальное внимание исследователей. Так, в 1997 году В. Гельман, анализируя соотношения полномочий законодательной и исполнительной власти в субъектах РФ, постарался ответить на вопрос о степени влияния ассамблеи и главы региона на состав кабинета. Гельман В. Я. Региональная власть в современной России: институты, режимы и практики. // Полис. 1998. № 1. Автор применял модель Шугарта и Кэри, изначально разработанную для изучения политических режимов государств, и разделил регионы на 4 типа: президентский, президентско-парламентский, премьер-президентский и парламентский. Как уже было замечено выше, распределение полномочий между законодательной и исполнительной властью также легло и в основу работы А.Кузьмина, Н.Мелвина и В.Нечаева.

Унификация устройства и порядка формирования органов региональной власти, с одной стороны, сделала бессмысленными дальнейшие исследования в ключе, описанном выше, но с другой - продемонстрировала тот факт, что разнообразие региональных политических систем не исчерпывается институциональными параметрами. В качестве новой объяснительной переменной - весьма весомой ввиду специфики российской политики - была введена расстановка сил между разного рода акторами (не только формальными, но и неформальными) - элитными группировками, кланами, группами влияния, клиентеллами и т.п. Так, В. Гельман, прежде изучавший формально-институциональный аспект региональных режимов, в своей работе «Россия регионов…» (2000) описал 4 стратегии взаимодействия такого рода акторов в условиях политической трансформации (при наличии/отсутствии доминантного игрока) - “война всех против всех”, “борьба по правилам”, “сообщество элит” и “победитель получает все”. Россия регионов: трансформация политических режимов / Общ. ред.: Гельман В.Я., Рыженков С.И., Бри М. - М.: Весь мир, 2000. Эта модель оказалась одной из наиболее удачных и фундаментальных концепций, популярной по этой причине до сих пор, и используется некоторыми авторами в качестве типологии региональных политических режимов. Туровский Р.Ф. Региональные политические режимы в России: к методологии анализа // Полис. 2009. №2. с. 77-95.

Такой подход поднимает вопрос, актуальный в современной России, о допустимости упрощения, в соответствии с которым в качестве доминирующего актора в каждом регионе рассматривается глава исполнительной власти. Согласно точке зрения, высказанной А. Зудиным в 2003 году, режим, выстроенный Путиным, характеризуется на всех уровнях моноцентризмом, обеспечивающим управляемость политической системы. В то же время в 2010 сам автор поставил под вопрос актуальность своего наблюдения в связи с возможной, как казалось на тот момент, изменением баланса сил между Медведевым и Путиным. Зудин А. Ю. К "сообществу элит"? Трансформация политического режима в России.// Общественные науки и современность. 2010. № 6. С. 63-80. И хотя сценарий дифференциации элит тогда не реализовался, на наш взгляд, не стоит идти у поводу у чрезмерного универсализма той или иной модели, и разумнее было бы предположить, что число акторов варьируется во времени и в пространстве.

Характер взаимодействия участников политического процесса в России в условиях дестабилизации политической системы не осталось и без внимания западных авторов. Так, реакции элит и общества на стремительные политические изменения была рассмотрена Mary McAuley в книге Russia's Politics of Uncertainty, опубликованной в 1997 году. Там же.

1.3 Определение регионального политического режима

Итак, с одной стороны, мы наблюдаем многогранность объекта региональных исследований. Внимание исследователей привлекали и вопросы взаимодействия регионов с Центром, и процесс/результат становления демократии на региональном уровне, и взаимоотношения между основными политическими акторами (формальными и неформальными).

В то же время, при всей очевидности взаимосвязанности этих параметров, они редко изучались во всей совокупности, и даже не всегда рассматривались как часть целого в том смысле, что не все упомянутые выше авторы использовали понятие регионального политического режима.

Вместе с тем, даже те авторы, которые обращались к данной категории не всегда осуществляли в явном виде дефиницию понятия. Вероятно, это связано с интуитивной прозрачностью аналогии с национальным политическим режимом. В то же время, явление государственного суверенитета очевидным образом нарушает строгость аналогии и порождает необходимость адаптации последнего понятия к случаю территориального уровня национального режима или, как минимум выбора такого определения политического режима, которое может быть экстраполировано на последний.

Развитие принятой в отечественной науке последних лет концепции регионального политического режима пошло по последнему пути. Попытка теоретического обобщения и методологической разработки понятия регионального политического режима была предпринята Р. Туровским, который в 2009 году определил региональный политический режим как «существующую на определенной территории взаимосвязанную совокупность политических акторов (с их методами властвования, ресурсами, целями и стратегиями) и институтов (понимаемых и какорганизации, и как нормы, правила игры)» Туровский Р.Ф. Региональные политические режимы в России: к методологии анализа // Полис. 2009. №2. с. 77-95.. Последняя дефиниция очевидным образом перекликается с определением политического режима в целом, предложенным в 2000 году В. Гельманом и приведенном выше. Ее мы и будем использовать в нашей работе, говоря о региональном политическом режиме.

Кроме того, в качестве инструмента анализа региональных политических режимов Р. Туровский предлагает разложение последнего на 3 относительно самостоятельных измерения (по которым, как было показано выше, и велись доселе отдельные исследования): ось «автономия/зависимость»(от Центра), ось «демократия/авторитаризм», ось «консолидация/конкуренция».

Очевидно, что, несмотря на всю важность процессов, протекающих на региональном уровне и имеющих сугубо внутренние источники, политика Центра в смысле свободы действий, предоставляемой им субъектам, играет не последнюю роль в формировании регионального политического режима. Вместе с тем, нетрудно догадаться, что и политика эта не на 100% произвольна, ибо в значительной мере задается внешними по отношению к Центру факторами, в том числе и объективной политической ситуацией в регионах (в том числе, и религиозной обстановкой, о влиянии которой на степень автономии региона мы будем говорить в третьей главе этой работы). Таким образом, мы наблюдаем некую замкнутую взаимозависимость, задающую положение вещей в каждый конкретный момент. Это положение вещей, по мнению Р. Туровского, можно оценить с помощью таких индикаторов, как официальный статус региона, экономическая самодостаточность региона, необходимая для исполнения властных полномочий, ограничения, налагаемые центром при формировании региональных органов государственной власти, а также в процессе их функционирования, зависимость территориальных федеральных органов от региональный властей, влиятельность регионального представительства на федеральном уровне.

Говоря об оси «демократия/авторитаризм», Р. Туровский предлагает использовать плюралистическую теорию Р. Даля. Учитывая, что республики Северного Кавказа отнюдь не являются оплотом демократии даже по российским меркам, в нашем исследовании было бы оправданным согласиться с «градуированным» подходом к демократии, то есть, с интерпретацией степени демократичности как непрерывной шкалы между «чистой» демократией и «чистым авторитаризмом». Что касается конкретно концепции полиархии, обращение к последней не ново в отечественных исследованиях: так, тот же подход лежит в основе исследования Кузьмина, Мелвина и Нечаева, о которой уже говорилось выше. Однако, на наш взгляд, в этой работе интерпретация данной концепции несколько заужена. Так, авторы утверждают, что «концепт полиархии включает два существенных измерения: возможности оппозиции (проявляющиеся в организованном соревновании посредством регулярных, свободных и справедливых выборов) и возможности политического участия (выражающиеся через пассивное и активное избирательное право взрослого населения)» Кузьмин А.С., Мелвин Н.Дж., Нечаев В.Д. Региональные политические режимы в постсоветской России: опыт типологизации.// Полис. 2002. № 3 . С. 1-15.. На наш взгляд, ограничение политического участия до избирательного права - неоправданная редукция, особенно учитывая тот факт, что сам Даль в своей работе «Демократия и ее критика» писал об эффективном участии как об отличительном признаке демократического процесса, понимая под эффективным участием «адекватные и равные возможности граждан для выражения своего предпочтения относительно конечного результата на протяжении всего процесса принятия связывающих решений». Даль Р. Демократия и ее критики / Пер. с англ. -- М.: РОССПЭН, 2003. -- 576 с. Таким образом, аутентичная концепция явно подразумевала формы политического участия, доступные на других фазах электорального цикла, что особенно важно для нас в этой работе, учитывая абсолютную управляемость электорального процесса в республиках Северного Кавказа и продиктованной последней особенностью необходимость искать иные измерения.

Возвращаясь к трактовке Р. Туровского, стоит заметить, что она шире и в большей мере соответствует - по счастливому совпадению - как аутентичной концепции, так и нуждам нашего исследования. Так, в своей статье автор предлагает понимать демократию как «свободного соревнования политических акторов за доверие общества в условиях динамического баланса при примерно равномерном распылении власти» Turovsky R.F. The Liberal and The Authoritarian: How DifferentAre The Russian Regions? // The Politics of Sub-National Authoritarianism in Russia. V.Gel'man, C.Ross (eds.). Aldershot: Ashgate, 2010 (in print).. При этом он замечает, что российский случай с характерной для него концентрацией власти в руках элиты, бесконечно далек от последнего, а потому исследователям стоит обратиться к другой стороне вопроса, а именно степени ограниченности политического участия населения и эффективности его контроля над процессом принятия решений. Там же. Это замечание особенно актуально для случая Северного Кавказа. С другой стороны, автор утверждает, что «практическое применение концепции полиархии для (…) измерения «демократии, которой нет», мы будем иметь дело с элитарной моделью демократии по Шумпетеру» Там же.. Здесь мы позволим себе не согласиться с автором, чьи концептуальные и методологические разработки заимствуем, ввиду того, что согласно этой модели демократии по сути единственная форма участия, доступная гражданам - опосредованная институтом выборов, в остальное же время должно сохраняться разделение труда в обществе и граждане не должны претендовать на функции элиты, иначе институт политического лидерства теряет смысл. Шумпетер Й. Капитализм, Социализм и Демократия: Пер. с англ. /Предисл. и общ. ред. В.С. Автономова. -- М.: Экономика, 1995. - 540 с.

Мы же предлагаем вернуться к критерию эффективного участия Даля и отзывчивости правительства как одному из 7 основополагающих институтов полиархии. В этой связи, мы рассмотрим влияние религии на интенсивность на легитимные формы массового политического участия, такие как, например, митинги, а также на деятельность общественных движений и организаций. С другой стороны, мы также постараемся изучить эффективность подобных проявлений воли граждан, выражающуюся во влиянии на процесс принятия политических решений. В противном случае, следует также стоит обратить внимание на практику применения насилия для ограничения в гражданских и политических правах и свободах, репрессий против оппозиционных общественных организаций в связи с религиозными вопросами.

Наконец, третье измерение, «консолидация/конкуренция», описывает, во-первых, расстановку сил между формальными акторами (в частности, для российского случая актуален вопрос о степени моноцентризма главы исполнительной власти и доминировании всей соответствующей ветви в целом), а также неформальными акторами, структура которых может не соответствовать формальному институциональному дизайну.

Данные три измерения мы собираемся использовать для целей системного анализа влияния ислама на региональные политические режимы республик Северного Кавказа. Кроме того, это разделение определит структуру нашей работы.

Глава 2. Государственно-конфессиональные отношения: религиозные нормы и политическая практика на Северном Кавказе

2.1 Концепции общественного устройства и социальная специфика течений ислама, распространенных на Северном Кавказе

В этой главе мы сталкиваемся с немаловажной методологической проблемой. С одной стороны, разумным кажется присоединиться к интуитивно понятному тезису Хантингтона о том, что влияние ислама распространяется сначала на уровне культурных и социальных норм, а впоследствии посредством давления снизу, переходит в сферу политики (так как политические и общественные деятели с определенного момента не могут его игнорировать) Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. [Электронный документ] http://grachev62.narod.ru/hantington/content.htm Проверено 19.12.2012.. В таком случае, мы должны уточнить, что нас, таким образом, интересуют только социально значимые нормы ислама в том виде, в каком они позиционируются социальными группами-носителями (включая духовенство как одну из них). Очевидно, что эта версия ислама будет существенно отличаться объемом и содержанием от той, который изложена в собственно религиозных первоисточниках. Социология религии предлагает даже соответствующее разделение «обыденного» и «концептуального» уровней религиозного сознания как элементов структуры религии. Яблоков И. Основы религиоведения. [Электронный документ] http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Relig/Jablok/_04.php Проверено 19.12.2012. Однако разделение это скорее аналитическое, ведь в социальной реальности эти два уровня тесно взаимосвязаны; более того, в некотором роде обыденное религиозное сознание является отражением концептуального в восприятии социальных групп, вырабатывающееся (искажающееся) под воздействием меняющихся социальных, экономических и политических условий, в отрыве от которых его невозможно анализировать. В этом смысле для нынешнего руководства социально значимые нормы ислама являются, с одной стороны, объективной данностью, ограничивающей выбор стратегии из множества теоретически возможных. С другой же стороны, религия может быть не только ограничением для политической власти, но и возможностью, постольку, поскольку деятельность последней является в известной мере фактором социально обусловленной трансформации обыденного религиозного сознания.

В связи с изложенными выше теоретическими соображениями, в первом разделе этой главы мы рассмотрим то религиозное наследие, которое досталось нынешним правительствам республик Северного Кавказа, и попытаемся описать те концепции общественного устройства, которые сложились к моменту их прихода к власти в различных течениях ислама, распространенных на Кавказе, в процессе истории их существования, а также определить, какие ограничения в политической сфере они в себе заключают.

Во втором же разделе мы опишем характер фактического взаимодействия религии в тех или иных ее проявлениях с нынешними властями этих пяти республик.

2.1.1 Суфизм

Суфизм или, как он ныне часто именуется, «народный ислам» распространен преимущественно на Северо-Восточном Кавказе, то есть, в Дагестане, Чечне и Ингушетии. По факту, суфизм представляет собой мистико-религиозное течение, проповедующее познание истины (бога) через очищение души от дурных свойств (нафс) и саморазвития положительных - рух - на основе шариата. Этот путь «ищущий» (мюрид) должен проходить под руководством наставника, который уже прошел его, - муршида.

По сути, это все, что можно отнести в суфизме к разделу «чистой философии». Остальные же смыслы и их оттенки были очевидным образом обусловлены социальными условиями, причем, изначальная социальная установка не закрепилась в концептуальном ядре, донесенном до наших дней, как мы увидим из последующей краткой ретроспективы истории учения. Эта концептуальная гибкость суфизма, его способность приспосабливаться к социальной базе и обстоятельствам, а также способность органично вбирать в себя эти социально обусловленные элементы, отмечали многие ученые - и отечественные (М. Мекерова, А.Хисматулин), и зарубежные (К.Эрнст, Дж. С. Тримингэм).

Изначально суфизм зародился под воздействием буддизма и зороастризма в Персии, а впоследствии укоренился на некотором конкретном этапе формирования государственности халифата (после смерти пророка) и институционализации религии и структуры общества. В ту эпоху налицо оказалось существенное имущественное расслоение и сопряженная с этим процессом рутинизация фикха, освещавшего в те годы в основном конкретные вопросы социальной регуляции вроде обрядности, наказаний, имущественных отношений - словом, закреплявшего сформировавшуюся социальную структуру посредством религиозных норм. Таким образом, суфизм, призывавший своих последователей вернуться к простому образу жизни, принятому в эпоху пророка, был идеологическим ответом феодальной эксплуатации.

С другой стороны, в основу этого генетически связанного с политикой учения легла идея о благе эскапизма - ухода от всего мирского, в том числе и от политики - в целом совершенно не свойственная социально ориентированному исламу. Некоторые дервиши, таким образом, были приверженцами аскезы, в то время как в Коране ничего подобного институту монашества не было предусмотрено. Из этой логики вытекает принцип непротивления злу насилием, равенства всех людей вне зависимости от религиозной принадлежности, а также трактовка джихада исключительно как джихада внутреннего - то есть борьбы против дурного в себе.

Изначально распространение суфизма и на Северном Кавказе шло в том же идейном ключе. Ярким тому свидетельством можно считать учение Кунта-Хаджи (основоположник ныне реконструированного и адоптированного, по мнению А. Малашенко Малашенко А. Рамзан Кадыров: российский политик чеченской национальности. - М.: РОССПЭН, 2009. - с. 21 к нуждам национального строительства в Чечне вирда тарриката кадирия), который проповедовал во время войны с Российской империей и считал, что война с заведомо более сильным противником - однозначное зло.

Однако, говоря о концептуальной аполитичности суфизма, стоит особо отметить тот факт, что идея пути самосовершенствования под началом религиозного авторитета несет в себе огромный потенциал для формирования социальных сетей, которые, как показывала неоднократно история как мирового, так и отечественного суфизма, могут при определенных исторических обстоятельствах стать мощными каналами влияния, что даже дает основания для аллюзий с масонством.Суфизм и масонство: в чем разница? [Электронный ресурс] http://kob.in.ua/stati/sufizm-i-masonstvo-v-ch-m-raznitsa.html Проверено 19.12.2012 Так, российскими специалистами (А. Малашенко, Р.Силантьев, К.Казенин) высказывается предположение о том, что укреплению своеобразной «вертикали» - структуры «шейх-устаз-мюрид» - в современном суфизме на Северном Кавказе способствовал период советской власти, своей атеистической политикой искоренившей иные формы религиозной практики. Так, мюрид должен быть послушен своему устазу (духовному лидеру одного из вирдов в рамках тариката, возглавляемого шейхом) в любой сфере жизни. В свою очередь, шейхи, стоящие на верху религиозной иерархии, сконцентрировали в своих руках серьезный ресурс для оказания влияния и получили возможность (которой в некоторых республиках - например, в Дагестане,- они и воспользовались) играть роль самостоятельных политических акторов.

Свидетельством того, что структура, возникшая изначально как религиозная, со временем приняла приняла на себя некоторые социальные функции иного рода может служить тот факт, что уже после распада СССР, в период религиозного подъема на Кавказе, процесс религиозной самоорганизации (формирование территориальных ДУМ) пошел в направлении размежевания по этнонациональному признаку, зачастую без видимых религиозных противоречий. Кратов Е., Кратова Н.- Ислам в Карачаево-Черкесской Республике. - М.: Логос, 2008. - с. 12, а также Малашенко А. Ислам для России. - М.: РОССПЭН, 2007. - с. 103 Эта тенденция была преодолена только значительное количество лет спустя, и то, она по-прежнему проявляется в трениях более локального масштаба и в менее радикальных формах.

Таким образом, есть основания полагать, что суфизм представляет собой концептуальную систему, если не подверженную обновлению, то, как минимум, крайне терпимую к внешним по отношению к ней социальным нормам и отношениям. Этот аспект мы считаем крайне важным для оценки влияния религии на деятельность органов государственной власти на Северном Кавказе.

Также необходимо заметить, что, хотя мы рассматриваем суфизм в целом (в терминах основного религиозного раскола Северного Кавказа - как идейного противника ваххабизма), течение неоднородно ввиду деления на таррикаты и вирды. Однако мы придерживаемся мнения, что на концептуальном уровне расколы между таррикатами никогда не имели первостепенного значения для политической обстановки Силантьев Р. Ислам в современной России: Энциклопедия. - М.: Алгоритм, 2008. - с. 299. Даже в советские времена, когда ротация местных администраторов негласно проводилась с учетом таррикатной принадлежности, это скорее объяснялось не религиозно-идейной, но социальной сплоченностью приверженцев отдельного тарриката. Особенно это видно по чеченскому случаю, где деление на таррикаты и вирды четко соответствует с этно-клановой структурой общества.

2.1.2 Радикальные течения ислама

Отчасти в противовес обросшему местной культурой и традициями суфизму (больше в случае Северо-Восточного Кавказа), отчасти в процессе воссоздания практически полностью утерянных исламских традиций Ярлыпаков А. «Народный ислам» и мусульманская молодежь [Электронный ресурс]http://journal.iea.ras.ru/archive/2000s/2006/2006_2_Yarlykapov.pdf Проверено 19.12.2012 и иностранных идейных заимствований (больше в случае КБР и КЧР) после распада СССР на той же территории возникло явление ваххабизма. Называть ваххабизм течением было бы не правомерно, ввиду того, что, во-первых, этот термин собирательный, он обозначает собой целую группу довольно разнородных течений (салафизм, ханбализм, таблигизм, хабашизм, нурсизм, радикальный шиизм, «внемазхабный» суннизм и др.), а во-вторых, имеет искусственную (медийно-юридическую) природу Силантьев Р. Ислам в современной России: Энциклопедия. - М.: Алгоритм, 2008. - с. 201.