Региональный политический режим

рабочая группа по противодействию идеологии терроризма в КЧР - и хотя, по мнению аналитиков «Мемориала» Ситуация в зоне конфликта на Северном Кавказе: оценка правозащитников (зима 2011 - 2012 гг.)// Бюллетень Правозащитного центра «Мемориал». [Электронный документ] http://www.memo.ru/uploads/files/745.pdf Проверено 01.06.2013., ее деятельность «по обычаю свелась к казенным заседаниям и общим резолюциям, сам факт такой постановки вопроса (а он был поставлен, судя по всему, задолго до создания рабочей группы) исключителен для СКФО и является, на наш взгляд, основным залогом благополучия КЧР (помимо изначально меньшей напряженности обстановки в КЧР по сравнению с соседними республиками, которая обусловлена объективными факторами, такими, как, например, этнический состав и религиозные традиции).

В результате, в республиканском дискурсе до сих пор не появились термин «салафит» - есть только ислам (единый) и террористы, деятельность которых, без сомнения достойна осуждения; не идет постоянного муссирования в СМИ религиозной угрозы, представители республиканских властей придерживаются светской позиции. То есть, потребность населения в заполнении духовного вакуума была удовлетворена, но при этом совместными усилиями удалось избежать политизации ислама. Так, по словам экс-уполномоченного по делам религий при правительстве КЧР Е. Кратова, «когда только начиналась волна неповиновения, все, к чему призывали родоначальники экстремизма, спокойно сделали наши муфтии - построили мечети, медресе, открыли исламские институты. Сделали это, не выходя на демонстрации, не устраивая каких-то выходок» IslamRF.ru. Евгений Кратов: около 63% жителей Карачаево-Черкесии - мусульманское население . [Электронный ресурс] http://www.islamrf.ru/news/russia/rusinterview/15177 Проверено 01.06.2013.. «Все зависит от того, чего мы хотим добиться: или решать проблему или с ее помощью решать другие, политические задачи», - добавил он. Нужно заметить, что ДУМ КЧР может себе периодически позволить высказывания, несвойственные абсолютно лояльным структурам, что создает в глазах общественности образ независимой от власти органа. Например, убитый ы 2009 заместитель муфтия республики Исмаил Бостанов мог позволить себе публично назвать абсурдной статью Конституции, в которой закреплен принцип отделения религии от государства. В то же время, в целом деятельность ДУМ никак не связана с политикой и протекает в ключе институционализированного сотрудничества с региональной властью.

Глава 3. Влияние исламской религии на региональные политические режимы Северного Кавказа

3.1 Влияние исламской религии на степень автономии республик Северного Кавказа

Как уже было показано выше, история региональных исследований на российском материале наглядно демонстрирует теоретическая важность вопроса отношений региона с федеральным центром, в частности, степени их автономии от последнего, для концепции регионального политического режима. В частности, это измерение особенно актуально именно в контексте политической реальности республик Северного Кавказа, о вероятности выхода которых из состава России и о сроках реализации этого сценария идет сегодня полемика в российском и зарубежном научном и экспертном сообществе. Так, один из ведущих специалистов по Северному Кавказу в США, П. Гобл, утверждает, что «независимость Северного Кавказа неизбежна» Шмулевич А. Отставка Президента Дагестана - шаг на пути восстановления СССР. [Электронный ресурс] http://www.apn.ru/publications/article28318.htm Проверено 01.06.2013.. Тенденция к обособлению Северного Кавказа также отражена и в работах ряда ученых, придерживающихся менее категоричной точки зрения на этот счет. Так, сопредседатель программы «Религия, общество и безопасность» в Московском Центре Карнеги А. Малашенко полагает, что, несмотря на то, что говорить о возможности становлении Северного Кавказа как самостоятельного государственного образования на данный момент рано, тем не менее, по его мнению, выражение «внутреннее зарубежье» применительно к Северному Кавказу имеет достаточно веские основания. Малашенко А.В. Северный Кавказ: зарубежный субъект Российской Федерации?// Брифинг Московского Центра Карнеги, 2011. [Электронный ресурс] http://carnegie.ru/2011/11/22/ Проверено 01.06.2013.

Согласно нашей гипотезе, религия - как часть культурного комплекса народов Северного Кавказа и как инструмент мобилизации населения вооруженным подпольем - является фактором, в значительной мере определяющим формат взаимодействия региона с федеральным центром, в том числе, и границы свободы действия, предоставляемые Москвой местным элитам.

Здесь следует отметить, что при всей расплывчивости грани между исламом в этих двух его ипостасях, на наш взгляд, их различение имеет операциональную ценность для нашего исследования. Им соответствуют два противостоящих проекта развития данной территории, представленные различными агентами и имеющие две различные (хотя и сообщающиеся) социальные базы, и они выступают как факторы, оказывающие зачастую разнонаправленное влияние на интересующее нас в этой главе измерение. Кроме того, эти факторы различаются по временным характеристикам влияния - как краткосрочный и долгосрочный.

3.1.1 Влияние деятельности НВФ на степень автономии республик Северного Кавказа

Говоря о влиянии деятельности НВФ на региональные политические режимы стоит особенно отметить, что отношение последних к исламской религии исключительно неоднозначно. Во-первых, это связано с весьма специфической трактовкой последними главного свода религиозных норм ислама - Корана. Это дает основания некоторым исламоведам - даже среди тех, кого нельзя уличить в идеологической предвзятости - утверждать, что радикальный ислам представляет своего рода мутацию данной религии в условиях острых социально-экономических условий. Современный политический экстремизм. - М.: РОССПЭН, 2007. - с. 201. Более того, известны случаи, когда так называемые джамааты попросту вырождались в организации, занимающиеся рэкетом и иного рода преступной деятельностью, имеющей своей целью исключительно корыстные мотивы, что противоречит установлениям любой религии. В то же время, так или иначе, «лесные» декларируют религиозные мотивы, что имеет свои последствия для последователей ислама всех толков как в рамках данных республик, так и за их пределами, что дает основания рассматривать деятельность НВФ как минимум как составляющую религиозного фактора на Северном Кавказе.

Очевидным образом, эта активность, имеющая сиюминутные разрушительные последствия не остается без внимания правоохранительных органов, что определяет некоторые режимные характеристики данного региона. Известно, что режим КТО, официально ограничивающий ряд гражданских прав населения, как правило, вводится на тех или иных территориях в ответ на локальное учащение нападений на сотрудников милиции. Кроме того, практикуются разовые так называемые «карательные операции» Северный Кавказ: сложности интеграции. II. Исламский фактор, вооруженное подполье и борьба с ним.//Доклад Международной кризисной группы. [Электронный ресурс] http://polit.ru/article/2012/12/25/Islam_the_Insurgency_and_Counter-Insurgency/ Проверено 01.06.2013.

Здесь следует остановиться на некоторых структурные особенности силовых структур, ведь то, что в повседневной речи мы называем «силовым блоком» представляет собой дифференциированную и сложную систему, что особенно характерно для республик Северного Кавказа (как следствие советского наследия, а также войны в Чечне).

Так, «силовиками» могут быть названы как сотрудники местной полиции и других силовых органов, действующих на данной территории, так и командированные из других республик федеральные и региональные подразделения. Важно, однако, что «региональные» силовые структуры также относятся к правоохранительным органам федерального уровня, то есть федеральный центр не делегирует в республики полномочий, связанных с деятельностью такого рода. Таким образом, главы республик далеко не всегда могут контролировать весь силовой блок, действующий на территории их республики, даже будучи руководителями региональных Антитеррористических комиссий, теоретически призванных любого рода оперативно-розыскную деятельность с федеральным Национальным антитеррористическим комитетом. Общую же антитеррористическую политику в стране на данный момент вырабатывает администрация президента.

Деятельность правоохранительных органов, связанная с противодействием терроризму, а точнее, характер этой деятельности (незаконные методы ведения дел, а также чрезмерное применение силы в целом), вызывают зачастую недовольство населения, выражающееся в разных формах вплоть до массовых демонстраций (в ряде республик). Здесь играет роль то, какую позицию занимает руководство республики, то есть, является ли действующий глава сторонником «мягких» или «жестких» методов борьбы с «лесом».

Случай полной солидарности по поводу последних методов между Центром и региональным руководством являет собой Чечня, глава которой полагает, что «только жесткие и бескомпромиссные меры могут искоренить это зло» Там же. и даже принимает непосредственное участие в крупных спецоперациях. Более того, Р. Кадыров даже позволяет себе публично критиковать деятельность глав соседних республик (в частности, Ю.-Б. Евкурова) как недостаточно решительную. В последние годы в прессе неоднократно появлялись сообщения, согласно которым чеченские подразделения проводят на территории Ингушетии спецоперации без ведома главы республики, которые в последствие опровергались начальниками ингушских правоохранительных органов. По мнению экспертов, подобная медийная дезинформация призвана дискредитировать ингушских силовиков с целью территориального распространения влияния Чечни в вопросах борьбы с бандподпольем.

Противоположный случай представляет собой Дагестан, экс-глава которого впервые в современной истории Северного Кавказа сделал попытку реализовать на практике «мягкий» сценарий, в частности пойти на вывод из подполья умеренного крыла салафитов, а также вести публичную работу по удовлетворению требований населения, выходящего на массовые митинги против произвола силовиков. Магомедов и вице-премьер республики Р. Курбанов неоднократно выступали с резкой критикой деятельности силовиков (а в связи с ухудшением обстановки в 2011-2012 в республику был переброшен ряд чеченских подразделений) Конфликт руководства с последними особенно явно проявлялся в ряде скандальных случаев, когда силовики открыто препятствовали инициативам регионального правительства - например, в проведении переговоров с боевиками во время спецоперации. Подобные случаи провоцируют разочарование населения в руководстве, не имеющем достаточных рычагов для решения назревших в этой области проблем и открыто признающемся в этом. Так, Курбанов неоднократно заявлял, что не может повлиять на деятельность прикомандированных подразделений и даже обратился с просьбой о решении этой проблемы к Медведеву через посредничество правозащитницы из «Мемориала». Надо, впрочем, заметить, что на счету республиканского руководства есть и ряд успешных мероприятий такого рода, однако, инциденты в данном случае демонстрируют тот факт, что взаимодействие между правоохранительными органами федерального подчинения и политическим руководством носит неустоявшийся характер, осуществляется на «ручном управлении» посредством личных звонков первых лиц, причем договариваться по конкретным вопросам удается лишь с переменным успехом.

В Ингушетии глава республики также озабочен решением вопроса о похищении людей и даже открыто заявляет в СМИ, что в некоторых случаях есть факты, свидетельствующие о причастности к похищениям силовых структур, хотя и не уточняет, каких именно. Кавказский Узел. Евкуров: к похищениям людей причастны силовики. [Электронный ресурс] http://www.kavkaz-uzel.ru/articles/205091/ Проверено 01.06. 2013. Это также не первый случай публично изъявленного Евкуровым недовольства чрезмерно жесткой деятельностью силовиков и несоблюдением последними соответствующего законодательства. Глава Ингушетии также неоднократно высказывал точку зрения, согласно которой, наблюдать за деятельностью силовиков в ходе спецопераций должны правозащитники. Однако в Ингушетии нет настолько ярко выраженного противостояния на деле, как в Дагестане, за исключением ряда инцидентов, связанных с осуществлением чеченскими правоохранительными органами несогласованной деятельности на территории Ингушетии. Более того, с самого момента назначения главы республики Центр содействовал Евкурову, назначая на ключевые должности в силовых органах лояльные главе республике фигуры. В то же время, оценить эффективность декларируемых усилий руководства в ограничении беспредела силовиков не представляется возможным, так как сводной статистики такого рода нарушений по понятным причинам не существует. Республиканская организация «Машр» ведет списки людей, к исчезновению которых, предположительно, причастны правоохранительные органы, и это число, по этим подсчетам, увеличивается все последние годы, однако это лишь оценки - ведь причастность силовиков в этих случаях доподлинно не установлена.

В то же время, что касается местной полиции, которая относится к сфере ведения МВД по республике и прочих региональные структур, хотя формально они находятся в федеральном подчинении, ее сотрудники, а зачастую и руководители высшего регионального уровня являются местными жителями, в этой связи степень неформального контроля руководства республики над последними может сильно варьироваться от республики к республики. Кроме того, Центр отводит различную роль региональным органам в осуществлении антитеррористической деятельности.

Так, в Чечне МВД полностью подотчетно лично Кадырову, который регулярно проводит транслируемые по региональному телевидению совещания с начальством последнего. В ходе таких совещаний глава республики отдает распоряжения по поводу антитеррористической деятельности, в которой местная полиция активно участвует с согласия Центра не только на территории Чечни, но и, как уже говорилось, в других республиках. Более того, силы МВД используются Кадыровым в политических целях под предлогом антитеррористической деятельности, о чем свидетельствует история конфликта за спорные земли с Ингушетией. На последний факт обратил внимание Евкуров, публично заявил, что «нет чеченских и ингушских силовиков - есть несогласованные федеральные структуры» РИА Новости. Инцидент между ингушскими и чеченскими силовиками исчерпан - Евкуров. [Электронный ресурс] http://ria.ru/politics/20130516/937671637.html Проверено 01.06.2013.. В этом заявлении завуалировано подчеркивается несоответствие нормативной и фактической ситуации.

В самой же Ингушетии, несмотря на тот факт, что главой МВД в настоящее время является выходец из федеральных силовых структур, впоследствии имевший опыт работы на аналогичной должности в Дагестане, сосуществование политической власти с формально неподотчетными ей правоохранительными органами вполне бесконфликтно. Это объясняется в первую очередь тем, что нынешний глава республики имеет достаточно серьезное влияние на вверенной ему территории, чтобы строить это взаимодействие на личных отношениях.

В Дагестане ситуация в Дагестане движется по пути нормализации отношений политического руководства с региональными силовыми структурами. В начале срока Магомедова случались инциденты, демонстрирующие отсутствие реальных рычагов влияния рычагов влияния последнего не только прикомандированные подразделения, но и на региональное МВД, такие, как случай с пытками в Кировском РОВД Махачкалы, когда личное вмешательство Курбанова оказалось безрезультатным. Впоследствии Центр в лице Медведева пошел навстречу республиканскому руководству и назначил руководителем МВД человека, связанного с вице-премьером Р.Курбановым; также последовало некое усиление МВД за счет переподчинения ряда подразделений других ведомств. Кроме того, с целью противодейстивия НВФ на территории Дагестана было создано особое национальное подразделение МВД, а также «детище» Магомедова - 450й батальон, который находится на балансе регионального бюджета и подчиняется напрямую региональному министру внутренних дел, хотя и входит формально в структуру Внутренних войск. И хотя в целом МВД по Дагестану выступает теперь на стороне политического руководства, что демонстрирует ряд случаев, когда последние вступали в конфликт с федеральными силовыми структурами, предпринимая попытку вмешательства в ход спецоперации с предложениями более мягких методов (например, с переговорной миссией), однако перевес все равно остается на стороне федералов. Более того, после смерти предыдущего министра внутренних дел, роль дагестанской полиции в противодействии экстремизму была существенно ограничена Центром. Кроме того, в последние годы постоянно увеличивается корпус командированных силовиков. В этой связи, создание национального подразделения преследует скорее цели удовлетворения гражданского общества и СМИ, выступающих против беспредела силовиков в республике, сопряженного с антитеррорестической деятельностью.

В Кабардино-Балкарии же основной конфликт политического руководства республики и силовиков развертывается именно на уровне региональных силовых структур, в частности МВД, хотя главой МВД является выходец из местной элиты . Именно в этой республике на данный момент этот конфликт проявляется наиболее остро, так как на традиционное противостояние накладывается внутриэлитная конкуренция, ведь С.Васильев принадлежит к блоку предыдущего главы республики Кокова, который традиционно имеет вес в региональных силовых структурах. В этой связи противостояние «мягкой» модели борьбы с экстремизмом, предлагаемой главой республики и «жесткой», традиционно проводимой Центром с помощью федеральных структур, усиливается личными мотивами невозможно рассматривать в отрыве от ряда скандальных обвинений членов группы Канокова в коррупции местным МВД, последующего роспуска правительства и возвращения во власть нескольких фигур из окружения Кокова, о чем более подробно будет говориться в разделе, посвященном влиянию религиозного фактора на консолидацию элиты в регионе.

Подводя итог вышесказанному, следует сказать, что в целом Центр не приемлет тех аспектов «мягкой» модели решения проблемы экстремизма, которые связаны непосредственно с деятельностью НВФ - переговоров во время спецопераций, идеи о необходимости задержания боевиков живыми, деятельности, стимулирующих последних к добровольному возвращению из леса и т.д. В этом смысле наличие или отсутствие открытого противостояния с федеральными силовыми структурами республиканских властей и степень интенсивности этого кофликта обусловлена прежде всего позицией первых по поводу методов борьбы с экстремизмом. Отсюда же вытекает и то влияние регионального руководства на региональные силовые структуры, которое допускает Центр в том или ином случае. Так, договоренность клана Кадыровых с Кремлем, положившая по сути конец Чеченской войне, одним из немаловажных аспектов которой, по-видимому, является солидарность по поводу жестких методов борьбы с бандподпольем, является причиной того, что Центр, по сути неформально делегировал главе республики часть своих полномочий, касающихся противодействия экстремизму. Что касается остальных республик, где руководство придерживается в той или иной степени «мягкой» модели, возникает конфликт, который ограничивает свободу действий региональной власти. Иными словами, направление влияния фактора активности бандподполья на автономию региона зависит от степени лояльности руководства той или иной республики в вопросе противодействия вооруженным бандформированиям; борьба с терроризмом, таким образом, может являться как дополнительной возможностью для расширения влияния местных властей, так и вести к конфликту, перевес в котором заведомо на стороне Центра.

В этом смысле, наши выводы несколько уточняют позицию авторов, которые полагают, что способность региональных властей конкурировать с центром зависит от двух переменных - степени расхождения приоритетов между двумя уровнями власти и объема ресурсов, которыми располагают региональные правительства. Это утверждение кажется интуитивно убедительным и в целом верно, однако, проблема заключается в том, что, как демонстрирует приведенный выше материал, эти две переменные сильно коррелируют. Это объясняется тем, что ресурсы региональных властей могут быть не только относительно независимыми от центра (например, клановая поддержка Кадырова), но также и исходящими от центра (например, управляемый силовой ресурс) - и вторая составляющая очевидно негативно связана со степенью расхождения приоритетов, что демонстрируют ситуации в республиках, где руководство придерживается «мягких» методов в борьбе с религиозным экстремизмом. Случай Чечни свидетельствует в пользу того же утверждения. Мы не будем отрицать того очевидного факта, что исключительное положение чеченского руководства изначально обусловлено наличием у последнего существенного независимого ресурса, который позволил сделать то, что федеральный центр своими силами сделать не мог. В то же время, этот ресурс существенно вырос и за счет федеральных ресурсов, так как два уровня власти оказались солидарны в основном для центра пункте - необходимости бескомпромиссной силовой борьбы с терроризмом.

3.1.2 Влияние «легального» ислама на степень автономии республик Северного Кавказа

В статье под провокационным названием «Северный Кавказ - зарубежный субъект Российской Федерации?» исламовед А. Малашенко справедливо заметил, что существует ряд «очевидных обстоятельства, которые дают основания говорить, что Северный Кавказ безусловно является частью Российской Федерации» Малашенко А.В. Северный Кавказ: зарубежный субъект Российской Федерации?// Брифинг Московского Центра Карнеги, 2011. [Электронный ресурс] http://carnegie.ru/2011/11/22/ Проверено 01.06.2013.. В таким обстоятельствам он относит имеющую место де-юре принадлежность региона к территории РФ, которую не ставит под сомнение ни мировое сообщество, ни представители государственной власти РФ, в «официальной политике <которых> вопрос о возможном «исключении» Северного Кавказа из состава России не стоит» Малашенко А.В. Северный Кавказ: зарубежный субъект Российской Федерации?// Брифинг Московского Центра Карнеги, 2011. [Электронный ресурс] http://carnegie.ru/2011/11/22/ Проверено 01.06.2013..

В то же время, он замечает, что российские институты присутствуют в республиках в значительной степени формально (в еще большей мере, чем по стране в целом). Последнее соображение демонстрирует необходимость перехода от понятия формальной автономии/зависимости к категории, способной отразить субстанциональные характеристики данного явления.

Здесь нам кажется адекватным привлечь к анализу понятие, не имеющее адекватного перевода на русский язык, но чрезвычайно популярное в западной политической науке - state capacity. Стоит оговориться, что категория state capacity не тождественна понятию автономии государственной власти (центральной) в администрировании своих территорий The Waning of the Communist State: Economic Origins of Political Decline in China and Hungary. // Edited by Walder A. Berkeley: University of California Press, 1995. http://publishing.cdlib.org/ucpressebooks/view?docId=ft5g50071k;brand=ucpress. Как справедливо замечают исследователи этой концепции из Беркли Там же., концепция государственной состоятельности генетически связана с понятием эффективности; как следствие, хотя state capacity невозможна без изрядного уровня автономии, сама по себе автономия залогом эффективности (как следствие, и государственной состоятельности) не является. То есть, возможна статическая ситуация, когда автономия достигается за счет компенсации неэффективности силовым ресурсом. В то же время в динамике получится, что чем больше неэффективность, тем больший требуется объем для компенсации последнего. Если исходить из допущения, что последний в реальности всегда ограничен, то рост неэффективности чреват потенциальным снижением автономии центральной власти в администрировании своей территории.

Здесь следует особо оговориться о связи терминов «автономия центральной власти на территории» и «автономия региональной власти», ведь, как мы помним, автор концепции политического режима, взятой нами за основу нашей работы, Р.Ф. Туровский в контексте аналитического разложения характеристик политического режима по трем осям говорил именно о втором. Очевидно, что понятие автономии центральной власти на своей территории негативно связано с автономией региональной власти. Однако степенью контроля над региональной властью автономия центральной власти на определенной территории не исчерпывается, так и федеральная власть, и региональная в конечном итоге занимаются управлением неким обществом, имеющим механизмы самоорганизации в виде неформальными и даже формальных институтов. В этом смысле, нам кажется более точным более ранняя трактовка автономии региональной власти Р.Ф. Туровского, включавшая себя не только автономию от центра, но и автономию от формального института, не входящего, однако, по современному российскому законодательству в систему органов государственной власти - местного самоуправления. Туровский Р.Ф. Региональные политические режимы в России: к методологии анализа // Полис. 2009. №2. с. 77-95. На наш взгляд, стоит пойти даже дальше по этому пути концептуальной детализации и учесть специфику неформальных институтов в понятии автономии региональной власти, так как в некоторых случаях (к которым, как будет показано ниже, относятся республики Северного Кавказа) она может очень сильно влиять на режимные особенности. В случае, если мы идем по этому пути, оправдано и использовании понятия автономии центральной власти, ведь, если мы выделяем уже три (а не два) соподчиненных уровня, то количество возможных комбинаций показателя зависимости/независимости их друг от друга увеличивается, равно как и увеличивается количество аспектов, важных для рассмотрения.

В случае Северного Кавказа наиболее актуально говорить как раз именно о той степени, в которой органы власти (как федеральные, так и региональные) в действительности регулируют отношения в обществе, и, как следствие, об одном из аспектов государственной состоятельности - т.н. legitimation capacity, которая может быть определена как «способность государства доминировать <на своей территории> посредством использования символов и создания консенсуса». The Waning of the Communist State: Economic Origins of Political Decline in China and Hungary. // edited by Walder A. Berkeley: University of California Press, 1995. http://publishing.cdlib.org/ucpressebooks/view?docId=ft5g50071k;brand=ucpress Последняя нас интересует постольку, поскольку она очевидным образом ограничивает автономию политической власти обоих уровней в том что касается «эффективного администрирования своих территорий». Там же.Здесь стоит обратиться к идее, высказанной социологом М.Манном о том, что государственная власть условно делится на принудительную и инфраструктурную, действующую через косвенные методы принуждения с помощью унифицированных административных институтов и кадровой бюрократии. Mann M.The Sources of Social Power: Volume 2, The Rise of Classes and Nation States 1760-1914, Cambridge University Press, 1993. В модерном государстве именно вторая должна преобладать над первой, и именно вторая в большей мере страдает от кризиса легитимности органов государственной власти, как мы продемонстрируем ниже; принудительная же власть, как было показано в предыдущем разделе остается в целом достаточно автономной.

По мнению С. Вэнга, наибольший урон этой составляющей государственной состоятельности, касающейся легитимности, наносят чрезмерное неравенство и коррупция. Опять же, эти два фактора зачастую тесно связаны, особенно на Северном Кавказе, где обладание властью и собственностью тесно связано. Производство любого рода в этих республиках слабо развито и непропорционально большой процент рабочей силы и дохода населения концентрируется в бюджетных отраслях. Таким образом, источником выдающихся доходов далеко не всегда является экономическая активность (бизнес), да и крайне редко в тех институциональных условиях она может успешно осуществляться без поддержки иного рода ресурсами. В итоге, получается, что власть имущие, наживающие изрядные средства на коррупции, являются по совместительству и крупными (по местным меркам) бизнесменами. На коррупционных основаниях функционирует вся система государственной власти сверху донизу.

В этих условиях религиозный проект представляет собой реальную альтернативу для населения, ведь, как известно, социально ориентированная исламская религия предлагает специфическое видение социальной справедливости. Ученые и эксперты единогласно называют неравенство и произвол в числе причин ухода молодежи в лес и в целом популярности. Так, руководитель группы мониторинга молодежной среды Дагестана, эксперт Центра исламских исследований Северного Кавказа Руслан Гереев полагает, что сегодня идеология радикализма «стала своего рода оружием, мечом в борьбе против коррупции, произвола чиновников и силовых структур на Северном Кавказе» Кавказский Узел. В Дагестане 12% учащейся молодежи поддерживает боевиков. [Электронный ресурс] http://www.kavkaz-uzel.ru/articles/197318/ Проверено 01.06.2013.. Также он подчеркивает роль разрыва между бедными и богатыми как фактор радикализации.

Помимо радикалов, которым российские власти активно оказывают противодействие (другой вопрос, эффективно или нет) силовыми методами, те же обстоятельства подогревают интерес молодежи и к «мирной» салафийе». В этом смысле не случайно слияние религиозных и правозащитных/антикоррупционных мотивов, которое особенно заметно риторике митингов в Дагестане, организованных ассоциацией исламских ученых Ахлю-Сунна, но имеет место в менее явных формах во всех остальных республиках СК, о чем свидетельствует появление в последних многочисленных организаций двойного профиля - религиозно-правозащитных. В то же время, что касается Дагестана, нужно заметить, чтона данный момент он является единственной республикой Северного Кавказа, где «мирные салафиты» представляют собой не только религиозную, но и отчасти политическую оппозицию. Не в последнюю очередь это объясняется тем, что Дагестан стал первой республикой, власти которого инициировали легализацию умеренного крыла салафитов. В то же время, на данный момент этому примеру последовали также руководители Ингушетии и Кабардино-Балкарии, но только в Дагестае сформировалась активная группа лидеров, готовая формулировать и представлять интересы определенной части населения, без которой невозможно позиционирование религиозного проекта как политической альтернативы. К слову, по результатом соцопросов группы мониторинга молодежной среды Дагестана, около 42% дагестанской учащейся молодежи симпатизирует идее «применение шариата в отдельной республике по модели развитых султанатов». Мой Дагестан. Суд по шариату: за и против. . [Электронный ресурс] http://www.moidagestan.ru/news/analytics/11453 Проверено 01.06.2013.

Помимо элементов политической деятельности дагестанская Ахлю-Сунна официально открыла центр, в котором богословы разрешают имущественные, семейные и земельные споры между мусульманами. Это подобие шариатских судов рассматривают только гражданские дела и пользуются большой популярностью.

Как уже говорилось выше, среди религиозных деятелей Северного Кавказа существует «две точки зрения на перспективы установления в регионе исламского порядка» - в рамках РФ или на правах независимого государства. Однако несмотря на разногласия по поводу тактики и стратегии, желаемый результат один - максимально возможное соответствие кавказского общества нормам шариата. В этом смысле руководство лояльных региональной, а зачастую и федеральной власти республиканских ДУМ не исключение, что демонстрирует тот же вопрос шариатских судов. Год назад, на очередной волне многолетней дискуссии о возможности учреждения шариатских судов в России, чеченский адвокат Д.Хасавов выступил с этой инициативой, которую поддержали муфтии республик Северного Кавказа, также изъявившие готовность посодействовать созданию у себя в республиках филиалов созданной для целей реализации инициативы правозащитной организации «Мусульманский союз».

История дискуссии о шариатских судах наглядно демонстрирует тенденцию к заполнению вакуума легитимности государственных институтов, репутационный капитал которых исчерпан их неэффективностью. Так, по данным руководителя группы мониторинга молодежной среды Республики Дагестан Руслана Гереева, число обращений в религиозные организации и мечети, а также к религиозным лидерам разного толка (алимам, суфийским шейхам, а также кадиям Имарата Кавказ) составило в 2011 около 8, 5 тыс.,и на протяжении послених 3 лет эта цифра увеличивается почти в 2 раза. Кавказская политика. Плюс шариатизация всей страны…[Электронный ресурс] http://kavpolit.com/plyus-shariatizaciya-vsej-strany/ Проверено 01.06.2013.

По другим республикам количественных данных нет; кроме того, методика измерения, используемая группой мониторинга молодежной среды Дагестана также неизвестна. Однако о факте наличия подобных случаях по всему Северному Кавказу (особенно в Дагестане, Ингушетии и Чечне) говорят многие эксперты и ученые - например, кавказовед К.Казенин, а также исследователи процесса модернизации в регионе Д. Соколов и И. Стародубровская.

Кроме того, со слов многочисленных экспертов и дискуссиям очевидцев в сети Интернет, шариатские суды уже давно функционируют неформально на всей территории Северного Кавказа; однако в отличие от публичных акций Ахлю-Сунна, санкционированных молчаливым согласием властей, такие суды не всегда функционируют в рамках закона РФ (который к слову, не запрещает функционирования религиозных судов на основании третейских с соответствующим ограничением полномочий), ведь, согласно последнему, решения таких организаций имеют лишь консультативно-рекомендательных характер, не имеют юридической силы, и тем более не могут предусматривать физических наказаний, что, однако, случается на практике.

Исследование И.Стародубровской, подтверждает идею о кризисе легитимности государственных органов ввиду их неэффективности. И. В. Стародубровская, Н. В. Зубаревич, Д. В. Соколов, Т П. Интигринова,, Х. Г. Магомедов, Н. И. Миронова. Северный Кавказ: модернизационный вызов. - М.: "Дело" РАНХиГС, 2011 В СКФО (за исключением КБР), элиты-консерваторы, заинтересованные в сохранении статус-кво, не проводят приватизацию спорных земель, что ставит значительные препятствия на условии их эксплуатации и модернизации в целом. В итоге, население, жизнедеятельность которого зависит напрямую от этих земель, находит выход в обеспечении прав собственности другими институтами - религиозными. Так, договор о купле-продажи земель, скрепленный печатью мечети, является легитимным, чего не скажешь об иных постановлениях светской власти.

Причем, здесь следует заметить, что такая практика применения религиозных норм не так прямо связана с идеологическим уровнем (который представляет, например митинговая деятельность Ахлю-Сунна и о котором мы говорили выше) исламизации, как представляется на первый взгляд. Ведь в случае со спорными землями участник религиозных отношений не обязательно мотивируется глубокими религиозными чувствами или мобилизуется идеологией глобального социально-политического проекта - он выступает в качестве рационального актора, минимизирующего свои трансакционные издержки в лучших традициях концепции эволюционизма в нео-институциональной теории Д. Норта. Эту идею подтверждает то, что, по словам эксперта К. Казенина, известны случаи, когда в целях урегулирования земельных вопросов в Дагестане члены салафитской общины обращаются к суфийским имамам, и наоборот.

Таким образом, процесс снижения легитимности государственными институтами и, как следствие, ослабление их контроля на данной территории, идет одновременно на двух уровнях и в двух измерениях - на локальном, деидеологизированном, подчиняющемся в значительной мере общей логике развития социальных институтов, и на более высоком, где происходит групповая идеологическая мобилизация и формулирование групповых интересов и более общих социально-политических проектов. В этом смысле, официальные государственно-конфессиональные отношения теряют первостепенную важность, так как даже при абсолютно лояльном и аполитичном ДУМе на социальном уровне может идти процессы по укоренению религиозных институтов (например, случай Ингушетии). Степень их интенсивности по республикам оценить, к сожалению, невозможно, так как нет никакой статистики по соответствующим показателям.

Однако проблема заключается в том, что эти уровни очевидным образом взаимосвязаны. Собственно, наше наблюдение вполне вписывается в схему Хантингтона, о которой говорилось выше: «исламизация, как правило, происходит сначала в культурном плане, затем переходит на социальную и политические сферы» через посредство лидеров от интеллигенции и политики, которые «не могут ни игнорировать, ни избегнуть принятия ее в той или иной форме» Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. [Электронный документ] http://grachev62.narod.ru/hantington/content.htm Проверено 19.12.2012.. Так, если в Дагестане и Чечне этот процесс уже достиг политического/идеологического уровня (пусть и усилиями противоположных сил), то в Ингушетии ситуация стоит на грани между переходом культурного давления в политическое: салафийя уже легализована, но еще не успела сформировать лидерский корпус, готовый работать публично в новых условиях. Что касается специфики Чечни, там радикальный проект по исламизации себя дискредитировал в глазах населения во время войны, повлекшей разрушительные последствия. Этим фактом, отличающим Чечню от соседних, близких социально и культурно двух республик Северо-Восточного Кавказа, по-видимому, и объясняется относительно успешное внедрение национально-патриотической идеологии «возрожденчества» на базе суфийского ислама, в частности, учения Кунта-Хаджи, которая по сути и представляет собой особую форму проекта исламизации в рамках РФ. По-видимому, секрет отсутствия видимого недовольства жесткой религиозной политикой Кадырова (которое бы проявлялось, например, в форме митингов) не только в применении запугивания и применении силовых мер, но и в эффективном внедрении удачной идеологии, которая примирила свойственные населению региона национальные амбиции со страхом населения перед войной. По сути, идеология возрожденчества сводится к следующему тезису: поскольку Россия обеспечивает населению Чечни приемлимые условия для сосуществования (в том силе и в плане культурной и религиозной автономии, нужды которой даже частично спонсируются напрямую из федерального бюджета), это - наиболее разумный из имеющихся на данный момент альтернатив путь для чеченского народа. Более того, привлечение наследия Кунта-Хаджи делает этот вариант и религиозно одобряемым, что усиливает его привлекательность.

В полиэтничном Дагестане же единая национально-патриотическая идея обречена на провал, равно как по той же причине невозможна и моноцентричная авторитарная власть, способная подавить недовольство не мобилизованной этой идеологией части населения. В этом смысле, усилия Магомедова в сторону расширения спектра религиозных течений, сотрудничающих с государством, являются попыткой заручиться необходимой поддержкой более широкого слоя населения. Причем, по мнению Джабраила Хачилаева (младшего брата исчезнувшего при невыясненных обстоятельствах идеолога религиозного сепаратизма 90х Надиршаха Хачилаева), диалог с салафитами со стороны власти именно - «вынужденная мера, которая происходит из-за интенсивного процесса возрождения ислама как политического фактора во всём мире». Черновик.ру. Салафиты как «легальная оппозиция». [Электронный ресурс] http://webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:http://old.chernovik.net/news/456/Others_SMI/2011/09/02/12437 Проверено 01.06.2013. В этом с ним согласен и этнограф Ярлыпаков. Кавказская политика. Элита с идеалами - мечтать не вредно (этнолог Ахмед Ярлыпаков о политическом раскладе на Кавказе) [Электронный ресурс] http://kavpolit.com/elita-s-idealami-mechtat-ne-vredno/ Проверено 01.06.2013.

Последний полагает, что не могут больше игнорировать религиозный фактор и власти Северо-Западных республик, в том числе и некогда антиисламски настроенные элиты Кабардино-Балкарии. Однако тут развитие салафизма пошло по тупиковому насильственному пути: терракт 2005 расколол общество на «сочувствующих милиции» и «сочувствующих родственникам боевиков», религиозные мотивы постепенно испарились из состава конфликта, а политизированная форма салафийи была дискредитирована в глазах своей потенциальной социальной базы - поэтому, вероятно, не возникло новых лидеров, декларирующих готовность мирно договариваться с властями. То есть, здесь как и в Чечне, вертикальному движению требований ислама на политический уровень воспрепятствовали события травматического характера. Однако если в Чечне содержательная специфика традиционного ислама позволяет мобилизацию на альтернативной основе, то народный ислам КБР на роль идеологии модернизации явно не годится. В Карачаево-Черкесии, в целом, давление это более слабое ввиду значительной доли русских в регионе; как следствие, грамотная политика регионального ДУМ в целом смогла его абсорбировать почти полностью.

Причем, что касается самих местных элит (за исключением чеченского случая), они вполне солидарны в данном отношении с федеральным Центром - в частности, в стремлении игнорировать это давление, так как они заинтересованы прежде всего в сохранении статус-кво (о чем красноречиво свидетельствует добровольный отказ глав ряда северокавказских республик от прямых выборов губернатора) и краткосрочной стабилизации. В то же время, в отличие от Москвы, региональные правительства более чувствительны к изменениям социальных настроений, так как мощный взрыв недовольства также угрожает их благополучию, а посему вынуждены идти на компромисс и выдвигать инициативы по внедрению «мягкой модели» противодействия экстремизму, предполагающей комплекс мер как в отношении НВФ, так и в отношении мирных носителей религии всех толков. И если первое, как было показано в предыдущем разделе, вызывает противодействие центра, то вторые внедряются при молчаливом согласии центра, хотя, как было продемонстрировано выше, наносят ущерб легитимности государства на нескольких уровнях, составляя конкуренцию не в пользу последних. Здесь следует заметить, что хотя одной из экспертных версий по поводу отставки Магомедова является именно претензия центра к этому комплексу мер, повлекшему, тем более, гибель наиболее влиятельного суфийского лидера, эта вряд ли является истинной причиной отставки главы республики и не может расцениваться как противодйствие Москвы «мягкой модели» взаимодействия с салафитами, так как после отставки Магомедова ждало явное повышение. Шмулевич А. Отставка Президента Дагестана - шаг на пути восстановления СССР. [Электронный ресурс] http://www.apn.ru/publications/article28318.htm Проверено 01.06.2013. И даже если считать новый пост Магомедова «должностью без полномочий», то «наказан» экс-глава республики был скорее не за «мягкую модель» как таковую, а за выбор модели не приносящей быстрых плодов, ведь начинания в том же направлении Канокова и Евкурова, которые еще имеют кредит доверия центра, никак не пресекаются и не санкционируются. Более того, в Ингушетии модерирование дискуссии происходит не без участия Центра в лице члена Общественной Палаты РФ (которая, как известно, является детищем властей) М. Шевченко.

Таким образом, федеральный Центр по-видимому понимает роль подобного диалога для временной стабилизации, хотя и явно игнорирует долгосрочные последствия таких мер в исламизации на низовом уровне. В действительности же, учитывая, что бесконечное подавление религии невозможно, а исламизация чревата снижением автономии органов государственной власти в смысле способности к администрированию подведомственной территории, единственный выход - модернизация институтов. Однако центр ограничивается лишь исключительно попытками экономической модернизации, причем в форме макропроектов, реализация которых невозможна в условиях неэффективных институтов. Такие проекты не способны системно улучшить положение населения; более того, даже эти проекты не реализуются в полной мере, так как средства «распиливаются» на уровне элит. Эксперт.ру. Коррупция множит ваххабитов (интервью с этнографом А.Ярлыпаковым). [Электронный ресурс] http://expert.ru/2012/08/29/korruptsiya-mnozhit-vahhabitov/ Проверено 31.05.2013. Единственное возможное объяснение такой стратегии центра может заключаться лишь в том, что федеральные элиты, также как и региональные, составляющие единую патрон-клиентскую систему, заинтересованы лишь в краткосрочной стабилизации ситуации (недопущении мощного социального взрыва) и сохранении статус-кво, а экономические макропроекты имеют цель лишь умиротворения местных элит для обеспечения их лояльности. В то же время, стоит еще раз подчеркнуть, что местные элиты также стремительно теряют контроль над ситуацией и не способны гарантировать ничего больше краткосрочной стабилизации за счет манипулирования ситуативными настроениями в обществе, однако также не делает видимых попыток к изменениям, способным реально улучшить положение населения. Это отчетливо видно по деятельности наиболее «инновационно» настроенного лидера Северного Кавказа - экс-главы Дагестана Магомедова, а также по тому, каким образом он обрисовывал круг задач для своих подчиненных. Черновик.ру. Предложение, от которого невозможно отказаться… [Электронный ресурс] http://chernovik.net/content/politika/predlozhenie-ot-kotorogo-nevozmozhno-otkazatsyaПроверено 01.06.2013.

3.2 Исламская религия как фактор демократии в республиках Северного Кавказа

Как уже говорилось выше, традиционно в российских исследованиях, посвященных региональным политическим режимам, было популярно направление, изучавшее преимущественно вопросы функционирования демократии. Этот интерес был, по-видимому, естественным образом связан с тем дающим пищу для размышлений процессом политической трансформации общенационального режима, с надеждами на демократизацию и теми препятствиями, которые возникали на ее пути. В те годы бытовало мнение, что успеху демократическому транзиту, инициированному из центра, противостоит авторитаризм, пустивший за десятилетия советского прошлого корни в регионах и обуславливающий их консерватизм. Туровский Р.Ф. Региональные политические режимы в России: к методологии анализа // Полис. 2009. №2. с. 77-95.

Полтора десятилетия спустя, авторитаризм федерального центра не вызывает особой полемики в научном сообществе. Более того, как мы показали в предыдущей главе, попрание института честных выборов на местах происходит «благодаря», а не «вопреки», усилиям последнего.

По праву пальма первенства в этой славной традиции, ведущей начало еще с середины 90х годов, принадлежит национальным республикам, в т.ч. Северного Кавказа. Впервые феномен электоральной управляемости может быть отмечен на парламентских выборах 1993. С тех пор партия власти менялась, но девиантно-высокие показатели на выборах, сильно коррелирующие с явкой, например, в Ингушетии, оставались. Так, согласно рейтингу демократичности выборов, составленному в рамках проекта «Демократический аудит России» на основании анализа выборов за последние 10 лет, Кабардино-Балкария занимает почетное второе место (с конца), 11 и 12 занимают Ингушетия и Карачаево-Черкесия, соответственно - все в категории «очень низкая»; по Чечне и Дагестану данных нет. Эта особенность делает бессмысленным всякий анализ показателей электоральной демократии и ставит нас перед необходимостью сконцентрироваться на других ее измерениях.

В этой связи, применение концепции Даля (а применение минималистических концепций демократии неразумно по изложенным выше соображениям), подразумевающей анализ по двум измерениям - степени конкурентности борьбы за власть и степени вовлеченности граждан в управление - вынужденно сводится ко второму аспекту.

В политической науке достаточно распространено мнение о том, что демократический режим характеризуется достаточно высоким уровнем политического участия. И, напротив, для режимов авторитарных это не свойственно. В этой связи, мы постараемся рассмотреть интенсивность различных формы внеэлекторального политического участия населения, тем или иным образом связанную с религией, - митинги, деятельность общественных организаций - а также попытаемся оценить реальное влияние этой активности на основании анализа принятия решений, формат отношения властей с оппозиционными группами давления/организациями/лидерами.

Не секрет, однако, что и выход за рамки сугубо электоральных показателей не сделает из республик Северного Кавказа эталон демократии. Так, индекс оценки демократичности, разработанный сотрудниками Московского Центра Карнеги Н. Петровым и А. Титковым и включающий помимо показателей демократичности выборов 9 других измерений также не демонстрирует блестящих результатов для республик Северного Кавказа. Так, Кабардино-Балкария и Ингушетия на последнем и предпоследнем местах, соответственно, Карачаево-Черкессия на 14ом, Дагестан на 21ом. Петров Н.В., Титков А.С. Социальный атлас российских регионов./ Интегральные индексы. Индекс демократичности. [Электронный ресурс] http://atlas.socpol.ru/indexes/index_democr.shtml Проверено 01.06.2013. Действительно, даже абсолютный чемпион группы - Дагестан - отнюдь не является оплотом демократии. Тем не менее, тут стоит еще раз заметить, что в нашем исследовании мы интерпретируем степень демократичности как непрерывную шкалу между «чистой» демократией и «чистым авторитаризмом». Нетрудно догадаться, что как первый случай, так и второй, являются идеальными типами, а потому в природе не существуют. Таким образом, нет никакого противоречия между констатацией того факта, что Северный Кавказ в целом отличается невысокими абсолютными значениями демократичности, и необходимостью изучения последней, ведь различия между республиками по внеэлекторальным признакам весьма существенны (о чем свидетельствует сопоставление отдельных составляющих упомянутого выше индекса), а потому заслуживают рассмотрения, в том числе и в связи с религиозным фактором.