Региональный политический режим

Заметим также отдельно, что несмотря на то, что некоторые авторы считают террористические акты формой политического участия, а в данной работе мы будем рассматривать лишь легитимные формы политического участия. Этот выбор продиктован тем соображением, что соответствующая деятельность, будучи официально незаконной и уголовно наказуемой, автоматически выносит ее субъектов за скобки собственно политического пространства республики. Кроме того, влияние ислама, представленного «лесными» на демократию на Кавказе довольно очевидно (режим КТО явно не способствует народовластию), чего не скажешь о влиянии «легального» ислама. В этой связи мы сконцентрируемся на изучении последнего, хотя, при этом, нельзя отрицать того, что, несмотря на неопределенность удельного веса собственно религиозно-идеологической составляющей в совокупности мотивов деятельности «лесных», именно вооруженное противостояние с бандподпольем является главным фактором, структурирующим отношения власти и общества по поводу религии, определяя, таким образом мизансцену и для системного политического участия.

Республика Дагестан.

Вопросы политического участия населения, связанного с религией, деятельности общественных организаций, и взаимоотношения общества и оппозиции с государством по данным вопросам, не может быть рассмотрено в отрыве от истории противостояния между этими двумя центрами.

Что касается политического участия населения в форме деятельности общественных организаций, в целом в Дагестане оно не является массовым.

Так, «по данным статистики Общественной Палаты республики Дагестан, в регионе зарегистрировано около 1900 некоммерческих организаций, из которых 980 - общественные объединения, 15 - региональные отделения политических партий, 691 - религиозные организации и 140 - иные формы некоммерческих организаций» РИА Дагестан. Абулмуслим Муртазалиев: «Общественная Палата состоялась и её вклад в решение социально важных вопросов будет все более заметным». [Электронный ресурс] http://www.riadagestan.ru/interview/2009/01/29/124/ Проверено 01.06.2013. Таким образом, по показателю количества НКО на 1 тыс. граждан Дагестан отстает от большей части субъектов РФ, опережая лишь две соседние республики - Чечню и Ингушетию.

Вероятно, подобная непопулярность официальных общественных организаций связана с развитостью в регионе неформальных социальных каналов. В этом смысле, хотя религиозные организации и составляют около 40% от всей совокупности общественных организаций республики, вывод о существенном вкладе последних в развитие гражданского общества в Дагестане был бы сомнительным. Нужно понимать, что эти 40% религиозных организаций по большей части представлены официальными общинами, входящими в ДУМД, которое выражает политическую позицию последних. Это отнюдь не означает, что интересы и деятельность отдельных общин не оказывает влияния на политический процесс; более того, по данным экспертов, в Дагестане, где муниципальное деление, как правило, совпадает с делением на религиозные общины-джамааты, формирующиеся вокруг мечети, такие вопросы, как избрание главы местной администрации, зачастую решаются именно в мечети, в то время как процедура светских выборов лишь формально закрепляет это решение. Кавказская политика. А если мэра выбирать в мечети?..(Интервью с ученым Денисом Соколовым) [Электронный ресурс] http://kavpolit.com/a-esli-mera-vybirat-v-mecheti/?print Проверено 01.06.2013 Таким образом, даже если мы допускаем возможность эффективного неформального лоббирования отдельными общинами своих интересов в политическом процессе, именно отсутствие публичности, а зачастую и вовсе дублирование функций официальных светских структур, мешает нам говорить о позитивном влиянии этих религиозных организаций на степень демократичности политического режима республики.

То есть, с одной стороны, мы наблюдаем в какой-то мере отзывчивость правительства в том смысле, что руководство республики попросту не может себе позволить проведение политики, независимой от предпочтений граждан, так как такой курс чреват еще большей дестабилизацией ситуации в обществе. С другой же стороны, эти граждане в ряде случаев (особенно на низовом уровне) выступают не как граждане, но только как верующие. И, говоря о демократии, вслед за рядом авторов (Г.О'Доннел, Ф.Шмиттер, А.Пшеворский, А.Степан и др.) мы подразумеваем, что демократия характеризуется открытой конкуренцией за право контролировать правительство между социальными группами, использующими свое право на объединение, чего не происходит как минимум на низовом уровне религиозных организаций.

Что касается того следующего структурного уровня - того, который представлен в открытом информационном и политическом пространстве - организованное политическое участие, связанное с религией, сводится к деятельности двух официальных ее полюсов, о которых говорилось выше. Строго говоря, утверждать, что институционализированный в виде противостояния конкретных организаций религиозный раскол и попытки выработать методы для его преодоления не могут быть отнесены к факторам политического плюрализма (который, согласно концепции Даля является, в свою очередь, неотъемлимым институтом полиархии), и даже не потому, что 2 центра картину поляризации, а не плюрализма. Во-первых, публично декларируемые позиции организаций в отношении политики до недавнего времени были довольно сходны. Так, транслируемая через подконтрольные ДУМД сайты (такие как Ассалам.ру и Islamdag.ru) характеризуется критикой властей, особенно федеральных, при одновременных призывах к созданию в рамках светской российской государственности механизмов и институтов политического представительства мусульман как неотъемлемой части российского общества и развитию толерантности. В официальных заявлениях Ахлю-Сунна также демонстрирует лояльность светскому режиму, утверждая, например, что «права, данные Творцом закреплены Конституцией» Новое Дело. Власть и ислам: несостоявшаяся встреча. [Электронный ресурс] http://www.arhiv.ndelo.ru/one_stat.php?id=3672 Проверено 01.06.2013 и призывает к диалогу в религиозной сфере и обществе в целом, а также нормализации правового поля в Дагестане и созданию площадок для политического участия мусульман. Во-вторых, в процессе этого диалога затрагивались исключительно религиозные вопросы.

Однако стоит особенно заметить роль Ахлю-Сунна в политической мобилизации населения. Осенью 2011 в Дагестане прошел ряд митингов против похищений, пыток, убийств и прочих незаконных методов, которые силовые структуры якобы используют в отношении мусульман, подозреваемых в связях с бандподпольем. Как правило, организаторами митингов были родственники пострадавших и местные противозащитники. Ахлю-Сунна подключилось к этой волне недовольства, и 25 ноября с ее участием был организован очень масштабный по местным меркам митинг на эту же тему. Причем, стоит отдельно заметить, что мероприятие не было одобрено Советом Алимов (являющимся структуров ДУМД) и призвали верующих «не допустить раскола суммы», хотя впоследствии призвали правоохранительные органы и правительство Дагестана «к удовлетворению законных требований митингующих для снятия напряжения в обществе».. Кроме Ахлю-Сунна организаторами выступили организация "Союз Справедливых", а также движение "Дагестан - территория мира и согласия". Вероятно, тот митинг был настолько многочисленным, так как затрагивал целый пласт близких каждому жителю Дагестана (да и России в целом), в народе именуемых беззаконием, беспределом и произволом, в Дагестане вылившихся, по мнению организаторов, в «гражданскую войну» и «уничтожение населения по идеологическому признаку». Здесь стоит особенно отметить это крайне интересное и тесное переплетение в сознании населения мотивов гражданских прав, законности и самоидентификации по признаку религиозной принадлежности, которое особенно характерно именно для этой республики. Так, по данным соцопроса, проведенного информационно-аналитическим центром при министерстве образования, науки и молодежной политики Дагестана, в качестве мотивов, побуждающих молодежь вступать в ряды экстремистских организаций, дагестанцы на первое место ставят произвол правоохранительных органов (16,8% опрошенных), затем следуют нарушения гражданских прав и свобод (16,4%) и лишь 15% называют религиозные убеждения. Кавказский Узел. Исламские организации не верят опубликованным опросам о недоверии духовенству со стороны мусульман Дагестана [Электронный документ] http://www.kavkaz-uzel.ru/articles/127067/ Проверено 31.05.2013. Возвращаясь же к вопросу ноябрьского митинга, можно констатировать тот факт, что в целом, собственно религиозные мотивы были в общем дискурсе не столь явными, а религиозное направление недовольства удачно вписалось (было вписано организаторами) в контекст гражданских прав. Также можно отметить попытку Ахлю-Сунна к сотрудничеству с другими общественными, в том числе светскими, организациями: на базе общественного движения «Территория мира и развития» был создан дагестанский Координационный комитет «Против беззакония и произвола» имени Хаджимурада Камалова, в который вошло в общей сложности 18 организаций В их числе: "Антикоррупционный комитет табасаранского района", "Ахульго", "Дагестан -- территория мира и развития", "Комиссия за соблюдением прав лиц в местах принудительного содержания", "Матери Дагестана за права человека", дагестанское представительство МОО ПО "Мемориал", "Мир и согласие в Дагестане", "Независимый профсоюз сотрудников ОРД и прокуратуры РД", "Правозащита", Региональный общественный фонд "Согратль", общественного движения «Территория мира и развития», общественной организации «Дагестан - территория мира и согласия», общественная организация «Союз справедливых», «Союз защиты прав и свобод народов, человека и гражданина»). .

Последние факты можно было бы интерпретировать как признак интеграции религии в гражданское общество. Однако в итоге организация первой отказалась от проведения повторного митинга, запланированного на 27 января 2012, так как не было выполнено требование, согласно которому ассоциация участвует только в мероприятиях, проводящихся «под ее полным контролем», а также не были предоставлены лозунги и тематика выступлений для проверки на предмет соответствия нормам ислама. Последняя же ситуация, по-видимому, свидетельствует о неготовности ассоциации к сотрудничеству с другими общественными организациями на условиях паритета. В итоге, несмотря на ряд значительно менее многочисленных митингов против произвола силовиков, инициированных родственниками потерпевших, Ахлю-Сунна больше не делала попыток придать теме законности религиозное звучание. Лишь недавно, 8 февраля этого года, Ахлю-Сунна совместно с «Союзом справедливых» организовала новый митинг против произвола силовиков, а также за адекватную политику в отношении ислама (разрешение хиджабов, пересмотр списков запрещенной литературы, беспрепятственное строительство мечетей, прекращение информационной войны против ислама). В этот раз дискурс митинга был значительно более религиозным, и высказывались идеи недоверия не только конкретной власти, но и демократии как способу политической организации сообщества в целом, звучали призывы к шариатизации Дагестана. Подобное изменение курса (во всяком случае официального) в сторону антисистемности можно связать с кризисом диалога с ДУМД, о котором говорилось раньше. Таким образом, интерпретируя подобные акции политического участия в контексте демократии, нужно отметить незавершенный характер ситуации. С одной стороны, как показывает пример ноябрьского митинга в 2011 религиозные организации могут выступать в рамках правового поля и политической системы РФ, мобилизуя при этом рекордные массы населения. С другой стороны, сила, представляющая салафизм в публичном пространстве, способна на резкую смену курса в зависимости от ситуации и несет в себе мощный антисистемный потенциал (который, если судить по численности второго митинга, привлекает значительно меньшую часть населения). Как следствие, в аспекте политического участия вряд ли можно говорить о ее устойчиво позитивном или устойчиво негативном влиянии на демократичность политического режима.

Что касается эффективности форм политического участия, о которых говорилось выше, ситуация обстоит следующим образом.

С одной стороны, еще во время первого митинга власти сделали попытку умиротворения населения. Так, урегулировать конфликт на место митинга прибыл Р. Курбанов, негласно считающийся в республике человеком, курирующим силовой блок. После митинга 6 человек из организаторов были приглашены в МВД для беседы с руководством правоохранительных органов. Также митинг имел свои последствия в виде создания особой межведомственной рабочей группы по обеспечению законности и правопорядка на территории республики, которой было поручено дальнейшее расследование нашумевших дел. В состав этой группы включены руководители силового блока Дагестана, а также до расследования официально допускаются правозащитники. Создана специальная открытая база с данными исчезнувших людей.

Однако, по мнению организаторов, ситуация не изменилась по существу. Действительно, анализ хроник «Кавказского узла» демонстрирует, что частота случаев похищения людей и убийств людей, предположительно связанных с противостоянием традиционного и нетрадиционного ислама (связи которых с НВФ, однако, не доказаны) не снизилась.

И хотя, администрация в целом создавала организаторам религиозных митингов значительно меньше препятствий в проведении этих мероприятий, чем, например, организатором митингов антикоррупционных (в случае которых ситуация доходила вплоть до разгонов и преследований участников согласованных с большим трудом мероприятий), тем не менее, власти публично изъявили позицию, согласно которой митинги могут стать причиной дестабилизации положения дагестанском обществе. Кроме того, по данным «Кавказского узла», имели место факты допросов и запугивания организаторов и участников митинга сотрудниками Центра по борьбе с терроризмом МВД Дагестана. В итоге не так давно вышел закон, по сути запрещающий митинги в том смысле, что теперь найти место для их проведения, соответствующее определенным в этом нормативном акте критериям, не представляется возможным, ведь «к местам, в которых (…) проведение публичных акций запрещается, дополнительно относятся: вокзалы, аэропорт, торгово-развлекательные центры, рынки; детские, образовательные, медицинские, физкультурно-оздоровительные, спортивные и религиозные организации (учреждения) во время проведения в них учебных, культурных, спортивных, развлекательных и иных мероприятий; тротуары, остановки транспорта общего пользования, детские и спортивные площадки, места, где проводятся мероприятия с участием детей, а также территории, непосредственно прилегающие к указанным объектам и автомобильным дорогам» Черновик.ру. Митинг негде провести!.. [Электронный ресурс] http://www.chernovik.net/content/politika/miting-negde-provesti Проверено 01.06.2013. По сути, новый закон стал причиной того, что не состоялся очередной митинг в Хасавюрте, призванный выразить протест против похищений людей, пыток и внесудебных казней, - он был отменен организаторами по причине слишком слишком большого количества людей, пожелавших участвовать в акции. Согласовано с властями было 3 тысячи митингующих, а количество участников увеличилось в несколько раз.

Таким образом, получается, что курс прежнего главы республики был направлен на то, чтобы дать населению возможность «выпустить пар» в ходе митингов, а также на имитацию удовлетворения требований участников при проведении прежней политики по существу. Однако, учитывая тот факт, что Магомедов выражал недовольство излишне жесткими действиями силовиков на территории его региона (что часто приводится экспертами в качестве одной из причин его отставки), двойственность реакции на народные выступления может быть обусловлена дуализмом власти, присущим федеральному государству.

Республика Ингушетия.

Рассматривая вопрос политического участия и те силы, которые могут служить его мобилизации, стоит по праву начать с главной религиозной организации республики - ДЦМ. Однако, деятельность этой организации, включая те ее аспекты, что прямо или косвенно касаются политики, с натяжкой могут рассматриваться в терминах плюрализма и контроля групп давления за осуществлением правительством своих властных полномочий. Это связано с тем, что в Ингушетии ДЦМ, как уже говорилось выше, является по сути государственной власти, так как его деятельность финансируется из бюджета республики вплоть до зарплат священнослужителям.

Кроме того, анализ официальной позиции ДЦМ на основании материалов его сайта показывает, что ДЦМ формально ограничивает сферу своей компетенции сугубо религиозными вопросами. В то же время, обратное влияние имеет весьма ограниченный характер, о чем свидетельствует тот факт, что даже в тех нечастых случаях, когда ДЦМ позволяет себе инициативу в религиозных вопросах, имеющих политический подтекст, таких как например, полемика о хиджабах в школе и многоженстве, руководство натиску религии не уступает.

Что касается недавно выведенных в легальное положение салафитских общин, в этом смысле, в Ингушетии религиозные противоречия ведут скорее к патернализму в смысле попытке власти взять диалог в обществе под свой контроль, о чем свидетельствует обещание выплачивать оппозиционным имамам зарплаты ( которое последние, к слову, приняли).

На данный момент в Ингушетии салафизм не имеет - во всяком случае пока - своего «официального лица», которое могло бы быть расценено как социальный актор, претендующий на открытый контроль политического процесса. На данный момент, даже инициатива руководства не стимулировала его возникновения: лидеры салафизма не вышли «в прямой эфир» и никаких социальных и политических требований на республиканском уровне не предъявили.

По-видимому, в этой связи, религиозные организации в Ингушетии не могут рассматриваться как фактор, стимулирующий политическое участие населения. В этом отношении примечателен тот факт, что Ингушетия, согласно статистике «Кавказского узла» страдает от насилия, обусловленного вооруженным противостоянием бандподполья и силовиков, даже в большей мере, чем Дагестан. Однако протестная активность населения (которая также имеет место быть, хотя и в несколько более ограниченных масштабах) не имеет ярко выраженных религиозных мотивов. Так, митинги против похищений и убийств имели место в 2007, 2008, 2010, 2011 и 2012 годах. Однако, риторика организаторов упирала на гражданское право населения жить в безопасности, а претензия к властям заключалась скорее в том, что последние не могут справиться с ситуацией. Более того, в ходе одного из митингов, проведенного в октябре 2010 года под лозунгом «Мы против терроризма и экстремизма» участники митингов, напротив, обратились к жителям республики с призывом оказывать содействие правоохранительным органам в борьбе с терроризмом. Впрочем, в прессе неоднократно высказывалась точка зрения, согласно которой данный митинг был инициирован руководством республики в целях повышения имиджа проводимой политики и использовал принудительную мобилизацию студентов и бюджетников. Подобная точка зрения может быть оправданной, учитывая тот факт, что резолюция митинга была принята от лица преимущественно политических организаций, оппозиционность которых весьма сомнительна ввиду причастности последней к внутриэлитному консенсусу, в соответствие с которым распределяется власть в ходе очевидно фальсифицируемых выборов в республике, - региональные отделения ЕР, СР, ЛДПР, КПРФ, Совет тейпов Ингушетии, а также явно зависимый Молодежный Парламент Ингушетии. Стоит также заметить, что последний митинг отличается от предыдущих тем, что на нем все-таки появились четкие обвинения силовиков в похищении людей звучали лишь на последнем из митингов, в 2012 году, когда участники протестовали против коррупции и беззакония в правоохранительных органах. Организатором же наиболее радикального митинга в 2012 наиболее стала активная на региональной политическом пространстве организация Мекх- Кхел, которая придерживается взглядов резкой оппозиции существующей власти и политической элите в целом. Согласование того митинга проходило крайне затруднительно. Однако, и на предыдущих митингах, идентификации участников как мусульманской суммы не наблюдалось.

Чеченская республика.

Чечня, без сомнений, является уникальным политическим феноменом Северного Кавказа и именно религиозный фактор - в сочетании с другими обстоятельствами, которые мы сделаем попытку рассмотреть ниже, - сыграл не последнюю роль в формировании нынешнего режима, в частности, в его авторитарном характере.

Как было показано во второй главе, мирная салафийя - с помощью ряда информационных, административных и силовых мер - фактически вытеснена из легальной общественной жизни республики (что демонстрирует нарушение права свободного самовыражения населения) и никакой мобилизации политического участия - во всяком случае в рамках демократической системы - служить априори не может.

Кроме того, потенциальные оппоненты последних - представители суфизма - также не могут рассматриваться как группа давления гражданского общества, ввиду того, что ДУМ в Чечне по сути является государственной структурой, на которую возложена задача по борьбе с религиозными оппонентами.

Очевидно, что национально-патриотическая идея, в частности, политика «возрожденчества», насаждаемая усилиями лояльного региональной власти духовенства, подразумевает роль национального лидера как актора, ответственного за ее претворение в жизнь. Более того, религия в ЧР как базовая составляющая национально-патриотической идеи призвана оправдать характер власти политического лидера.

Статус национального лидера возможность для расширения политических прав за счет нарушения прав населения. Помимо жестких силовых методов борьбы с терроризмом, которые проводятся Кадыровым с особым рвением в согласии с федеральным центром и очевидным образом, затрагивают неверующих и инаковерующих, имеют место «полусиловые» методы давления на последних. Например, постановление об обязательном ношении хиджабов сотрудницами государственных учреждений ограничивает права светски настроенных женщин. Тажке Кадыров лично проводит «воспитательные беседы» (попросту говоря, запугивание) с девушками, которых формально было нельзя уличить не только в нарушении законодательства, как федерального, так и регионального, но и в нарушении религиозных норм поведения, но которые одеты по арабской мусульманской традиции. В этом смысле, религия, служащая для оправдания всевластия регионального главы отнюдь не способствует свободе самовыражения и политическому плюрализму.

По-видимому, секрет отсутствия видимого недовольства подобной религиозной политики (которое бы проявлялось, например, в форме митингов) не только в применении запугивания и применении силовых мер, но и в эффективном внедрении удачной идеологии, которая примирила свойственные населению региона национальные амбиции со страхом населения перед войной. По сути, идеология возрожденчества сводится к следующему тезису: поскольку Россия обеспечивает населению Чечни приемлимые условия для сосуществования (в том силе и в плане культурной и религиозной автономии, нужды которой даже частично спонсируются напрямую из федерального бюджета), это - наиболее разумный из имеющихся на данный момент альтернатив путь для чеченского народа. Более того, привлечение наследия Кунта-Хаджи делает этот вариант и религиозно одобряемым, что усиливает его привлекательность.

Таким образом, говоря о религии как о факторе политического участия в Чечне нужно заметить, что в этой республике не религия политизируется, а скорее политика исламизируется. Так, ДУМ лишь поддерживает в касающихся политики вопросах позицию главы республики, а иных легальных религиозных объединений, которые могли бы предъявлять какие-либо политические требования, в республике усилиями властей и ДУМ нет. В то же время, к нормам ислама апеллирует не только региональная власть (которая в лице Кадырова рассуждает на религиозные вопросы в СМИ, вводит религиозные постановления, проводит религиозные обряды в официальных заведениях - см. чтение дуа перед заседанием правительства ЧР), но и проправительственных движений типа «Ахмат» и «Рамзан». Так, на сайтах последних даже есть отдельный раздел, посвященный исламу.

Констатация важной роли идеологии (внедряемой с помощью репрессий и индоктринации) в режимной специфике ЧР ставит перед нами проблему, которая в основе которой лежит, по-видимому, недостаточная степень разработанности концептуального аппарата в данной области. Так, если к описанию регионального политического режима в Чечне привлекать классические типологии политических режимов (в частности, общепринятую классификацию Х.Линца), то получается, что режим Кадырова ближе к тоталитарному, чем к авторитарному, как минимум по одному параметру - ведь для последнего свойственна низкая степень идеологизации. В итоге, мы приходим к ограниченности описательной способности классических схем, вероятно, связанной с недооценкой уникальности тех исторических случаев, попыткой обобщения которых и стало появления термина «тоталитаризм», неоднократно критиковавшегося впоследствии. Кроме того, полученные выводы расходятся с допущением, сделанном в первой главе, о маловероятности существенной дивергенции региональных политических режимов, а также несколько дополняют (усиливают) выводы главы, посвященной степени автономии республик от федерального центра. Добавляет неясности также то, что ввиду отсутствия необходимой информации сложно судить, в какой мере идеологизация провоцирует в данном случае реальную мобилизацию помимо применения административных методов (так как сложно оценить масштаб применения последних). Так или иначе, подводя промежуточный итог нашему анализу, осмелимся утверждать, что религия - как составляющая интегрирующей национально-патриотической идеи - имеет негативное влияние на демократичность регионального политического режима Чечни.

Кабардино-Балкария.

В Кабардино-Балкарии религиозный фактор воплощают те же группы, что и в других республиках: официальное духовенство под эгидой ДУМ и его приверженцы, мирные салафиты (ввиду ряда специфических обстоятельств не сформировавшие официального представительства на республиканском уровне, способного выдвигать общий социально-политический проект), а также незаконные бандформирования, декларирующие религиозную идею.

Первая структура, ввиду очевидной аффилированности с органами государственной власти, а также связанного последним фактом недостатком поддержки среди населения, рассматриваться как группа, претендующая на демократический контроль органов государственной власти, рассматриваться не может. Более того, ДУМ, как уже говорилось выше, придерживается стратегии формального невмешательства в политические вопросы.

Очертания изначального ценностного конфликта в обществе, по-видимому, существенно изменил терракт 2005 года, во время которого погибло 35 милиционеров и 12 мирных жителей, также 85 милиционеров и 15 мирных жителей были ранены. Это нападение дискредитировало радикальный ислам в глазах значительной части населения, многие выражали солидарность со стороной погибших стражей порядка, что закрыло конкретным лидерам, способным мобилизовать верующих, путь на легальные диалоговые площадки. Таким образом, терракт перевел социальное противостояние из плоскости собственно религиозной в общегражданский.

Общество разделилось, условно говоря, на «сочувствующих милиционерам» и «сочувствующих боевикам», однако этот раскол оформлен не в терминах религиозного противостояния, но в противостоянии двух концепций справедливости и двух стратегий решения проблемы. Так, за прошедшие годы митинги проводились (в общей сложности около 5 раз) как родственниками стражей порядка, требующих от властей правосудия и пресечения экстремизма, так и родственниками тех, кто был ликвидирован в ходе спецопераций без суда, а также тех, к кому были применены незаконные методы ведения следствия по подозрению в связях с НВФ. Примечательно, что в случае Кабардино-Балкарии вторые две группы выступают вместе и представлены общественным объединением “Матери Кабардино-Балкарии в защиту прав и свобод граждан”.

Этот раскол сохранился и до сих пор. В прежние годы, он принимал довольно мирную форму. Возможно, это было обусловлено стремлением властей и общества не допустить повторения трагических событий 2005 года. Так, по меткому выражению исламоведа А. Малашенко, тот теракт стал своего рода «прививкой от тотального гражданского конфликта» Аккиева С. Ислам в Кабардино-Балкарской республике. [Электронный документ] http://www.ino-center.ru/doc/islam-in-kabardino-balkaria.pdf Проверено 19.12.2012.. Тем не менее, в последние несколько лет в условиях дестабилизации террористической ситуции в последние несколько лет (по мнению многих экспертов, являющейся искусственно спровоцированной оппозиционными элитами), раскол этот демонстрирует опасную тенденцию к обострению. Так, в сентябре 2012 прошел митинг сторонников борьбы с терроризмом, на котором, в числе умеренных инициатив, таких как проведение дебатов между представителями различных течений ислама, прозвучали и более жесткие требования. Так, участники выступали за проверку деятельности Международного Красного Креста, оказывающего материальную поддержку семьям боевиков, а также за запрет строительства исламского центра, который, по их мнению, может стать оплотом ваххабизма и началом принудительной исламизации до этого вполне светской республики. Причем последнее требование быстро исчезло с лент информационных агентств, оставшись только в постах кабардино-балкарских блогеров, что обусловлено тем, что строительство центра является частью проекта действующих властей по противодействию агрессивным течениям ислама. Кроме того, ранее, в 2011 к президенту республики обращалась группа общественных организаций с требованием принять радикальные меры. Уже тогда общественные деятели, например, лидер кабардинского национального движения Адыге-Хасе отмечал подъем настроений ответного насилия. Эту оценку подтверждают и данные опроса, проведенного пражским информационным агентством “Medium Orient” в Кабардино-Балкарии 15-30 июля 2012 г. CAUCASUS TIMES. Опрос в Кабардино-Балкарии: падающий рейтинг руководства республики на фоне исламского фундаментализма и нарушений прав человека. [Электронный документ] http://www.caucasustimes.com/article.asp?id=21073 Проверено 01.06.2012.

Сравнение с аналогичным опросом 2005 года отражает объективное ухудшение криминогенной обстановки, связанной с деятельностью НВФ: существенно выросло количество людей, озабоченных проблемой безопасности, а кроме того, аж в 10 раз выросло число тех, кто относит к числу самых острых проблем религиозные. И, что очень настораживает, 67% видят выход из сложившейся ситуации в президенте республики, который был бы связан с силовыми структурами, а в качестве наиболее распространенного вида нарушения прав и свобод населения респонденты назвали право на защиту жизни граждан со стороны государства (41%). И хотя, в то же время было названо и право на защиту от незаконных арестов и задержаний (38%), и право открыто демонстрировать свою религиозную принадлежность (15%), эти данные дают нам основания полагать, что в сознании населения КБР не сложилось общепринятой связи между террористической активностью и произволом правоохранительных органов, что также ослабляет на данным момент вероятность замены гражданской идентичности религиозной, как это происходит в случаях массового политического участия в Дагестане.

Подводя итог вышесказанному, мы видим 4 силы, потенциально могущих мобилизовывать население, а также организованно выступать в качестве политической оппозиции и претендовать на общественный контроль деятельности региональных властей - сторонники интенсивной борьбы с терроризмом, защитники прав лиц, связанных с НВФ/подозреваемых в соответствующих связях, а также ДУМ и радикальные исламские общины. Однако активность первых двух групп связана с религией лишь косвенно, постольку поскольку бандподполье в какой-то мере является плодом религиозной мобилизации, и не перерождается в противостояние с привлечением религии. Вторые две группы, наоборот, не проявляют такой политической активности, которая могла бы быть расценена как открытое демократическое участие в рамках легальной институциональной системы.

В то же время, нужно еще раз подчеркнуть, что, судя по приведенным выше данным, в республиканском дискурсе и общественном сознании (в том числе, сознании каждой из двух противостоящих половин общества в отдельности) не сложилось четкого разделения между религиозными группами, действующими в рамках закона, и вооруженными радикалами, а также между реальными жертвами силового произвола и боевикам. Возможно, это обусловлено большей долей этнически не мусульманского населения по сравнению с республиками Северо-Восточного Кавказа, а также менее укоренной религиозной традицией у местных этнических мусульман. Так или иначе, дальнейшее развитие противостояния по этой схеме может вызвать политическую мобилизацию мирных, но практикующих «молодых мусульман».

Карачаево-Черкесия.

Как следствие относительно низкого уровня насилия, в КЧР не происходит митингов населения недовольных терроризмом/неадекватной реакцией силовиков, которые, как показывает опыт Дагестана, могут теоретически способствовать политической мобилизации мирных мусульман. Той же цели служит деятельность ДУМ, которая, по мнению специалистов-исламоведов давно интегрировала в свой состав молодых проповедников широкого идеологического спектра (в том числе и получивших образования в других странах), в то же время не акцентируя на этом внимания широкой общественности. При этом ДУМ ЧР аполитичен и его деятельность остается в рамках сугубо религиозной деятельности, хотя и является достаточно самостоятельным органом в глазах его последователей.

Деятельности бандподполья - единственной силы в республике, политизирующей религиозные ценности, - рассматривается в республике как однозначно незаконная и недопустимая (не в последней мере благодаря республиканской информационной политике, о которой подробно говорилось выше).

В итоге, ислам не способствует в КЧР ни политическому участию населения, ни политическому плюрализму - так как ни одна из групп населения, так или иначе связанная с религией, не выражает никаких политических требований и на деятельность по контролю органов государственной власти. Верно и обратное: государственная власть не стремиться ограничить граждан в свободе вероисповедания.

3.3 Исламская религия как фактор консолидации элиты в республиках Северного Кавказа

Чеченская республика.

Исторически, роль религии в формировании чеченской элиты крайне велика. Как известно, в 90х годах в республике шло ожесточенное противоборство нескольких основных группировок, которое в значительной мере определяло ход и последствия затяжной войны с Центром. Так, политолог и социолог Александр Дугин выделяет три основные силы того периода: первая - сторонники национально-буржуазной модели (под предводительством Дудаева, Масхадова, Зкаева), вторая - представленная идеологом Нухаевым модель кланово-родовой системы, и, наконец, третья - исламско-шариатская и суфийская тарикатистская система, к которой Дугин относит Басаева, Хаттаба, Удугова, а также Кадырова-старшего. Дугин. А. Современные элиты Северного Кавказа. [Электронный документ] http://www.geopolitica.ru/article/sovremennye-elity-severnogo-kavkaza#.UanrcUBSjpV Проверено 01.06.2013. Примечательно, что в данной классификации ярые оппоненты - радикальные исламисты и суфии - объединены. И не случайно, ведь именно религиозные мотивы (пусть и разного толка) были первичны в их политике. И именно во имя религии Ахмад-Хаджи Кадыров, изначально стоявший на стороне сепаратистов, пошел на сделку с Центром, видя в последнем последнюю надежду на сохранение позиций традиционного ислама.

Как уже говорилось выше, в идеологическом плане Кадыров-младший продолжил дело отца, возведя суфийского лидера 19го века Кунта-Хаджи «на пьедестал духовного патриарха чеченской нации» Малашенко А. Рамзан Кадыров: российский политик чеченской национальности. - М.: РОССПЭН, 2009. - с.23, а Ахмада-Хаджи - в ранг национального героя-мученика. Не стоит, впрочем, преувеличивать роль клановой принадлежности Беной к кадирийскому таррикату - ведь, как известно, в определенный момент истории в рамках этого тейпа уживались представители администрации вновь сформированной Чеченской республики в составе России, лидеры сепаратистского сопротивления, а также члены московской, оппозиционной Кадырову, диаспоры. Тимур Музаев. Чеченская элита: от советской «номенклатуры» к кадыровской квази-элите. [Электронный документ] http://viperson.ru/wind.php?ID=222843 Проверено 01.06.2013

В действительности, не религия, а политические позиции Кадырова-младшего являются реальным фактором недавнего процесса консолидации чеченской элиты. Более того, из истории противостояния суфиев и радикалов в межвоенные годы следует, что на определенном этапе она была фактором конкуренции между элитами. Впоследствии, когда не без помощи федерального Центра перевес, наконец, оказался на стороне группировки Кадыровых, в действие вступили другие механизмы.

Структура моноцентричной элиты Рамзана Кадырова очевидным образом распадается на две части - это, в первую очередь, союзники Ахмада Кадырова, опытные и авторитетные личности, такие как Закриев, Вайханов, Исаев, а во-вторых, ровесники главы республики, интегрированные в элиту им лично, зачастую начинавшие свою карьеру вместе с ним - Байсултанов, Селимханов, Абдурахманов, Хучиев. Причем, тенденция к обновлению возобладала над преемственностью элиты; так, в первые же годы прихода Рамзана к власти ослабли позиции некоторых из союзников его отца - например, братьев Джабраиловы и М.Умаров. Более того, всего за несколько лет Кадырову удалось вытеснить из политического пространства Чечни всю оппозицию (Б.Гантамиров, М.Сайдуллаев) и всех соперников в силовой структуре (М.Байсаров, С.-М. Какиев, братья Ямадаевы).

По сути, Кадыров-младший построил чеченское приложение общероссийской вертикали власти, где он лично отвечает на федеральном уровне за принятые решения и их последствия, а в республике осуществляет контрольные и командные функции. В этом смысле, так как любой член команды главы республики является прежде всего исполнителем его политики, нынешняя элита единогласно поддерживает концепцию «возрожденчества», включающую в себя в том числе и насаждение традиционного ислама. Однако, ислам на данном этапе является лишь побочным фактором, атрибутом общего курса Кадырова, сплотившего элиту. Что касается социальных причин успеха данной идеологии, причина здесь кроется, скорее в мирной установке (которая, как мы показали, изначально была вторична в политике Кадыровых) и отчасти национально-патриотической составляющей, нежели в религиозной: население, уставшее от войны, получило не только мир, но и его оправдание без потери национальной гордости (см. подробнее учение Кунта-Хаджи во 2 главе).

Республика Ингушетия.

С точки зрения анализа степени консолидации элиты в связи с религиозным фактором стоит, вероятно, особенно рассмотреть эпизод недавней смены курса в религиозной политике Евкурова.

Как известно, глава республики Ингушетия не так давно встретился с лидерами нескольких салафитских мечетей, которые были поставлены на баланс регионального бюджета наравне с проДЦМовскими мечетями, что ознаменовало переход от исключительно силовой борьбы в сочетании с поддержкой неэффективной деятельности ДЦМ к вариации «мягкой модели» борьбы с экстремизмом.

Инициатива диалога на данный момент курируется лично главой республики без медийного освещения. И, хотя Евкуров не имеет своей политической команды, а окружение Евкурова интегрировало представителей разных группировок (от «аушевцев» до «зязиковцев), курс главы республики в религиозной политике никак не комментируется ни одним из других официальных лиц и политиков. Публичная оппозиция в лице редактора сайта Ингушетия.org Р. Мальсаговой, еще по приходу Евкурова к власти заявившая о необходимости сплотиться вокруг нового главы республики, и в этом и эту инициативу последнего встретила молчаливым согласием. Впрочем, учитывая тот факт, что политическое окружение единогласно поддержало не только смену курса, но также единогласно одобряло и прежний курс безусловной поддержки ДЦМ. Последнее соображение, в свою очередь, наталкивает на вывод о том, что религия не только не является фактором повышенной конкуренции элит, но в сущности, не оказывает и положительного влияния на консолидацию, будучи лишь частью «пакета» Евкурова, который, в целом принимает элита республики.

Кабардино-Балкарская республика.

Широко известно, Кабардино-Балкария, будучи одной из двух этнически «парных» республик СКФО, на протяжении всего постсоветского периода испытывает существенные трудности, связанные с напряженной этнической обстановкой. В свою очередь, общественные настроения, находятся в тесной взаимосвязи с борьбой этнических элит, которые используют набирающий вес религиозный фактор в своих интересах.

Так, в период правления Кокова, в СМИ муссировалась точка зрения о том, что балкарцы (относящиеся к другой этнической ветви, чем кабардинцы,- тюркской) исторически более религиозны, а потому, за терроризм в республике должна отвечать балкарская элита. Очевидным образом, такой аргумент не выдерживает никакой критики и является попыткой наиболее многочисленного этноса ослабить позиции элит второго по численности этноса, пресечь таким образом их претензии на нарушении сложившейся негласной практики назначений на ключевые должности по этническому признаку в определенном соотношении, в которой кабардинцы имеют приоритет. На самом же деле, балкарцы просто проживают в горных районах республики, более пригодных для дислокации НВФ, которые представляют, по мнению специалистов, собой феномен, универсальный не только в рамках КБР, но и в рамках всего СКФО, и хотя организационная структура «Имарата Кавказ» в некоторой мере опирается на привычное этническое деление, это скорее обусловлено соображениями управленческой эффективности; в строгом же смысле идентичность радикалов панисламская и противостоит в этом смысле этнической. Malashenko A., Yarlypakov A. Radicalisation of Russia's Muslim Society.//MICROCON Policy Working Paper 9, 2009 http://www.humansecuritygateway.com/documents/MICROCON_RadicalisationRussiasMuslimCommunity.pdf Кроме того, укорененность религиозных традиций не только не тождественна склонности к экстремизму, но в значительной мере ей противоположна, как уже замечалось выше. Собственно, так полагают и сами боевики. Ситуация в зоне конфликта на Северном Кавказе: оценка правозащитников (зима 2011 - 2012 гг.)// Бюллетень Правозащитного центра «Мемориал». [Электронный документ] http://www.memo.ru/uploads/files/745.pdf Проверено 01.06.2013.

Более того, в экспертном сообществе существует также устойчивое мнение о том, что элитные группировки даже содействовали на том этапе (и якобы продолжают содействовать, о чем будет сказано ниже) деятельности бандподполья в целях ослабления соперников Агентство Политических Новостей. Кавказские войны - эпизод 1. Атака кланов. [Электронный документ] http://www.apn.ru/publications/article23912.htm Проверено 01.06.2013.; в то же время, строгих доказательств этого факта нет.

Вместе с тем, в эпоху достаточно устойчивого кланового баланса, сложившегося при Кокове, внутренне разнородная элита была солидарна в игнорировании необходимости более дальновидных мер по борьбе с терроризмом и по выработке адекватной религиозной политики в целом, что и создало в значительной мере предпосылки терракта в Нальчике в 2005. Региональные силовые структуры с согласия политической элиты применяли жесткие меры, в простонародье именуемые «произволом силовиков», что только усугубило положение. Единственным возможным объяснением факта выбора такой неадекватной стратегии противодействия подполью было нежелание привлекать излишнее внимание Центра к религиозным проблемам, так как это могло бы поставить (и впоследствии поставило) под угрозу положение всех группировок, находившихся на тот момент у власти.

Назначение Канокова, и его политика, на которую существенно повлиял терракт 2005го, случившийся на второй неделе после его вступления на пост главы республики, существенно поломало прежнее соотношение сил. Более того, ставшая очевидной необходимость срочных мер в борьбе с терроризмом, действительно укрепила позиции федерального центра в республике за счет прикомандированных федеральных подразделений силовых структур, о чем подробнее говорилось в предыдущей главе. В то же время, серьезное противостояние нынешнему главе республике оказывает группировка экс-главы Канокова, имеющая ключевые посты в региональных силовых структурах. Тот факт, что последние формально являются также правоохранительными органами федерального подчинения, не ограничивает в данном случае их самостоятельности в борьбе против конкурентов у власти, так как они выступают на стороне Центра, с которым у Канокова, призывающего к «мягкой модели» борьбы с терроризмом имеется конфликт. Более того, здесь также высказываются мнения по поводу искусственной активации бандподполья республики, практически полностью зачищенного в 2006, в 2011-2012. Однако нам эта точка зрения кажется необоснованной в связи с тем, что в те же годы наблюдалось обострение ситуации с терроризмом по всему СКФО, включая и относительно спокойные районы, такие как КЧР.

В то же время, весь этот внутриэлитный раскол, линии которого совпадают с конфликтом «центр-региональное руководство», ограничивается направлением деятельности, связанной непосредственно с борьбой с НВФ. В том аспекте комплекса мер, который мы условно называем «мягкой моделью», который касается религиозной политики в отношении «легального» ислама, здесь ни центр, ни группа Кокова не оказывает Канокову видимого противодействия - ни в медийной сфере, ни на уровне конкретных решений.

Вместе с тем, это противостояние распространяется на другие, совершенно не имеющие к терроризму и религии вопросы. Так, МВД, подконтрольным Кокову через его главу (по единогласному мнению региональных СМИ являющегося креатурой последнего), был возбужден ряд уголовных дел против членов команды Кокова, которым вменяются обвинения в коррупции и злоупотреблением должностными полномочиями. То есть, имея сильные позиции в силовом блоке, оппозиционная элитная группировка использует весь спектр доступных ей средств в борьбе против конкурентов, и религия является лишь одним из орудий этого арсенала. Таким образом, ислам является фактором конкуренции в КБР лишь в том смысле, что усугубляет противостояние по элитным разломам, связанными с вопросами доступа - прямого или косвенного - к власти.

Карачаево-Черкесская республика.

Карачаево-Черкесия по этно-конфессиональному составу в значительной мере сходна с КБР. Также имеет место этническое противостояние 2 наиболее многочисленных этносов, меньший из которых имеет тюркское происхождение и более глубокие религиозные корни (собственно, балкарцы и черкесы являются этнически более близкими народностями, чем те, с которыми они объединены в государственное образование). Важным различием, правда является тот факт, что доля третьего этноса более существенна чем в КБР.

В то же время, в конце 90х- начале нулевых, в республике имели место попытки манипуляции общественным мнением карачаевской элитой, аналогичная тем, что наблюдались и в КБР: продавливалась точка зрения о предрасположенности черкесов к религиозному экстремизму и их главенствующей роли в деятельности подполья.

Неизвестно, как долго продолжалось и как далеко зашло бы использование религиозного мотива конкурирующими элитами, терракта в соседней КБР в 2005 году, по-видимому, привел местную элиту к осознанию необходимости консенсуса по данному вопросу и комплексной профилактике религиозного эксремизма. В результате, была выработана разумная комбинация информационной и религиозной политики (см. главу 2), а также взвешенного применения силовых мер силами республиканских правоохранительных органов, возглавленных лояльными политическому руководству людьми, что предотвратило возможность жесткого вмешательства центра, как это было в соседних республиках.

В то же время, здесь, как и в КБР, религия не является в строгом смысле фактором консолидации элит: речь идет не более чем о достижении согласия в одном вопросе, важном для сохранения благополучия всех группировок. Помимо этой сферы консенсуса, внутриэлитная борьба продолжается. Собственно, ее обострение, по-видимому, является причиной отставки в 2011 году прошлого главы республики Б. Эбзеева, в то время как по критерию экстремизма республика была «единственным светлым пятном в СКФО» КоммерсанЪ. «Эти гады меня победили». [Электронный документ] http://www.kommersant.ru/doc/1593049 Проверено 01.06.2013. (по словам президента Медведева, произнесенным за несколько дней недель до увольнения Эбзеева).

Нужно заметить, что новое руководство в лице Р. Темрезова доставшийся по наследству удачный механизм противодействия религиозному экстремизму бережно хранит.

Республика Дагестан.

В также полиэтничном Дагестане ситуация принципиально иная, чем в КБР и КЧР. Дробность этнической структуры республики не позволяет ни одной из этнических группировок составить minimal winning coalition, способную осуществлять моноцентричную авторитарную власть по модели Чечни, подавляя всех недовольных в дополнение к частичной мобилизации. Невозможно и подобное объединение национально-патриотического мотива с религиозным, где бы первый усиливал недостаточный эффект второго (ввиду того же фактора полиэтничности) . В этой связи Дагестанские власти вынуждены, во-первых, в большей мере искать поддержки населения, а во-вторых, искать в другом направлении. Так как суфийский ДУМД, традиционно поддерживаемый властями, представлял лишь интересы части (и не подавляющей) республиканской суммы, для снижения дестабилизирующего давления снизу власти в лице команды Магомедова пошли по пути расширения спектра религиозных течений, допущенных до сотрудничества с политической властью. Важно заметить то, что эта мера была именно вынужденной, нежелательной для региональных элит - как утверждают не только представители научного сообщества (например, этнограф и социолог А. Ярлыпаков), но также и «инсайдеры» (того же мнения придерживается Джабраил Хачилаев - брат исчезнувшего при невыясненных обстоятельствах идеолога религиозной ветви сепаратизма Надиршаха Хачилаева). Со временем, по мнению Ярлыпакова, «немалая часть дагестанской элиты стала понимать, что их нельзя игнорировать» Эксперт.ру. Коррупция множит ваххабитов (интервью с этнографом А.Ярлыпаковым). [Электронный ресурс] http://expert.ru/2012/08/29/korruptsiya-mnozhit-vahhabitov/ Проверено 31.05.2013.. В этом смысле, как общее стремление задавить оппозиционную силу, так и последующая смена курса в отношении последней, может считаться своего рода внутриэлитным консенсусом. Последний направлен, при всех противоречиях между различными группировками, находящимися у власти, на сохранение статус-кво - ведь на определенном этапе игнорирование салафитов и мобилизуемого ими слоя населения стало представлять слишком большую угрозу дестабилизации в обществе и, как следствие, угрозу региональному режиму. Однако, ввиду того, что мы делаем выводы лишь на основе публичных политических решений (в том числе, официальных заявлений) тех или иных лиц, единогласие это может оказаться лишь видимым. Кроме того, новый глава республики Р. Абдулатипов еще никак не проявил своего отношения к вопросу суфийско-салафитского диалога, так что этот вопрос на данный момент стоит оставить открытым.