Размещено на http://www.allbest.ru/

Санкт-петербургский государственный университет

основная образовательная программа «Социальная психология и политическая психология»

Выпускная квалификационная работа

на тему: КОГНИТИВНЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КАПИТАЛ КАК ПРЕДИКТОР КОРРУПЦИОННОГО ПОВЕДЕНИЯ ГОСУДАРСТВЕННЫХ СЛУЖАЩИХ

Студент

Шабанькин Н.А.

Научный руководитель:

Почебут Л.Г.

Санкт-Петербург, 2017



ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. ОБЩЕСТВЕННОЕ РАЗВИТИЕ И КОРРУПЦИЯ

1.1 Социологические истоки знания о коррупции

1.2 Иерархическая культура

1.3 Культура и структурно-функциональный анализ

ГЛАВА 2. КОГНИТИВНЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КАПИТАЛ

2.1 Понятие социального капитала

2.2 Формы социального капитала

2.3 Ценности

2.4 Гражданственная природа ценностей самовыражения

2.5 Нормы

2.6 Аттитюды и установки

2.7 Доверие

2.8 Негативный социальный капитал

ГЛАВА 3. ПРОГРАММА, МЕТОДИКИ И ОГРАНИЗАЦИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ

3.1 Программа исследования

3.2 Методики

3.3 Организация исследования

3.4 Математико-статистическая обработка

ГЛАВА 4. РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ

4.1 Анализ средних

4.2 Анализ межгрупповых различий

4.3 Корреляционный анализ

4.4 Факторный анализ

4.5 Регрессионный анализ

4.6 Обсуждение результатов

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

АННОТАЦИЯ

ПРИЛОЖЕНИЕ



ВВЕДЕНИЕ

Коррупционное поведение государственных служащих является острой проблематикой как политического дискурса, так и риторики недовольства граждан. Все чаще в общественную сферу проникают дискуссии, задающие ряд подобных вопросов: всегда ли полезна прозрачность? Возможно ли вознаградить за честность? Можно ли эффективно бороться с коррупцией, сосредотачиваясь только на технических и организационных вопросах? Какую роль должно играть гражданское общество? Чем определяется, что бюрократы будут следовать своим узким личным интересам, в отличие от этических соображений? Сколько ресурсов мы должны потратить на совершенствование судебной системы? Являются ли важными только экономические издержки и выгоды, связанные с коррупцией, или решающую роль играют внутренние мотивы? И если важны внутренние мотивы, определяются ли их культурные особенности?

Многие авторы связывают рост социального капитала с экономическим ростом, а также с развитием демократии. В связи с этим, интересным и актуальным становится вопрос, каков социальный капитал современных российских граждан. Более того, для борьбы с коррупцией подходят преимущественно демократические методы: политический плюрализм, гражданское общество. В настоящем исследовании ставится цель выяснить, с какими сложностями сталкиваются россияне во взаимодействии с современной российской бюрократией. Мы хотим выяснить, отличается ли когнитивный социальный капитал современных студентов (будущих госслужащих) и действующих госслужащих от требований, выдвигаемых законами и иными нормативными актами, регламентирующими поведение публичных властей.

Основные причины коррупции остаются недостаточно изученными и широко обсуждаются. Тем не менее, исследования коррупции за пределами опросов мнений все еще находятся в зачаточном состоянии, и нет достаточно убедительных доказательств того, что коррупция имеет явные причинно-следственные связи в реальном мире.

Примечательно, что как социальные нормы, так и правоприменительные меры часто упоминаются в качестве основного источника коррупции как в научной литературе, так и в популярной прессе, однако нет никаких доказательств, выходящих за рамки самых случайных эмпирических данных по странам.

Выделение различий между влиянием социальных норм и правоприменением смешивается с проблемами идентификации: общества, которые в целом придают меньшее значение для искоренения коррупции и, следовательно, имеют слабые антикоррупционные социальные нормы, могут одновременно обладать слабой юридической базой.

Понимание относительной важности этих потенциальных причин коррупции имеет решающее значение для реформирования государственных институтов в целях совершенствования управления и в ходе текущей дискуссии по вопросам политики внешней помощи. Исследователи подчеркивают эффективность правоприменения, но социальные реформаторы подчеркивают важность изменения гражданских норм в усилиях по борьбе с коррупцией (Fisman R. & Miguel E.., 2007).

Цель настоящего исследования -- изучить когнитивный социальный капитал студентов государственного управления и действующих государственных служащих, а именно: такие ценности, нормы и аттитюды, которые способствуют эффективной профессиональной деятельности и развитию «позитивного» социального капитала.

В качестве объекта исследования выступила выборка из 196 респондентов (143 женщины, 53 мужчины) в возрасте от 17 до 55: студенты высших учебных заведений Санкт-Петербурга профиля государственного и муниципального управления, действующие служащие одного из комитетов Администрации Санкт-Петербурга, кандидаты программы Кадрового Резерва Администрации Санкт-Петербурга.

В ходе исследования, нами предлагается проверить следующие предположения:

Для настоящего эмпирического исследования были сформулированы следующие гипотезы:

1. Различные организации будут различаться в контексте когнитивного социального капитала;

2. Студенты продемонстрируют социально-психологические характеристики, демонстрирующие большую терпимость к коррупции, нежели действующие государственные служащие (подразумевая эффект социальной желательности и профессиональной деформации);

3. Респонденты проявят вариабельность в характеристиках, сопутствующих терпимости к коррупции;

4. Группа респондентов с более высокой терпимостью к коррупции будут отличаться от респондентов с более низкими показателями.

Для достижения цели исследования необходимо последовательно проанализировать подходы к пониманию коррупции и смежных понятий в культуре и социологии; сформулировать индикаторы и предикторы культуры, терпимой к коррупции, в терминах социальной психологии; эмпирически изучить компоненты когнитивного социального капитала, связанные с коррупционным поведением, студентов и действующих государственных служащих.

В течение последних нескольких десятилетий академический интерес к коррупции был обоснован с точки зрения пост-функционализма, признавая, что коррупция не является зависимой переменной развития (Werner S., 1983), и подобное присуще отнюдь не только обществам, где есть разрыв между законом и неформальными социальными нормами и этикой (Heidenheimer A., et al., 1970; Rose-Ackerman S., 1999). Однако теория девиантного поведения, которая не ссылается на ценности или социальные нормы, рассматривающие только рациональный выбор, интуитивно неправдоподобна (Halpern D., 2001), и поэтому важно попытаться разобрать идею «культуры коррупции» в общественной жизни постсоветских государств (Beck A. & Lee R., 2002).

С появлением Индекса восприятия коррупции Transparency International (CPI) и других индексов на основе восприятия в ряде исследований были использованы кросс-национальные регрессии для изоляции различных факторов, связанных с более низким уровнем коррупции. Некоторые из этих факторов включают:

• политическую конкуренцию (Montinola G. & Jackman R., 2002);

• представительство женщин в правительстве (Swamy A., et al., 2001);

• Протестантские традиции, история британского правления, федерализм, подверженность демократии (Treisman D., 2000);

• низкие барьеры для входа на рынок (Broadman H & Recanatini F., 1999);

• открытость торговли (Ades A. & Di Tella R., 1997);

• меритократический принцип подбора персонала (Rauch J. & Evans P., 2000);

• высокую заработную плату государственных служащих (Van Rijckeghem C. & Weder B., 2001).

Недавний анализ, использующий данные об опыте взятки вместо индексов коррупции на основе восприятия, вызвал вопросы о надежности этих выводов (Treisman D., 2007), но вполне вероятно, что некоторые макроэкономические и политические институты могут ограничить масштабы коррупции.

Социальные нормы укореняют коррупцию. Р. Фисман и Э. Мигель (Fisman R. & Miguel E., 2007) использовали естественный эксперимент в Нью-Йорке, чтобы показать, что дипломаты ООН из коррумпированных стран чаще паркуются незаконно и с нарушением правил, что свидетельствует о наличии нормы коррупции. Другие исследователи использовали лабораторные эксперименты для имитации коррупционной игры, обнаружив, что участники из коррумпированных стран демонстрируют более коррупционное поведение (Barr A. & Serra D., 2010). Ученые и граждане развивающихся стран последовательно описывают «культуру коррупции», где коррупция является правилом, а не исключением (Smith D., 2008; Truex R., 2011).

Изучению феномена социального капитала посвящено небольшое количество отечественных исследований, однако его национальная и этническая специфика требует детального рассмотрения. Основные теории социального капитала были разработаны П. Бурдье, Р. Патнемом и Дж. Коулманом. Первый определял социальный капитал как совокупность сетей межличностных связей, а также ресурсы, доступные при помощи них. Второй описывал социальный капитал при помощи распространения в обществе различных ассоциаций, норм взаимности и уровня доверия. Третий проводил аналогию между физическим, финансовым, человеческим и социальным капиталом: капитал формируется степенью надежностей связей и доверием людей друг к другу (Почебут Л. Г., и др., 2014).

По мнению ученых, исследовавших социальный капитал постсоветских стран, историческое влияние от предыдущего периода блата и номенклатуры создало еще более влиятельные сети межличностных отношений на основе семейных связей и тесной дружбы (Вилка И., и др., 2014). По мнению Р. Уолдингера, «одни и те же общественные отношения, которые повышают удобство и эффективность экономических обменов между членами сообщества, ограничивают аутсайдеров» (Waldinger R., 1995).

Роль социального капитала в экономической деятельности -- это недавнее, но быстро растущее научное направление в экономике. Действительно, цитаты термина «социальный капитал» в базе данных EconLit были менее 10 в первой половине 1990-х годов, но в 2000 году были расширены до 153 ссылок (Isham J., 2002).

Одним из основных междисциплинарных терминов коррупции является конфликт интересов. В социально-психологическом смысле мы можем искать предрасположенность человека поступать в интересах себя и ближнего круга в его когнитивном социальном капитале - ценностях, установках и нормах (Portes A., 1998).



ГЛАВА 1. ОБЩЕСТВЕННОЕ РАЗВИТИЕ И КОРРУПЦИЯ

1.1 Социологические истоки знания о коррупции

Коррупция -- общественное явление. Как и любое общественное явление, она подвергается объяснению терминами социологической науки. Разделение труда и собственности -- элементы общественной эволюции, пронизанные влиянием культурных особенностей и исторических событий отдельных государств или обществ.

Коррупция, несомненно, связана с экономическим и общественным развитием (Truex R., 2011):

• коррупция препятствует экономическому росту, снижая инвестиции (Lambsdorff J., 2003; Mauro P., 1995; Wei S., 2000);

• Перераспределяет общественные ресурсы (Mauro P., 1998; Olken B., 2006);

• Увеличивает издержки бизнеса (Ades A., Di Tella R., 1997; Kaufmann D., 1997; Shleifer A., Vishny R., 1993).

И наоборот, низкий уровень развития создает среду, благоприятствующую коррупции, в условиях, когда правительства работают без ограничений верховенством права и уполномоченными гражданами (Rose-Ackerman S., 2004).

Однако недостаточное развитие -- понятие относительное и неопределенное. Стремление к верховенству права находит препятствия и разночтения, если противоречит той культуре, в которой пытается сформироваться. Общественное поведение детерминировано культурой. Многие ее аспекты предписывают определенный характер взаимоотношений между элементами общества. Коррупционное поведение становится таковым, если юридическая антикоррупционная норма существует, но безуспешно конкурирует с практиками, несущими больше пользы для нарушителей. Точно так же, коррупционное поведение может вызывать как яркое неодобрение у одних членов общества, так и восхищение у других.

В последнее время ученые-психологи начали уделять больше внимания проблемам культуры, фокус в которых дается концепции индивидуализма и коллективизма. Харри Триандис (Triandis H., 1995) утверждает, что кросс-культурные исследования тематики, связанной с индивидуализмом и коллективизмом, ведутся интенсивнее, чем работы по любому другому аспекту психологической науки, а Д. Ойзерман, Х. Кун и М. Кеммельмайер (Oyserman D., et al., 2002) составили список трудов на эту тему, включающий сотни названий.

Гринфилд называет дихотомию «коллективизм-индивидуализм» «глубинной основой» культурных различий, с которыми, по его мнению, связано происхождение всех других вариаций (Greenfield P., 2000). Западное обществоведение давно уже отводит важную роль контрасту между индивидуализмом и коллективизмом (Инглхарт Р. и Вельцель К., 2011).

Идеи об интеграции индивидуализма и коллективизма развивал французский социолог девятнадцатого века Эмиль Дюркгейм (Йmile Durkheim). Он воспринимал коллективизм как явление одновременно примитивное и прогрессивное. Обществу в его примитивной форме характерен коллективизм, обусловливающий «коллективную» совесть, которой никто не смеет перечить. Сообщество доминирует над индивидом.

Дюркгейм противопоставлял тесные, фиксированные, холистические связи между одинаковыми членами «сегментарных обществ», и называл это «механической солидарностью» людей, полагая, что, такая солидарность все больше теряет почву под ногами по причине того, что промышленность требует разделения труда, а именно к этому «механическая солидарность» очень плохо приспособлена. Это может служить одним из объяснений раннего экономического подъема «индивидуалистских» (в том числе протестантских) наций (Дюркгейм, 1991 (1893)).

Однако Дюркгейм также видел более свободные, гибкие и разнообразные связи между неодинаковыми людьми, которые он назвал «органической солидарностью». Дальнейшее разделение труда приведет к тому, что индивид будет иметь все меньше характеристик, роднящих его с другими индивидами в пределах одного общества, и со временем потребует новые формы социальной интеграции (Тромпенаарс Ф. и Хэмпден-Тернер Ч., 2012).

Дюркгейм рассматривал переход от механической солидарности к органической как один из аспектов модернизации, утверждая, что в результате на смену коллективным моделям самоидентификации приходят индивидуалистические (Дюркгейм Э., 1991 (1893)).

Немецкий социолог Макс Вебер (Max Weber) полагал, что главное различие между протестантскими и католическими обществами заключается в том, что в первых главную роль играет индивид, а в последних -- коллектив (Вебер М., 2006 (1904)). Фердинад Тённис (Ferdinand Tцnnies) подчеркивал разницу между Gemeinschaft и Gesellschaft -- общностью и обществом (Tцnnies F., 1955 (1887)). Суть общности -- в тесных и холистических «скрепляющих связях», обеспечивающих высокий уровень внутригруппового единства, но одновременно придающих группам закрытый, интровертированный характер. Общество предусматривает менее жесткие и более специфические «связи, наводящие мосты», объединяющие людей из разных социальных слоев на основе общих интересов. «Общность» порождает коллективную идентичность, а «общество» -- индивидуалистическую (Инглхарт Р. и Вельцель К., 2011).

Различие между индивидуализмом и коллективизмом в широком смысле этих понятий остается одной из главных тем в изучении кросс-культурных различий учеными-психологами. Герт Хофстеде (Geert Hofstede) определил индивидуализм как акцент на правах, а не обязанностях, озабоченность собой и своим ближайшим окружением, приверженность личной независимости и самореализации и построение идентичности на основе личных достижений (Hofstede G., 1980). Он разработал методику, позволившую «замерить» ситуацию с коллективизмом и индивидуализмом в ходе опроса сотрудников компании IBM в 40 с лишним странах. Позднее, межстрановое сравнительное исследование на тему индивидуализма провел Триандис (Triandis H., 2003).

Шалом Шварц изучил тесно связанный с этой темой вопрос о независимости/включенности (embeddedness), опросив студентов и преподавателей в десятках стран (Schwartz S., 1992). Кроме того, уровни индивидуализма/коллективизма (измеряемые по методике Триандиса) и независимости/включенности (по методике Шварца) связаны с тем же измерением кросс-культурной вариабельности, что и ценности выживания/самовыражения (о которых пойдет речь подробнее в Главе 2): акцентом на самостоятельном принятии решений (Инглхарт Р. и Вельцель К., 2011).

Таблица 1 объясняет акцент на собственном выборе человека 78% дисперсии (анализ методом главных компонент) (Инглхарт Р. и Вельцель К., 2011).

Таблица 1. Сравнение вклада в дисперсию

Инглхарт: ценности выживания/самовыражения	0,91
Хофстеде: ранговая шкала «индивидуализм/коллективизм»	0,87
Шварц: независимость/включенность (средний показатель по выборке, представляющей преподавателей и студентов)	0,87

Коллективизм -- интегрирующая характеристика культуры. Он способствует тесной кооперации. Однако коллективистские сообщества более инертны к модернизации, а конформизм, присущий им, работает на пользу лишь тогда, когда конкурирующие с общепринятыми практики покушаются на жизнеспособность сообщества. В культурах, где коррупция является распространенной практикой, индивидуализм может быть проводником развития, если выражается в противодействии дисфункциональной норме.



1.2 Иерархическая культура

Любая государственная организация в Российской Федерации является номинально иерархической и бюрократической по определению и юридическому статусу. Самый ранний подход к трактовке организации в современную эпоху базировался на работе Макса Вебера, который изучал европейские правительственные организации 1800-х гг. Главный вызов времени, перед лицом которого они оказались в начале промышленной революции, -- времени, в которое творил Вебер, -- состоял в необходимости продуктивно производить товары и услуги во все более усложнявшемся обществе. Для соответствия такому требованию в полной мере Вебер предложил семь характеристик (Weber M., 1947), со временем признанных классическими атрибутами бюрократии (правила, специализация, система отбора по оценкам, иерархия, раздельная собственность, обезличивание, учет).

Соответствие этим характеристикам гарантировало бы высокую эффективность. Они широко использовались организациями, главной целью которых было обеспечение рентабельного, надежного, плавно текущего и предсказуемого выпуска продукции. Вплоть до 1960-х гг. фактически в любой книге по менеджменту и организационным наукам принималось допущение, что иерархия, или бюрократия Вебера, есть идеальная форма организации, поскольку она приводит к стабильному, рентабельному, в высокой степени единообразному выпуску продукции и предоставлению услуг (Камерон К. и Куинн Р., 2001).

Принимая во внимание относительную стабильность внешнего окружения, можно было интегрировать и координировать задачи и функции, поддерживать единообразие продукции и услуг, держать под контролем рабочих и выполняемые работы. Ключевыми ценностями успеха считались четкие линии распределения полномочий по принятию решений, стандартизованные правила и процедуры, механизмы контроля и учета.

Критериями эффективности, которые наиболее высоко ценятся в иерархической культуре, являются рентабельность, своевременность, плавное функционирование и предсказуемость. Доминирующий теоретический постулат деятельности, который определяет движение организации к успеху, состоит в том, что контроль способствует рентабельности (исключает потери и образование излишков) и, следовательно, достижению эффективности. Например, иерархические организации вроде налогового управления считаются результативными, только если они добиваются этих доминантных характеристик. Мы не хотим гибкости в налоговом управлении; мы хотим безошибочного обеспечения русла рентабельности (Камерон К. и Куинн Р., 2001).

Как говорил Макс Вебер, только в современном государстве гражданская служба больше не считается источником дохода, которым можно злоупотреблять для извлечения выгоды. Там, где это не применимо, мы сталкиваемся с коллективистскими и иерархическими обществами, основанными на способе организации, называемом партикуляризмом. Это прямо противоречит универсализму -- норме и практике индивидуалистических обществ, в которых равное обращение распространяется на всех, независимо от группы, к которой они принадлежат. В последнем типе общества индивиды ожидают равного обращения со стороны государства. В первом случае отношение к ним зависит от их статуса или положения в обществе, и люди даже не ожидают справедливого отношения со стороны государства; то, что они ожидают -- это одинаковое отношением ко всем, имеющим одинаковый статус. Макс Вебер изначально определял общества, которые управляются партикуляризмом, как общества, которые управляются скорее конвенцией, чем законом, где определенные группы монополизируют полномочия господства и источники дохода. Статус лучше всего можно понять с точки зрения распределения власти, поскольку он отражает дистанцию человека от групп или сетей, которые удерживают власть. Другими словами, чем ближе человек к источнику власти, будь он харизматическим лидером или привилегированной группой, тем лучше он или она может обладать более высоким статусом и, следовательно, иметь больше влияния (Mingiu U., 2006). Лица, пользующиеся этой привилегией, связаны в статусных группах, таких как касты, когорты или сети, и имеют гораздо больший доступ к общественным благам.

Закрытые группы или сообщества могут в определенных обстоятельствах препятствовать успешному осуществлению бизнес-инициатив их членами. В своем исследовании, посвященном подъему коммерческих предприятий на Бали, Клиффорд Гертц (Clifford Geertz) наблюдал, как успешные предприниматели постоянно подвергаются нападкам со стороны ищущих работу и берущих взаймы родственников. Эти требования подкреплялись строгими нормами, предусматривающими взаимопомощь в расширенной семье и среди членов общины в целом (Geertz C., 1963). Результатом стало превращение перспективного бизнеса в «ночлежки для бездомных», препятствуя его расширению.

Марк Грановеттер (Mark Granovetter) отмечает, что подобные проблемы, с точки зрения классической теории экономического развития, присущи традиционным организациям (Granovetter M., 1995). М. Вебер (Weber, 1947) отмечал то же самое, когда подчеркивал важность безличных экономических сделок, руководствующихся принципом универсализма. Таким образом, как показывает Алехандро Портес (Alejandro Portes), тесные межгрупповые отношения такого рода, встречающиеся в очень солидарных сообществах, могут породить огромную проблему, поскольку менее добросовестные члены предъявляют требования более успешным, и это подкреплено общей нормативной структурой (Portes A., 1998).

Два социологических подхода помогают осветить отношения между культурой и коррупцией. Первое вытекает из работы основоположника социологии Эмиля Дюркгейма, которая была переработана Робертом Мертоном (Robert K. Merton). В своей книге «Социальная теория и социальная структура» (“Social Theory and Social Structure”) Мертон представляет схему средства-цели (mean-ends schema), которая объясняет различия в нарушениях норм (Merton R., 1968).

Второй подход касается семейных отношений. Социальные системы устанавливают культурные цели, которые стремятся достичь люди, а также одобряемые способы их достижения (т.е. институционализированные нормы). Те, кто стремятся к достижению целей социально одобренными средствами, являются конформистами, в терминологии Мертона. Однако социальные системы также оказывают давление на многих из тех, кто имеет ограниченный доступ к структуре возможностей -- будь то из-за своей расы, этнической принадлежности или из-за отсутствия навыков, капитала, материальных и иных ресурсов, -- для достижения доминирующих целей, будь то высокий доход или общественное признание. Многие рынки достижений по своей природе организованы таким образом, чтобы создать большой разрыв между спросом (целями и ценностями) и предложением (средствами). Следовательно, многие, у кого мало реалистичных возможностей, отвергают правила игры и пытаются добиться успеха за счет неконвенциональных (инновационных или преступных) средств. Подобная аналитическая схема позволяла объяснить различия в девиантном поведении между высшими и низшими классами и между различными этническими группами в Америке (Lipset S. & Lenz G., 2000).

Культуры, возносящие экономический успех, но ограничивающие доступ к возможностям, имеют самый высокий уровень коррупции (Lipset S. & Lenz G., 2000). Скандинавская модель порождается взаимосвязью между достижением мотивации и структурно дифференцированным доступом к возможностям. Примечательно, что шкала достижений сильно (но отрицательно) коррелирует с доходом на душу населения. Это наводит на мысль: чем богаче страна, тем ниже уровень мотивации достижений. Эти результаты могут противоречить культурной теории Вебера (о протестантизме). Однако, описывая влияние религиозных ценностей на экономическое развитие, Вебер ожидал, что положительные отношения с протестантизмом уменьшатся, как только высокая продуктивность будет институциализирована.

Можно предположить, что ныне богатые нации когда-то были среди самых мотивированных к достижениям (т.е. до развития), а их граждане, в настоящее время состоятельные, теперь превозносят ценности, не связанные с профессиональной деятельностью, -- музыку, искусство, литературу -- то есть пост-материалистические ценности, или Ценности Самовыражения (Self-Expression Values) в терминологии Рональда Инглхарта (Ronald Inglehart), о теории которого речь пойдет в Главе 2.

Элиты и средние классы некоторых менее развитых стран, с другой стороны, реагируя на осознание своего низкого экономического статуса, могут подстрекать к более высоким уровням мотивации достижений. Множественный регрессионный анализ связал данные World Values Survey 1990 г. (Инглхарт Р. и Вельцель К., 2011) с индексом восприятия коррупции (CPI) в качестве зависимой переменной для проверки этой гипотезы (Lipset S. & Lenz G., 2000). Как отмечалось, теоретический анализ Мертона предполагает, что серьезная коррупция будет распространяться на страны с высокими уровнями ориентации на достижение и низким доступом к средствам достижения этих целей.

Тесная взаимосвязь между мотивацией достижения и различными индексами экономических свобод и восприятия коррупции позволяет сделать важнейший вывод: чем больше средств достижения целей - тем меньше коррупции.

Политолог Эдвард Банфилд (Edward Banfield) проанализировал то, как сильная семейная ориентация, на примере Южной Италии и Сицилии, помогает объяснить высокий уровень коррупции (Banfield E., 1975). Основополагающая теория проистекает от Платона, который указал, что неотъемлемые отношения между членами семьи, особенно родителями и детьми, давят на них ради особых предпочтений. Банфилд отметил, что коррупция связана с силой семейных ценностей, связанных с чувством долга (Banfield E., 1975; Lipset S. & Lenz G., 2000).

Культурное обоснование, предложенное Банфилдом, также предполагает, что коррупция в большой мере является выражением партикуляризма -- предписания помогать, предоставлять ресурсы лицам, перед которыми есть личные обязательства -- прежде всего семье, а также друзьям и группам членства. Его наиболее заметным выражением является кумовство (непотизм). Лояльность -- это партикулярное (частное) обязательство, которое было очень сильным в докапиталистических, феодальных обществах. Как подразумевал Вебер, лояльность и рынок являются антитезами. Как упоминалось ранее, противоположностью партикуляризму является универсализм -- обязательство относиться к другим по аналогичному стандарту. Рыночные нормы выражают универсализм; следовательно, чистый капитализм демонстрирует и поддерживается такими ценностями.

Эдвард Банфилд продолжил концепцию «аморальной семейственности» (“amoral familism”): культуры с нехваткой общинных ценностей (communitarian values), но превозносящей семейные связи. Он пишет: «В обществе аморальных фамилистов никто не будет способствовать интересам группы или сообщества, за исключением, когда в этом есть личная выгода» (цит. по Banfield E., 1975).

Следовательно, семейственность аморальна, порождает коррупцию и способствует отклонению от норм универсализма и меритократии (merit). Мафия - пример крайней аморальной семейственности. Банфилд, по сути, утверждает, что коррупция в южной Италии и схожих традиционных обществах является выражением сил, подобных тем, которые поддерживают мафию (Banfield E., 1975).

Пытаясь понять первоначальный рост капитализма в протестантских культурах, Вебер отметил, что доиндустриальные нормы в католических обществах были общинными (communitarian), требуя, прежде всего, того, чтобы общество, семья и доминирующие страты помогали отстающим. Он считал, что эти ценности противодействовали возникновению рациональной рыночной экономики. Наоборот, акцент на индивидуализме, забота о себе, более способствует накоплению капитала.

Кальвинизм и протестантское сектантство способствовали такому поведению. Вебер отмечал, что «великое достижение... этических и аскетических сект протестантизма должно было разрушить оковы сиба (sib) (расширенной семьи)» (Weber M., 1947). Солидарность с расширенной семьей и враждебность к посторонним, которые не являются членами семьи, деревенской общины или, возможно, племени, могут порождать своекорыстную (self-interested) культуру.

Известные своим сильным семейным укладом, большинство азиатских стран относятся к числу более коррумпированных. С другой стороны, скандинавы на сегодняшний день являются самыми низкими по шкале семейственности -- как отмечалось, эти страны считаются наименее коррумпированными. Регрессионный анализ подтверждает ассоциацию. Этот результат свидетельствует о том, что семейственность является промежуточной переменной между религией и коррупцией (Lipset S. & Lenz G., 2000). Другими словами, протестантизм уменьшает коррупцию, частично из-за ее связи с индивидуалистическими, несемейными отношениями.

Что можно сделать для снижения уровня коррупции, кроме повышения производительности и повышения «современности»? Для ответов мы можем взглянуть на дискуссию Вебера о влиянии политически открытого общества на ограничение государственной власти -- больше демократии, свободы личности и верховенства закона. Демократия, которая формирует политическую оппозицию, свободу печати и независимую судебную систему, способствует созданию потенциально мощных механизмов снижения коррупции. Оппозиционные партии заинтересованы в том, чтобы разоблачать коррупцию в правительстве, чтобы победить на выборах. В условиях демократии правящая партия или правительство, которое не может провести реформы, может проиграть выборы. С другой стороны, однопартийным (де-юре и де-факто) государствам не хватает таких стимулов.

Появление развитых экономик было облегчено благодаря акцентам на рациональность, небольшой размер семьи, достижения, социальную мобильность и универсализм -- элементы, которые характеризуют современность в отличие от традиционализма. В идеале они были отмечены снижением семейственности, ценностей, поддерживающих партикулярные системы взаимопомощи, которые идут вразрез с теми, которые функционируют для рыночной экономики (Lipset S. & Lenz G., 2000). Ценности, которые поддерживают и выражают логику рынка, следуют за разрушением систем стратификации феодального типа, которые подчеркивают обязательства и лояльность.

Бывшие коммунистические страны, за исключением Венгрии и Чешской Республики, имеют все показатели ниже медианы. Они в той или иной степени разделяют семейственность, государственнический коммунитаризм, иерархические религиозные культуры (католицизм и православие) и партийный партикуляризм, который породил высокий уровень коррупции при коммунизме. Если рационально ориентированные экономические ценности и верховенство закона станут доминирующими в менее развитых и бывших коммунистических странах и, если они будут способствовать развитию, уровни коррупции должны снизиться, как произошло в хорошо обеспеченных и в значительной степени ориентированных на рынок и относительно законопослушных китайских обществах: Гонконге, Тайване и Сингапуре.

1.3 Культура и структурно-функциональный анализ

То, что индивидуализм, или ориентация на самого себя является ключевым элементом современного общества, доказывал Фердинанд Тенниес. Он предположил, что в процессе модернизации мы переходим из Gemeinschaft, основанного на семейных отношениях тесного социального контекста, в котором личность четко не определена, в Gesellschaft -- рабочее место с индивидуальными задачами и четко разграниченными обязанностями (Tцnnies F., 1955 (1887)). Адам Смит так же видел в разделении труда индивидуализацию человека. Макс Вебер различал сразу несколько аспектов индивидуализма: чувство собственного достоинства, автономию (означающую самоуправление), частную жизнь и возможность для человека свободно развиваться (Тромпенаарс Ф. и Хэмпден-Тернер Ч., 2012).

Фонс Троменаарс (Fons Trompenaars) в 1985 опубликовал опросник (Trompenaars F., 1985, p. 84), основанный на культурных и личностных “социально-эталонных переменных” (ценностных дилеммах) Толкотта Парсонса и Эдварда Шилса (Parsons T. & Shils E., 1951). Опросник (Trompenaars F., 1993) включает в себя пункты, посвященные семи гипотетическим аспектам культурных ценностей. Первые пять из них взяты непосредственно из (Parsons T. & Shils E., 1951), а именно:

• универсализм-партикуляризм;

• предписание-достижение (ascription-achievment);

• индивидуализм-коллективизм;

• эмоциональность-нейтральность;

• специфичность-диффузность

Концепция универсализма-партикуляризма проистекает из работ Парсонса и Шилса (Parsons T. & Shils E., 1951). Они различают два типа ценностных стандартов (value standards), которые могут определять поведение людей или целых культур. Лица, полагающиеся на партикулярные (particularistic) ценностные стандарты, будут уделять больше внимания отношениям с конкретными людьми в большей степени, чем людям с универсальными (universalistic) ценностными стандартами, которые будут руководствоваться относительно чаще стандартами, не зависящими от конкретных социальных отношений. «Партикулистический актор в основном ценит межличностные связи, в то время как универсалистский актор ценит абстрактные общественные ожидания» (цит. по Trompenaars F., 1985, p. 84). Парсонс и Шилс видели индивидуализм-коллективизм (который определяли, как «я против коллективности») и универсализм-партикуляризм как отдельные измерения.

Учитывая предыдущую дискуссию, в которой подчеркивалось значение ин-групп в коллективистских обществах, более правдоподобно предположить, что партикулярные общества также будут коллективистскими (Smith P., et al., 1996). Существует меньше оснований ожидать, что универсалистское общество обязательно будет индивидуалистическим, потому что это будет только тот случай, когда универсальные принципы, которым следует следовать, поддерживают индивидуалистические ценности. Эти соображения предполагают некоторую связь между двумя измерениями, но не полное перекрытие. Действительно, это предсказание подтверждается результатами Л. Цурхера и коллег (Zurcher L., et al., 1965), которые обнаружили, что сотрудники мексиканских банков гораздо более индивидуалистичны, чем американские банковские служащие, используя опросник, разработанный Стоуфером и Тоби (Stouffer S. & Toby J., 1951).

Концепция достижения-предписания (achievement-ascription) относится к характеристикам людей, определяющим их статус (Почебут Л. Г. и др., 2014). Достичь статуса можно благодаря способностям, упорству и конкуренции, так что социальная мобильность возможна. Например, статус спортсмена может быть достигнут. С другой стороны, присвоенные статусы во многом основываются на том, каков человек. Прекрасные примеры представлены британской монархией и индийской кастовой системой (Smith P., et al., 1996).

Третьей областью ценностей в опроснике Тромпенаарса (1985) был индивидуализм-коллективизм. Вероятно, существует также определенная связь индивидуализма-коллективизма и достижения-предписания. Стремление к достижению статуса гораздо чаще возникает в индивидуалистических обществах, чем в коллективистских обществах. Выводы Дж. Уильямса и Д. Беста (Williams J. & Best D., 1990), что относительная жесткость гендерных ролей выше в более коллективистских культурах, также вписываются в эту концепцию.

1.1. Государственная служба как институт

Среди экономистов Дуглас Норт (Douglas North) широко известен за возрождение интереса к институтам и их влиянию на экономические показатели. Д. Норт рассматривает институты как «правила игры в обществе или, если более формально, созданные людьми ограничения, формирующие человеческое взаимодействие» (North D., 1990). Он разделяет формальные и неформальные правила (неформальные институты).

Аналогичным образом, Дж. Арон (Aron J., 2003) определяет институты как набор формальных и неформальных ограничений, налагаемых на социальную, экономическую и политическую деятельность. Эмпирические исследования качества институтов включают множество показателей, таких как права собственности (Knack S. & Keefer P., 1995); (Zak P. J. and Knack S., 2001), бюрократическую структура (Rauch J. & Evans P., 2000), а также политические права и гражданские свободы (Isham J., et al., 1997).

Актуальные работы, описывающие роль институтов в экономическом развитии, включают исследования С. Нака и Ф. Кифера (Knack S. & Keefer P., 1995), Д. Кауфманна (Kaufmann D., et al., 2009) и Д. Доллара (Dollar D. & Kraay A., 2003). Некоторые эмпирические исследования показали, что институты могут иметь решающее значение для успеха экономических реформ (Dollar D. & Kraay A., 2003; Addison T. & Baliamoune-Lutz M., 2006). Однако связь между институтами и показателями развития не всегда может быть положительной. Например, в исследовании уровня жизни (Dasgupta P. & Weale M., 1992) показано, что доход на душу населения и ожидаемая продолжительность жизни положительно коррелируют с улучшением политических и гражданских свобод, но грамотность отрицательно связана с политическими и гражданскими свободами. Более того, по крайней мере, с точки зрения разработки политики направление причинности должно быть важной областью исследований.

А. Чонг и К. Кальдерон (Chong A. & Calderon C., 2000) показывают, что существует обратная причинно-следственная связь между экономическим ростом и институциональным качеством, и чем беднее страна, тем сильнее влияние институционального качества на экономический рост. Возможно, отношения и направленность причинно-следственной связи между экономическим развитием и институтами зависят от уровня развития и уровня институционального качества. Также возможно, что взаимодействие учреждений с преобладающей социальной структурой влияет на эти отношения. Например, роль прав собственности может быть особенно важной, когда страны проводят реформы, как это делали многие африканские страны в конце 1980-х и на протяжении 1990-х годов, как утверждают Эддисон и Балиамун-Лутц (Addison T. & Baliamoune-Lutz M., 2006).

Имущественные и контрактные права имеют решающее значение для инвестиций, вызванных изменением относительных цен на товары посредством торговой реформы (увеличение относительной цены экспортных товаров на импортные товары посредством устранения импортных квот и снижения тарифных ставок), а также путем улучшения распределения и доступности кредитов через финансовую реформу (включая либерализацию процентных ставок, отмену целевого кредитования, приватизацию банков и пересмотр банковского регулирования).

«Достаточно скоро стало ясно, что еще не найдены такие рычаги управления в государственном масштабе, которые способствовали бы формированию «западного» варианта экономического поведения у многочисленных групп населения. Например, особенно актуален вопрос, как совместить склонность людей преследовать свои личные интересы и необходимость поддерживать благополучие конкретных организаций и общества в целом. В настоящее время имеется значительное количество исследований, в которых приводятся примеры, как руководители на различных уровнях преследовали личный интерес не только в ущерб процветанию руководимых ими организаций, но и за счет их гибели» (цит. по Камерону К. и Куинну Р., 2001). Вопрос, будет ли такая ситуация существовать и в будущем или же она является следствием каких-то особых постсоветских социокультурных стереотипов, которые сами собой исчезнут со сменой поколений, совершенствованием законодательства или ужесточением внешнего контроля, и можно ли на эту ситуацию воздействовать сегодня, остается крайне актуальным и не находит однозначного ответа. Важным представляется то, что любая попытка ответить на этот вопрос неизбежно выводит предмет обсуждения за рамки экономической науки и переводит его в область этики, права, психологии и целого ряда других наук, предметом которых является изучение культуры того или иного общества.

Оппортунизм как степень следования экономического агента собственным интересам рассмотрен в работах Оливера Уильямсона (Williamson O., 1993). С точки зрения Оливера Уильямсона, оппортунизм является такой формой поведения экономического агента, когда им/ею предоставляется неполная или искажённая информация (в том числе обман, введение в заблуждение, искажение и сокрытие истины или другие типы запутывания партнёра). Подобное поведение ведёт к возникновению информационной асимметрии, что усложняет экономическое взаимодействие и организацию как до заключения сделки (ex ante), так и после (ex post) (Williamson O., 1993).

Примером оппортунизма ex ante является проблема неблагоприятного отбора (adverse selection), когда потенциальный клиент страховой компании не заинтересован честно раскрывать свои истинные характеристики, а продавец подержанного автомобиля -- реальное качество машины.

Примером оппортунизма ex post является ситуация риска безответственности («морального риска», moral hazard), когда застрахованный водитель может больше рисковать, зная о своей защищённости, а защищённый профсоюзом работник -- увиливать от интенсивного труда.

Наличие оппортунизма в поведении агентов приносит сложности и в организацию фирмы. В случае акционерного общества, когда происходит отделение управления от собственности, возникает конфликт интересов между собственниками и наёмными топ-менеджерами, требующий специальных механизмов корпоративного управления для разрешения.

Также проблема оппортунизма анализируется в современной конституционной экономике и новой политэкономии (Дж. Бьюкенен, Г. Таллок), когда рассматривается поведение политиков до и после избрания на пост.

Первая предпосылка означает, что человек, обладающий ограниченной информацией, может минимизировать не только материальные издержки, но и интеллектуальные усилия. Вторая означает «преследование собственного интереса, доходящее до вероломства» (self-interest-seeking-with-guile), то есть возможность нарушения контрактов.

Неоклассическая экономическая школа предполагает, что рынок действует в условиях совершенной конкуренции, а отклонения от неё характеризует как «провалы рынка» и возлагает в таких случаях надежды на государство. Неоинституционалисты указывают, что государство также не обладает полной информацией и не имеет теоретической возможности ликвидации трансакционных издержек.

Коррупция является глобальным явлением. Новости о коррупции не обязательно будут поступать из развивающихся и переходных стран, но также легко найти в ведущих индустриальных странах мира. Коррупция пересекает не только географические границы, но также пересекает все периоды истории. Один из старейших индийских источников, описывающий коррупцию, насчитывает более 2300 лет (Klitgaard R., 1988 p. 23). В Китае уголовный кодекс династии Цинь (221-207 гг.) уже включал явление коррупции и налагал на нее серьезные санкции. В конце концов, коррупция представляется феноменом, проявляющимся во всех обществах, которые проходят определенную степень сложности, и восходит к самым первым случаям организованной человеческой жизни (Klitgaard R., 1988, p. 71).

Проблема коррупции, по-видимому, тесно связана с институциональными условиями жизни людей: когда конституция разрешает побег из джунглей Гоббса, этот шаг также устанавливает силу Левиафана и позволяет его (паразитическую и эгоистичную) эксплуатацию в социальном взаимодействии (Т. Гоббс, 1965 (1651), стр. 202). Такая институциональная власть над (экономическими) ресурсами и транзакциями неизбежно ведет к коррупционному поведению. Сила формальных институтов для наведения порядка в социальной жизни в обществе ставит одну из самых древних дилемм: институциональная сила Левиафана для защиты транзакций и (пере-)распределения ресурсов также означает монополию, которая дает возможность для оппортунистической эксплуатации институциональной власти (Greif A., et al., 1994, p. 745). С другой стороны, экономисты обычно задаются вопросом, почему уровни коррупции не становятся только выше. Самосознание, естественное для человека, всегда следует возможности для самообогащения; естественным последствием должно быть недоверие к государственным лицам, принимающим решения; доверие к ним, как представляется, является наивным. Учитывая, что у нас иногда есть основания удивляться высоким уровням добросовестности, экономисты должны признаться, что им не хватает теоретического объяснения. Кроме того, в последних экспериментах исследователи обнаружили, что рациональное поведение не повсеместно соблюдается и что внутренняя мотивация снижает коррупционные стремления человека (Schulze G. & Frank B., 2003). Это ставит роль норм в центре внимания. Коррупция всегда тесно связана с нормами, формальными и неформальными правилами и, разумеется, с конкретной правовой культурой конкретного общества (Goudie A. & Stasavage D., 1998). Анализ, объяснение и борьба с коррупцией должны учитывать эти особые обстоятельства. Новая институциональная экономика и новая экономическая социология посвятили себя анализу этих формальных и неформальных институциональных механизмов, и возникающих в результате ограничений, которые определяют взаимодействие человеческих субъектов в повседневной жизни.

Вместо того, чтобы сосредоточиться на юридических институтах и ??их потенциале сдерживания коррупции, институциональная экономика, а также экономическая социология могут подойти к теме изнутри коррупционных отношений. К этому подходу так же могут присоединиться социальные психологи. Хотя экономика и социология -- это отдельные и разные науки, недавно было отмечено, что они работают с очень похожими явлениями. Одними из них являются формальные и неформальные институты. Социологи согласны с тем, что, от конституционных кодексов и правовых систем до неформальных норм и договоренностей, институты имеют значение в социальной и экономической жизни.

Одной из важнейших функций институтов является защита сделок от оппортунистического поведения. Тем не менее эти механизмы защиты могут использоваться двумя способами: одни могут защищать юридические операции и помогать экономить на транзакционных издержках, в то время как другие используются для совершения транзакций, противоречащих формализованному канону правовой деятельности -- одной из них является коррупционная сделка.

Социологи, однако, скорее склонны рассматривать эти институты как находящиеся за пределами индивидуального человеческого дизайна и фокусируясь на том, как они социально организованы. Напротив, экономисты подчеркивают, как люди формируют свою институциональную среду и как нормы и доверие могут быть результатом индивидуальной оптимизации (Lambsdorff J., et al., 2004).



ГЛАВА 2. КОГНИТИВНЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КАПИТАЛ

2.1 Понятие социального капитала

Американский социолог Джеймс Коулман (James Coleman) широко известен за внедрение и формулирование концепции социального капитала. Он определяет социальный капитал как «обязательства и ожидания, информационные каналы и социальные нормы» (Coleman J., 1988, p. 95). Также, Коулман определяет социальный капитал как «некоторый аспект социальной структуры, который позволяет достичь определенных целей, которые не были бы достижимы в его отсутствие» (Coleman J., 1990). С другой стороны, Роберт Патнэм (Robert Putnam) определяет социальный капитал как «те особенности социальной организации, как сети частных лиц или домашних хозяйств, а также связанные с ними нормы и ценности, которые создают внешние факторы для сообщества в целом» (цит. по Putnam R., 1993, p. 161). Аналогичным образом, Фрэнсис Фукуяма (Francis Fukuyama) утверждает, что «доверие действует как смазка, которая заставляет любую группу или организацию работать более эффективно» (Фукуяма Ф., 1999).

Терминами, которые обычно связывают с социальным капиталом, являются нормы кооперации (Coleman J., 1988; Putnam R., 1993, 2000; Knack S. & Keefer P., 1997; Woolcock M. & Narayan D., 2000), доверие (Putnam R., 1993; Knack S. & Keefer P., 1997); и сети межличностных связей, которые позволяют людям действовать сообща (Putnam R., 1993; Woolcock M. & Narayan D., 2000; Sobel J., 2002). Однако большинство определений включают одну или несколько концепций сетей, норм кооперации, доверия и совместной деятельности.

В статье в «Журнале экономических перспектив» социолог Марк Грановеттер представляет интересное обсуждение влияния социальной структуры на экономические результаты. Хотя автор и не уделяет особого внимания социальному капиталу, он анализирует элементы, которые часто ассоциируются с концепцией социального капитала. Грановеттер утверждает, что «социальные сети влияют на поток и качество информации... Социальные сети являются важным источником вознаграждения и наказания... доверие возникает, если это происходит, в контексте социальной сети» (цит. по Granovetter, 2005, p. 33). Автор также отмечает, что социальные сети играют жизненно важную роль в большинстве рынков труда и что «работодатели и сотрудники предпочитают узнавать друг о друге из личных источников, которым они доверяют» (Granovetter M., 2005, p. 36).

...