Понятие сублимации

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Факультет социальных наук

Выпускная квалификационная работа - магистерская диссертация

по направлению подготовки 37.04.01 «Психология»

образовательная программа «Психоанализ и психоаналитическое бизнес-консультирование»

Понятие сублимации

Щепкина София Петровна

Рецензент

А.С. Лейкина

Научный руководитель

А.В. Россохин

Введение

сублимация психоаналитический перлаборация

Термин «Сублимация» начинает употребляться в XVII веке, но все еще с чисто химическим значением: сублимация - это переход, превращение или превращение, которому подвергаются вещества при переходе из одного состояния в другое, например из твердого вещества в газ. В сказках Чосера фигура средневекового алхимика пытается превратить вульгарные предметы в золото, но можно сказать, что именно с великой романтической литературой сублимация, даже если она не названа конкретно, приобретает свое более тонкое и утонченное современное значение. В своем углубленном исследовании о сублимации Левальд указывает, что эти два термина не просто далеки друг от друга, но фактически противоположны: конверсия связана с отрицательным значением, переходя от чего-то Высшего к чему-то низшему, что является соматическим симптомом. "Сублимация успешна, потому что она включает в себя направление инстинктивной энергии в социально приемлемые усилия, не блокируя выброс этой энергии».

Актуальность темы заключается в особенной роли сублимации в психоаналитической работе. Сублимация, с которой всё начинается, - и, это утверждение изучает априори и последствия, связанные с первоначальным вариантом рассмотрения уникальности процесса сублимации. Не рискует ли это направление уменьшить сложность множественных процессов по мере их появления в полиморфизме культурных произведений?

Рассмотрим возможность поддержать обратное, а именно, необходимую единичную корреляцию процесса сублимации с богатством культурной деятельности при условии «с самого начала», на индивидуальном уровне в качестве первоначального потенциала. Благодаря возобновлению этого процесса работа по терапии будет фигурировать в культурной деятельности.

Целью исследования выпускной квалификационной работы заключается в том, чтобы провести теоретический анализ значения и проявления сублимации во французском психоанализе и таким образом найти связь между изучением процессов и творчеством.

На примере исследований и теорий известных психоаналитиков, а также клинических примеров Жан-Луи Балдаччи, постараемся рассмотреть, каким образом теоретические гипотезы и практика взаимодействуют между собой.

Несколько лет назад, во время одного из коллоквиумов (Балдаччи, 1998) была затронута тема сублимации в реабилитации. Для изучения данной проблематики Балдаччи выбрал случай пациентки, которая занималась лепкой во время психоанализа. Поэтому Балдаччи подошел к этому вопросу с точки зрения творческого подхода, вытекающего из терапии. Для того, чтобы понять каким образом это творчество влияет на защитный механизм и является ли оно средством аналитического процесса. У пациентки Балдаччи действительно была своего рода диалектизация между ее творчеством и текущим процессом реабилитации. Таким образом, было невозможно ограничить сублимацию по отношению к сделанным ею объектами, равно как невозможно было уменьшить сублимацию при ее исследовании во время реабилитации.

Если мы найдем связь между изучением этих процессов и творчеством, исследованные Фрейдом в «Леонардо», мы поймем, что эта связь не о противостоянии, а о взаимодополнении. Речь шла не о изучении или творческом подходе, а о двух, тесно связанных между собой в определении результатов и методов. Но затем возник вопрос: что могло бы позволить воссоздать такое выражение и избежать антагонизма, который подчеркнул Фрейд в "Леонардо"? Балдаччи размышлял об этом при прослушивании Клода Жанан, который во время того же коллоквиума выразил мнение, что отправной точкой была сублимация начала. Он делал это, интерпретируя оригинальным образом концепции, которые Андре Грин представил в «Работа негатива» и тезисы Жан Лапланш о сублимации «с самого начала». Именно тогда вопрос о единстве процесса сублимации показался важным. Фактически, преимущество такой перспективы заключается в том, что творчество в общих чертах, в качестве первоначального условия, которое может объяснить успешная взаимодополняемость различных аспектов сублимации: от детских сексуальных теорий до произведений искусства, это «бесчисленные сублимации», о которых говорил Фрейд в "Президенте Вильсоне».

Без этого сходства, эпистемология и творчество становятся автономными, даже если они оба способствуют работе культуры, и сублимация вскоре становится ненужным понятием. Этот вариант вполне оправданный, но в таком случае возникает вопрос о задействованных стереотипах и их последствиях. Он был взят на вооружение кляйнианскими и посткляйнианскими авторами, Бионом и Винникотом в частности. Бион развивает эпистемологическую ось сублимации со связью К и пониманием, которое находится в центре терапевтической попытки анализа. Винникот же изучает концепцию творчества, которое берет на себя ведущую роль, и аспект игры в аналитической ситуации. В обоих случаях термин «сублимация» исчезает! Если мы возьмем, к примеру, кляйнианский словарь психоанализа (Hinshelwood, 2000) или словарь, который объясняет винникоттские термины «Язык Винникотта» (Winnicott, 2001), в каждой из этих работ «сублимация» не фигурирует ни в алфавитном указателе, ни в содержании; на ее месте находятся пункты, касающиеся "творчества", "игры", "культуры", "символизации" или "эпистемологии", которые мы там находим.

Это правда, что для Фрейда изучение и творчество расширяют свое поле деятельности за пределами самой сублимации. С одной стороны, стремление узнать и исследовать - это достаточно сложное явление; с другой стороны, сублимация не появляется в его тексте о литературном творчестве и просыпающейся мечте. Но это не мешает Фрейду, ибо он очень рано имел в своем распоряжении эти два направления, исследование и творчество, держа их за сублимацию, которая участвует и в том, и в другом без путаницы между собой.

Зачем же тогда нужны вмешательство и пересечение, если только не подчеркнуть общую черту, включающую уникальность процесса сублимации? Фрейд приходит к этому явно достаточно поздно, в «Я и Оно» с понятием десексуализации.

Термины, которые он использует, это «вид сублимации», «общий путь к сублимации»; затем мы встречаем вопрос о стадии, предшествующей самой сублимации - стадия, связанная с переносом объекта либидо в нарциссическое либидо. Эта стадия также необходима для генезиса самого себя и предполагает возможную интроекцию влечения. После этого может развиваться сама сублимация, которая опирается на утвердившееся эго и укрепляет сложные процессы исследований и творчества. Таким образом, это будет ранняя стадия, расстройство которой будет выявлено, как только обстоятельства подтвердят дисбаланс между нарциссизмом и объективизацией.

Но зачем нужно привлекать эту десексуализацию? Почему бы не считать сублимацию исключительным результатом компромисса с контр-импульсной защитой, особенно с подавлением? Таким образом, она будет варьироваться во множественном числе, начиная с реактивного образования к подавлению до достижения цели. Это будет в значительной степени обусловлено трудностями в области образования, или же, для исключительных сублимаций, будет обусловлено пожертвованиями и опасностями жизни, которые позволили бы выразить их. Но даже наиболее воспитательные меры, самые гармоничные генитальности и самые исключительные дарования, сами по себе не могут решить проблему, заложенную либидинозной экономикой. Это объясняется тем, что вопрос, возникающий в связи с этой экономией, касается не только судьбы сексуальных отношений, но и сексуальных и несексуальных связей. Речь идет не только о том, чтобы заставить импульс ждать с помощью соответствующих воспитательных мер, потому что элементарные импульсные компоненты и импульсные движения имеют очень разные цели, если не противоположные. Сублимация связана не только с двухфазным началом сексуальной жизни, недоношенностью ребенка, вертикализацией или тем внутренним фактором, которой препятствует пульсациям достичь полного удовлетворения; она связана прежде всего с дуальностью импульсов, которая появляется как константа каждой теории этих импульсов. Именно это расстройство удовольствия, по словам Фрейда, «готовит прогресс».

В «Трех очерках», о предварительном удовольствии, Фрейд задается вопросом, что он называет «сутью сексуального». Ибо удовлетворение может быть неприятным, а напряжение приятным. Это суть сексуального необходима для организации первоначальных условий, которые не могут быть сведены к удовлетворению потребности и к теории «Связывания». Во фрейдистском психоанализе связывание один из трех признаков инфантильной сексуальности, означает связь, существующую между сексуальными влечениями и влечениями самосохранения. Первые сначала помогают друг другу жизненно важными функциями, которые обеспечивают им органический источник, объект и направление, а впоследствии становятся самостоятельными. «Взаимное влияние», коэксцитация должна вмешаться, чтобы позволить несексуальному связываться с сексуальным. Если мы вернемся к модели грудного вскармливания, то одного кормления недостаточно, требуется также раскачивание и речь. Удовольствие и неудовольствие не могут быть сведены к единственному количественному фактору, а качественный является столь же фундаментальным. Фрейд говорит о даре чувства, о стимуле для организации этой сути сексуального. Таким образом, идея с самого начала была связана с организацией детской сексуальности, которую нельзя свести к удовольствию. Фрейд говорит о сексуализации. Но тогда это вопрос магического мышления все еще фиксируется на объекте удовлетворения.

Сублимационная десоциализация высвобождает импульс объекта в качестве прямой цели и лежит в основе идентификации. Таким образом, либидо сексуального объекта трансформируется в самовлюбленное либидо, то есть смещаемое и не связанное исключительно с объектом, либидо «которое служит принципу удовольствия, чтобы избежать стазиса и облегчить экондуцию» (Фрейд, 1923). В этих условиях сексуальное насилие является признаком Эроса.

Такое участие сублимации во вторичном нарциссизме и генезисе эго подразумевает рассмотрение «с самого начала» в данной работе.

Объектом исследования был феномен сублимации.

Цель работы - исследование феномена сублимации в психоанализе.

Основная задача - провести теоретический анализ проблемы сублимации на основе современных психоаналитических работ.

1. Основы сублимации

«С самого начала».... Балдаччи отмечает три важных момента в использовании этого термина Фрейдом:

Первым в 1910 году в «Леонардо» было желание познать и расследовать. «Здесь также имеет место сексуальное подавление, но ему не удается вернуть в подсознание частичного влечения сексуального удовольствия; наоборот, либидо убегает от судьбы подавления, сублимируя себя с самого начала в желании узнать и позиционируя себя в качестве подкрепления наряду с мощным изучением влечения».

Второй в «Введении нарциссизма», в 1914, об автоэротизме. «Необходимо признать, что у индивида с самого начала не существует сопоставимого единства с самим собой; Эго должно быть развито. Но автоэротические влечения существуют с самого начала; новое психическое действие должно быть добавлено в автоэротизм, чтобы придать форму нарциссизму".

И наконец, третье в 1921 году в главе «Влюбленность и гипноз» «Психология масс и анализ Я», где «с самого начала» относится как к идеализации, так и к сублимации о нежности. «Чувственная любовь обречена на уничтожение в удовлетворении; чтобы сохранить это состояние, она должна сопровождаться с самого начала чисто нежными компонентами, то есть ингибированными по назначению, или знать что такое транспозиция». На двух предыдущих страницах, подавление цели и нежность, позволяют измерить уровень состояния любви, которое основано на сексуальной переоценке, а именно: «Иллюзия того, что объект любим даже чувственно, из-за его достижений в отношении души». И эта переоценка связана с идеализацией.

Если мы сравним эти три момента - «с самого начала» эти развития «Я» - возникает вопрос о том, как выразить идеализацию, автоэротизм и сублимацию.

Это то, что было потрясающе указано в предложении, которое заканчивает «Введение в нарциссизм»: «Мы лучше начинаем понимать, пишет Фрейд, соединение формирования идеала и сублимации в идеале-Я» (Фрейд, 1914).

Чтобы понять это, нужно восстановить в обратном порядке три момента указанных ранее, и перейти от идеализации к сублимации, подвергая сомнению их связь - а именно, в нашей гипотезе, союз аутоэротики/сексуализации. Это то, что мы можем рассмотреть в клинических примерах Балдаччи во второй главе моей работы, в качестве своего рода перехода к сильному увеличению, которое опирается на «Введение в нарциссизм».

- Идеализация, прежде всего, касается объекта, который повышается за счет ингибирования цели влечения и защитного механизма. Протезы, фетиши, включая большой палец, который будет предвестником галлюцинаций, стремятся избежать обнаружения разрыва с воспринимаемым объектом и продлить иллюзию нарциссической полноты.

- Затем тело и мышление, в свою очередь переоцененные, берут верх и позволяют отделиться от объекта в первом самомышлении. Мишель Оди в своем труде о сублимации поднимает вопрос об автоэротизме, который возникает на расстоянии с объектом, не будучи еще эдиповым/постэдиповым автоэротизмом. Он подчеркивает психическое измерение, влечения, которые отражаются на объекте и находят его физические источники. Таким образом, они объединяются под воздействием интерференции опоры и сосуществования в частичных побуждениях вокруг основных эрогенных зон. Этот процесс называется эрогенизацией организма. Что касаемо автоэротизма, он также относится к мышлению, как мы увидели, магическому и всемогущему сексуализированному мышлению.

- Анальность и фекалии приобретают здесь большое значение, способствуя пульсирующим транспозициям. Это классика рассказывать ребенку о транспозиции кала, о пенисе, но это может быть более примитивно по сравнению с тем моментом, когда ребенок сам для себя открывает волшебство скатологии: это экскременты/ будан (кровяная колбаса). Мишель Суле в одном прекрасном тексте (Суле, 1981) показывает нам, как с помощью магии слова то, что отвергается телом, может быть подхвачено словом и каким образом голова, как говорит Андре Грин (Грин, 1962), восстанавливает то, что теряет живот: без копрофагии, одним словом, испражнения могут сами себя поглощать, и после могут оказаться в горшке. Владение словами позволяет магически перенести рот и анус во владение телом. Эта взаимная метафоризация тела с помощью речи, после метафоризация речи с помощью тела сопровождается «безумной веселостью» - это выражение, употребленное Фрейдом в 1908 году, в «Характер и анальная эротика». Фрейд в примечании к своей статье «Характер и анальная эротика» показывает, как смех, безумная веселость персонажа, который он берет в качестве примера, поднимает детскую амнезию и заставляет его вернуться через экран-фантазии его детства - «Я всегда представлял себе, что я был производителем какао Ван Хаутена, что у меня есть потрясающий секрет для изготовления этого какао, и что все стараются вытянуть у меня этот секрет, чтобы сделать мир счастливым, секрет, который я ревниво хранил» - эта транспозиция "рот / анус": "пища, от которой мы отказываемся, становится пищей, которую мы принимаем, постыдным содержанием и которую нужно скрывать, превращается в тайну, которая должна сделать мир счастливым» (Фрейд, 1908).

Речь, в этом случае, является вектором, своего рода магической формулой, свидетельствующей о сексуализации в этом литературном произведении. Именно благодаря ей происходит встреча слов/тела и передача речи, которая помогает избегать двигательной разрядки в смехе. Эти связи метафоры и скатологии в 1959 году Лакан подчеркивает в своем семинаре по этике о куртуазной поэзии.

Затем наступает десексуализация, как знак начала сублимации. Инфантильная модель будет представлена с помощью опыта указания, актом общения в начале зарождения общения с помощью речи. Указание предметов позволяет освободиться от единственного противостояния тел, десексуализировать (этот этап другого подобного и нежности) их и перенести все остальное сексуальное на речь. Но этот процесс характеризуется одной зловещей странностью. И здесь я присоединяюсь к Лорану Данон-Буало, для которого указание проявляется, когда ребенок «видит то, что он уже знает, но не совсем то, что он уже знает... Именно в этот момент, пишет он, его удивляет чувство тревожной странности» (Данон-Буало, 2002). Таким образом, указание было бы признаком допроса о странном, о третьей стороне, которая становится необходимой, даже причинной, ссылкой на исследование неизвестного. Оно продолжается игрой, прототипом которой для психоанализа является игра на катушке. Перенос на речь позволяет постепенно обходиться без конкретных предметов или восприятия тел и продолжать допрос, перлаборацию, на внутри психическом уровне по регредиентным и прогредиентным путям представления, которые возникают от сновидений и воспоминаний. Но это уже не начало, так как сублимация «с самого начала", ставит под сомнение условия этой перлаборации. Она же, благодаря переносу на слово, опирается на интроекцию идеала "Я", как предшествующая сторонняя ссылка на вложения отца. Интроекция идеала соответствует, как пишет Фрейд, первой, наиболее значимой идентификации личности, с отцом и личной предыстории, в основе которой лежит интрапсихический процесс.

В терапии речь идет о восстановлении или организации возможностей этой интрапсихической динамики, как условия интерпретации и перлаборации. Первые сны о переносе часто являются намеком на эту возможность.

Психоаналитическая клиника расстройств настроения особенно хорошо иллюстрирует попытки пациентов преодолеть неудачи ранней сублимации. Следовательно, Абрахам в своем тексте 1912 года о маниакально-депрессивных состояниях рассказывает нам о попытках восстановления этих трудных начал: "пациенты часто выражают, - пишет он, - чувство бытия" как вновь рожденные» и, далее он упоминает очерк о «воссоздании инфантильных освобождений». Это как если бы маньяк клинически дал нам увидеть его поиск возобновления автоэротизма (как в теле, так и в мышлении), этот этап соединения идеализации и сублимации. Исследование 21 Анри Эй в 1954 году, которое включает в себя работы Бинсвангера, мастерски описывает феноменологическую клинику тех состояний, которые обогащают наше представление автоэртики в ее двойном телесном и психическом измерении (сексуализация мышления). Анри Эй подчеркивает живую, жизненную динамику тех волнений в которых, пишет он, «мышление и действие отождествляются в самом пакте всемогущества». Со стороны действия - танец и прыжки. Со стороны мышления - это полет идей. Но танец тела и полет идей пытаются присоединиться к игре, игривости, потому что эти переливы, указывает Эй Анри, имеют цель: даже самые классические алиенисты, пишет он, «не делали феномен полета идей чисто механическим дизайном», они видели в этом попытку субъективного восстановления «это мыслит во мне», « как будто можно перейти от «это думает» к «я думаю". Проблема хорошо поставлена, так как в нашей модели речь идет о сексуализации несексуальности через сосуществование (танец и полет идей), чтобы найти его сублимационный выход в речи через игру. Таким образом, в этой клинике сублимация с самого начала не за горами: для легких случаев возбуждение может освободить силы, которые без этого оставались бы скрытыми, причем больной возвышается как бы возвышается над самим собой. Из чего следует, что психическое перегревание может способствовать художественным и литературным творениям какой-либо ценности.

Кроме того, все клинические врачи идентифицируют повстанческий аспект, реванш, бунт этих дионисийских проявлений, и Абрахам задается вопросом, не является ли это отсроченным психосексуальным половым созреванием, которое соответствовало бы возобновлению и попыткам терапии специфических автоэротизмов подростковой сексуальной тяги. Он действительно замечает в одном из своих пациентов, что маниакальное состояние позволяет ему больше ориентировать свой интерес к женскому полу. Будет ли это сублимационная терапия подросткового гомосексуального влечения, которое освободит гетеросексуальность? Есть смысл учитывать для развития этой гипотезы два фактора - двухфазность сексуальности и выражение пульсирующего влечения с раннего детства. Сублимация гомосексуального либидо в подростковом возрасте, в конечном счете, возобновит сублимацию начала, ту, которая касается, в частности, анальных частичных влечений, и сможет выявить ее недостатки. Сублимация частичных анальных влечений десексуализирует тело и язык, и приводит к другому подобию, к нежности и переносу на речь.

Раннее детство, подростковый возраст, автоэротизм, гомология легко определяются : давайте подумаем, например, о смехе, который сопровождает открытие «экскрементов»/ будане (кровяной колбасе), о «дурацком смехе» подростка, о маниакальных «болтунах/ крикунах», о которых говорит Людвиг Бинсвангер.

Но тогда это возбуждение, манией которого будет патологический аватар, стало бы оно необходимой стадией, подготовкой к сублимации?

Мелани Кляйн придерживается этой точки зрения, говоря на первых порах о своей теоретической разработке по теме маниакальной позиции. Затем она заменяет его, не отказываясь от него полностью, понятием защиты, то, что будет продолжено Винникоттом. Тем не менее, во время терапии она показывает со своими преемниками, что маниакальное движение ассоциируется с часто встречающейся триадой: контроль, триумф и презрение, которые направлены на аналитика и вступают в противоречие с толкованием. Но что такое «рефрактерная защита от интерпретации»? Не является ли она важным этапом? Марион Милнер в 1977 году показывает, насколько этот этап требует от аналитика отличить интерпретацию и разработать ее отрицательный контрперенос. Именно здесь она предлагает свою метафору «податливого медиума", которую углубит Рене Русийон. В этом случае рамки и переговоры, введенные им, имеют основополагающее значение для обеспечения этих преобразований.

Но какое восстание, какой мятеж, объясняют маниакальный процесс? Против кого? Против чего? Если мы возьмем последовательность идеализации, автоэротизма, сублимации и перейдем к психопатологии, то увидим, что сублимация не смогла дать выход автоэротизму и, следовательно, идеализации. Таким образом, объект сохранил свою власть над "Я". И гнев от автоэротизма, возможно, является конечной попыткой избежать падения тени объекта на "Я". Но затем он сталкивается с разрушительными последствиями отреагирования (контрпунсональной защиты), тем более радикальной, что восстание является массовым. Тупик, круговерть...сублимация с самого начала не может найти выхода. Эта идеализация, из которой так трудно выбраться, соответствует объекту, который, как говорит Фрейд о несчастной любви, занимает место идеала «Я» - объекта, который однажды может овладеть мной в меланхолическом приступе. Здесь мы находим метафоры хранилища с тенью или призраком объекта, который рискует убежать, чтобы преследовать и обладать моим «Я». В метапсихологическом плане включение идеала в место его интроекции предстает в предназначении идеализации. Но был ли этот первичный объект слишком далек и подавлен, или он преждевременно исчез после того, как был слишком близок, кажется, что следствие сначала одно и то же, его чрезмерная переоценка: переоценка как ответ на несчастную первичную любовь в ее недостатке и / или избытке.

Таким образом, любовь к объекту необходима для поддержания нарциссической полноты. Как же тогда потерять его или отделиться от него? Меланхолическая перспектива есть, и потеря объекта или того, что его представляет, может ускорить его раскрытие.

Будь то чрезмерное завышение или обесценивание меланхоличного вторжения - это удаленность от объекта, который кажется зачеркнутым, а именно доступ к автоэротизму и к сублимационной обработке.

С технической точки зрения в терапии это означает, что тревоги оставления и потери объекта связаны не только со страхом фактической потери объекта, но в первую очередь относятся к активным движениям при принятии дистанции. Они соответствуют парадоксальному выражению трансформаций влечения, навязываемых организацией нарциссизма с целью освобождения от объекта, и особенно от объекта переноса.

2. Сублимация в терапии

«В ту ночь у меня был восхитительный сон, впервые за долгое время. Я был в башне, такой глубокой со стороны Земли и такой высокой, как небо, что все мое существование, казалось, должно было поглотить себя, чтобы подняться и спуститься вниз. Мои силы уже иссякли, и мне не хватало мужества, когда открылась боковая дверь; предо мной предстал дух и говорит мне: "Пойдем, брат!...» Я не знаю почему мне пришло в голову, что его звали Сатурнин. У него были черты бедного и больного человека, но в тоже время преображенного и умного.» Жерар де Нерваль, Аурелия.

Давайте возьмем клинический пример Балдаччи. Речь пойдет о пациентке за тридцать с нарциссизмом, ослабленным в течение ее истории несколько раз. В подростковом возрасте она участвовала в психотическом эксперименте, суть которого заключалась в отчуждении от того, что осталось от семьи, и интеграции в медико-образовательное учреждение. Развитие было положительным. Она уже три года находится у Балдаччи на стадии анализа.

«Я буду говорить только об одном сеансе, о последнем сеансе за несколько дней до отпуска.

Она начинает говорить с унылым тоном, о том, что она уже давно не чувствовала себя так хорошо...Возможно, она никогда не чувствовала себя таким образом?... Однако она упрекает себя в том, что не помнит о последнем сеансе, она забыла о нем, хотя по дороге пыталась заставить себя к нему вернуться.

Ее забывчивость поднимает вопрос о том, что может ускользнуть от нее таким образом. Я тоже не помню о нем и удивляюсь, почему она с такой настойчивостью останавливается на этом.

Она продолжает задавать вопросы, как будто по кругу, что в ее случае может быть знак одного или нескольких сеансов, полностью заблокированных сопротивлением.

Удивленный, может быть, немного раздраженный, я вмешиваюсь, пытаясь ограничить ее умозаключения; я подвергаю сомнению важность самого вопроса. Почему это надо помнить?

Затем она рассказывает о своей повседневной жизни, профессиональной, в частности. Но стиль повествования становится фривольным, монотонный тон - ленивым, я чувствую, что отдаляюсь. Я чувствую, что мне нужно сделать усилие и бороться с сонным состоянием, которое она у меня вызывает.

Искренность одного ее замечания помогает мне, она чувствует, что говорит ни о чем и комментирует только что сказанное ее фразой "Это мрачно!». Затем меня поразило несоответствие высказывания, и то, что что ее "Это мрачно!» кажется предметом произвольного толкования. Ее тон все такой же унылый, но только раскрывает правду того, что она пытается сказать на самом деле, высказывая, будто он говорит ни о чем. Я думаю о начале сеанса, когда в том же тоне она говорила о своем благополучном состоянии, таким же мрачным тоном! Связано ли это с тем, что сегодня последний сеанс перед отпуском? Возможно это так, но этого мне кажется недостаточно...Я вмешиваюсь : "Жутко, как на похоронах?».

Произнося слово "похороны", ко мне возвращается последний сеанс; она также вспоминает: речь шла о предстоящем погребении ее дяди по отцовской линии, которое соберет по этому поводу членов семьи, давно разбросанных по миру, как будто разводы и разрывы семейных узов не смогли положить конец конфликтам, как будто он никогда не получится перевернуть страницу, расстаться по-настоящему. Почему ее мать до сих пор чувствует привязанность к семье ее отца, откуда эта необходимость идти на эти похороны?, - удивилась она. Тем временем ей хотелось бы написать еще одну страницу - в данном случае, страницу ее предстоящей свадьбы, - и там для нее надо будет объединить отца и мать, на что она теперь чувствует себя способной благодаря аналитической работе. Она замолкает, потом возобновляет свой монолог: на что она жалуется? В чем заключается необходимость представлять себя жертвой, если она хорошо себя чувствует?

Мне кажется важным вернутся к ее трудностям озвучивать свое благоприятное состояние, которое может быть связано с сильным желанием перевернуть эту страницу. Я вмешиваюсь: "Необходимость использовать мрачный тон, чтобы сказать, что все в порядке», и я слышу, как я добавляю: "Как тот маленький персонаж из мультфильма, который говорит, что он счастлив - угрюмо и грустно».

Я удивлен своей фразой и ее окончанием. Конечно, я думаю о Тексе Эйвери, но я не могу поместить изображение вышеупомянутого персонажа, возможно, потому что я слишком смущен предложением и соблазнением, которые она может интерпретировать с этого.

Она откровенно смеется, ее тон меняется, и она возвращается к игривой манере, которая резко контрастирует с первой частью сеанса : "Друпи!... Да, это Друпи!»

Что касается меня, то мне приходит в голову образ персонажа Текса Эйвери, который размахивает табличкой, на которой можно прочитать: «Знаешь, что?" и говорит в ответ на вопрос, который он не может произнести, как будто его нужно задать, чтобы он мог выразить свое счастье, не беря на себя ответственность за это: «Я счастлив».

К ней приходит другая картина, и она разразилась смехом, которое вызывает ее воспоминание: Друпи прячется, чтобы справить нужду, а когда он снова появляется, краснеет.

Позвольте я вмешаюсь: будет ли ей стыдно сказать мне, что она чувствует себя хорошо накануне своего отпуска? что она могла сделать, не приходя на сеансы? Она продолжает: она хотела прогуляться вместо того, чтобы прийти и вспомнить о Друпи...Выгулять её собаку? Но она боялась, страх больше, чем стыд, страх сказать, страх, что сеансы действительно прекратиться, страх перед тем, что я мог подумать, что анализ будет закончен.

Яростные мысли приходят ко мне в голову, возможно, потому что значение автоэротизма и юмора уже смягчено краснеющего Друпи; это заголовок: Я буду плевать на ваши могилы, которые приходят ко мне в голову: плевать, жестокость слов, как помет, ведущий к следующим словам "прогуливаться", «отправить на прогулку», «похоронить».

Я сказал ей: «Отправить меня погулять, похоронить анализ, похоронить аналитика?"

Она очень тронута и помнит, что привело ее ко мне, а я и вовсе не вспомнил о смерти ее предыдущего аналитика. Опять же, я даю слово, ибо именно она помнит его. Он был болен...возможно рак… Она видела, как он угасал...и как он засыпал во время сеансов. Она наблюдала за его дыханием... Однажды она сказала ему, что он спит, но он не был с ней согласен... Так как он не сказал, что болен..., ибо он не смог закончить с ней анализ вовремя. Однажды она пошла на свой сеанс, но он не открыл двери, то же самое произошло в следующий раз; только через несколько дней по телефону, чей-то голос сказал ей, что он мертв. Мы уже рассматривали это событие ранее со стороны, где она стала жертвой и получила травму, но не о том, что актуализация доминирует над чувством вины. Он не хотел оставлять ее, поэтому хранил ее до конца; как реагировать на такое проявление любви, к этому высочайшему обольщению и источнику тайной гордости, которые усилили ее вину и может заставили загнать его в могилу?

Я сам полностью под впечатлением от этого сеанса; ибо контраст с его трудным началом вызывает у меня гордость и чувство какого-то успеха: это было ликование? Но гордость ведет меня к ее противоположности, и стыда Друпи, это было благодаря ему и смеху, что он вызывал, мы смогли найти реальное значение тела, мочи / экскрементов, выражение прегенитального садизма как уретрального, так и анального. В предыдущем сеансе, на похоронах, мы говорили о депрессии матери из ее раннего детства, где она не позволяла своей дочери играть с другими детьми в песочнице, ибо по ее словам собаки и кошки там справляют свои нужды. Она была слишком озабочена о своем разводе и серьезной болезнью своей старшей дочери. Поэтому она держала свою младшую, очень близко к себе...в пределах досягаемости.

Эти мысли о стыде и гордости заставляют меня понять многозначность слова «хоронить, закапывать», настоящее значение к которому мы пришли, чтобы откопать ее поэзию; поэзия как признак переноса на речь, которая десексуализирует мышление и позволяет без риска найти в памяти травматические следы, которые подавляли ассоциативную динамику. Я продолжу, касательно моих ассоциаций: похоронить дядю, аналитика, отца, тело и его потребности, похоронить вскоре свою жизнь мальчика, которого ожидали, но кем она не являлась...ее борьба с мужчинами…

Но ее мысли уходят в другое место, в эту историю о мальчике (и сублимация его гомосексуализма), но об этом будет в другой раз: она сразу же удивляется странному чувству, которое она испытывает, чувству ощущения «быть собой». Что ее удивляет, так это то, что ей кажется, что это связано с тем, что я чувствовал себя двойником, не имея возможности уточнить о ее впечатлении, каким бы сильным оно не было. До этого она «использовала меня как своего аналитика» - то было ее выражение - и я поддался этому; сегодня она думает, что речь тоже идет обо мне; и это позволяет ей чувствовать «себя самой собой».

«Я чувствую себя собой», сказала она точно, «я», «меня» и «даже», выражение, которое переводит ее собственное внутреннее дублирование, эхо того, что она ощущает во мне. Дублирование, являющееся условием субъективности, которое оно провозглашает, не нуждаясь больше в знаке, подобному Друпи, - представитель, как сказал бы Оланье. Я не просто другой! Согласно нашей гипотезе, эти интрапсихические дупликации произведены «с самого начала» сублимационной трансформацией детской сексуальности. Так какие же условия?

Пациент говорит это ясно, и именно поэтому я выбрал этот клинический пример: что ее чувство обретенного единства связано с тем, что я почувствовал себя двойником? Чему соответствует это впечатление? Если она смеется, то это потому что я предлагаю ей возможность высказаться из-за запрета мышления, которое мешает ей из-за бесстыдного представления - давайте подумаем о покрасневшем Друпи - и о самых позорных, анальных, уретральных, эксгибиционистских импульсах. Таким образом, она вновь открывает жизнеспособность автоэротизмов, характерных для детской сексуальности.»

Давайте вспомним, как Фрейд объяснял в своей статье о Человеке-Крысе, цитирую, «основной характер бессознательного...это его отношение к детству.» Лакан пишет обоснованно на эту тему, цитирую: «Здесь идет речь не столько об учение или даже внушение, сколько о символическом даре речи и плодов тайного договора…» (Лакан, 1953). Но что делает символическую ценность дара, когда речь идет не о соблазнительном возвращении к маниакальным мыслям типа "экскрементов / кровяной колбаски"? А что если отношение к детству более приоритетно, чем само детство? Отношение, где речь стала условием?

Перед детством, мы похожи, также разделены, также двояки, с нашими запретами и нашими ингибициями, также в трудностях перед риском встречи слова и отображения. В момент моей речи у меня не было в мыслях ни похорон, ни Друпи, ни, тем более, покрасневшего Друпи.

Наконец, именно она приносит представление, вызванное моим словом. Это она находит! Разделение в результате противоречивой игры обольщения и отречения, обольщения и сдержанности в терминах, используемых Фрейдом в отношении улыбки Моны Лизы. Полученный дар чувств передается речи, как в опыте выше наведенным. Это происходит во время вмешательств аналитика, которые показывают свое желание, свое желание аналитика, свое желание анализа. Жан-Люк Доннет, возможно, сказал бы, что его перенос на анализ является судьбой его контрпереноса. Нейтралитет не подразумевает подавление желания, десексуализация в терапии - это не нейтрализация либидо, а дар ощущения вместо действия или внушения. Именно это позволяет нам вернуться к детству и найти там жизненную силу его начинаний и дать ему право на интрапсихическое проникновение.

Сублимация «с самого начала», которая приводит к переносу речи и соответствует этому моменту интроективного раскачивания, характеризующегося радостью. Это приводит ко вторичному накоплению нарциссизму, возникающий в результате десексуализации либидо, и связывает в удовольствии чувство и символ. Следовательно, это будет иметь два тесно взаимосвязанных последствия:

участвовать в сложном процессе символизации;

тесно переплетаться с онтогенезом настроения: освобождение от меланхолического риска, избегание маниакальной эйфории и переход к радости. Радость, такая как, например у Джина Жильбер, вызывает ее в «Маниакальный Эдип», в 1978 году. Что касается юмора, давайте вспомним заключение Фрейда в «Остроумие и его отношение к бессознательному»: "Потому что эйфория, которой мы стремимся достичь этими путями (идет речь об остроумии, комике и юморе), есть не что иное, как настроение в одной из эпох жизни, когда мы сталкивались с нашей психической работой с минимальными затратами, это настроение нашего детства, то время, когда мы игнорировали комиксы, и не нуждались в юморе, чтобы чувствовать себя счастливым в жизни» (Фрейд, 1905). Именно настроение связывает юмор взрослых и игры детей. Кроме того, humour - «юмор» соответствует преобразованию с английским словом humeur - «настроение». В литературном творчестве и в бодрствующем сне Фрейд возвращается к этой связи между детской игрой и юмором у взрослых. «Взрослый человек помнит серьезность, с которой он посвятил себя своим детским играм, и он сравнивает свои предположительно серьезные занятия с этими детскими играми: затем он освобождается от слишком тяжелого угнетения в жизни, и побеждает превосходящее наслаждение юмора" (Фрейд, 1908). Юмор в других местах квалифицирован им как «одно из высших психических достижений». (Фрейд, 1905).

В детстве дети играют во взрослых, а взрослые возвращаются в детство за юмором. Относитесь к себе как к ребенку, говорит нам Фрейд, и в то же время играйте роль старшего взрослого по отношению к этому ребенку (Фрейд, 1927). Таким образом превращается принудительное возвращение с согласия суперэго. «Он презирает, пишет Фрейд, вычитанием из сознательного внимания содержания представления, прикрепленного к мучительному аффекту, как это делает отталкивание, и тем самым преодолевает автоматизм защитного механизма" (Фрейд, 1905).» Комический юмор будет вкладом через суперэго» (Фрейд, 1905). Мы снова находим персонажей сублимации, которая пересекает все возрасты: «Каждый ребенок, который играет, ведет себя как поэт», - пишет снова Фрейд в 1908 году, в то время как для Бодлера «гений - это только четко сформулированное детство».

Эти отношения взрослого и ребенка с самого начала лежат в основе сублимации.

Но двусмысленность резерва и обольщения в начале передачи речи подразумевает ссылку на третью сторону, которая разрешает и запрещает. Третья сторона, которая становится условием и причиной проблемного удовольствия. Загадочный, абстрактный, идеальный третий, который может быть ограничен только теми знаками, чье использование он навязывает.

Сублимация «с самого начала» будет способствовать интроекции этого идеала, а энтузиазм, максимально приближенный к его этимологическому значению, будет его признаком. Эмоции кишечника, исходящие от энтео: «иметь Бога с собой, Бога в себе». Таким образом, сублимационное соблазнение желанием аналитика позволяет ему быть нарциссическим де-идентификатором (или де-идеализация) и переходом к истерической идентификации, в которой участвует третья сторона. Третий, который становится условием драматизации психической жизни.

Замысел Балдаччи состоял бы в том, чтобы напрямую подвергнуть сомнению отношения сублимации и терапии. Но эта отправная точка в отношении практики деликатна. Действительно, Фрейд в 1912 году предупреждает нас о том, что сублимация происходит сама по себе после анализа сопротивлений, она не должна быть объектом особого внимания. Было бы даже необходимо сохранить осторожное расстояние между сублимацией и аналитическим процессом. Таким образом, К. Ле Гуен «Просто внесение наброска в терапию провоцирует ее к падению в обморок; мы смотрим, и мы теряем ее - как Эвридика отправила обратно в ад" (Гуен, 1979), сравнивая сублимацию с Эвридикой, напоминает, что анализ сублимации может заставить ее исчезнуть, превратив ее в защитный механизм формирования. Что касается О.Флурного, в 1967 году он задается глубоко своим вопросом: «возможно ли нам наблюдать подлинную сублимацию в анализе».

Тем не менее, не является ли сублимационный указатель частью самого процесса терапии?

Предоставление этого вопроса с предыдущими оговорками предполагает с самого начала обходной путь через метапсихологию и требует отличать сублимативные реализации от того, что раскрывается в трактовке как процессе исследования, самоисследования. В «Детских воспоминаниях о Леонардо да Винчи", Фрейд связывает способность к расследованию с сублимацией "с самого начала" (Фрейд, 1910), желание узнать, подкрепленное стремлением, способным "свободно заниматься служением интеллектуальным интересам". Таким образом, он отличает сублимацию «с самого начала» от «второй сублимации» (Фрейд, 1910), эротических импульсов при подаче художественных достижений. С этой точки зрения сублимация «с самого начала» соответствует преобразованию влечения, которое становится способным «свободно осуществляться» на благо мысли и исследованиям.

В частности, это относится к терапии, особенно с учетом того, что выражение «с самого начала», в своей двусмысленности, не может быть сведено к генетической перспективе или исключительной истории, но также означает начало процесса: начало теории - термин появляется из «Наброска психологии» как часть первоначальных гипотез - начало терапии или начало жизни.

Балдаччи сосредоточил свои замечания на том, как преобразования, которые вызваны лечением, раскрывают эту проблему сублимации «с самого начала» в ее метапсихологическом и клиническом аспектах.

Гипотезу можно распределить на три части:

- Первое из них определяет понятие сублимации «с самого начала» из прочтения о путешествии Фрейда по сублимации. Особенно важно рассмотреть ее роль в самоанализе, необходимом для процесса терапии.

- Второй вопрос о ее связи с речью и конкретными объектами, такими как выраженного или нарциссического либидо. Тогда возникнет вопрос о том, участвует ли сублимация «с самого начала» в перенесение на речь, что было бы условием передачи речи.

- Третий возвращается к терапии путем размещения сублимации «с самого начала» в динамическом цикле, включающем структуры и реакцию аналитика.

Представление одного из путей. Каковы клинические источники концепции сублимации? К какому опыту передачи относится это? Может ли это обогатить понимание о том, что происходит «с самого начала» в терапии?

Этот пациент (аналитик Балдаччи), например, к которому вернемся в конце этого исследования, с самого начала излагает основное правило, оказываясь парализованным в своих ассоциативных способностях. Он охвачен проницательным штормом, который заставляет его видеть красный...Видеть Красный: абстрактная картина гомосексуального друга, которого он не способен описать. Два года спустя он вернулся на этот первый сеанс, способный обогатить его ассоциациями, которые в то время было невозможно описать, ибо они слишком напрямую вовлекали аналитика. Действительно ли это сублимация, как Фрейд указывает в «Доре», которая позволила этим «передачам, сделанным с большим количеством навыков/искусности» но с ослаблением их содержания, это «новое пересмотренное и исправленное сочинение», которое больше не является «перепечатыванием»? (Фрейд, 1905): «Есть переводы, которые ничем не отличаются от их модели в отношении их содержания, за исключением человека, подлежащего замене. Таким образом, они используют ту же метафору, простые стереотипные переиздания, перепечатки. Другие переводы сделаны с большим мастерством ослабление их содержания, сублимация, как я уже сказал, и даже способны стать опираясь на реальную, искусно использованную особенность личности врача или обстоятельства, окружающие его. Это были пересмотренные и исправленные издания, а не перепечатки."

Может ли это быть та, у которой была бы «миссия очищения» (Фрейд, 1897): это карусели, которые используют мечтательность и фантазию для достижения воспоминаний: «Эти последние фантазии, действительно, создают психическую защиту от возврата к этим воспоминаниям, которые они призваны очистить и сублимировать.", которая рисковала бы ссылаться слишком прямо «на первичные примитивные сцены", позволяя воспоминаниям, иметь к ним доступ?

Очищение восприятия и галлюцинаций, расстояние от объекта, очищение воспоминаний, продвижение и поощрение, и все это благодаря речи, поскольку определяется сублимация памяти «с использованием услышанных вещей» Там же (Фрейд, 1897), использованных впоследствии.

Но что тогда будет характерно для сублимации в терапии?

Одна или несколько сублимаций? Давайте вернемся к метапсихологии. Лишь в 1932 году была предпринята попытка полностью определить сублимацию в соответствии с тремя критериями: изменения цели, изменения самого объекта и социальную оценку (Фрейд, 1932): «Это определенный вид изменения цели и изменения объекта, в котором наша шкала социальных ценностей вступает в игру, которую мы различаем под названием сублимация.». Три направления: цель, объект и социальная оценка, имеют общее происхождение, жизненный стимул, отмеченный способностью к переменам. Переменчивость, которая будет противоречить жесткости программы.

Но одновременно эта переменчивость, как неоспоримый факт клиники, усложняет теорию влечений, четко определенную понятиями источника, объекта и цели. Как, собственно, отреагировать на это противопоставление детерминизма и пластичности влечения? Различные теории влечений пытаются сделать это, сравнивая сексуальное с несексуальным. Сексуальный будет переменчивым/мобильным, а несексуальный - консервативным и даже смертельным/летальным.

С одной стороны, поддержка позволила бы сексуализировать эти движущиеся компоненты, которые вмешиваются в опыт удовлетворения (кормление/сосание); с другой стороны, сопутствующее возбуждение и взаимное влияние привели бы к сексуализации этих компонентов, что исключает непосредственное удовлетворение системы захвата. Как определяет его Пол Денис в 1997 году: «Власть, которая не освобождается», особенно стр. 108: «Мы вынуждены рассматривать развитие удовлетворенности как процесс, в котором участвуют элементы сублимационного порядка, передаваемые на угождению сексуальной цели». Инфантильное сексуальное явление будет результатом этого вмешательства, которое организует частичные влечения и возможность их аутоэротического удовлетворения.

Но все намного сложнее, ибо детская сексуальность сопротивляется полному удовлетворению, и не только по внешним для него причинам. Фрейд ставит этот вопрос под сомнение до конца своей работы. Об этом в следующих работах Фрейда, «Три очерка», «Любовная жизнь» в 1912 году: «(...) постоянство неиспользованных движений проявляется в сексуальной активности как недовольство", «Недовольство культурой» (Фрейд, 1929): «Нечто связанное с самой сущностью (сексуальной) функции, отказавшись от полного удовлетворения и подтолкнув нас на другие пути.", обратился к двухфазной сексуальности, садистским позывам (Оди, 1990), бисексуальности, вертикализации и обесценивания обоняния. Другими словами, полное удовлетворение детской сексуальности не может быть найдено в автоэротизме. Именно это делает инфантильную сексуальность извращенной и ставит под сомнение проблемы напряжения и возбуждения - «суть» сексуального, по выражению Фрейда.

Таким образом, в «Трех очерках» можно прочитать: «импульсные телодвижения этих детских лет было бы, с одной стороны, непригодным, поскольку функции воспроизведения откладываются; с другой стороны, они извращены сами по себе, то есть из эрогенных зон и переносятся влечениями, которые, учитывая ориентацию, взятую развитием личности, не могли бы вызывать чувство неудовольствия» (Фрейд, 1905). К тому же: «Вот как общая извращенная предрасположенность детства может рассматриваться как источник определенного числа наших свойств…» (Фрейд, 1905). Сублимация вписывается в этом раннем и структурном расстройстве удовлетворения.

Но если автоэротизма недостаточно, то это значит, что объект остается необходимым. Именно здесь мы можем обратиться к заметке «Влечения и предназначение влечений» (Фрейд, 1915).

«Часть сексуальных влечений, как мы знаем, способна к этому автоэротическому удовлетворению, поэтому она способна стать носителем развития описанной далее, под названием принципа удовольствия. Сексуальные влечения, которые требуют объекта с самого начала, и невозможные потребности влечений эго, которые никогда не могут быть удовлетворены автоэротически, естественным образом нарушают это состояние и готовятся к прогрессу.»

Границы автоэротизма подразумевают необходимость объекта и, следовательно, потерю мобильности влечения. Сублимация, источник наших свойств и прогресса, станет способом освобождения себя от объекта, участвуя в преобразовании влечения.

Таким образом, сублимация встречается в очень широкой области: она подходит для ограничения сексуального с вопросом о его союзе с несексуальным, в то время как освобождение от объекта, чтобы дать двигателю полную мобильность, и оставаясь совместимым с генитальным удовлетворением.

Разве это не много для одной концепции? Может ли тогда быть концепция ожидания, призванная реагировать на неопределенности теории, чтобы дифференцировать и склоняться во множественном числе?

Итак, одна или несколько сублимаций?

В "Трех очерках о теории сексуальности» Фрейд добавляет записку с 1915 года, в которой он говорит о взаимосвязях сублимации и формирования реакции: «В случае, рассмотренном здесь (речь об отвращение, скромности и нравственности), сублимация сил сексуального влечения вступает на путь формирования реакции. Но также возможно концептуально разделить сублимационные и реакционные образования, как два разных процесса. Сублимации также могут происходить через другие более простые механизмы». (Фрейд, 1905).