Рассмотрение Студента в рамках заявленной темы может показаться несколько странным и нуждается в объяснении, которое заключается в следующем. Средневековые студенты нередко позже получали духовный статус, и в этой связи Студент может рассматриваться как будущий представитель духовенства. Это предположение может подтвердить то, что у Студента достаточно много общего со Священником, то есть Студент в какой-то мере может рассматриваться как его преемник. Так, в первую очередь, со Священником его объединяет бедность и любовь к книгам. Чосер неоднократно подчеркивает, как страстно Студент увлекался книгами, ставя учение превыше всего. Возможно, неслучайно Студент учится в Оксфорде, где преподавал Джон Уиклиф, что тоже может связывать его с лоллардами. Помимо этого про него сказано, что он «Хотел учиться и других учить», то есть во многом делать то же самое, что и Священник. Однако Студент беден и честен, и, вероятно, поэтому «ни прихода не сумел добыть, / Ни службы канцелярской», ведь для получения таких мест нужны деньги. Эти этические принципы тоже роднят его со Священником.

Парадоксальным образом, если Священник скорее противопоставлен духовенству в «Кентерберийских рассказах» в целом, то основной персонаж, неявно «фигурирующий» в описании Студента - это Кармелит. Например, в строке 296 говорится о том, что он не хотел иметь robes riche, or fithele, or gay sautrie, букв. «богатую одежду, скрипку или изящный псалтирикон (музыкальный инструмент)». Если роскошной одеждой в отличие от него и Священника, обладает все духовенство, то с музыкальными инструментами связан уже только Кармелит. Главное сходство (и одновременно то, где эти персонажи наиболее четко противопоставлены) Студента и Кармелита - это их «попрошайничество». Если Кармелит просит денег исключительно ради земных благ, точнее говоря, во многом ради них самих, то Студент преследует более возвышенные цели. Помимо этого Кармелит, скорее всего, тут же забывает о тех, кто его облагодетельствовал, тогда как Студент искренне молится за тех, кто дает ему возможность учиться.

Возможно, Студент - это не только будущий последователь Священника и, следовательно, тот, кто хотя бы отчасти разделяет идеи лоллардов, но и в какой-то мере идеальный нищенствующий брат: тот, кто презрел земные блага и просит деньги не ради обогащения. В пользу такого предположения говорит тот факт, что, как уже было сказано, изначально нищенствующие братья очень повлияли на развитие образования в Англии, в частности, Оксфордского и Кембриджского университетов.

Выводы к главе 2

1). В Общем Прологе представлена обширная галерея духовенства, большинство из которых несимпатичны автору. Объясняется это, как уже говорилось ранее, церковным кризисом, подрывом доверия к ней, которое было вызвано как внешними причинами (двоепапие, Столетняя война), так и поведением самого духовенства. В связи с этим логичным выглядит то, что ни одного из этих персонажей нельзя назвать именно изображением человека с его чувствами, переживаниями и психологическими особенностями - все его герои являются детально проработанными масками, которые объединяют в себе недостатки средневековой церкви.

2). Многие представители духовенства так или иначе имеют переклички друг с другом, за счет чего некоторых из них можно разделить на группы. Так, Монах имеет достаточно много общего с Приставом, а Продавец часто сопоставляется с Кармелитом. Для Монаха и Пристава характерны гротескность, которую Чосер создает помимо прочего за счет кулинарных метафор, а также противопоставление их поведения идеальному образу изначальной церкви (например, поведение Монаха часто сопровождается упоминанием уставов). Кармелита и Продавца объединяют женские черты, а также тот факт, что оба они были мастерами своего дела, то есть великолепно умели выпрашивать деньги. Возможно, их женоподобие символизирует неполноценность современной Чосеру церкви, ее духовное бесплодие.

3). Также вне зависимости от деления на группы этих четырех персонажей «Кентерберийских рассказов» объединяет мотив денег и связанной с ними роскоши, что во многом является отражением кризиса церкви XIV века, когда духовенство не желало делиться своими деньгами, хотя страна остро в них нуждалась. Помимо этого ключевым во многих случаях является мотив лживости и иллюзорности, что лучше всего заметно в описании Продавца Индульгенций; возможно, более мягкой вариацией этого же мотива является умолчание в описании Аббатисы - за счет него ее образ представляется читателю не вполне ясным, что можно сказать и о статусе Продавца Индульгенций.

3). Единственный персонаж, который явно противопоставлен всем остальным - это Священник. Мотивы в его описании противоположны тем, что можно увидеть в характеристике остального духовенства: так, Чосер неоднократно подчеркивает, что он был беден, щедр и предельно честен. Возможно, его образ связан с движением лоллардов, которые провозглашали идеал бедной церкви, максимально близкой к тому, что проповедовал Христос и Его апостолы.

4). Наиболее интересна в этой связи позиция Аббатисы. С одной стороны, она не противопоставлена, в отличие от Священника, остальному духовенству: например, в ее описании так же можно увидеть мотивы денег, роскоши. В этой связи она во многом похожа на Монаха, который, как и она, стремится подражать аристократии. Однако Аббатиса не критикуется столь же жестко и очевидно, как все остальные представители духовенства, и среди исследователей нет единого мнения о том, положительным или отрицательным персонажем она является. Это объясняется тем, что ключевым приемом в ее описании, умолчанием: например, Чосер просто не говорит о том, как она относилась к людям, предоставляя читателю догадываться об этом самостоятельно.

Глава 3. Анализ рассказов персонажей

3.1 Рассказ Кармелита (брата Губерта)

Первое, что бросается в глаза еще в Прологе Кармелита - это его нелюбовь к Церковному Приставу. Как объясняет А. Н. Горбунов, «взаимная неприязнь нищенствующих монахов и приставов церковного суда была тогда обычным делом, поскольку их интересы часто сталкивались - и те, и другие пытались обобрать одних и тех же людей» Горбунов А. Н. Чосер средневековый. М.: Лабиринт. 2010.. В самом рассказе эта конкуренция тонко обыграна: если Кармелит в Общем Прологе сравнивался с щенком, который резвится вокруг вдовы, что позволило мне предположить, что он, таким образом, сопоставляется с собачками Аббатисы, то рассказе Кармелита у пристава нюх на прегрешения был «Как у борзой собаки иль у гончей» (строки 1369-70). Таким образом, Пристав, который имеет много общих черт с приставом у Кармелита, и сам Кармелит как бы становятся псами, которые дерутся за еду у кормушки церкви.

Источником рассказа Кармелита стал или фольклор, или пособия для проповедников, куда рассказ с подобным сюжетом мог быть включен для назидательного примера Там же.. Если верно второе предположение, то рассказ Кармелита становится похожим на историю Продавца Индульгенций, чье выступление явно является проповедью, благодаря которой ее автор зарабатывает деньги. Конечно, рассказ Кармелита не предполагает коммерческой выгоды, однако, вероятно, он вполне логично рассчитывает, что если очерненному приставу после его истории денег не заплатят, то они вполне могут достаться ему. Также в рассказах духовенства Чосер явно играет с традиционными для церкви жанрами, такими, как трактат, экземпла, проповедь. Таким образом, читатель как бы видит духовенство в привычной для него среде, видит то, как оно ведет себя в повседневной жизни, что лучше всего заметно на примере рассказа Продавца Индульгенций.

Сюжет рассказа Кармелита такой: жестокий церковный пристав, ездя по поручениям своего лорда, встречает йомена, который оказывается бесом. Узнав о природе своего спутника, пристав ничуть не пугается и продолжает с ним беседу. На своем пути они встречают крестьянина, который посылает к черту своих лошадей, и пристав предлагает своему спутнику поймать крестьянина на слове и забрать коней в ад. Но проклятие прозвучало лишь на устах, а не в сердце, и бес бессилен что-либо сделать. После этого пристав пытается взять денег с бедной вдовы, грозя ей судом, если она откажется заплатить. В конце концов, жертва проклинает его, и пристав отправляется с чертом в ад - на сей раз проклятие было искренним.

Рассказ начинается с описания жестокого архидьякона, который нещадно наказывал за любые провинности. С одной стороны, как уже было сказано, его позиция в чем-то похожа на положение Монаха, от которого зависит, будут ли его подчиненные или «собаки» накормлены или нет. В то же время его строгие взыскания с тех, кто не платил десятину, явно отсылают к Священнику, который, наоборот, наказывал за такие провинности неохотно.

Наконец, Кармелит переходит к описанию непосредственно Церковного Пристава, и здесь, как и следовало ожидать, сразу же видны параллели с Приставом из Общего Пролога. Так, в строке 1327 сказано, что он wood were as an hare, букв. «сумасшедшим, как заяц» (скорее всего, здесь имеется в виду необычное поведение зайца в брачный период). Церковный Пристав в Прологе, в свою очередь, напившись, кричал as he were wood, букв. «как будто он был сумасшедшим». К тому же заяц, как уже было сказано, является символом похотливости, что тоже вполне соответствует характеру Пристава. То, что Пристав у Кармелита так похож на Пристава-паломника, подтверждает теорию Робинсона, который полагает, что эти два персонажа были знакомы до паломничества, иначе откуда Кармелит знал бы эти подробности The Riverside Chaucer. Указ. Соч. Р. 875. о своем противнике.

После описания деятельности Пристава, методы которого тоже очень похожи на те, что практикует одноименный герой из Пролога, Кармелит переходит к тому, как он встретился с бесом, который принял вид богатого йомена, одетого в зеленое, цвет, в который одевались охотники, чтобы лучше скрываться среди деревьев. Таким образом, бес мог сопоставляться с охотником на человеческие души Там же. . Когда пристав узнает, что его собеседник является бесом, он просит рассказать его, какую именно работу он выполняет. То, что в этом месте его рассказ насыщен отсылками к житиям святых и к Библии говорит в пользу той версии, что рассказ Кармелита представляет собой отрывок из проповеди, а не фольклорный текст, который вряд ли сохранил бы эти подробности. С другой стороны, его рассказ во многом базируется на легендах об умении святых повелевать бесами, что вполне может свидетельствовать о связи рассказа с «народной религиозностью». В целом рассказ беса о своей деятельности соответствует официальному мнению католической церкви, которое церковный пристав должен был бы знать. Любопытство пристава в этом вопросе может объясняться двумя причинами: либо, как и Церковный Пристав из Пролога, он был фантастически необразованным, либо просто не доверял Священному писанию и мнению отцов церкви, что тоже характеризует его не лучшим образом.

Таким образом, в рассказе Кармелита высмеиваются те недостатки, которыми обладает Пристав в общем Прологе - это стремление заработать денег, необразованность и жестокость. Возможно, его общение с бесом перекликается с упоминанием о том, что он учил «отлучением пренебрегать», то есть по большому счету сотрудничал с дьяволом так, как это хотел сделать пристав из рассказа. Цель рассказа Кармелита - это, в первую очередь, ославить Церковного Пристава, отбить у него «клиентуру». Таким образом, раздор внутри церкви проявляется и на уровне построения произведения: Церковный Пристав после него рассказывает свою историю, где нищенствующие братья изображены ничуть не лучше.

3.2 Рассказ Церковного Пристава

Как уже было сказано, рассказ Церковного Пристава является ответом Кармелиту - в нем Пристав изображает лицемерного нищенствующего брата, который, как и пристав у Кармелита, остается ни с чем. При этом стоит отметить, что у брата из рассказа и Кармелита тоже есть общие черты: так, например, брату явно симпатизирует жена Томаса, которую он, в отличие от мужа, совсем не поучает. Это может быть отсылкой к Кармелиту, который тоже часто общался с противоположным полом. И, разумеется, оба персонажа отличаются завидным красноречием и умением получать деньги с его помощью. Это еще раз подтверждает гипотезу о том, что эти два персонажа знали друг друга до паломничества, и их вражда была к этому моменту достаточно долгой.

Как отмечает Горбунов, у рассказа Пристава нет точного источника. По его словам «Наиболее близким по сюжету считается фаблио Жака де Бэзье “История мочевом пузыре священника”». В ней добродетельный священник завещает алчным братьям «сокровище», с которым он не готов расстаться при жизни и которое оказывается мочевым пузырем Горбунов А. Н. Чосер средневековый. М.: Лабиринт. 2010.. Помимо этого схожие сюжеты об унизительных подарках есть в истории «Как Хоулегас обманул своего духовного отца» The Riverside Chaucer. Указ. Соч. P. 877. . Однако, скорее всего, именно сюжет рассказа Пристава Чосер придумал сам, опираясь на популярную в его время критику нищенствующих братьев. Последнее, что стоит отметить в связи с рассказом в целом - это его гротескность и ориентация на средневековую низовую культуру. Это во многом продолжает характеристику самого Церковного Пристава, описание которого в Общем Прологе имеет отношение к средневековому карнавалу. В отличие от многих других рассказов духовенства, здесь Чосер не обыгрывает традиционные церковные жанры, а нивелирует ее представителей с помощью карнавальной эстетики и гротеска.

Примером такого гротеска может служить пролог к рассказу, где Пристав, как и Кармелит, изображает своего врага в аду: в его случае ангел показывает монаху всю преисподнюю и под конец открывает место мучения нищенствующих братьев, которым оказывается дьяволов зад. С одной стороны, как указывает Н. А. Горбунов, здесь «Пристав вывернул наизнанку благочестивую легенду, которую привел Цезарий Гейстербахский в <…> «Диалогах о чудесах» (XIII век). У Цезария монах-цистерцианец, попав на небо, не смог найти там своих собратьев, пока Дева Мария не подняла свой по кров, которым она охраняла цистерцианцев» Горбунов А. Н. Чосер средневековый. М.: Лабиринт. 2010.. На мой взгляд, помимо этой легенды на Чосера здесь не мог не повлиять «Ад» «Божественной комедии», где Вегрилий так же водит по преисподней Данте-повествователя. При этом там непосредственно дьявол мучает только самых страшных грешников, а именно Брута, Кассия и Иуду, то есть грех нищенствующих братьев оказывается в этой перевернутой легенде почти таким же страшным Эта аналогия тем более уместна, поскольку на некоторых средневековых фресках дьявол жует грешников ртом, который находится на месте половых органов, что делает наказание нищенствующих братьев еще более похожим на мучения трех главных грешников. Такая параллель с «Божественной Комедией» еще раз отсылает к рассказу Кармелита, где Данте и Вергилия упоминает бес в разговоре с приставом.

После пролога Пристав начинает свой рассказ. Первое, что мы здесь узнаем - это место, где происходили его события. Это деревенский приход Холдернесс, находящийся юго-востоке Йоркшира (строка 1710). Существует две версии, почему именно это место было выбрано. С одной стороны, в этом районе находился город Беверли, где нищенствующие братья часто спорили с кафедральным духовенством The Riverside Chaucer. Указ. Соч. P. 877.. В этом случае логичными выглядят нападки брата Джона на «заевшиеся монастыри»: вероятно, здесь в силу этих споров их конкуренция была особенно острой. Вторая причина, по которой Пристав выбирает для своего рассказа именно Холдернесс, заключается в том, что там жил друг Чосера Петер Бактон, которому Чосер посвятил поэму, где шутливо предостерегал его от женитьбы. В этом случае, возможно, именно он является прототипом лорда, к которому отправляется брат Джон и слуга которого находит остроумное решение возникшего затруднения.

После упоминания Холдернесса Пристав переходит к рассказу о том, в чем заключались принципы «работы» брата Джона и как он убеждал людей отдавать ему деньги за молебны. Первые, за кого предлагает молиться брат Джон - это умершие. В первой главе подробно говорилось о том, какое значение имели заупокойные молебны для церковной индустрии: они позволяли растянуть процесс молитв до бесконечности, поскольку только монаху может открыться, насколько плохо грешнику в загробном мире. При этом важным в этой связи оказывается такое понятие, как чистилище, где души мучаются, но все же у них есть шанс попасть в рай с помощью молитв.

После рассказа о том, как важны заупокойные службы и почему только нищенствующие братья, в отличие от приходских священников и монахов, могут достойно молиться за мертвых, брат Джон переходит к просьбам пожертвовать что-либо его ордену, а затем уходит With scrippe and tipped staf (строка 1737), букв. с сумой и посохом. С одной стороны, эти предметы - традиционные атрибуты нищего, что еще раз отсылает к образу жизни брата Джона. Однако в то же время здесь подразумевается цитата из Евангиеля от Матфея, где говорится, что последователи Христа должны идти по миру, не взяв с собой «ни сумы <…> ни посоха». Таким образом, здесь практически прямым текстом говорится о том, что брат Джон был весьма далек от того образа святости и праведности, на который он претендовал.

После того, как Церковный Пристав подробно рассказывает о сборе всегда обильной милостыни, он переходит к истории о Томасе и его жене. Увидев, что Томас болен, брат Джон, понимая, что может унаследовать много денег, становится очень вежливым и участливым, то есть ведет себя точно так же, как поступил бы на его месте Кармелит. Особенно циничным становится его поведение, когда появляется жена, и брат крепко обнимает и целует ее при умирающем муже, что помимо прочего не вполне согласуется с монашеским целомудрием. Разумеется, в целом даже поцелуй в губы при встрече не был чем-то зазорным в средневековой Англии, однако в данном случае сравнение брата Джона с воробьем, символом похотливости, позволяет предположить, что здесь имеется в виду не только обычное приветствие. Такое поведение нищенствующего брата еще раз отсылает к Кармелиту, который легко находил общий язык с дамами. И, разумеется, его циничность никуда не исчезает, когда он просит хозяйку приготовить роскошный обед, сопровождая его словами о воздержании, и когда он рассказывает о якобы виденной им душе недавно умершего сына.

Устроившись поудобнее, брат Джон начинает свою длинную проповедь, где есть множество весьма своеобразных отсылок на Священное Писание и иные авторитетные тексты. Чуть раньше он уже говорил о своем «принципе работы» со священными текстами: «Их толкованием сопровождаю, / А толкование - тяжелый труд, / Слова иные прямо насмерть бьют. / И вот внушаю, чтобы не скупились / И чтоб даянья братии дарились». То есть фактически он прямым текстом заявляет, что его единственная задача - истолковать свои «источники» так, чтобы прихожане пожертвовали братии как можно больше денег. Однако в оригинале та же мысль выражена чуть мягче: там строки 1795-6 звучат как There have I taught hem to be charitable, / And spende hir good ther it is reasonable, букв. «я научил их быть милосердными и тратить их деньги там, где это разумно», и Томас, не заметив подвоха, приготовился слушать проповедь брата. Первая часть его речи посвящена постам и тому, насколько отвратительно чревоугодие. Так, в начале он рассказывает историю о богаче и Лазаре, из Евангелия от Луки (гл. 16, стихи 19-31), где нищий, явно отождествляющийся с нищенствующими братьями, оказывается после смерти в раю, а объедавшийся богач терпит муки ада. После этого он упоминает пророка Илию, Моисея и Аарона, каждый из которых ничего не ел в течение сорока дней. Такое обилие отсылок, с одной стороны, указывает на эрудированность брата Джона и, на существовавшую некогда связь между орденами кармелитов и образованием. В то же время эта проповедь должна вызвать уважение у неграмотного Томаса и побудить его заплатить деньги таким просвещенным людям, как нищенствующие братья. Также упоминание именно пророка Илии может быть связано с тем, что кармелиты, к ордену которых, скорее всего, принадлежал брат Джон, считали, что родоначальником их движения стал именно этот святой. Позже уже непосредственно перед предполагаемой исповедью Томаса брат еще раз об этом вспомнит: «Напутствуем больного человека / Мы со времен пророка Илии» (строки 2116-7). Возможно, что отчасти это место обыгрывается в проповеди Священника, который, ссылаясь на книгу Царств, говорил о прелюбодействующих священниках, что «Такие священники суть сыновья Илии, как показано в Книге Царств, что они были сыновья Велиала, то есть диавола». (строка 897)

Чтобы у Томаса не оставалось сомнений, кому именно он должен платить, брат Джон, применяя на практике свой метод толкования священных текстов, утверждает, что Господь, разумеется, имел в виду их, говоря о том, что «блаженны нищие духом», из чего следует, что только их молитва может до Него дойти.

После короткого перерыва, в котором брат Джон говорит Томасу о том, как нехорошо он поступил, жертвуя другим орденам, он переходит ко второй части своей проповеди, которая посвящена гневу. Первый персонаж, которого он в ней упоминает - это апостол Фома или, как его зовут в оригинале - Thomas, и этот образ имеет два важных мотива. Во-первых, именно Фома сначала не поверил в воскресение Христа, равно как и его тезка Томас не до конца доверял молитвам нищенствующих братьев. Во-вторых, в «Деяниях Фомы» описано, что позже Фома отправился в Индию, где обещал построить для царя великолепный дворец. В результате все деньги, выделенные на строительство, он роздал нищим, построив, таким образом, дворец на небесах. Таким образом, здесь брат Джон явно намекает, что Томас должен брать с апостола пример. Затем он советует Томасу не быть, как лев в своем доме, что, отсылает к четвертой главе книги Экклезиаста, тридцать пятый стих которой звучит как Noli esse sicut leo in domo tua, evertens domesticos et opprimens subiectos tibi, букв. «не будь, словно лев, в доме своем, мучающий домашних и угнетающий подчиненных» Там же. . Важно отметить, что книга Экклезиаста была хотя и авторитетным, но весьма экзотическим источником, в котором периодически можно встретить не вполне обычные мысли. Так, в девятой главе этой книги есть следующие строки: «Итак иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, <…> Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей» Мудрость Библии. Книга Экклезиаста. М.: Эксмо, 2014. . Здесь брат Джон вновь использует свой способ работать с текстами, подразумевающий отбрасывание всего, что в конкретном случае может оказаться неудобным. С другой стороны, брату Джону пришел на ум именно этот не вполне однозначный текст, поскольку именно его он мог использовать, «втираясь то в нахлебники, то в други» к богачам - ведь, согласно приведенным выше строкам Экклезиаста, их образ жизни является с церковной точки зрения вполне правильным.

После своей речи брат Джон предлагает Томасу исповедоваться. В этой завершающей части его поучения есть несколько важных моментов. Во-первых, в самом ее начале слышится авторская ирония, когда брат Джон говорит, что «слова мои, как половица, прямы» (строка 2090). Разумеется, половица была символом ранее упомянутого святого Фомы The Riverside Chaucer. Указ. Соч. P. 878. , однако, на мой взгляд, сравнение правды и половицы все-таки является несколько унизительной для первой, ведь, в конце концов, половицу топчут ногами.

Брат Джон предлагает Томасу исповедоваться, понимая, что в этом случае имущество Томаса с большой долей вероятности перейдет к нему Вопрос о том, имели ли нищенствующие братья право исповедовать, достаточно сложен, поскольку ответ на него мог быть разным в пределах нескольких десятков лет. Однако судя по тому, что в некоторых случаях в средневековой Англии нищенствующие братья могли иметь прерогативы, которых лишались приходские священники, то есть их статус был достаточно высоким, брат Джон, желая принять исповедь, своих полномочий не превышает. Подробнее о праве нищенствующих братьев исповедовать см. Генри Л. История инквизиции: в 6 т. Т. 6. Гл. 6. М.: 2007.. Узнав, что тот уже очистил свою душу, брат Джон начинает выпрашивать у него деньги на храм, говоря, что в кельях до сих пор нет каменного пола и плитки (строки 2104-5). При этом очевидно, что такое обустройство келий никак не является тем, что положено иметь нищенствующим братьям. Так, святой Франциск говорил, что братья должны жить в кельях из дерева и земли The Riverside Chaucer. Указ. Соч. P. 878. . При этом брат Джон говорит, что все это время они питались мидиями и устрицами (строка 2100), что явно перекликается с роскошными трапезами Монаха. Поэтому нет ничего удивительного в том, что умирающий Томас понял, что перед ним мошенник, и проучил его по законам средневекового фаблио. После этого еще раз в полной мере проявляется лицемерие нищенствующего брата, который, пороча гнев в своей проповеди, не скупится на брань, не получив денег.

Последний эпизод этого рассказа, который мне хотелось бы отметить - это решение сквайра о том, как разделить «подарок» Томаса на двенадцать братьев. Возможно, что образ этого Сквайра отсылает к Сквайру из Общего Пролога, который, в свою очередь, имеет общие черты с Кармелитом - например, оба этих персонажа играют на музыкальных инструментах, обладают способностью красиво говорить и пользуются успехом у дам. Если эта гипотеза верна, то здесь двойники Кармелита и Сквайра противопоставлены друг другу. Во-вторых, решение сквайра, является пародией на изображение снисхождения Святого Духа на двенадцать апостолов The Riverside Chaucer. Указ. Соч. P. 879.. То есть в этой детали еще раз проявляется карнавальная гротескность и перевернутость, свойственная уже не Кармелиту, а Церковному Приставу, автору этого рассказа. Стремясь опозорить нищенствующих братьев в своей истории, выставив их бессовестными вымогателями, Церковный Пристав изображает своего соперника в привычной ему искаженной карнавальной реальности, где высокое и низкое меняются местами, и духовенство, таким образом, становится объектом насмешки.

3.3 Рассказ Продавца Индульгенций

Рассказу Продавца Индульгенций предшествует пролог, где он подробно рассказывает о том, как и зачем он собирает деньги. Как отмечает А. Н. Горбунов, источником такой своеобразной исповеди стали монологи Порока и Лицемера из «Романа о Розе» Гобунов А. Н. Указ. Соч. С. 170.. Это сходство усиливается еще и тем, что Лицемер носит одежду священника, чтобы прикрыть свою греховность, что полностью соответствует поведению Продавца. Жанр его истории - это exempla, короткая поучительная история, которую священник или любой другой клирик рассказывал на проповеди. Таким образом, мы как бы видим Продавца за работой; рассказывая свою историю, он демонстрирует остальным механизм того, как духовенство получает деньги. Также парадоксальным образом именно параллели с церковной службой, одна из которых прослеживается в самом жанре рассказа, позволяют Чосеру показать, что на самом деле Продавец служит не Богу, а сатане.

После короткого вступления Продавец начинает «рекламировать» свои товары, список которых открывается плечом авраамовой овцы. Здесь сразу стоит отметить, что Авраам - это неточность русского перевода, в оригинале говорится о плече овцы некоего hooly Jew, букв., «святого еврея». Таким образом, то, о каком именно человеке идет речь, здесь непонятно. Если Продавец говорит о ветхозаветном еврее, то никаких вопросов здесь не возникает - церковь вполне признавала святыми тех из них, кто фигурирует в Священной истории. Однако в целом евреи часто ассоциировались с дьяволом, и если Продавец признает святым кого-то из них вне ветхозаветной традиции, то возникает закономерный вопрос, с чьей точки зрения такой еврей будет являться святым, Бога или дьявола. На мысль о дьяволе так же наводят и свойства этой реликвии, которую Продавец так расхваливает.

Он называет три ее способности: исцелять скот, приносить в дом богатство и делать мужей кроткими и неревнивыми. Такой «набор» (особенно последняя его составляющая) наводят на мысль о колдовстве, которое всегда ассоциировалось со служением дьяволу. В самом деле, если первые два свойства фальшивой кости еще можно с натяжкой отнести на счет Божьей благодати, то ее способность избавлять мужа от ревности, «Хотя б жена при нем же изменяла» (строки 370-1), не может не свидетельствовать о вмешательстве сатаны. Ведь здесь речь идет о прелюбодеянии, грехе, который, как и прочие грехи, не может быть связан с Богом.

После пассажа о плече авраамовой овцы Продавец переходит к описанию некой перчатки, которая помогает собрать ее владельцу неслыханный урожай, и стоит заметить, что этот предмет уже никак не связан ни с каким святым, то есть еще раз фактически напрямую указывает на колдовство и, следовательно, дьявола.

Чуть раньше этого эпизода Продавец рассказывает о технической стороне своей работы, говоря, что «Сказав сперва, откуда я взялся, / Патенты все выкладываю я, / Сначала от владетелей мирских -- Защитою печать мне служит их» (строки 335-8). Скорее всего, это говорит о том, что Продавец торговал индульгенциями незаконно, ведь разрешение на такой вид деятельности должны были выдавать церковные власти, а не светские. В этом фрагменте, возможно, также есть отсылка к Кармелиту, который тоже великолепно умел использовать знакомство с богатыми людьми в своих интересах. Затем он с гордостью демонстрирует буллы и индульгенции, «Что дали папы мне, да кардиналы, / Да патриархи всех земных концов» (строки 338-9). Здесь явно присутствует намек на двоепапие, которое, помещенное в такой уничижительный контекст, здесь в очередной раз критикуется. Это вновь свидетельствует о том, что индульгенции у Продавца фальшивые - вряд ли столь любящий деньги персонаж стал бы разоряться на дорогие путешествия, и, разумеется, «папы да кардиналы» никак не могли все вместе приехать в Англию, чтобы любезно передать Продавцу его товар.

В строке 391 Продавец намекает на то, что на самом деле представителем духовенства он не является. Так, он говорит, что из года в год «На кафедре стою я поп попом» (в оригинале lyk a clerk, букв. «словно клирик»). Фактически это является продолжением темы неопределенности его статуса: еще в Общем Прологе Чосер-паломник не мог понять, кто он - гомосексуалист или евнух («мерин или кобыла»). Так же непонятно, откуда у него были индульгенции, кто давал ему разрешение на торговлю ими. Такая неопределенность его статуса еще раз намекает на инфернальную природу Продавца - у него нет конкретного положения в этом мире, зато оно может быть вполне четким где-нибудь еще.

Позже Продавец сравнивает себя с «голубком, сидящим на сарае», который, как и он, кивает и вытягивает шею. С одной стороны, здесь может прослеживаться параллель с изображением Святого Духа The Riverside Chaucer. Указ. Соч. Р. 907., и тогда в этом эпизоде вновь работает карнавальная «перевернутость» святых образов: в частности, она достигается за счет смешивания высокого (голубь) и обыденного (сарай).

Говоря о своем безразличии к судьбе душ тех, кому он продал индульгенции, Продавец употребляет очень странное выражение, а именно Though that hir soules goon a-blakeberyed! (строка 406), букв. «хоть бы их души погрузились в чернику (покрылись бы черникой)!». Скорее всего, речь здесь идет об игре слов, где beryed соотносится с beryed, то есть похороненные. Также сам черный цвет ассоциируется с грехом, в котором останутся покупатели индульгенций. Помимо этого чуть позже как в прологе, так и в рассказе прозвучит тема яда, который часто добывался из ягод; таким образом, можно предположить, что здесь blakeberye - это не черника, а ядовитая ягода.

Далее Продавец говорит, что, если кто-либо посмеет с ним спорить и убеждать его слушателей или «коллег» в том, что он не прав (if that he / Hath trespased to my bretheren or to me -- строки 415-6), то он обличит его в проповеди. Здесь само употребление слова bretheren (братия), скорее всего, говорит о том, что Продавец был нищенствующим братом, то есть является «коллегой» Кармелита и брата Джона. Нет ничего удивительного, что и ведут себя эти персонажи одинаково. Так, про Кармелита сказано, что «На откуп отпущения он брал», то есть тоже торговал индульгенциями и «К стадам своим других не подпускал» (строки 351-2а). Также, если Кармелиту «вдова разутая <…> последнюю полушку отдавала / хотя б она с семьею голодала» (строки 253-6), то Продавец восклицает: «Пусть мне вдова последний грош несет, / Хоть дети впроголодь сидят давно» (строки 449-51).

Заканчивается пролог достойным Монаха и Кармелита пассажем о том, что Продавцу совершенно не пристало быть бедным и думать о грешниках, что явно противоречит уставам отцов церкви. Здесь, как и в случае Монаха, есть как минимум одна отсылка к авторитетному тексту, с которым Продавец выражает категорическое несогласие. Речь идет о следующих строках: «Рукам своим работать я не дам. / Корзины плесть и тем существовать? / Нет. Я умею деньги собирать». (строки 444-46). Во-первых, здесь может иметься в виду апостол Павел, который занимался строительством шалашей, то есть «работал руками». Во-вторых, что более вероятно, Продавец подразумевает цитату из книги святого Джерома Ad rusticum («Деревенскому жителю»), который советует своему читателю «сплести маленькую корзину из тростника или из гибкой ивы» Там же. .

Рассказ

Рассказ начинается с того, что трое юношей предавались чревоугодию и разврату, настолько, что, по словам самого Продавца Thurgh which they doon the devel sacrifise / Withinne that develes temple in cursed wise (строки 469-70), букв. «через это приносили жертву дьяволу в его храме». Это первая, хотя и весьма завуалированная отсылка к мессе в этом рассказе, которых в дальнейшем будет достаточно много: например, младший из разбойников приносит остальным вино и хлеб, те же продукты, что пресуществляются в тело и кровь Христовы на причастии.

После этого Продавец переходит к длинной проповеди, где осуждает клятвы, чревоугодие и связанный с ним разврат, что явно отсылает читателя к проповеди брата Джона. Периодически Продавец почти цитирует ее, например, утверждая, что рай был потерян из-за чревоугодия Адама. Таким образом, мы как бы вновь видим ситуацию из рассказа Церковного Пристава, но теперь в роли Томаса оказывается трактирщик, отказывающийся купить индульгенции. Мы можем только гадать, зачем Чосеру понадобилось повторять эту историю уже на уровне основных персонажей повествования: возможно, это очередное изображение того, насколько испорчено духовенство и насколько глубок его кризис, если одно и то же их мошенничество столь распространено. Также эта проповедь - еще один аргумент в пользу того, что Продавец является нищенствующим братом, то есть во многом двойником Кармелита.

Первое, что осуждает здесь Продавец - это божба. Так, он в ужасе говорит о том, что она раздирает Христово тело, и развратные герои его рассказа клялись, словно thoughte that Jewes rente hym noght ynough (строка 475), букв. «думали, что евреи рвали его недостаточно». Здесь можно увидеть две параллели с Аббатисой. С одной стороны, эта героиня клялась святым Элигием, то есть отчасти ее поведение противоречило тому, что проповедовал Продавец. С другой стороны, в ее рассказе она «расправится» с евреями так же, как они, согласно Продавцу, поступили с Христом - их тела будут разорваны дикими лошадьми.

Затем Продавец в лучших традициях брата Джона вставляет в свою речь примеры из Библии и других авторитетных текстов, чтобы подтвердить свою правоту, ориентируясь при этом не на сам текст Писания, а на его пересказы. Так, Лот и Ирод описываются как пьяницы в книге Ленгленда «О Петре Пахаре» Там же. . Такое описание Лота также говорит о том, что сам Исход Продавец не читал, иначе ему было бы известно, что там Лот был единственным праведником, которого Бог вывел из Содома, прежде чем уничтожить всех остальных его жителей.

Позже, как и брат Джон, Продавец посвящает довольно большую часть своей проповеди пьянству, где наиболее ярко проявляется такая его черта, как лицемерие. Для начала он приводит в пример Сенеку младшего, который говорит о том, что «пьянство - это добровольное безумие». Абсурдность такого заявления из уст Продавца состоит в том, что сам он обожает выпить: так, даже перед началом своей проповеди он пьет пиво. При этом, как и в случае с обжорством, комический эффект создают подробности, которыми изобилует обличительная проповедь Продавца: он настолько точно описывает действие ужасного «вина из Лепе», что невольно напрашивается предположение, что он пил его сам. Речь здесь идет о крепком вине из Испании, которое было менее распространено, чем более легкие французские вина. После этого он переходит к тому, что вино категорически нельзя судьям, что, возможно, отсылает к Церковному Приставу, который так же любил выпить. Таким образом, в своем монологе о пьянстве Продавец невольно обличает духовенство, в том числе, самого себя. Другой пример лицемерия Продавца - это его монолог об обжорстве, где он долго, как чревоугодники угождают своей плоти: «Шафраном, луком, перцем и корицей, / Все сдабривают уксусом, горчицей. / Кора и корень, лист, орех, цветок, / Сок из надрезов, тертый порошок - / Все на потребу, в соус все пригодно» (строки 544-6). Здесь лицемерие Продавца можно распознать по тому же признаку: если он так далек от чревоугодия, откуда он так хорошо знает кулинарные тонкости. Помимо этого здесь можно увидеть перекличку с кулинарными метафорами Монаха в Общем Прологе, такими, как ощипанная курица или устрица.

Также Продавец вновь говорит о божбе, ссылаясь на Евангиеле от Матфея, Экклезиаста и другие важные тексты. Здесь меня интересуют два эпизода. Во-вторых, в строке 651, где он говорит, что грешники клянутся By Goddes precious herte and By his nayles, букв. «Господним прерасным сердцем и Его гвоздями» содержится важная отсылка. Дело в том, что, именно клятвы Христовым телом осуждал Джон Уиклиф, то есть здесь Продавец, сам того не ведая, практически цитирует того, кто выступал против индульгенций и нищенствующих братьев. Во-вторых, он критикует клятву «кровью Хэйлскою». Речь здесь идет об аббатстве Глостершире, где в сосуде хранилась «кровь Христа». Работала эта реликвия по принципу платья в «Голом короле»: ее мог увидеть только тот, кто чист от грехов. Такое упоминание явно отсылает к мощам, которыми зарабатывает на жизнь сам Продавец, а также является продолжением линии лоллардов, которые критиковали фальшивые реликвии.

После этой длинной проповеди Продавец, наконец, продолжает свой рассказ о трех повесах. Они, узнав о чуме, решили убить смерть. Отправившись побеждать смерть, трое молодых людей встречают дряхлого старика, который мечтает закончить жизнь, но не может этого сделать. По поводу того, кто именно здесь изображен, единого мнения до сих пор не существует. Возможно, это Вечный Жид. Тогда этот старик является еще и воплощением греха, который, не умирая, ведет к смерти всех, кто заговаривает с ним. Единственное, что противоречит такой версии - это незнание старика, за что смерть не хочет забрать его. Все-таки такие отвергнутые персонажи, как Каин или Вечный Жид знают о своей вине и наказании за нее. Его желание найти смерть может, с одной стороны, как утверждает Н. А. Горбунов, отсылать к словам из Откровения Иоанна Богослова «В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них». В The Riverside Chaucer же представлена другая гипотеза: в этом фрагменте на Чосера могла повлиять первая элегии Максимилиана, где старик стучит о землю, умоляя ее взять его к себе The Riverside Chaucer. Указ. Соч. Р. 909. . Важно, что повесы встретили его «за забором» (строка 712 Right as they wolde han troden over a stile). Можно предположить, что здесь забор символизирует границу между миром защищенным и миром опасным, иначе говоря, между пространством живых и пространством мертвых. Такую же роль в ряде средневековых текстов играет городская стена, которое ограничивает пространство, защищенное от нечистой силы.

После разговора со стариком, который сказал им, где они могут отыскать смерть, молодые люди находят клад и обо всем забывают. Здесь, на мой взгляд, очень важно, какое слово использует старший из них, обращаясь к своим товарищам: он называет их Bretheren. Это слово обозначает не просто братьев, а нищенствующих братьев: например, его же использовал Продавец, когда говорил, что жестко обличит в проповеди того, кто скажет дурное про него или про его братьев по ордену. Если вспомнить, что основной порок почти всех клириков в «Кентерберийских рассказах» - это непомерная страсть к деньгам, можно уверенно сделать вывод, что «прототипом» молодых повес стало именно испорченное духовенство. Если раньше Чосер только намекал на это (например, неслучайно Продавец в своей проповеди критикует именно грехи, в которых часто обвиняли клириков), то слово Bretheren убирает последние сомнения. После этого вполне естественно выглядит утверждение К. Х. Миллера о том, что хлеб и вино, которые соглашается принести младший из разбойников, пока остальные стерегут золото - это аналог причастия Miller C. H., Bosse R. B. Chaucer's Pardoner and the Mass //The Chaucer Review. Penn State University Press, 1972. Р. 171-184.. Однако речь здесь идет, как легко догадаться, о служении не Богу, а дьяволу, которому, как отметил Продавец в самом начале, молодые люди как бы приносили жертвы своими оргиями. В данном случае аналогом Святого Духа, который снисходит на хлеб и вино, служит яд, отправляющий двух старших разбойников в преисподнюю. Это описание становится особенно зловещим, если вспомнить, что эти слуги дьявола на самом деле изображают клириков - следовательно, испорченное духовенство просто своим участием превращает службу Богу в поклонение дьяволу и смерти.

Закончив свой рассказ, Продавец, вопреки всякой логике, предлагает паломникам купить свой товар и приложиться к мощам, убеждая их, что так они точно очистятся от всех своих грехов. Однако, как уже было сказано, паломники во главе с трактирщиком совсем не готовы расставаться с деньгами. Мы не знаем, уловили ли они аллюзии в самом рассказе, но пролога к нему было в любом случае более чем достаточно. Так, Гарри Бейли в ответ на «рекламу» Продавца гневно восклицает: «Пускай уж лучше отправляться к черту, / Чем задницу штанов твоих протертых / Мне целовать» (строки 947-9). Как указывает А. Н. Горбунов, «Такое утверждение носит явно провокационный характер. Ведь в Кентербери, куда ехали паломники, как раз и были выставлены на поклонение старые штаны (власяница) Томаса Беккета, которые он, умерщвляя плоть, носил несколько лет подряд» Горбунов А. Н. Указ. Соч. С. 177. . Таким образом, можно довольно смело предположить, что к слугам дьявола Чосер здесь относит не только Продавца, но и самого святого, что вполне соответствовало идеям лоллардов, которые, как известно, критиковали поклонение святым и паломничества. Затем в монологе трактирщика вновь звучит тема двуполости Продавца, когда он, издеваясь, предлагает ему: «Лучше потроха / Свои отрежь, ведь ты же без греха. <…> и скопцом, мощой / Ходить ты будешь, праведник святой» (строки 952-5). Причем вновь нам непонятно, имелось ли в виду, что Продавец не был евнухом, или же он обиделся на трактирщика еще и потому, что ему нечего было отрезать. Возможно, как указывает А. Н. Горбунов, здесь также еще раз затрагивается идея «духовного бесплодия Продавца, паразитирующего на добре, извратившего смысл исповеди и не могущего покаяться и найти облегчение для себя самого» Там же. . Со своей стороны рискну предположить, что в этом фрагменте может содержаться отсылка к «Истории моих бедствий» Пьера Абеляра. Герой этой автобиографии в своем произведении описывает себя как ни в чем не повинную жертву обстоятельств, что может перекликаться со словами трактирщика «ведь ты же без греха», а к концу книги его подвергли операции, которой угрожал трактирщик Продавцу.

3.4 Рассказ Аббатисы

Рассказ Аббатисы, как уже говорилось ранее, является одним из самых популярных среди исследователей «Кентерберийских рассказов». Причиной этому служит, в первую очередь, ярко выраженный антисемитизм этой истории. В этой связи возникает закономерный вопрос, как сам Чосер относится к такому отношению своей героини к евреям, разделяет ли он ее позицию или, наоборот, критикует. Ведь сама Аббатиса описана в Прологе скорее как положительный персонаж, хотя Чосер и говорит о ней с некоторой иронией.

Аббатиса начинает свой рассказ с молитвы Богу и Богородице, где в частности говорит о том, что именно через детей Господь выражает Свою волю: But by the mouth of children thy bountee / Parfourned is or on the brest soukynge / Somtyme shewen they thyn heriynge. (строки 457-9), «Твоя воля доходит до нас изо рта детей, / потому что иногда они, сося грудь, / выражают Твою волю». Таким образом, когда она сама сопоставляет себя с годовалым младенцем (строка 484), она вполне может намекать, что, таким образом, становится тем, кто выражает волю Бога. В этой связи важны отсылки этого текста к пророкам и святым, таким, как Моисей, например, который тоже единственный из всех был удостоен слышать Бога. Как это место, так и вся молитва Аббатисы, как мне кажется, пронизана авторской иронией. Чосер, заставляя свою героиню произнести длинный и слащавый монолог, посвященный ее беспомощности и силе Бога, издевается над сентиментальным благочестием, воплощением которого Аббатиса является. С другой стороны, такое упоминание ребенка, безусловно, является перифразом третьего стиха восьмого псалма Вульгаты, который в русском переводе звучит так: «Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу, ради врагов Твоих, дабы сделать безмолвным врага и мстителя» The Riverside Chaucer. Указ. Соч. Р. 915. . Это задает весь сюжет рассказа, который и будет являться повествованием об убийстве ребенка и мщении за это.

Как указывает Н. А. Горбунов, рассказ Аббатисы написан в жанре богородичного миракля, то есть мистерии, сюжетом которой было чудо из жизни Богородицы или святого. Так же, как и в рассказе Кармелита или Продавца, Чосер здесь использует традиционный церковный жанр, таким образом, как бы показывая духовенство изнутри. Однако здесь жанр миракля не обыгрывается и не пародируется. Приводя рассказ о распятом мальчике, Чосер не выражает (по крайней мере, прямо), своего собственного отношения к нему - он и не симпатизирует казненным евреям, и не осуждает Аббатису. Скорее, рассказ Аббатисы - это попытка Чосера осмыслить как сам жанр миракля (и, следовательно, во многом сам институт святых), так и средневековый антисемитизм. Он не выражает открыто те выводы, к которым он пришел, однако, как мне кажется, их можно здесь увидеть.

Источником рассказа Аббатисы стала одна из историй «Великой Хроники» Матвея Парижского. Там он рассказывает о том, как в 1255 году евреи похитили мальчика Хью, чтобы через несколько дней распять его, надругавшись, таким образом, над Христом. Позже евреи захотели избавиться от тела ребенка, однако им это не удалось. Один из евреев в этом рассказе описывает это чудо так: «Этого мальчика, Хью, распяли <…> а когда он умер, и они захотели спрятать его тело, то было невозможно зарыть его в землю или спрятать его. <…> Утром же, когда они уже думали, что спрятали [тело], земля извергла его, и тело показывалось на поверхности земли несколько раз, не погребенное, к ужасу евреев» Matthew Paris, Chronica majora.. Таким образом, здесь появляется элемент чуда, мотив того, что ребенок является святым мучеником. Казнь евреев у Матвея Парижского тоже напоминает казнь у Аббатисы: «его привязали к хвосту коня и так притащили к эшафоту, и там он был душой и телом предан злым духам» Там же.. Еще более заметен ранее упомянутый мотив чуда в анналах Бартонского монастыря, где так же рассказывается та же история. В этой версии слепая женщина, помазав глаза трупной жидкостью ребенка, прозрела Евреи и христиане: полемика и взаимовлияние культур. Ч. 9, гл. IV. Раанана, Издательство Открытого университета, 2013. . Другим возможным источником рассказа Аббатисы могла быть легенда о мальчике, который был убит за прославление Девы Марии, распространившаяся в Англии примерно к 1200 году Там же. .

Действие рассказа Аббатисы происходит in Asye, in a greet citee, букв., «В Азии, в большом городе» (строка 488). Фактически это является аналогом русского зачина «в десятом царстве в тридесятом государстве», то есть очень далеко и, скорее всего, очень давно. Это объясняется тем, что большинство средневековых жителей Англии никогда не общались с евреями, которые были выгнаны из Англии в 1290 году Zitter E. S. Anti-Semitism in Chaucer's" Prioress's Tale" //The Chaucer Review. Oxford University Press,

1991. P. 277-284. . Следовательно, о том, какой на самом деле образ жизни ведут эти люди, ни Аббатиса, ни ее слушатели представления не имеют. Отсюда возникает первое встречающееся в этом тексте несоответствие: еврейские гетто были закрытыми, и войти в них было довольно сложно. Сам Чосер мог убедиться в этом во Франции и в Италии, где евреи тогда жили. У Аббатисы же гетто was free and open at eyther ende (строка 494), букв. «открыто с двух сторон». У паломников это противоречие удивлений не вызывает, однако сам Чосер, включая его в свой текст, мог, таким образом, выразить недоверие к словам своей героини.