Жизненные стратегии выпускников кадетского корпуса: биографический анализ

Вспомогательным способом конструирования идентичности являлся и культивируемый этос коллективного воздаяния и опыт совместно переживаемой частной вины и лишений. Его необходимость объяснялась именно существованием негласных различий между кадетами и их сверстниками вне корпуса, в соответствии с которыми моральным долгом было стойко сносить наказание, если нарушителем был один из воспитанников подразделения.

Удачной иллюстрацией этой практики выступает часто использовавшееся в исследуемом подразделении наказание бегом весной или ранней осенью. Когда кадет (в случае группы наказание усиливалось), куривший сигареты, был пойман, об этом докладывалось командиру роты, который объявлял построение. Тяжесть наказания зависела, помимо прочего, от нескольких независящих от самой процедуры наказания причин. Пойманный («застуканный») с сигаретой в руках мог избежать наказания, если был с офицером в хороших отношениях, имел высокий средний балл и никто иной нарушения не заметил. Напротив, пойманный командирами рот или офицером из управления мог на время даже лишиться удостоверения кадета и получить строгий выговор от заместителя начальника корпуса или самого начальника. Послеобеденный перерыв отменялся, и вместо него под надзором командира роты и ответственного офицера все кадеты роты после изнурительного поношения провинившегося, вышедшего из строя, бегали вокруг плаца, в то время как виновник стоял рядом с офицером, принужденный наблюдать за наказанием.

Никакого насилия к пойманному воспитанниками не применяли, отношение к нему менялось незначительно и впоследствии всегда восстанавливалось: опасность самому оказаться прикованным к этому позорному столбу воздерживала от всяческого неформального наказания (бойкотом или «тёмной». Однако поимка не вызывала жалости и сочувствия, поскольку свидетельствовала о недостаточной хитрости воспитанника, его невезении, игнорировании негласных правил кадетского быта, попустительстве ипмлицитным нормам - иными словами, о небрежении высоко ценимыми, основополагающими качествами кадета, усваиваемыми в процессе социализации. Модифицированное наказание бегом практиковалось и во время летнего полевого сбора, когда в список нарушений дополнительно включалось купание в пруду, и предполагало бег в надетых по команде противогазах, отработку действий при химической атаке. При зафиксированном коллективном нарушении распорядка практиковались и изнурительная строевая подготовка с барабанщиками и строевыми песнями; запрет покидать расположение роты во время перерывов, заучивание уставов.

Сосуществование писаных и неписаных норм и правил в значительной мере определяло быт и повседневное поведение воспитанников, оказывало влияние на мировоззрение. Если официальным строжайшим нарушением дисциплины являлась самовольная отлучка и употребление спиртного, то неофициальными тягчайшими преступлениями против кадетского сообщества были доносительство, ябедничанье офицерам («стукачество») и кража личных вещей воспитанников («крысятничество»). К менее серьезным преступлениям относились систематические нарушения воспитанником распорядка или официальных правил, приводившие к коллективному наказанию («косячество» в одном из значений).

Важным принципом неформального кадетского правосудия в наиболее тяжких преступлениях, коротко обозначенных выше, была презумпция невиновности, бремя доказательства вины всегда лежало на публично утверждающем виновность, в его интересах было убедить наиболее авторитетных воспитанников, которые и инициировали наказание, принуждали недовольных и пострадавших принять участие в справедливом процессе. Даже недоказанные обвинения в доносительстве и воровстве стигматизировали воспитанника, предопределяя его маргинальный статус, однако восстановление в правах было возможно, оно зависело от фактического статуса воспитанника среди самих кадет и его авторитета.

Наиболее страшным наказанием являлась не описанная выше «тёмная», коллективная предваряющая угроза или - в редчайших случаях - фактическое групповое избиение, а психологически более изматывающий остракизм. Кадет, номинально оставаясь частью своей роты, своего взвода и отделения, лишался всяческих неформальных контактов и становился парией, всяческие связи с ним принудительно обрывались - он был исключен из символического сообщества и переставал существовать для его членов, его идентичность публично денонсировалась, впредь самими кадетами воспитанник именовался по совершенному преступлению («крыса» или «стукач»), зачастую без обращения по имени или фамилии.

Как следствие, без употребления обсценной лексики наиболее грубым оскорблением кадета было назвать его «крысой» или «стукачом»; многие конфликты, начавшись со словесной перебранки, после этих ругательств заканчивались драками, поскольку негласной нормой кадетского сообщества была нулевая терпимость к публичным диффамациям и голословным обвинениям в воровстве и доносительстве, которые расценивались как попрание чести. Эта мера ярче остальных демонстрирует расхождение официальных и неофициальных кодексов поведения: честность в соблюдении неписаных правил, ответственность перед товарищами и верность внутригрупповой этике солидарности, чувство собственного достоинства, требующее защиты, стояли выше декларативной всеобщей принадлежности к абстрактному сообществу кадет, гордость пребывания в котором тщательно воспитывалась.

Необходимо добавить, что недопустимость кражи распространялась преимущественно на запрещенные официальными правилами личные вещи воспитанника, в частности, одежду и еду, которые не были казенными; частые случаи кражи выдававшейся спортивной формы и обуви при кажущемся нарушении правил не расценивались как святотатственные или даже неприемлемые. Эти элементы гардероба после маркировки были вовлечены в своеобразные циклы обмена и представляли собой частную собственность с ограниченным коллективным правом использования, чему способствовало их размещение в общих шкафах в коридорах казармы. Необычная форма собственности на казенную одежду, неформально закрепленная в виде нескольких правил, укрепляла чувство товарищества в подразделениях: понимаемая буквально готовность отдать последнюю рубашку - важный механизм конструирования рационально обоснованной взаимности, этике товарищества. Ритуалы совместного потребления пищи и отхода ко сну, символически отвечавшие тем же задачам, также усиливали это чувство посредством принуждения соблюдать формальные нормы, приучения беспрекословно исполнять команды старшего в иерархии.

С парадными рубашками связан любопытный обычай, демонстрирующий темпоральную ограниченность и институциональную обусловленность некоторых аспектов кадетской идентичности, вербально репрезентируемой категорией «кадетское братство». Кроме того, он превосходно иллюстрирует «вирулентность» воспроизводства новых идей и практик в закрытых сообществах. Непосредственно перед выпуском из учебного заведения каждому воспитаннику была выдана новая парадная рубашка кремового цвета. После официальной части парада выпускников, проходившего на Дворцовой площади, по возвращении в казарму на последнем построении состоялась церемония прощания, и некоторые воспитанники принялись оставлять в качестве памятного напутствия надписи на новых рубашках и в тетрадях. Полноценное продолжение она получила уже во время неофициальной части прощания: надписи оставляли офицеры и преподаватели, санкционировав своим участием эту стихийно сложившуюся практику.

В этом нетипично сентиментальном для повседневной жизни кадета прощальном жесте виделось и предостережение; покидая «родные стены», бывший воспитанник остается без прежнего символического сообщества, и лишь приобретенные социальные связи и этика братской взаимовыручки и товарищества способны сохранить устойчивость формально прекратившего существование кадетского сообщества. Поскольку иных моральных или профессиональных обязательств у выпускников не было, лишь заинтересованность каждого в поддержке группы позволит препятствовать групповой дезинтеграции.

Не удивительно, что наибольшую опасность для кадетской идентичности представляла будущая повседневная жизнь вне стен учебного заведения. Исчезновение «общего врага» - «гражданского», ограниченно опасного в своей неразумности и безответственности, прежде скреплявшего собственным существованием кадет как предполагаемых носителей иного морального кодекса, происходило как бы вследствие «растворения»: став гражданским, пусть и с военным опытом, кадет не мог существовать в прежней парадигме друга-врага, он аккумулировал новый опыт и принимал новую модель взаимодействия, которая лишь в некоторых аспектах совпадала с прежде знакомой, и был вынужден приспосабливаться. Происходившая ассимиляция влияла и на характер последующих повседневных взаимодействий: этос братства сменялся на логику целерационального поведения, коллективизм постепенно замещался большим индивидуализмом.

Самостоятельность и ответственность бывших воспитанников, таким образом, могла бы проявляться как степень адаптивности к изменившимся условиям. Если для воплощающих военную жизненную стратегию поведенческие модели не претерпели значительных изменений вследствие сохранения схожих институциональных правил, то избравшие гражданскую жизненную стратегию будут отличаться сильнее вследствие многообразия иных стратегий. Существуют и более очевидные причины: отсутствие обязательного к соблюдению распорядка дня и внешнего принуждения, бытовых стеснений, вызываемых совместным проживанием двадцати молодых людей, исчезновение прежней формальной и неформальной иерархии, зачастую внушающей нетерпимое и беспощадное отношение к отличающимся, и возможность новой жизни без прежнего опыта для немногих действительно недовольных.

Показательно, что многие информанты (не избравшие военную жизненную стратегию) по прошествии почти шести лет с выпуска, утверждающие, что обучение в кадетском корпусе стало «важным опытом», «лучшим временем в жизни», «моим главным воспитателем», зачастую уже ничем не отличаются от сверстников, кроме воспоминаний об ином способе социализации в подростковом возрасте. Дополнительным препятствием является и крайне низкая степень рефлексии бывших воспитанников о прошлом, отмечаемая даже информантом с максимально возможным средним баллом, наилучшей успеваемостью.

Важность этого положения удобно проиллюстрировать следующим примером. Главный длинный коридор в казарме во время обучения традиционно именовался словом «взлётка», этимологически восходящем, очевидно, к термину «взлётно-посадочная полоса». Принимая во внимание, что многие воспитанники не были членами семей военных, мы вправе полагать, что ставшее известным лишь в учебном заведении слово символически и контекстуально закреплялось за ним.

Кроме того, демаркационную линию создают некоторые лексемы, для бывших воспитанников полисемантичные из-за совмещения сред социализации, в то время как их гражданским сверстникам, вероятно, не будут известны дополнительные значения, отличные от закрепленных в словаре. Корректно проиллюстрировать этот аргумент следующими употреблявшимися выражениями: «зелёнка», «белуха», «увольнение» и его производные, «наряд». Отсутствие дифференциации вербального опыта, таким образом, означает самоочевидность естественно приобретенной лексики, которая не рефлексируется, а сосуществует с другими частями пассивного словарного запаса кадета. Не таким парадоксальным видится и преимущественное упоминание информантами пейоративов, инвектив: существование в закрытом военном мужском коллективе предполагает вербальные нормы, отличные от принятых в повседневной речи, большую грубость, которая, однако, призвана подтверждать узы товарищества, большее использование обсценной лексики как более экспрессивной и служащей, среди прочего, сохранению иерархического порядка. Кажущаяся их оскорбительность в действительности предстает неформальной нормой словесного контакта, использованием лишенной семантической нагрузки табуированной лексики. Впрочем, впоследствии подразделения, разбитые на группы-фракции, перенимали нормы обращения, свойственные их лидерам, создавали индивидуально значимую лексику, закрепленную и в повседневном порядке общения, и определяли допустимость употребления грубых или вульгарных выражений.

Наиболее устойчивым и легким для экспликации маркером вербального аспекта идентичности являются, очевидно, прозвища воспитанников. Однако их употребление сейчас лишь подсказывает структуру дружеских и приятельских связей и косвенно напоминает об опыте совместного проживания в казарме. Кроме того, многие воспитанники не имели никаких прозвищ («кличек»), что не свидетельствует об их невключенности в кадетское сообщество. Механизм образования прозвищ был довольно простым: это либо производное от фамилии, сокращение или намеренное искажение фамилии, либо наделение прозвищем за особенности внешности, речи, поведения. Преемственность норм называния в жизни бывшего воспитанника после выпуска из учебного заведения может быть истолкована двояко: и как память о прежнем символическом сообществе, и тогда норма обращения будет доступна лишь его членам, и прагматически - прозвище удобно и(ли) льстит его носителю; либо оно существовало и до поступления, а в корпусе было повторно подтверждено.

Рутинный цикл кадетских будней был маловариативен, если исключать выходные дни и увольнения. От иных дней отличался вторник и суббота: вторник был банным днем и предполагал выход в город после обеда и «труску одеял», как это именовалось в распорядке, вместо стандартной утренней зарядки; субботняя уборка (ПХД) символически завершала еженедельный линейный цикл кадетского времени и предвещала выходные дни. Офицер (в редких случаях старшина роты, старший прапорщик; как правило - командир роты или взводный; на 3-4 курсе иногда и кадетский старшина роты, старший вице-сержант) назначал ответственных за уборку на участках. На наиболее значимые участки (лестница, главный коридор казармы, внешняя территория) назначался вице-сержант, иногда освобожденный от уборки и ответственный за «сдачу», т.е. представление участка, на котором был наведен порядок, командиру роты, ответственному офицеру или прапорщику. Зачастую на грязные работы (туалет, хозяйственный двор) назначались провинившиеся воспитанники, соответственно, въедливость проверяющего при «сдаче» усиливалась. По завершении парково-хозяйственного дня (сдаче всех или почти всех объектов) офицерами объявлялся список заслуживших «уволиться», т.е. уйти в увольнение, и наряды на грядущие выходные. Eженедельная генеральная уборка в казарме и на закрепленной за подразделением территории, в кадетском корпусе проводившаяся после обеда (или последнего урока) субботы силами самих воспитанников, была важным ритуалом, выполнявшим несколько смежных задач. Завершался малый временный цикл, непреложность которого лишь усиливала у заслуживших удовольствие от грядущего отдыха вне казармы. Необходимость выполнить назначенные работы тщательно и быстро создавала особенный тип поведения, сочетавший в себе хитрость, склонность к выгодной кооперации, упомянутый выше принцип «отложенного удовольствия». Практиковавшееся в качестве особенной награды «увольнение после обеда» было действенным механизмом поощрения и стимулировало у воспитанников желание добиваться лучших показателей в учебе и спорте.

Наряды по роте и по столовой, памятные некоторым информантам, также являлись отличительной чертой кадетского быта, неизвестной гражданским сверстникам и знаменующей дополнительный (средний) цикл кадетского времени. В наряд по роте назначалось четверо кадет: один из них, как правило, вице-сержант, был дежурным по роте, остальные - дневальные. Обязанности их различались, знание уставов проверялось ответственным офицером и офицером, заступающим в наряд по корпусу (дежурным по корпусу). Наряд был необходим для поддержания чистоты в подразделении, своевременном выполнении команд о построении и предписаний распорядка дня. В среднем, если не считать нарушителей и провинившихся, бывавших в нарядах чаще, кадет заступал в наряд раз в три недели. Важность этой практики диктовалась взаимным пересечением различных сфер повседневного опыта. Помимо указанного выше исполнения приказов, - неисполнение или несвоевременное исполнение сурово каралось, - дополнительная сложность наряда, продолжавшегося календарные сутки, состояла в том, что он был физически изматывающим.

Для оценки предложим конкретные цифры. Учитывая, что рота состояла из 66 воспитанников, обед по распорядку заканчивался в промежуток между 15:30 и 16:00, а новый наряд - в зависимости от так называемого «развода» - появлялся, как правило, в 17:15, у текущего наряда (точнее - у ответственного за мойку; обязанности делились самостоятельно) по столовой было около полутора часов для того, чтобы, пообедав самостоятельно и накрыв стол для второй смены наряда, убрать и вымыть в общей сложности приблизительно 150 тарелок, 68 чашек или стаканов, около 200 столовых приборов и все столы. Принимая во внимание также, что приемов пищи было пять, что плохо вымытую посуду принуждали перемывать, скидывая ее в мойку с грязной водой, и что форму, сильно пропахшую кухней и запятнавшуюся, необходимо вручную стирать, легко представить подлинное отношение воспитанников к наряду. Ответственность и хитрость приходили на помощь: предварительно договорившись, наряд, знающий о суточном меню, мог не приносить кому-то тарелки с супом или вторым блюдом, вилки и ножи, хотя формально это пресекалось. Этика взаимовыручки выражалась со стороны кадет в том, что было принято не использовать лишние столовые приборы; в то же время для провинившегося перед кадетским сообществом существовало дополнительное наказание: не есть масло, выдававшееся в небольших, цилиндрической формы фигурах, а размазать его по тарелке или, намазав на хлеб, перевернуть бутерброд на тарелку и смять.

Большой цикл кадетского времени, символически завершавшийся каждую учебную четверть, как ни странно, почти не имел неформальных ритуалов прощания и возвращения. Психологически более важным здесь представляется наблюдаемый дисбаланс между прежней и текущей средой социализации: чувство отличия, достоверно фиксируемое почти всеми опрошенными воспитанниками, по-видимому, и порождало ощущение большей зрелости, самостоятельности, умудренности опытом.

Представляется несомненным, что скрытая завистливость к «гражданскому» при демонстративном небрежении, иногда переходящем к надменности и снобизму, которые обусловлены проживанием в пансионате военного типа и связанными с этим бытовыми трудностями («тяготами и лишениями»), была действительно присуща подавляющему большинству воспитанников в продолжение всего обучения. Из базовой предпосылки «мы носим форму, а они - нет» делались различные ситуативные заключения: после изнурительной строевой подготовки во время летнего полевого сбора «школьников» презирали как тунеядцев и испытывали к ним зависть, во время торжественного смотра коллективная эйфория рождала самодовольство и бахвальство, рационально объясняющееся «они никогда так не смогут» и пр. Всяческие победы воспринимались как коллективные, естественные и закономерные, вызывали гордость принадлежности, соассоциированности и чествовались публично, поражения принимались индивидуально, со скрытой досадой самих соревновавшихся и проигравших, поскольку проявление эмоций, кроме негласно санкционированной и поощряемой ярости к победителю, считалось проявлением слабости.

Механизм компенсаторного элитизма, институционально подкрепляемый как референтной группой, так и значимыми другими, наиболее ярко иллюстрируется отношением к кадетской форме и «гражданской» (т.е. повседневной, обычной, невоенной) одежде. Поскольку во все время обучения существовал формальный запрет на ношение гражданской одежды (исключение составляли только нижнее белье), ее субъективная ценность всегда была значительной, а на старших курсах колоссально возрастала. Причиной этого являлась постепенно и намеренно снижавшаяся степень офицерского контроля над воспитанниками, находившаяся в динамическом равновесии с возраставшей самостоятельностью кадет.

Иными словами, дозволенное в широчайшем смысле увеличивалось от первого последнему (четвертому) курсу, но не могло быть воплощено в формах открытого публичного неповиновения установленным правилам (например, надеть гражданскую куртку на ротное построение), в то время как скрытое нарушение правил оценивалось зачастую либо как неформальная норма (например, вместо зимнего нательного белья (сорочки и кальсон) носить футболку), либо как демонстративная провокация (во время обязательного еженедельного медицинского осмотра зимой кадет старшего курса не переодевается предварительно в нательное белье, что само по себе затруднительно и неприятно, так как оно крайне неудобное, а остается в футболке, рискуя быть пойманным, и в худшем случае он навсегда лишается этого предмета гардероба: футболка будет изрезана ножницами или выброшена).

Наибольшую ценность гражданская одежда имела для воспитанников, нарушавших наиболее строгое формальное правило кадетского быта: запрет на самовольную отлучку из здания корпуса, каравшийся в зависимости от отягчающих обстоятельств (как правило, самовольная отлучка была коллективной и сопровождалась употреблением алкоголя). Наихудший сценарий при поимке предполагал публичный выговор от начальника корпуса или его заместителя на общекорпусном построении; командир роты уже на построении роты у стандартного места, символически закрепленного за подразделением, или на плацу подвергал провинившегося длительному публичному поруганию и обрывал погоны, впоследствии воспитанника отчисляли или, если это был вице-сержант, лишали должности и звания. Необходимо отметить, что обрывать погоны - экстремальная мера (свидетельство этому - отсутствие в языке кадет устойчивого выражения для совершаемого действия), крайне редко применявшаяся лишь к провинившимся наиболее серьезно. Ее воспитательная сила и эффектная наглядность демонстрируют преемственность традиций наказания в военных учебных заведениях, поскольку описанная выше практика не является ситуативно обусловленной. Стандартный сценарий предполагал для уличенного лишение увольнений в среднем на четыре недели, наряды по роте в наихудшие дни, многочисленные «вызовы в канцелярию» (для бесед с командиром роты) и большую требовательность и въедливость со стороны офицеров и - если кадеты роты также пострадали - временный или стихийный бойкот.

Показательно, что суровые штрафные санкции, которые налагались на провинившихся, имели ограниченный психологический эффект и иногда невольно потворствовали нарушению правил воспитанниками, так как провоцировали у них умеренное рискованное поведение (risk-taking behaviour). Азарт и соревновательность вместе с групповым давлением могли подтолкнуть к нарушениям даже наиболее безразличных к самовольным отлучкам, а объективно невысокая вероятность оказаться пойманным при грамотном воплощении денонсировала аргументы нерешительных и откровенно опасавшихся наказания, принуждала их примкнуть к группе. Так неформальные лидеры, инициировавшие коллективные отлучки, заручались поддержкой кадет и повышали собственный внутригрупповой авторитет. Этот психологически важный механизм - при декларируемой информантами большей, в отличие от «гражданских», самостоятельности - демонстрирует, что в действительности воспитанникам была присуща нерефлексируемая конформность поведения и следование потенциально деструктивным неформальным внутригрупповым нормам. Допустимо полагать, что нонконформизм, мотивация учиться и кадетская успеваемость находились в прямой зависимости, в исследуемом случае это ретроспективно подтверждается. В то же время опыт совместного нарушения правил служил дополнительной дифференциации и иерархизации кадетской идентичности: отказавшийся, т.е. не сумевший найти валидное и достаточное обоснование своего нежелания принимать участие, не мог рассчитывать на уважение членов группы, а впоследствии - при многократных отказах - и претендовать на право считаться ее фактическим членом.

Очевидна теперь ценность повседневной одежды для кадет: создавая для воспитанника различные трудности, поскольку гражданская одежда была по преимуществу запрещена, ее хранение было сопряжено с рисками потерять весь гардероб, если он будет найден, и инициировать массовую проверку личных вещей для всего подразделения; она даровала желанную анонимность и чувство освобождения от опостылевшей военной формы, когда это требовалось, позволяла продемонстрировать персональный вкус, стать меновым товаром на стихийном рынке или объектом дарения в отношениях реципрокности.

В пользу аргумента об амбивалентном отношении кадет к повседневной одежде и форме свидетельствует и такая широко распространенная в начальных военно-учебных заведениях практика, как переодевание в увольнении. Нормативный запрет для иногородних на переодевание во время увольнения, дополнявший указанный выше запрет на хранение повседневной одежды в казарме, часто нарушался. Иногородними именовались не только кадеты, не имеющие постоянной регистрации в Санкт-Петербурге и Ленинградской области, но также и не имеющие в регионе родственников. Важность разграничения объясняется тем, что порядок предоставления увольнений разнился в зависимости от статуса воспитанника, поскольку ночные увольнения на все выходные иногородним не были разрешены. Риски этого двойного нарушения были многочисленны: сложность представлял поиск места переодеваний, места хранения формы вне учебного заведения на время увольнения в приемлемом виде для обязательной проверки, корректный анализ временных затрат, поскольку опоздания из увольнений жестко наказывались. Однако даже в случае, когда каждая ошибка сурово каралась бы, для подавляющего большинства кадет рационально калькулируемые издержки и негативные санкции, действительно малозначительные или отсутствующие при удачной реализации стратегии, перевешивались гедонистическим принципом, который обусловливался поведенческой моделью «отложенного удовольствия» (delayed gratification), нежели импульсивным и моментальным воплощением желания.

Неформального группового предписания переодеваться в увольнении, равно как и неформальных санкций за нарушение этого правила, не было, однако требование неявно присутствовало, когда выход в город был продолжительным и групповым (например, поездка в торговый центр) и предполагал либо выезд на природу, либо общение с девушками в компании. Вполне вероятно, что отмечаемая в интервью самостоятельность кадет и их тогдашняя нелюбовь к гражданским сверстникам связывалась и опосредовалась и в отношении к одежде. Воплощение тщательно планируемой стратегии награждалось при успехе временным доступом к тем же ресурсам, что, по убеждению кадет, их сверстники получают незаслуженно и в избытке, а потому не ценят по достоинству. Ресурсом, впрочем, выступала не только одежда; схожий по параметрам механизм существовал и для еды и на старших курсах - для спиртного. Кроме того, символически опосредуемый в изучаемом случае одеждой и едой способ достижения цели с учетом индивидуальных и возможных групповых выгод иллюстрирует важные особенности кадетской психологии. Обязанность делиться с ближним кругом всеобща и неисключительна; равенство не только провозглашается, но и строго соблюдается; возмещение убытков происходит по взаимной договоренности с применением группового давления при отказе; даже наиболее безрассудное поведение не карается и не возбраняется, если воспитаннику удается скрывать его и оно не влечет наказания для группы. Эти воспитываемые средой принципы, вероятно, важнейшие проявления кадетской неформальной идентичности, инспирируемые повседневным опытом, который отличается от аналогичного опыта социализации подростка.

В контексте работы важным представляется корректное описание феномена так называемой дедовщины как наиболее экстремального проявления неформальной, институционально закрепленной иерархии. Лежащие в ее основании принципы дифференциации военнослужащих (год (ранее) и сезон призыва, возраст, место происхождения и призыва, количество призванных в воинское подразделение) лишь частично релевантны для кадетской повседневности. Например, важнейшее условие существования дедовщины -разные даты призыва на воинскую службу, внутри одного подразделения приводящие к размежеванию по признаку старшинства, - в изучаемом случае практически не играло роли. Места размещения рот в корпусе были удалены так, чтобы исключить всякий случайный неформальный контакт воспитанников, кадеты разных лет набора не жили совместно, что исключало значительную часть неуставных взаимоотношений по признаку возраста. Кроме того, степень присутствия дедовщины и ее силы детерминируется самими неформальными нормами, господствующими в определенном учебном заведении. Так, в кадетском корпусе, где обучались информанты, отсутствовал довольно опасный ритуал «перевода» с первого курса на второй, предполагавший, что воспитаннику необходимо преодолеть длинный коридор или главную лестницу, когда с обеих сторон учащимися старших курсов ему наносятся удары ремнями и завернутыми в полотенца кусками мыла.

Ограниченные неуставные отношения, впрочем, существовали, но носили бытовой характер и не перерастали в физическое насилие. Кадету первого курса второкурсник мог, например, грубо «приказать» подтянуть ремень, если тот был ниже карманов («клапанов») или висел излишне свободно, потребовать застегнуть верхнюю пуговицу формы или вытащить руки из карманов брюк, сломать металлическую пружину парадной фуражки, если тулья была сильно загнута кверху. Впрочем, то же требовали и делали сами офицеры, и на старших курсах наказывавшие за эти и иные «украшательства»: подшитую или заглаженную форму, молнию вместо пуговиц на форме, неуставную обувь и пр. Эти нормы поведения ограниченно воспроизводились и самими изучаемыми воспитанниками, однако ультимативного неформального предписания впоследствии поступать так же и санкций за отклоняющееся поведение не существовало. Очевидно, что тяжесть подобных неуставных отношений предопределяет возможность дальнейших контактов и, следовательно, влияет на структуру социального капитала: чем она выше, тем ниже вероятность самостоятельных взаимных контактов впоследствии. Вспомогательным механизмом разделения были земляческие связи, однако правило не распространялось на петербуржцев: если кадет первого курса был из одного населенного пункта или одного региона с кем-либо из старшекурсников, в обязанности последнего входило обеспечение его защиты от необоснованных посягательств, к таким привилегированным кадетам отношение было более снисходительным и терпимым. Земляческие связи эвристически сильны для демонстрации сплоченности и групповой солидарности, покоящейся на региональной и кадетской идентичности, так как предполагают большее число неформальных контактов с представителями других рот и учебных заведений в специфических сценариях, упоминаемых информантами: поездка домой на одном поезде, случайные встречи в развлекательных центрах и пр. Вне учебного заведения все существующие неформальные корпусные нормы временно признаются недействительными, иерархия аннулируется.

Формально - идентичность кадет преподается как отличительная черта тщательно пестуемой элитарности «будущих офицеров», их самоочевидные кардинальные отличия от гражданских сверстников в виде провозглашаемых чувств патриотизма, ответственности, исполнительности, благоразумности и иных положительных качеств, которыми школьники-подростки якобы обделены. Кроме того, видовым признаком кадет считалась образованность, но без интеллектуализма, и воспитанность - без манерности и чопорности, гордость носить мундир, сочетавшаяся с аккуратностью и самостоятельностью. Вкупе со значительно лучшей (в сравнении с подростками) физической формой, по умолчанию приписываемой большинству воспитанников, конструировался и воспроизводился идеальный образ молодого человека - исполненного подлинных гражданских чувств будущего защитника Отечества; хорошо образованного и физически здорового мужчины.

Действительно, хорошая физическая форма - объективный фактор, в кадетском корпусе регулярно фиксируемый и многообразно испытываемый, который выгодно отличал воспитанников от многих гражданских сверстников. Возрастные нормативы по сдаваемым на занятиях упражнениям были выше аналогичных школьных нормативов, кроме того, процедура сдачи была строже. Обязательные ежедневные пробежки и занятия в так называемом «спортгородке», где размещались перекладины, брусья, скамьи для упражнений, дополнялись самостоятельными занятиями воспитанников и в секциях вне учебного заведения, и в спортивных залах расположений взводов.

Поскольку многие кадеты были спортсменами, они продолжали занятия, принимали участие в коллективных «спортивных праздниках» и соревнованиях. Прежде малоактивные - насколько это возможно для поступивших - вовлекались и самостоятельно, и вследствие опасений за успеваемость, и вследствие группового давления. Поддерживаемый таким образом культ физической силы порождал специфические практики. Внутри группы наиболее сильных, принадлежность к которой следовало доказать, к рано или поздно обнаруживаемым слабейшим отношение колебалось от злобных насмешек и открытых обвинений в слабости до публичной поддержки при сдаче нормативов. Средние по этим параметрам или безразличные, но успевающие были вынуждены мимикрировать под неформальных лидеров, изображая рвение и интерес к занятиям спортом. Парадоксальным образом это сочеталось с отвращением к принудительным физическим нагрузкам, использовавшимся не только в качестве наказаний, но и закрепленным в официальном распорядке дня. Соревновательность и почитание силы эксплуатировались: существовали ротные и корпусные рекорды в различных упражнениях, стремление превзойти которые воспитывалось. Персональные победы, награждавшиеся увольнениями, являлись дополнительным способом легитимации коллективного чувства превосходства. Спортивные состязания, в особенности коллективные, воспитывали тягу к победе любой ценой; поощрялись скрытые нечестные и хитрые действия, позволявшие получить преимущество, капитулянтство и жалобы грубо пресекались.

Иначе дело обстоит с другими формальными провозглашаемыми принципами, упомянутыми выше. В кадетском корпусе за редкими исключениями успеваемость воспитанников действительно улучшалась, однако объяснять это воспитанными прилежанием и старательностью лишь отчасти верно; здесь полезно обратиться к проективному сценарию, предлагаемому в гайде в качестве финального вопроса, и принимать во внимание упоминаемый многими кадетами «хороший преподавательский состав». Многие информанты полагают, что, не поступи они в корпус, учиться они стали бы в целом хуже. Кадетский корпус как социальный институт тогда был своеобразной сдерживающей силой, принуждавшей соблюдать свод писаных правил, которые не существовали для школьников. Кроме того, поскольку во время обучения (2007-2011 гг.) в России не имели широкого распространения смартфоны с доступом в Интернет и социальные сети, а ноутбуки в подразделении официально были запрещены вплоть до выпускного курса, допустимо полагать, что кадетам на самоподготовке при офицерском надзоре попросту нечем было занять время.

Значительную роль в занятиях спортом и учебе играли систематичность и регулярность, а также внешнее принуждение, самоорганизация и дисциплинированность, зачастую обусловленные прагматическими причинами. Наряду с этим создавалась эффективная и простая система контроля успеваемости, поощрения и наказания: имеющий «открытую двойку» кадет был «лишен увольнения», о чем публично объявлялось на ротном построении после парково-хозяйственного дня, фотографии отличников висели на ротной доске почета вместе со списками личного состава взводов и средним баллом каждого воспитанника. Соревновательность учащихся повышалась как внутри подразделения, так и во всем кадетском корпусе: предполагалось, что по окончании четверти лучший по успеваемости взвод роты (один из трех) отправляется в отпуск раньше остальных, лучший по успеваемости взвод корпуса (один из двенадцати) в некоторых случаях претендовал на три дополнительных дня отпуска для каждого воспитанника. Наибольший рост среднего балла показывали те кадеты, чья успеваемость в средней школе значительно снизилась вследствие объективных причин (например, переезд и вынужденная смена школы); в благоприятных условиях они восстанавливали и улучшали собственные показатели. В целом, успеваемость остальных воспитанников изучаемого подразделения верно описывалась либо моделью небольшого роста, либо моделью небольшой флуктуации в пределах некоего среднего значения: прежде хорошо учившиеся повышали уровень своего человеческого капитала, отлично учившиеся или обнаружившие склонности к некоторому классу дисциплин (естественнонаучному, физико-математическому) активно вовлекались в различные олимпиады (школьные, всеармейские, военные), научные конкурсы.

В программу обучения были включены также обязательные дисциплины, отсутствующие в стандартной программе средней школы: военная история, где кадет обучали, среди прочего, и графической реконструкции важнейших битв, в которых принимала участие русская армия, стратегии и тактики противоборствующих сторон; общевоенная подготовка, сочетавшая в себе строевую подготовку, лекции о тактико-технических свойствах различных видов оружия и пр.; история космических войск. Эти вспомогательные дисциплины служили формальному закреплению кадетской идентичности, поскольку объясняли ратные подвиги преемственностью воинских традиций, в цикле воспроизводства которых находились тогдашние подростки, инспирировали беспрекословное соблюдение принципов иерархического подчинения и патриотизм, понимаемый как готовность защищать Отчизну. Участие в военных парадах и тематических праздниках ВКС (военно-космических сил) отвечало той же задаче.

Резюмируя, отметим наиболее существенные аспекты кадетской идентичности: соревновательность поведения, простирающаяся на все сферы действия, где возможно состязание, стремление скрытно игнорировать правила, если они препятствуют достижению цели, рискованное поведение, имплицитно поощряемое, если оно не таит опасности наказания для коллектива, и игнорируемое в прочих ситуациях; поддерживаемая образом внешнего врага внутригрупповая сплоченность без явного альтруистического поведения, этос товарищества, вербально репрезентируемый в категориях братства, рациональная калькуляция издержек, неосознаваемая конформность поведения и строгое следование неформальным внутригрупповым предписаниям, персональная и коллективная ответственность за обнаруженные нарушения, базирующаяся на опыте совместно переживаемой частной вины и лишений, культ физической силы и бравада, номинальное равенство членов дружеской группы при существовании явного лидера, склонность к образованию клик, апелляция к авторитету группы при разрешении конфликтов, склонность к созданию иерархии на почитаемых внутри группы принципах, большее влияние на поведение неинституциональных норм; самостоятельность и ответственность, двойственное отношение к воинской форме и обычаям при официально декларируемом уважительном отношении к ним.

2.2 Кадетские жизненные стратегии и социальные связи

Рассмотренные в предыдущем параграфе особенности идентичности кадет, создающейся в условиях физической и символической изолированности военного пансионата, позволяют ограниченно спрогнозировать, насколько тесными окажутся отношения бывших воспитанников спустя несколько лет, в какой связи находятся прежние однополчане и кадеты одного взвода, какое место занимают офицеры и преподаватели в текущей посткадетской системе жизни изучаемого подразделения. Кроме того, формирующие сеть социального капитала связи, фиксируемые сейчас, подтверждают или опровергают существование идентичности, не подкрепляемой институционально, принудительно и регулярно.

Теперешняя степень связанности людей, имеющих отношение к изучаемому подразделению кадетского корпуса, позволяет ограниченно экстраполировать полученные выводы на большие совокупности: чем более сильными и многочисленными являются связи, тем ниже вероятность эрозии кадетского социального капитала и выше возможность его задействования. Жизненные стратегии воспитанников не будут с необходимостью аккумулировать все аспекты идентичности, выражая их в равной степени; таким образом, степень влияния, оказанного на кадета жизнью и обучением в корпусе, будет отличаться. Это кажущееся очевидным допущение иллюстрирует сложность верного описания кадетской повседневности и ее потенциального влияния: необходимо показать, насколько сильно персональные качества предопределяются средой воспитания и как иные формы капитала, сосуществующие и взаимодействующие, детерминируют стратегии жизни воспитанников кадетского корпуса. Следовательно, необходимым видится рассмотрение различных конфигураций социального капитала: прежде официально и неофициально артикулируемой в категориях братства; текущей имплицитной, но публично заявляемой, и фактической, основанной на актуальной модели взаимодействия с бывшими воспитанниками, офицерами и преподавателями.

Принципиальная несводимость жизненной стратегии исключительно к кадетскому опыту, сколь бы велико ни было его влияние, диктуется несколькими причинами, коротко суммированными ниже. В кадетский корпус, одним из структурных подразделений которого был изучаемый взвод, набирались окончившие седьмой класс подростки, отличающиеся по происхождению и месту жительства, социально-экономическому положению и статусу семей, уровню школьной успеваемости. Вопреки расхожему представлению, неверно считать, будто типичный абитуриент был или посредственно учившимся сиротой с вздорным нравом, отправленным в кадетский корпус для перевоспитания, или наследником военной династии, с детства грезившем об офицерских погонах и мундире. Из полученных данных допустимо заключить, что прежнее кадетское окружение, если исключать петербуржцев, - это средний класс небольшого российского города, зачастую не имеющий отношения к военной службе.

Кроме того, различия в успеваемости внутри всего подразделения значительно колебались: большое число золотых и серебряных медалистов частично уравновешивалось группой выпускников с наиболее низкими баллами аттестата (приблизительно 3,7). Вполне очевидно, что различия, создающиеся вследствие социально-экономической и интеллектуальной дифференциации, более существенны для предсказания фактических шагов жизненной стратегии выпускника. Кроме того, при всех указаниях на изолированность кадетской жизни подлинно герметичной она, разумеется, не была: совместные обязательные посещения музеев, театров и музыкальных концертов соседствовали с увольнениями и самовольными отлучками, где могли сложиться иные социальные связи, после выпуска более важные, чем существующие и институционально навязываемые. Опыт совместного проживания не отменял и докорпусных знакомств и не вел с необходимостью к отказу завязывать новые после выпуска, не предполагал он и аскетическую верность быть преданным сложившемся и рассеянному теперь социальному кругу. Прежде отмеченное амбивалентное отношение к «гражданскому» образу жизни сменялось у выпускника его опривычиванием и последующим принятием, сдержанностью оценок при прежней их радикальности, поскольку воспитываемая оппозиция «мы/они» представляется для многих теперь рудиментарной, необязательной, интроспективно не фиксируется.

Ограничения, налагаемые на модель, корректным представляется обобщить. Отсутствие рефлексии о прошлом, отмечаемое некоторыми информантами, неизбежно приводит к идеализации повседневной жизни, искажающей корректную оценку влияния, к попытке дать социально приемлемый ответ. Вспомогательные процедуры, таким образом, необходимы для уточнения не только степени искренности информанта, но и коррекции графа его социальных связей. Важной в каждом изучаемом случае является и география: место происхождения, место текущей дислокации. Поскольку в изучаемом подразделении наблюдалось значительное число выходцев из южных регионов России (в частности Краснодарского края), это могло способствовать созданию мелких дружеских групп по принципу происхождения и впоследствии к кристаллизации некоторых узлов сети социального капитала по принципам землячества и общей истории. Следовательно, верное разделение кадетского и земляческого может оказаться затруднительным. Текущее географическое разделение бывших воспитанников допустимо интерпретировать как препятствующий сохранению и приумножению социального капитала фактор, поскольку отсутствие регулярного взаимодействия приводит к членению кадетского сообщества на малые локальные группы, которые, как доказал М.Грановеттер, мобилизуются разрозненно.

Исключение составляет, по-видимому, только такое экстремальное событие, которое моментально напоминает о прежней идентичности и, взывая к безотлагательному действию ритуального объединения членов группы, автоматически соотносится с опытом солидарности в лишениях, общей памятью. Известен прецедент, иллюстрирующий спонтанное, сильное напряжение сети социальных связей и коллективный аффективный опыт потери, - это упразднение кадетского корпуса, ритуально воплощенное в официальном прощании со знанием. Уникальность, единичность этого события служит дополнительным скрепляющим элементом кадетской идентичности, поскольку память об общей утрате созидает более тесные связи, способствует большей сплоченности. Однако опасность, кроящаяся в персональном превращении «места», в терминологии М.Оже, в «не-место», состоит в исчезновении фиксированного сакрального места общих воспоминаний, возможности их повторной коллективной инициации.

Десимволизация, возможная вследствие сравнения текущего и прежнего состояний места памяти, буквальна и происходит как в субъективной среде персонального опыта, так и в объективно существующей среде городского пространства: историческое здание, обветшалое, с разбитыми стеклами и снятыми сейчас табличками демонстрирует обратную метаморфозу - из живого учебного заведения в заброшенный исторический памятник. Разумно полагать, что степень десимволизации варьируется и в действительности может быть минимальной, если коллективный опыт воспоминания противостоит неизбежной мнемической дезинтеграции. Вполне вероятно, что бывшими воспитанниками потеря своего учебного заведения и «дома» ощущается острее, провоцируется ностальгия, которая препятствует справедливой оценке опыта повседневности. Принимая во внимание также, что изучаемое подразделение было частью последнего, юбилейного пятнадцатого выпускного курса, важно инкорпорировать в модель поправки, налагаемые психоэмоциональными травматическими памятными событиями. Их характер зависит от включения нескольких дополнительных положений, в работе не освещаемых и требуемых дальнейшего изучения: каково индивидуальное влияние события на бывших воспитанников, как оно рефлексируется коллективно, способствует ли оно усилению связей вне подразделений и выпусков по признаку всеобщей принадлежности, степень осведомленности кадет о случившемся, как знание о фактической ликвидации самостоятельного учебного заведения влияет на нахождение новых коллективных «мест памяти», на создание новых ритуалов и пр.

Официальной причины ликвидации ВККК объявлено не было; циркулировали слухи о продаже земли, создании гостиницы для грядущего Чемпионата мира по футболу, который пройдет в России летом 2018 года, создании пешеходной зоны и аллеи по проекту «Набережная Европы», предполагавшем закрытие Государственного института прикладной химии, снос его зданий, располагавшихся поблизости от кадетского корпуса. Ликвидация соседствующего с ним учебного заведения, располагавшегося в историческом памятнике восемнадцатого столетия «Тучков буян», архитектором которого был Антонио Ринальди, очевидным образом связана с деятельностью застройщиков и подрядчиков, аффилированных с банком ВТБ. Сумев получить землю в исторической части Петербурга, удачно - с точки зрения инфраструктуры - расположенную территориально, они стали лишь временными бенефициарами, поскольку контракты впоследствии были разорваны, элитный квартал не был построен, проект офисных и торговых площадок также был отменен.

Впоследствии предполагалось, что на месте зданий института будут воздвигнуты здания Верховного суда и жилой квартал для судей, Дворец танца Бориса Эйфмана, будет разбита большая аллея и создана пешеходная зона. Конкурс на воздвижение выигрывали различные бюро, однако его реализация по-прежнему находится на начальном этапе. Окончательный переезд Верховного суда должен состояться до декабря 2020 года, а приблизительная смета составляет порядка 36 млрд рублей. Кадетский корпус не мог сосуществовать рядом с успешным девелоперским проектом, преображающим в перспективе коммерческую и жилищную инфраструктуру района.

Таким образом, с учетом описанных выше принимаемых ограничений, измеряемая в некий момент сила этих связей, формирующих сети социального капитала, показывает текущую конфигурацию этой сети и косвенно подтверждает существование институционально независимой идентичности кадет, сохраняющейся и воспроизводящейся во времени. Верно и обратное: если идентичность зависела от регулярного опытного подкрепления, возможного лишь в строгих предзаданных институциональных условиях, обусловливалась им, - то исчезновение этих условий и появление новых институциональных и неинституциональных правил и норм приведет к «аномии», эрозии кадетского «воображаемого сообщества» и, вероятно, к исчезновению или значительному уменьшению сети кадетского социального капитала. Опыт совместного проживания в ряде случаев замещается «свободой» самостоятельного, никем не ограниченного действия и нерегулярным взаимодействием уже с «друзьями из кадетского корпуса», вызванном, кроме того, и географическим рассеянием, внутренней миграцией; сплоченность - как потенциальная возможность постоянного контакта - частично детерминирована ею. Однако редуцировать сеть к физическому местоположению бывших воспитанников некорректно, их теперешняя обособленность играет важную вспомогательную роль, создавая дистанцию и новые фреймы, в которых прежняя идентичность проявляет или не проявляет себя.

Фрагментация якобы монолитного кадетского сообщества на дружеские группы, происходившая в учебном заведении, эвристически более достоверна для выдвижения гипотез об актуальном характере взаимодействия бывших воспитанников и влиянии на текущие жизненные стратегии выпускников. Если образованные индивидуальные связи (как с кадетами, так и с офицерами и преподавателями) сохранялись и по окончании учебного заведения, то потенциально впоследствии могла произойти их реконфигурация по профессиональному признаку или принципу общей истории, если совместное дело не требовало значительного объема не имеющегося в группе человеческого капитала или если все члены обладали достаточным его объемом. Формальные и неформальные встречи как способ обращения к коллективной истории позволяют воспроизводить единую структуру связей без прежних иерархий (кадет - офицер, кадет - вице-сержант, кадет - преподаватель) и упрочивают неизбежно ослабевающую сеть социального капитала, а их отсутствие губительно. Примечательно, что отчисленные из кадетского корпуса позволяют определить естественные границы сети, простирающейся на всех людей, связанных с учебным заведением: их включение показывает, что, несмотря на формальную отмену членства в сообществе, в символическом сообществе кадет они принадлежат к «своим», поскольку повседневный опыт сожительства и коллективное искупление частной вины, пусть и принудительно и преждевременно прекращенные, являются достаточными для сохранения неформального членства. Практически все информанты с отчисленными контактов не поддерживают, хотя и отмечают, например, что это происходит не вследствие предубеждений. Однако вне зависимости от предлагаемой рационализации отчисленные оказываются исключенными из кадетского сообщества. Доказать это положение можно и для всего изучаемого подразделения, если обратиться к информации из открытых источников в Интернете, в частности, сайту vk.com.