Возрождение и развитие парсонсианства в 80-е годы ХХ века: Дж. Александер и Р. Мюнх

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Возрождение и развитие парсонсианства в 80-е годы ХХ века: Дж. Александер и Р. Мюнх

мюнх социологический пресуппозиция александер

1. Реанимация наследия Т. Парсонса в 80-е годы

Социологическая теория Парсонса, достигнув пика своей влиятельности в 50-е - 60-е годы (главным образом в США), со второй половины 60-х годов стала утрачивать лидирующие позиции в сфере теоретизирования. И хотя многочисленные ученики, последователи и соратники Парсонса - в том числе такие влиятельные социологи, как Н. Смелзер, Р. Мертон, С. Липсет, Р. Белла, Ш. Айзенштадт, К. Дэвис, М. Леви - продолжали его дело, на передний план вышли новые подходы. Специфика теоретического развития социологии в 70-е годы состояла в том, что все эти новые подходы - теории конфликта, теории обмена, символический интеракционизм, радикальные неомарксистские теории, феноменологическая социология и этнометодология - разрабатывались как альтернативы структурному функционализму. При очевидной справедливости многих критических замечаний в адрес парсонсовской теории, довольно скоро выяснилось, что ни одна из этих альтернатив не могла обеспечить того, что на протяжении двух десятилетий обеспечивала теория Парсонса: принципиального единства и целостности социологического знания. Ниспровержение Парсонса обернулось распадением социологии на огромное множество самостоятельных, часто почти не пересекающихся и не сопоставимых друг с другом направлений, «парадигм», «точек зрения», тематических областей, мелких «школ» и сект. Эта ситуация далеко не всем представлялась удовлетворительной.

При этом обнаружилось еще одно любопытное обстоятельство: Парсонса критиковали за разное и по-разному, и оценки его теории, исходившие с разных сторон, были настолько непохожими и даже диаметрально противоположными, что естественным образом закрадывалось подозрение, что в самой этой критике есть что-то не то. На этом фоне во второй половине 70-х годов в теоретической социологии началось возрождение интереса к наследию Парсонса: сначала оно стало набирать силу в Германии (Ю. Хабермас, Н. Луман, В. Шлюхтер), а ближе к 80-м годам - в США. Серьезная критическая переоценка наследия Парсонса происходила также в Англии (П. Коэн, Б. Джессоп, Д. Аткинсон, С. Сэвидж) и Франции (Ф. Буррико, Ф. Шазель, А. Турен, Н. Пуланцас, Л. Альтюссер). Итог этой переоценки - возвращение Парсонса в пантеон классиков теоретической социологии, смысл которого как нельзя лучше выразил Ю. Хабермас: «Сегодня нельзя воспринимать всерьез ни одну социальную теорию, которая, по крайней мере, не прояснит своего отношения к Парсонсу» [цит. по: 8, р. 5].

Дело не ограничилось возвращением Парсонсу статуса классика. В конце 70-х - начале 80-х годов были предприняты попытки возродить парсонсианство как синтетическую парадигму, способную восстановить разрушенное единство социологии и собрать воедино разные подходы, обособившиеся друг от друга на волне его критики. В 80-е годы реанимированное парсонсианство превратилось в полноценное теоретическое движение. Лидерами его стали Дж. Александер (в США) и Р. Мюнх (в Германии). При всех различиях, между ними можно найти много общего. Оба видели смысл возрождения теории Парсонса в том, что она как никакая другая теория воплотила в себе ориентацию на предельно широкий теоретический синтез, но заложенные в ней ресурсы не были должным образом использованы для движения в этом направлении. Работа Александера и Мюнха в 80-е годы нацелена прежде всего на раскрытие этих неиспользованных и недооцененных ресурсов. Усматривая насущную необходимость в развитии синтетического взгляда, охватывающего все социологическое поле, Александер и Мюнх сделали одним из главных инструментов реконструкции и развития такого взгляда интерпретацию классических социологических текстов, прежде всего текстов самого Парсонса. Оба попытались «обработать» Парсонса в том же духе, в каком тот «обрабатывал» других классиков. Исходя из «целостного подхода» к наследию Парсонса, оба предложили весьма неожиданные, смелые и далеко не очевидные его трактовки, весьма отличающиеся от стандартных. При этом основное внимание оказалось сосредоточено на исходном синтетическом замысле Парсонса и, соответственно, на философских («эпистемологических», «метафизических») посылках его теории. Опираясь на эти новые интерпретации наследия Парсонса, Александер и Мюнх столь же смело переинтерпретировали наследие Маркса, Вебера и Дюркгейма, которые в их изображении оказываются порой просто неузнаваемыми.

Интерпретация классики рассматривается обоими социологами не как самоцель, не как самодостаточное возвращение к прошлому, а как необходимое и неизбежное для социальных наук средство поступательного теоретического развития. С их точки зрения, только такое «возвращение к истокам» позволяет найти отправные точки для движения вперед; в противном случае социология обречена «топтаться на месте», чем, как они полагают, она в последнее время в основном и занимается. Не является для них самоценной и реанимация теории Парсонса. Основной внутренний мотив их теоретизирования - превзойти Парсонса, опираясь на его наивысшие достижения, а именно волюнтаристскую теорию действия и связанную с ней теорию волюнтаристского порядка. Более того, развитие общей теории увязывается у обоих с интересом к проблематике «современного общества». В работах Александера и Мюнха можно найти много общих тем, связанных с этой проблематикой. Это прежде всего специфика современной рациональности, условия индивидуальной свободы и автономии, связь свободы с характеристиками современного общества.

Разработав в 80-е годы сложные программы развития социологии на базе по-новому истолкованного парсонсианства, Александер и Мюнх занимались в дальнейшем реализацией этих программ. Их сегодняшние исследования далеко ушли от их ранних работ и не могут быть к ним сведены. Ниже рассматривается только небольшой отрезок их деятельности, охватывающий 80-е годы.

2. Джеффри Александер

Джеффри Александер (р. 1947) - профессор социологии в университете штата Калифорния (Лос-Анджелес). Основные публикации 80-х гг.: 4-томный труд «Теоретическая логика в социологии» (т. 1: «Позитивизм, пресуппозиции и текущие споры», 1982; т. 2: «Антиномии классической мысли: Маркс и Дюркгейм», 1982; т. 3: «Классическая попытка теоретического синтеза: Макс Вебер», 1983; т. 4: «Современная реконструкция классической мысли: Толкотт Парсонс», 1983) и три сборника очерков («Двадцать лекций: Социологическая теория после второй мировой войны», 1987; «Действие и его среды: К новому синтезу», 1988; «Структура и смысл: Воссоединяя классическую социологию», 1989). Эти публикации выдвинули Александера в число ведущих мировых социологов-теоретиков. Его замысел получил оценку как «самый амбициозный проект в североамериканской социологической теории». Если в «Теоретической логике» внимание было сосредоточено преимущественно на метатеоретических вопросах, то в работах конца 80-х годов Александер начал применять развитые им теоретические конструкции к анализу эмпирического материала, такого, как Уотергейтский скандал, функционирование новостных СМИ и солидарность этнических групп. Кроме того, к концу 80-х годов происходило смещение его интереса в сторону культурного анализа, который он считал самой запущенной областью социологической теории. Работа «Структура и смысл» почти целиком посвящена созданию моделей для анализа символических кодов и смысловых компонентов действия в контексте общей теоретической схемы, разработанной в предыдущих публикациях.

Первые попытки ревизии и развития теории Парсонса: формальный и субстантивный волюнтаризм

Первая серьезная попытка реконструкции теории Парсонса, нацеленная на демонстрацию заложенных в ней возможностей, предпринята Александером в статье 1978 г. «Формальный и субстантивный волюнтаризм в работе Толкотта Парсонса: теоретическая и идеологическая переинтерпретация» [6].

В этой статье Александер предложил свежий синоптический взгляд на теоретическое развитие Парсонса и его внутреннюю динамику. В трактовке Александера, главная тема Парсонса - вовсе не функционирование систем, как часто само собой предполагается, а проблема волюнтаризма действия, проблема социальных оснований индивидуальной свободы и автономии, соединения свободы действия и социального порядка. Центральная для Парсонса проблема волюнтаризма действия рассматривается в его работах на двух уровнях:

(1) абстрактном, аналитическом («формальный волюнтаризм»);

(2) эмпирическом, содержательном («субстантивный волюнтаризм»).

Александер сосредоточивает внимание на выяснении отношений между концепциями формального и субстантивного волюнтаризма. Замысел Парсонса, по Александеру, в целом состоит в том, чтобы «от формально-теоретического, философско-гносеологического выявления структуры социального действия, прилагая ее к конкретным эмпирическим и историческим ситуациям и постепенно обогащая деталями, прийти к такой понятийной схеме, которая позволяла бы улавливать системные преобразования культуры, общества и личности» [4, с. 125]. Иначе говоря, развитию теории Парсонса приписывается следующая внутренняя логика: от абстрактных философских пресуппозиций («формальный волюнтаризм») - к их спецификации и выходу на эмпирический уровень анализа («субстантивный волюнтаризм»).

Концепция формального волюнтаризма развертывается на абстрактном, пресуппозиционном уровне анализа, требующем от социолога принципиального решения двух проблем - проблемы действия и проблемы порядка. Парсонс решает эти проблемы, синтетически соединяя реконструированные элементы теорий Дюркгейма и Вебера. При этом он исходит из того, что теория действия и теория порядка должны быть некоторым образом соединены; в противном случае либо исчезает волевой аспект действия, и остается полная детерминация актора внешними условиями, либо действие полностью отдается на произвол актору, а то и другое эмпирически неправдоподобно. Теория действия, теория порядка и развивающаяся на базе их соединения теория «волюнтаристского порядка» (voluntary order) должны быть многомерными, так как многомерность эмпирического исследования может быть обеспечена лишь многомерностью на уровне исходных абстрактных посылок. Это означает, что действие изначально должно быть концептуализировано как одновременно инструментальное и нормативное, индивидуальное и социальное; такие ошибочные дихотомии, как субъективизм-объективизм, реализм-номинализм, волюнтаризм-детерминизм, коллективизм-индивидуализм и т.п., должны быть сняты с самого начала, на уровне пресуппозиций. Александер утверждает, что мысль Парсонса движется именно в этом направлении. Формальный волюнтаризм, концептуализирующий свободу действия (свободу выбора целей и средств) в условиях различного рода давлений и ограничений, представляет универсальную структуру действия, не зависящую от любых конкретных ее проявлений. Однако он не дает и не может дать представления о реальном действии в конкретных условиях и ситуациях. Такое представление призвана дать концепция субстантивного волюнтаризма.

Концепция субстантивного волюнтаризма предлагает содержательную и исторически специфицированную теорию свободы; она отвечает на вопрос, насколько конкретные исторические условия (прежде всего условия «модерна», или современного общества) позволяют реализовать индивидуальную свободу и автономию. У Парсонса эта концепция развивается в рамках теории развития и дифференциации, что естественно в свете значимости изменения исторических условий для реализации человеческой свободы. Развивая эту тему, Парсонс во многом опирается на веберовскую идею о связи свободы с рациональностью, возрастающей в эпоху модерна. Ключевой идеей субстантивного волюнтаризма становится идея о том, что индивидуальная свобода зависит от дифференциации материальных и нормативных структур и максимально реализуется в условиях дифференцированных внутренних и внешних сред действия. Более того, эта дифференциация не только способствует возрастанию свободы, но и закрепляет ее институционально. Развитие «институционализированного индивидуализма» в современных условиях - одна из главных тем в работах позднего Парсонса.

Таким образом, концепция формального волюнтаризма, развиваемая в ранних работах Парсонса, представляла собой своего рода программу, которая была подробно развернута в концепции субстантивного волюнтаризма среднего и позднего периода его творчества, когда он занимался спецификацией общей пресуппозиционной схемы «волюнтаристского порядка», созданной ранее.

Статья Александера, основные идеи которой только что были изложены, может рассматриваться как сжатое программное заявление, в котором намечены важнейшие темы «Теоретической логики» и более поздних его работ. Это такие темы, как: логика развития социологической теории, принцип многомерности социологической теории, роль пресуппозиций и спецификации в социологии, проблемы действия и порядка, специфика современного общества и социальные условия индивидуальной свободы. Кроме того, в данной статье сформировался характерный для Александера стиль аргументации, в котором изложение идей классиков, их переинтерпретация и собственные аргументы автора неразрывно соединены и трудноотделимы друг от друга.

«Теоретическая логика» в социологии

4-томная монография «Теоретическая логика в социологии» - основной труд Александера, опубликованный в 80-е годы. В этом труде сформулированы ключевые идеи относительно природы кризиса, постигшего социологию после ниспровержения почти монопольного господства теории Парсонса, и того, как из этого кризиса можно было бы выбраться. Проблема социологии, по мнению Александера, в том, что она, часто не сознавая того, исходит из устаревшего позитивистского представления о социальной науке и ее развитии. Именно ориентация на позитивистский идеал научности завела социологию в тупик: вместо движения вперед мы видим топтание на месте, шараханье из стороны в сторону, откаты назад, и все из-за того, что у социологов нет адекватного представления о том, в каком направлении двигаться и по каким стандартам мерить движение вперед. Исходя из этого, Александер посвятил немало усилий критике позитивистских эпистемологических ошибок, мешающих развитию социологии, и выработке новых ясных ориентиров ее развития. Эти задачи решаются в 1-м томе «Теоретической логики», озаглавленном «Позитивизм, пресуппозиции и текущие споры»; к этим задачам ученый регулярно возвращается и в более поздних своих работах.

«Научный континуум»

Для прояснения принципиальных ошибок и заблуждений современной социологии Александер выходит на метатеоретический уровень анализа, так как эти проблемы не могут быть решены внутри самой социологии. Общий кризис социологии Александер напрямую связывает с прочно укоренившимся в ней «позитивистским убеждением», покоящимся на 4 основных постулатах:

(1) постулате наличия радикального эпистемологического разрыва между утверждениями о фактах, или эмпирическими наблюдениями (специфичными и конкретными), и неэмпирическими утверждениями (общими и абстрактными);

(2) вытекающем из первого постулате, что более общие и абстрактные аргументы метафизического характера не имеют существенного значения для практики эмпирической науки;

(3) постулате, что теория должна устанавливаться в пропозициональной форме, а все теоретические споры - решаться в соотнесении с эмпирическими наблюдениями (посредством верификации / фальсификации);

(4) вытекающем из первых трех постулате, что развитие науки имеет «прогрессивный», линейный, кумулятивный характер, что вся дифференциация внутри нее определяется специализацией в разных эмпирических областях, а не генерализованными разногласиями относительно объяснения одной и той же эмпирической области [7, р. 5-15; 8, р. XVII-XVIII; 10, p. 15].

В противовес этим позитивистским постулатам, неверно трактующим соотношение теоретических и эмпирических элементов в социальной науке, ученый выдвигает свою предельно общую эпистемологическую схему, которая близка по своей структуре к парсонсовскому кибернетическому континууму. Он предлагает понимать науку как «многоуровневый континуум», как особый вид деятельности, представимый в виде системы, аналитически разделяющейся на несколько иерархически упорядоченных, относительно независимых друг от друга, но при этом взаимосвязанных уровней научной работы. Это следующие уровни (в порядке от абстрактного полюса к конкретному):

(1) уровень пресуппозиций, т.е. наиболее общих и абстрактных (философских, метафизических, или метатеоретических) допущений относительно природы изучаемой реальности;

(2) уровень моделей - абстрактных аналитических схем;

(3) уровень понятий;

(4) уровень определений;

(5) уровень классификаций;

(6) уровень законов;

(7) уровень пропозиций - генерализованных содержательных суждений об изучаемой реальности;

(8) уровень корреляций;

(9) уровень общих и специфических методологических допущений, касающихся производства пропозиций;

(10) уровень эмпирических наблюдений.

Любая наука как система действия существует в среде и испытывает с ее стороны различного рода давления. Будучи нацеленной на генерализованные суждения о реальности, она испытывает давление «метафизической среды» (на уровнях, тяготеющих к полюсу абстрактного); в то же время, ориентируясь на практическую значимость, фундированность и применимость своих суждений, она испытывает давление «эмпирической среды». Кроме того, социальная наука существует в условиях всякого рода идеологических давлений; соответственно, она впитывает те или иные идеологические ориентации, и в ней всегда можно найти параметр нормативно-идеологических, политико-оценочных допущений [7; 8, p. XVIII, 278; 9, p. 222-223]. Каждое содержательное научное суждение можно в этом контексте рассматривать как продукт взаимодействия давлений, исходящих от метафизических, идеологических и эмпирических сред, а каждую социальную теорию - как образованную из элементов, относящихся к уровням 1-7, и идеологических компонентов. Таким образом, устанавливается общая система координат для соотнесения различных версий социологии, как классических, так и существующих в настоящее время. Александер постоянно пользуется этой схемой для решения интерпретационных задач и выдвижения новых позитивных решений важнейших проблем социологической науки.

Каждый уровень относительно автономен и в то же время взаимосвязан со всеми другими. Непонимание подлинной природы автономии и связи разных уровней научного континуума составляет, по мнению Александера, корень всех бед современной социологии. С одной стороны, идеалом, к которому должна стремиться социология, является гармоничное, непротиворечивое соединение элементов, относящихся к разным уровням. В существующих вариантах нашей науки такой внутренней гармонии нет, и хотя указанный идеал не может быть реализован в полной мере, к нему нужно стремиться, тогда как непонимание связи абстрактных и конкретных элементов в социально-научной аргументации препятствует этому движению. С другой стороны, непонимание относительной автономии разных уровней теоретической и эмпирической работы приводит к таким типичным губительным ошибкам, как редукция и конфляция. Причем такие ошибки возникают не только в рамках позитивистски-ориентированной социологии, но и в русле антипозитивизма, как, например, предпринятые в 70-е годы попытки редуцировать теоретическую аргументацию к методологическим допущениям (в теоретическом эмпиризме) или к политико-идеологическим приверженностям социологов (в неомарксистской идеологической критике).

Любая социальная теория принимает на каждом из уровней определенные приверженности, или «привязки» (commitments), хотя они часто остаются не эксплицированными. Общая задача «теоретической логики» в социологии как раз и состоит в том, чтобы «объяснить, что влечет за собой каждая из этих привязок и как они взаимно друг с другом связаны» [8, p. XIX]. Особое внимание Александер уделяет роли пресуппозиций, так как попытки социологии «уйти от философии» делают ее заложницей нерешенных принципиальных проблем.

Место пресуппозиций в социологическом теоретизировании

Пресуппозиции - это фундаментальные эпистемологические допущения относительно природы изучаемой реальности, имеющие предельно абстрактный характер и определяющие основные параметры научной работы на всех уровнях научного континуума. Это априорные философские допущения, без которых невозможно никакое научное мышление, в том числе на уровне эмпирических наблюдений; ведь сбор фактов предполагает осмысленный отбор этих фактов - принятие одних и отвержение других, - а такой отбор может основываться только на внешних для эмпирической работы принципах.

Центральные проблемы, которые должны быть решены социологией на пресуппозиционном уровне, - проблемы действия и порядка. Соответственно, пресуппозиции социальной теории - это «допущения, принимаемые любым социальным ученым относительно природы человеческого действия и того, как действия агрегируются в упорядоченные аранжировки» [8, p. XIX]. Из разных пресуппозиционных решений проблем действия и порядка вытекают разные модели, понятийные аппараты и классификации, по-разному ориентирующие внимание исследователя и, в конечном счете, оказывающие огромное влияние на эмпирическое описание фактов и их содержательное объяснение: социологи, исходящие из разных философских посылок, описывают и объясняют одни и те же факты по-разному. Факт решающего влияния пресуппозиционного уровня на аналитическое структурирование эмпирической жизни совершенно упускается из виду позитивистскими трактовками связи между теорией и эмпирическим наблюдением в социологии.

Пресуппозиционный уровень, по мнению Александера, настолько важен для социологии, что работа на нем приобретает самостоятельную ценность. Так, он отмечает, что нынешние дискуссии в социологии «все еще структурированы, помимо прочего, пресуппозиционными аргументами, впервые выдвинутыми и социологически специфицированными Марксом, Дюркгеймом и Вебером» [8, p. XXI]. Анализ этих пресуппозиций важен еще и потому, что часто они «ставят непреодолимые барьеры для дальнейшей эмпирической работы» [8, p. XXII]. Социология «села на мель» в таких «тупиковых точках» работы классиков, как инструментализм, нормативизм, индивидуализм, коллективизм, субъективный волюнтаризм, детерминизм и т.п.

В ходе анализа пресуппозиций нужно избегать таких опасностей, как редукция пресуппозиций к другим элементам научного континуума (например, идеологическим приверженностям), конфляционное смешение пресуппозиций с непресуппозиционными суждениями (методологическими, пропозиционными, идеологическими или эмпирическими), а также редукция и конфляция внутри пресуппозиционного уровня.

В первую очередь, нельзя смешивать проблемы действия и порядка; это аналитически различные проблемы, не сводимые друг к другу. Любое решение проблемы действия может быть соединено с несколькими разными решениями проблемы порядка, и наоборот. В каждой теории обнаруживается определенная комбинация таких решений. Эти решения неравноценны. Хотя пресуппозиции не поддаются непосредственной верификации / фальсификации, есть некоторый стандарт, по которому можно их оценивать. Таким стандартом, с точки зрения Александера, является многомерность. Если считать общим вектором развития социальных наук движение от узких и односторонних пресуппозиционных подходов (таких, как инструменталистское толкование действия в классической политэкономии) к многомерному пресуппозиционному синтезу, то дальше всех по этому пути, с точки зрения Александера, пошел Парсонс. Однако, поскольку Парсонс допустил при этом ряд серьезных ошибок, его теоретический синтез нуждается в дальнейшем развитии. Исходя из этого, Александер пытается дать свое решение принципиальных проблем действия и порядка.

Каждая теория общества исходит из определенного образа человека как актора, содержит имплицитное понимание мотивации и предполагает ответ на вопрос: что такое действие? Проблема действия традиционно была сопряжена с дилеммой «идеализм или материализм», которая в социологии превратилась в дилемму «рациональное или иррациональное». С точки зрения Александера, в отношении действия необходимо принять синтетическую позицию, которая бы «попыталась интегрировать материалистические и идеалистические аспекты, не принимая те или другие из них исключительно» [9, р. 223]. Это синтетическое решение предполагает также снятие таких старых дихотомий, как «нормативное или инструментальное» и «волюнтаризм или детерминизм».

Ни одна серьезная социальная теория не может ограничиться решением проблемы действия, но должна также решить проблему порядка, т.е. ответить на вопрос о происхождении устойчивых паттернов (или образцов) действия. На этот вопрос традиционно давалось два ответа: индивидуалистический, который трактовал порядок как продукт свободных индивидуальных решений, торга и договора, и коллективистский, который рассматривал социальный порядок как самостоятельную реальность, хотя и не обязательно имеющую онтологический статус «особой сущности». Индивидуалистическое решение, подчеркивающее характерный для современной эпохи волюнтаризм, весьма притягательно. Тем не менее, как отмечает Александер, невероятно, чтобы акторы действительно создавали социальный порядок по своему произволу, поскольку ограничения, в рамках которых они действуют, явно выходят за пределы их контроля [9, p. 15]. Невозможно принять и синтетический подход к проблеме порядка, поскольку честное и последовательное введение индивидуалистического измерения в эту проблему означало бы введение в пресуппозиционную конструкцию чуждого ей элемента случайности и непредсказуемости. Следовательно, социальная теория должна на уровне пресуппозиций принять последовательно коллективистскую точку зрения в отношении порядка. Такая коллективистская теория может быть чувствительна к индивидуалистическим аспектам социального процесса, может принимать во внимание индивидуальные взаимодействия, самого индивида и привносимые им элементы контингентности - но только не на уровне пресуппозиций, а в сфере эмпирического познания.

Таким образом, Александер утверждает, что «социальная теория должна быть синтетической в отношении проблемы действия и коллективистской в отношении проблемы порядка», но при этом коллективистская теория должна использовать «некоторые эмпирические открытия более индивидуалистических теорий, с тем чтобы достичь успеха в эмпирическом описании действительного исторического мира» [9, р. 224].

Многомерное решение пресуппозиционных проблем не снимает само по себе всех проблем социологии, однако оно необходимо, поскольку закладывает основу для содержательных суждений, обладающих большей адекватностью и объяснительной силой по сравнению с суждениями, базирующимися на более односторонних, прямолинейных и простых пресуппозиционных подходах.

Ревизия куновской концепции развития науки

Чтобы правильно ставить задачи перед социологией, необходимо иметь ясное представление о том, как вообще развивается социальная наука. Старые позитивистские и эмпиристские модели линейно-прогрессивного накопления и усложнения знания не дают такого представления. Не дает его, с точки зрения Александера, и постпозитивистская концепция развития науки Т. Куна. В этой концепции, описывающей развитие науки как череду «кризисов парадигм» и «научных революций», сменяющих одни парадигмы другими, содержатся, как он считает, некоторые принципиальные ошибки.

Прежде всего, Александер выступает с критикой недифференцированной трактовки «парадигм». С его точки зрения, Кун неправомерно преувеличивает единство систем научного знания, их высокую внутреннюю интегрированность. Такой интегрированности нет даже в наиболее «зрелых» парадигмах. Каждая научная теория (в т. ч. социологическая) содержит компоненты, относящиеся к разным, относительно автономным теоретическим уровням, «связывает себя с позицией на каждом из этих уровней социологического анализа, и позиция теории на любом из этих уровней может изменяться независимо от других ее привязок» [8, p. 278]. Противоречия между разными социальными теориями и внутри каждой отдельной социальной теории могут возникать отнюдь не только вследствие обнаружения новых фактов, несовместимых с какими-то позициями теоретического характера, но и из совершенно других источников, например: в связи с разными пресуппозиционными решениями проблем действия и порядка, предлагаемыми разными теориями; в связи с альтернативными соединениями пресуппозиционных решений проблемы порядка и проблемы действия; в связи с альтернативными спецификациями и операционализациями одних и тех же пресуппозиционных решений; в связи с идеологическими импликациями пресуппозиционных и иных элементов теорий; вообще в связи с отсутствием однозначности в комбинировании элементов, относящихся к разным уровням научного континуума. Куновское понятие парадигмы, игнорирующее все эти моменты, не позволяет разглядеть подлинную динамику развития социальной теории. Более того, в социальных науках, по мнению Александера, конфликты, определяющие их реальное развитие, укоренены в «доэмпирических привязках» в гораздо большей степени, чем в несоответствии теории фактам [9, р. 38].

Раскрывая внутреннюю неоднородность и противоречивость социальных теорий, Александер подрывает еще один постулат, лежащий в основе куновской модели: допущение высокого уровня консенсуса среди сторонников парадигмы. Соглашаясь в каких-то одних аспектах, пусть даже принципиально важных, социальные ученые - в условиях, которые были только что указаны, - могут ожесточенно спорить по поводу других [10, p. 17]. Отсутствие консенсуса можно рассматривать как следствие внутренней сложности социальной теории.

Относительная автономия разных уровней научного континуума имеет еще и другие важные следствия. «Парадигмы», слабые в пресуппозиционном отношении, могут порождать ценные результаты на других уровнях, например, в области эмпирических наблюдений и пропозиций; и наоборот, «парадигмы» с сильным пресуппозиционным потенциалом не дают жестких гарантий успеха в эмпирических исследованиях и объяснениях. Соответственно, развитие науки на любом из уровней может происходить более или менее независимо от ее развития на других уровнях. Дело обстоит так, что «парадигмы» в социологии не сменяют одна другую целиком и полностью. Развитие социологии является фрагментарным, неравномерным и нелинейным: какие-то элементы заменяются без изменения других. Куновские кризисы парадигмы случаются в социологии не как эпохальные события, а более или менее постоянно и рутинно [10, p. 19].

Кроме того, относительная автономия теории от эмпирических привязок означает, что развитие социальной теории не находится в прямой зависимости от прогресса эмпирических наблюдений. Соответственно, следует отказаться от тезиса, что социологические теории живут и умирают через фальсификацию. Александер высказывается на этот счет весьма жестко: «В социальной науке общие теории никогда не опровергаются» [9, р. 72]. Ядро той или иной теории может сохраняться сколь угодно долго, даже если порожденные ей пропозиции были полностью развенчаны. Реагируя на давления эмпирической среды, теория может заменять одни «периферийные привязки» другими и сохранять при этом свою идентичность. Судьба теории - ее сохранение или гибель - зависит не от фальсификации или верификации, а исключительно от решений конкретных людей и от конкретных социальных и интеллектуальных условий [9, р. 67].

В контексте такого истолкования развития социальной науки Александер решает вопрос о том, какое значение для социологии имеет классика.

Значение классики: интерпретация классики как неотъемлемая составная часть научной аргументации в социальных науках

Принципиальная позиция Александера состоит в том, что интерпретация классических текстов в социальных науках является законным и необходимым компонентом научной аргументации. Этот тезис отстаивается в «Теоретической логике» (особенно в томе 2), а также в большом очерке «Социология и дискурс: о центральности классики», занимающем главное место в сборнике «Структура и смысл» [10, р. 8-67]. Под «классикой» Александер понимает «ранние труды, посвященные изучению человека, которым дается привилегированный статус по отношению к современным изысканиям в той же области» [10, р. 9]. Статус классического текста предполагает, что из этого текста ученый-практик может узнать о своей предметной области не меньше (а иногда даже больше), чем из исследований своих современников.

Свое обоснование роли классики Александер в свойственной ему манере развертывает в противовес распространенному мнению, что классике нет места в современных теоретических дискуссиях. Такое мнение высказывается прежде всего практиками социальной науки и представителями humanities, и в пользу него приводится ряд аргументов. С точки зрения позитивистского эмпиризма, подлинная наука должна быть эмпирической, ее развитие имеет кумулятивный характер, и социальные науки в этом отношении ничем не отличаются от наук естественных. По ходу своего развития научные дисциплины, ориентированные на накопление знания об эмпирическом мире, подвергают имеющееся знание эмпирической проверке и либо верифицируют, либо фальсифицируют его. Соответственно, они не нуждаются в возвращении к текстам давно умерших авторов (разве что как к источникам фактической информации, отсутствующей в других источниках). Зрелая наука вообще не должна иметь классики: на фоне накопленного запаса знания ранние тексты становятся попросту устаревшими. В пример приводятся естественные науки, в которых классики нет, а интерес к ранним текстам имеет сугубо исторический характер. Следуя этому образцу, социология должна строго разграничивать историческую задачу адекватного воссоздания своего исторического пути и позитивную задачу систематического накопления проверенных знаний. История дисциплины должна быть всего лишь «зеркалом», обзором, резюме ее прошлого, и не более того. Теория, в свою очередь, должна быть очищена от всяких исторических реминисценций, так как чрезмерное увлечение последними, помимо прочего, отвлекает ученого от его позитивной научной задачи. (Такого разграничения «истории» и «систематики» требовал, например, Р. Мертон, определявший смешение этих разных видов деятельности как «девиантную аномалию», которая должна быть преодолена.) С историцистской точки зрения, выражаемой представителями humanities (вроде К. Скиннера), исследование классических текстов - задача вполне законная, но опять же сугубо историческая: осовременивание и актуализация этих текстов объявляются недопустимыми, а герменевтическая работа над ними призвана не более чем реконструировать их подлинный исторический смысл.

Александер утверждает, что аргументы противников классики ложные, так как держатся на неверных посылках и непонимании теоретической логики.

Прежде всего, в основе эмпирицистского возражения против классики лежит устаревшее позитивистское видение науки, ошибочно трактующее связь теории и факта и особенно ту роль, которую играют в науке генерализованные неэмпирические допущения. Считать, что эмпирическая работа самодостаточна и что это само по себе делает классику излишней, с точки зрения Александера, в корне неверно, а ссылаться в этой связи на отсутствие классики в естественных науках не вполне законно. Естественная наука, говорит он, «не менее априорна, чем социальная» [10, p. 18], и в ней есть полноценный аналог того, чем является в социальной науке классика. Это куновские «образцы» - конкретные примеры успешной научной работы, образцовые решения типичных проблем и готовые объяснительные модели, определяющие «парадигматическое поле». При всей специфичности этих образцов, их роль именно «априорная», и самое главное в них - это скрытые, «закамуфлированные» посылки, относящиеся к высоким уровням абстракции и генерализации, прежде всего к пресуппозиционному уровню научного континуума. Классика в социальных науках выполняет ту же роль, что и образцы в естественных науках: дает готовые пресуппозиционные решения, без которых не может обойтись содержательная научная работа.

Развивая эти рассуждения, Александер утверждает, что наличие или отсутствие в дисциплине классики определяется вовсе не ее эмпирическим (т.е. подлинно научным, в позитивистском представлении) характером, а уровнем консенсуса внутри дисциплины по поводу ее неэмпирических допущений. Отсутствие классики в естественных науках - всего лишь следствие высокого уровня согласия по поводу таких допущений; когда такое согласие рушится, происходит кризис парадигмы, и внимание ученых открыто сосредоточивается на фундаментальных вопросах, имеющих философский характер. В социальных науках, в отличие от естественных, уровень согласия по поводу неэмпирических допущений низок, споры вокруг этих вопросов имеют более открытый и острый характер, «кризисы парадигмы» происходят хронически, и роль философских посылок более очевидна. Вдобавок к тому, для социальных наук характерно «симбиотическое смешение» описания и оценки, вследствие чего разногласия еще более усугубляются. Таким образом, специфика социальных наук состоит в том, что в них трудно достичь консенсуса по поводу теоретических абстракций и их эмпирических референтов, а потому объектом дискуссий становится «весь спектр неэмпирических входов в эмпирическое восприятие» [10, p. 20]. Исходя из этого, Александер считает, что социальная наука, в отличие от естественных наук, имеет преимущественно дискурсивный, а не объяснительный характер.

Под дискурсом понимаются «способы рассуждения, более гармонично генерализованные и спекулятивные, нежели обычные научные дискуссии» [10, р. 21]. Дискурс как определяющая характеристика социальных наук становится значимым на фоне отсутствия «ясной и очевидной истины». Он сосредоточен не столько на объяснении и предсказании, сколько на самом процессе рассуждения и обоснования. К дискурсу предъявляются совершенно иные требования, чем к объяснительным утверждениям: вовсе не предсказательная сила, а логическая согласованность, масштабность, интерпретативная прозорливость, ценностная релевантность, риторическая сила, красота и стройность аргумента. Поскольку дискурсивные аргументы не поддаются фальсификации, то попытки применять к ним эмпирицистские критерии бьют мимо цели. В силу отсутствия ясности на уровне общих посылок, в социальных науках существует не один дискурс, а много разных дискурсов. По мнению Александера, эту ситуацию нельзя назвать хорошей, но ее надо оценивать трезво: «Центральность дискурса и условия, ее порождающие, ведут к избыточной детерминации социальной науки теорией и ее недостаточной детерминации фактом… От самых конкретных фактических утверждений и до самых абстрактных генерализаций, социальная наука сущностно спорна» [10, p. 23].

Это преобладание дискурса в социальных науках обусловливает высокую значимость и даже привилегированное положение классических текстов. Мало того, что нынешние социологические дискуссии продолжают вращаться в кругу классических пресуппозиционных решений, и «интерпретация трудов давно умерших теоретиков… является в лишенном согласия мире социальной науки фундаментальным средством… установления надежности некоторых общих положений» [8, p. XX]. В каком-то смысле в сфере неэмпирических дебатов классические тексты предпочтительнее современных. Александер указывает на функциональные (внешние) и интеллектуальные (внутренние) причины этого.

Функциональная потребность в классике вытекает из необходимости хоть как-то интегрировать поле теоретического дискурса. Признание классики позволяет социологам самой разной направленности найти общую точку опоры и общее поле для спора. В условиях обилия литературы небольшое число общих классических текстов упрощает теоретическую дискуссию, избавляя ученых от необходимости знать все необозримое многообразие аргументов. Ссылки на классиков дают ученым возможность занимать определенные позиции, не тратя времени и сил на их обоснование, в том числе избавлять эмпирические работы от длинных теоретических экскурсов. И, наконец, ссылка на классику является для отдельных ученых и целых школ стратегическим средством собственной легитимации. Учитывая это, «даже если подлинного интереса к классикам не существует, их все-таки нужно критиковать, перечитывать и открывать заново, с тем чтобы нормативные критерии оценки дисциплины могли снова и снова оспариваться» [10, p. 29].

Интеллектуальные основания привилегированного положения классиков заключаются в том, что в сфере генерализованного дискурса социальная наука развивается скачкообразно и опирается главным образом на талант и интуицию отдельных ученых. Классикой становятся труды особенно одаренных столпов дисциплины, внесших в нее уникальный и непреходящий вклад. Классические тексты становятся в этом смысле незаменимыми образцами для ученых с более средними дарованиями, давая им уже готовые ориентиры там, где они не могут найти их самостоятельно.

Итоговая позиция Александера сводится к тому, что «интерпретативное прочтение» классики есть «законная форма рационального научного диспута», «законный способ придания научной работе нового направления» и вообще «одна из главных форм теоретического аргумента» [10, p. 32-33]. «Прочтение» классики не является самоцелью. Сравнительный анализ разных классических аргументов позволяет показать их сильные и слабые стороны, разработать более многомерные синтетические решения принципиальных теоретических проблем социологии, найти способы перевода эпистемологической многомерности в социологическую форму. Для самого Александера интерпретативное прочтение классики стало одним из основных методов теоретической работы, и главное место здесь занимает интерпретация социологической теории Парсонса.

Интерпретация теории Парсонса: реконструкция и критика

Парсонс рассматривается Александером как безусловно главная фигура в социологии ХХ века, как «единственный мыслитель, которого можно считать по-настоящему равным классикам-основоположникам» [8, р. XXV]. Наследие Парсонса анализируется практически во всех работах Александера 80-х годов, но прежде всего в 4-м томе его «Теоретической логики».

Значимость теории Парсонса, с его точки зрения, настолько велика, что даже в 60-е - 70-е годы, когда вокруг нее развернулись ожесточенные споры и едва ли не все обрушились на нее с критикой, главные теоретические дискуссии оставались опосредованными ею, а важнейшие теоретические нововведения выдвигались в противовес Парсонсу, через критическую реинтерпретацию того или иного сегмента его наследия. Особенности рецепции классики, по мнению Александера, таковы, что адекватно оценить непреходящее значение того или иного классика можно лишь спустя поколение после его смерти, когда страсти вокруг его фигуры утихают и становится возможной взвешенная оценка. Такой момент для рецепции теории Парсонса, ее критической интерпретации, ревизии и усвоения настал, по мнению Александера, в конце 70-х годов, когда фигура Парсонса оказалась основательно отодвинута на периферию социологических дискуссий. Критическая переоценка наследия Парсонса представлялась ему тем более необходимой, что его теоретические достижения не были верно поняты и это отрицательно сказалось на положении дел в социологической теории.

Важнейшее преимущество теории Парсонса Александер усматривает в ее «экуменической устремленности», в ее нацеленности на многомерный синтез: «Ни одному из классиков теоретической социологии не удалось достичь такого аналитического синтеза, который характеризовал работу Парсонса в лучших ее проявлениях» [9, p. 279]. При этом, как всякая великая теория, теория Парсонса «двусмысленна в некоторых решающих пунктах» [9, p. 194]. Исходя из этого, Александер ставит перед собой задачу не только показать непреходящий вклад Парсонса в социологическую мысль, но и проанализировать те ошибки, которые следует устранить для дальнейшего движения в намеченном им направлении. В «Теоретической логике» он осуществляет интерпретативное прочтение теории Парсонса, пользуясь общей схемой «научного континуума», описанной выше.

Теория Парсонса как попытка многомерного теоретического синтеза

Позитивный анализ теории Парсонса осуществляется Александером как демонстрация внутренней логики парсонсовского теоретического развития. При этом возникает весьма неожиданная картина - нетривиальная, далеко не всегда очевидная, хотя во многом убедительная. В интерпретации Александера, общая логика развития парсонсовской теории, если не вдаваться в детали, выглядит приблизительно следующим образом. Александер выделяет в интеллектуальной биографии Парсонса три периода: ранний (до 1938 г.), средний (1938-1951) и поздний (после 1951 г.). Ранний этап посвящен решению принципиальных задач на пресуппозиционном уровне, таких, как разработка аналитических понятий, определение природы действия, определение природы социального порядка и установление принципиальной связи между действием и порядком. В это время Парсонс ясно и недвусмысленно формулирует задачу широкого теоретического синтеза, призванного преодолеть односторонность прежних теорий; в качестве основного метода выполнения этой задачи принимается критическое прочтение классики с последующим синтезом элементов разных теорий. Дальнейший путь развития парсонсовской теории интерпретируется Александером как прямое логическое продолжение того, что было сделано в ранний период. Средний и поздний периоды работы Парсонса характеризуются как попытки дальнейшего развития теории в направлении все большей спецификации пресуппозиционных решений, найденных ранее, т.е. как перенос центра тяжести на нижестоящие уровни научного континуума - уровни моделей, пропозиций и эмпирически релевантных генерализаций. Таким образом, во всем, что делал на протяжении своей жизни Парсонс, усматривается единая и связная логика (кстати говоря, совершенно не зависящая от того, что думал о себе сам Парсонс). Трактовка Александера выглядит доказательно и убедительно, с ней в силу этого довольно легко согласиться, но стоит только ее принять, как тут же придется признать незаконными и ошибочными едва ли не все суждения о Парсонсе, которые были наиболее ходовыми к 80-м годам ХХ века и остаются в широком ходу до сих пор: что Парсонс позитивист; что Парсонс функционалист (и даже структурный функционалист); что квинтэссенцию парсонсианства следует искать в поздних, более зрелых его работах; что ключевыми категориями у Парсонса являются понятия «система», «функция», «структура»; что Парсонс - «системщик»; что при переходе от анализа единичного акта к анализу системы действия Парсонс выходит на более высокий уровень обобщения; и т.д. и т.п.

Основные вехи работы Парсонса, по Александеру, выглядят так:

Ранний период. Парсонс осознанно выбирает генерализованный уровень научной работы, правильно проясняет для себя логику построения социальной теории, устанавливает в качестве цели многомерный теоретический синтез. В «Структуре социального действия» (1937) - главной работе этого периода и вообще важнейшей работе Парсонса - отстаивается позиция «аналитического реализма» и реализуется пресуппозиционное движение в сторону многомерной теории. В этой работе дается принципиальное решение проблемы действия и проблемы порядка (синтетическое решение), развивается многомерный подход к действию (в схеме «единичного акта») и многомерный подход к коллективному порядку (совмещение свободы воли с эмерджентными свойствами систем). Решая эти проблемы, Парсонс выходит за рамки антиномий прежней социологической эпистемологии: номинализм versus реализм, материализм versus идеализм, рационализм versus иррационализм, действие versus порядок, инструментализм versus нормативизм, индивидуализм versus социологизм. Дальнейшее усовершенствование пресуппозиционных основ теории волюнтаристского порядка происходит в работе «К общей теории действия» (1951), где проясняется связь между нормативными и фактуальными аспектами порядка, нормативный порядок истолковывается как символический, дается анализ «символической генерализации» и культуры как аналитически автономной сферы. Окончательную, зрелую формулировку (сопоставимую по степени проработанности с формулировкой проблемы действия в «Структуре социального действия») проблема порядка получает у Парсонса в 60-е годы в схеме «кибернетической иерархии», или «кибернетического континуума», в которой символический порядок и порядок условий трактуются как две кибернетические среды действия. Главное в этой схеме, по мнению Александера, не отдельные иерархические уровни (это всего лишь аналитические категории), а взаимосвязи, или «взаимообмены», между ними и сама иерархия средовых давлений. В кибернетическом континууме был в полной мере реализован идеал многомерности, установленный в ранний период.

Средний период. Хотя в работе «К общей теории действия» (1951) содержатся важные идеи, развивающие понимание порядка на уровне пресуппозиций, в целом для этого периода характерен переход на более эмпирически ориентированные уровни социологического континуума. Этот переход сопровождается постоянным логическим связыванием утверждений, относящихся к этим уровням, с ранее сформулированными пресуппозициями; здесь, как подчеркивает Александер, действует не логика дедукции, а демонстрация того, как работает многомерность на уровнях моделей, идеологий, понятий и пропозиций. Спецификация пресуппозиционной схемы на разных уровнях осуществляется в работах «Социальная система» (1951) и «К общей теории действия». На уровне модели эта спецификация принимает форму «функциональной теории» для анализа структуры социальных систем (сюда относятся определение природы системы, 4-функциональная схема AGIL и т.д.); на уровне понятий она находит выражение в разработке концептуальной схемы «типовых переменных». В процессе спецификации Парсонс последовательно проводит принцип многомерности. Так, в книге «Социальная система» этот принцип реализуется в разграничении трех аналитически автономных сфер (личностной, социальной и культурной) и рассмотрении связей между ними; пресуппозиция «многомерного порядка» специфицируется в комплексном анализе проблем аллокации и интеграции, решаемых социальными системами, а далее - в анализе аскриптивного и достиженческого комплексов. Теория социального изменения, развиваемая в книге «К общей теории действия», также в полной мере соответствует критерию многомерности; она прочно укоренена в эмпирически ориентированной работе Парсонса и его многомерных пресуппозициях.