Возрождение и развитие парсонсианства в 80-е годы ХХ века: Дж. Александер и Р. Мюнх

Второе базовое измерение контингентности - стратегизация. Действие заключает в себе не только понимание мира, но также воздействие на него и его преобразование исходя из таких стратегических соображений, как наименьшие издержки и наибольшие вознаграждения. Стратегические расчеты определяют аллокацию времени и энергии в различные виды деятельности. Практическое действие всегда протекает в границах, установленных пониманием. Понимание обеспечивает среду, в которой происходит стратегизация, и оказывает глубокое воздействие на калькуляцию стратегического интереса. Каждый стратегический расчет опирается на соответствующее знание, а в условиях неопределенности будущего, которое мы никогда полностью не знаем, еще и на «иррациональное» понимание (уверенность и доверие). Таким образом, стратегизация в процессе действия неразрывно переплетена с интерпретацией.

Концептуализацию контингентных элементов индивидуального действия Александер считает необходимым дополнить концептуализацией коллективных сред действия, которые «одновременно инспирируют и ограничивают его», т.е. неконтингентных элементов, обеспечивающих его упорядоченность: «…само описание контингентного действия предполагает неконтингентные среды, в которых оно происходит» [9, p. 316]. В соответствии с принципом гомологии, теория действия и теория сред должны быть комплементарными. Это означает, что при правильной концептуализации действия среды будут увидены как его продукты, а при правильной концептуализации сред действие будет увидено как их результат, или продукт.

Микроэмпирическая модель порядка: среды действия. Разрабатывая модель порядка на микроуровне, Александер восстанавливает «трехсистемную модель» Парсонса, включающую личность, общество и культуру. Эти системы «входят в действие как его более или менее упорядоченные среды» [9, p. 316]. Таким образом, Александер рассматривает три коллективно-структурированные среды действия: (1) личностную, или психологическую систему, (2) культурную систему и (3) социальную систему. Первые две являются внутренними средами действия; они «редко переживаются акторами как коллективные ограничения» и «образуют само Я, переживающее действие как контингентное» [9, p. 7]. В свою очередь, социальная система является для действия внешней средой; сами акторы так ее воспринимают. До сих пор социологию интересовали в основном социальные системы; Александер считает одинаково важными все три среды.

Социальная система - одна из важнейших сред действия, снабжающая акторов реальными объектами (такими, как люди, живые организмы, вещи). В рамках предлагаемой модели ее необходимо рассматривать не саму по себе, т.е. макроскопически, а с точки зрения того, как она влияет на действие. Александер выделяет в социальной системе несколько основных измерений, через которые осуществляется такое влияние: (а) разделение труда и институты политической власти, обеспечивающие принципиально важные среды для интерпретации и стратегизации; (б) солидарность, вариативно влияющую на интерпретативные и стратегические аспекты действия в зависимости от степени дифференциации общества, числа солидарных групп, их размера и качественных характеристик; (в) социальные роли, которые через нормы и санкции «влияют на типизацию, вдохновляют стратегизацию и производят изобретения» [9, p. 319].

Объекты социальных систем входят в сферу ориентации действия не как «внешние» объекты, а как «референты символических систем», или символы. Поскольку генерализованные символы связывают объекты, принадлежащие к разным системам, произвольно, этот способ связи обладает особой внутренней организацией, которая не зависит от других системных уровней и не может быть выведена из них. Любое действие протекает в границах, установленных культурной, или символической системой, которая стимулирует интерпретацию и стратегизацию и в то же время ограничивает их. Символические коды имеют не только когнитивный аспект, но также эмоциональный и моральный аспекты. Соответственно, Александер связывает с культурной системой такие процессы, как конструирование реальности и оценивание реальности. Первый из них включает операции именования, соотнесения (связывания) и аналогизирования, которые строятся на типизации и изобретении и в то же время структурируют типизацию, изобретение и (косвенно) стратегизацию. Оценивание реальности протекает в рамках противопоставления «сакральное / профанное» и производит такие важные элементы, как ценности.

Третью важнейшую среду действия образуют личности акторов. Разные личности проявляют разные способности к интерпретации, стратегизации и изобретению. Александер подчеркивает, что эти способности - «способности личностей, а не просто способы введения в игру эпистемологических категорий или способы социального обмена и контроля» [9, p. 325]. Личностные среды исторически меняются вместе с изменением социальных и культурных сред.

В свете предложенной модели реальный смысл разногласий по вопросу соотношения «микро» и «макро» сводится к тому, что различные макротеории и микротеории, претендующие на исчерпывающее объяснение социальной жизни, посредством неправомерной генерализации принимают какую-то одну систему (экономическую, культурную, личностную) как тотальную среду действия или какой-то один модус действия (изобретение, типизацию или стратегизацию) как охватывающий все действие. Теоретики экономических систем сводят действие к стратегическому действию, теоретики культуры - к типизации, теоретики социальных движений - к изобретению. Таким образом, отказ от одномерных редукционистских теорий в пользу многомерного теоретического синтеза почти автоматически снимает противоречия между сторонниками макросоциологии и микросоциологии. Эти противоречия - историческое недоразумение.

Ввиду недостаточного внимания социологии к смысловым и культурным измерениям изучаемого предмета, Александер считал одной из главных задач на ближайший период интеграцию этих измерений в социологическую теорию. Во второй половине 80-х годов он работал в основном в этой области.

В книге «Неофункционализм и после него» (1998) Александер объявил, что перерос неофункционалистскую ориентацию и что главная цель, стоявшая перед этим движением, - реабилитация и реконструкция теории Парсонса - достигнута. С 90-х годов в центре внимания Александера находятся проблемы гражданского общества.

3. Рихард Мюнх

Рихард Мюнх (р. 1945) - активный проводник «парсонсианской линии» в немецкой социологии. После обучения в Гейдельбергском университете и защиты в 1971 г. докторской диссертации он работал в разных университетах Германии (Аугсбургском, Кёльнском, Гейдельбергском, университете Генриха Гейне в Дюссельдорфе), с 1998 г. занимает пост декана факультета социальных и экономических наук в университете Отто-Фридриха в Бамберге.

Во 2-й половине 70-х - 1-й половине 80-х годов основные усилия Мюнха были связаны с попытками по-новому осмыслить и развить волюнтаристскую теорию действия и теорию волюнтаристского порядка Парсонса, что принесло ему славу «защитника интересов Парсонса» и «представителя «американской» ориентации» в западногерманской социологии [4, c. 98, 119]. Результаты этой работы представлены в книгах «Легитимность и политическая власть» (1976), «Теория социальной системы» (1976), «Теория действия» (1982), «Базальная социология: социология политики» (1982). Центральное место среди всех этих публикаций занимает «Теория действия» - капитальный труд, в котором было предложено новое прочтение Парсонса, Вебера, Дюркгейма и Маркса [13]. Этот труд обеспечил Мюнху статус одного из ведущих теоретиков в современной социологии.

Через все изыскания Мюнха в рассматриваемый период проходит одна стержневая тема: специфика современного общества, природа современного социального порядка, уникальные характеристики «современного западного развития». В раскрытии этой темы Мюнх опирается на сложную теоретическую стратегию. В обобщенном виде ее можно представить примерно так.

(1) Определение специфики современного общества требует адекватной этой цели теории, и элементы этой теории можно обнаружить в классических текстах. Исходя из этого, важным и необходимым компонентом теоретической работы является критическое прочтение классики, способствующее прояснению ключевых проблем и открывающее новые теоретические перспективы. Мюнх исходит из того, что в социологии без классики обойтись нельзя: «…Нынешние социологические исследования, если они игнорируют традицию, суть действие, лишенное сознания, действие, обреченное повторять все ошибки прошлого, поскольку оно не смогло извлечь урок из этих ошибок» [15, p. 56]. Прочтение классики, соответственно, не может быть самоцелью, просто «взглядом назад» и «просто обзором истории социологии»; «чисто исторические интерпретации классических авторов» Мюнх рассматривает как один из «тупиков», в которые «слишком далеко зашла» социология, наряду с «безжизненным теоретическим формализмом», «слепой эмпирикой» и «индивидуализированным историческим исследованием» [15, p. VIII, 56]. Прочтение классики должно быть критическим и конструктивным, нацеленным на «новую формулировку фундаментальных проблем социологии и способов их решения», служить основой для «движения теории вперед на новом основании» [ibid.]. Мюнх интерпретирует классиков именно в таком конструктивном ключе: частично «вычитывая» у них, частично «вчитывая» в них теоретическую логику, служащую текущим и перспективным целям социологической работы.

(2) Наиболее полную и адекватную теоретическую основу, необходимую для понимания специфики современного общества, Мюнх находит у Парсонса в волюнтаристской теории действия и теории волюнтаристского порядка. Однако, поскольку работа Парсонса отягощена непоследовательностью, различного рода ошибками и внутренними противоречиями, указанная теоретическая основа не может быть взята у него в чистом виде и требует реконструкции. В целях такой реконструкции Мюнх прочитывает и в значительной мере заново переписывает теорию Парсонса под углом зрения кантовской философии. Это позволяет ему дать новое гармоничное прочтение Парсонса и представить его творчество как последовательное решение ключевых теоретических проблем, сопровождаемое модификацией и рафинированием схем, моделей и понятийного аппарата. Такое истолкование Парсонса служит Мюнху основой для разработки собственных теоретических инструментов, которыми он впоследствии постоянно пользуется. Это прежде всего схема «пространства действия», а также такие понятия, как «взаимопроникновение» и «зоны взаимопроникновения».

(3) Поскольку работа Парсонса в значительной степени ограничивается метатеоретическим уровнем, для содержательного анализа специфических черт современного общества ее оказывается недостаточно и возникает потребность в обращении к другим классикам, достигшим наибольших высот в интерпретации современности на предметно-теоретическом уровне. Такими классиками для Мюнха служат Дюркгейм и Вебер (а также в меньшей степени Маркс). Но вклад этих классиков опять-таки не может быть взят в чистом виде. Его необходимо реконструировать, исходя из потребностей современной теории. В целях такой реконструкции Мюнх использует систему координат теории действия, которую он ранее рафинировал в ходе кантианского прочтения Парсонса. Таким образом ему удается представить Дюркгейма и Вебера как теоретиков, последовательно двигавшихся в направлении волюнтаристской теории действия, рассмотреть их работу под углом зрения этой теории, получить в их работе некоторые ответы на вопросы о природе современности и переформулировать ряд классических постановок проблем. Так, на основе интерпретативного прочтения Дюркгейма Мюнх разрабатывает теорию современного социального порядка, а веберовская трактовка рационализации дает ему отправные точки для разработки теории взаимопроникновения, объясняющей специфику современного типа развития.

Таким образом, Мюнха интересует прежде всего природа современности; с целью ее прояснения он обращается к теории Парсонса, которую прочитывает чрез призму философии Канта; далее для углубления понимания современности на предметно-теоретическом уровне он обращается к теоретическому наследию Дюркгейма и Вебера, которое прочитывает через призму переистолкованной в кантианском ключе теории Парсонса; и результатом этой работы становится разработка теории взаимопроникновения как теории, объясняющей специфику современного социального порядка и процессов, ведущих к его становлению.

Кантианское прочтение Парсонса: систематизация «синтетической» позиции

Интерпретация теории Парсонса занимает принципиально важное место в социологическом проекте Мюнха. Именно в рамках этой интерпретации он разрабатывает схему пространства действия и понятие взаимопроникновения, на которых строится вся его последующая теоретическая работа. Рассмотрению теории Парсонса в ее целостности и развитии посвящены первые три главы книги «Теория действия» [13; издание на англ. языке - 14]. Теория Парсонса трактуется Мюнхом как высшее, никем так и не превзойденное достижение в осмыслении современного общества. Основное ее преимущество над другими социологическими теориями усматривается в ее большей объяснительной силе, обусловленной рассмотрением действия и порядка во всей их многомерной сложности, а также верным пониманием соотношения «теории и опыта».

Так же, как и Александер, Мюнх изображает эволюцию парсонсовской теории как непрерывное и последовательное развитие основных принципов, сформулированных с самого начала в «Структуре социального действия». При этом мюнховская трактовка Парсонса отличается от той, которую предложил Александер. Ее своеобразие связано с тем, что Мюнх представляет точку зрения Парсонса как последовательно кантианскую и исходя из этого реконструирует его теорию как своего рода «социологический аналог» критической философии Канта. Пытаясь прочесть Парсонса в кантианском ключе, Мюнх указывает, что такое прочтение не произвольно, а имеет под собой прочные основания: «Даже поверхностное изучение Парсонса обнаруживает влияние эпистемологических концепций Канта» [11, p. 713]; более того, сам Парсонс в поздние годы жизни признавал «значимость кантовских трансцендентальных аргументов как ключа к пониманию его теории действия» [11, p. 718]. Вместе с тем Мюнх отмечает, что его интерпретация относится к глубинной, или латентной структуре теории Парсонса и имеет силу независимо от того, что мог думать по этому поводу сам Парсонс [12, p. 775]. Иначе говоря, предметом реконструкции становится не то, что субъективно думал сам Парсонс, а то, что было объективно им сделано. Это соответствует общей позиции Мюнха, согласно которой обращение к классике призвано прежде всего «показать классические работы в новом свете и сделать их плодотворными для дальнейшего теоретического развития» [15, p. VIII].

«Кантианское ядро» теории Парсонса

По мнению Мюнха, в истории западной мысли критическая философия Канта явилась «точкой поворота к волюнтаристской теории действия». Она соединила эмпиризм и рационализм (преодолев тем самым их односторонность) в дуалистической парадигме, согласно которой «реальность понимается как возникающая из взаимодействия восприятия и общих категорий, эмпирических и теоретических понятий, интересов и идей, субъективных вкусов и общих эстетических суждений, гипотетических и категорических императивов» [15, p. 117]. Эта дуалистическая парадигма развивается Кантом в трех его «Критиках». В «Критике чистого разума» Кант, полемизируя с эмпиризмом, показывает, что научное знание невозможно ни как всего лишь обобщение чувственных данных, ни как всего лишь ряд дедукций из «первых принципов» разума; оно становится возможным только благодаря «взаимопроникновению» теории и опыта, которое находит воплощение в рациональном эксперименте. В «Критике способности суждения» Кант аналогичным образом показывает, что теория эстетического суждения возможна лишь при условии установления связи между априорными категориями рассудка и ощущениями удовольствия, переживаемыми в процессе созерцания произведения искусства и природных явлений. Наконец, в «Критике практического разума» Кант, выступая против утилитаристских теорий морали, показывает, что действенность моральных принципов не может базироваться на изменчивых личных склонностях индивидов и их субъективных соображениях о полезности; она может держаться лишь на неизменном долге («категорическом императиве»), который создает порядок, примиряющий априорные моральные требования с удовлетворением потребностей и желаний индивидов.

Мюнх утверждает, что Парсонс воспринял у Канта это «дуалистическое постижение природы реальности» [11, p. 714] и что интерпретация его теории, следовательно, должна опираться на этот факт. Такое прочтение представляется ему тем более полезным, что Кант артикулировал «предпосылки современного западного общества как в теории познания, так и в теории морали» [11, p. 717]. Если сравнить социологию Парсонса с критическим проектом Канта в целом, то можно увидеть, что они обладают «фундаментальным сходством в структуре и методе», сходством «как на метауровне эпистемологических допущений, так и на уровне содержательной теории» [11, p. 713, 709].

Мюнх указывает, что процедура построения теории у Парсонса с самого начала является кантианской. Философия А.Н. Уайтхеда, в которую уходит корнями парсонсовский «аналитический реализм», отводящий ключевую роль «схеме соотнесения», производна от эпистемологии Канта [11, p. 727]. Такая категориальная схема призвана обеспечивать абстрагирование от частностей и конкретизацию абстракций; у Парсонса она выполняет обе функции. С одной стороны, категориальные «метаструктуры» устанавливаются не как свойства феноменов, а как «априорный набор условий, без которых рассматриваемые феномены невозможно постичь упорядоченным образом» [11, p. 714]. С другой стороны, в социологии Парсонса реализуется принципиально верное понимание того, как должно происходить соединение теории и исследования конкретных эмпирико-практических проблем. Работа Парсонса содержит «особую форму взаимопроникновения двух подсистем производства знания, каждая из которых подчиняется собственным законам: подсистемы теоретического исследования и подсистемы практического решения проблем» [11, p. 712]. Мюнх считает такое взаимопроникновение условием существования современной науки.

Волюнтаристская теория действия и теория социальных систем Парсонса тоже обладают глубоким сродством с философией Канта: они, как пишет Мюнх, «насквозь кантианские», «точно повторяют по структуре и методу критическую философию Канта» [11, p. 712-713]. Это сродство проявилось уже в «Структуре социального действия» (1937), где Парсонс подходит к проблеме социального порядка («Гоббсовой проблеме») в целом так же, как до него Кант подошел к вопросу о возможности морального закона. Как Кант развивал свою моральную философию в противовес философскому утилитаризму, так Парсонс развивает свою теорию действия в противовес социологическому утилитаризму. Как у Канта чистые рассудочные категории противостоят чувственным данным, так у Парсонса ценности противостоят интересам [11, p. 714]. Как Кант обосновывает соединение свободы воли с моральным долгом, так Парсонс решает вопрос о возможности соединения индивидуальной автономии и социального порядка.

Форма аргументации у Парсонса в целом такая же, как у Канта. Критикуя утилитаристское решение проблемы социального порядка, он приходит к тому, что эта проблема не может быть решена в рамках утилитаристских допущений и что для ее решения необходимо допустить «нормативное ограничение принципа полезности, обязательное для всех акторов», причем это ограничение не может быть результатом согласия, а должно ему предшествовать [11, p. 720]. Иначе говоря, нормативное ограничение должно быть априорным [11, p. 723]. Как у Канта только категорический императив может обеспечить постоянство выбора действий в изменчивых ситуациях, так и у Парсонса «нормативный принцип отбора есть категорическое правило в кантовском смысле» [11, p. 724]. Дело, по Парсонсу, обстоит не так, что на выбор целей и средств налагается нормативное ограничение, а так, что уже сам этот выбор происходит в нормативной рамке. Подчинение правилу вытекает не из его целесообразности, а из обязательности его соблюдения. Таким образом, устанавливается независимость нормативной сферы от сферы утилитарного действия.

Некоторые критики называют парсонсовское решение проблемы порядка нормативным. По мнению Мюнха, это упрощение. Оно «не нормативное и не утилитарное» [11, p. 722], оно - волюнтаристское и по существу кантианское. Суть его в том, что социальный порядок есть результат взаимопроникновения различных подсистем действия: ни чистая целерациональность, ни априорный долг не могут сами по себе установить порядок; «нормы могут генерироваться только взаимопроникновением целерационально ориентированного действия и категорического нормативного обязательства»; «социальный порядок возможен лишь постольку, поскольку акторы добровольно устанавливают согласие и связывают себя с общей нормативной системой координат» [11, p. 726, 722]. «Еще нигде в социологии, - пишет Мюнх, - эта базовая идея… не была проработана так ясно, как в работах Парсонса» [11, p. 726].

Такое определение природы порядка требует переопределения природы действия, ибо утилитаризм не мог решить проблему порядка в силу того, что неправомерно сводил человеческое действие к инструментальному действию. У Парсонса действие трактуется как «результат внутренних законов и особых взаимосвязей аналитически различающихся подсистем действия» [11, p. 709], в контексте «Гоббсовой проблемы» и критики утилитаризма - как «результат взаимопроникновения целерациональности и нормативного ограничения такой рациональности» [11, p. 722]. Это означает, что человеческое действие всегда определяется обоими компонентами, утилитарным и нормативным.

Подобно Канту, сумевшему преодолеть односторонность рационализма и эмпиризма, Парсонсу удалось решить проблему порядка и проблему действия, избежав крайностей позитивистского утилитаризма и идеализма.

Таким образом, заключает Мюнх, в «Структуре социального действия» закладывается краеугольный камень теории взаимопроникновения [11, p. 733]. Ядро этой теории образует допущение, что «каждое действие надо понимать как продукт взаимодействия динамизирующих и контролирующих сил… как продукт некоторой связи между аналитически дифференцированными сферами, или подсистемами» [12, p. 771-772]. Это ядро - кантианское, и «без понимания этого кантианского ядра невозможно проследить дальнейшее развитие теории Парсонса» [11, p. 734].

Развитие «кантианского ядра» в социологии Парсонса

Анализируя развитие теории Парсонса, Мюнх сосредоточивает внимание на том, как в ней постепенно разрабатывается, проясняется и рафинируется указанное «кантианское ядро». С точки зрения Мюнха, весь интеллектуальный путь Парсонса после «Структуры социального действия» можно представить как «серию усовершенствований этого теоретического инструмента для анализа отношений взаимопроникновения» [11, p. 734]. Важнейшими составляющими этой работы были аналитическое вычленение дифференцированных систем и разработка категориального аппарата для описания и анализа отношений между ними. Эти отношения Парсонс на разных этапах своей деятельности называл «взаимосвязью», «взаимообменом» и «взаимопроникновением». Мюнх всячески подчеркивает, что именно разработка «теории взаимопроникновения» является важнейшим теоретическим достижением Парсонса.

В «Структуре социального действия» (1937) был установлен своего рода образец для дальнейшей, все более сложной и все более масштабной работы: в ней были аналитически выделены две относительно автономные сферы (сфера инструментального действия и нормативная сфера), и действие было размещено в системе координат, устанавливаемой взаимопроникновением этих сфер.

В «Системе действия» (1951) эта двухчленная схема была заменена более сложной трехчленной: были аналитически дифференцированы три подсистемы системы действия (культурная, социальная и личностная), и каждая конкретная единица действия трактовалась как продукт совокупного влияния этих трех подсистем, т.е. их взаимопроникновения. В работе «К общей теории действия» (1951) в рамках обсуждения взаимосвязи между сферами инструментального действия и нормативно обязательного действия была более подробно прояснена природа взаимопроникновения как «особого вида связи между аналитически дифференцированными подсистемами» [12, p. 776]. Усовершенствование схемы анализа, достигнутое на этом этапе, позволило Парсонсу рассмотреть процессы институционализации и интернализации как процессы взаимопроникновения, соотнести генерализацию символических кодов нормативной культуры с автономизацией индивидуального действия, установить принципиальные условия развития более высокой степени свободы действия в рамках все более генерализирующегося набора ценностей, аналитически совместить социальный порядок с автономным действием и социальным изменением. Важнейшим достижением Парсонса на этом этапе стало заложение фундамента для «нового типа анализа, который мог бы работать со множеством системных референций одновременно и который открыл бы совершенно новый способ мышления в отношении старой проблемы связи индивида и общества» [12, 781].

Следующим важным шагом в развитии теории стала разработка схемы типовых переменных действия, продиктованная необходимостью исследования взаимопроникновения в конкретных проблемных областях (таких, как природа профессий, социализация, отношения между врачом и пациентом). Эта схема дала новый инструмент для концептуализации взаимопроникновения подсистем действия: в каждом члене каждой пары типовых переменных заложен механизм, ограничивающий возможности действия; постепенный переход от одного члена пары к другому (например, от специфичности к диффузности) расширяет поле действия; благодаря этому диспозиции, возникающие в какой-то ограниченной сфере, могут переходить во внешние для нее сферы («проникать» в них), равно как диспозиции, возникшие в этих сферах, могут «проникать» в нее [12, p. 783].

Опираясь на схему типовых переменных, в «Рабочих тетрадях по теории действия» (1953) Парсонс дифференцировал уже четыре подсистемы действия. Четырехфункциональная парадигма (схема AGIL) рассматривается Мюнхом как очередная важная веха в усовершенствовании парсонсовской теории. Эта схема впоследствии была освобождена от связи с типовыми переменными и приняла более обобщенный характер, позволяющий применять ее для решения более широкого круга задач. В конце концов, она стала общим теоретическим инструментом аналитической дифференциации реальности. С ее помощью были аналитически дифференцированы не только само действие и его подсистемы, но и разные уровни анализа, имеющие разные системные референции (в порядке возрастания генерализации - уровень социальной системы, уровень системы действия и уровень условий человеческого существования). Ценность этой техники аналитической дифференциации Мюнх видит в том, что «посредством размещения аспекта реальности в этой схеме мы можем понять, как и в какой степени природа этого аспекта определяется его взаимопроникновением с другими подсистемами на различных других уровнях» [12, p. 785].

Следующий важный шаг в развитии и совершенствовании парсонсовской теории, по Мюнху, связан с введением кибернетической иерархии и развитием теории генерализованных посредников взаимообмена.

Кибернетическая иерархия условий и контроля, заменившая схему AGIL в поздних работах Парсонса, позволила лучше и точнее определить, какого рода взаимопроникновение происходит между подсистемами: в последовательности AGIL, отражающей возрастание уровня информации, системы с более высоким уровнем информации оказывают контролирующее воздействие на системы с низшим уровнем информации и ограничивают возможности действия; в свою очередь, в последовательности LIGA, отражающей возрастание мотивационной энергии, высшие системы оказывают динамизирующее воздействие на низшие и расширяют возможности действия. Мюнх считает кибернетическую иерархию наиболее плодотворной аналитической схемой Парсонса, отмечая, что ее ни в коем случае нельзя трактовать как утверждение о конкретных системах.

Теория генерализованных посредников позволила Парсонсу выйти на более содержательный и специфичный уровень анализа взаимопроникновения между подсистемами. Эта теория была разработана Парсонсом на трех уровнях: на уровне социальной системы («Экономика и общество», 1956), где были выделены такие посредники, как деньги, политическая власть, влияние и ценностные приверженности; на уровне системы действия («Американский университет», 1973), где были выделены такие посредники, как определение ситуации, аффект, исполнительная способность и интеллект; и, наконец, на уровне условий человеческого существования («Теория действия и условия человеческого существования», 1978), где были выделены такие посредники, как трансцендентальное упорядочение, смысл, здоровье и эмпирическое упорядочение. Теорию взаимообмена Мюнх трактует как «логический шаг в развитии теории действия, базирующейся на дуалистическом понимании системы действия как зоны взаимопроникновения» [12, p. 804].

Таким образом, Мюнх представляет теорию Парсонса как систематичное и последовательное развитие «кантианской теории взаимопроникновения».

«Пространство действия»

В ходе кантианской реконструкции теории Парсонса Мюнх разработал схему «пространства действия», которая стала для него впоследствии одним из основных инструментов социологического анализа. Эта схема была получена из 4-функциональной парадигмы AGIL и кибернетической иерархии условий и контроля посредством перевода их в более абстрактную форму, допускающую размещение самых разных элементов реальности в общей системе координат. Хотя Мюнх, разрабатывая эту схему, опирался на Парсонса, она в ряде аспектов существенно отличается от своих парсонсовских прототипов.

При конструировании «пространства действия» Мюнх исходит из того, что в любой системе действия имеется два типа подсистем: с контролирующей (или регулятивной) функцией и с динамизирующей функцией. Нормативные и динамические сферы связаны друг с другом «как форма и материя» [12, p. 773]: более упорядоченные сферы, проникая в менее упорядоченные, ограничивают их динамизирующее влияние. В этой схеме соотнесения «каждый социальный факт рассматривается как результат связи между «динамизирующими» и «контролирующими» подсистемами действия» [15, p. 218]. Характер любого данного действия определяется его размещением в пространстве действия, т.е. разными по силе и характеру влияниями, исходящими из динамизирующих и контролирующих подсистем [12, p. 771].

«Пространство действия» у Мюнха четырехмерное, как и схема AGIL у Парсонса. Каждая из четырех аналитически вычленяемых подсистем действия оказывает «либо в большей степени контролирующее, либо в большей степени динамизирующее воздействие» [15, p. 218]. Характер каждой подсистемы соответствует ее размещению в системе координат, конституируемой двумя переменными: символической сложностью и контингентностью действия.

Эти два параметра, устанавливающие вертикальную и горизонтальную оси «пространства действия» (см. рис. 1, 2), выводятся Мюнхом из «различения символов и индивидуальных актов как базисных элементов каждой системы действия» [12, p. 790]. Символы как элементы системы действия варьируют в диапазоне между наибольшей сложностью и наибольшей упорядоченностью. Действия - в диапазоне между наибольшей контингентностью и наибольшей предсказуемостью: «Чем меньше выбора имеют акторы в совершаемых ими действиях, тем более упорядочена система действия. И наоборот, чем больше число возможностей, тем менее система действия упорядочена, иначе говоря, тем выше контингентность действия» [15, p. 218]. Двух названных параметров, по мнению Мюнха, достаточно для включения в схему как динамических, так и регулятивных факторов действия: «Природа связи между символами в форме смысловых систем, нормативных систем, экспрессивных систем и когнитивных систем, рассматриваемых как ожидания касательно символических артикуляций акторов, с одной стороны, и самими действиями, с другой, имеет решающее значение как для упорядоченности и контроля систем, так и для их открытости и способности к динамизации» [12, p. 790].

Между символами и действиями, между символической сложностью и контингентностью действия в этот системе координат возможны, пишет Мюнх, «четыре и только четыре типа связи: генерализация, спецификация, закрытость и открытость» [ibid.]. Это четыре полюса, от которых исходит контролирующее и / или динамизирующее влияние на действие. Подчеркивая отличие своей схемы от парсонсовской, Мюнх отмечает, что внешние экстремумы в ней задаются не подсистемами A, G, I и L, а «более чистыми манифестациями соответствующих подсистем, а именно - L_L, I_I, G_G и A_A» [15, p. 275]. Так, для системы условий человеческого существования внешним экстремумом в секторе I является не система действия, а социальная система (см. рис. 1).

Крайняя точка I-системы представляет наибольшую степень закрытости. В этой точке «сложность символического мира и контингентность действия решительно редуцируются». Между символом и действием имеется однозначное соответствие. Этот тип связи символа и действия выполняет функцию «закрытия диапазона действия».

Крайняя точка L-системы представляет наибольшую степень генерализации. В этой точке редуцированная символическая сложность соединяется с повышенной контингентностью действия. Одному символу соответствует множество действий. Этот тип связи выполняет функцию «генерализации области действия в отношении данного символического мира».

Крайняя точка G-системы представляет наибольшую степень избирательности, или спецификации. Здесь повышенная символическая сложность комбинируется с редуцированной контингентностью действия. Одно действие соединено со множеством символов. Этот тип связи выполняет функцию выбора одного конкретного действия из множества символически наличных альтернатив («функцию отбора и спецификации действия в широком диапазоне действия»).

Крайняя точка A-системы представляет наибольшую степень открытости. В этой точке высокая символическая сложность сочетается с высокой контингентностью действия. «С каждым символом связано множество действий, а с каждым действием… множество символов». Этот тип связи выполняет функцию «открытия диапазона действия» [15, p. 219, 301].

Таким образом, каждое действие может быть рассмотрено как некоторым образом размещенное в силовом поле, заданном двумя диагональными осями: «генерализация-спецификация» и «открытость-закрытость» (см. рис. 1, 2). Эта схема позволяет, по Мюнху, «охарактеризовать функцию каждой структуры и каждого процесса действия» [12, p. 790]. Так, на уровне социальной системы (см. рис. 2, сектор I) «дискурс дает генерализацию символов, соединенную с действиями высокой контингентности как их реализацией. Господство - это та структура социального действия, которая делает возможными обязательные приверженности специфическим действиям при встрече с альтернативами, предоставляемыми высокой степенью символической сложности. Сообщество закрывает универсум символических презентаций и действий, настаивая на самоочевидности обязательств его членов. Обмен открывает диапазон символических артикуляций и действий; это та социальная структура, которая воплощает в себе наименьший объем ограничений на возможные действия и ожидания» [ibid.]. Можно перейти на уровень общей системы действия (рис. 2; рис. 1, сектор I) и предпринять в отношении него такую же концептуализацию: «Символический код как структура культурной системы является наиболее генерализованным и, будучи таковым, допускает наивысшую контингентность действия», и т.д. [12, p. 791].

Общий тип связи между аналитически отличными подсистемами зависит от выполняемых ими функций и от их положения в иерархии упорядоченности («иерархии сложности или контингентности»). Последняя прямо выводится из кибернетической иерархии Парсонса и в целом совпадает с ней по структуре и смыслу. Менее упорядоченные системы динамизируют более упорядоченные, более упорядоченные контролируют менее упорядоченные. «Динамизация» означает уменьшение упорядоченности системы, а «контроль» - повышение этой упорядоченности. Две наиболее существенные модификации, внесенные Мюнхом в парсонсовскую кибернетическую иерархию, состоят в следующем: во-первых, поместив подсистемы в «пространство действия», Мюнх избавил их от коннотаций сравнительной важности; во-вторых, Мюнх решительно поменял местами L-систему и I-систему. Общие связи между подсистемами таковы:

A-система является наименее упорядоченной и «оказывает динамизирующее воздействие на все другие системы, открывая диапазон действия».

G-система «оказывает контролирующее воздействие на A-систему, поскольку отбирает специфические действия, уменьшая контингентность действия, даже если сложность символически существующих альтернатив высока». На I-систему она оказывает динамизирующее воздействие, «поскольку принятие решений не может уменьшить сложность символически наличных альтернатив, даже если уменьшается контингентность действия». На L-систему она оказывает динамизирующее воздействие «по той же причине», а также контролирующее воздействие, «поскольку накладывает гораздо большее ограничение на контингентность действия, чем L-система».

L-система «оказывает контролирующее воздействие на A- и G-системы, редуцируя их символическую сложность посредством генерализации, но в силу контингентности действия, которую она поддерживает, оказывает на G-систему также динамизирующее воздействие». На I-систему она оказывает динамизирующее влияние, так как процесс генерализации «расширяет диапазон действия».

I-система является наиболее упорядоченной и «оказывает контролирующее влияние на все другие системы, сужая диапазон допустимой символизации и самого действия» [15, p. 219].

Схема «пространства действия» представляется Мюнху незаменимым средством «теоретического конструирования реальности действия». Сила этой схемы состоит в том, что она с помощью небольшого числа основных категорий «способна схватывать все аспекты реальности» [12, p. 791]. Хотя базовые параметры, лежащие в ее основе (символическая сложность и контингентность действия, AGIL), не охватывают всех уровней упорядоченности, «посредством бесконечного повторения этой базовой дифференциации систем действия на четыре типа упорядоченности можно представить бесконечное многообразие типов упорядоченности в системах действия» [15, p. 220]. Подсистемы «аналитически упорядочиваются на всех уровнях одинаково» [15, p. 301], и абстрактное определение функций позволяет переводить анализ на уровень подсистем, под-подсистем и т.д., проводя все более отчетливые различения, необходимые для решения разных исследовательских задач. Если на высших уровнях абстракции - уровне условий человеческого существования, уровне системы действия и уровне социальной системы - можно опираться на работу Парсонса (см. дифференциацию системы действия на 16 элементов на рис. 2), то конструирование пространства действия на низших уровнях абстракции требует от исследователя самостоятельных аналитических усилий, в которых он должен опираться на доскональное знание предмета своего исследования.

Применение «пространства действия» как аналитического инструмента не ориентировано напрямую на функционалистское объяснение. Принцип его применения состоит в том, что любой аспект реальности может быть размещен в этом «пространстве» как в «силовом поле», и «в зависимости от положения аспекта в силовом поле, различные силы будут иметь данное качество и данную силу воздействия на него… Чем ближе оказывается положение феномена к любой крайней точке в этой схеме, тем более естественно он подчиняется внутренним законам соответствующей подсистемы, и наоборот, чем ближе он к центру схемы, тем более равны роли различных сил в детерминации характера этого феномена» [15, p. 221]. В этом пространстве действия могут размещаться не только отдельные аспекты, но целые концептуальные построения. Например, Мюнх размещает в пространстве действия парсонсовские концептуализации условий человеческого существования и системы действия.

Мюнх обращает особое внимание на то, что аналитические отношения, устанавливаемые между подсистемами на теоретическом уровне, надо отличать от действительных отношений между соответствующими эмпирическими подсистемами [12, p. 791]. При переводе анализа в конкретную плоскость надо смотреть на действительные отношения между подсистемами, так как природа связи между ними есть, в конечном счете, «вопрос эмпирический» [15, p. 117].

Взаимопроникновение и зоны взаимопроникновения

С аналитической точки зрения, между дифференцированными системами существует не только единство в рамках более широкой системы, но и взаимное трение, или конфликт. Последний «тем острее, чем более отдельные системы рационализируются согласно собственным законам и чем чаще они вступают друг с другом в контакт» [11, p. 734; 12, р. 772; 15, p. 221-222]. Напряжение между подсистемами может разрешаться по-разному. Мюнх выделяет четыре типа связи между системами, которые разрешают этот конфликт [15, p. 222]:

(1) аккомодация - аккомодация систем, призванных осуществлять контроль, к менее упорядоченным системам; реальное доминирование динамизирующих систем (следствия, создаваемые ими, не упорядочиваются);

(2) доминирование (или сковывание) - главенство контролирующих систем над динамизирующими, сковывающее свободу действия (при этом снижается способность действия адаптироваться к новым ситуациям);

(3) взаимная изоляция контролирующих и динамизирующих систем, когда они перестают оказывать воздействие друг на друга (например, изоляция сакрального от профанного, изоляция религиозной этики от мира, религиозный уход от мира);

(4) взаимопроникновение, когда «две системы пересекаются, но каждая имеет собственную область идентификации вне зоны пересечения»; при этом в результате взаимной передачи специфических продуктов между системами развиваются «зоны взаимопроникновения».

Таким образом, взаимопроникновение - это один из возможных типов связи между дифференцированными подсистемами действия. Мюнх, между тем, придает ему особую значимость, прежде всего потому, что он особенно характерен для современных социальных порядков [15, p. 51]. Мюнх отмечает, что «ни приспособление регулятивных полюсов к динамизирующим, ни их примирение, ни их дифференциация, ни односторонний контроль регулятивных полюсов над динамизирующими не могут… помочь [в объяснении характерной для современных обществ комбинации устойчивости и изменения, порядка и индивидуальной автономии], но только взаимопроникновение противостоящих полюсов» [15, p. 117]. Волюнтаристская теория действия, описывающая связи между подсистемами действия как взаимопроникновение, является, по Мюнху, единственной теорией, способной дать адекватное понимание современности.

Взаимопроникновение - это такая форма связи между системами, при которой они могут одновременно расширять сферы своего влияния, не вступая друг с другом в открытое столкновение. Взаимопроникновение есть «механизм самоосуществления и эволюции», обеспечивающий максимальную реализацию потенциала, заложенного в дифференцирующихся системах [12, p. 771-773]. Взаимопроникновение повышает «пороговый уровень напряжения», к которому системы могут приспособиться, сохранив свое тождество и единство; допуская максимальное развертывание внутренних законов разделяющихся подсистем, этот процесс делает возможным «новый уровень развития подсистем и системы в целом» [11, p. 734]. Таким образом, Мюнх видит во взаимопроникновении «решающую предпосылку создания новых форм порядка, а также всякого общественного процесса, допускающего саморазвитие систем действия в направлении более высоких уровней» [15, p. 224].

Взаимопроникновение между различными системами обеспечивается, по Мюнху, тем, что, при всем их качественном своеобразии, они гомологичны друг другу. Иначе говоря, «элементы одной системы могут становиться элементами другой» [12, p. 776]. В зоне взаимопроникновения элементы разных систем соединяются друг с другом, и между системами образуется своего рода «мост».

Взаимопроникновения может рассматриваться на разных аналитических уровнях, обладающих разной степенью абстрактности и специфичности. Мюнх развивает теорию взаимопроникновения на всех уровнях своей научной работы.

На уровне метатеории Мюнх применяет этот аналитический инструмент для решения проблемы порядка. Порядок возможен при условии, что акторы с самого начала не действуют в рамках чисто инструментальной рациональности, а способны принять универсальную точку зрения коллективной солидарности. Иначе говоря, порядок возможен лишь при установлении двусторонней связи, или взаимопроникновения между динамическими и нормативными факторами, целерациональностью и солидарностью. Нормативный каркас придает форму динамическим сферам, а динамические факторы, в свою очередь, мотивируют действие, обеспечивают его приспособление к новым условиям и способствуют постоянному развитию и модификации нормативной культуры. Комбинация индивидуальной автономии и социального порядка, составляющая характерную черту современности, «возможна лишь как взаимопроникновение нормативной схемы соотнесения и динамических сфер действия, включающих желания и потребности индивидов» [12, p. 773-776].

На менее абстрактных уровнях предметно-теоретического анализа Мюнх в целях наглядности и научной дисциплины пользуется схемой «пространства действия». (См. рис. 3, на котором представлены зоны взаимопроникновения социальной системы.) Для каждого такого уровня требуется рассмотрение 6 зон взаимопроникновения: [L-I], [L-I], [L-A], [G-A], [G-I] и [I-A]. Например, для социальной системы зона взаимопроникновения социетального сообщества и экономической системы (I-A) может быть в целом описана так:

«Подчинение экономического действия экономическому порядку - рыночному порядку - возникает из приверженности сообществу (приобретения влияния в нем). Использование денег расширяет поле действия в пределах сообщества» [12, p. 799]. В зоне взаимопроникновения сообщества и обмена образуется «рыночное сообщество»: в этой зоне сообщество втягивается в приобретательскую деятельность (проникновение сообщества в экономику), а экономический обмен динамизирует сообщество (проникновение экономики в сообщество). Тем самым обеспечивается как экспансия обменной деятельности (во внешние для экономики сферы), так и экспансия морального порядка (во внешние для сообщества сферы, прежде всего экономическую). Благодаря этому устраняется несовместимость между экономикой и моралью [12, p. 792]. Более того, такое взаимопроникновение укрепляет социальный порядок. Как пишет Мюнх, «экспансия рынка оказывает динамизирующее воздействие на этику сообщества (I-систему), поскольку ослабляет накладываемые на действие этические ограничения. Это привело бы к распаду социетального сообщества и исчезновению этического регулирования как такового, если бы проникновение социетального сообщества в сугубо рыночную деятельность не производило этического сдерживания этой деятельности и тем самым не удерживало в надлежащих пределах динамизирующий эффект экспансии рынка» [12, p. 789]. Важным продуктом взаимопроникновения в этой зоне является деловая этика, классическим примером которой служит пуританская деловая этика, возникшая на пересечении этики и бизнеса, сакрального и профанного [11, p. 731, 735].

Прочтение социологической классики через призму теории Парсонса

Интерпретативное прочтение социологии Дюркгейма и Вебера стало для Мюнха продолжением работы над «новым синтезом социологической теории», начало которой положило кантианское прочтение Парсонса. Стратегия Мюнха по существу парсонсовская: «объединение противоречащих друг другу позиций в более всеобъемлющую теорию» [15, p. 3]. Основой для такого объединения, с его точки зрения, служит то, что оба социолога - и Дюркгейм, и Вебер - шли каждый своим путем к волюнтаристской теории действия и из всех классиков социологии внесли наибольший вклад в ее развитие [15, p. 5]. Поскольку оба классика, как считает Мюнх, сходятся в конечном счете в волюнтаристской теории действия, интерпретировать их работу следует именно в этом контексте, и прежде всего в контексте теории взаимопроникновения. Другие трактовки не имеют смысла: Дюркгейма и Вебера можно истолковать так, что между ними не будет увидено никакого схождения, однако такое истолкование «не поможет нам продвинуться вперед в познании» и, даже более того, отбросит нас назад, к позитивизму или идеализму [15, p. 41]. Плодотворная интерпретация их работы должна исходить из стандарта «теоретического прогресса», раскрывать их вклад в этот прогресс, отделяя его от субъективных ошибок и отклонений [15, p. 20]. Схема соотнесения волюнтаристской теории действия позволяет этого достичь.

Таким образом, с точки зрения Мюнха, вклад Дюркгейма и Вебера (как и других классиков) лучше всего прочитывается в перспективе теории действия, недостатки их теоретизирования лучше всего видны именно в этой перспективе, их теоретизирование на современном этапе не может прочитываться иначе как в этой перспективе, и сами их теории ведут к этой перспективе и ее развитию.

Интерпретация Дюркгейма и Вебера не является для Мюнха самоцелью. Он считает, что, хотя они не разработали законченной и связной метатеории, сравнимой с теорией действия Парсонса, на предметно-теоретическом уровне их вклад настолько значителен, что, при правильном его прочтении, позволяет пойти дальше Парсонса [15, p. 3, 41]. Прежде всего, Мюнх видит в социологии Дюркгейма и Вебера до сих пор должным образом не использованные резервы, открывающие путь к «новому пониманию и объяснению генезиса и развития современного общества» [15, p. VIII]. Так, волюнтаристское прочтение Вебера позволяет пойти вперед в теоретическом осмыслении модернизации и природы современности, отказавшись от старых одномерных трактовок рационализации в пользу многомерной теории взаимопроникновения. Аналогичное прочтение Дюркгейма, в свою очередь, позволяет прояснить значимость аффективных оснований современного социального порядка и продвинуться в понимании интеграции индивидуальной автономии и социального порядка в современных обществах. Такая интерпретативная работа неразрывно соединяется у Мюнха с исторической и эмпирической спецификацией рассматриваемых философских и социологических аргументов. Он исходит из того, что «социология не может быть плодотворно развита, пока уровни философии, теоретической социологии и исторического и эмпирического исследования не будут интегрированы гораздо глубже, чем это ныне обычно бывает» [15, p. 3].