Возрождение и развитие парсонсианства в 80-е годы ХХ века: Дж. Александер и Р. Мюнх

Поздний период. Важнейшая работа позднего периода - «Рабочие тетради по теории действия» (1953). В ней обретает окончательную форму 4-функциональная модель AGIL (или «теория взаимообмена»), которую Александер считает «финальным и самым значительным вкладом Парсонса в теоретический экуменизм», задающим «новое направление» в развитии социологической теории [8, p. 74]. Истоки этой модели Александер видит в тех проблемах, с которыми Парсонс столкнулся в процессе спецификации своих общих пресуппозиционных решений. Модель взаимообмена стала новой, более лаконичной и рафинированной формой организации многомерной теории: «С взаимообменом парсонсовская формулировка коллективного порядка достигает абстрактной простоты и элегантности эффективной научной модели, охватывая в то же время всю многомерную сложность реальной социальной причинности» [8, p. 82]. Как подчеркивает Александер, модель взаимообмена является спецификацией общей эпистемологической многомерности; это именно модель функционирующей системы, а не иллюстрация логики функционализма, как многие считают. Теория взаимообмена специфицируется далее в анализе экономики как взаимообмена (в книге «Экономика и общество», 1956, совм. с Н. Смелзером), анализе политики как взаимообмена, анализе интеграции как взаимообмена. Наибольшего приближения к конкретности Парсонс достигает в теории «генерализованных посредников», в которой пытается напрямую связать взаимообмен с действием конкретных индивидов и коллективов, опять же на основе многомерности. Наконец, еще одним важным достижением Парсонса в поздний период стал анализ социализации и социального изменения, в рамках которого была разработана многомерная модель изменения как дифференциации.

Таким образом, в развитии теории Парсонса, согласно Александеру, есть единая логика, состоящая в последовательном движении от пресуппозиционной многомерности к реализации этого принципа на все менее абстрактных и более эмпирически ориентированных уровнях социологического континуума.

Важно иметь в виду, что в своем интерпретативном прочтении Парсонса Александер, считающий интерпретацию позитивной и конструктивной работой, не просто слепо следует за Парсонсом, а активно переосмысляет его научный путь - не только «вычитывает» логику Парсонса из его текстов, но и активно «вчитывает» в них свою. В изложении Александера Парсонс выглядит понятнее и логичнее, стройнее и яснее, чем при чтении его собственных текстов. Таким образом, описанная Александером «теоретическая логика» - не просто картина интеллектуального пути Парсонса. Это - стратегия теоретического развития социологии, предлагаемая Александером. С его точки зрения, эту логику надо принять как ориентир для дальнейшей работы. Но при этом следует избегать тех ошибок, допущенных Парсонсом, которые мешают продвижению по этому конструктивному и заманчивому пути.

Основные ошибки Парсонса

Если подходить к теории Парсонса с точки зрения той идеализированной логики, которую в ней обнаруживает Александер, то она во многом отклоняется от этого идеала. Осуществление исходного синтетического замысла оказывается не вполне последовательным, отягощенным многочисленными недостатками и противоречиями. Анализируя это несоответствие реальных текстов идеальному замыслу, Александер объясняет его через две группы ошибок, пронизывающих работу Парсонса и мешающих адекватно оценить ее несомненные достоинства. Это ошибки методологического и пресуппозиционного характера.

Методологические ошибки. Хотя Парсонс с самого начала ясно понимал и настойчиво подчеркивал аналитический характер своих категорий и схем, уже в «Структуре социального действия» проявилось методологическое «смешение аналитических и конкретных референций», затемняющее смысл его текстов и размывающее границу между аналитическими построениями и утверждениями о фактах. Заявив о принципиальной независимости теоретической аргументации от эмпирических открытий, Парсонс одновременно заявил, что теоретические открытия являются также каким-то образом эмпирическими и фактическими; строя свою аргументацию как аналитический синтез классических теорий, он по непонятной причине истолковал соединимость этих теорий как равнозначную эмпирической верификации полученного синтеза. Неразличение теории и факта воспроизводилось далее Парсонсом из работы в работу, придавая всему, что он делал, глубокую двусмысленность. Это нашло выражение в наделении наиболее генерализованных элементов аргументации пропозиционным и эмпирически релевантным статусом, а в конце концов - и в прямых переходах от теории к факту (особенно характерных для текстов позднего периода). Нельзя сказать, чтобы Парсонс совсем не чувствовал этой слабости в своей работе. Он пытался ее преодолеть, однако способ, выбранный для этого, был крайне неадекватным: неопозитивистский формализм. Следствиями впадения Парсонса в формализм стали реификация теории, гипертрофированная тяга к формальной точности и «теоретическим уравнениям», уход от содержательных проблем в казуистику, безудержное злоупотребление аналогиями и риторическими приемами, отрыв от социологической традиции, превращение его работы в самореферентную и финальное скатывание в «теоретический империализм».

Формализация анализа стала благоприятной средой для более широкой теоретической конфляции: уничтожения автономии разных уровней научного анализа; утраты ясного понимания того, к каким уровням относятся те или иные элементы аргументации; слияния пресуппозиционных аргументов с моделями, пропозициями и идеологическими суждениями. Александер приводит разные примеры этой методологической ошибки: вывод пресуппозиций из системной модели («теории взаимообмена»), соединяющийся с более ранним выведением этой модели из пресуппозиций; смешение утверждений, образующих модель взаимообмена, с эмпирическими пропозициями; смешение пресуппозиционной многомерности с эмпирическим равновесием и стабильностью; неразличение «нормативного» и «реального» измерений социальной теории, выразившееся в соединении теоретического анализа современных обществ с идеологическими приверженностями самого Парсонса; использование одних и тех же понятий для решения разных задач на разных уровнях научной работы. Реификация, которой все это сопровождалось, получила прямо-таки вопиющее выражение в книге «Система современных обществ» (1971), где в качестве аналитических подсистем «Европы XVII века» Парсонсом были взяты конкретные страны.

Пресуппозиционные ошибки. Помимо описанных ошибок в методологии, Александер находит у Парсонса и серьезные ошибки на уровне пресуппозиций. Главные среди них - социологический идеализм и недостаточное разведение проблемы порядка и проблемы действия. Идеализм проявляется уже в ранних произведениях Парсонса. Так, при обсуждении проблемы порядка в «Структуре социального действия» на фоне критики инструменталистской теории порядка и подчеркнуто антиинструменталистской аргументации Парсонс демонстрирует склонность к идеалистической редукции: источником социального порядка объявляются нормы, а «коллективный инструментальный порядок» становится остаточной категорией и выпадает за пределы теоретической логики. Принятие нормативной теории порядка приводит Парсонса ко второй названной ошибке: упорядоченность действия сводится к упорядоченности норм (полагаемых уже заранее готовыми), а проблема порядка при этом сводится к проблеме действия, что, с точки зрения Александера, недопустимо. Этот социологический идеализм переходит из ранних работ Парсонса в работы среднего и позднего периода, что проявляется в его сосредоточенности на ценностных ориентациях, в выведении инструментальных упорядочений, социальных ролей и социальных структур из ценностных паттернов и, в целом, в сосредоточении внимания на нормативных и волевых аспектах в ущерб инструментальным и детерминистским, отсутствии должного внимания к «адаптивным» и «целедостиженческим» институтам и т.д. Все это препятствует надлежащему осуществлению стандарта многомерности и нагружает важнейшие достижения Парсонса идеалистическими искажениями.

Из всего этого делается вывод о необходимости отделять зерна от плевел и не путать те принципиальные достижения Парсонса, в которых его до сих пор никто не превзошел, с ошибками, от которых ему не удалось избавиться.

Критики Парсонса: ошибки в интерпретации как следствие непонимания «теоретической логики» в социологии

Учитывая допущенные Парсонсом ошибки, его непоследовательность, противоречивость и «многоликость», нетрудно понять, что он сам давал немало поводов для критики. Так, не проводя ясного различия между аналитическими и эмпирическими утверждениями, между «теорией» и «фактом», он делал свою теорию уязвимой для критики со стороны эмпириков, которые указывали на отсутствие эмпирического доказательства его теории. Погрузившись в трясину формализма, он сделал небезосновательными упреки в том, что его теория - всего лишь «абстрактная концептуализация» и «туманная метафизика».

Между тем, как показывает Александер, Парсонс далеко не всегда и далеко не безоговорочно заслуживает той критики, которая в отношении него высказывалась. В 4-м томе «Теоретической логики», посвященном Парсонсу, Александер, помимо прочего, пытается продемонстрировать, что чаще всего эта критика была следствием путаницы и редукционизма, свойственных не только его критикам, но также толкователям и ревностным последователям, которые просто не поняли смысл того, что он делал и что представляет собой его теория. Так, истолкования теории Парсонса как всего лишь «функционализма», «теории систем» или теории «равновесия» трактуются Александером как односторонние и редукционистские, поскольку теория Парсонса ни к чему из этого не сводится. В целом, почти все выдвигаемые против Парсонса обвинения - в идеализме, абстрактном схематизме, гиперрационализме, антиэмпиризме, индивидуализме, коллективизме, инструментализме, нормативизме, плоском функционализме, позитивизме, антипозитивизме, приверженности «эмпирическому равновесию», статичности, идеологической ангажированности, ориентации на стабильность, невнимании к социальным процессам, изменениям и конфликтам, - даже имея иногда под собой некоторую почву, чаще всего оказываются незаконными, если истолковывать работу Парсонса так, как ее истолковывает Александер (и если внимательно читать самого Парсонса). Вот некоторые примеры.

1. Александер категорически не согласен с раздающимися в адрес Парсонса обвинениями в антиэмпиризме. Парсонс с самого начала открыто заявлял, что теория в конечном счете должна давать объяснение эмпирической реальности. Более того, работа Парсонса и на деле всегда была эмпирически ориентированной, свидетельством чему служат публикации по самому широкому кругу эмпирически значимых вопросов, в частности «Очерки по социологической теории» (1954).

2. Неверным представляется Александеру и противопоставление Парсонса Мертону с его «теориями среднего уровня», поскольку модель «функционирующей системы», 4-функциональная схема AGIL, анализ взаимообменов и «генерализованных посредников», не говоря уже об анализе стратификации, профессий, университета, мотивации экономической деятельности, аномии и т.д., правильно было бы отнести как раз к «теориям среднего уровня» [8, p. 48].

3. Многие называют Парсонса позитивистом. Однако он с самого начала, еще в «Структуре социального действия», решительно заявлял о своей антипозитивистской позиции: писал, что наука работает с аналитическими (а не конкретными) элементами, что «объекты научных утверждений - не эмпирические в конкретном, чувственном смысле» [8, р. 10]; настойчиво критиковал Дюркгейма за позитивистское неразличение аналитического и конкретного.

4. Обвиняют Парсонса и, наоборот, в антипозитивизме. Но, как бы он сам ни определял свою позицию, назвать его чистым антипозитивистом нельзя. В «Структуре социального действия» он отвергает веберовскую концепцию понятий как «полезных фикций» [8, р. 10] и в дальнейшем не отступает от этой точки зрения.

5. Парсонса часто обвиняют в идеализме. Идеалистический крен в его работах, конечно, присутствует, и Александер подробно и обстоятельно его анализирует. Между тем безоговорочно определять Парсонса как идеалиста нельзя. Его пресуппозиционные решения в «Структуре социального действия» не подпадают под это определение: он отказывается от веберовского идеально-типового подхода как ведущего к «чрезмерно инструменталистской перспективе», утверждает, что не существует рационального и нерационального действия как такового и что эти понятия относятся не к разным действиям, а к элементам любого действия (снимая этим дихотомию нормативного и инструментального) [8, р. 17-18]. Если брать более поздние работы, то материальные условия, «адаптивные аспекты» и т.п., конечно, обсуждаются недостаточно, выпадают из поля зрения, становятся «остаточными категориями», но никогда не отрицаются.

6. Парсонса обвиняют в нормативизме, но и этот упрек не вполне обоснован. В «Структуре социального действия» наделение нормативных аспектов коллективного порядка независимым статусом осуществляется не как отрицание других его аспектов, а как пресуппозиционное решение проблемы порядка («Гоббсовой проблемы»), которая иным образом оказывается неразрешимой [8, p. 25]. В «Социальной системе» Парсонс ясно и четко заявляет, что социальный порядок не является ни исключительно инструментальным, ни исключительно нормативным.

7. Парсонса обвиняют в волюнтаризме, но хотя сам он и называет свою теорию «волюнтаристской», это делается лишь с тем, чтобы подчеркнуть наличие в действии элемента субъективного волюнтаризма, наряду с объективными условиями [8, p. 26].

8. Столь же шатки и упреки в антиволюнтаризме, предъявляемые Парсонсу в связи с его акцентом на сверхиндивидуальном порядке. Парсонс безусловно признает свободу воли - наряду с ограничениями, в условиях которых она существует. В книге «Структура социального действия» он демонстрирует, что без учета волюнтаризма действие становится всего лишь приспособлением к условиям, с чем он категорически не согласен [8, p. 24].

9. Александер отвергает и определение Парсонса как «функционалиста» на том основании, что «функциональная теория» среднего периода - не самодостаточная теория, а спецификация найденных ранее пресуппозиционных решений, состоящая в разработке категорий для эмпирически ориентированного анализа и упорядочения социологических описаний в соответствии с этими решениями [8, p. 46-47].

10. В связи с интересом к коллективному порядку Парсонсу часто приписывают консервативный интерес к равновесию и статус-кво, а его теорию (особенно позднего периода) определяют как «теорию порядка». Неправомерность этих упреков вытекает из смешения в головах критиков пресуппозиционной и идеологической проблематики. Признание коллективного порядка соединяется у Парсонса с признанием свободы воли и индивидуальной уникальности [8, p. 20]; что же касается гуманистических упреков в том, что Парсонс растворил индивида в обществе и обошел вниманием напряженность между ними, то эта старая дихотомия - «индивид / общество» - попросту снимается в его аналитической теории как устаревшая и нерелевантная.

11. Разработку схемы «единичного акта» в «Структуре социального действия» иногда ошибочно определяют как ранний индивидуализм; некоторые критики идут дальше и приписывают Парсонсу на этом основании методологический индивидуализм и идеологический индивидуализм. Эти упреки, как отмечает Александер, определяются логической ошибкой смешения пресуппозиций, методологии и идеологии. Анализ «единичного акта» - сугубо пресуппозиционное мероприятие, не имеющее само по себе никакого отношения ни к методологии, ни к идеологии [8, p. 20-21].

12. Наконец, одним из самых известных обвинений в адрес Парсонса является обвинение его в том, что его теория статична и игнорирует социальные процессы, изменения и конфликты. Такую критику высказывали, например, теоретики конфликта (Л. Козер, Р. Дарендорф), и она, как отмечает Александер, базируется на незнакомстве с парсонсовской теорией дифференциации и изменения, ее непонимании или неверном понимании [8, р. 145]. Все указанные темы широко присутствуют в работах Парсонса: это и многомерная модель изменения как дифференциации, и общая трактовка таких проблем, как конфликт, «напряжение», «аномия», «бунт» («К общей теории действия», 1951), и анализ источников «нестабильности» в обществе (там же), и подчеркивание важности изучения «дезинтеграции, деформации и напряжения» (в «Очерках по социологической теории», 1954), и анализ девиантности, «социальной поляризации», революции и радикально правых движений в нацистской Германии (там же).

Из всего этого видно, что критика теории Парсонса часто проистекает из ее непонимания и превратного толкования. Практически все новые направления в послевоенной теоретической социологии развивались в противовес Парсонсу и отталкивались в той или иной мере от его критики [1]. Поэтому недостатки рассмотренной критики могут отчасти прояснить недостатки этих альтернатив. Намеренно или ненамеренно творцы альтернативных теорий упрощали теорию Парсонса, сводили ее к тому или иному одномерному аргументу и выдвигали в противоположность ему свой упрощенный, одномерный аргумент. Так было, например, с теоретиками конфликта: однобоко истолковав теорию Парсонса как теорию стабильности, Козер и Дарендорф противопоставили ей одностороннюю теорию конфликта, которой затем предложили заменить всю теорию Парсонса. То же с этнометодологией: отталкиваясь первоначально от Парсонса, она позже превратилась в крайнюю версию индивидуалистического редукционизма, но эта версия стала претендовать на замену всей теории Парсонса.

Критика критиков Парсонса позволяет Александеру показать, что они не смогли его превзойти, что новейшие теоретические альтернативы, возникшие в противовес ему, были скорее откатом назад с точки зрения многомерности. По этому критерию Парсонс остался недосягаемым: его теория оказалась сложнее и многомернее по сравнению с теми, которые были призваны ее заменить.

Не понимая «теоретическую логику» социологии и допустив серьезные и фундаментальные ошибки в интерпретации [8, p. 306], оппоненты Парсонса попытались в итоге «выплеснуть с водой и ребенка». Нельзя не согласиться с Александером в том, что критика многомерного подхода ради принятия более одномерных не может рассматриваться как серьезная [8, p. 61].

Учитывая это, заявление Гоулднера об «интеллектуальном и моральном банкротстве Парсонса» можно считать несколько преждевременным. При всех успехах современных социологических теорий, многомерность все еще остается нереализованным идеалом. Полная его реализация невозможна (Александер к нему и не призывает), но стремиться к этому идеалу необходимо, поскольку это равнозначно стремлению к объективности. Наращивание объяснительной силы социологии может происходить только в этом направлении [8, р. 281]; и здесь, как указывает Александер, невозможно пройти мимо Парсонса.

Развитие многомерной теории во 2-й половине 80-х годов

Отталкиваясь от реконструкции и критики теоретического наследия Парсонса, Александер в середине 80-х годов инициировал новое теоретическое движение в социологии, которое назвал неофункционализмом. Программные цели этого движения были сформулированы в статье «По направлению к неофункционализму», написанной им совместно с Полом Коломи (1985). Итоги антифункционалистского движения 70-х годов показали, что попытки целиком отвергнуть теорию Парсонса провалились и настало время для теоретической работы, конструктивно использующей его достижения в сфере многомерного синтеза социологических традиций. Главными ориентирами в этой работе должны были стать развитие многомерного синтеза в социологической теории и планомерное преодоление однофакторного детерминизма в решении проблем на разных уровнях и в разных областях социологических изысканий.

Эта ориентация последовательно реализуется Александером в сборнике очерков «Действие и его среды» (1988), который он считает своей важнейшей теоретической работой. В этой книге ученый выходит далеко за пределы теории Парсонса и, вообще, классической теории. Суть того, что он делает, сводится в общем и целом к попыткам соединить структурный функционализм с другими теоретическими традициями, такими, как марксизм, теория обмена, прагматизм, символический интеракционизм, феноменология, этнометодология и т.д. При этом используется своеобразная теоретическая стратегия: с помощью элементов этих традиций Александер восстанавливает многомерность в тех «точках», в которых структурный функционализм тяготел к одномерному преувеличению каких-то аналитических элементов, оставляя другие в положении игнорируемых «остаточных категорий».

Основная тема книги - природа социальных структур и социальных действий и их возможная взаимосвязь. Ставя перед собой задачу «воссоединить теорию действия и теорию структуры постпарсонсовским способом» [9, p. 2], Александер (в свойственной ему манере) опирается при ее решении на критику концепций, односторонне акцентирующих либо действие, либо структуру. Три важнейших достижения этой книги Александер видит в развитии многомерной теории социальной структуры, развитии адекватного подхода к контингентному действию и анализе условий существования демократического общества. Если первые два относятся к чистой теории (или, скорее, метатеории), то последнее имеет также политическую и идеологическую значимость. Александер считает эту сторону социологической работы очень важной.

Программа многомерного социально-структурного анализа

Основные параметры многомерного структурного анализа Александер намечает в очерке «Социально-структурный анализ: пресуппозиции, идеологии, эмпирические дебаты», впервые опубликованном в 1978 г. [9, p. 11-40]. С его точки зрения, такой анализ возможен лишь при условии адекватного решения пресуппозиционных проблем действия и порядка и сохранения многомерности на менее генерализованных уровнях социологического континуума. До сих пор в теориях социальной структуры преобладала одномерность, проистекавшая из пресуппозиционной одномерности тех социологических традиций, в которых они разрабатывались.

Программа многомерного социально-структурного анализа выдвигается Александером на фоне критического анализа инструментальных и нормативных теорий социальной структуры, базирующихся на таких ложных дихотомиях, как «рационализм / иррационализм» и «индивидуализм / коллективизм».

Наиболее влиятельные инструментальные теории социальной структуры были предложены К. Марксом и М. Вебером; современные версии подобных теорий находятся в значительной степени под их влиянием. Маркс при решении проблемы порядка применительно к капиталистическому обществу отбросил индивидуалистическую (волюнтаристскую) трактовку общества как «продукта индивидуального обмена» и предложил рассматривать в качестве источника порядка (а именно, экономического порядка) при капитализме ту «особенно принудительную разновидность социальной структуры», которая проистекает из капитала как «концентрации частного богатства» [9, p. 18]. Действие стало рассматриваться как развертывающееся в заранее фиксированной материальной среде, включающей базисную экономическую структуру, а также подчиненные ей структуры буржуазного государства и буржуазной идеологии. Вебер перенес подход Маркса из экономической сферы в политическую и выявил благодаря этому такие независимые «принудительные» структуры, как бюрократия, класс, статус и партия [9, p. 19-20]. Под влиянием Вебера и Маркса в социологии сложилась традиция материалистической трактовки социальной структуры. Эта версия структурализма сыграла важную роль в демонстрации сильного влияния материального контекста на индивидуальное действие, однако была отягощена антиволюнтаристскими импликациями, недооценивая свободу индивида.

Нормативный подход к действию и его связи с коллективным порядком позволяет избежать инструменталистской ошибки рассмотрения материальных давлений как единственной альтернативы индивидуализму. Согласно данному подходу, коллективный порядок совместим с волюнтаризмом действия, и чтобы их совместить, нужно отказаться от рационалистической концепции индивида, принимаемой инструментализмом. Исходя из таких пресуппозиций, социальная структура может рассматриваться как находящаяся не только вне актора, но и внутри него. Классический вариант нормативной теории социальной структуры предложил Дюркгейм: фундаментальными социальными структурами у него стали «эмоциональные узы солидарности и символические коды общественной морали» [9, p. 25]. Недостаток нормативной трактовки социальной структуры состоит в том, что она создает впечатление, будто социальный порядок целиком и полностью зависит от добровольного подчинения индивидов.

Инструментальная или нормативная трактовки социальной структуры сказывались на построении всего здания социологии. Так, изменение и развитие понимались Марксом прежде всего в экономическом аспекте, а Дюркгеймом - в ценностном аспекте. Сосредоточение на тех или иных сторонах социальной структуры определяло также постановки вопросов и расстановки акцентов в эмпирических исследованиях. Одномерность невольно переносилась с уровня пресуппозиций на все другие уровни научной работы [9, p. 28-29].

Дальнейший прогресс в структурном анализе Александер связывает с интеграцией достижений инструментальных и нормативных теорий и развитием на этой основе многомерной теории социальной структуры. В разработке этой теории следует опираться на Вебера и Парсонса, которые внесли наибольший вклад в прояснение связей между материальными и нормативными элементами социальной структуры. Многомерный подход, который включил бы в понятие социальной структуры материальные и символические элементы, позволил бы преодолеть чрезмерный детерминизм инструментального структурализма и чрезмерный волюнтаризм нормативного структурализма. Александер считает, что при развитии этого подхода надо опираться на коллективистскую трактовку волюнтаристского действия. Одна из важнейших задач многомерного подхода в этой области - достижение «исторической специфичности», т.е. рассмотрение социальных структур в конкретных исторических контекстах [9, p. 37].

Программа развития теории дифференциации

Одной из важнейших задач развития многомерной синтетической теории Александер считает дальнейшую разработку теории дифференциации. Условия, задаваемые социальной и культурной дифференциацией, рассматриваются им как важный контекст, в котором должна получить решение ключевая проблема «действие и структура». Дополнительную важность этой теме придает то, что плюралистическая среда является предпосылкой демократического общества, и дифференциация «дает интуитивно значимую рамку для понимания природы современного мира» [9, p. 69]. Понятие дифференциации определяет «основные очертания цивилизационного изменения, а также текстуру, имманентные опасности и реальные обещания современной жизни» [9, p. 49]. Сегодняшние опасности Александер связывает с безличной бюрократической централизацией политического, экономического и информационного контроля, которая создает постоянно наличный ресурс для «осуществления организованной жестокости и господства» и тем самым несет угрозу институтам частной и публичной жизни.

Александер отмечает, что современный мир характеризуется неровной и многомерной дифференциацией, и существующие социологические теории не могут дать ее адекватного описания и анализа. Прежде всего, знания «общих очертаний» и описания дифференциации как универсального процесса сегодня уже недостаточно: «Если перспектива дифференциации претендует на создание теории социального изменения, она должна быть заземлена… Социальные процессы, производящие дифференциацию, должны описываться специфично и конкретно» [9, p. 50]. Достижение этого - одна из главных задач.

Стратегические ориентиры развития теории дифференциации излагаются Александером в очерках «Дюркгеймовская проблема и теория дифференциации сегодня» [9, р. 49-77; впервые опубл. в 1986 г.] и «Социальная дифференциация и коллективное поведение» [9, р. 193-221; совм. с П. Коломи, впервые опубл. в 1985 г.]. В этих очерках ученый работает на метатеоретическом уровне, ставя в центр внимания принципиальные (пресуппозиционные) вопросы. В качестве основного метода работы используется интерпретативное прочтение классики.

В первом из названных очерков предлагается стратегическая программа исследования дифференциации, ориентированная на стандарт многомерности. Есть ряд основополагающих вопросов, с которыми сталкивается любая попытка развить теорию дифференциации и социального изменения. Эти вопросы можно обнаружить в работе Дюркгейма «О разделении общественного труда», которая, с точки зрения Александера, лежит у истоков современной теории социального изменения как дифференциации и «содержит в себе как в скорлупе достижения теории дифференциации и трудности, которые она нередко создает» [9, p. 52]. В этой работе Дюркгейм предложил три способа концептуализации социального изменения:

(1) через конструирование общих моделей - в книге 1, где дается анализ перехода от механической к органической солидарности в институциональном аспекте;

(2) через разработку объяснений социального процесса - в книге 2, где определяются основные механизмы социального процесса (последовательность «рост населения - возрастание плотности - возрастание дифференциации»);

(3) через исторически специфичный анализ напряжений, определяющих социальное изменение, - в книге 3, где обсуждается конкретная историческая фаза дифференциации и создаваемые ею проблемы (в анализе анормальных форм разделения труда и аномии).

«Фатальную слабость» труда Дюркгейма Александер усматривает в том, что эти три аспекта - структурный аспект дифференциации, процессуальный аспект и аспект исторической специфичности - «не могут быть увязаны друг с другом систематически» [9, p. 53]. Проблему, состоящую в необходимости их увязать, Александер называет дюркгеймовской проблемой. По его мнению, это не просто проблема Дюркгейма, а проблема теории изменения как таковой. До настоящего времени она так и остается нерешенной.

С этой проблемой столкнулись и другие классики. Вебер, предложивший «самую утонченную теорию институционального изменения», не смог решить ее, не сумев разграничить разные уровни теоретизирования. Маркс, которому удалось «связно и убедительно» соединить философский, институциональный и конкретно-исторический анализ социального изменения, тоже не смог до конца решить эту проблему. В случае Маркса Александер обнаруживает еще одну серьезную трудность, с которой сталкивается теория дифференциации: «Чем более эксплицитной становится теория на каждом из уровней теоретической работы и чем более тесную их взаимосвязь она может предложить, тем более спорными становятся ее содержательные эмпирические и моральные привязки» [9, p. 57]. Так, предложенный Марксом детальный анализ капиталистической фазы социального развития убедителен лишь в условиях остро переживаемой интенсивности и монолитности господства и плохо подходит для относительно стабильной и плюралистической фазы исторического развития. В этом плане, на взгляд Александера, веберовская теория изменения превосходит марксистскую: она убедительнее и ближе к эмпирической реальности.

Важный шаг в развитии теории дифференциации предпринял Парсонс, который попытался развить ее дальше в веберовском направлении посредством теоретического синтеза классических социологических традиций. Сам замысел, по мнению Александера, был верным, однако реализовать его так и не удалось: отдав приоритет структурному анализу дифференциации и не уделив должного внимания самому процессу изменения, Парсонс создал «набросок структурной морфологии эволюции» без объяснения того, как эта эволюция происходит. Парсонс просто ушел от «дюркгеймовской проблемы», а, не решив ее, не смог достичь исторической специфичности в своих объяснениях. Александер пишет, что Парсонс «вообще эту проблему не решил» [9, p. 57].

Стратегическую задачу Александер видит в том, чтобы развить теорию дифференциации Парсонса в сторону большей исторической специфичности. Общая программа развития многомерной теории дифференциации сводится в итоге к необходимости связать общую модель дифференциации с институтами, процессами и специфическими историческими напряжениями. Кое-что в этом направлении уже было предпринято Н. Смелзером, Ш. Эйзенштадтом, Р. Белла, и эти усилия, по мнению Александера, необходимо продолжить. В частности, в очерке «Социальная дифференциация и коллективное поведение» Александер попытался интегрировать в неофункционалистскую теорию дифференциации достижения индивидуалистического теоретизирования. Индивидуалистический подход сам по себе не может быть принят; однако коллективистскую теорию нужно расширить так, чтобы в ней было место для действия, свободы воли, смысла и контингентности. Такого расширения можно достичь, например, если дополнить неофункционалистскую трактовку социального изменения анализом таких неинституциональных и контингентных феноменов, как социальные движения, лидерство и исторические события; этот анализ можно напрямую заимствовать из теории коллективного поведения Г. Блумера.

Синтез микро- и макросоциологии

Включившись в дебаты о соотношении «микро» и «макро» в социологии, Александер подверг критике как сугубо микросоциологические, так и сугубо макросоциологические подходы. С его точки зрения, дихотомическая трактовка их как теоретических альтернатив, преобладавшая до 80-х годов ХХ века, была следствием ряда ошибок, связанных с непониманием «теоретической логики»: неразличения абстрактных и эмпирических уровней анализа, неправомерного отождествления дихотомии «микро / макро» с дихотомиями «индивид / общество» и «действие / порядок», позитивистской реификации аналитических понятий, тяготения к редукционизму, привнесения в эпистемологические дебаты чуждых им политических и идеологических подтекстов. Адекватное решение проблемы «микро / макро» Александер видит лишь на пути многомерного теоретического синтеза, опирающегося на рассмотрение дихотомии «микро / макро» как сугубо аналитического различия, на правильное решение проблем действия, порядка и их соотношения, на сбалансированный учет индивидуалистических элементов и коллективистских элементов в теории.

В статье «От редукции к связке: пространный обзор дебатов по проблеме «микро-макро»» [9, р. 257-298; совм. с Б. Гизеном, впервые опубл. в 1987 г.] Александер разработал «историческо-теоретическую схему», в рамках которой можно было бы истолковать, соотнести и синтезировать различные аргументы, выдвинутые в спорах по этому вопросу. Он сформулировал пять возможных подходов к соотношению «микро» и «макро», опирающихся на разные решения проблем действия и порядка [9, p. 270-271].

Возможность 1. Понимание действия как рационального и объективного соединяется с индивидуалистической концепцией порядка: «Рациональные, ориентированные на цель индивиды создают общество контингентными актами свободы». В этой позиции, характерной для классической политэкономии и бихевиоризма, микроанализ сфокусирован на эмпирических феноменах.

Возможность 2. Субъективистская концепция действия соединяется с индивидуалистической концепцией порядка: «Интерпретирующие индивиды создают общество контингентными актами свободы». В этой позиции, особенно характерной для прагматизма и психоанализа, микроанализ сфокусирован на процессах интерпретации и их протекании в конкретных обстоятельствах.

Возможность 3. Интерпретативно-субъективное понимание действия, подчеркивающее в нем творческий аспект, соединяется с коллективистской теорией порядка: «Социализированные индивиды воссоздают общество как коллективную силу контингентными актами свободы». Этот подход придает микроуровню аналитическую автономию и синтетически связывает «микро» и «макро». Александер рассматривает его как предпочтительный. Его элементы есть во всех теориях, но ни в одной из них не реализовались в полной мере.

Возможность 4. Интерпретативно-субъективное понимание действия соединяется с коллективистской теорией порядка, но в действии подчеркивается аспект простого воспроизводства уже существующих коллективных феноменов: «Социализированные индивиды воспроизводят общество, переводя заранее существующую социальную среду в микросферу». В этом подходе, которого по большей части придерживался Дюркгейм, основным предметом эмпирического интереса становятся микропроцессы субъективного восприятия.

Возможность 5. Инструментально-объективная трактовка действия соединяется с коллективистской трактовкой порядка: «Рациональные, ориентированные на цель индивиды подчиняются обществу, поскольку их принуждает к этому внешний социальный контроль». В этом подходе, наиболее ярко представленном в поздних работах Маркса, отрицается эмпирическая роль субъективного восприятия порядка и отрицается необходимость специального рассмотрения индивидуального (микро-) уровня вообще.

Начиная с XIX века социология работала в рамках этих возможностей, но каждая из них воспроизводила раскол между «микро» и «макро», трактуя это противопоставление в эмпирическом ключе, требуя однобокого выбора в пользу индивидуализма или коллективизма и связывая этот выбор с внетеоретическими (идеологическими) соображениями. Так, Маркс и Дюркгейм, в разные периоды своей работы колеблясь между разными возможностями, выработали в конце концов самые влиятельные «полемические аргументы в пользу одностороннего макроакцента» [9, p. 264]. В противовес этим позициям были сформулированы столь же односторонние аргументы в пользу сосредоточения на микроуровне (Дж. Мид, З. Фрейд, Г. Зиммель, бихевиоризм, теория рационального выбора). Хотя во всех этих теориях содержались продуктивные идеи для синтетического связывания «микро» и «макро», в условиях ложных противопоставлений эти идеи оказались невостребованными. Важнейшие шаги в сторону теоретического синтеза, позволяющего выйти за пределы этих ложных дилемм и продуктивно воспользоваться достижениями разных позиций, были предприняты М. Вебером и Т. Парсонсом, которые попытались совместить волюнтаристское понимание действия с концепцией эмерджентного порядка на основе многомерности. Хотя Парсонс «концептуализировал связь микро-макро более изощренным способом, чем кто-либо до него», он, преувеличив нормативный аспект действия, упустил из виду возможность 5 и, преувеличив меру социализированности индивида, не учел контингентность действия и не предусмотрел возможность 3 [9, p. 281].

Слабость и непоследовательность позиции Парсонса в вопросах синтеза микро- и макроуровня обернулись тем, что на волне его критики в 60-е - 70-е годы вновь обострился раскол между односторонним макросоциологическим и микросоциологическим теоретизированием. Регрессивному откату от синтеза к односторонней микросоциологии Александер посвятил специальную статью « «Индивидуалистическая дилемма» в феноменологии и интеракционизме» [9, p. 222-256; впервые опубл. в 1985 г.]. В то время как в феноменологии (у А. Шюца и раннего Г. Гарфинкеля) и в символическом интеракционизме (у Дж.Г. Мида) содержались плодотворные идеи, позволяющие связать субъективные аспекты действия со сверхиндивидуальным коллективным порядком, этнометодология позднего Гарфинкеля и символический интеракционизм Г. Блумера пошли не по пути синтеза, а по пути редукции проблемы порядка к проблеме действия. Противопоставив себя макросоциологическим теориям в качестве радикальных альтернатив, эти теории создали искусственные препятствия для синтетических усилий по соединению макроструктурного анализа с анализом контингентных факторов действия, в который они внесли важный позитивный вклад. Такое же редукционистское самоограничение было свойственно и макросоциологическим теориям этого периода.

В 80-е годы, по мнению Александера, ситуация существенно изменилась. И со стороны макротеорий (Э. Гидденс, Р. Коллинз, Ю. Хабермас, Н. Луман, Дж. Александер, Р. Мюнх, В. Шлюхтер), и со стороны микротеорий (Г. Беккер, Ш. Страйкер, Э. Гоффман, П. Блау) были предприняты серьезные попытки взаимного сближения. В этих условиях открылась благоприятная возможность для продолжения синтетических усилий, начатых, но не доведенных до конца Парсонсом. Адекватное соединение микро- и макросоциологии возможно, с его точки зрения, только на пути многомерного теоретического синтеза.

Александер устанавливает для этого синтеза следующие параметры.

(1) Нужно разработать синтетическую модель, учитывающую все пять указанных выше возможностей как «аналитические измерения эмпирической реальности». Для этого необходимо решительно избавиться от старых ложных дихотомий и исходить из эмерджентистской (коллективной) трактовки порядка, многомерной трактовки действия и аналитического понимания связей между разными уровнями эмпирической реальности [9, p. 7, 293]. Принятие этих точек опоры должно стать гарантией от одномерности и редукционизма.

(2) Нужно решительно отказаться от идентификации «микро» и «макро» с эмпирическими единицами разного «размера», в частности, от идентификации микроанализа с эмпирическим сосредоточением на индивидуальных действиях и взаимодействиях. Александер настаивает на том, что у «микро» и «макро» нет эмпирических референтов; это не противостоящие друг другу эмпирические единицы, а соотносящиеся друг с другом аналитические, эмерджентные уровни в эмпирических единицах. Они сугубо относительны: «То, что на одном уровне является макро, на другом будет микро» [9, p. 303]. При таком понимании этой дихотомии становятся бессмысленными вопросы о том, какой уровень (макро- или микро-) надо прежде всего изучать, какой подход (макро- или микро-) более правилен, какой уровень является определяющим. Всякие попытки свести один уровень к другому теряют смысл. Александер ссылается на опыт биологических наук, где эмпирический жизненный процесс изучается на разных уровнях, на каждом из которых выявляются свои специфические свойства (переменные), на других уровнях рассматриваемые как параметры, и не возникает вопросов о первичности тех или иных свойств и главенстве изучающих их дисциплин. Это означает, что «каждый эмпирический феномен может быть объяснен на каждом уровне анализа» [ibid.]. Эти объяснения будут разными, каждое будет выявлять новые свойства, и знание на каждом уровне должно строиться так, чтобы его можно было связать со знанием на другом уровне [9, p. 304].

(3) Одной из важнейших задач Александер считает усовершенствование теории действия Парсонса путем инкорпорации в нее фактора контингентности, так как контингентность позволяет «специфицировать коллективный порядок в ситуациях, которые нельзя предсказать исходя из более широких паттернов» [9, p. 6]. Поскольку наиболее обстоятельно указанный фактор был исследован в индивидуалистических микросоциологических традициях, нужно «превратить эмпирические прозрения новейшего микротеоретизирования в аналитические элементы более общих теорий» [9, p. 304]. Это ни в коем случае не означает, что социология должна отказаться от коллективистского понимания порядка или, тем более, совместить его с индивидуалистическим. Александер категорически настаивает, что «общую рамку социальной теории можно почерпнуть только из коллективистской перспективы», но «эмпирический анализ индивидуального взаимодействия должен, где только возможно, инкорпорировать эмпирические прозрения индивидуалистических теорий относительно конкретных операций, структур и процессов эмпирических взаимодействий конкретных индивидов» [9, p. 225]. Для того, чтобы такой эмпирический анализ гармонично соединился с абстрактными уровнями социологической теории, на этих уровнях должны быть предусмотрены соответствующие возможности, а это требует дальнейшего усовершенствования многомерных синтетических моделей.

В статье «Действие и его среды» [9, p. 301-328] Александер попытался решить эту задачу, разработав новую «микроэмпирическую модель» действия и порядка на базе соединения схемы единичного акта Парсонса с элементами таких индивидуалистических теорий, как феноменология, этнометодология, символический интеракционизм и теория обмена.

Действие и его среды: развитие многомерной теории действия

Микроэмпирическая модель действия, разработанная в очерке «Действие и его среды», призвана интегрировать контингентность и структуру и является реализацией того базового положения, что действие всегда сохраняет социально структурированную природу, но центральное место в его рассмотрении должны занимать контингентность и историческая специфичность [9, p. 2]. Выдвигая эту модель, Александер развивает функционалистский подход, однако выходит далеко за рамки догматического функционалистского аргумента.

Для того, чтобы достижения микросоциологических теорий могли быть интегрированы в многомерную теорию действия, необходимо реконструировать их таким образом, чтобы конкретные эмпирические акценты каждой из них были преобразованы в «аналитические измерения более широко понимаемого единичного акта» [9, p. 308]. Ресурсы для такой реконструкции Александер находит в схеме действия, разработанной Парсонсом в «Структуре социального действия». В этой схеме концептуализируются такие элементы действия, как усилие (effort), средства, цели, нормы и условия. Нормы и условия являются средами действия, или его макросоциологическими элементами (соответственно идеальными и материальными). Средства и цели - ситуационно специфичные «продукты действия». Такой элемент, как «усилие», остается не проясненным. Этот «черный ящик» и есть, по Александеру, контингентный элемент действия, оказывающий влияние на все другие его элементы. Этот элемент, остающийся у Парсонса параметром, надо превратить в переменную.

Для такого превращения можно воспользоваться ресурсами микротеорий (теории обмена, интеракционизма, этнометодологии), для которых реальным предметом интереса было именно «усилие» и каждая из которых объясняет тот или иной аналитический аспект усилия, внося соответствующий вклад в лучшее понимание целей и средств, условий и норм. Так, интеракционизм акцентирует крайнюю контингентность индивидуальной интерпретации и показывает, «как усилие встраивается в средства и цели»; теория обмена «объясняет действие как инструментализацию эффективности и описывает, как при заданных целях, нормах и условиях усилие производит полезные средства путем калькуляции непосредственных издержек»; феноменология и этнометодология «объясняют действие как деятельность по поиску порядка» и описывают, «как при данных средствах, нормах и условиях акторы используют когнитивные процессы в открытых, контингентных ситуациях для установления целей, согласующихся с существующими правилами, хотя и не вытекающих исключительно из них» [9, p. 309]. Кроме того, каждый аналитический элемент усилия можно связать с тем или иным измерением коллективной структуры так, чтобы последняя могла быть представлена как продукт контингентного действия, не сводимый к нему. Для каждой макроструктуры можно найти на уровне действия микропроцессы, на которые она опирается и от которых она зависит. Так, например, инертность культурных паттернов зависит от «трансцендентальных» элементов сознания, в частности, от склонности сознания помещать новые переживания в горизонт предшествующих (такие характеристики сознания раскрывает феноменология).

На базе подсоединения микротеорий к схеме единичного акта Парсонса Александер пытается построить «систематическую модель действия и порядка как эмпирических процессов, в которых контингентность играет разную роль в зависимости от специфических исторических и институциональных условий» [9, p. 311]. Эта модель выглядит следующим образом.

Микроэмпирическая модель действия имеет целью описать «природу действия как действия (действия в его контингентном модусе), которое Парсонс оставил черным ящиком» [9, p. 316]. Хотя действие концептуализируется в ней «в эмпирическом смысле индивидуальной деятельности», оно никоим образом не тождественно поведению индивида в эмпирическом смысле, оставаясь всего лишь аналитической категорией [9, p. 7]. Исходя из того, что контингентное действие всегда является одновременно интерпретативным (или понимающим) и стратегическим (то есть практическим и утилитарным), Александер вводит два базовых его измерения: (1) интерпретацию и (2) стратегизацию. Это не два типа действия и не два аспекта, сменяющие друг друга во времени, а всего лишь аналитические элементы в «потоке эмпирического сознания», существующие одновременно.

Интерпретация включает два процесса: (а) типизацию и (б) изобретение.

В анализе типизации Александер опирается на феноменологию. Акторы воспринимают все происходящее (не только привычное, но также и новое) в его «типичности» и принимают такое понимание мира как данность, как нечто само собой разумеющееся. Александер подчеркивает, что типизация - не просто внутреннее качество сознания, а «часть интеракционного процесса». Общение между людьми всегда заключает в себе «глубоко герменевтический процесс понимания, протекающий с помощью жестов, которые типизируют небольшую отобранную часть развертывающегося опыта, жестов, посредством которых мы пытаемся выудить из других те же типизации, которые мы применяем к ним в ходе коммуникации» [9, p. 313]. Умение типизировать является необходимым условием включения в культурное сообщество; и социализация в этом смысле есть освоение типизации в рамках схемы собственного партикулярного мира.

Однако интерпретация не ограничивается простым воспроизведением интернализованной схемы классификации. Она содержит в себе нечто большее. Реальность, с которой мы сталкиваемся, всегда хотя бы немного отличается от той, с какой мы сталкивались раньше, а потому «в каждой последовательности концептуализации реальности всегда есть нечто иное, изобретенное» [9, p. 313]. Благодаря изобретению типизация реальности является не репродуктивным, а творческим актом, «активной экзистенциальной интервенцией». Мелкие сдвиги в схеме классификации, происходящие благодаря изобретениям, обеспечивают пластичность и изменчивость культуры.