Формации и цивилизации

Размещено на http://www.allbest.ru/

Формации и цивилизации

Гринин Л.Е.

СОЦИОЛОГИЯ ИСТОРИИ^*

Термин «социология истории», образованный по аналогии с философией истории, кажется мне достаточно удачным и емким¹. Кроме того, он очень важен потому, что дает название области исследования, которую совершенно необходимо отделить -- при неизбежной нечеткости таких границ -- от общесоциологической теории. Ведь последняя предназначена для анализа главным образом современных живых обществ (в первую очередь -- высокоразвитых и стабильных). Ее, в отличие от социологии истории, я далее буду называть просто «социологией» (или «общей социологией»).

Почему же так необходимо это разграничение? Почему социология истории не может быть одним из разделов общей социологии? Прежде всего потому, что, хотя между ними немалое и вполне понятное сходство, у них разный объект исследования. Хотя социология собственно и родилась в трудах ее основоположников как наука о сравнении любых общественных систем и организмов, в своем нынешнем виде она стала обретать собственный предмет, сосредоточиваясь именно на сегодняшнем ей обществе, тем самым уходя от анализа обществ исторических.

Но изучение живого, современного и понятного нам социума очень сильно отличается от исследования обществ исторических. Аналогично тому, как разнятся ботаника и зоология от палеоботаники и палеозоологии. Или более близкая нам аналогия. Первобытностью занимаются и археология, и этнография. И с этой точки зрения у них много общего. Но сколь велико между ними различие и в подходах, и в методах, и в значении, придаваемом отдельным вещам, и во многом другом!

Социология истории имеет, следовательно, очень широкий объект изучения. Ведь она стремится найти основы для анализа любого из существовавших с момента появления человека разумного обществ и обнаружить общие черты в разнообразнейших коллективах (от группы бродячих охотников до современных стран, населенных сотнями миллионов жителей), что- бы охватить это множество едиными принципами и теориями. И в этом плане с формальной точки зрения она как более широкое направление должна, была бы включать в себя социологию в качестве составной части. Первоначально, как мы видели, так и было. Однако по ряду причин и в силу своей практической значимости социология не только обособилась, но и стала настолько мощной, что во многом интегрировала в себе социологию истории и с большим ущербом для последней.

Сказанное о различии предмета между социологией истории и социологией неизбежно ведет к мысли о том, что первая не может ни копировать методы общей социологии, ни использовать в качестве базовой ее макротеорию. Особый предмет, специфика материала требуют и особых, собственных теорий и методов. Игнорирование этого ведет к тому, что второстепенное или позднейшее в историческом развитии выставляется как главное, а также к ошибочным посылкам и выводам и к недопустимому смешению понятий и подходов.

В самом деле, если современное общество всегда перед глазами, то от большинства исторических (не говоря уже о тех, что называют предысторическими)² остались лишь письменные или иные памятники, а то и вовсе разрозненные или отдельные «следы». И это «мертвое» наследие не ответит само на вопросы анкеты. Его надо сложным образом расшифровать и интерпретировать. Следовательно, методы социолого-исторического (социсторического) исследования в огромной степени зависят от объема и характера источников наших знаний об обществе.

В зависимости от близости к нам, обилию или скудности сохранившихся следов, ясности и многочисленности письменных памятников, социолог истории иногда ближе к использованию традиционных социологических (или даже микросоциологических) методов, иногда следует за традициями археологии, этнографии или антропологии, другой раз он больше всего заинтересован в доказательствах, поставляемых вспомогательными историческими дисциплинами (вроде палеографии, топонимики и т.п.), либо должен вникать в сложности работы с архивом. Иногда же просто берет понравившуюся ему точку зрения, ибо в плане доказательств они одинаково ущербны. И т.д.

Но столь значительная подвижность, диктуемая особенностями исследуемого исторического материала, не должна затемнять центральную идею о том, что все это цементируется общей теорией и методологией социологии истории. И умение использовать или иметь в виду специфические методы разных наук, создающих историческое знание, может быть плодотворным лишь в сочетании с общими принципами, которые позволяют оперировать столь большим разнообразием.

Итак, социология истории должна сосредоточиваться на обнаружении «общего знаменателя» в многообразии исторических обществ, выделяя сходные элементы, черты, функции, подсистемы, отношения и т.п. в них, исследуя общесоциологические законы, в том значении, о котором говорилось в первой главе. Но она также должна учитывать усложнение и изменение обществ и их составляющих, классифицировать их по видам и периодам. В отличие от теории исторического процесса социология истории изучает исторические общества в исторической статике. Однако следует подчеркнуть, что историческая статика -- не неподвижность вообще. Речь о чистой статике идти не может. Общество трудно понять вне его функционирования и вообще процесса жизнедеятельности, взаимоотношения со средой. Есть смысл отвлечься лишь от процесса исторического развития (насколько это вообще возможно).

Социология истории в том виде, как я представляю ее, как бы связывает историю, современную теоретическую (и частично прикладную) социологию, философию истории и теорию исторического процесса. Данный же раздел введен для того, чтобы, фигурально говоря, иметь социологический этаж для теории исторического процесса. Поэтому есть смысл сказать немного о различиях между социологией истории и теорией исторического процесса. Неразграничение их приводило к тому, что к процессу развития пытались приложить «универсальные» законы, полученные из сравнительного анализа обществ. Результаты оказывались неудовлетворительными. Однако и до сих пор (а в нашей науке особенно) налицо недопонимание того, что исследование исторического процесса требует иных методов и подходов, чем социология истории. Хотя бы потому уже, что последняя в гораздо меньшей степени интересуется рядом важнейших для теории исторического процесса проблем, например близостью общества к «генеральной линии» истории. Ведь главная ее задача -- найти общее во всех или многих, а переход к новому качеству, как мы видели, сначала скорее исключение, чем правило.

Но на каком-то уровне проблемы прогрессивности и историчности и прочие начинают интересовать и социологию истории (если, например, мы занимаемся типологией обществ и сравнением этих типов). Аналогично обстоит дело и с различиями между историческими и социологическими законами. Последние сначала берутся безотносительно к историческому развитию, либо нам важен только его результат (а не ход и не причины). Но чем подробнее социологическая теория, тем больше требуется говорить именно о процессе. Сначала о функционировании системы или подсистем, затем об отличиях в типах и подтипах, далее о причинах отличий и следствий из них и т. д., пока мы не доходим непосредственно до вопросов исторического развития отдельных социальных организмов. В свою очередь, чем ниже мы спускаемся в исследовании исторического процесса, тем менее крупные регионы, этапы, линии изучаем, пока не дойдем до конкретных обществ и подсистем, т.е. до социологии истории. Все это лишний раз доказывает как необходимость разграничения предмета исследования между науками и направлениями, так и его условность. Но сращиваются на нижних уровнях даже не два эти направления, а больше: тут перекрещиваются и философия истории, и методология социальных наук. А если прибавить к сказанному и гносеологический момент, то можно будет сказать: если все эти аспекты не только не противоречат, но во многом дополняют и «подпирают» друг друга, если видно, что на определенном уровне они могут смыкаться и переходить друг в друга -- значит, это своего рода доказательство не только правомерности, но и верности авторского подхода.

Глава 1. ПРОБЛЕМЫ И АСПЕКТЫ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА ИСТОРИЧЕСКИХ ОБЩЕСТВ

Кроме общества, ничто в природе, исключая только тайны самой жизни, так глубоко не заинтересовывало человеческое воображение, и ни с чем, кроме самой жизни, воображение не обращалось так вольно.

Ф. Гиддингс

Несметное число различных моделей демонстрируют в своих социальных системах как первобытные, так и цивилизованные народы.

Р. Макайвер

... Социальные явления, не будучи материальными, все же представляют собой реальные вещи, допускающие исследование... они существуют определенным образом; ...имеют постоянный способ существования и особую природу, не зависящую от индивидуального произвола; ... возникают из необходимых отношений.

Э. Дюркгейм

§ 1. Взгляд на различные способы анализа общества

Проблема обособления социологии истории от социологии весьма важна, хотя бы потому уже, что вопрос об общесоциологической теории в нашей науке остается запутанным. Прежде господствовал тезис, что исторический материализм и есть марксистско-ленинская общая социология. Он, следовательно, был одновременно и философией истории, и общей социологией, и социологией истории. В результате, и без того очень сложный вопрос о том, какова граница между философией и социологией, был порядком затемнен давлением идеологии. Поэтому вполне справедлива была мысль Г.М. Андреевой, что «остается по-прежнему нерешенным труднейший... вопрос о том, в чем специфика социологического анализа общества по сравнению с его философским анализом; вместе с тем -- в чем неразрывная связь этих типов анализа»³. В этих условиях вопрос о четком разделении социологического и социсторического анализа общества почти не ставился. Этому способствовала и характерная для начальных стадий развития философии истории и социологии уверенность в том, что можно открыть всеобщие и универсальные социальные законы, господствовавшая в нашем обществознании.

Сегодня некоторые полагают, что достаточно перенять достижения западной науки. Стоит посмотреть, насколько это реально в отношении социологии истории.

Несмотря на высокий престиж социологии, громаду исследований и успехи в ее практическом использовании, целый ряд давних теоретических и методологических проблем так и не решен. В нашем случае особенно важно отметить, что в целом эта наука распадается на два больших массива: связанный с анализом общества как единого целого (исследующие макроуровень) и исследующий его «интерактивные парадигмы, которые делают акцент на изучении и интерпретации человеческого поведения на микроуровне»⁴. Причем оба направления базируются во многом и на разных философских и методологических посылках. «Эта ситуация, зафиксированная Р. Мертоном в 1947 г., и сегодня остается актуальной»⁵.

Попытки объединения этих уровней социологии предпринимались и предпринимаются. Но либо подобные теории не стали общепризнанными, а лишь дополнили и без того обширную палитру парадигм, либо оказались успешными только частично. Периодически возникают также всплески критики существующего положения дел. Так, например, Алвин Гоулднер активно доказывал, что «развертывание специализированных социологических исследований, вопреки ожиданиям классиков американской социологии, не привело к созданию предпосылок для подлинно научной общесоциологической теории, а только способствовало усилению того, что обозреватели на Западе стали называть концептуальным беспорядком, «интеллектуальным Вавилоном»⁶. Существует также распространенное мнение, что отсутствие генерализующей теории, способной соединить различные эмпирические выводы, и есть главная причина неудовлетворительного состояния социологической науки, которое образно называют «вербальными джунглями» ⁷.

Тот факт, что сама социология не имеет общепринятой генеральной теории, которую легко было бы просто заимствовать, на мой взгляд, делает еще более убедительной мысль о том, что социология истории тем более не может полагать в ней свою парадигму и методологическую основу. Она должна выработать собственные, специфические концепции и подходы. К тому же многое из необходимого для этого фактически уже есть: и в трудах предшественников, и рассыпанное в произведениях социологов, историков и философов. Сказанное, однако, не отрицает необходимости активно использовать, где это удобно, достижения, накопленные в общей и прикладной социологии.

Как уже отмечено, прежде чем в 20-е годы XX века социология сформировалась в том виде, который имеет явное сходство с современным, произошла существенная смена ее интересов. Зародившись в XIX в., она считала одной из главных своих задач -- дать ясную теорию для исторического анализа в противовес спекулятивной философии истории. Упрощенно говоря, в этот период важнейшей целью социологов стало открытие ведущих общественных законов, сил и факторов, с помощью которых и можно было бы объяснять прошлое и настоящее и даже будущее. Однако в конце XIX века в социологии начался перелом, связанный с поиском ее собственного, отличного от истории, философии и психологии, объекта. В результате произошел крен в сторону обнаружения ведущего (исходного) элемента, отношения и т.п. общества и одновременно главного (элементарного) метода его анализа. Этому были посвящены многие работы таких крупных ученых, как Дюркгейм, Уорд, Тард, Гиддингс, М. Вебер и др. Постепенно сосредоточение на исследовании «чистых» форм социальности делает главным объектом социологии социальную жизнь в пределах современного ученым общества. Происходит сдвиг от глобальных историософских концепций (таких, как у Конта, Спенсера, Гумпловича, Ратценхофера и др.) к исследованию самых малых, исходных общественных начал. Однако интерес к историческому процессу оставался еще весьма большим, поскольку активно работали многие из первопроходцев социологии (таких, как Теннис, Ковалевский, Сорокин, М. Вебер, Зиммель и многие другие), а равно их ученики⁸.

В начале XX века социология представала, по определению Зиммеля, как «персональные» социологии одаренных людей, которые не смогли установить истинную дисциплину в этой смеси клик и школ»⁹. По мере сближения позиций «к 1920 году накопившийся материал отдельных исследователей определил основные черты специальной социальной науки, посвященной анализу основных аспектов коллективного человеческого существования»¹⁰, параллельно с этим снижался интерес к глобальным теоретическим обобщениям исторического материала как к важнейшему объекту исследования.

Дальнейшее развитие социологии привело к тому, что историческое направление и вовсе перестало быть главным в нем. К тому же оно сосредоточивалось большей частью на анализе истории социальной мысли. Исторические данные служили своего рода заставкой, фоном, отправной точкой и т. п. В лучшем случае исторический метод признавался как важный дополнительный метод, помимо основных¹¹, полезный для тех, «кто считает изучение прошлого не менее ценным в понимании общества и общественных отношений, чем исследование сегодняшнего состояния» ¹².

Разумеется, обращение к историческому материалу широко распространено, но главное отличие его от теоретического осмысления с позиции социологии истории именно в том, что в большинстве случаев все эти изыскания предназначены именно для анализа современных процессов и объяснения современных и ограниченных рамками немногих обществ результатов, а история есть лишь фон, исходный, базовый отсчет, или трамплин для рассуждений и т.п.

Социология же истории в первую очередь должна исходить из полного теоретического равноправия любого общества любой эпохи безотносительно к генетическому, культурному или иному родству с современностью либо прослеживанию влияния на нынешнюю ситуацию, аналогию с ней или чего-то подобного. Ей должна быть самоценной именно эта пестрота и многообразие. Так, историку самоценна та историческая реальность, которую он изучает, хотя бы этот интерес и не имел видимых практических результатов. А публицисту, который исследует историю какого-либо вопроса, важнее всего как раз возможность с помощью исторического экскурса объяснить современную проблему или ситуацию.

И уже во вторую (и последующие) очередь социология истории будет подчеркивать какой-то аспект как наиболее важный, искать в современном обществе некий результат исторического процесса или точку ретроспекции. Конечно, полностью отрешиться от сегодняшнего состояния невозможно, но одно дело -- учитывать его, другое -- ставить во главу угла.

Расхождение между социологией и социологией истории в чем-то несколько уменьшилось во второй половине XX в., когда оформилось, «благодаря усилиям Беккера, Г.Э. Барнза, В. Канмана, Бендикса, Уоллерстайна, П. Флоры и других», направление исторической социологии¹³. Оно разрабатывает социологические концепции и методы для анализа исторических данных, изучения развития социальных отношений, анализа длительного периода общественного развития и изменений социальной структуры и т.д. ¹⁴. Без сомнения, это очень важный сдвиг. И все же, видимо, не случайно это течение не встало в ряд важнейших в социологии. Нисколько не сомневаюсь, что для нашей науки будет крайне полезным освоить достижения исторической социологии. Но, думается, что с учетом вышесказанного и того, что в ней отсутствует общая теория, существуют серьезные расхождения в определении ее целей и задач, а также очень сильно тяготение к методам общей социологии, рассматривать ее как источник заимствования основных концепций и главных методов социологии истории было бы неразумно.

Недостаточная системность и слабость общей методологии исторической социологии¹⁵ побуждает крупных историков, ведущих свои исследования на стыке историографии и социологии истории, самим разрабатывать необходимые концепции и методы¹⁶.

В отечественной науке призывы к более тесной связи истории и социологии время от времени раздавались и раздаются. Иногда даже подчеркивается, что, поскольку главный интерес социологии -- современности (настоящее), существует опасность механического перенесения «методики, понятий, теорий, концепций социологии в историческое исследование», что «может привести к упрощенчеству, вульгаризаторству» и т.п.¹⁷. Однако всерьез проблемы специфики социологии истории как особой науки или хотя бы направления не ставятся и по- прежнему считается, что «социология выступает как общетеоретическая и методологическая основа исторической науки»¹⁸. Однако есть целый ряд работ, которые, на мой взгляд, можно полностью или частично отнести к хорошим образцам исследования в плане социологии истории. Прежде всего, это работы историков, посвященные изучению каких-то явлений, имевших широкое распространение¹⁹.

Итак, социология истории вполне может использовать или приспособить для себя методы самых разных наук и направлений от истории и до математики. Но это будет оправданно, если она выработает собственные главные базовые подходы и методы²⁰. Какие из них изберет исследователь, уже другой вопрос. Важно, чтобы они соответствовали специфическим задачам этого направления. Но прежде чем говорить о достоинствах и недостатках методов и подходов, желательно хотя бы очень приблизительно уточнить, что это такое. Упрощенно говоря, под подходом можно понимать единство концептуальных посылок и группы связанных с ними и между собой методов исследования, вместе создающих определенный, более или менее обоснованный и имеющий научную ценность способ анализа того или иного крупного объекта или направления науки. Следовательно, подход -- более широкое понятие, чем метод. Хотя в ряде случаев какой- либо метод может быть стержнем, изюминкой подхода, и тогда оба слова употребляются как синонимы²¹.

Очевидно также, что подходы могут быть более или менее содержательны или формализованы, годиться для ряда наук или быть специализированными, опираться на стройную и связную концепцию или на некие полуинтуитивные исходные положения. И т.д. Но так или иначе особый подход чувствуется или угадывается, даже если ученый прямо о нем не говорит.

Нередко исследователь, углубляясь в новые области знаний или разрешая по-новому какие-то проблемы, вынужден усовершенствовать или изобретать собственные методы, ибо особые идеи нередко требуют и собственных методов. Ведь «в социально-экономических науках методологические вопросы возникают на почве специфических условий применения положений общего учения о методе или на почве своих специфических методологических затруднений» (выделено мной. -- Л.Г.)²². Особенно это было характерно для первого этапа социологии²³ . Маркс нашел собственные категории и способы анализа общества и его социального состава. Спенсер исследовал общество как организм. М. Вебер обосновал метод идеальных типов. Фрейд и его ученики (Юнг, Адлер и другие) разработали методы использования психоанализа для исследования общества. Парсонс и другие развили структурно-функциональный метод. Во второй половине XX века родился структурализм, стремящийся «синтезировать все в единое целое, составить систему соответствующих элементов, создавая тем самым тотальный объект исследования»²⁴. И это далеко не полный список.

Итак, для исследования общества можно применять разные способы. Ведь это объект исключительной сложности и колоссального разнообразия. Мы уже видели, сколь часты были поиски «архимедова рычага» истории или «элементарного» метода анализа. Нет ничего плохого в том, чтобы увидеть историю или общество в каком-то одном аспекте. Беда, очевидно, в абсолютизации таких подходов.

Число возможных методов анализа общества велико. Но ни один из них не может дать полного и всестороннего описания данного объекта, поскольку он (как практически и любой другой) способен представать в самом разном виде, под разными углами и ракурсами²⁵. К тому же о чистом методе речь может идти только как о научной абстракции, поскольку многие из них эффективны лишь в совокупности с другими. Кроме того, они переплетаются, дополняя друг друга. Но гораздо лучше, если исследователь понимает природу такого процесса и использует эти приемы осознанно. Так легче избежать нелогичности, эклектики и т.п.

Исходя из сказанного, следует признать теоретическую возможность любых методов. Но практическая их значимость будет очень отличаться. Поэтому крайне важным становится вопрос о сравнении ценности разных способов анализа и точек зрения и об основаниях определения такой ценности. Эти проблемы «имеют не только специально-технический, но часто общепринципиальный и иногда философский характер»²⁶. В каждой науке, направлении исследования, системе отсчета или конкретной работе какие-то методы оказываются более точными, удобными, универсальными, специфичными и т.п., чем другие. Причем нередко сходные результаты можно получить разными способами, однако затраты усилий и конечный эффект могут отличаться так же, как при работе ручной и механической пилой. Но в иных случаях удачный метод заменить другим сложно или даже невозможно.

Есть много аспектов сравнения разных методов: удобство и доступность, широта использования, ясность получаемых выводов и т.д. Но с учетом вышесказанного одним из важнейших требований будет адекватность познавательных средств исследуемому материалу. Она позволяет яснее увидеть сферу применения метода, соответствие его реальности, правомерность «претензий» на те или иные области знаний и решение научных задач. Если хотя бы в этом отношении каждый исследователь начнет задумываться над тем, какие, зачем, почему и как он использует методы и приемы, насколько они соответствуют исходным посылкам и выводам, то и сам сможет увидеть многие недоработки, узкие места, явные противоречия и трудности. К сожалению, обычно над этим мало рефлексируют, что является одной из важнейших причин бесконечности и бесплодности многих дискуссий. И если предъявлять к методам достаточно жесткие требования, то формально большое (или даже неограниченное) их число на практике становится не таким уж великим.

Описанные методологические принципы настолько фундаментальны, что я вынужден обращаться к ним при каждом удобном случае. Ведь «в таких науках, далеких от совершенства, как социально-экономические, потребность в разработке методологических проблем, по существу, даже острее, чем в других, более сложившихся и определившихся науках»²⁷. К сожалению, эти правила у нас недостаточно осознаются, хотя в современной зарубежной науке нередко говорят о «бесконечности интерпретации, когда ни один вывод, по определению, не конечен и не может стать истиной в конечной инстанции. Задача же заключается в том, чтобы представить набор точек зрения о социальной реальности, отражающих ее сложность и многообразие и тем самым способствующих более глубокому ее пониманию. Выбор же собственной позиции осуществляется рефлексивно, с пониманием относительности принятой интерпретации»²⁸.

Однако, на мой взгляд, совершенно недостаточно просто указать на такое множество и «представить набор точек зрения». Когда число их превышает разумное количество, наступает то, что образно было названо «интеллектуальным Вавилоном» плюс потеря ориентиров. К тому же разные точки зрения и подходы начинают конкурировать между собой. В такой конкуренции заложен глубокий смысл и источник развития науки. Но когда она переходит определенный рубеж, то становится самоедской, а споры теряют объективную основу.

И все же порой нельзя отрицать правомерности (в определенных рамках) даже крайних взглядов. Поэтому задача состоит в том, чтобы показать рациональное зерно в каждом или в ряде подходов и наметить направления (и формы) их интеграции, чтобы изучаемый объект предстал яснее и с разных сторон. Для таких операций можно использовать следующие способы: создавать иерархию подходов и методов, строго определять сферу применения каждого, надстраивать теорию так, чтобы альтернативные варианты стали ее предельными случаями и т.д. И, как уже подчеркивалось, концепция, которая при прочих равных условиях способна интегрировать наибольшее число подходов, найти возможность их соединения и соподчинения, не теряя собственного лица и логичности, может быть признана лучшей.

В данном параграфе я хотел бы показать, какие и почему подходы и методы правомерно признать за главные и специфические для социологии истории, а какие нет, а также -- насколько и как можно использовать методы других наук и направлений или, употребляя терминологию Имре Лакатоса, показать их положительную и отрицательную эвристику. Поскольку же в настоящем разделе речь идет не о полной системе социологии истории, а лишь об основаниях теории исторического процесса, значительное внимание уделено также и способам, которые могут быть использованы и в том и в другом направлении либо хорошо показывают каналы их взаимосвязи и стыковки.

Начнем с рассмотрения базовых, исходных начал анализа общества. «Основной пункт расхождения между различными теоретиками в том, берется ли за точку отсчета непосредственное взаимодействие индивидов или оно само выводится из концепции больших социальных групп»²⁹. Нет сомнения, что можно использовать и один, и другой метод. Но я убежден, что чем шире охват материала, и чем глубже в историю мы уходим, тем сложнее и менее эффективно принимать за исходный пункт анализа индивидов либо непосредственные отношения между ними, или какую-то сторону их личности (социальное положение, осознание ими отношений и т.п.). При сравнении большого числа несходных обществ и с учетом того, что в них обычно не было и намека на формальное равенство людей, исследование надо начинать с другого конца -- с понимания специфики общества. И, следовательно, продуктивнее использовать более крупные единицы, чем индивид и даже чем малые группы, вроде «первичных групп» Ч. Кули или «социальных электронов» Ж. Гурвича. (Позже мы еще вернемся к данной проблеме.) Это одна из главных причин, почему я настаиваю на том, что у социологии истории -- собственный предмет исследования и свои методы, которые не могут быть подменены предметом и методами других наук.

Теперь, исходя из сказанного, есть необходимость дать определение слову «общество». Как известно, оно многозначно. По мнению Семенова, даже если оставить в стороне житейское значение (типа «дурное общество») и названия организаций, то «в философской, социологической и исторической литературе термин «общество» используется, по меньшей мере, в пяти хотя и взаимосвязанных между собой, но все же разных смыслах». (Первый смысл -- общество как социально-исторический организм; второй -- их система; третий -- человечество в целом; четвертый -- общество вообще, безотносительно к каким-либо конкретным формам его существования; пятый -- тип общест-ва -- первобытное, традиционное, индустриальное и т.п.)³⁰. В каких смыслах в этом разделе я использую понятие общества? Главный -- общество вообще, как абстракция сходств общественно-исторических систем (организмов). Это связано с тем, что первая и основная задача социологии истории -- показать общие черты в любом реально существовавшем социуме (в строении, функционировании, взаимосвязях элементов, взаимоотношениях со средой и т.п.), а также возможности социсторического анализа. Второй смысл -- конкретное общество определенного периода и региона.

Еще один смысл слова «общество», употребленный здесь, -- тип общества, связанный с этапами развития человечества (отдельных обществ), с направлениями и особенностями такого развития. Это позволяет говорить о второй, вытекающей из решения первой, задаче социологии истории: показать возможности и принципы выделения типов обществ, их отдельных элементов, отношений и прочего как в синхронном, так и в диахронном срезах. Но этой задаче в данном разделе уделено меньше внимания.

Я не употребляю понятие «общество» для обозначения группы тесно связанных между собой общественных организмов. Для такого уровня я ввожу особый термин -- пространственно-временные группировки обществ, который будет разбираться во второй части. Но чуть позже мы немного скажем по этому поводу.

Определений общества (общества вообще) очень много, что неудивительно, поскольку это исключительно сложный объект³¹. Но в любом случае, как справедливо заметил Зиммель, «понятие общества, очевидно, имеет смысл, если оно так или иначе противопоставляется простой сумме отдельных людей»³². Дать определение общества, которое бы годилось на все случаи, невозможно. И всякие попытки найти такую абсолютную дефиницию обречены на неудачу. В то же время среди многочисленных формулировок этого понятия можно встретить и такие, которые уместны лишь для конкретного случая или чтобы подчеркнуть какую-то одну сторону общества³³, и такие, которые могут употребляться в достаточно широком контексте. Их можно назвать относительно универсальными. Я также хочу дать определение подобного типа, которое, не претендуя на всеобщность, будет достаточным, чтобы решать поставленные задачи.

Итак, общество -- это стабильное объединение людей, коллективов, групп, организаций, территориальных и иных единиц, а также материальных объектов в систему на основе разнообразных и сложных связей, зависимостей и договоренностей, которые так или иначе признаются его членами. Эта система структурируется властным центром, является независимой от других, способна поддерживать равновесие со средой, быть самодостаточной и саморегулирующейся. Она может быть представлена как состоящая из разнообразных подсистем меньшего уровня, но так же, и как часть более крупной системы.

Само собой, что вопрос о независимости общества весьма сложен, и говорить об абсолютной самостоятельности в условиях возрастающих контактов между ними невозможно ³⁴. В этом плане первобытные и ранние общества из-за своей изолированности выглядят даже более «независимо», чем современные, сильно интегрированные. Достаточно объективным и удобным показателем независимости, как признают многие, служит факт политического суверенитета, без которого очень часто социум начинает деформироваться в интересах и под воздействием более сильных систем.

Представление общества как системы вообще является очень распространенным. Системно-структурный метод сегодня один из самых популярных и, думается, один из самых эффективных и удобных для социологического и социсторического анализа. Его достоинства в том, что: а) он не позволяет выделять абсолютно главные элементы (ибо тогда нарушается принцип системы -- взаимозависимость частей), но не отрицает возможности строить их иерархию; б) указание на системность освобождает во многих случаях от необходимости подробного перечисления взаимосвязей и различных элементов; в) гораздо яснее взаимообусловленность всех элементов. Также можно пытаться понять и отдаленные последствия каких-то структурных изменений; г) общество видится качественно иным объектом, чем просто сумма элементов. В нем можно моделировать некоторые свойства иных, более простых систем, которые не всегда легко понять при только социальном или историческом анализе; д) понятие системы можно переносить и на отдельные части общества, тогда последнее выглядит как сложная система, что позволяет выбирать нужный аспект анализа.

Системный подход, однако, -- это общий метод для ряда наук, и потому в социологии истории должный принять особые формы и направления. Между тем наблюдается чрезмерное увлечение слишком формализованным (системно-кибернетическим) подходом. Тогда часто просто теряется специфика исторического и даже социального. Общество, конечно, система, но система особая, существенно отличная от любой другой. Поэтому и определение общества, и методы его анализа должны органически учитывать эту особенность. Только тогда они могут считаться специфическими и приемлемыми для социологии истории, могут быть использованы для перехода к теории исторического процесса.

Одной из возможностей конкретизировать системный метод для социологии истории может стать представление общества социальным организмом. Ведь любой организм -- это система. А общество в ряде аспектов, действительно, имеет несомненное сходство с организмом, если только не увлекаться биологическими аналогиями. Такой подход даже способен дать общий знаменатель для выделения базового объекта социологии истории и плодотворный аспект для анализа взаимоотношения его со средой, без чего многие общества просто не понять. Он также позволяет четче отграничивать независимость общества. Но, думается, в иных случаях он менее удобен: например, когда общество есть не устойчивая система, а переживает глубокую трансформацию, раздирается социальными противоречиями, раскалывается или объединяется. Сложно выделять при таком методе и относительно главный элемент, поскольку организм, по определению, сбалансированная структура. Другая возможность приспособления системного метода к изучению обществ -- очень популярный сферный подход. Под сферой обычно полагают развитую, зарегулированную и в определенной мере самодостаточную и самовоспроизводящуюся подсистему общества. Этот метод позволяет выделять (чаще всего по функциональному признаку) наиболее заметные части общества. Таким образом, удается находить общее в социальных системах, сравнивать их и определять взаимосвязи между важнейшими частями социума.

Однако налицо сложности и споры по поводу того, какие именно сферы включает общество. Абсолютизация такого деления, попытка раз и навсегда определить число и название этих частей, делают сферный метод догматичным и бесплодным. Совершенно очевидно, что число сфер во многом зависит от научной задачи. В одних случаях, например, будет удобнее говорить о политической и правовой сферах как о самостоятельных, в других -- выделять единую политико-правовую. Мало того, логично полагать, что по мере усложнения общества происходит определенная перегруппировка его структуры и, следовательно, могут формироваться новые сферы³⁵.

Отсюда видны и недостатки сферного метода в том виде, в каком он обычно используется.

1. Он больше годится для анализа зрелых обществ, где существует сложная структура и более заметная разделенность различных подсистем. И гораздо меньше подходит для анализа обществ примитивных, где отдельные сферы еще только намечаются или слабо выражены. Какая политико-правовая сфера будет, скажем, в догосударственном обществе? Или какая духовная сфера будет в дописьменном обществе? Речь может идти лишь об элементах, в которых мы ретроспективно усматриваем будущую сферу. Таким образом, для ранней истории он не годится и, следовательно, -- поскольку мы сейчас говорим о главных методах социологии истории -- таковым будет лишь частично.

Поэтому, мне кажется, что подобным ведущим методом может стать тот, что я называю элементно-системным. То есть мы выделяем главные моменты, имеющиеся в любом обществе. Только в одном -- это будет очень сложная система (сфера), а в другом -- относительно простая и примитивная комбинация элементов. При этом, элементно-системный анализ органически включит в себя и сферный, когда элементы, отношения, функции, связи и прочее образуют подсистему-сферу. Для такого органического соединения можно использовать дополнительный метод, условно названный мной методом срезов усложнения. Мы делаем в исследуемом длительном периоде в необходимом для нашей задачи количестве как бы замеры (срезы) и видим, каким образом рассматриваемые нами элементы усложняются и комбинируются друг с другом. Подобное усложнение можно выразить, например, в увеличении числа уровней (скажем, для производительных сил) или контуров связи (управления), если речь идет об информационной сфере, которую тоже, кстати говоря, иногда выделяют.

Такая операция позволяет также лучше определить типы общественных систем и подсистем³⁶.

Мало того, указанный подход, связанный с показом, с одной стороны, единства структуры всех обществ, а с другой -- различий в их сложности, позволяет «распределять» относительно главные элементы какой-то подсистемы по разным историческим периодам и типам обществ. Например, техника в производительных силах не будет всегда их сердцевиной и главной частью, а таковой могут стать иные элементы: предмет труда (плодородие почвы, богатство недр и т.п.) или особенности населения (его многочисленность, особые трудовые навыки и т.п.). Это будет касаться и любой иной подсистемы. Так, в духовной сфере главным может оказаться религия, или идеология, или наука.

2. Из сказанного вытекает второй недостаток сферного подхода. Он по смыслу, с учетом исходного деления и слаженности функционирования, предполагает равенство сфер. Во многих случаях это удобно и правильно. Но зато это лишает возможности использовать метод относительно главного элемента³⁷.

Между тем выделение такого элемента -- одна из основополагающих операций для типологии и классификации. И в зависимости от того, что именно выделять, общества можно делить, например, на до- и государственные, до- и письменные, до- и цивилизационные, до- и индустриальные и т.д.

3. Наконец, в обществе множество элементов принадлежит сразу нескольким сферам, поэтому жесткое деление нередко вызывает споры. Элементно-системный метод является более гибким, поскольку учитывает возможность по-разному выделять подсистемы в зависимости от общества и периода.

Сферный подход удобен, когда надо дать общую характеристику развитого общества как системы, показать ее части и сложность строения, перейти к анализу этих сфер по отдельности. Но когда надо найти основы социологического анализа любого общества в любой период, показать усложнение строения общества на нескольких этапах или механизмы взаимодействия его частей и т. д. -- удобнее элементно-системный.

В качестве одного из возможных методов социологии истории может быть использован и так называемый субъектный, который основан на выделении активных участников исторического процесса. В нашем случае он тем более интересен, что важен и для философского анализа истории (вопроса о движущих силах и других), и для теории исторического процесса, и для непосредственной истории. Таким образом, он является интегрирующим, хотя в каждой науке и принимает особые черты.

Несмотря на свою широту, он использовался в историческом материализме довольно узко, прежде всего, чтобы доказать, что главным действующим лицом истории является народ (массы)³⁸.

Из отечественных исследователей наиболее полно и глубоко, на мой взгляд, рассмотрел вопрос о субъектах истории Ю.И. Семенов. Полезно его выделение в качестве субъекта истории группы обществ. Я бы особо подчеркнул, что этот уровень исследования является в определенной мере промежуточным между социологией истории и теорией исторического процесса. Для первой -- общественная система есть как бы обычный (нормальный) верхний уровень анализа, а изучение группы связанных обществ уже почти предельный, для второй -- отдельное общество есть нормальный исходный уровень анализа, а объединения обществ -- уже средний уровень.

Но если социология истории изучает сходства различных обществ, резонен вопрос: зачем ей анализировать группу социальных организмов? Дело в том, что последние бывают настолько тесно связаны между собой, что образуют как бы единое целое, разрывать которое даже в теории не всегда целесообразно. Одним из таких единств будут близкие в политико-культурном или этническом плане общества (вроде княжеств Руси), удачно названные Семеновым «гнездовой системой». Но видов подобных устойчивых систем довольно много. В целом я называю их пространственно-временными группировками обществ, среди которых можно отметить типы: хищник-жертва, донор-реципиент, колония-метрополия, союзы племен, государств и т.п. Пространственно-временной группировкой можно считать и то, что в привычном смысле называют цивилизациями, т.е. регионы или страны с устойчивыми культурно-религиозными традициями, институтами и т.п. Об этом будет подробный разговор в следующих частях. Пока же мимоходом хотел заметить, что, исходя из вышесказанного, описание истории как суммы изолированных и в основном самостоятельных цивилизаций есть только частично исследование на уровне исторического процесса, а частично на уровне социологии истории. И в этом, на мой взгляд, одна из причин несоответствия такой парадигмы и избранного ей метода в плане их притязаний дать картину всемирного исторического процесса.

Во многом верным будет также утверждение Семенова о том, что «первичные субъекты исторического процесса -- это социально-исторические организмы, вторичные- их системы, третичный -- человеческое общество в целом, т.е. все существовавшие и существующие социально-исторические организмы, вместе взятые. Таким образом, исходной и одновременно самой важной категорией исторической и вообще всех общественных наук оказывается понятие социально-исторического организма, что делает необходимым его дальнейший анализ»³⁹.

Однако позволю себе не согласиться с излишней категоричностью автора. Общество, действительно, естественный, базовый уровень для теории исторического процесса. Но почему социально-исторический организм должен стать исходной и самой важной категорией «исторической и вообще всех общественных наук»? Ведь в зависимости от научной задачи такими могут стать и иные уровни (например, если изучаются небольшие коллективы, как в микросоциологии).

Кроме того, принятие базового уровня (или субъекта) не означает отрицание или игнорирование иных. Поэтому трудно согласиться и с таким утверждением Семенова, что хотя история складывается из деятельности людей, «но не отдельные люди являются субъектами исторического процесса. Это в равной степени относится как к рядовым его участникам, так и к крупным историческим деятелям. Жизненный путь Наполеона Бонапарта, например, не есть исторический процесс. Это всего лишь момент, хотя и существенный, истории Франции и Европы. Именно в качестве такового он и представляет интерес для историка»⁴⁰.

Однако на этом основании можно «вычеркнуть» из субъектов исторического процесса и партии, и группы, и сословия, и классы, и даже общества и народы, поскольку никто из них в отдельности не представляет исторический процесс, а лишь все они вместе, во взаимодействии и контактах. Но процесс потому и является процессом, что включает в себя множество вещей, сил, эпизодов. Субъект же, по смыслу, по определению, тот, кто оказывает активное, сознательное влияние на ход событий и относительно самостоятелен в своих действиях. И крупные деятели как нельзя лучше подходят под эти требования. Во многих случаях гораздо лучше, чем лишь в теории выделяемые классы или этносы, которые никогда объединенно не действовали и не выступали.

Из многих объектов анализа, которые должны быть исследованы в социологии истории, субъектами истории будет лишь часть. Поэтому субъектный метод, при всех его достоинствах, имеет и существенные ограничения. От него естественно перейти к другим. Если общество -- нормальный верхний уровень анализа социологии истории, то каков же нижний? Логично, что первоначально мы можем полагать таким индивида или даже составляющие его личность моменты и действия. Именно в этом поиске исходного пункта анализа «клеточки общества» и прочего социология и обрела свой предмет. Во многом подражательно занималась поисками «кирпичика», «клеточки» общества и наша социальная философия. Однако, как сказано, социология и социология истории исследуют во многом разные объекты. Метод, удачный для микросоциологии, уже менее приемлем на уровне макросоциологии и имеет весьма ограниченное применение в социологии истории. Не говоря уже, что нет согласия в том, что именно избрать таким пунктом: социальное действие, социальное положение, социальное отношение, их символические образы в сознании людей, что-то другое или все их вместе.

Главное, что, спускаясь на этот уровень, мы, убеждаемся: а) за элементарные и исходные моменты анализа эти «атомы» и «клеточки» удобно принять, только исследуя одно общество (или несколько, близких по типу) и то не слишком большого временного периода или даже не общественную систему целиком, а лишь какую-то ее часть. И это легко объясняется. Социальные действия, отношения и т.п. в огромной степени носят в себе на микроуровне печать более крупных блоков общества (а то и всей социальной системы) или есть особый результат воздействия общества на индивидов. В конкретном социуме это общее в целом нам понятно, и мы можем абстрагироваться от него. Но во множестве социальных организмов они настолько различны, что на таком уровне между ними общего знаменателя не найти; б) эти «элементарные» вещи есть не только индивидуальные, но скорее надындивидуальные реальности, поскольку очень часто, а в исторических обществах и подавно, «над индивидом стоит высшая духовная реальность, а именно коллектив»⁴¹.

Но добавим, не только духовная, а и материальная, политическая, экономическая и пр. И, следовательно, в) в рамках социологии истории, исследующей и сравнивающей множество непохожих обществ, в которых у людей разные ценности, гораздо легче понять индивида из общества, чем наоборот. Отсюда исходные пункты меняются местами: чтобы увидеть социальное отношение или действие и тем более их «символы» в психике людей, надо понять общество в целом, т.е. его структуру и функции, главные отношения, институты, ценности и пр. Поэтому вышеописанный метод пригоден в социологии истории лишь как частный⁴², поскольку данная крупномасштабная теория требует и более масштабных исходных начал.

Такие объекты анализа как нации, классы, социальные группы, сословия и прочее, бесспорно, хороши, и потому они всегда и всеми практически используются в исследовании. Но классы не существуют в доклассовом обществе, а сословия -- в до- и послесословном; нации сильно отличаются от племен, а в малочисленных обществах не резон говорить о массах. И т.д. Мне думается, что такие объекты анализа нуждаются в определенной систематизации, типологии и выделении их родовых черт. Категории, которые помогают решить эти задачи, я предлагаю называть единицами анализа.

Выражения политическая, социальная и т.п. единица встречаются весьма часто и в самом разном значении. Но ясной теории, методологии, принципов выделения и типологии таких единиц нет не только в социологии истории, но даже и в социологии⁴³

Если удастся найти родовые черты объектов социологии истории, будет гораздо легче анализировать, на первый взгляд, такие разные моменты, как племя и государство; религиозные и научные корпорации, классы и касты и т.д. Конечно, для множества задач именно их различие и есть ключ к решению. Но в других случаях отсутствие родовых понятий мешает увидеть не только общие моменты, но и переходные или тупиковые (в противовес прогрессивным) виды и побуждает к поиску известных форм (например классов) там, где их нет или они играют малую роль. Важны подобные единицы и в анализе этнической структуры.

Я выделяю восемь таких единиц, в зависимости от их природы и функций: родственные, этнические, производственные (хозяйственные), экономические⁴⁴, политические, социальные, военные, духовные (религиозные, идеологические и прочие). Речь идет прежде всего не о подсистемах общества и не об абстрактных конструкциях, а о реальных объединениях, типа цехов, тайных обществ, храмовых хозяйств, университетов и т.п., или четко выраженных слоях и группах (сословия, касты, этнические, религиозные общности и т.п.). Но единицы анализа могут быть и более абстрактными (вроде классов в ряде древних и средневековых обществ, где они конструируются больше теоретически).

В любом случае, чистая единица -- это идеальный тип, поскольку такие объединения и группы неоднофункциональны. Например, в реальности политическая единица имеет и некоторые хозяйственные или военные функции. Но в более развитых обществах дифференциация функций увеличивает и количество видов таких единиц, а в менее развитых они чаще выступают как смешанные, а то и вовсе не разделены, синкретичны. Так, племя во главе с вождем может быть сразу и политической, и этнической, и военной, и идеологической единицей. Но хотя число таких единиц в разных случаях различно, они непременно есть в любом обществе, либо (если оно слишком мало) само общество есть такая предельная единица.