Формации и цивилизации

Этот термин имеет следующие достоинства: 1) он прост, нейтрален, неидеологизирован; 2) показывает некий предел, уровень, амплитуду, в рамках которой мы действуем. Он обладает важными методологическими качествами -- предельностью и определенностью; 3) дает возможность для плодотворных мыслительных группировок разнообразных явлений и позволяет сделать типологию таких предельных единиц относительно легко; 4) показывая общее, не предопределяет конкретных форм и черт таких единиц ни в отдельные исторические периоды, ни в конкретном обществе. Но до определенной степени это может быть сделано, если будут поставлены соответствующие задачи. Например, выяснить типичные хозяйственные единицы охотничьих обществ или типичные единицы какой-то формации; 5) важно, что этот способ позволяет опираться на естественные основания и образования; 6) даже там, где важнее подчеркнуть именно различия между видами одной и той же единицы, он служит удобным фоном или точкой отсчета при анализе; 7) его легко связать с субъектным методом, а также и с вопросом о роли личности. Так, нередко выдающиеся личности противопоставляли себя таким группам-единицам (вождь -- племени, ересиарх -- церкви и т.д.). В этом случае они по силе становятся сравнимыми. Следовательно, выдающиеся люди при необходимости могут быть рассматриваемы как предельные единицы анализа.

В зависимости от нашей задачи, объема и прочего «число структурных единиц может варьировать от малой группы до целого общества»⁴⁵. Если мы говорим о структуре общества (вообще), то ясно, что такие элементы должны быть меньше его, иначе их нет смысла использовать. С этой точки зрения общество можно представить как сложную систему взаимодействующих политических, этнических, родственных и иных единиц. Если же мы сравниваем общества (или периоды), т.е. используем сравнительно-исторический, точнее сравнительно-социологический метод, то базовой единицей может выступать и общество в целом, взятое в определенном аспекте. Например, гораздо яснее будет общее между родом (кланом), племенем, союзом племен, государством или даже союзом государств как независимых политических или военных предельных единиц. Выстроенные в последовательный ряд такие единицы можно представить и как однопорядковые в развитии (например, от рода до союза государств типа ЕС). Но в рамках общества политическими единицами могут быть проживающие там племена и народы, провинции (княжества), партии и т.д.

Конечно, метод выделения единиц анализа имеет свои ограничения, но во многих случаях он достаточно продуктивен и, думается, является не только специфическим, но и одним из главных для социологии истории. А вот другой таковым, полагаю, признать нельзя. Я имею в виду стремление анализировать до- и некапиталистические общества политэкономическим способом. Он характерен не только для отечественной науки. Но у нас имеет мощные традиции и корни в марксизме.

Разберем, почему данный метод неприемлем как основной для социологии истории? Политэкономия исходит в своих рассуждениях из того, что индивиды действуют главным образом, руководствуясь-чисто экономическими мотивами выгоды или прибыльности и т.п. Мало того, эти побуждения базируются на строгой рациональности. Отсюда применение политэкономического метода по смыслу предполагает, что действия экономических агентов определяются лишь отношениями собственности, гражданского права и стремлением к рационально просчитанной прибыли. Иными словами, здесь противопоставлены экономические (прежде всего собственности) отношения прочим: социальным, политическим, идеологическим (и частично правовым). И от всех, кроме первых, абстрагируются, предполагая, что их влияние на экономические не столь существенно. Такое представление о независимости экономики от всех других сфер и отношений я бы назвал идеей о социальной нейтральности⁴⁶.

Между тем в любом обществе и на экономические отношения, и на экономическое поведение индивидов действуют многочисленные факторы, равно как и их изменения: роль государства и его военно-политическое положение, характер географической среды и исторически сложившиеся средства производства; сословно-классовое деление, религиозная и этническая (расовая) принадлежность и соответствующие идеи, обычаи, традиции и ценности; престижность занятий и многое-многое другое. Причем в разных обществах (и на разных этапах) могут быть более сильными те или иные факторы, а все вместе они создают то, что можно назвать социальным «вектором» или «магнитным полюсом» общества. И далеко не всегда он определяется именно тем, что считается главным в политэкономии. Ситуации социальной нейтральности в чистом виде нет, не было нигде и не могло быть. Но если для капиталистического общества в научных целях ее где-то и можно допустить, то для большинства исторических обществ влияние различных социально-политических и духовных сил столь велико, что абстрагироваться от него невозможно. Напротив, надо как раз и признать наличие этого неэкономического (или внеэкономического) момента в качестве важнейшего не только в обществе в целом, но и в его экономике как специфику социологии истории (и само собой просто истории).

Виднейший теоретик капитализма М. Вебер подчеркивал, что стремление к наживе (даже и к прибыли) было во многих обществах, но капиталистическое хозяйство от них отличается именно рационализмом. И именно появление рационального экономического мышления и соответствующей ему этики он и считает рубежом между средневековьем и капитализмом. В большинстве же исторических обществ господствовали иные ценности, чем только голое стремление к прибыли, а тяга к богатству обретала особые формы. К тому же многие материальные блага имели нетоварное или специальное назначение.

Строго говоря, и для социсторического анализа буржуазных обществ это порой слишком сильная абстракция⁴⁷. И для современных обществ Запада политэкономический метод может быть использован лишь в ограниченных пределах, поскольку сегодня слишком велика роль государства в экономике, распределении и прочем. А государство действует далеко не всегда из чистой экономической выгоды. Итак, если для капиталистического общества этот метод в каких-то рамках может быть применим, то для других типов обществ его неприложимость как главного несомненна⁴⁸.

Отмечу, что если в отечественной социологии истории данный подход обычно несколько ограничивался историческими реалиями, то идея создать политическую экономию для докапиталистических формаций была изначально обречена на неудачу. По этой причине оказались, на мой взгляд, в главном бесполезны усилия такого крупного теоретика, как В.П. Илюшечкин, ставившего цель создать политэкономию докапиталистических сословно-классовых обществ, при других многочисленных достоинствах его работ. Если не грешить против исторических реалий, то такие попытки приведут в конце концов ко все большему удалению от чистой политэкономии и переходу к социологии истории и теории исторического процесса. Так зачем же делать это таким сложным способом?

Поэтому политэкономический метод применять для докапиталистических обществ примерно так же разумно, как пытаться выработать теорию национализма для донациональных обществ; теорию государства и права для догосударственных (или до появления писаного права) обществ; идеологии для обществ с анимистической или шаманской религией. Но он годится как подсобный в тех обществах, где появляются элементы товарного хозяйства (например в античности), недаром же и элементы политэкономии появляются в Греции с Аристотелем.

Теперь немного скажем о методе, который в целом можно охарактеризовать как обращение к природе (исходным чертам, инстинктам и т.п.) человека. Конечно, он оказывается малополезным для социологии истории, если применять его чисто антропологически (внеисторически), представить эти «страсти», «инстинкты» или нечто подобное аксиомами, из которых выводится вся история.

Герберт Маркузе, не чуждавшийся такого подхода, писал: «Понятие «инстинкт» (влечение) ... относится к первичным «побуждениям» человеческого организма, которые подвержены исторической модификации»⁴⁹. Особенно необходимо обратить внимание на слова об исторической модификации этих природных начал (а их не одно, а много), без учета которой данный метод станет очередной догмой. Но если эти биопсихические и биосоциальные черты человека как вида избрать базовыми моментами, то на этой базе можно надеяться обнаружить некие изначальные, неизбежные (атрибутные) свойства человеческих коллективов и обществ, трансформацию, вариации и раскрытие потенций которых мы наблюдаем в истории. Тогда этот подход способен стать исходным (но не предопределяющим) пунктом для сравнительного анализа обществ⁵⁰. И тот факт, что интерес к этим проблемам, существовавший всегда, в последнее время даже растет, косвенно подтверждает сказанное⁵¹.

Довольно давно сформировался метод рассмотрения и исследования общества по институтам. В конце XIX -- начале XX века наиболее частое внимание привлекали религия, а также семья, брак, государство, собственность и другие. В XX веке в связи с новыми реалиями нередко исследуются техника, производство, наука и т.д. В последние десятилетия особенно активными стали исследования социологии (а также и философии) отдельных областей (сфер) жизни общества: политики, национальных отношений, культуры и т.д.

Аналогичные исследования, но проведенные в рамках социологии истории (т.е. если вопрос не рассматривается практически внеисторически, а историю не делают просто фоном, оттеняющим современную ситуацию), имеют в рассматриваемом здесь аспекте несомненно большое значение. А метод исследования и сравнения отдельных институтов, отношений или сфер в рамках социологии истории можно считать одним из основных. Его ценность тем более возрастает, что он в принципе ясен, хорошо разработан и привычен. Но наиболее удачным он окажется в сочетании со сравнительно-социологическим методом, помогающим увидеть развитие института или сферы в достаточно широком контексте и не позволяющим экстраполировать нынешние реалии на прошлое.

Данный метод занимает средний уровень между элементно-системным, сферным и т.п. и приемами микросоциологии истории. Следовательно, очень важные, но узкие исследования отдельных общественных моментов нуждаются в объединении их более высокими теориями, которые, в свою очередь, без первых повиснут в воздухе.

И последний метод, о котором хочу сказать в этом параграфе, -- это представление общества как главной и зависимой частей. В марксизме это всем известные базис и надстройка; общественное бытие и общественное сознание. Эти категории и их использование совершенно справедливо подвергались всяческой критике за попытки подогнать историю под схему. Фактически они в своей классической трактовке оказались пригодными лишь для ограниченного числа случаев. И все же в них есть рациональное зерно. И для определенных целей они могут быть использованы. И это как раз хороший случай показать принципы определения приложимости методов.

Относительно базиса и надстройки следует заметить следующее. Уже потому, что нет абсолютно главных законов, идея о том, что какой-то элемент всегда определяет другие, будет неверна. Однако выделение относительно главных элементов в данной системе координат имеет важный смысл. В одном варианте такой элемент может быть переменным, т.е. в рамках социологии истории для отдельных периодов, обществ и их групп им становятся разные подсистемы и институты (собственность, религия, государство и т.п.). Подобные идеи родились давно, высказываются они и сегодня⁵². Я хочу лишь подчеркнуть, что это как раз случай выделения базиса и надстройки, т.е. определяющей и определяемой частей системы. В таком случае использование понятия «базис» (если не говорить о неприятии некоторыми самого этого слова) не вызывало бы возражений.

Другой вариант решения -- при точно оговоренных условиях и отбрасывая сразу же идею автоматического доминирования базиса над надстройкой всегда и везде, принять за базис постоянный для социологии истории элемент. Но тогда здесь же возникает вопрос: какой элемент избрать таковым? Я считаю, что производственные отношения (и тем более отношения собственности) для этого подходят меньше, чем выделяемая мной природно-производственная основа общества. Она включает в моем представлении часть географической среды и производительные силы, и о ней подробно речь идет в следующих параграфах. Надстройка же в моем понимании -- все остальное общество (отношения, идеи, институты и прочее).

Почему мой вариант удачнее? Во-первых, производственные отношения были избраны базисом, потому что Марксу требовалось подчеркнуть именно первенство отношений собственности перед другими. Но в этом случае географическая среда и производительные силы как бы выпадают из данной системы. Между тем базис по смыслу -- это основа, фундамент. А за них логичнее брать именно материальную основу общества. Во-вторых, и фактически, базисная роль географической среды до нового времени, а индустриального производства -- в новое и новейшее гораздо доказательнее. К тому же экономические отношения (и тем более отношения собственности) слабо дифференцированы в первобытности и во многих обществах древности, в то время как выделить в этих случаях природу и производство -- значительно легче. Можно привести и другие аргументы.

Но все же вычленение постоянного базиса в рамках социологии истории, учитывая, что нередки ситуации, когда главным в том или ином обществе или на каком-то временном отрезке выступает другой элемент, нельзя признать одним из ведущих методов этой науки. Какой же резон говорить об этом? Их два. Во-первых, сейчас речь у нас идет не о всей социологии истории, а лишь о социологических основаниях теории исторического процесса. Вся же эта область столь громадна, что даже общие принципы ее требуют самостоятельного и объемного исследования. Достаточно сказать, что нужно описать типы и подтипы обществ, отдельных элементов, институтов и сфер, их комбинации, показать различные взаимоотношения внутри и частично между обществами и т.п. И если перемножить это на гигантское число обществ, поле деятельности предстает необъятным.

Поэтому метод представления обществ как базиса-надстройки при всегда постоянном базисе ограничен и малопригоден, когда мы хотим говорить о равноправии, специфике, уникальности обществ, о самодостаточности культуры и религии в какие-то эпохи и т.п. Но как важное основание теории исторического процесса он заслуживает внимания. Через выделение доминирующего элемента удобнее строить периодизацию исторического процесса, «генеральную линию» истории, делать другие обобщения. И мы убедимся в этом в следующей части.

Во-вторых, такой метод все же может быть признан в ряду главных для социологии истории, если нам удастся удачно совместить его с принципом переменного базиса. О чем и пойдет речь во втором параграфе.

Сказанное о базисе и надстройке во многом годится и для соотношения бытия--сознания. Но об этом подробнее в своем месте.

Разумеется, мы рассмотрели не все методы. Число их, безусловно, больше. Кроме того, они как бы переходят друг в друга, могут дополнять и заменять один другой в определенных случаях. Они также не используются в чистом виде.

Важно, что читатель убедился, во-первых, в том, что все методы носят ограниченный характер и потому могут использоваться лишь в определенных рамках. Но эта ограниченность у тех или иных методов колоссально разнится. Во-вторых, что желательно критиковать не методы вообще, а попытки сделать их всеобщими, или навязать несоответствующему материалу, или неумение понять, когда и где они могут эффективно применяться, а где непродуктивны и т.п.

И, наконец, в-третьих, важнейшая задача науки -- найти собственное «рабочее место» каждой разумной идее (и методу). Фигурально выражаясь, «определить круг ее обязанностей». И, подобно тому как рынок объединяет его участников, так и над различными идеями и методами могут стоять в качестве объединительных концепций содержательного, методологическо-операционалистского или гносеологического плана. И тогда многие проблемы окажутся решаемыми

§ 2. Природно-производственная основа как базис общества

В этом параграфе мы разовьем тему базиса и надстройки. Избрание какого-то элемента главным в системе в методологическом плане очень удобно, поскольку придает теории стройность и логичность, а иногда позволяет, «по выражению Декарта, найти лазейку» к научности фактов⁵³. Но все эти и другие плюсы перечеркиваются, если настаивать на безусловной объективности и непререкаемости такого деления. В подобном случае теория становится односторонней и догматичной. Именно поэтому я подчеркиваю относительность главности избранного элемента. В Принципе исследователь вправе избрать таким любой, поскольку в системе все влияет на все, а надстройка противопоставляется базису лишь в одном из многих отношений: силе влияния друг на друга и на общество в целом. Но ясно, что подобному предпочтению должны быть солидные основания. Несомненно, что признание условности и относительности созданной иерархии элементов больше отвечает подлинной научности, а «парадокс заключается в том, что условием стремления к объективности является осознание ее отсутствия. Получается, что вера в объективность своих результатов уводит от нее, а признание объективности полученных выводов и слабости своих методов -- означает шаг к объективности»⁵⁴.

Итак, базис -- это относительно главный элемент, выделяемый в общественных системах, исследование которого во многом дает ключ к пониманию их в целом, поскольку мы признаем его влияние на другие элементы и на всю систему более значительным, чем влияние других элементов и сфер на него и всю систему.

Подобного рода связи, по словам Арона, «современные социологи назвали бы не отношением причинной необходимости, а отношением воздействия» (выделено мной. -- Л.Г.)⁵⁵. Для пояснения характера модели «базис-надстройка» можно также использовать понятия определяющей и управляющей сторон, анализируемые нашей философией. Будем считать базис определяющей, а надстройку -- управляющей сторонами. Отношения между ними не жесткие: базис очерчивает границы возможностей, объем ресурсов и варианты развития надстройки. Если таких вариантов несколько, то от того, какой именно возобладает, в свою очередь, сильно зависит и сам базис. Соотношение определяющей и управляющей сторон будет еще яснее, если в качестве примера взять автомобиль (определяющая сторона) и водителя (управляющая сторона). Читателю нетрудно будет представить себе возможности и ограничения, которые дают шоферу разные марки автомобилей, а также понять, почему в одних руках машина служит долго и безаварийно, а в других -- нет. В таком аспекте структура надстройки нас интересует лишь во вторую-третью очередь. Но это становится важным, если мы попытаемся принцип относительно главного элемента провести дальше и посмотреть, что из надстроечных компонентов будет базиснее других?

Суммируем, что же все-таки дает выделение постоянного базиса (безотносительно к тому, какая подсистема для этого избрана). Во-первых, это модель, которая помогает мысленно разорвать взаимозависимость элементов системы. Если в ней все связано, то любой компонент можно понять, лишь уяснив структуру целиком. Но чтобы это сделать, нужна упрощенная схема, каковой и выступает «базис-надстройка». Во-вторых, следовательно, такой метод дает отправную точку и определенный алгоритм исследования. Нахождение базиса в отдельном обществе может оказаться порой равнозначным открытию ключевого факта, который по-новому освещает уже известные и указывает ответы на трудные вопросы. А для охвата сразу множества обществ такой метод -- одна из возможностей увидеть их в онтологическом и методологическом единстве, а также и выделить и основания типологизации. В-третьих, это своего рода «строительные леса», необходимые для перехода к поиску критерия периодизации и создания ряда специальных категорий в теории исторического процесса. Есть и другие эвристические возможности данного метода.

Я уже приводил некоторые аргументы предпочтения в указанном плане именно природно-производственной основы. Об этом еще будет речь. Но чтобы лучше прояснить вопрос, рассмотрим глубже содержание данного понятия.

Сначала выясним, что понимается под природной основой общества? Ее можно определить, как часть географической среды, которая интегрируется в общество и оказывает на разные его сферы базисное воздействие.

Каналов взаимодействия ее и общества много. Так, несомненна тесная связь общественного сознания с окружающей людей природой (например при обожествлении последней); политическая сфера имеет продолжение в реальной территории с укрепленными пунктами, границами и пр.; экономическая подсистема не существует без объектов собственности (земли, леса). И т.д. Такую связь географической среды и общества можно представить и как ситуацию, когда каждая сфера имеет в рамках единой природной основы как бы свой собственный природный базис. Эту идею мы еще несколько разовьем дальше, хотя вообще она требует специального исследования, невозможного в данной работе.

Но, несмотря на многообразие взаимодействия географической среды и общества, на мой взгляд, наиболее системно, глубоко и мощно такая интеграция осуществляется в производственной подсистеме (доказательства дальше). Разумеется, вероятны случаи, когда наибольшее влияние природной основы будет заключаться не в производственном моменте. Так, возможно, что для кочевников-грабителей удобные пути и условия для набегов будут самым важным фактором (хотя и степняки нуждаются в корме для коней и прочем). Но, полагаю, на высоком уровне исследования такими вещами можно пренебречь. Поэтому весь этот комплекс, охватывающий общество и часть так или иначе интегрированной в него природы, я буду называть по главной артерии их связи природно-производственной основой общества. В широком смысле слова он включает в себя всю интегрированную в общество природу и производство. В узком смысле слова -- производство и только ту часть географической среды, которая с ним связана.

Неудивительно, если читатель задаст вопрос о правомерности такого соединения общества и природы. Само собой, что объединение или противопоставление определяются двумя главными вещами: характером исследуемых объектов и удобством решения поставленной задачи. Хотя в нашей науке обычно общество и географическая среда противопоставляются⁵⁶, есть и мнения, обосновывающие возможность представления их как единой системы⁵⁷, правда, не всегда достаточно разработанные. Если мы стремимся строго подчеркнуть отличие социального от природного или специально исследуем влияние внешней среды на общество, противопоставление будет естественным. Но если мы хотим понять структуру, функции, а равно доминирующие в обществе связи, то ситуация, на мой взгляд, существенно меняется. Представьте, что перед нами общество солнце- или огнепоклонников. Будем ли мы считать огонь или солнечный свет только внешними его моментами? Или это в определенной мере уже и часть самого общества? Я склоняюсь ко второму варианту. Для меня также несомненно, что если какое-то влияние постоянно, взаимно либо вероятность катаклизмов, так сказать, запрограммирована, то в ряде случаев гораздо удобнее рассматривать две эти системы как одну. Тем более, что обоюдное воздействие становится по мере развития социума все более глубоким и системным. Надо также совершенно ясно понимать, что речь идет не вообще о всей природе, а лишь о ее части, подвергшейся социализации. А остальная логично выглядит внешней силой, если только нам не требуется представить человека и общество частью природы. Но проблему можно рассмотреть и с иной стороны.

Если бы мы считали, что общество есть только духовно-психические (индивидуальные и коллективные) явления, а все остальное -- внешнее, несущественное, тогда строгое отделение природы от общества было бы вполне логичным. И нам, очевидно, стоило бы попытаться снять «налет» материального с социального⁵⁸. Но нужно ли это делать? Не приведет ли это нас к недопониманию общественно-системных процессов? Ведь во- первых, сами люди -- существа не только социальные, но и природные (биологические), причем четкую грань здесь провести сложно. Во-вторых, в состав общества входит огромное (и все возрастающее) количество материальных объектов (тех же средств труда, памятников культуры, предметов потребления и т.п.). Если вдуматься, различия в рассматриваемом аспекте между ними и природными объектами, включенными в производство или жизнь (типа почвы или воды в водопроводе), лишь в степени их социализации.

В-третьих, общество есть органичный синтез всех форм движения материи. Действительно, его специфику составляет именно социально-духовное и психическое. Но эта особость не может существовать вне материального. И уж тем более нам не понять ни функционирование, ни взаимодействие частей общества, если мы исключим из анализа материальные факторы. Такой подход не только не подвергает сомнению специфику социального, но как раз и дает возможность оттенить его, показать, как и почему оно существует в синтезе с материальным.

В-четвертых, общество и природа и в самом деле есть система. Совершенно очевидно, что общество расположено на определенной территории и что между географической средой и ним происходит: а) обмен веществ; б) взаимное воздействие; в) взаимное преобразование. С этой стороны данный комплекс выглядит не просто системой, но системой интегрированной, поскольку происходит срастание обеих его составляющих в ряде моментов. Вынося же природное окружение за «скобки» общества как внешнее, мы тем самым исключаем его из одноуровневого анализа. Между тем это и материальный субстрат социальных отношений, и фундамент, на который опираются все сферы социума в виде тех или иных благ (земли, полезных ископаемых и пр.), а также часто цель деятельности людей или общественной борьбы. В конечном счете почти все крестьянские движения и множество революций проходили под требованиями земли. Легко ли «выключить» ее из общественной структуры?

Да, разумеется, природа остается природой. Но, будучи в той или иной степени подвергнута социализации, приобретает помимо первой своей сущности и вторую -- социальную. И она «двойственна» тем более, чем сильнее осоциализирована, познана, включена в практику, подвергается влиянию и влияет сама⁵⁹.

В настоящем параграфе я попытаюсь показать целесообразность выделения в рамках социологии истории в качестве постоянного базиса именно природно-производственной основы. Но с одновременным выделением и переменных базисов. Ибо только такое объединение и способно сделать базисный метод по-настоящему плодотворным и одним из ведущих в социологии истории.

Для того чтобы увидеть, как это возможно, попробуем сначала преобразовать вышеприведенное понятие базиса в общесоциологический закон. Однако надо помнить, что: 1) закон строится не в абсолютном выражении (одно всегда и постоянно определяет другое), а по правилам пропорции (чем ... тем), причинно-следственной связи, импликации (если ... то) и т.п.; 2) взаимное влияние между базисом и надстройкой есть процесс двусторонний, хотя степень приспособляемости частей друг к другу и разная; 3) влияние избранного базиса на надстройку будет ярким и заметным не всегда, а лишь в части случаев, хотя и достаточно большой. И лишь для подобного множества будем считать, что изменение базиса неизбежно так или иначе ведет к изменению надстройки либо, если такой трансформации не происходит, к глубокому кризису общества. Изменения же в надстройке не всегда ведут к аналогичным переменам в базисе; 4) яркость и заметность воздействия сильно зависят и от пространственно-временного масштаба анализируемой действительности; 5) в ситуациях слабого или незаметного влияния базиса на надстройку мы также можем считать выведенный нами закон действующим. Но поскольку здесь такое воздействие либо незначительно само по себе, либо нейтрализовано другими факторами, данный закон в этих случаях не играет важной роли; 6) избрание базисом другого элемента, чем наш, вполне допустимо, поэтому нужно доказать, что при таком подходе яркость проявления закона будет реже и слабее, а использование этой подсистемы в качестве постоянного базиса -- менее эффективно, чем в нашем случае.

Можно считать относительное первенство природно-производственной основы и ее относительно преобладающее воздействие на остальные сферы в рамках социологии истории достаточно частым. Но часто не значит всегда!⁶⁰ Поэтому исключительно важно определить, когда это будет правильным, а когда -- нет.

Непредвзятое исследование показало бы нам, что более заметным влияние базиса будет: 1) в примитивных обществах, где все институты подстраиваются под природу, а сама надстройка еще очень проста. Так, роль природно-производственной основы будет заметно выше у ручных земледельцев, чем в сельскохозяйственных цивилизациях, где между нижней и верхней частями общественной пирамиды создано уже несколько промежуточных этажей; 2) в крупных, сильно интегрированных (особенно современных развитых), если возможности таких тесных связей лежат прежде всего в технических средствах и экономической взаимозависимости частей общества: транспорте, торговле и пр.

Таким образом, наиболее заметным влияние базиса будет в примитивных и развитых обществах, причем в первом случае важнее роль природы, во втором -- производительных сил. Для простых обществ влияние базиса тем сильнее, чем труднее им выйти за пределы, определенные этой основой, или если ее давление не дает коллективам чувства относительной уверенности. Так, скудная местность держит людей под страхом недоедания и голода, а в результате все их действия определяются вопросом добывания пищи. Но еще более сильным оказывается влияние базиса, когда он быстро и решительно меняется. Роль географической среды, долгое время бывшей стабильной, в случае ее прямого (под влиянием природных катаклизмов) или косвенного (переселение) изменения резко возрастает. Ведь общество теперь должно вновь приспосабливаться к ней. Если же базис меняется постоянно, как в современных государствах в связи с развитием техники и технологии, то общество также должно постоянно трансформировать свои институты, либо нарастают кризисные явления. Это, к сожалению, далеко не во всем хорошо. Ведь усовершенствование техники и рост науки требуют адекватных изменений в сферах, которые по своей природе не приспособлены к ним (например мораль, традиции и пр.). Поэтому слишком большие новации в базисе подрывают стабильность общества и должны быть упорядочены и ограничены. Причины множества разнородных кризисных явлений коренятся в том числе и в этом. Следовательно, вопрос о базисе имеет отнюдь не только академическое значение. Мало того, слишком быстрые перемены в одной (производственной) части базиса приводят к неконтролируемым изменениям и в другой (природной). Между тем и психофизическая природа человека, и само направление развития научно-технического прогресса предполагают стабильность в главных моментах природной основы. Тем, стало быть, опаснее ее быстрая (не говоря о катастрофической) деформация для всей общественной жизни.

Итак, можно сформулировать закон: чем жестче определяет базис пределы возможностей общества или чем быстрее и радикальнее меняются базисные условия, тем сильнее и заметнее влияние базиса на надстройку и его роль в общественной системе.

Сильное влияние природно-производственной основы несомненно для любого общества (что и дает основание выделять ее как постоянный базис). Попробуйте понять Египет без Нила, его разливов, без колоссального плодородия земли, естественных и почти непроницаемых границ и т.п.! Попробуйте понять историю Англии вне ее островного положения! Однако из выведенного закона следует, что чем стабильнее базис и чем больше он позволяет получать благ, тем ровнее и на определенных временных отрезках или в определенных ситуациях незаметнее его влияние. Стабильность эта -- либо дар природы, либо достигается системами страховых и амортизационных механизмов (запасы, возможность что-то купить в другом государстве, взаимопомощь), наличием природных и производственных резервов и т.п.

Но чем стабильнее базис и чем больше у общества возможностей, тем бульшую роль начинают играть другие элементы, которые в этом случае можно рассматривать как новый базис. Причем их влияние на всю систему в ряде случаев и периодов становится больше, чем у природно-производственной основы.

Возникает вопрос: как же совместить одновременную базисность разных элементов? Для этого удобно признать природно-производственную основу базисом первой степени (далее я буду обозначать его как базис₁), а другие элементы и сферы, претендующие на такую роль, в зависимости от их важности и распространенности -- базисами второй, третьей и т.п. степени (соответственно базис_2,3 и т.д.). Степеней можно выделять столько, сколько требуется. Ведь (с необходимыми поправками) выведенные законы характерны для базиса любой степени, а сам процесс выделения базисов видится бесконечным. В конце концов мы доходим до роли личностей, борьбы дворцовых партий, случайностей и т.п., т.е. тех конкретных причин, которые исследуются историками⁶¹. Ситуация напоминает ту, которую мы видели в параграфе о движущих силах. Но чем выше степень базиса, тем более преходяща и ограниченна его роль в плане длительности и масштаба (количества обществ, периодов и пр.) влияния.

Таким образом, мы отказываемся от идеи всегда определяющего элемента, а выводим лишь относительно главный для социологии истории -- базис₁. В отношении методологии выделения базисов второй и последующих степеней существует несколько подходов. Их можно всегда представлять переменными. Например, для всех цивилизаций сохраняется влияние базиса₁. Но для одних (индийской, майянской) базисом₂, можно взять религию плюс ею обусловленную культуру и связанные с ними отношения. Для других (китайской) -- государство и государственную идеологию, для третьих (римской) -- политику (войну) и право и т.д. Причем мы видим, что временами в этих обществах наблюдается как усиление роли такого базиса₂ (например, увеличение влияния государства или религии), так и ослабление. В последнем случае на главное место выходит уже базис₃ (допустим, роль завоевателей как нового правящего класса). Но могут быть и иные подходы, причем иерархия базисов по значению в разных системах отсчета не всегда совпадает. В данном разделе нет возможности подробно говорить об этих процедурах. Остановлюсь лишь на одном примере.

На мой взгляд, достаточно удобным будет после определения базиса, для всей социологии истории избирать наиболее важные базисы каждой формации. Например, для второй формации это можно сделать так. Стабильность базиса, есть относительная независимость от природы и устойчивое получение избыточной продукции. При такой ситуации важнейшее значение получает военно-политическая стабильность, т.е. безопасность от внешних нашествий и механизмы, помогающие избегать разрушительной борьбы за власть. Следовательно, на первое место выходит военно-политическая система общества (базис₂)⁶².

При достижении военно-политической стабильности на первое место выходит проблема социально-духовной стабильности и, следовательно, социально-религиозная (идеологическая) система цивилизационного типа (базис₃). Несомненно, что цивилизации возникли лишь там, где удалось минимизировать зависимость от колебаний природы и внешней угрозы, а также создать стабильную политическую систему. Конечно, когда основы цивилизации уже созданы, даже сильные потрясения не всегда способны ее уничтожить. Однако несомненно, что, как для расцвета, так и для возрождения цивилизации, нужна достаточная стабильность.

Таким образом, мы видим, что наш алгоритм требует серьезной коррекции и вариантности в каждом случае. В общих же чертах он заключается, как уже понятно, в том, что мы последовательно сужаем пространственно-временной объем и конкретизируем причинно-следственные связи, пока не дойдем до нужного нашей задаче масштаба и уровня. Для этого мысленно строим ряд систем координат, каждая из которых представляет какую-то часть или частный случай предыдущей (принцип «матрешки»), примерно так, как это только что показано на примере второй формации и цивилизаций. Мы отталкиваемся от введенного нами постоянного базиса₁. Но если нужно, то и базисы следующих степеней представляем как постоянные в отведенных им рамках. Иными словами, строим иерархию базисов по важности до тех пор, пока не увидим, что уже в состоянии решить проблему⁶³.

Нужно понимать, что найденный нами базис предстает широким, только если мы говорим о большом объеме. Но в конкретном обществе он принимает и конкретный вид, т.е. важнейшим может оказаться лишь один из его элементов (как это мы только что видели для военно-политической сферы -- см. сноску 62). Нельзя не принимать во внимание и разнонаправленность процессов. Так, согласно выведенному выше закону, усложнение общества ведет к определенной его независимости от природной основы. И мы, действительно, видим, как различные удобства отгородили, например, жизнь горожанина от влияния природы. Но, с другой стороны, эта «независимость» приводит к зависимости от стабильности географической среды. А она, как сказано, поставлена под угрозу изменением техники и пр. При необходимости нужно также соотносить внутренние и внешние факторы. Таким образом, указанный метод выделения базиса тесно связан с рядом других (движущих сил, причинно-следственного анализа, взаимодействия общества и среды и пр.) и сближает цивилизационный и формационный подходы.

Предложенная здесь методология не является слишком уж сложной⁶⁴. Фактически нередко именно так и поступают, только не осмысливая свои приемы и больше рискуя ошибиться. Но, разумеется, такие методы при приложении к конкретным случаям потребуют достаточных усилий. Ибо даже в тех науках, где методики устоялись, делать такие операции непросто⁶⁵.

В этом и в следующем параграфе нас больше интересует природно-производственная основа в узком смысле слова, т.е. система части осоциализированной географической среды и производительных сил. Но стоит тщательнее проанализировать вопрос, что же дает такое объединение науке? Сделаем сначала маленький исторический экскурс.

«После того как наука разрушила детскую веру в существование благого провидения, после того как она уничтожила наивную веру в благожелательную природу, которая оберегает нас в нашей жизни»⁶⁶, а также по мере того, как ослабевала вера в то, что история есть результат деятельности великих личностей, обращение к географической среде как к важнейшей причине исторического многообразия (начавшееся еще с Монтескье, продолженное Ж. Мишле, Т. Боклем, Л. Мечниковым и мн. др.), явилось вполне закономерным. В результате было выяснено, что природа сильно, а то и фатально влияет на политическое и военное устройство обществ; изолированность или выгодность географического положения может затруднять или поощрять войну, торговлю, иные контакты, колоссально замедлять или ускорять развитие; природная среда влияет на производство, формы собственности, религию и т.д. Естественно, что появились и крайние взгляды, когда ученые, подобно Виктору Кузену, считали, что, поняв физическую географию страны, ее флору и фауну, можно «наперед сказать, каков человек этой страны, какую роль эта страна будет играть в истории и не случайно, а в силу необходимости, и не в одну эпоху, но во все эпохи»⁶⁷. Но были и вполне трезвомыслящие ученые, искавшие оптимальные пределы влияния географической среды. К их числу надо отнести Л. Мечникова, одного из первых, кто пытался объединить в единую концепцию географический и производственный факторы.

Географический детерминизм как выводящая все из одной причины теория давно подвергнут критике и отвергнут. Действительно, он был не в состоянии объяснить ни того факта, что по мере приближения к современности роль природы слабела, а производства -- росла (на это один из первых обратил внимание К. Маркс), ни того, что имелись огромные различия между обществами, находящимися в сходных условиях. Непонятны были и причины то возвышения, то деградации народа, продолжавшего жить в тех же самых местах без коренных изменений в окружающей среде. И т.д.

Но все сказанное не может опровергнуть факта значительного, а часто и определяющего влияния природы на многие общества, что продолжает быть питательной почвой для возрождения модернизированных теорий географического детерминизма.

Итак, с появлением индустриальных и тем более научно-информационных производительных сил, с ростом техносферы, с уменьшением влияния природы на образ жизни значение географической среды как базиса ослабевает, хотя, конечно, не исчезает, а влияние производительных сил в этом плане растет, поскольку они как бы оттягивают на себя формообразующую роль географической среды в отношении воздействия на другие сферы общества.

Таким образом, ни географическая среда, ни производительные силы в отдельности не могут быть признаны базисом₁ для всей социологии истории. Поэтому, с учетом их теснейшего единства и взаимозависимости, исходя из динамики изменения роли природы и производства для сквозной теории, охватывающей все исторические общества, объединение производительных сил и географической среды в логико-методологическом плане становится необходимым. К тому же не только удобно, но и фактически правильно говорить о том, что производство и часть географической среды интегрируются, становясь единым базисом общества⁶⁸.

Последняя мысль увидится еще более верной, если вспомнить, что исторический материализм, преуменьшая роль природы, в то же время так описывал структуру производительных сил, что в них фактически входила и часть географической среды в виде предмета труда (земли, полезных ископаемых и т.д.). К сожалению, никаких логических выводов о том, что, следовательно, часть природы органически должна включаться в структуру производительных сил и через них в общество, не делалось. Мало того, даже вхождение в состав производительных сил предмета труда принималось далеко не всеми. По этому поводу существуют три наиболее распространенные точки зрения. Первая связана с включением предмета труда в структуру производительных сил. Она была особенно распространена в 20-30-е годы, а затем после перерыва возродилась в 50-60-е годы и продолжает быть одной из ведущих и по сегодня. Сторонники другого взгляда полагают, что предмет труда следует исключить из состава производительных сил. Это мнение было достаточно типичным в конце 30- начале 50-х годов, но вновь усилилось в 60-е и особенно в 70-е годы. Число ее приверженцев также весьма велико. Третья точка зрения заключается в том, что частичное включение предмета труда в производительные силы все же возможно⁶⁹.

С позиции ортодоксального истмата, который видел главные движущие силы истории имманентными обществу, полагаю, что ученые, сужающие состав производительных сил, более правы. Но в плане соответствия фактам, а равно и плодотворности такого подхода их взгляды не выдерживают никакой критики. Бесспорно, можно комбинировать состав производительных сил по-разному в зависимости от поставленной задачи и объема материала. Но занижать (а то и игнорировать) факт во многом определяющего воздействия географической среды на характер производства и жизни, которое признавали и некоторые видные марксисты, -- антинаучно. Было бы соблазнительно привести ряд примеров такого влияния природы, но это увело бы нас в сторону. Впрочем, любой человек, открывший любую серьезную книгу, так или иначе затрагивающую эту проблему (тех же Мечникова, Спенсера, Тойнби, этнографов, историков, в том числе русских -- Соловьева, Ключевского и др.), найдет подтверждения того, что, «чем дальше мы углубляемся в глубь веков, тем важнее учет географического фактора»⁷⁰.

Я бы выделил из многих три главных аргумента сторонников сужения состава производительных сил. Первый заключается в том, что техника -- элемент более подвижный и отражает активное отношение человека к природе. Эта в целом верная философская посылка не отменяет вышесказанного: решающей или очень важной роли природных моментов в доиндустриальном производстве. А ведь нам сейчас важнее не активность или пассивность, которые, кстати говоря, не были постоянными и одновременными в истории, а сила влияния факторов и степень их интеграции. Впрочем, эти же ученые сами себя опровергают, признавая, что земледельческие орудия труда «именно в силу своего характера и уровня развития не имели еще столь самостоятельного значения», а главную роль играл предмет труда -- земля⁷¹. Объясняют это противоречие они нелогично: «...признание определяющей роли именно земельной собственности во всех докапиталистических формациях вовсе не противоречит тезису о значении орудий труда в определении способа отношения общества к природе. Просто это положение надо применять дифференцированно с учетом специфики данного уровня развития производительных сил»⁷². А ведь как раз «специфика данного уровня производительных сил» и заключается в том, что в них важнейшая роль принадлежит не технике, а природе.

Другой более серьезный аргумент связан с уменьшением влияния природы и ростом значения производства. Но это лишь оттеняет факт огромной зависимости и неразрывной связи доиндустриального производства с природными факторами, становящимися частью производства. Это неоднократно признавал и сам Маркс, писавший, что «силы природы наряду с другими видами производительных сил принимают вид производительных сил»⁷³.

Наконец, третий аргумент связан с боязнью разрушения истматовской теории. Так, например, Ю.К. Плетников утверждал, что «известны примеры, когда в прошлом безоговорочное включение средств производства в производительные силы создавало почву для уступки некоторых принципиальных позиций материалистического понимания истории концепции «географического детерминизма». Такую уступку допускал в ряде случаев Плеханов... Проблема включения или не включения предмета труда в производительные силы имеет, таким образом, серьезный мировоззренческий аспект, о котором нельзя забывать, продолжая дискуссию»⁷⁴. Конечно, сегодня такой аргумент мало кто поддержит открыто, но подобная позиция все еще продолжает оставаться глубинной гносеологической и методологической основой мышления многих.

Несмотря на расхождение взглядов по вопросу о месте предмета труда, большинство философов в целом едины по поводу роли географической среды в истории. Это внешняя среда, влияние которой хотя и велико, но не определяюще⁷⁵. Но в нашей науке есть и иные взгляды, хотя и малораспространенные. Ряд философов и теоретизирующих историков высказывают мысли, которые можно интерпретировать как включение части географической среды в состав производительных сил. И в результате она через производство «превращается в фактор внутреннего содержания общественной жизни»⁷⁶. Другие прямо заявляют, что «многие элементы внешней природы, вовлеченные в общественное производство, непосредственно вошли в материальное содержание общества -- в его производительные силы»⁷⁷. Л.В. Данилова настаивает на том, что различение в структуре производительных сил естественно возникших и исторически приобретенных факторов имеет очень важное значение, в т.ч. при выяснении различий в формах взаимодействия общества и природы в индустриальных и доиндустриальных обществах, поскольку в последних господствовала натуральная система производительных сил⁷⁸.

Бесспорно, такой подход гораздо предпочтительнее. Но, к сожалению, в основе своей это разрозненные, не приведенные в систему и неоднозначно толкуемые мысли. К тому же не ставятся вопросы ни о базисности такой системы (в противовес признанию базисом производственных отношений), ни о том, чтобы найти единую концептуальную основу для до- и индустриальных периодов. А без этого данные идеи остаются вне общей теории.

Таким образом, приведенный анализ точек зрения показывает, что поставленная в этом параграфе проблема имеет действительно важное теоретическое значение как в рамках анализа общественных организмов, т.е. социологии истории, так и в качестве основания теории исторического процесса. Суммируем, что же дает такое объединение в единую систему производительных сил и части географической среды. Во-первых, появляется основа для структурирования природы в зависимости от степени социализации разных ее частей (о чем в следующем параграфе). Кроме того, степень интегрированности природы показывает нам уровень развития общества.

Во-вторых, такая постановка вопроса во многом снимает серьезное методологическое противоречие, связанное с тем, что в одних случаях именно географическая среда выполняет роль базиса первой степени, а в других -- производство. Причем нередко их разделение весьма затруднено, поэтому целесообразнее и эффективнее представить часть географической среды природной частью производительных сил.

В-третьих, указанный подход можно обобщить и в следующем социологическом законе. Будучи всегда важной, роль географической среды тем больше, чем большее место она занимает в составе производительных сил. Аналогично и для других сфер: ее роль тем больше, чем большее место она занимает в составе этой сферы.

С другой стороны, можно сказать и так: чем слабее общественные производительные силы, тем больше роль географической среды. А поскольку в общем плане производство тем слабее, чем древнее, постольку и роль географической среды тем больше, чем древнее период. И соответственно, чем скуднее природа, тем более развита должна быть технико-технологиче-ская часть производительных сил, чтобы компенсировать эту скудость.

В-четвертых, более широкая система производства легче объясняет факт того, что и в разных формациях, и в пределах любой из них в конкретных обществах роль различных структурных элементов производства будет неодинаковой. В зависимости от природных, исторических и иных причин центральным звеном базиса, может быть географическая среда, техника, технология; входящие частично в производственную организацию общества (о которой в следующем параграфе) отношения собственности или органы государства, ведающие хозяйством, либо другие составляющие производительных сил. Таким образом, главная роль во всей структуре базиса, в разных обществах и периодах может переходить от элемента к элементу: от выгодного географического положения до форм собственности, причем в зависимости от исторической реальности и конкретности задачи и каждый из этих компонентов может дробиться⁷⁹. Важно, что слабость одного элемента может компенсироваться силой другого. Так, недостаток людей устраняется мощью техники или удачной производственной организацией. И наоборот, отсутствие техники нередко компенсировали использованием принудительного физического труда. И т.д. Такая постановка вопроса позволяет не противопоставлять (и не отбрасывать) целый ряд теорий (включая и истматовскую о производственных отношениях как базисе), а надеяться интегрировать их, а также связать в целое разные взгляды на базис, как в рамках всей социологии истории, так и в пределах конкретного общества. Несомненно, что налицо большое разнообразие этого базиса как во времени, так и в пространстве⁸⁰. Таким образом, идея единого базиса превращается в принцип, объединяющий много вариантов.