Ироническая форма возмущения упадком общественной морали: "О времена! О нравы!"

В это время комсомольская организация полка при яростной поддержке и под неусыпным контролем партийного комитета очертя голову бросилась во всесоюзный ленинский зачёт, приуроченного к 100-летнему юбилею со дня рождения Ленина. По своему размаху и безумству это мероприятие, состряпанное задорными комсомольцами во граве с Тяжельниковым, опять же под руководством направляющей при личном участии дорогого Ильича второго, было сопоставимо разве что с современным единым государственным экзаменом.

Не в обиду будет сказано моему предшественнику по комсомольскому креслу, если он жив-здоров, чего я ему искренне желаю, комсомол во времена его работы в этом кабинете, где сейчас я довольно-таки успешно протираю штаны, был действительно настоящим помощником партии, на полковом уровне, особенно в части сбора, чаще всего носящей характер негативной информации, разумеется, в понимании верных ленинцев. А достоверными источниками всего происходящего в полку являлись не кто иные как Фима-пропагандист и его лучший дружбан, наш партайгеноссе, как мило называли в полку Виктора Семёновича Кузина.

Скажу честно, мне нравилось проводить заседания комитета комсомола и собрания комсомольской организации полка. Скорее всего, это было связано с зарождающимися во мне этаких маленьких росточков мании величия. Зато со всей пролетарской ненавистью, сравнимой разве что с моим отношением к рекламе на современном телевидении, я относился к работе с документами. Особенно терпеть не мог собирать членские взносы, оформлять протоколы заседаний комитета и комсомольских собраний, Мне это напоминало работу по изучению классиков марксисзма-ленинизма в виде их конспектирования. Я уже упоминал, что комитет комсомола в моём лице, партийный комитет в лице Виктора Семёновича и пропагандист Фима размещались в одном рабочем кабинете. Вот уж где я наслушался столько интересного в виде сплетен обо всех и обо всём, анекдотов, на которые Кузин был великий мастак, так как знал их великое множество, при этом так заразительно сам же и смеялся над рассказанной очередной сплетней или анекдотом, что складывалось такое впечатление, что это сам Виктор Семёнович и есть сплошной анекдот. Немного сумбурно, зато верно. Иногда меня поражало наличие или отсутствие искренности в суждениях этих двух братьев-акробатов (по меркам того времени оба эти политработника в отцы мне годились, поэтому я искренне приношу им свои извинения за некорректность в своих суждениях) На всех сборищах или собраниях, а также на занятиях по марксистско-ленинской подготовке нам офицерам, в большинстве своём уже почтенного возраста, а так же военнослужащим срочной и сверхсрочной службы на занятиях по политической подготовке пытались впаять, что перед каждым из нас стоит одна цель - это участвовать в меру своих сил и возможностей в строительстве коммунистического общества в нашей многомиллионной и многонациональной державе. Но никто и никогда в то время не рассказывал нам, что творила коммунистическая партия на всех этапах развития нашего государства. великая октябрьская социалистическая революция, оказывается являлась банальным государственным переворотом, совершившим сотней неграмотных большевиков во главе с несостоявшимся юристом, да к тому же больным на голову симбирским уроженцем Ульяновым, зверское убийство семьи русского императора Николая II по «рекомендации» вождя мирового пролетариата, преподносимое политработниками, как последний акт уничтожения ненавистного царского режима и окончательной победы белогвардейских полчищ Колчака в Сибири. Беспощадное уничтожение многих тысяч русских офицеров за их любовь к России и верность присяге, сложивших в 1920 году оружие, и не пожелавших покинуть её пределы. Уничтожение трудового крестьянства, которое коммунисты окрестили «кулаками» и уничтожали их как «класс мироедов», что привело к невиданному голоду в большинстве районов на территории СССР. Невиданные репрессии по вине той же родной и любимой во главе с отцом всех народов, с явно выраженными признаками паранойи, Джугашвили, развернувшиеся по всей стране во второй половине 30-х годов прошлого столетия, поставило Советский Союз на грань краха в начальный период Великой Отечественной войны. Эти, далеко не полные «чудеса» пролетали мимо нашего сознания.

Вот так, по крупице откладывалось в моих мозгах сознание, что с коммунистической партией у нас в стране в целом и в вооружённых силах в частности складывается далеко не всё так, как мне ещё совсем недавно представлялось. Но, как когда-то кричала с подмостков «великая примадонна всех времён и народов» Пугачёва, «толи ещё будет, о-ё-ёй!»

В декабре окончательно сбылась моя заветная мечта: из кандидата я превратился в члена Коммунистической партии Советского Союза. При приёме на всех этапах вплоть до партийной комиссии никто не задавал мне дурацких вопросов, типа рассказать биографию, никто не вспоминал мои грехи, которыми я начинал потихоньку обрастать: ярлык делегат съезда комсомола огораживал меня от всякого рода нападок. Свершилось: я - коммунист! Чувство гордости и благодарности родной партии и государству за моё воспитание переполняло меня. Всё, чего я достиг, а достиг я немалого, как мне тогда казалось, я обязан только ей, любимой и почитаемой всем советским народом.

Самой знаменательной датой в 1970 году явился для советского народа 100-летний юбилей со дня рождения вождя мирового пролетариата, отметить который готовилась, выворачиваясь наизнанку, вся страна. Этой «знаменательной дате» были посвящены многие партийно-политические мероприятия, проводимые на всех уровнях: собрания, совещания, пленумы, конференции и прочие сборища, участником которых неизменно являлся ваш покорный слуга. ЦК КПСС вместе с правительством ввели в обиход юбилейную медаль в ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина. Маразму дряхлеющих кремлёвских царедворцев не было границ. По рангу государственных наград (тогда они назывались правительственными - Авт.) эту медальку нужно было цеплять на парадный мундир (сюртук, пиджак - Авт.) первой после Золотой звезды Героя Советского Союза, или социалистического труда. Разумеется, в числе первых в нашем полку чести быть удостоенным столь почтенной наградой, разумеется, был и я (куда же теперь без делегата съезда комсомола - Авт.) Чувство высокого удовлетворения от столь высокой награды переполняло меня. Не обошлось и без казуса. Не помню, в честь какого мероприятия приказано было быть в парадной форме, но юбилейная медаль оказалась прикреплённой на моём парадном мундире после юбилейной медали в честь 20-летия Победы в Великой Отечественной войны. Да простит меня великий усопший, сделано это было без злого умысла. Между тем, кто первый обнаружил мою оплошность, был, ну конечно же Ванька Каин, который тут же проинформировал о столь досадном происшествии моего непосредственного начальника замполита полка. Позже, на вечере накануне Дня Советской армии и Военно-морского флота, в состоянии некоторого подпития, и в присутствии нескольких офицеров я сказал Каретникову примерно следующее: «Если ты, Иван, ещё на кого-нибудь стуканёшь, я отобью у тебя твою красавицу-жену!» Перекошенное от злобы лицо, сравнимое с замученным в застенках НКВД молотобойцем, вызвало бурное оживление в среде окружающих. Тогда я понял, что более злейшего врага мне не сыскать.

Всё когда-нибудь заканчивается, какими бы тягостными и томительными не проходили эти несколько месяцев в ожидании главного события в моей жизни - это, конечно же съезд. Между тем, усилия всего партийно-политического аппарата полка были направлены на сдачу ленинского зачёта. Уже в те годы крамольные мысли всё больше одолевали меня. Я никак не мог понять, для чего и с какой целью рядовой комсомолец, солдат или сержант срочной службы, вместо того, чтобы в свободное время написать маме или любимой девушке письмо, на худой конец, выучить положения воинского устава, а то и просто почитать художественную литературу, должен в полудрёме переписывать сочинение создателя нашего государства о левизне в коммунизме. Но эти мысли были внутри у меня. Комсомольская организация полка должна стать не хуже по результатам этого пресловутого ленинского зачёта. Более важной для себя задачи я не видел и не знал.

23 февраля, день Советской армии и Военно-морского флота, стал для меня днём ещё одного важного события: мне досрочно (на целых два месяца - Авт.) было присвоено очередное воинское звание «старший лейтенант». Погоны мне вручал на торжественном собрании начальник политотдела дивизии полковник Рябушев Леонид Сергеевич. Тепло и проникновенно он поздравил меня и напомнил о правильно выбранном мною пути, что не помешало нам с Агрономом устроить в нашей хате грандиозный ужин для самых близких друзей, которых набралось человек пятнадцать, включая и Ирку. Естественно, по завершении пьянки Агроном, под видом проверки караулов, оставил нас с Ириной одних.

И вот, наконец, всё позади По итогам ленинского зачёта наша полковая комсомольская организация, руководимая членом КПСС, делегатом XVI съезда ВЛКСМ, старшим лейтенантом Болдиным (выделено из приказа по дивизии - Авт.) стала одной из передовых не только в дивизии, но и среди комсомольских организаций Дальневосточного военного округа. Последовали награды. На одном из собраний в дивизии, уже не помню, по какому поводу, командир дивизии вручил мне ценный подарок в виде наручных часов «Победа»; ждала меня награда обкома комсомола: диплом какой-то там степени вручал сам первый секретарь обкома Евгений Громов, мой коллега по съезду комсомола, который по этому поводу сказал несколько тёплых проникновенных слов. В общем, головка лауреата всячески наград и дифирамбов товарища коммуниста Болдина В. А. начинала потихоньку набирать обороты. Но я пока ещё этого не ощущал, а зря.

Вылетали мы в Москву, если мне память не изменяет, 20 мая. Летели на комфортабельном по тем временам лайнере-самолёте, сравнительно недавно начавшего регулярные рейсы по авиалиниям советского Аэрофлота ТУ-114. При посадке в Красноярске к нам примкнула делегация комсомольской организации Красноярского края. И численностью побольше и женской половиной покраше. Но это так, к слову. В аэропорту Домодедово нас встречали работники ЦК комсомола. Нашу делегацию принимала в свои объятия инструктор какого-то отдела аппарата ЦК, дама бальзаковского возраста, наверное из числа ветеранов помощника партии, но убедительно просившая называть её Валей. Что ж, комсомолу как и любви, все возрасты покорны! Разместившись в великолепном, опять же по тем временам, «Икарусе», мы помчались к нашему ВМЖ (временному месту жительства - Авт.) гостинице «Бухарест», некоторыми архитектурными изъянами, напоминающими древнее происхождение этого почтенного заведения. Вид на Красную площадь с Кремлём, с территории которого просматривалась крыша Кремлёвского дворца съездов, где целых шесть счастливых дней нам предстояло работать. Впрочем, слово «работать» я ни от кого не слышал, кроме комсомольских вождей, всех уровней, включая наших военных помощников начальников политорганов. Эти ребята с нахмуренными бровками и озабоченными лицами на протяжении всего периода, так называемой работы съезда, о чём-то сосредоточенно размышляли, всё что-то записывали. Не думаю, что это были конспекты, освещающие ход работы молодёжного форума.

С первых дней я подружился с Костей Фединым, знатным бригадиром не менее знатной бригады проходчиков, уже не помню, чего. Третьим, точнее, третьей в нашей компании была милое создание - девушка по имени Люда, секретарь комитета комсомола Сахалинского педагогического института фамилии, к сожалению, я не помню. Нас троих объединяло членство в рядах партии и другие интересы, которые по ходу работы съезда только взаимно возрастали.

Для того, чтобы описать огромную массу впечатлений от происходящего в дни подготовки и работы съезда - это нужно писать отдельный раздел моих размышлений. Но о самых замечательных эпизодах этого мероприятия я просто не могу кратко не сказать.

Наступил долгожданный миг открытия съезда. И тогда я впервые в жизни увидел и прочувствовал на себе, что такое массовый психоз. Перекошенные от дикого восторга молодые и не очень лица. Для того, чтобы полностью представить себе, что это такое, нужно обратиться к хронике событий в Китае времён культурной революции, или более современные эпизоды северной Кореи, где на тех же митингах обезумевшие толпы, в большинстве своём молодёжь, с безумными от дикого восторга лицами, приветствуют очередного «великого руководителя» А у нас между тем президиум заполняют члены политбюро во главе с дорогим и любимым Леонидом Ильичом. А когда генсеку предоставили для приветствия слово, сложилось впечатление, что верхний ярус, куда закинули сахалинцев и камчадалов (а где же им ещё находится, отшельникам нашим? - Авт.), рухнет под взрывом неистовых воплей, типа: «Ленин! Партия! Комсомол!» Под этот грохот мы с Костей даже не смогли продолжить нашу полюбившуюся игру в «морской бой», а Люда почему-то побледнела. А один бедолага, не из наших, очнулся от сладких сновидений и кубарем покатился вниз по ступенькам яруса. Вот это было приветствие! По-моему на третий день работы (мне почему-то начинало нравиться это определение проходящего мероприятия - Авт.) во второй половине дня, да ещё и после обеда (!!!), начались приветствия иностранных братских делегаций и гостей съезда. Зал находится в состоянии глубокого погружения в сон, нарушаемый после очередной безумной реакции, заводимой, главным образом, столичными делегациями. Эта реакция впоследствии, уже в наши дни, напоминала мне переполненный стадион, когда болельщики одной из трибун начинают раскачивать волну в поддержку любимой команды. Так приветствовали комсомольцы выступления делегатов стран, сгорающих в огне революций пылающего Африканского континента, стран Юго-Восточной Азии, борющихся за национальную независимость, при этом уничтожая свой народ во имя процветания своих стран, при бескорыстной помощи братского Советского Союза.

Неизгладимое впечатление оставило во мне посещение театра им. Вахтангова, где нам был предложен спектакль «Принцесса Турандот» с задействованными популярными актёрами, ещё совсем молодыми Юлией Борисовой, Василием Лановым, Михаилом Ульяновым и другими замечательными артистами театра и кино. Много впечатлений оставили посещения Алмазного фонда, Третьяковской галереи, экскурсия по территории Кремля ну и конечно же мавзолея Ленина. Любую возможность мы использовали, чтобы просто побродить по Москве.

На всю жизнь останется в моей памяти эпизод работы съезда, когда на сцену вышел юноша, бережно держа на руках чудом уцелевшую маленькую девочку из дотла сожжённую напалмом американскими вояками вьетнамской деревни Сонгми,. Вручение от делегатов съезда золотой шашки ветерану гражданской войны Маршалу Советского Союза Семёну Михайловичу Будённому- думаю, никого не оставило равнодушным. Большинство членов нашей делегации старательно конспектировали доклады и выступления руководителей партии и комсомола, делегатов и гостей съезда («для дальнейшей работы с трудящимися массами и комсомольцами на предприятиях народного хозяйства» - поведал мне один из моих коллег). Я тоже первые дня два старательно делал пометки (ну совсем как на занятиях по марксистско-ленинской подготовке - Авт.) На этот счёт я даже удосужился одобрительного взгляда дивизионного комсомольского работника Виктора Садовского, попавшего на съезд вместе с Иваном Вензиком (корпусного комсомольца - Авт.) по должности в соответствии с разнарядкой, присланной из ЦК. Вскоре, это занятие мне осточертело, и мы с Костей вернулись к морскому бою.

Последний день съезда завершился грандиозным банкетом, куратором которого была наш гид и наставник из аппарата ЦК девушка Валя, встречающая и сопровождающая нас на все мероприятия, проводимые в часы досуга. Валя бдительно следила, надо полагать, не по своей инициативе, чтобы в наших рядах не было допущено ни малейших нарушений партийной дисциплины и поступков, противоречащих устоям морального кодекса строителя коммунизма. Нарушение сухого закона (не для всех - Авт.), отсутствие на пленарных заседаниях без уважительной причины, сомнительные знакомства, не говоря уже о связях на стороне, то есть за пределами места проживания и другие проступки, порочащие высокое звание комсомольца, я не говорю уже о членах партии, карались нещадно, вплоть до лишения мандата с досрочным выдворением за 101-км, проще говоря - домой с непременным сопроводительным письмом. Такие казусы случались, в основном у делегаций с Кавказа и среднеазиатских республик. В этом плане мы оказались на высоте. Ни одного проступка не было вскрыто. Однако, жили и работали по принципу: «главное - не попасться!»

В полку встретили тепло и приветливо. Часа два я рассказывал парт-политаппарату полка о работе съезда, акцентируя внимание на выступлениях руководителей партии и правительства. Через неделю решено было провести комсомольское собрание полка с повесткой дня: «Итоги работы XVI съезда ВЛКСМ и задачи комсомольских первичных организаций полка в свете его решений» С докладом, естественно, было поручено выступить мне. Без особого труда, в течение дня я написал доклад, имея перед собой массу всякого рода шпаргалок (документов), которыми обильно снабдили всех делегатов.

И машина тщеславия завертелась. На пленуме Долинского горкома комсомола меня быстренько сделали членом бюро горкома, на пленуме Сахалинского обкома меня ввели в его состав, причём всё это отмечалось в обязательном порядке обильными возлияниями с неизменными здравницами в мою сторону. Комсомолки считали за честь завести со мной дружбу, если не нечто большее. И всякое разное другое, от чего могла закружиться голова. И голова кружилась, с каждым днём всё быстрее и быстрее набирая обороты, отдаляя меня от друзей и сослуживцев. Появилось какое-то непонятное для меня чувство, не то чтобы превосходства, скорее излишней самоуверенности. Всё это продолжалось длительное время, пока Ирка не поставила все точки над «и», то есть поспособствовала доведению всей моей карьеры до логического её завершения.

Возвращаясь по времени несколько в прошлое, хотел бы упомянуть одно обстоятельство, которое могло бы сыграть в мою пользу. Но, увы, не сыграло. Дня за два до моего убытия в Москву Агроном попросил меня проверить за него караулы, что мы частенько практиковали, идя друг другу на встречу. Согласовав с начальником штаба соответствующие вопросы, я выручил друга в его сердечных делах. Подходя ранним утром, уже с рассветом, к своему дому, я увидел, как из соседнего подъезда выпорхнула моя Ирка и, воровато оглянувшись по сторонам, заскочила в свой подъезд. Дураку было ясно, что возвращалась Ирина явно не с дежурства. Мне ещё мой друг Рустамчик как-то поговаривал, что у Ирки есть парень из числа сверхсрочников, то ли завскладом, то ли старшина какого-то подразделения. Тогда я этому значения не придал, пока вот не увидел собственными глазами. Больше мы с ней не встречались, вплоть до случившегося драматического события, о котором я и поведаю.

Как-то в один из сентябрьских дней, возвращаясь со службы домой, я встретил не кого иную как Светлану Андреевну Каретникову, именуемую в простонародье «мадам Каретникова, так звали очаровательную женщину, ту самую, носительницу разного рода омерзительной информации, супругу любезнейшего Ваньки Каина». Скажу честно: она уже давно для меня была просто Светой. Перекинувшись парой ничего не значимых фраз, Светлана Андреевна напросилась ко мне в гости. Оказывается, она даже знала, что Рустам находится в отпуске, может быть поэтому отказать ей у меня не хватило решимости (Ваньку Каина, как свободного художника, не обременённого тяжкими служебными обязанностями, отправили в длительную командировку - Авт.).

Загрузившись в полковом магазине необходимым для таких случаев продуктовым набором с обязательным приложением бутылки армянского коньяка (тогда это было весьма просто - Авт.), я с нетерпением предался сладостным ожиданиям дорогой гостьи. Выпив и закусив, чем Бог послал, мы уже готовы были предаться самому приятному времяпрепровождению, как раздался требовательный звонок в дверь. Света заметно изменилась в лице, а сердце моё сжалось от дурного предчувствия. Не найдя ничего лучшего, я затолкал Светлану в платяной шкаф, а сам на ватных ногах отправился открывать входную дверь.

На пороге стояла, безмятежно улыбаясь, Ирка. Объяснив своё внезапное появление жаждой увидеть меня, она, как ни в чём не бывало, скинула плащ и открыла дверцу шкафа. Насколько я осведомлён о подобного рода эксцессов, во все времена человеческого бытия, в шкафу должен быть неудачный горе-любовник, в данной ситуации этим субъектом оказалась до полусмерти перепуганная красивая женщина. Нужно было отдать должное Светлане Андреевне, она не стала вдаваться ни в какие объяснения. Превозмогая охвативший её ужас, она молча выскочила из квартиры. А в комнате рыдала безутешная Ирка. Я внимательно посмотрел на неё, и «О, ужас!» - я увидел перед собой беременную женщину. Между тем, в глазах, когда-то таких прекрасных, сверкала ничем не прикрытая злоба, полностью скрывая былую красоту. российский государство офицер калининград

Между нами состоялся небольшой, ничего хорошего мне не суливший диалог:

- Ты должен понимать, какие последствия тебя ожидают, в случае, если ты откажешься от меня, - после некоторого успокоения, всё ещё подрагивая от рыданий, влепила она мне эту цитату, словно закатив пощёчину.

- А как поживает твой сундук (такой псевдоним был у сверхсрочнослужащих - Авт), от которого в мае накануне моего отъезда рано утром ты выходила - более глупого вопроса у меня не нашлось, тем более этот «сундук» уже ходил в прапорщиках.

- Никаких сундуков у меня не было и нет, всё это ты придумал. У меня есть только ты, которого я очень люблю, тем более ты отец моего будущего ребёнка и тебе просто придётся на мне жениться.

- Я бы тебе может быть и поверил, если бы собственными глазами не видел, как ты выходила из соседнего подъезда. Тебе что, свидетели нужны? Так они будут. А теперь ты свободна.

Вот примерно такой разговор произошёл у нас у нас с Ириной.

Ещё раз сверкнув злобным взглядом, Ирка хлопнула дверью. Всё-таки, несмотря на всю драматичность ситуации, у меня хватило здравого ума, не упрашивать Ирину хранить молчание и тем более угрожать. Ещё ясно не представляя грядущих последствий случившегося, я прекрасно понимал, что на «блестящем будущем», которое предрекал мне начальник штаба подполковник Ямщиков можно ставить точку. Кстати, Александр Иванович уже месяца три командовал полком. Храни Бог этого замечательного человека и грамотного офицера! И крепкого ему здоровья, если он продолжает здравствовать.

На следующий день весь полк гудел от чудесным образом свалившегося на него события. Друзья провожали меня сочувствующими взглядами, недоброжелатели, а их у меня оказалось больше, чем я мог себе представить, со злорадством ожидали развития ситуации.

Всем ясно было одно: «комсомольца» Володю Болдина, как иногда меня называли, ждут бо-о-ольшие неприятности. В кабинете меня встретил насупленным взглядом Фима. С трудом придав беззаботный вид, я поинтересовался у Фимы причиной отсутствия Виктора Семёновича, на что пропагандист угрюмо показал на стенку, за которой располагался главный политработник полка Николай Филиппович Кирсанов. Оказывается, Ирка уже успела здесь побывать. Я не знал, о чём говорить с Фимой, а он и не спрашивал в силу своей глубочайшей замкнутости. Разборки не заставили себя долго ждать: в кабинет зашли Кирсанов с Кузиным и началось. Кирсанова, добродушного и приветливого, словно подменили. Для начала он с меня потребовал полного и честного признания о моих приключениях, на что я резонно ответил, что всё произошедшее касается только меня, признаваться мне не в чем, а личным я ни с кем делиться не собираюсь и писать ничего не буду. Меня несколько успокаивало то, что Ирина Светлану Андреевну видела впервые и о том, кто она на самом деле Ира даже не подозревала. Это я понял из дальнейших нравоучений. Так что разборок с Ванькой Каином, возможно придётся избежать. Единственное, что я сказал своим партийным наставникам, причём в категорической форме, что ни о какой женитьбе на девушке Ире, даже речи быть не может. Не знаю, правильно ли я поступил, не поступился ли я своей честью, но о том, что я далеко не единственный у Иры мужчина, я рассказал честно, имея в виду мою с ней встречу ранним майским утром. Во время этой «товарищеской» беседы двух поколений я вдруг ясно почувствовал, что эти трое, в общем-то неплохих мужиков, зачастую делая не то что думали, из-за этой истории больше думали о своём благополучии, чем о моей судьбе. Между тем, Кирсанов вынужден был обо всё случившимся доложить начальнику политотдела дивизии, который пришёл, судя по всему в неописуемую ярость.

Дальше события развивались по установленному годами сценарию. Почти год назад меня по этой схеме принимали в партию. Только сейчас всё проходило с точностью наоборот На собрании штабной партийной организации, на которое из Южно-Сахалинска приехал посланец политотдела дивизии, встал вопрос об исключении меня из партии. Предложение это было внесено посланцем политотдела, на что собрание ответило неодобрительным волнением. По-моему, это был чуть ли не первый случай, когда установка вышестоящей организации была встречена в штыки. Недолгое обсуждение моего персонального дела сводилось в основном к нарушению святого мужского закона (а мужики сидели зрелые, добрая половина которых в то время мне в отцы годилась - Авт.) Смысл этого закона, по понятным причинам, я воспроизвести не могу. Короче, отцы впаяли мне строгий выговор с занесением в учётную карточку с классической формулировкой: «Строгий выговор за морально-бытовую распущенность» До сих пор храню эту реликвию.

После партийной комиссии, которая закрепила вынесенный мне приговор, Рябушев затребовал меня к себе. Я не зря выделил своё определение ему «настоящий политработник». Без преувеличения скажу, что Леонида Сеогеевича, если не любила, то точно уважала вся дивизия. Я постоянно чувствовал на себе его отеческую заботу, его стремление оградить своих подчинённых от всего дурного. Он не стал читать мне морали, которых я наслушался за месяц выше крыши. Он мне сказал одно единственное слово: «Мудак» - да простят меня мои читатели за столь откровенное изречение.

Короче говоря, Рябушев предложил мне переехать в Южно-Сахалинск и занять должность помощника военного коменданта Южно-Сахалинского гарнизона. Честно говоря, я ожидал худшего.

После «оформления» учётной карточки я в сопровождении Кузина, представлявшего меня членам партийной комиссии на предмет моей моральной распущенности зашли в комендатуру гарнизона, где и познакомились с моим будущим шефом. Военный комендант Южно-Сахалинского гарнизона подполковник Иван Сидорович Шабельников оказался добродушным, но, по всей видимости, жёстким дядькой. Без лишних слов договорились, что сразу после отчётно-выборного собрания, сдав комсомольские дела и отгуляв отпуск, я прибуду в его распоряжение и возглавлю гарнизонную гауптвахту. «Во и вся моя карьера!» - с горечью подумал я. На прощание Иван Сидорович пообещал мне, что беспутства не потерпит в своих скромных рядах, а вот учиться заставит. Забегая несколько вперёд, поясню: комендант закончил ВЮЗИ, как в те годы сокращённо назывался Всесоюзный юридический заочный институт с филиалом в городе Южно-Сахалинске. Окончил Иван Сидорович институт с отличием, чем очень гордился и очень хотел, чтобы его подчинённые (два помощника) тоже учились, «чтобы дурь всякая житейская в голову не лезла» - его кредо вскоре коснулось меня. Впрочем, я ему за это могу быть только благодарен.

Прошло отчётно-выборное собрание и на этом моя карьера политработника бесславно завершилась. Может показаться странным, но я не испытывал чувства глубокой подавленности. Я не считал для себя потерянными последние два года. Политические убеждения остались непоколебимы. Я продолжал верить в нерушимую силу коммунистической партии, и вместе со всеми себе подобными ждал светлого коммунистического будущего, в которое партия должна нас доставить. Но одно для меня оставалось святым: я не уронил чести офицера, а это уже позволяло мне гордиться собой.

Что касается объектов моих утех: Светлана Андреевна Каретникова бросила своего Ваньку Каина и умчалась на материк. Ни одна душа так и не узнала о причастности Светланы ко всему происшедшему. Ирина, после неоднократных походов по политическим инстанциям так и не добилась, чтобы меня заставили пойти с ней под венец. Вероятнее всего она просто поняла, что не отличаясь высокими моральными устоями, лучше всего потихоньку самой уйти со сцены. Больше я о ней никогда ничего не слышал.

Закатив прощальный ужин, тепло со всеми простившись, на следующий день я уехал в отпуск во Владивосток к маме с сестрой. О своих похождениях я, естественно, ничего не рассказывал, оставаясь для всех офицером с незапамятной репутацией и честным коммунистом, делегатом съезда комсомола. Вот об этом много было разговоров. Куда-то исчезла появившаяся у меня спесь, как я сам заметил, стал более сдержанным. Своё новоё перемещение по службе мотивировал нежеланием больше служить политработником и начать всё с начала. В общем, это было отчасти правдой.

Вот так и пролетели мои первые пять лет офицерской службы. Итогов я никаких не подводил, так как терпеть не мог это омерзительное мероприятие, когда все всё выдают как желаемое за действительное, когда все говорят не то что думают, и вообще само слово «итоги» ещё с работы в комсомоле вызывает у меня дикую аллергию. А дело в том, что после пяти лет воинской службы офицер подлежал замене в другой любой округ, но если по истечении пяти лет в частях, дислоцированных на Сахалине получал новое назначение по службе, срок службы в этих условиях разрешалось продлевать до двух лет. Что со мной и произошло, тем более, по настоянию своего нового шефа коменданта гарнизона Шабельникова, о котором я вкратце уже упоминал, я собирался поступать учиться в тот самый ВЮЗИ.

Я не буду вдаваться в подробности моей новой работы. Скажу честно без излишней скромности: Иван Сидорович был мною доволен, хотя были и такие «чудеса», за которые мне пришлось расплачиваться пятью сутками ареста, которые я отбывал на своей собственной гауптвахте, но об этом чуть ниже.

На вступительных экзаменах в институт я познакомился со своей будущей женой Анастасией Сиренко. Настя работала в Южно-Сахалинске на одном из крупных предприятий в кадровых органах, что очень помогло ей при зачислении в институт. Шабельникова хорошо помнили в институте, я слышал о нём очень много лестного, и когда в процессе обучения преподаватели узнавали, что я работаю у него помощником, лица их начинали светиться счастьем и гордостью за то, что я, помощник одного из лучших их студентов, стал их учащимся, но если я в чём-то пытался воспользоваться их расположением, расправлялись со мной нещадно.

Вступительные экзамены я сдал на «отлично», Настя - с одной четвёркой. Короче, конкурс мы прошли как по маслу, попали в одну группу, в которой сложился вполне дружный сплочённый и, как оказалось, спаенный коллектив. Все сданные зачёты и экзамены мы весело отмечали у моей новой подруги в её небольшой квартирке, в которой я уже начинал чувствовать себя как бы хозяином. Это «как бы» было обусловлено тем, что Настя считалась замужней женщиной, но её муж, по неясным, по крайней мере для меня, причинам, не давал ей развода и вместе они не жили уже более года. Так что по-прежнему на личном фронте у меня сплошные вопросительные знаки, что не мешало нам любить друг друга и хорошо учиться. Так, без особого напряга, порой весело и шумно (впрочем, все мы были тогда молодые - Авт.) заканчивали мы первый курс. Зачётка моя пестрела хорошими и отличными оценками к большому удовлетворению моего начальника. Иван Сидорович ни в чём мне не препятствовал: я исправно посещал все лекции и семинары, о зачётах и экзаменах я и не говорю.

Но в один прекрасный день, а точнее вечер, произошёл из рук вон вопиющий случай, который мог в очередной раз повлиять на мою дальнейшую судьбу. Видимо крепко ещё во мне сидели отростки мании величия. Дело в том, что по делам своей работы у Насти частенько случались командировки, чаще всего в северные районы Сахалина, где размещались дочерние предприятия Настиной конторы, и вот по возвращении из очередного служебного вояжа она позвонила в комендатуру и попросила через дежурного по гарнизону, чтобы я встретил её в аэропорту. Мне бы по-хорошему подойти к своему начальнику и спросить разрешение воспользоваться его служебной машиной. Так нет: я, дождавшись убытия со службы домой коменданта с помощником, хватаю знаменитый комендантский пикап (ГАЗ-69 в грузовом варианте - Авт.) и важно, чрезмерно довольный собой, следую встречать любимую женщину. Хорошо хоть хватило ума предупредить дежурного по гарнизону. Встретил, ничем не удивив Анастасию. При возвращении машина, по-моему её ещё использовали большевики во время штурма Зимнего дворца, ломается и, только благодаря технически грамотному водителю Лёше, мы простояли на обочине дороги «всего лишь» часа полтора. За это время с гауптвахты сбежал подследственный из отморозков военно-строительного отряда. Как результат, комендант гарнизона не смог эффективно организовать поисковые мероприятия.

Слава Богу, арестанта выловили, а начальнику гауптвахты, то есть вашему покорному слуге комендант по доброте душевной впаял пять суток ареста с отбыванием наказания в собственном кабинете и с правом посещения занятий в институте. И на том спасибо Вам, Иван Сидорович!

Так незаметно пролетел последний год моего пребывании на Сахалине, С меня сняли партийное взыскание с массой наилучших пожеланий. Тому что я встал на правильный путь способствовала моя учёба в институте и положительные характеристики, выданные моим начальством, о чём с удовлетворением отмечали члены партийной комиссии политического отдела специальных частей Южно-Сахалинского гарнизона, а также моя, безупречная служба в военной комендатуре. (из служебной характеристики, данной мне Шабельниковым, - Авт.) Все мои поползновения на предмет дальнейшего продления срока службы на острове до окончания института, ни к чему не привели. Предстояла замена и не куда-нибудь, а в Одесский военный округ Более конкретно - в Кишинёвский гарнизон (тамошняя военная комендатура находилась в подчинении у штаба 14 гвардейской армии - Авт.) Лучшего и не пожелал бы себе. Анастасия развелась со своим бывшим мужем, и мы договорились, что она приедет в Кишинёв, как только я устроюсь на новом месте.

Отпуск, положенный перед убытием к новому месту службы я провёл, как всегда у мамы во Владивостоке, где жила и моя сестричка Алёнушка с очаровательной дочкой Иришкой (надо же такое совпадение! - Авт.)

На этом первый этап моей офицерской юности был завершён. Встретил, как положено, заменщика и приготовился к вступлению в новую уже взрослую жизнь с обозначившимися новыми, но далеко не ясными вехами в моей биографии. Дней за пять до окончания отпуска я самолётом вылетел в этот благодатный край.

Глава 2. Молдавия (1975 - 1980 гг.)

Военный комендант Кишинёвского гарнизона майор Каращук Олег Степанович оказался своеобразным и непредсказуемым мужиком. Худощавый, среднего роста, бесконечно преданный делу партии и командованию 14 гв. армией, как отца родного любивший Леонида Ильича, который, будучи первым секретарём ЦК компартии Молдавии, сделал очень многое для процветания и развития этой советской республики и самого Кишинёва. Доставил меня к нему капитан Алфёров Александр Петрович, помощник военного коменданта лет сорока с лишним лет от роду. Петрович, так запросто звали моего коллегу, встречал меня в Кишиневском аэропорту, куда прибыл на комендантском транспорте, именуемым мотоцикл с коляской. Подозреваю, что это чудо техники представлявляло собой трофейный аппарат, добытый разведчиками Третьего Украинского фронта в тылу врага в ходе Ясско-Кишинёвской стратегической военной операции. Кроме Петровича управлять этим транспортом никто не решался, поэтому мотоцикл находился в полном ведении Петровича, так как я, и то с большой опаской, мог рискнуть исполнять свои служебные обязанности с использованием этого замечательного транспорта только в качестве пассажира.

Военная комендатура Кишинёвского гарнизона размещалась во внутреннем дворе, обнесённом по периметру высоченным забором с колючей проволокой. Моё детище - гарнизонная гауптвахта находилась здесь же, что было по сравнению с Южно-Сахалинском весьма удобно, не нужно было ездить к чёрту на кулички. Знакомство с этим заведением, ставшим на неопределённое время моим рабочим местом, произвело на меня удручающее впечатление. Нужно отдать мне должное, перевоплотившемуся из политработника в военного тюремщика (ха-ха-ха), оборудование и условия содержания военнослужащих, заключённых под стражу на сахалинской «губе», считались в Дальневосточном военном округе по оценке службы войск одними из лучших. Здешнее оборудование гауптвахты, мягко говоря, желало лучшего. Об этих своих выводах я доложил коменданту. К своему удивлению и недоумению мой доклад привёл Каращука в неописуемую ярость. Типа того понаехали тут на всё готовое, так ещё и права качают. Между тем, ни о каких правах речи не шло, было высказано лишь то, что я увидел и над чем мне придётся работать. В общем, характерец моего шефа явно на сахар не тянул. Насчёт моей учёбы в местном университете, в который мы с Настей должны перевестись, я решил пока промолчать. Нечего мужика раньше времени в транс вводить.

На территории военной комендатуры размещался военный трибунал (так в те времена назывались нынешние военные суды - Авт.). Задачи наши отчасти были схожи: предупреждение военной преступности, всяческое содействие командирам и политорганам в укреплении воинской дисциплины в соединениях и частях 14 армии и Кишинёвского гарнизона. Видимо в этих целях нас с военным трибуналом объединяла одна партийная организация. Буквально с первых дней я нашёл в лице двух членов трибунала замечательных друзей. Майор юстиции Михайлов Борис Евгеньевич и капитан юстиции Сирота Анатолий Маркович были постарше меня с более умудрённым жизненным опытом, которые часто приходили мне на помощь в решении многих жизненно важных вопросов в моей жизни и службе. Разница в возрасте, убеждениях и взглядах на современный путь развития нашей страны и её вооружённых сил, прошлое страны советов не мешала нам в свободные от службы дни весело проводить время либо в домашнем кругу их семей, либо на природе. Очень любили спорить, причём на самые различные темы. Что ещё мне очень нравилось в моих новых друзьях, так это умение любую тему разговора доводить до её логического завершения. Например, в результате продолжительных дискуссий, как мы научно называли наши споры, Михайлов, с нашего одобрения, нашёл определение понятию «счастье». «Счастье - это определение души. И ни какие деньги, ни какое положение не могут повлиять на это состояние.» Я постарался запомнить это определение. К сожалению, Борис Михайлов ушёл из жизни, в конце девяностых годов, завершив свой жизненный путь и карьеру военного юриста - председателем военного трибунала в звании полковника юстиции. Толя Сирота со своим прекрасным семейством и поныне живёт и здравствует в городе Самаре, где генерал-майор юстиции в отставке Сирота Анатолий Маркович возглавляет военный суд Приволжско-Уральского военного округа. Часто общаемся, обмениваясь по телефону поздравлениями с праздниками и днями рождения, правда никто из нас никак не может собраться приехать в гости к старому другу. Но надежды на скорую встречу мы с ним не теряем.

В общем, приступил к службе на новом месте как всегда активно и со старанием. Особо не затягивая и, выбрав подходящий момент, я поведал Олегу Степановичу, что закончил первый курс ВЮЗИ, не забыв добавить, что на «отлично» и мне необходимо решить вопрос о моём и моей будущей жене вопрос о зачислении на второй курс заочного отделения Кишинёвского государственного университета. К моему удовлетворению Каращук проявил благосклонность к данному вопросу и даже пообещал всяческое содействие, учитывая местные националистические настроения.

Но сначала решили найти мне квартиру. Михайлов пообещал мне решить этот вопрос без проблем. Ужинать отправились к Борису, где его жена Лариса, тоже Евгеньевна, уже ждала нас за богато, чем Бог послал, накрытым столом. Детей у Михайловых не было, квартирка по своей площади вполне соответствовала тому, чтобы мне перекантоваться пару дней у Михайловых. На утро мы пошли к месту моего будущего временного проживания. На улице стояло прекрасное осеннее воскресное утро. Михайловы жили почти в центре молдавской столицы, и у меня была возможность полюбоваться всеми прелестями этого неописуемой красоты города. Домик, в котором мне и Насте, предстояло прожить какое-то время, стоял в глубине сада. Доброе знакомство хозяев с Борисом сыграло свою положительную роль в моём вопросе. Михайловы, до получения квартиры в государственном доме, почти год снимали в этом тереме комнату и, судя по их отношениям, жили они здесь вполне благополучно. Переговоры прошли без особого напряга, меня практически всё устраивало: вполне приемлемая оплата за довольно-таки просторную, полностью обставленную мебелью комнату, право пользоваться всеми бытовыми услугами до прибытия наших вещей. Но главное - это хозяева. Русские, что для меня в налаживании контактов, оказалось немаловажным, они более тридцати лет прожили в Кишинёве. Глава семейства, шестидесятилетний, постоянно улыбающийся, здоровый, судя по всему обладающий недюжинной физической силой мужчина, участвовал в боях за освобождение Молдавии от немецко-фашистских и румынских полчищ, восстанавливал разрушенный Кишинёв и даже занимал в правительстве республики во времена правления Брежнева какой-то ответственный пост, связанный со строительством. Что характерно, Иван Владимирович, так звали хозяина усадьбы, никогда не состоял в партии. На заре своей юности был активным комсомольцем, но на этом вся его партийная жизнь себя исчерпала. Впоследствии, за стаканчиком доброго молдавского вина, он много рассказывал мне интересного о войне, периоде восстановления в Молдавии народного хозяйства, о закулисной жизни партийных и государственных мужей и их верных, а чаще всего неверных сподвижниц. И настолько он мне преподносил всё так убедительно, что у меня ни разу не возникло сомнения в достоверности происходящих недавних событий в Молдавской Советской социалистической республике. Эти беседы наполняли моё сознание чем-то новым, заставляли иначе смотреть и совсем по другому оценивать ту роль коммунистической партии, её руководителей в жизни нашего огромного государства, ну никак не сопоставимой с той, что мне вдалбливали в голову на протяжении стольких лет мои наставники-командиры и политбойцы советской армии.

Супруга Ивана Владимировича Нина Иосифовна, суровая снаружи, но очень добрая и отзывчивая внутри, надёжно держала весь дом в своих руках. Я не могу припомнить дня, когда эта милая женщина была свободна от семейных хлопот. Забегая несколько вперёд, скажу, что с Настей у них сложились вполне дружеские отношения. Впрочем, и о Ларисе Михайловой она на всём протяжении нашего проживания в их доме вспоминала с большой теплотой.

Ну и о дочери хозяев. Она звалась Татьяной. Своенравная, избалованная, абсолютно ни к чему не приспособленная, она явно не располагала к себе окружающих. На протяжении всего периода проживания в этом доме я так и не смог найти с Таней общий язык. Зато с Настей они буквально с первых дней после её приезда стали чуть ли не подругами. Нужно отдать должное хозяйскому чаду, Таня вела очень праведный образ жизни. Отличаясь от своих сверстниц необыкновенной красотой, она совершенно не интересовалась мальчишками. Согласитесь, для шестнадцатилетней девицы это выглядело несколько странно. Впрочем, и подруг-то у неё было раз, два и обчёлся. У Тани было два любимых занятия: книги и музыка, к которым она относилась до фанатизма самозабвенно. На пианино эта девушка могла стучать целыми днями, чем иногда доводила меня до бешенства, но поделать, естественно я ничего не мог. Впрочем, домой я приходил уже поздно, ужинал, смотрел телевизионный канал на русском языке (сейчас этот канал на российском телевидении называется просто «первый» - Авт.) и заваливался спать.

И, наконец, четвёртым членом этого благородного семейства была огромная чистокровная немецкая овчарка мужского пола по имени Дик, надёжный хранитель дома. С ним я довольно быстро нашёл общий язык. Отличительная особенность этого зверя заключалась в его полного не восприятия запаха алкоголя Неоднократной жертвой Дика становился и любимый хозяин, очень охочий до винца собственного изготовления. Один раз и я стал жертвой его своенравного характера, когда после пары-тройки стаканов «Лидии» (на мой взгляд самое вкусное вино из всех, которые я когда-либо пробовал - Авт.) воспылал тёплыми чувствами к нашему четвероногому другу и решил его погладить, за что и понёс наказание в виде укуса руки. Больше я к нему под шафе не подходил.

Итак, бытовые вопросы были успешно решены. После прибытия Сироты, который пользовался у моего нового семейства большим уважением, особенного у хозяйки дома, мы плотненько отобедали и пошли втроём прогуляться, точнее мои новые друзья повели меня знакомиться с городом. Впечатление осталось на всю жизнь, очень сожалею, что этот прекрасный город впоследствии оказался столицей иностранного государства. Но ничего не поделаешь, такова селяви, как говорят у них.

В понедельник, после завершения всех мероприятий, с разрешения Каращука и в сопровождении Петровича на нашем «харлее» мы отправились в Кишинёвский государственный университет утрясать вопросы нашего с Настей перевода. В деканате юридического факультета я впервые столкнулся с доселе мне неведомым махровым национализмом. Оказывается, одним из условий поступления (перевода) в здешний храм науки является знание молдавского языка!!! Естественно, меня это страшно возмутило, недели не прошло, как я ступил на эту землю. Кроме русского языка, на котором я читаю и разговариваю двадцать девять лет, я понимаю и разговариваю только на одном международном языке - английском, да и тот уже начинаю подзабывать. Второй преградой стала причина начавшегося нового учебного года. (Я почему-то хорошо запомнил дату моего первого посещения университета, 4 сентября 1975 года - Авт.) Короче, я понял, что разговаривать здесь не с кем. В приёмной миловидная секретарь декана по имени Ира (вот повезло! - Авт.), оказавшаяся русской и тоже обучающаяся на заочном отделении юрфака, посоветовала мне не тратить понапрасну время, а писать прямо первому секретарю ЦК компартии Молдавии товарищу Ивану Ивановичу Бодюлу, сменившему на этом посту нашего дорогого и любимого Леонида Ильича, ко всему прочему являющемуся ещё и родственником Брежнева. Я тут же, как говориться не отходя от кассы, сочинил во всех тонах и красках (сказалась комсомольская выучка! - Авт.) послание первому лицу республики. Через неделю пришёл ответ за подписью управляющего делами министерства образования республики с сообщением о моём и Настином зачислении в порядке перевода на второй курс заочного отделения юридического факультета КГУ и привлечении к ответственности виновных в волокитстве и бездушном отношении к людям. Вот что перст животрепещий делает! Кстати, этот факт в дальнейшем не раз сыграет положительную роль при сдаче мною экзаменационных сессий. В частности, нам были зачтены результаты сдачи экзаменов в ВЮЗИ по всем гуманитарным предметам и иностранному языку, так как эти дисциплины мы успешно прошли на первом курсе ВЮЗИ. Мне так же пошли в зачёт история КПСС, марксистско-ленинская философия, политэкономия капитализма и социализма, то есть те предметы, кроме, пожалуй, истории КПСС, к которым я относился со всей пролетарской ненавистью. Насте пришлось над ними изрядно покорпеть.

Олег Степанович помог мне с приобретением проездных и перевозочных документов для Насти. Как он мне сказал, что бы быстрее соединилась семья, а то молдаванки замучают, явно намекая на моё небезупречное в моральном отношении партийное прошлое.

Итак, все организационные вопросы были решены, и я мог с чистой душой целиком и полностью посвятить себя исполнению своего служебного долга. Как и в Южно-Сахалинске гарнизонная служба мало чем отличалась от здешней: те же бесконечные вызовы по ночам для утряски ситуаций, возникших в результате действий излишне загулявших в кабаках господ офицеров, поддержание жёсткого внутреннего распорядка на гауптвахте, сопровождение и контроль за выполнением работ военнослужащими срочной службы, отбывающими наказание с содержанием под арестом на гарнизонной гауптвахте, ну и многое, многое другое. Плюс учёба, процесс которой значительно отличался от условий обучения в ВЮЗИ. Но в общем, все нюансы и сложности были довольно легко преодолимы.

К новому году приехала Настя, и мы зажили скромной семейной жизнью. Нельзя сказать, что я был святее всех святых, как и на Сахалине ничто человеческое мне не было чуждо, но я строго соблюдал неписанный мужской закон, за что в своё время был повержен, хотя, если честно, девчонки-секретари военного трибунала, где работали мои друзья, не могли оставить меня равнодушным. Да и в университете в одной со мной группе учились девочки и молодые дамы далеко не похожие на те лица, которые мелькают в роли ведущих на некоторых телеканалах, при появлении которых в эфире хочется переключить канал или вообще его выключить. Я вкратце развивал эту тему в первом выпуске своих размышлений.

Мы решили официально оформить наши отношения, приурочив это событие к Дню Советской Армии и Военно-Морского Флота (так в те годы назывался День защитника Отечества - Авт). А пока Настя устроилась работать (не без помощи моих друзей - Авт.) секретарём в военный трибунал, что было на пользу для студентки-заочницы, что и явилось результатом того, что моя будущая жена считалась одной из лучших студентов в нашей группе. Одно меня настораживало, и я бы сказал большее, тревожило - это чрезмерное пристрастие, даже пока не пристрастие, а увлечение всякого рода застольями. Спустя много лет я всё чаще и чаще упрекал себя в том, что не пресёк это увлечение своей жены в зародыше. Может быть и не случилось той трагедии, которая произошла с ней спустя многие годы уже в нынешнем столетии. Она могла бы сделать блестящую карьеру, работая в юриспруденции. Незаурядный ум, неплохие внешние данные, всё способствовало тому, чтобы Настя стала блестящим юристом. Результат её неуемного пристрастия к алкоголю привёл в конце концом к трагическому финалу: сегодня Насти уже нет в живых. Нет в живых и нашего сына, на появление которого я возлагал большие надежды на сохранение семьи и Настино оздоровление. Не получилось. Сам я едва не скатился в пропасть. Но об этом позже.