Современные проблемы взаимодействия России и США по вопросам борьбы с международным терроризмом

1.2 Анализ факторов международного терроризма

Однако, как показывает практика, в том числе и опыт российско-американского взаимодействия по ИГИЛ и «ан-Нусра», на современном этапе основные препоны для интенсификации сотрудничества по противодействию терроризму оказывает не столько разница в выборке групп террористов (обе организации признаны террористическими в РФ и США), сколько отсутствие консенсуса относительно всех причин прибегания к данному методу политической борьбы, который является не менее важным, но более труднодостижимым необходимым условием эффективной кооперации и выработки «общей стратегии». Только в случае устранения внутри- и внешнеполитических конфликтов интересов, лежащих в основе или создающих благоприятную среду для «политического насилия» (победы в войне за умы и сердца людей) можно говорить об окончательной ликвидации террористической угрозы. Именно различные подходы в оценках причин терроризма являются следствием разницы тех исторически-обусловленных цивилизационных и укоренённых факторов политик обеих стран, преодолеть которые не представляется возможным, коль скоро данные факторы являются проявлением национальной (политической) идентичности обеих стран, без которых единство и целостность общества как необходимого условия (современного) государства не представляется возможным. В данном случае, другие, перечисленные во введении факторы, как степень общей угрозы, политическая конъюнктура или уровень взаимного доверия имеет лишь ограниченные возможности повышения\понижения договороспособности относительно совместных усилий по устранению причин терроризма (например, инспирирование переговоров между правительственными силами и оппозицией вместо односторонней поддержки противоборствующих сил). Однако в самом широком смысле причина терроризма в политике США вне зависимости от исходов выборов 2016 года в данной стране, столь же конъюнктурного наличия Б. Ассада на посту президента САР и гипотетического разрешения противоречий по Украине будет по-прежнему совпадать с главным фактором её устранения для России.

Именно поэтому принципиально важным представляется теоретический анализ возможных причин прибегания к терроризму, которые затрагиваются всеми «науками о человеке», оперирующими на всех уровнях анализа, начиная с психологии (человек), заканчивая наукой о международных отношениях (система МО). В данном исследовании акцент будет сделан на последних (системных) причинах, однако только одна школа МО (структурный реализм) ограничивается анализом системных факторов, другие теории, например, либерализм зачастую используют методы социологии и политологии в объяснении причин терроризма, тогда как уровни анализа и «границы междисциплицинарности» в рамках критических теорий МО практически отсутствуют. Joseph J Critical of What? Terrorism and its Study // International Relations. - 2009. - №23(1). Поэтому внутриполитические и общественные факторы также будут затронуты в анализе.

Согласно мнению исследователя Т. Бйорго факторы (причины) терроризма следует разделять на три категории. Во-первых, предварительные (необходимые) условия (preconditions), без которых терроризм вообще не может восприниматься как целесообразный метод политической борьбы. По словам Бйорго, они «подготавливают почву для терроризма в долгосрочной перспективе». Во-вторых, побудительные мотивы (precipitants), вынуждающие субъекта использовать террористический метод в конкретной ситуации. В-третьих, благоприятная среда (facilitators), не являясь непосредственной причиной возникновения терроризма как метода, влияет исключительно на инструментальную осуществимость данной тактики. Так, например, на системном уровне, теория реализма относит к главному фактору благоприятной среды процесс глобализации как изменение механизмов проекции силы (появление ассиметричных способов), на государственном - проблемы с обеспечением внешней безопасности в том числе и с точки зрения идеологии (проникновение идей) связанные с прогрессом в ИКТ. Более того, можно сразу оговориться, что в реализме «благоприятная среда» является единственной зависимой переменной при исследовании причин терроризма. Не даром, в одном из своих интервью Дж. Мершаймер указывал на сильную ограниченность данной теории для анализа факторов терроризма. The Problem of Terrorism // Conversations with History; Institute of International Studies, UC Berkeley URL: http://globetrotter.berkeley.edu/people2/Mearsheimer/mearsheimer-con5.html

Вообще, многие исследователи-специалисты в разных областях социальных наук посвятили свои труды выявлению каузальной связи между экономической модернизацией, глобализацией и терроризмом. Так, еще в 19 веке французский социолог Э. Дюркгейм, опровергавший исключительно психологическую природу самоубийств выделял в качестве одной из главных причин участившихся случаев данного явления т.н. «социальную аномию», выражавшуюся в «серьезных изменениях социального порядка», вследствие бурного экономического роста и связанных с ним нарушений социально-ролевых ожиданий. Дюркгейм Э. Самоубийство: Социологический этюд/Пер, с фр. с сокр.; Под ред. В. А. Базарова.--М.: Мысль, 1994 По мнению С. Хантингтона, труды Э. Дюркгейма положили начало развитию аргументационного направления, (известного как «теория относительной депривации») о влиянии модернизации на социальные процессы, ведущие к ослаблению государственной легитимности и приводящие в конечном счёте к конфликтам с использованием терроризма. Huntington, Samuel P. (1968): Political Order in Changing Societies (New Haven, CT: Yale

University Press). В своём труде «Политический порядок в изменяющемся обществе» С. Хантингтон утверждает, что «дело не только в факте влияния социо-экономических трансформаций на нестабильность, но также и в характере данной зависимости. Например, в случае стремительной и форсированной модернизации, (которая наблюдалась в «незападных» странах) предполагающей резкий и непоследовательный переход от доиндустриального к индустриальному укладу вероятность возникновения и усиления радикальных (прежде всего, рабочих) политических движений возрастает. Ibid Уилкинсон тоже указывает на положительную взаимозависимость между тем, что он называет «напряжения и деформации форсированной модернизации» и «степенью относительной социо-экономической депривации», которая, в свою очередь, ведет к возникновению терроризма. Wilkinson, Paul (1986) Terrorism and the Liberal State (London: Macmillan, 2nd ed). В свою очередь, проводя различие между этническим иидеологически-мотивированным терроризмом, исследователь Юджин считает, что взаимосвязь между модернизацией (главным критерием которой является в исследовании прирост ВВП) и этническим терроризмом практически отсутствует. Тем не менее, данные показывают значительное влияние модернизации на идеологический терроризм. Развивая научные труды А. де Токвиля, Юджин также делает вывод о влиянии на терроризм, такого фактора, как эконмическое неравенство. Engene, Jan Oskar (1994) Europeisk terrorisme. Vold, stat og legitimitet [European Terrorism.

Violence, State and Legitimacy] (Oslo: TANO).

Альтернативный подход, известный как либеральный идеализм, вовлекающий все уровни анализа (в том числе и международные отношения) предполагает, что прогресс и модернизация приводит к процветанию и такой форме политического развития, которая обуславливает стабильность отсутствие конфликтов с применением любых форм насилия. Следуя логике Э. Виде Weede, Erich (1995) “Economic Policy and International Security Rent Seeking, Free Trade, and Democratic Peace”, European Journal of International Relations, 1 (4), pp.519-537. и И. Канта, Kant, Immanuel (1991 [1795]) “Perpetual Peace: A Philosophical Sketch”, Hans Reiss (ed.) (1991): Kant: Political Writings (Cambridge: Cambridge University Press), pp.93-130. преимущества свободной торговли и открытой экономики еще раз подтверждают предпочтительность свободы выбора и самовыражения, ведущей к демократическому политическому устройству, где свободным людям (имеющим множественные альтернативные каналы достижения экономических и политических целей) будет нецелесообразно тратить свои жизни и ресурсы, выбирая конфликтную форму взаимодействия (в.т.ч. терроризм). Wight C Theorising Terrorism: The State, Structure and History // International Relations. - 2009. - №23. Согласно исследованиям экономистов-либералов Липсета Lipset, Seymour M. (1963) Political Man. The Social Bases of Politics (New York: Anchor Books). и Пжеворского Przeworski, Adam (1995) Sustainable Democracy (Cambridge: Cambridge University Press). модернизация, эконмическое развитие и другие «производные» данных процессов (урбанизация, инвестиции, образование, обеспеченность) оказывают однозначно положительное влияние на терпимость и легитимность. Еще одна важная черта либерального подхода - положение об универсальной применимости, которое было отражено в работе Ф. Фукуямы - «Конец истории», где доказывалась гипотеза о том, что уровень экономической состоятельности либерально-демократической модели в конечном итоге приведет к замене на либеральную демократию всех других политических режимов. Fukuyama, Francis (1992) The End of History and the Last Man (London: Hamish Hamilton). На основании количественного анализа Юджин доказал обратную зависимость частотности террористических актов от уровня свободы и демократии (исходя из соответствующих индексов) в европейских государствах. Engene, Jan Oskar (1994) Europeisk terrorisme. Vold, stat og legitimitet [European Terrorism. Violence, State and Legitimacy] (Oslo: TANO). Согласно интересному наблюдению Купмана, для того, чтобы уменьшить вероятность терроризма, институциональная среда либерально-демократического государства должна быть выстроена по недискриминационному принципу, т.е. таким образом, чтобы предоставлять институты для самовыражения самому широкому спектру социальных категорий, в том числе и радикальным движениям. На основании исследования, учёный приходит к выводу, что «вопреки распространенному мнению, но в соответствии с ожидаемыми результатами применения «модели равных возможностей», уровень политического насилия ниже там, где ультраправые и расистские партии сильны и демаргинализированы». Koopmans, R. (1996) “Explaining the Rise of Racist and Extreme Right Violence in Western Europe”, European Journal of Political Research 30 (2) (Sep 1996), pp.185-216 «Модель равных возможностей» была применена для исследования этнического терроризма в Европе и норвежским исследователем - Скйолбергом. Вероятность терактов оказалась ниже в странах с «пропорциональной репрезентативностью» этнических меньшинств относительно титульной нации. Skjшlberg, Katja H-W (2000) “Ethnic Pluralism, Legitimacy and Conflict, West-EuropeanSeparatism 1950-95” (Paper presented at the 41st Annual Convention of the InternationalStudies Association, Los Angeles, March 14-18, 2000)

Тем не менее, в академическом сообществе у приверженцев теории обратной зависимости либеральной демократии от терроризма есть и свои критики. Например, Рупезинг утверждал, что как раз таки из-за присущей демократическим обществам открытости, демократия может создавать и усиливать мобилизационный потенциал недовольства политическим процессом, крайней формой которого является насилие. Rupesinghe, Kumar (1992) “The Disappearing Boundaries Between Internal and External Conflict”, Kumar Rupeshinge (ed.) (1992) Internal Conflict and Governance (New York: St. Martin's), pp.1-26 Эмпирические наблюдения любого советского обывателя закреплённые в работе Плучинского доказывают отсутствие, как предварительных условий, так и благоприятной среды для возникновения терроризма в тоталитарном советском государстве. Помимо этого, исследователь справедливо замечает, что также «очень низким было число террористических атак, направленных против советских объектов за пределами СССР». Pluchinsky, Dennis A. (1998) “Terrorism in the Former Soviet Union: A Primer, a Puzzle, a Prognosis”, Studies in Conflict & Terrorism 21, pp.119-147

Особенно уязвимыми для терроризма, согласно большинству исследователей, Ellingsen & Gleditsch (1997) “Democracy and Conflict in the Third World”, Ketil Volden &Dan Smith (eds.) (1997) Causes of Conflict in the Third World Countries (Oslo: PRIO &North/South Coalition), pp.69-81. являются либо «полудемократические» страны, либо «новые демократии», т.е. государства, находящиеся на разных этапах демократического транзита. На мой взгляд, данное положение является серьёзным оправданием неудачных, но пока ещё краткосрочных последствий политики «смены режимов» на Ближнем Востоке, если допустить, что в среднесрочном периоде ситуация должна обязательно стабилизироваться (что соответствует большинству теорий рассматриваемых далее). Так, по мнению Креншоу, «В ситуации, когда пути к институционализированной репрезентативности всё ещё блокируются, но аппарат подавления уже неэффективен, революционный терроризм вероятен вдвойне». Crenshaw, Martha (1981) “The Causes of Terrorism”, Comparative Politics 13, pp.379-399 Как показывает практика, работает и обратная логика: когда репрессивные органы остаются сильными, но демократические преобразования (в том числе и в плане репрезентативности) уже были запущены, вероятность терроризма также возрастает (особенно, если переходная фаза затягивается), что следует из теории социо-политической депривации (неоправданных ожиданий). Самым ярким эмпирическим доказательством здесь является период поздней Российской Империи, когда в ряды революционных террористов вступали, в том числе и обеспеченные категории лиц, не находящиеся на «полузависимом» положении. Значительно способствует терроризму и крах тоталитарной идеологии, когда образовавшийся «ценностный вакуум» «тоталитарного общества» нередко заполняется не менее радикальными политическими идеями доступ к которым открывает свобода выбора. Теория U-образной зависимости между демократизацией и маловероятностью терроризма была глубоко разработана исследователями Креигом и Шоком в 1992 г., после чего экстенсивно применялась при анализе ситуаций в государствах бывшего советского блока. Так, например, в 1993 г. используя инструментарий Крейга, М. Микалка пришёл к выводу о том, что Румыния в большей степени подвержена случаям проявления политического насилия по сравнению с большинством других восточноевропейских стран (Польшей, Венгрией, Чехией). Mihalka, Michael (1999) “Enlargement Deferred -- More Political Instability for Romania? A

Rejoinder”, Security Dialogue 30 (4), pp.497-502 Однако U-образная теория подтверждает также и чуждое для американской политической культуры положение о маловероятности политического насилия в автократических государствах.

Важным, на мой взгляд, представляется также освещение взаимосвязи терроризма и легетимности, коль скоро неприятным для РФ всегда становится тот факт, что вопрос о соответствии лидера иностранного государства занимаемой должности нередко встаёт у представителей американского политического истеблишмента, что неизбежно накладывает негативный отпечаток на повестку двусторонних отношений вообще и сужает границы взаимодействия по противодействию терроризма в частности.

В общих чертах легитимность означает общественное признание правильности государственной политики, тогда как её отсутствие ведет к актам гражданского неповиновения и ответным мерам со стороны государства. Причём, насильственные действия в данном контексте могут проявляться как со стороны органов власти так и гражданского населения. Таким образом, основная цель государства должна сводиться к поддержанию легитимности, т.е. веры граждан в корректность проводимой политики. Так, исследования западных демократий с рациональным (не харизматическим) типом легитимности, проводимые Липсетом выявили, что уровень легитимности зависит от подходов демократических государств к решению тех проблем, которые исторически разделяли нацию. Lipset, Seymour M. (1963) Political Man. The Social Bases of Politics (New York: Anchor

Books). Таким образом, неадекватность (неприминимость) данных способов, согласно Гурру, Gurr, Ted Robert (1970) Why Men Rebel (Princeton, NJ: Princeton University Press).ведет является фактором террористических кампаний (например, в Северной Ирландии). Согласно Юджину терроризм как экстремальное проявление кризиса легитимности возникает в трёх контекстах: неудовлетворённые требования этнических групп, отсутствие преемственности в ходе демократического транзита, а также неудачи, связанные с интегрированностью маргинальных политических движений. Engene, Jan Oskar (1994) Europeisk terrorisme. Vold, stat og legitimitet [European Terrorism.

Violence, State and Legitimacy] (Oslo: TANO).

Что касается проблем преемственности демократического транзита, а также интегрированности этнических меньшинств, то серьёзным фактором, осложняющим легитимацию в данных контекстах, которые редко берутся в расчёт универсалистами является культурно-историческая и цивилизационная обусловленность склонности (в определённых контекстах, например «демократизации») определённых этносов к задействованию террористических методов. Кстати, надо заметить, что универсальная применимость демократии также является исторически обусловленной характеристикой присущей внешнеполитическому процессу США. Что касается других наций, то как утверждал Д. Плучинский, в истории клановых обществ южных регионов бывшего СССР, в особенности Северного Кавказа прослеживается продолжительная традиция «кровной мести», для возрождения которой в более изощренных формах (терроризма) были созданы благоприятные условия (facilitators) в 1990-х гг. Pluchinsky, Dennis A. (1998) “Terrorism in the Former Soviet Union: A Primer, a Puzzle, a

Prognosis”, Studies in Conflict & Terrorism 21, pp.119-147 В свою очередь в исследованиях Шахина упоминалось, что сами радикальные исламисты не раз указывали на то, что политическое насилие в Алжире и Южном Египте объясняется прочными традициями мести и кровной вражды в местных сообществах.

Таким образом, мы рассмотрели основные причины терроризма как актора международной системы, исследуемые социальными науками и политологией на более низких, чем система МО уровнях анализа. Хотелось бы еще раз отметить, что представители либеральных, а также критических теории МО активно задействуют инструментарий вышеуказанных дисциплин в выработке рекомендаций для внешних политик государств по противодействию причинам международного терроризма и составления соответствующих стратегий. Однако либеральные теории применяют в своей аргументации исключительно опыт таких исследований обществ и систем управления, в по результатам которых формирование эффективной институциональной архитектуры, основанной на демократических принципах «свободы выбора», в том числе и в экономической сфере неизбежно приводит к снижению случаев проявления насильственных форм конфликта на межнациональном уровне, в.т.ч. и международного терроризма. Альтернативные подходы, например, базирующиеся на теории «относительной депривации» или U-образной зависимости не используются в либеральном подходе, логика которого широко используется в американской внешней политике. Возможность возникновения организованного терроризма в странах с эффективной демократией, характеризующихся совершенной институционально-правовой базой почти отсутствует. Выход терроризма на международный уровень, согласно либералам, является либо продуктом «отчаяния» подавляемого населения либо инспирируется недемократическим государством. Внимание либералов, которые отодвигают концепцию «вестфальского суверенитета» на задворки истории, приковано и к таким понятием, как «государственный терроризм», и «государство-спонсор терроризма», для устранения, угрозы которого должна применяться практика коллективизации мер с целью осуществления «гумманитарной интервенции».

В рамках изучения глобализации, (в.т.ч. и учёными-реалистами) как благоприятствующего фактора терроризма (см. ниже) большое внимание уделяется взаимодействию террористических группировок с другими НГА, в частности - транснациональной преступностью. Последняя является важным генератором как экономической, так и военной (в случае торговли оружием) силы террористов. Тот факт, что «в Афганистане было налажено тесное взаимодействие между террористами и ОПГ» является предметом глубокой обеспокоенности российской элиты, что связано с тем, что в российской внешней политике граница между понятиями «международный терроризм» и «транснациональные ОПГ» является крайне размытой, о чём свидетельствует присутствие официальных терминов «экономический терроризм» и «криминальный терроризм». Pluchinsky, Dennis A. (1998) “Terrorism in the Former Soviet Union: A Primer, a Puzzle, a Prognosis”, Studies in Conflict & Terrorism 21, pp.119-147 Данный подход разделяют и многие представители (в.т.ч. и американского экспертного сообщества) Pollard, Neal (1999) “Terrorism and Transnational Organized Crime: Implications of

Convergence” The Terrorism Research Center September Essay (www.terrorism.com/terrorism/crime.htm, downloaded 25 March 2000) Williams, Phil (1998): “Terrorism and Organized Crime: Convergence, Nexus, orTransformation?”, Gunnar Jervas (ed.) FOA Report on Terrorism (Stockholm: FOA), В том числе и по этой причине российская сторона не раз предъявляла претензии силам коалиции США за недостаток внимания к решению проблемы наркоторговли как благоприятной среды для МТО. Таким образом, в данном случае разница в оценках степени важности причин терроризма выступила ограничительным фактором российско-американского антитеррористического сотрудничества.

Рассмотрим, теперь переменную глобализации. С точки зрения политического реализма - её главная благоприятствующая роль (facilitator) заключается в открытии и последующем расширении новых технических каналов и возможностей: во-первых, аккумуляции экономической, военной и идеологической силы сопоставимой с совокупным потенциалом силы государств в руках международных террористических организаций (сетей) и во-вторых, её ассиметричной проекции против суверенных государств. Всё это позволило наделить международный терроризм атрибутами объективного «актора» международной системы. Основная проблема государств в адаптации силовых стратегий заключалось в ограниченной определенности «поля» применения силы (в связи с атерриториальной природой НГА), а также в выборе удельных долей идеологического («за умы и сердца людей»), военного и экономического (помощь несостоявшимся государствам) компонентов силы в борьбе с терроризмом и его причинами. Пример аккумуляции силы в виде взаимодействия с транснациональными ОПГ уже был рассмотрен нами выше. Что касается других примеров аккумуляции и проекции, то как справедливо замечал Уильямс: Глобализация и информатизация финансовых потоков открыла возможность скрыть финансовые ресурсы, совершенствование транспортной системы привело к обороту запрещенных предметов, а также росту транснациональных этно-религиозных общин. Всё это является ключевыми проявлениями глобализации путей, которыми пользуются террористы. Williams, Phil, 2003. `Eurasia and the Transnational Terrorist Threats to Atlantic Security', in James Sperling, Sean Kay & S. Victor Papacosma, eds, Limiting Institutions: The Challenge of Eurasian Security Governance. Manchester: Manchester University Press. С. Кей выделяла в своей статье 2 способа использования террористами ИКТ - кооптация (специальные техники рекрутирования новых членов из любой точки земного шара) и устрашение, где благоприятствующую роль выполняют также СМИ. По словам исследователя «Изображения несущие страхи разрушения, которые террористы пытаются увековечить. Скорость, с которой эти изображения переносятся в жилые комнаты. Всё это делает силу всё более ассиметричной». Globalization, Power, and Security SEAN KAY У. Вагнер, в данной связи отмечает, что террористические организации "седлают" процесс глобализации в плане совершенствованя методов работы. Например, они предпочитают воздерживаются от использования взрывчатых веществ заводского производства, и вместо этого, работают с ингредиентами, легко получаемыми из местных источников (например, аммиачной селитры). Иронично, что компоненты местного производства используются с большей частотой в случае достижения террористами своих целей. Wagner, Daniel “Terrorism's Impact on International Relations”. (2003) Asian Development Bank. http://www.irmi.com/expert/articles/2003/wagner03.aspx. Retrieved on 14/November/2012s

Выходя на уровень анализа международных отношений, сторонники критических теорий (и, в частности, конструктивизма, постструктурализма и КТС Joseph J Critical of What? Terrorism and its Study // International Relations. - 2009. - №23(1).) очень часто апеллируют к истории, утверждая, например, что современный терроризм (в частности, исламский) является не столько «объектом», сколько как «продуктом-в-процессе» и не могут быть понят в отрыве от исторического контекста. История используется критиками-постструктуралистами для выявления онтологических факторов, повлиявших на формирование субъективных восприятий, отражённых в нарративах субъектов терроризма. Так, австралийский исследователь Колин Вайт подчёркивает необходимость понять как глобализация отразилась на социальных сдвигах приведших к усилению идеологии Салафизма, гносеология последователей которой заключается в нарушении двух основополагающих «китов» вестфальской легетимности посредством: 1) признания высшего божественного суверенитета, синкретизм религии и политики (hakimiya) 2) осознание моральной неверности всей системы современных государств как продукта концептуальной фрагментации Земли и призыв к объединению всех мусульман в единый халифат (umma). Wight C Theorising Terrorism: The State, Structure and History // International Relations. - 2009. - №23. Другой выдающийся исследователь - Д. Рапопорт, считал что гносеология современного терроризма является кумулятивным продуктом четырёх объективных исторических контекстов, в котором по онтологическим причинам выделились 4 разные его формы: леворадикальная, праворадикальная, сепаратистская и религиозная. Онтология терроризма, по мнению исследователя, всегда заключалась в противостоянии «малой силы» «большой силе». Rapoport David (2006) “The Four Waves of the Modern Terrorist,” in Terrorism: Critical Concepts in Political Science, p. 66 На разных исторических этапах «большая сила» представляла собой: 1) империю 2) колониальную державу 3) «Американоцентричный» (US-led) порядок в контексте глобализации Audrey Kurth Kronin, “Behind the Curve: Globalization and International Terrorism”, International Security, Vol. 27, No. 3, (winter) 2002/03, p. 30-58

На системном уровне структурный реализм затрагивает исследование терроризма не только сквозь призму «вызовов глобализации». Так, особого внимания заслуживает количественный анализ под названием «Структурные детерминанты международного терроризма: влияние гегемонии и полярности на террористическую активность». Volgy, Thomas J., Lawrence E Imwalle & Jeff J Corntassel (1997) “Structural Determinants ofInternational Terrorism: The Effects of Hegemony and Polarity on Terrorist Activity”, International Interactions 23 (2), pp.207-231. Результаты исследования показывают, что гегемонистский контроль (определяемый долей гегемона в мировой экономике и совокупной военной силе) является существенным фактором, коль скоро его вариации оказывают значительное воздействие на частоту террористических актак. Что касается интенсивности терактов, (измеряется в количестве жертв), то биполярное равновесие между сверхдержавами, уровень поддержки гегемонов (измеряется по результатам анализа совпадения голосов в ООН), а также силовые возможности гегемона (эк.+воен.) - все являются значительными факторами вариаций интенсивности, причём самый значительный - «силовые возможности». Гегемонистский контроль над ресурсами субсистемы также коррелирует с частотой терактов, даже когда гегмонон не является непосредственным объектом террористических атак. Вообще, за весь хронологический период исследования - 1968-1992 г. самый сильный спад частотности и интенсивности терроризма наблюдался в промежуток между 1987 и 1992 г. - 45,4% и 74,2% соответственно. Таким образом, общий вывод исследования сводится к тому, что система с биполярностью, приближающейся к её «жёсткому» состоянию (См. типология М. Каплана) в значительно большей степени подвержена коррозийному воздействию со стороны международного терроризма.

Ещё один близкий по характеру количественный анализ c использованием модели авторегрессии (ARIMA) производился в концептуальных рамках теории гегемонистической стабильности (HST). На этот раз целью авторов стало опровержение гипотез множественных экспертов, в частности, Бергесена и Лизардо, (доказанной через мир-системный анализ) о том, что всплеск терроризма, как правило, проявляется в периоды «упадка» гегемона. В результате анализа учёным удалось доказать положение, что по мере того, как политический, дипломатический и военные аспекты силы будут «накапливаться в руках системы союзов США» и силовая разница с «внешним миром» будет возрастать, субъекты терроризма, направленного против американских интересов будут также усиливаться. Авторы во многом исходят из положения о том, что по ходу возрастания мощи американоцентричной субсистемы, у стран «внешнего мира» будет постоянно сокращаться «меню» доступных средств, используя которые (в одиночку или даже в «абстрактных коалициях») представляется возможным повлиять на внешнюю политику США в интересуемой сфере. Причём при сокращениях из данного «меню» (дипломатия, конфликт, война, терроризм) в последнюю очередь будет вычеркнута наименее «энергозатратная» опция ассиметричной проекции силы. За независимую переменную берется «доминирование», опреационализированное на основании суммирования коэффициента военной силы, основанного на разности между СВНП (Сводный индекс национального потенциала) США и СВНП основного (второго по данному индексу) соперника (СССР\Китай) с коэффициентом сближения предпочтений (preference congruence), базирующимся на аналогичной разности «индексов Грацке» - количественное измерение «дипломатической силы», посредством подсчёта совпадающих голосов в ООН. Последний коэффициент был также использован и в предыдущем исследовании. Он служит для определения «границ субсистемы». Зависимой переменной в данном исследовании является ежегодное число террористических актов «зарубежной природы» направленных против американских интересов по соответствующим данным Государственного департамента. Хронологический охват исследования: 1968 - 1996 г. Для тестирования результатов на их точность в качестве «контрольных переменных» используется вышеупомянутая разность СВНП США и «основного соперника». Повторный тест проводится с использованием дихотомической переменной «холодной войны» (1 или 0). Минимальная погрешность наглядно демонстрирует успешность результатов. Т.о. автор делает вывод, что США все время придется сталкиваться с «неприятной» дилеммой: когда укрепление «жёсткой» безопасности будет обязательно вести к ослаблению позиций в войне с негосударственными акторами. Т.о. можно заключить, что изменение военной стратегии Б. Обамы, заключающийся в определении «достаточности» одной конвенциональной войны на ТВД будет положительно усиливать США в борьбе с НГА. Ещё один, на мой взгляд, эффективный выход из ситуации, предложенный Б. Обамой - налаживание новых, в.т.ч. ассиметричных каналов проекции силы в борьбе с государственными акторами, например, Китаем. Sustaining U.S. Global Leadership: Priorities for 21st Century Defense. January 2012. Также, логично было бы предположить, что «переложив» существенную часть функций по борьбе с терроризмом (в.т.ч. и в области применения силы) на плечи «традиционных союзников», осуществляя «лидерство из задних рядов», администрация Б. Обамы т.о. «диверсифицировала» риск направленности терактов против американских интересов (определяемых Госдепом как «граждане и собственность США по всему миру»). Так, в частности, больший «удар» стали на себя принимать такие державы, активно участвующие в «американоцентричной» борьбе с терроризмом как Франция и Австралия. Например, захват заложников в Австралии в 2015 г. эксперты Евроньюс напрямую связывают с существенно расширившимся за последние годы участием данной страны в военных операциях в Ираке (в частности, против ИГИЛ) и в Афганистане, в частности ссылаясь на то, что «ранее в 2011 Мэн Харон Монис прославился кампанией “гневных писем”, которые он отправлял семьям погибших в Афганистане солдат в знак протеста против присутствия там австралийских войск».

На современном этапе (администрация Б. Обамы) интересным, на мой взгляд, было бы тестирование гипотезы о корреляции сокращения глобального военного присутствия США в борьбе с НГА в ходе «разворота на восток» с развитием глобального терроризма вообще, операционализировав соответствующие переменные в рамках другой, производной от реализма теории «силового перехода» (power transition), рассматривающей ограничение возможности предоставлять «глобально общественное благо (ГОБ)» по причине «имперского перенапряжения» (imperial overstretch). Данная ситуация возникает в том случае, когда новые центры силы (РФ, КНР) являются «свободными наездниками» на ГОБ, предоставляемом «слабеющим лидером» и, пользуясь данными благами, максимизируют силовой потенциал. В конечном счёте, когда сила НЦС достигает опасного для слабеющего лидера предела, последний вынужден «переключать» свою стратегию на поддержание баланса, в некотором роде «забрасывая» производство ГОБ.

Последнее, на что бы хотелось обратить внимание в рамках реалистского анализа причин терроризма - проблема «несостоявшихся государств». В одном из своих интервью Дж. Мершаймер заявил, что «аналитический инструментарий моей теории (реализм) крайне ограничен для исследования НГА и причин терроризма, однако важным для реалистов представляется поведение государств на международной арене, международное сотрудничество в рамках противодействия данному вызову» (в.т.ч. в плане формирования коалиций - авт.). The Problem of Terrorism // Conversations with History; Institute of International Studies, UC Berkeley URL: http://globetrotter.berkeley.edu/people2/Mearsheimer/mearsheimer-con5.html В знаменитой статье «Неоправданные обещания международных институтов», Дж. Мершаймер говорит о первой проблеме «коллективного действия» коалиций, когда неспособное обеспечить в достаточной степени «внешнюю безопасность» государство оттягивает на себя часть силового потенциала и безопасности союзника (пр. Австрия, а также не к стати вступившая в войну Румыния Первой мировой войне). В таком случае, если «несостоявшиеся» или «несостоятельные» государства действительно являются «инкубаторами» терроризма, то они должны являться такими же энергозатратными, но необходимыми союзниками в борьбе с НГА. Однако для ответа на вопрос стоит ли «сажать на шею» такие государства за счёт усиления собственной (homeland) безопасности необходимо ответить на вопрос действительно ли «фейлд стейтс» и «фейлинг стейтс» открывают каналы аккумуляции сил НГА? Теория реализма не способна ответить на этот вопрос, коль скоро подверженность «фейлд стейтс» не ограничиваются «внешней безопасностью», а также затрагивают экономику, внутреннюю безопасность, институциональную среду и.т.д. и являются предметом исследования, преимущественно, политологов. Так, например, о положительной зависимости терроризма от проблем, присущих «фейлд стейт» говорили, в частности, Дайленд, Фукуяма, Ротберг, Сандерсон и др. Отечественный исследователь Гвоздев приводил наиболее комплексный анализ, сведенный к трем основным выводам:

1) некомпетентные и коррумпированная правоохранительная система предоставляет возможности, и снижает расходы террористических групп, для организации, обучения, получения доходов, и налаживания логистики и коммуникаций помимо уже существующей сети убежищ в «состоявшихся» государствах.

2) несостоявшиеся государства предлагают террористическим группам большее количество потенциальных призывников, потому что они содержат большое число неуверенных в себе, недовольных, разочаровавшихся, отчуждённых и нелояльных граждан, для которых политическое насилие является принятой нормой поведения.

3) «Внешние признаки суверенитета» н.г. помогают поощрять транснациональные террористические группы двумя способами. Во-первых, принцип государственного суверенитета накладывает ограничения на вмешательство со стороны других государств, тем самым защищая террористов. Во-вторых, коррумпированные чиновники могут предоставить террористам доступ к правовой документации, такой как паспорта, визы и сертификаты конечного пользователя для экспорта и импорта оружия, в обмен на деньги, политическую поддержку или физическую защиту.

Как можно заключить из последнего аргумента, в худшем случае «несостоявшееся государства» могут и без военных действий быть «захваченным» террористами, в таком случае «дилемма безопасности» сведётся к выбору между войной (что не отменит проблему «свободного всадника» в ходе «государственного строительства» позже) и ещё большим укреплением защитных мер против ассиметричной угрозы. По результатам исследования Дж. Пьяццы вырабатывавшего рекомендации к силовой стратегии Дж. Буша, автор приходит к выводу, что «фейлд» и «фейлинг» стейтс являются самой значимой причиной международного терроризма вне зависимости от политического режима. Вообще, по мнению исследователя, политический режим почти никак не связан с благоприятной средой для терроризма. Рекомендуется перефокусировать внимание с политики «демократизации» относительно стабильных автократических систем на оказание содействия слабым (failing), но пока не «провалившимся» (failed) государствам (Гаити, Индонезия, Шри-Ланка, Колумбия).

Существуют и гипотезы об отрицательной зависимости терроризма от несостоявшихся государств. Так, например, К. Менкаус и К. фон Гиппель утверждали, что группы террористов предпочитают отказываться от инфраструктуры в несостоявшихся государствах из-за: 1) осознания риска быть вычисленными и уничтоженными «третьей стороной» (государство, международная организация); 2) опасности быть втянутыми во внутренние конфликты, отвлекающие от выполнения основных задач 3) риска быть подвергнуты шантажу испытывающих необходимость в ресурсах и не подчиняющихся центру местных властей. Тем не менее, Менкаус видит в качестве основных «рассадников терроризма» слабые государства (failing states), тогда как фон Гиппель - жёсткие автократические режимы.

Несоизмеримую по значимости роль в практическом выявлении взаимосвязи несостоятельных государств с терроризмом и в стратегии продиводействия НГА вообще играет внешняя разведка национальных государств, находящаяся «вне зоны» публичной политики. Преимущества и ограничения коллективизации мер именно в данной области будет подробно рассмотрено в следующем разделе.

1.3 Методология межгосударственного взаимодействия в рамках противодействия международному терроризму

При оценке любых форм взаимодействия, в том числе и в сфере безопасности, логика либерального институционализма фокусируется на анализе их правовых основ в рамках многочисленных международных договоров и организаций. Являясь, по сути, нормативной теорией, либерализм имеет тенденцию искать ответы на вопросы какие организации (договора) являются более эффективными; какие поправки следует внести для оптимизации их функционирования и адаптации под постоянно меняющийся контекст строго с точки зрения решения непосредственных целей и задач международных институтов. В свою очередь, предполагается, что национальные государства должны в процессе своего развития идти на уступки и компромиссы (в.т.ч. в плане силы и безопасности и даже, суверенитета) для того, чтобы им удалось привести свою политику в соответствие с рационализированными исследователем-либералом целями и механизмами деятельности института. При этом, также предполагается, что «встраивание» в систему международных институтов (либеральный порядок), если не в краткосрочном, то в среднесрочном и долгосрочном плане обязательно принесёт выигрыши всем участникам сотрудничества, а также снизит риски неопределённости намерений посредством нормативной регламентации прав и обязанностей стран. В экономической сфере, международная «экстраполяция» процесса институционализации (которая всегда является продолжением внутреннего развития) в действительности позволяет существенно снизить транзакционные издержки взаимодействия (в особенности между государствами с традиционно де-централизованным процессом принятия решений), а также реализовать глобальный и региональный «эффект масштаба». Таким образом, величина выигрышей (несмотря на многочисленные претензии реалистов к их распределению, и основаниям, на которых оно осуществляется) от кооперации достигают таких «размахов», что институционализированное сотрудничество становится неотъемлемой частью жизни подавляющего большинства стран современного мира. Этот факт, позволил ряду исследователей говорить об «эффекте переплёскивания» и «комплексной взаимозависисмости». Однако вопрос о том, до какой степени «экономическое сотрудничество» может «переплеснуться» в сферу безопасности, где разница в выигрышах от коллективизации мер в институционализированном формате в целом гораздо менее существенна, остаётся открытым. Cсогласно концепции бифуркации (bifurcated order), взаимозависимость в экономике не расширяет границы взаимного доверия в сфере безопасности, где международные отношения продолжают вписываться в логику «баланса сил» даже между ядерными державами (военное столкновение которых приведет, если не взаимному уничтожению, то к непозволительному ущербу) что и происходит в настоящее время между США, РФ и Китаем. К тому же угроза безопасности этих стран увеличивается разницей в представлениях о стратегической (в.т.ч. и кризисной) стабильности. Зададимся теперь вопросом почему ещё институционализированная форма сотрудничества с функциональной точки зрения в большей степени чужда взаимодействию в сфере безопасности, даже в войне с международным терроризмом, который, казалось бы, является проблемой общей и неизбежной?

В современном мире наблюдается огромное количество формальных и неформальных (напр. форумы) международных институтов, повестка которых, в большей или меньшей степени затрагивает противодействие терроризму, к примеру, ШОС, ОДКБ, СНГ. Несмотря на колоссальную деградацию отношений в 2014 г. США и РФ по прежнему являются членами или участниками КТК СБ ООН, ОБСЕ, РГБТ АТЭС, ФАТФ, ИНТЕРПОЛ, Глобальный контртеррористический форум и др. Тем не менее, в отличие от экономической сферы, где институты (напр. ВТО) во многом «спасли» кооперацию, несмотря на негативный эффект санкций, сохранившееся членство обеих стран во всех вышеперечисленных «контртеррористических» организациях не освободило данные государства фактически от полного выхолащивания повестки взаимодействия по терроризму. Репрезентативными примерами неустойчивости институтов «коллективной безопасности» к политическим кризисам является прекращение деятельности Совета Россия-НАТО сразу после августовских событий 2008 г.(до начала «Перезагрузки»), а также приостановка российско-американской президентской комиссии в 2014 г., где бтльшая часть групп также занималась проблемами безопасности, а группа по борьбе с терроризмом на момент закрытия была особенно успешной в контексте быстрорастущей террористической угрозы.

Помимо уже упомянутой «разницы в выигрышах», проблема, на мой взгляд, заключается, во-первых в слишком большом диапазоне вариации самой повестки, что делает институциональную форму слишком «неподвижной» в плане адаптации. Если общие принципы и правила экономического взаимодействия в целом остаются неизменными, что позволяет задавать неограниченные «горизонты планирования», то в условиях глобализации просчитать какие размеры и «формы» примет международный терроризм даже на год вперед практически не возможно. Так, например, никто не мог предположить образования вследствие «метостаза» Аль-Каеды «дуги» из аффилированных террористических организаций от Магриба до Индонезии. В качестве главной причины неудачи антитеррористической коалиции РФ и США после событий 11 сентября, Н. Злобин и М. Макфол Nikolai Zlobin Michael J. McFaul. “A Half-Democratic Russia Will Always be a Half-Ally to the United States.” Demokratizatsiya. Vol.9, No.4, Fall 2001 рассматривали неспособность РФ отличить краткосрочные механизмы от долгосрочных. Следуя логике исследователей, попытка «разменять» исключительно участие РФ в антитеррористическом взаимодействии, (которое обязательно бы когда-то закончилось) на ускорение процессов комплексной интеграции РФ в евроатлантические структуры являлось сродни обмену скоропортящегося продукта на товар длительного пользования. Что касается адаптации, то, во-вторых, в условиях отсутствия на международном уровне единого определения понятия «терроризм» и консенсуса относительно его причин (см. выше), остаётся неясным в каком направлении и возможно ли вообще производить адаптацию в случае расхождения взглядов, что случается нередко. В-третьих, даже в случае полного консенсуса относительно предмета сотрудничества, возникает вопрос о методологической солидарности, и в данной связи могут возникнуть противоречия относительно процедур, которые, в свою очередь базируются на принципах. Определительными характеристиками международного института является «общность правил, норм, процедур и принципов». Если к консенсусу относительно принципов «свободной торговли», «недискриминации» и «наибольшего благоприятствования» хотя бы на декларативном уровне прийти в целом несложно, и вообще в экономических институтах можно поставить знак равенства между принципом и рациональностью, то в сфере контртеррористической кооперации данные понятия зачастую вступают в непримиримые противоречия, что отравляет повестку взаимодействия даже самых близких союзников. Односторонность «войны с терроризмом» Дж. Буша, являлась в значительной степени следствием несогласия ЕС с многократно нарушаемыми Вашингтоном принципами уважения к правам человека на всех стадиях «работы» с подозреваемыми от задержания (detention) до содержания в тюрьме (incarceration), которые, даже в соответствии с общими правилами ООН (не говоря уж о более «узкопрофильных» институтах), должны соблюдаться цивилизованными нациями в.т.ч. и в «системе координат» военного времени. В частности, страны Сообщества не раз предъявляли претензии к американской стороне за использование недопустимых мер при ведении допросов в тюрьмах за пределами американской юрисдикции (например, Гуантанамо), противоречащих «Конвеции по запрещению пыток». Нередко подобные действия США становились причиной отказов, в по запросам на выдачу содержащихся под стражей подозреваемых, в том числе со стороны Лондона. Что бы ни являлось мотивами действий Вашингтона: рациональная эффективность, или отличные от европейских идеологические принципы «абсолютной безопасности» и второстепенной роли международного права, сложность достижения процедурного консенсуса играет явно не в пользу устойчивых форм кооперации. По мнению А. Кордесмана: «Контртеррористические институты имеют неизбежные ограничения. Разные государства имеют различные подходы к определению международного терроризма, и предпочитают прибегать к различным способам противостояния данной угрозе. У каждой нации свои культурные ценности, правовая культура и подходы к соблюдению прав человека. Есть и такие страны, которые являются частью проблемы, а не её решения. Они не могут устоять перед соблазном «заигрывать» с терроризмом для реализации своих интересов. Полит корректная риторика никогда не сможет по-настоящему привести к объединению усилий на непрерывной основе». Cordesman, Anthony H. 'The Lessons of International Co-operation in Counter-Terrorism', RUSI Journal 151, no. 1 (February 2006) Когда ставки высоки, полномерное распределение обязанностей между государствами без «пересечений функций» может осуществляться только в условиях уверенности каждой из сторон в консенсусе относительно каждого из вышеперечисленных параметров. Более того, одной из главных функций института является оценка исполнительности посредством надзора и мониторинга, тогда как в ряде областей (например, в разведывательной деятельности) возможности для последнего просто отсутствуют. В качестве еще одного аспекта критики институтов, а точнее их множественности, можно выделить проблемы эффективного распределения обязанностей и ресурсов на этот раз между институтами. Профессор Люблянского университета утверждал в данной связи, что «практически невозможно найти оптимальную комбинацию между «вертикальными» и «горизонтальными» формами сотрудничества, которая, к тому же, специфична для каждого аспекта и каждого этапа противостояния данной разноплановой угрозе». Inter-organizational Cooperation and Coordination in the Fight against Terrorism: From Undisputable Necessity to Paradoxical Challenges IZTOK PREZELJ University of Ljubljana 2014 Comparative Strategy Автор исследоводия выделял четыре уровня сложности международного сотрудничества в рамках организаций: 1) сложность параллельной мульти организационной борьбы с терроризмом, 2) сложность налаживания межорганизационного сотрудничества и координации, 3) сложность сетевого взаимодействия, а также 4) сложность в разрешении проблем межорганизационного сотрудничества и координации. Согласно Ю.А. Никитиной, одним из поводов последнего по счёту выхода из организации Узбекистана, Никитина Ю. ОДКБ и ШОС как модели взаимодействия в сфере региональной безопасности. Индекс безопасности. 2011, № 2, Т. 17. С. 45-54. является функциональное дублирование ОДКБ и ШОС, вызванное, по всей видимости, неготовностью Москвы к значительному сужению повестки организации, которая (организация) способствует (сквозь призму представлений элит) утверждению РФ в качестве одного из «полюсов» международной системы. При подобном раскладе, наблюдается уже ставшее рутинным для внешнеполитического поведения России приоритета международного «статуса» над экономической рациональностью, поскольку по подсчётам экспертов, совместные антитеррористические учения ОДКБ и ШОС вместо ныне практикующихся раздельных позволили бы странам-участницам существенно сэкономить при том, что сценарии учений обеих организаций практически идентичны. Там же