Современные проблемы взаимодействия России и США по вопросам борьбы с международным терроризмом

2) сохранение «региональной гегемонии» 3) демонстрация глобального лидерства и «незаманимости»; 4) нахождение оптимальных переговорных позиций с Соединенными Штатами и Европейскими странами по политическим, экономическим и вопросам безопасности. Согласно внешнеполитической концепции того времени, в качестве одного из предметов беспокойства в Афганистане (помимо новых нетрадиционных угроз) выделялось военное присутствие США и НАТО. Императив гегемонии, «великодержавности» «ревизионизма» (в.т.ч. через «демонизацию» США), наблюдал в афганской политике РФ и А. Антонюк. По его мнению, «Путин призвал ОДКБ, и в меньшей степени ШОС к решению афганской проблемы с целью консолидации расширения повестки и возможностей данных организаций».

Вообще, за исключением последней операции в Сирии, в военной, правоприменительной и реконструкционной сфере Россия как самостоятельный игрок или лидер практически никогда не выходила на глобальный уровень в производстве общего блага в сфере безопасности, тем не менее, просматриваются попытки «перетягивания» «мягкой силы» на свою сторону как результата других, менее затратных способов участия в данном процессе. К таким способам, может, например, относиться публичные заявления об опыт «торпедирования» откровенно неудачных американских антитеррористических инициатив (в.т.ч. по применению силы), демонстративное «подчёркивание» особой роли, инициативы РФ в разработке эффективных резолюций и др. Результатом данного перетягивания на современном этапе должно стать формирование «международной антиИГИЛовской коалиции» на основании российской повестки. Усиление переговорных позиций относительно США в формировании антитеррористической повестки планируется также осуществить засчёт интенсификации сотрудничества в рамках ОДКБ, ШОС, СНГ, двусторонних «диалогов с с Китаем, Индией, Индонезией, Бразилией, Алжиром, Египтом, другими заинтересованными государствами».

Также, следует отметить, что СНБ - 2015 придает серьёзное значение ядерному терроризму, использованию ИКТ и других «благ» глобализации в терроризме, что обуславливается объективными требованиями общего контекста и отражается в аналогичных документах других стран. Антитеррористический подход РФ, придающий первостепенное значение «сильному государству» нашёл своё отражение и в сфере ИКТ. Так, А. Бортников указывал на колоссальную роль формирующейся системы защиты отечественного интернет-пространства, препятствующая размещению материалов террористической и экстремистской направленности. А. Змеевский видит эффективный способ «противодействия использованию сети Интернет и социальных сетей в террористических целях» в «развитии государственно-частного антитеррористического партнерства». В мае 2014 года широкий общественный резонанс вызвал т.н. «Закон о блогерах», предписывающий владельцам всех популярных сайтов, в.т.ч. и страниц в социальных сетях регистрировать их в «Роскомнадзоре». В соответствии с законом владельцы сайтов несут юридическую ответственность несут юридическую ответственность за всю, без исключения, информацию, размещённую на веб-странице, вне зависимости от её источника (в.т.ч. комментарии). ФЗ «о персональных данных» устанавливал обязанность хранения на территории России персональных данных россиян, используемых интернет-серверами по всему миру. Данный закон был подвержен резкой критике, прежде всего, со стороны крупных сетевых операторов (Google, Apple) за несоблюдение принципа «невмешательства в личное пространство» (privacy policy). Принятие обоих НПА увязывалось с противодействием распространению экстремистской информации в интернете. Вообще, излишне сильное участие государства в интернете отдаляет российские и американские подходы друг о друга. Важно отметить, что в данной особенно «чувствительно» области, где источники «вбросов» выявить трудней всего, сотрудничество со странами Запада будет ещё сильнее ограничено по причине «перебалансировки» со стороны РФ. Особое внимание во всех стратегических документах, регулирующих данную область, выраженный приоритет отдаётся «традиционной» безопасности, в чём Дж. Кипп так же видит элементы исторической преемственности, отражённой в частности в неизменной концепции «информационного противоборства». Данная концепция делает акцент на важнейшей роли, государственных, во многом, военных институтов в противостоянии «информационным операциям, направленным на дестабилизацию российского государства, общества и союзников». Согласно данным журнала «Россия в глобальной политике» В новой «Доктрине информационной безопасности РФ», которая должна быть утверждена в 2016 году, очень скромное внимание уделяется угрозе, исходящей от террористических организаций. Вместо этого во всех без исключения разделах основными противниками в киберсфере являются национальные государства их спецслужбы и прочие «агенты влияния». Одной из главных задач доктрины является создания в информационной среде системы «стратегического сдерживания и предотвращения военных конфликтов». Здесь налицо отсыл к зародившейся в период холодной войны концепции ядерного сдерживания».

Приоритет максимизации роли государственных институтов в борьбе с терроризмом как идеологическая основа российского подхода в противовес американской доктрине, видящей демократию, гражданские права (например, неприкосновенности частной жизни) достаточным условием отсутствия террористической угрозы, (который делает выгодным использование «международного права», а также СБ ООН в качестве инструмента «цементирования» государственного суверенитета) имеет, согласно многим исследователям, солидную историческую подоплёку в Новейшее Время. Речь идёт об успехах военной кампании РФ против терроризма в Чечне (где США долгое время не признавали факт его наличия), которые стали возможными благодаря расширению полномочий центральной государственной власти после прихода к власти президента В. Путина. В частности, администрация Путина отменила практику выборов глав регионов, расширила полномочия служб безопасности, а также военных в ходе антитеррористической кампании, ввела в практику назначение представителей силовых структур на многие руководящие должности, ограничила свободу СМИ в информационном освещении чеченской кампании, что позволило, например, допускать случаи откровенного произвола в ходе освобождения заложников. На международной арене, консенсус с аналогично централизованными государствами, тоже сталкивающимися с проблемой терроризма в качестве радикальной формы сепаратизма, а также попыток смены автократической власти, был найден в рамках ОДКБ и ШОС, что определило близость принципов, на основании которых можно интенсифицировать сотрудничество. К тому же, ШОС позволяет РФ увеличивать переговорные позиции в «подавлении» выгодной повестки глобального антитеррористического взаимодействия, тогда как ОДКБ (несмотря на низкую степень консолидации, запретность для РФ и ригидность в плане «коллективного действия») усиливает статус РФ как региональной гегемонии, способствует приданию Москве символического статуса «полюса многополярного мира». Согласно А. Филипсу, страны ОДКБ и ШОС «преследовали две взаимоопыляемые стратегии: во-первых, делегитимизации и выхолащивания попыток стран Запада «пересмотреть» принцип государственного суверенитета посредством постановки вопроса, о соответствии иностранных политических лидеров занимаемой должности (глобальный уровень) и во-вторых: способствовать процессам централизации внутренних систем управления, а также строительства регионального порядка». Продвижение роли России как основного «брокера» повестки антитеррористических коалиций, проявился, например, в недавнем создании в Багдаде «международного информационного центра» по борьбе с "Исламским государством" для оперативного обмена между Россией, Ираном, Ираком и Сирией разведданными и предотвращения возможных инцидентов в воздухе. В ходе выступления на Глобальном Контртеррористиском форуме в Нью-Йорке, А. В. Змеевский заявил, что «всплеск активности ИГИЛ и фронта ан-Нусры «происходит на фоне ослабленных или разрушенных, в том числе не без участия извне, государственных институтов».

Согласно В. Баеву, глобальная экстраполяция национального принципа «государственности в контртерроризме» В. Путина выражалась в отнесении контр терроризма в разряд «внутреннего дела» государств, правительства каждого из которых имеют суверенное право определения необходимости в помощи. Согласно А. Барщевской, несостоятельность подхода, который открывает возможность для автократических режимов «творить произвол», имеющий слишком высокие негативные внешние эффекты, подтверждают недавние теракты в Бостоне. Следуя логике эксперта, Путинский режим привел лишь к маскировке конфликта в Чечне, которая требует постоянных денежных вливаний. Однако как показывает практика, дорогостоящая маска не прикрывает проявления конфликта в других регионах северного Кавказа (Ингушетия, Дагестан), ситуация в которых значительно обострилась к второй декаде ХХ1 века.(апогеем которой стало покушение на Ю. Евкурова, сопровождавшееся серией терактов в Ингушетии). Неверной и «стигматизирующей» (ставящей метку) согласно автору являлась и сама концептуализация повстанческого движения в Чечне как «террористического».

Недавнее выступление А. В. Бортникова на Саммите по противодействию насильственному экстремизму в 2015 полностью подтверждает преемственность позиции «невмешательства в дела авторитарных государств» в международном сотрудничестве от внутриполитического принципа «интенсивного государственного вмешательства» как необходимого условия эффективной антитеррористической стратегии. Так, «в отличие от американского президента, применявшего понятия верховенство права», «социальная справедливость», «свобода слова», «развитое гражданское общество», директор ФСБ России упомянул как раз об ограничении свобод граждан, говоря о «предусмотренном внесудебном порядке ограничения доступа к Интернетресурсам экстремистской направленности в случае обнаружения на них информации, содержащей призывы к участию в публичных массовых мероприятиях, проводимых с нарушением установленного порядка».

Таким образом, несмотря на официальную позицию российской дипломатии о «прощупывании почвы под ногами» для вовлечения Западных стран в широкую «антиИГИЛовскую» коалицию, фундаментальная разница принципов, имеющих в том числе и историко-культурную обусловленность, на которых строятся походы к определению, оценке причин и выработке адекватных методов, в том числе и по «выбору» того или иного союзника будут зно сужать пределы сотрудичества, даже в том случае если объективная, экзистенциальная необходимость будет усиленно толкать страны на встречу друг к другу.

2.3 Противостояние международному терроризму в стратегии США

Национальный состав США является намного более пёстрым по сравнению с Россией. Более того, характерной особенностью североамериканского государства является отсутствие «титульной нации» как исторически сложившейся экономической и культурной общности, традиционно являвшейся, во-первых, главным принципом политической фрагментации сухопутного пространства, и во-вторых, причиной неизменности концепции «национального государства» как высшей формы социальной организации с 1648 года. Именно фактом самоидентификации государства как «нации», обуславливалась постоянство существования в целом одних и тех же государств на чётко определённой территории, (несмотря на то что державы-победительницы нередко входили в столицы проигравших) а также проигрышность альтернативных форм геополитических образований, главным их которых являлись многонациональные империи, которые рано или поздно распадались. Особенности исторического развития США, начавшегося лишь к концу 18 столетия, которые и в дальнейшем формировали страну как «плавильный котёл», объективно не позволяли сформировать национальную идентичность как необходимое условие государственности. Поэтому последняя стала образовываться вокруг ценностей, прежде всего исключительности, свободы и демократии, правильности альтернативного пути, выбранного в противовес всей системе национальных государств, цели которых достигаемые посредством постоянных войн не оправдывают те средства в виде принуждения, моблилизаций, многочисленных налогов и грабежей необходимых для увеличения военной силы. И действительно, ход мировой истории неоднократно доказывал верность выбранных американцами ориентиров, непрерывно улучшая внутреннее благополучие США относительно других стран, укрепляя их позиции на международной арене, трансформируя принципы развития антагонизированных бывшими «диссидентами» государств в соответствии с американкой ценностной моделью. Всё это просто не могло не избавить американский народ в культурно-ценностном плане от «комплекса неполноценности» за счёт трансформации логики «изоляционизма» в логику «интернационализма». После Первой мировой войны, Соединённые Штаты стали уверены, что перестроив мир в соответствии со своими, (лежащими в основе самоидентификации) ценностями «у себя», настало время брать «новые вершины», самой высокой из которых оказалась ещё один (альтернативный превосходству бесцельных государств-«наций») проект - СССР.

Таким образом, благоприятный ход истории, позволивший Соединённым Штатам экстраполировать свою «единственно верную» модель социальной организации на значительные территории «от Лос-Анджелеса до Таллина», при этом обрести существенное количество «младших учеников», смотрящих на Вашингтон как на «путеводную звезду» не мог не вселить в умы американской цивилизации осознание «критической необходимости» завершить процесс, окончательно избавившись, главным образом, посредством всегда приносивших желаемые результаты «быстрых войн» от оставшихся слабых «кровавых диктатур», от которых и исходит всё мировое зло, включая международный терроризм. Другое дело, что на пути воплощения в жизнь фукуямовского «конца истории», который казался «таким близким» в 1990-е гг. помимо слабых и агрессивных диктатур постепенно обозначались, гораздо более сложные, и, поэтому более ненавистные американской “can-do” идеологии противники в виде новых центров сил: ревизионистской «путинской России», всё откровенней «демонизирующей» США, рвущейся к «многополярному миру», и «тянущей» за собой другие страны, а также всё сильней заявляющего о себе Китая. Ещё одной важной чертой «благоприятности» американской истории, повлиявшей на цивилизационные характеристики, являлась особенность географического положения, повысившая стандарты общественного «спроса» на безопасность в традиционном аспекте легитимности. Таким образом, внешнеполитический аспект цивилизационно-обусловленной американской идеологии, определяющий «требования» к политическим элитам для их легитимации заключается в целом в: продвижении универсальной демократии, поддержании глобального лидерства и его экспансии посредством демократизации авторитарных режимов, сдерживании альтернативных моделей, навязываемых региональной гегемонией, обеспечение «высокого уровня» национальной безопасности; односторонность внешней политики, в том числе в области применения силы как следствие «исключительности» и «миссианства» американской роли в современном мире; обход международного права как препятствия «односторонности» со стороны авторитарных государств, желающих сохранить монополию на насилия. Однако, как было выяснено выше, значение идеологии (традиционного компонента) легитимации варьируется на разных этапах истории, и «волны идеологизации» обуславливаются, как правило, либо очередным внутренним подтверждением правильности «идейных постулатов» (экономический рост) либо внешней атаки «завистников» на естественный «продукт» их эффективного применения.

Одним из «наиболее удачных» внешних атак стали события 11 сентября, когда были не выполнен общественный запрос на повышенные стандарты внешней безопасности, что закономерно, вынудило элиты доказать свою «верность» единственно правильным идеологическим принципам, активизировав в данном ключе свою внешнюю политику. Как было выяснено выше, в отличие от европейских стран, мыслящих «вестфальскими категориями», для которых исламский «джихадизм», (имеющий атерриториальную «сетевую структуру», а также, ценностную (религиозную) легитимность в качестве «стержня» высшей формы социальной организации) был явлением достаточно чуждым на международной арене, для США «аль-Каида» идеально «вписывалась» в образ военного противника. Исторически сложилось, что для американских интернационалистов «война» как акт вооружённого противостояния, это, прежде всего, «сражение ценностей» сродни крестовым походам, а не следствие нарушения «баланса сил». Как отмечал А. Филиппс: «С первых минут, американские политики считали войну с терроризмом угрозой не только для своих граждан, физической безопасности, но, прежде всего для фундаментальных ценностей, лежащих в сердце либерального международного порядка». Цивилизационные особенности предписывали Соединённым Штатом, в отличие от вестфальских государств, (в.т.ч. и РФ) рассмотрение джихадизма не как следствие «вакуума силы», который непременно должен заполниться другой «силой», а как результат «вакуума либеральных ценностей», (и соответствующей им внутренней институциональной архитектуры) которые, в соответствии с кантианской трактовкой причин терроризма, минимизируют угрозу безопасности. Тогда как теракты 11 сентября послужили недвусмысленным намёком на необходимость скорейшего завершения американской «глобальной миссии».

Надо заметить, что при этом в рамках трансграничной борьбы с терроризмом более чуждым являлось для Соединённых Штатов вестфальское понятие «государственный суверенитет», но не в плане территориальной целостности, (как, например, для джихадистов), а в плане идеологически «противной» и непонятной монополии на «власть тиранов». В условиях повышенной идеологизации, данная «отжившая себя» категория, присущая тираниям, которым американский «проект» с момента своего образования составлял конкуренцию, никак не могла являться препятствием на пути столь привычного «ценностного» противостояния. Именно расхождения в оценках понятия «суверинитет» с т.з. «границ вмешательства» в идеологиях России и США составляют и будут составлять основу методологической разницы в подходах к борьбе с терроризмом. Особенность подхода США к понятию «суверинет», отражается в частности, что в омнову стратегических документов антитеррористической коалиции после 11 сентября ложился в большей степени не принцип «сотрудничества государств», а принцип «сети из профильных организаций», в некотором смысле схожий с сетевой структурой Аль-Кайды.

Таким образом, возвращаясь, одним основополагающим элементом американского подхода к контртерроризму является «стратегия войны», которая с некоторыми изменениями в области тактики, по прежнему проходит красной нитью через все основополагающие программные документы антитеррористической политики США времён администрации Б. Обамы. Однако при Дж. Буше данная война носила ярко выраженный неоконсерванивный, а также идеологизированный характер, с преимущественным упованием на вооружённые силы. За неоптимальное соотношение аспектов силы (военная\идеологическая) при проекции на НГА Дж. Буш не раз подвергался критике со стороны как институционалистов так и реалистов, например, Дж. Мершаймера, придававшего большее значение «войне за умы и сердца» (мягкой силе). The Problem of Terrorism // Conversations with History; Institute of International Studies, UC Berkeley URL: http://globetrotter.berkeley.edu/people2/Mearsheimer/mearsheimer-con5.html

Другим компонентом идеологической экзальтации являлась односторонность, а также «мессианская» уверенность привыкшего побеждать государства в достаточности собственных сил, (даже в условиях гипотетического отсутствия поддержки) для полного устранения, как исламского терроризма, так и всех его причин следующих из неоконченной Б. Клинтоном «миссии» США по установлению «демократического мира» из-за (по мнению взошедших «на олимп» власти неоконсерваторов) излишнего упования на международные институты, которые открывают слишком широкое «окно возможностей» авторитарным странам для манипуляции международно-политическим процессом с целью завершить «момент однополярности». В соответствии со Стратегией национальной безопасности 2002 г., «существующие институты коллективной безопасности и практики требуют значительных изменений, чтобы государства могли на самом деле эффективно противостоять джихадистской террористической угрозе». Как выразилась во время выступления Американском Университете Каира в 2005 г. глава Госдепа К. Райс: «Шестьдесят лет моя страна, Соединенные Штаты, пыталась принести демократию в жертву стабильности этом регионе, (на Ближнем Востоке) и мы не добились ни того ни другого. Теперь мы берем другой курс. Мы поддерживаем демократические «чаяния» всех людей». По мнению эксперта Брукинского института И. Даадлера политика Буша заключалась в «максимизации свободы для устранения угроз, а также изменения глобального «статуса кво» в пользу Америки. Согласно Крутхаммеру, неоконсервативная политика Дж. Буша явилось аналогом «идеологической экзальтации» времён Р. Рейгана вследствие ввода войск СССР в Афганистан в 1979 г., период «разрядки» якобы «развязал руки» советской стороне для агрессии на естественный продукт исторического прогресса. По словам исследователя: «они были вдохновлены политикой президента Рональда Рейгана, который занял конфронтационную позицию в отношении бывшего Советского Союза. Они критиковали Президента Билла Клинтона (1993-2001) и его советников за их стремление к многосторонности и неспособность подтвердить американскую свободу действий в международных делах». ; Krauthammer 2001) Согласно М. Нузерману, неконсервативной политике Дж. Буша можно дать три определительных характеристики: (I) глобальное продвижение демократии через силу; (II) устранение институциональных и неинституциональных ограничений на американскую свободу действий, и (III) милитаризм в борьбе с терроризмом. Стратегия национальной безопасности США, опубликованная в сентябре 2002 года, выделила «продвижение демократии» в качестве инструмента для борьбы с терроризмом и укреплению мира. В документе указано, что «великие битвы ХХ века между свободой и тоталитаризмом завершились решительной победой сил свободы и единственной устойчивой модели национального успеха: демократии, и свободного предпринимательства». По мнению Б. Поузена «Администрация Буша сделала выбор в пользу жесткой гегемонии с целью быстрого реформирования международной системы. Базовая цель - укрепление и расширение американского порядка и доминирования - не изменилась, но методы полностью поменялись». поузен К одному из положительных изменений, явившихся следствием односторонности Б. Поузен относит принятую в сентябре 2002 г. «доктрину превентивных ударов», основанную на недопущения тактики «сдерживания», несмотря на то, что последняя была воспринята как угроза со стороны США. В доктрине «Соединенные Штаты подтверждали, что критериев для определения угрозы нет, но существует три типа угроз: существующие известные угрозы, существующие угрозы, чья природа неизвестна, несуществующие неизвестные угрозы, о которых США лишь догадываются. США увязали причину угрозы международного терроризма с государствами, выделив две группы государств: государства-спонсоры международного террористов (ось зла - Иран, Ирак и Северная Корея) и «несостоявшиеся» государства. По сути, доктрина предоставляла США и их союзникам право «одностороннего нападения» как на террористов, так и на их союзников. Право «одностороннего действия» предусматривалось и в отношении «несостоявшихся государств», где при осуществлении государственного строительства либеральные государства имели право не считаться и даже «устранять несостоявшееся правительство». Б. Поузен поддерживал принятый на вооружение Бушем подход к межударному сотрудничеству, отмечая, что «дипломатия оказывает большое влияние на эту борьбу (с терроризмом). Тем не менее, США должны быть подготовлены и к обходу национальных правительств, если они не готовы сотрудничать».

Ещё одной неотъемлемой составляющей подхода Дж. Буша стало резкое повышение мер безопасности даже во многих случаях в ущерб соблюдению демократических прав и свобод, как в отношении граждан, так и на международной арене. Причиной данной политикой стала реакция на недостаточную удовлетворённость традиционного требования американского общества к «абсолютной безопасности» от внешнего противника. Повышенные экзистенциальные стандарты (имеющие географическую «природу») на тот момент явно превосходствовали над идеологическим компонентом «свобода\демократия». С другой стороны, это можно интерпретировать так, что последняя, являясь «высшей ценностью» и «моральным императивом» могла быть временно принесена в жертву до ликвидации терроризма как более серьёзного фактора ей угрожающего. Так, мобилизация тысяч национальных Гвардейцев и резервистов после 11 сентября имела непосредственной целью повышение территориальной обороны США в плане управления воздушным движением, контроля за портами и аэропортами. Новое или адаптированное многозадачное командование, экипированное кадрами на службе и резервистами и направленное исключительно на решение задач территориальной обороны должно было быть создано для надзора за выполняемой миссией». «После 11 сентября 2001 года была резко ужесточена миграционная политика и контроль над временно пребывающими в США иностранными гражданами. «Patriot Act», принятый Конгрессом после терактов в Нью-Йорке и Вашингтоне, разрешает генеральному прокурору США санкционировать арест любого человека, подозреваемого в том, что он может представлять собой угрозу национальной безопасности». Было создано специальное Министерство Безопасности США, призванное координировать борьбу с терроризмом. Министерство наделялось крайне широкими для демократического государства полномочиями. Также 13 ноября 2001 г. был издан президентский указ "О задержании, обращении и рассмотрении дел в отношении неграждан в ходе войны с терроризмом". В пункте "д" ст. 1 данного указа отмечается, что способность американского государства защитить себя и своих граждан от дальнейших террористических актов в значительной степени зависит от использования вооруженных сил в процессе поимки и установления личности террористов и тех, кто стоит за ними. Приказ министра юстиции США от 31 октября 2001 г., узаконил прослушивание конфиденциальных контактов "адвокат-клиент". там же На практике, ко многим подозревавшимся во связях с террористическими сетями (в.т.ч. гражданам США) применялись экстремальные меры воздействия. Глобальному подходу к демократии противоречит тот факт, что «по всему миру, особенно в Восточной Европе, была развернута сеть тайных пересыльных тюрем ЦРУ. В Ираке факты применения американскими военнослужащими пыток, например в тюрьме Абу-Грейб (Baghdad Central Confinement Facility), были официально признаны руководством Вооруженных сил США в начале мая 2004 года». Особенно печальную известность получила тюрьма, располагающаяся на арендуемой у кубинского правительства американской морской базы «Гуантанамо». Согласно Г. Роузу: «внутренняя слежка, и тайные операции, кормили подозрения, что Соединенные Штаты отказались от своих идеалов, в стремлении защитить их».

Важной чертой, вынудившей впоследствии Дж. Буша (к концу нахождения у власти), а затем и Б. Обаму вернуться к стратегии агрессивной и, по мнению Г. Роуза, излишней «оптимизации каналов» проекции силы как на союзников, так и на террористов в рамках контртеррористической политики во время де-идеологизации являлась идеологически-обусловленная переоценка силовых возможностей противника (overbalance), сопровождавшаяся, что не менее важно, переоценкой собственных силовых возможностей, приведшей, в конечном счёте, к «недобалансированию», явившегося следствием «имперского перенапряжения». С точки зрения Д. Суслова «коалиция (сложившаяся после теракта 11 сентября 2001 года) развалилась потому, что Вашингтон, находившийся в зените могущества, был уверен в собственном всесилии и немощи всех остальных, реальности однополярного мира и отсутствии необходимости сотрудничать не только с незападными центрами силы, но даже с союзниками». Анализируя динамику бюджета США при Дж. Буше мл. российский учёный В. Е. Ярынич пришел к выводу о том, что именно рост военных затрат в совокупности со снижением налогов существенно обострил проблему государственного долга. Финансирование военных операций в Ираке и Афганистане осуществляется, прежде всего, по статьям «боевая подготовка и материально-техническое обеспечение войск» и «содержание военнослужащих». Согласно данным, приведённым в статье московского Центра Карнеги Р. Геттемюллер от 15 февраля 2007 г. со ссылкой на доклад тогдашнего министра обороны Гейтса только на наём, оплату и создание более-менее приемлемых условий пребывания частей в Афганистане и Ираке уже уходит целых 140 млрд. долл. По оценке Смита, «экономические издержки милитаризма были огромны. Расходы на оборону резко возросли в годы после вторжения в Ирак. В 2004 году Конгресс США выделил 36.8 млрд. долларов США на национальную безопасность в целом -- 10-процентное увеличение по сравнению с предыдущим годом. Оборонный бюджет вскочил с 407 миллиардов долларов в 2003 году до 436 млрд долларов в 2004 году --7 процентов по сравнению с 2003 г. Общий объем расходов на оборону в 2006-ом году составил 600 миллиардов долларов, максимальную, в реальных показателях, сумму с момента окончания Второй мировой войны. Смит, 2004 Интересной, на мой взгляд, представлялась, в данной связи, теория «демократического реализма» Крутхаммера, которую, по всей видимости, так и не удалось удачно имплементировать. Суть теории заключалась в оптимизации соотношения «выгоды-издержки» при сохранении жесткой привязки к принципам неоконсервативного «издания» либаральной теории. То есть основой американской контртеррористической стратегии строилась на постулатах «избирательного совмещения» основ реализма и неоконсервизма. так, от первого «отрезался» принцип рационализации за счёт создания коалиций в сфере сближающихся интересов (но требующих определённых уступок в моментах их «расхожденя»), а также чёткого разграничения внутренней и внешней политики. В тоже время стратегия выстраивание иерархии приоритетов (оптимизация каналов) силовой проекции основывалась на реалистическом принципе экзистенциального интереса. Другими словами - реализм в условиях «неоконсервативной» односторонности. Согласно Г. Роузу, «Вторжение в Ирак -последовавший хаос, финансовый крах, который вверг страну и весь мир в глубокую рецессию, бюджетная катастрофа, разделенная страна, и две войны, одна из которых двигалась в неверном направлении» есть результат «сниженной риск-толерантности» опрометчивой политики как проявление «перебалансировки». К этим факторам можно добавить и усталость американского общества от многочисленных человеческих жертв, рост числа которых в условиях невыполненных задач создавал аллюзию «вьетнамского синдрома».

Существенный «удельный вес» идеологии в политике Дж. Буша закономерно привёл к искажениям в интерпретациях «истинных намерений» США большим количеством стран, живущих в альтернативной мировоззренческой «системе координат», что, в определённых случаях определяло кризис доверия к политике США даже в стане ближайших союзников. Например, «согласно данным широкого общественного опроса жителей Великобритании, проведённого в преддверии американской интервенции в Ирак в 2003 г. - 76% жителей одобряли военное вмешательство, только в том случае, если последнее будет санкционировано соответствующей резолюцией СБ ООН против 23% тех, кто был согласен на совместную с США операцию без соответствующего решения СБ». Эксперт Т. Дюнн утверждает, что демократической Великобритании пришлось проводить масштабную информационную кампанию по легитимации политики правительства. Выразилось, это например, в эмоциональных публичных выступлениях Т. Блэра, где он подчёркивал необходимость сплочённости с США в «борьбе за наши ценности». По результатам исследования, Дюнн приходит к парадоксальному выводу о том, что борьба за ту форму международного порядка (либеральный идеализм - авт.), где в отличие от поддержанного народом институционализма, отправной точкой является личная свобода человека, осуществлялась при выраженном противоречии с данным основополагающим принципом. Как было упомянуто выше, европейские союзники также не спешили сотрудничать с Вашингтоном в плане выдачи подозреваемых вследствие риска применения к последним «негуманных» мер воздействия (казни, пытки). Согласно Мартикке, созданная политикой Соединёных Штатов «враждебная среда» в сфере безопасности ограничивала перспективы международного сотрудничества в формате ООН, вселяя подозрения в умы американских союзников и соперников, в частности Франции, Германии России и Китая. Ни одна из данных стран не поддержала инициативу США в.т.ч. в СБ ООН, в то время как Москва подвергала позицию резкой критике. Так, например, в РФ до сих пор в дискурсе политических элит фигурирует версия о геоэкономических и геополитических интересах США (например, в плане контроля над энергоресурсами). В качестве основного аргумента здесь выделяется дружественная политика Вашингтона по отношению к Эр-Рияду и Исламабаду. Распространена, среди других, и гипотеза о т.н. «управляемом хаосе», согласно которой, США специально сделали неизбежным, с т.з. региональной и глобальной безопасности, своё военное присутствие в регионе с целью утверждения «глобальной гегемонии». Однако, Смит ещё в 2004 г пришёл к выводу, что потенциальная прибыльность от новых условий нефтяных поставок из Ирака не способна окупить даже те военные расходы, которые наблюдались ещё даже на тот момент времени, тогда как при отсутствии «ценностного фактора» и влияния 11 сентября, даже в условиях конфликта интересов «внутри» (лобби) спродуцировать решение представляется невозможным». К тому же, операция «буря в пустыне» явилась наиболее значимым фактором деградации коалиционного взаимодействия РФ и США по Афганистану.

Что касается законодательной базы по борьбе с терроризмом, то необходимо отметить, что идеологически обусловленное недоверие США к международным институтам, в создании которого «поучаствовали» авторитарные государства, а также осознание собственной исключительности во-многом определяет принцип верховенства национального права над международным в пределах юрисдикции, тогда как принцип интернационализма (в сочетании с вышеуказанными) является условием экстерриториальности национального права вне юрисдикции. В отличие от РФ, США, в.т.ч. в рамках контртеррористической деятельности, склонны отдавать предпочтение принципу «запрет на использование силы», требующего полного консенсуса членов СБ ООН, что делает последний не соответствующим распределению сил и также вынуждает США понижать МП в иерархии внешнеполитических приоритетов

Как и во всех других государствах, в силу методологической невозможности определения понятия терроризм, его трактовка в законодательстве США оставляет большое место «добросовестному усмотрению» правоопределительных органов, которое, к тому же итак велико в силу отношения США к «прецедентной» правовой семье. Вопросы, относящиеся к борьбе с терроризмом, отражены в множественных НПА США которые не гармонизированы между собой и не освобождены от внутренних «несостывок», однако лавной «отправной точкой» является мотив, вычислить которой крайне затруднительно. Всё это открывает широкое «окно возможностей» для спекуляций элит преследовании внутриполитических и внешнеполитических целей.

По вышеупомянутым причинам к концу нахождения у власти президента Дж. Буша, завершившегося символичным инцидентом с «ботинком», стало ясно, что американская контртеррористическая стратегия нуждается в коррекции на основании закономерного спада «волны идеологизации», а также спроса на «традиционную составляющую легитимности внешней политики» со стороны общественности, разбавляя её прагматизмом, но, при этом, всё же сохраняя «отсыл» к внешнеполитическому измерению базовых идеологических принципов. Как было указано выше, ещё «поздний Буш» начал укреплять ресурсный потенциал дорогостоящей «коалиции реконструкции», акцент на которую сместился после выполнения основных военных задач посредством привлечения «традиционных союзников», в.т.ч. из АТР, опираясь при этом на многочисленные МГО и МНО. Однако для привлечения союзников необходима «мягкая сила», существенную часть которой США успели «истратить» в ходе производства, как это ни странно, глобального общественного блага. Мягкая сила является также не менее важным инструментом противодействия терроризму как «войны за умы и сердца», коль скоро позволяет «сгладить» те грани конфликта, которые ведут к рассмотрению политического насилия как целесообразной формы его победного разрешения. Таким образом, основной фокус экспертной дискуссии для рекомендаций к новому внешнеполитическому курсу сместился в сторону оптимизации параметров накопления и каналов проекции данного вида «невидимой» силы в войне «не имеющей, ни тыла, ни фронта». Принципиальную значимость имело и переформатирование военного аспекта стратегии с прицелом на недопущение «вьетнамского синдрома», выход из экономического кризиса, решение проблемы государственного долга. Так, С. Ваневра, критикуя военную «однобокость» подхода Дж. Буша видела оптимальную его коррекцию в составленном самой администрацией Дж. Буша «Национальном военно-стратегическом плане войны с терроризмом», основанном на девяти первостепенных аспектах противостояния террористическим организациям. По заключению эксперта, политика Буша более-менее эффективна только по первым четырём параметрам. Девятым предписанием является идеологическая работа, важности которой эксперт уделяет особое внимание. Рекомендуется возобновить прекращённую работу по развитию трёх инициатив «публичной дипломатии», направленных на работу с исламским миром: медиа кампанию, молодёжный журнал, а также набор программ обмена. Всё это следовало совместить с реанимированием арабских радиоволн «Сава» и «Альгура». Эксперты центра Рэнд сводили свои советы к необходимости: 1) противодействия идеологической подоплеке глобального джихадизма, 2) стремления к разрыву идеологических и др. связей между «террористическими кластерами» и «глобальным джихадом», 3) укрепления потенциала «пограничных» (frontline) государств и «умеренных групп гражданского общества» в целях противодействия локальным угрозам. Для достижения целей предлагается «задействовать «широкий набор» разведывательных, финансовых, политических, правовых и, даже, социальных инструментов». Исходя из данного набора задач понятно, что авторы рекомендовали сделать акцент на «идеологических и политических факторы, которые обуславливают большую часть угрозы». U.S. Counterterrorism Strategy Must Address Ideological

and Political Factors at the Global and Local Levels Выдающийся исследователь терроризма Б. Хофман сделал вывод, что политика Дж. Буша была эффективной в краткосрочном периоде, но провальной - в долгосрочном. Исходя из его советов, новой администрации также нужно взять во внимание самый широкий спектр инструментов, но включающий в себя не только определение фронтов идеологической борьбы (скажем, антитеррористическое воспитание в США, программы идеологического воспитания исламских странах, что тоже является проекцией невоенной силы), но и максимально возможное сокращение практик насилия и подавления, «выхолащивающих» переговорные позиции США как идеологического оппонента терроризма. В качестве наиболее важного из шагов в данном направлении Хоффман выделяет решение вопроса о моральных злоупотреблениях на всех этапах от задержания подозреваемых до содержания под стражей. Таким образом, укрепление престижа политической системы США, в частности, через обеспечение непротиворечивости официальной идеологии (демократия) и функциональной стороны политического процесса является самым инклюзивным механизмом противодействия идеологическим причинам терроризма, действенность которого распространяется не только на исламский джихадизм, но и на террористические организации имеющие другую идеологическую подоплеку, например, (согласно классификации Д. Рапопорта леворадикальную или националистическую). Более того, инклюзивность «привлекательности политической системы» как фактора мягкой силы будет проявляться в сближении позиций США и их традиционных союзников на основе общности принципов. К сожалению, на практике, данный элемент антитеррористической политики Обамы уперся в глухое сопротивление Республиканской партии в Конгрессе и лобби консерваторов во главе с бывшим вице-президентом Р. Чейни. Последний неоднократно подвергал политику Обамы критике за ее «излишнюю мягкость». Cheney Says Obama's Anti-Terror Strategy Is Successful But Demands An Apology For Not Calling It A `War On Terror', http://thinkprogress.org/security/2011/10/02/333809/cheney-says-obamas-anti-terror-strategy-is-successful-but-demands-an-apology-for-not-calling-it-a-war-on-terror/?mobile=nc Конгресс «торпедировал» первое решение Б. Обамы в бытность президентом о закрытии тюрьмы Гуантанамо. Obama's anti-terrorism policies hit walls, http://www.usatoday.com/news/washington/2009-05-20-obamagitmo_N.htm Более того, по версии “Daily mail” «законы военного времени» по прежнему распространяются в Гуантанамо в том числе и на граждан США. http://www.dailymail.co.uk/news/article-2074576/President-Obama-signs-law-detain-terror-suspects-indefinitely.html Will Obama send U.S. citizens to Guantanamo? Outrage as President signs off law to detain home-grown terror suspects indefinitely. Несмотря на то, что применение пыток было, всё же запрещено, сохранялся закон о государственной тайне, который, по мнению профессора Гарвардского университета Дж. Голдсмита, использовался прежней администрацией, в большинстве случаев, для сокрытия информации о злоупотреблениях от судов и широкой общественности. Голдсмит также отмечает, что смягчение правоприменительной политики по отношению к терроризму является, в большей степени, заслугой «позднего Дж. Буша». Obama administration's anti-terror architecture: Too much like Bush, http://articles.latimes.com/2011/apr/10/opinion/la-ed-obama-20110410

Что касается антитеррористической политики Б. Обамы в целом, то в ней можно условно выделить два направления: трансформация применения 1) мягкой 2) военной силы. Говоря о «мягкой силе», последняя была направлена, прежде всего, на продолжение выстраивания заданной ещё администрацией Буша «стратегии партнёрств»: во-первых, с традиционными союзниками и, во-вторых, (с разной степенью успешности) - с такими идеологически «неприятными» недемократическими региональными гегемониями как Россия и Китай. Так, в «Стратегии Национальной Безопасности» 2010 года отмечается, что «мы сосредоточены на таких интересах, как борьба с терроризмом» и готовы осуществлять в данной области «принципиальное взаимодействие с недемократическими режимами». «Мы стремимся больше сотрудничать с Россией в противовес экстремизму, исповедующему насилие, особенно в Афганистане». Особеннно выделена важность таких антитеррористических партнёров, как Индия и Индонезия. США намеревались аккумулировать мягкую силу посредством легитимации роли институтов международного права, сделать субъектом контртеррористической политики - «международный порядок», тем не менее, при сохранившемся американском лидерстве. СНБ-2010, особенно (для американской стратегии) подчёркивает особые роль и место соответствующих органов ООН, а также неформальных площадок под эгидой данной организации. там же Важным политическим жестом новой администрации стало официальное признание факта «многополярности» системы международных отношений, 2025: the end of US dominance // The Guardian // URL: http://www.theguardian.com/world/2008/nov/20/barack-obama-president-intelligence-agency однако данное признание напрямую увязывалось с вовлечением самого широкого спектра стран по всему миру (включая Россию и Китай) в осознание важности тех нетрадиционных угроз (прежде всего для них самих), в разрешении которых США желают заручиться их поддержкой с последующим её предоставлением. О данной политике “вовлечения” (engagement) не раз упоминалось как в официальных заявлениях высших представителей. A Conversation with U.S. Secretary of State Hillary Rodham Clinton http://www.cfr.org/diplomacy-and-statecraft/conversation-us-secretary-state-hillary-rodham-clinton/p19804 Продолжала также осуществляться и упомянутая выше «диверсификация» сил с привлечением не только европейских, но и азиатских партнёров как к миротворческой деятельности, Все филиппинские миротворцы смогли вырваться из окружения на Голанах 05:2831.08.2014 http://ria.ru/ В.И. Батюк ВОЙНА С НЕГОСУДАРСТВЕННЫМИ ПРОТИВНИКАМИ В АМЕРИКАНСКОЙ ВОЕННОЙ СТРАТЕГИИ / Электронный журнал «Россия и Америка в XXI веке». №2, 2014 так и к участию в «коалиции государственного строительства». Ратнер И. Что сулит Дальний Восток / Электронный журнал «Россия в глобальной политике» В принятом в 2012 году документе «Поддерживая американское глобальное лидерство: приоритеты обороны 21-го века», явно говорится о том, что «наращивание потенциала партнерства во всем мире имеет большое значение и для того, чтобы разделить расходы и ответственность глобального лидерства». Sustaining U.S. Global Leadership: Priorities for 21st Century Defense. January 2012 Как выразился в одной из своих последних статей эксперт ИСК РАН В.И. Батюк: «Соединенные Штаты предпочли осуществлять «лидерство из задних рядов», предоставив своим союзникам возможность сделать бульшую часть работы». В качестве двух, наиболее существенных примеров, подтверждающих подобный стиль лидерства, была приведена ключевая роль Франции в урегулировании ливийского конфликта в 2011 г., а также приоритет участия той же страны в крупномасштабной антитеррористической операции в Мали в 2012 году. В.И. Батюк ВОЙНА С НЕГОСУДАРСТВЕННЫМИ ПРОТИВНИКАМИ В АМЕРИКАНСКОЙ ВОЕННОЙ СТРАТЕГИИ / Электронный журнал «Россия и Америка в XXI веке». №2, 2014

В стратегии по противодействию терроризму 2013 года наблюдается сочетание идеологически-обусловленных составляющих внешней политики с прагматическими компонентами «привлечения партнёров» и увеличения удельного веса «мягкой силы», проецируемой широким спектром способов. Гораздо большее, в сравнении с подходом Дж. Буша значение придается пропагандистской и идеологической работе как «внутри» страны, так и за рубежом, в особенности, в тех конфликтных зонах, которые уязвимы для распространения радикальных идей. Провозглашается в стратегии неотъемлемый для американского подхода принцип обратной зависимости демократии и уровня террористической угрозы. Так, в частности, отмечается, что «наш подход к политическим изменениям на Ближнем Востоке и в Северной Африке показывает, что содействие представительным и подотчетным управления является основным принципом внешней политики США и непосредственно связан с нашими целями в области противодействия терроризму». Характерной чертой документа является деидеологизация терроризма, проведение чёткой разграничительной линии между терроризмом, и лежащим в его основе - насильственным экстремизмом с одной стороны и Исламской религией с другой, что является явной попыткой публично избавиться от рассмотрения борьбы с терроризмом сквозь призму «столкновения цивилизаций», антагонизируя, таким образом, большее количество мусульман. Примечательно, что данный подход «абстрагирования» от роли Ислама в джихадизме) и рассмотрение первостепенной причины терроризма сквозь призму «социального протеста» подвергается рядом экспертов жёсткой критике. Тем не менее, отдельной фразой подчёркивается, что борьба с терроризмом по-прежнему концептуализируется в категориях «войны», в чём просматривается идеологическая «преемственность» с предыдущими стратегиями. Так же в стратегии проглядывается идеология экстерриториальной применимости международного права и «ограниченности» суверенитета. В частности, отмечается, что «когда другие страны не хотят или не могут принять необходимые меры против террористов, которые угрожают США, в пределах их границ, то они должны быть взяты под американскую стражу и подвергаться судебному разбирательству в судах США гражданской или военной юрисдикции». К трём основным задачам американской антитеррористической политики относятся: 1) выстраивание партнёрств в сфере безопасности 2) Рационализация использования антитеррористических средств и возможностей 3) Построение «культуры устойчивости». В последнем случае имеется ввиду минимизация посредством мягкой силы политические результаты терактов с целью доказательства нереализуемости целей террористов. Важным параметром является декларативная «приверженность» ценностям: уважения к правам человека, поощрения «ответственного управления», уважения к правам «личного пространства», гражданским правам и свободам, а также верховенства закона. Международное сотрудничество, согласно документу, носит многоуровневый характер, где приоритет отдаётся традиционным союзникам и демократиям, но ставиться и цель «сближения» со странами, у которых с США «мало что общего, кроме намерения уничтожить Аль-Каиду». В качестве основных сфер партнёрского взаимодействия выделяется «обмен разведывательной информацией, совместные учебные операции, противодействие радикализации, обмен опытом в создании «культуры устойчивости». Принципиально важно отметить, какое место стратегия уделяет международным институтам. Согласно документу, приоритетной задачей является «опора на ресурсы и укрепление деятельности многосторонних институтов на международном, региональном и субрегиональном уровнях увеличивает вовлеченность наших партнеров, снижает финансовую нагрузку на Соединенные Штаты и усиливает легитимность наших усилий по борьбе с терроризмом путем достижения наших целей без односторонней деятельности «под брэндом» США». Принципиальную значимость партнёрств в антитеррористической политике США (особенно в коалициях «реконструкции») и с точки зрения минимизации затрат подчёркивал глава ЦРУ Дж. Бреннан. Односторонность действий, согласно Бреннану, может и должна иметь место, но только там, где затронуты ключевые интересы США (реализм). The Scholar as Secretary