Таким образом, образ сиро-иракского пространства терроризма значительно ослаб - в связи с победой над ИГ. Образ гуманитарной катастрофы по-прежнему применяется при описании Сирии, однако французские политики больше не оперируют в неоконсервативной парадигме, рисуя страдания сирийского народа, используя стратегию легитимации интервенции. Акцент сделан на переговоры между великими державами; а сама Сирия понимается именно как пространство противостояния между великими державами.

Ближний Восток

В данном периоде Ближний Восток практически исчезает из французского дискурса. Более того, вместо Ближнего Востока (Proche-Orient), ле Дриан и Макрон используют слово Левант (Levant), которым обозначают как территорию стран Ближнего Востока (Израиль-Палестина, Иордания, Ливан), так и территорию Сирии/Ирака. Так, например, Макрон в своей речи в Военном Коллдже утверждает, что терроризм в районе озера Чад сильно отличается от «халифата, которого знал Левант» (le califat territorial qu'on a pu connaоtre au Levant). Выделяя причины миграционного кризиса, Макрон отмечает три кризиса, его вызвавшие: в первую очередь, кризис в Леванте (Crise gйopolitique au Levant d'abord), значительные дисбалансы в Африке (dйsйquilibres profonds), ливийский кризис (crise libyenne). Таким образом, Сирия включается в Левант; все это пространство становится зоной нестабильности и геополитического кризиса.

Палестино-израильский конфликт упоминается лишь один раз: Макрон утверждает, что мирный процесс необходимо продолжить и перезапустить (doit profondйment se poursuivre et кtre relancй). Однако президент отмечает, что он решил не предпринимать никаких инициатив, поскольку условия не выполняются «на земле» (les conditions ne sont pas remplies sur le territoire). Более того, Макрон заявляет, что инициативы с другого конца света, как правило, малоуспешны (les initiatives qui viennent du bout du monde ont gйnйralement peu de succиs). Однако французский президент уверен в одном - статус-кво не работает и нежизнеспособен (ne fonctionne pas et n'est pas soutenable). Наконец, восьмой президент республики отмечает, что у Франции есть свои убеждения по этому вопросу и позиция республики никогда не была оспорена (position de la France qui n'a jamais йtй dйmentie). Здесь можно выделить следующие образы и стратегии:

Во-первых, Франция все еще подчеркивает, что мирный процесс необходим, а статус-кво нежизнеспособен; таким образом, отмечается, что региону нужен мир, то есть регион понимается, как прежде, как пространство нестабильности.

Во-вторых, говоря об малоуспешных инициативах с другого конца света (bout du monde), Макрон имплицирует нежизнеспособность, так называемой сделки века, предложенной администрацией.

В-третьих, напрямую отмечая, что Французская республика не будет предпринимать инициатив, Макрон оправдывает французское бездействие «обстоятельствами на земле», используя стратегию легитимации.

В-четверых, несмотря на заявление о бездействии, Макрон заявляет о неоспариваемой позиции Франции по конфликту, тем самым, имплицируя французскую правоту по данному вопросу.

В целом дискурс о Ближнем Востоке находится в великодержавной парадигме: Франция отделяет свою позицию от американской и позиционирует себя как державу с правильными взглядами на конфликт.

Ближний Восток так же воспринимается как пространство нестабильности; однако ближневосточная нестабильность начинает пониматься вместе с сирийской нестабильностью в рамках геополитического концепта Леванта. Однако это неудивительно: так, мы можем наблюдать, что и Сирия-Ирак, и Ближний Восток «тускнеют» в французском политическом дискурсе, сливаясь в одно единое пространство нестабильности.

Залив

В данном периоде резко меняется восприятие Залива во французском дискурсе. Так, ле Дриан отмечает, что европейцы взяли на себя инициативу в свете цикла насилия и военной эскалации в Заливе (les Europйens ont aussi йtй а l'initiative face au cycle de violences et d'escalade militaire dans le Golfe.); в свою очередь Макрон отмечает, что зон великодержавного противостояния становится все больше (multiplication des zones de friction entre puissances). В частности, в морском пространстве эти зоны противостояния проходят от Средиземного моря через Арабо-персидский залив к Китайскому морю. Таким образом, пространство Залива перестает пониматься как пространство сотрудничества - речи об арабских партнерах больше не идет - и начинает восприниматься как пространство геополитической конфронтации и нестабильности.

Отдельно стоит упомянуть Йемен, который впервые упоминается в послании президента французскому дипломатическому корпусу. Макрон осуждает «неприемлемые атаки» (Les attaques inacceptables) на территорию Саудовской Аравии, но при этом называет ситуацию в Йемене «гуманитарной катастрофой (dйsastre humanitaire). Однако вывод войск ОАЭ с Юга страны открывает, по словам президента, окно возможностей, которой Франция должна воспользоваться для возобновления политического процесса. (Nous devons utiliser cette opportunitй pour relancer le processus politique).

Таким образом, мы видим, что Франция по-прежнему позиционирует себя как великая держава в регионе: как отмечает Макрон, сила Франция в ее способности вести переговоры со всеми региональными акторами (Notre force… c'est notre capacitй а parler а tous les acteurs de la rйgion). Мы можем видеть, что сила Франции приравнивается к ее политической роли; это представляет классическое голлистко-миттеранитское понимание роли Франции на Ближнем Востоке.

В целом образ региона резко меняется: из пространства сотрудничества он превращается в пространство кризиса и геополитической конфронтации. Как такового виденья будущего региона помимо обеспечения безопасности морских путей у Франции нет, однако Франция в рамках парадигмы грандера репрезентирует себя как великую державу.

Ливия, Магриб, Средиземное море

В данном периоде Ливия воспринимается как пространство терроризма, миграций-нестабильности и геополитического противостояния, что и отмечает Жан Ив ле Дриан. Более того, крайне интересно отметить самоидентификацию министра иностранных дел: он заявляет, что с начала года мы, европейцы предприняли множество инициатив от Среднего Востока до Ливии-Сахеля и показали, что Европа может возвратиться (Depuis le dйbut de l'annйe, du Moyen-Orient au Sahel en passant par la Libye, nous avons, les europйens, multipliй les initiatives et nous avons montrй que l'Europe pouvait кtre de retour. Конкретно же в Ливии ле Дриан отмечает три проблемы: терроризм (le terrorisme), миграционные потоки (les migrations), борьба великих держав за влияние (les luttes d'influence de puissances). Из этого можно сделать следующие выводы:

Во-первых, стоит отметить, что, говоря «мы, европейцы» (nous, les europйens), ле Дриан позиционирует Францию как лидера Европы, поскольку он говорит от ее имени - стало быть, наделен политической субъектностью.

Во-вторых, очевиден геополитический образ знаменитой кризисной арки и в принципе разделение региона на Средний Восток (Ближний Восток, Залив, Египет) и Сахель, где связующим звеном выступает Ливия. Магриб в эту арку кризиса не включается.

В-третьих, Ливия становится, как Залив и Сирия, пространством геополитической борьбы.

В-четвертых, ле Дриан подчеркивает «преумножение инициатив», имплицируя значительную роль Европы в макро-регионе.

Виденье будущего Ливии обозначает Макрон. Так, президент в своем выступлении по итогам саммита семерки в Биарице заявляет о поддержке 4 инициатив по Ливии: перемирие и прекращение огня, политическое решение конфликта, международную конференцию с участием заинтересованных сторон, межливийскую конференцию под эгидой Африканского Союза. Таким образом, мы можем сделать вывод, что Франция позиционирует себя как ключевого брокера в конфликте и артикулирует различные пути его решения.

Однако наиболее значимым изменением в дискурсе является развитие еврафриканского геополитического конструкта, который наиболее ярко проявляется в данном периоде.

Так, Макрон говорит об особых отношениях между Францией и южным берегом Средиземноморья, о глубоких цивилизационных, исторических, культурных связях со Средиземноморьем. Он отмечает, что речь идет об Африке, о Южном береге Средиземноморья, речь идет о Франции (Car quand on parle de la rive sud de la Mйditerranйe comme de l'Afrique, on parle aussi de fait, de la France.)

Ключевым отличием этого нового геополитического конструкта является отказ от разделения Средиземноморья и Африки. Макрон говорит об общих судьбах (destins liйs) Франции и африканского континента; более того, он говорит, что судьба Франции неотделима от судьбы Африки (Notre destin est йgalement indissociable de celui de l'Afrique). Наконец, Макрон подвергает сомнению существование Магриба как геополитического пространства, заявляя, что Магриб больше не является геополитической реальностью (le Maghreb n'est plus une rйalitй gйopolitique).

То, о чем говорит Макрон, является новой итерацией французской средиземноморской политики. Если еще при Саркози Средиземноморье понималось как пространство, охватывающее оба берега моря, от Испании до Турции, от Франции до Сирии, то при Франсуа Олланде это стало пространство, охватывающее только южный берег, то есть, страны Северной Африки. Средиземноморский геополитический конструкт Макрона рассматривает Средиземное море как часть Африки, уходящее в Сахель, и не воспринимает Магриб как нечто отдельное от Африки. Более того, включение Южного берега в Африку исключает эти страны и вовсе из расплывчатого понятия «Среднего Востока» и арабского мира.

Тем не менее, сам по себе конструкт представляет собой видение будущего. Настоящее представляет собой зону нестабильности с центром в Ливии, связывающую нестабильность на Среднем Востоке с нестабильностью в Сахеле. Франция подчеркивает свою вовлеченность в процессы в указанных регионах.

Иран

Дискурс об Иране в данном периоде остается практически неизменным по сравнению с предыдущим. Основной темой дискурса является развал ядерного соглашения, которое описывается как плохая реакция Ирана на плохое решение США (mauvaises rйactions а une mauvaise dйcision des Etats-Unis). В своем выступлении перед Национальной Ассамблеей ле Дриан задает риторический вопрос: Кто может сегодня полагать, что ядерный Иран будет способствовать стабильность в регионе? (Qui peut penser aujourd'hui qu'un Iran nuclйaire ajouterait de la stabilitй а la rйgion ?) В данном вопросе можно выделить следующие импликатуры:

Во-первых, имплицируется, что ядерный Иран приведет к дестабилизации региона.

Во-вторых, спрашивая, кто может такое подумать, ле Дриан имплицитно осуждает и, в некотором роде, выставляет дураками администрацию Трампа, принявшую решение о выходе из СВПД.

Роль Франции в этой периоде остается неизменной: она позиционирует себя как великую державу, а точнее - как балансирующую державу (puissance d'йquilibre), играющую роль посредника в региональных кризисах, что, как мы уже отмечали, является неотъемлемой частью голлистской великодержавной парадигмы. В свою очередь, Иран воспринимается как очередное пространство нестабильности на Среднем Востоке с потенциалом к еще большей дестабилизации.

Дискурс о регионе в целом

Анализируя дискурс о регионе в целом, мы можем прийти к следующим выводам:

Во-первых, доминирующей парадигмой была великодержавная голлистская парадигма.

Во-вторых, заметно «потускнели» образы Ближнего Востока и сиро-иракского пространства, которые начали объединяться в единое геополитическое пространство нестабильности - Левант.

В-третьих, сирийский режим перестал стигматизироваться: Сирия стала пониматься как пространство великодержавного соперничества.

В-четвертых, зона Залива из зоны сотрудничества превратилась в зону геополитического кризиса.

В-пятых, обозначилась новая «арка кризиса», которая проходит из Среднего Востока в Сахель через Ливию. Ливия - эпицентр нестабильности и Сахеля, и Южного берега Средиземноморья.

Наконец, Французская республика конструирует новое Средиземноморское геополитическое пространство, объединяющее Южный берег и Сахель и не относящееся к Среднему Востоку или Магрибу.

В целом, французский дискурс в данном периоде можно представить в виде следующей таблицы:

Формальный дискурс

В подборку данного периода вошли доклады Сената и Национальной ассамблеи по положению Франции на Среднем Востоке, по франко-иорданским отношениям и по деятельности французской делегации при НАТО в 2018-2019 гг.

Сирия и Ирак

Сиро-иракское пространство воображается в французском дискурсе в виде трех образов:

Во-первых, в виде пространства гуманитарной катастрофы (Сирия). Так, в докладе французской миссии в НАТО утверждается, что после разрушения Алеппо в конце 2016 года, после Гуты в 2018 году, аналогичный сценарий происходит в Идлибе, но на этот раз в беспрецедентном масштабе. (Aprиs la destruction d'Alep fin 2016, aprиs la bataille de la Ghouta en 2018, un scйnario similaire se dйroule а Idlib, mais cette fois d'une ampleur inйdite). Обратим внимание на смысловой ряд: Алеппо, Гута и Идлиб представляют собой аналогичный сценарий (scйnario similaire), который при этом имплицитно связан с разрушением/уничтожением (destruction), то есть утверждается, что сирийский режим уничтожит Идлиб. Однако масштаб этой катастрофы будет беспрецедентным (inйdite). Таким образом, мы можем наблюдать, как Сирия конституируется как пространство гуманитарной катастрофы, как это отмечается в докладе по франко-иорданским отношениям, где говорится о сирийской трагедии (tragйdie syrienne).

Во-вторых, в виде пространства терроризма. Так, в докладе по франко-иорданским отношениям утверждается, что ИГИЛ сохраняет значительные активные ячейки в Ираке и Сирии (conserve d'importantes cellules actives en Syrie et en Irak) и ждет своего часа (attend son heure). Утверждая, что ИГИЛ ждет своего часа, авторы доклада имплицируют, что угроза со стороны ИГ не исчезла и сохраняется на сиро-иракском пространстве.

В-третьих, в виде пространства геополитической конфронтации. Так, отмечается, что сирийский конфликт характеризуется вовлечением иностранных держав (Le conflit syrien est йgalement marquй par les implications multiples de puissances йtrangиres), а также противостоянием ирано-шиитского и саудо-суннитского блоков (affrontement des deux blocs saoudo-sunnite et irano-chiite). Таким образом, Сирия понимается как пространство противостояния в контексте региональной Холодной войны между Ираном и Саудовской Аравией.

Франция относительно сиро-иракского пространства применяет следующие стратегии саморепрезентации:

Франция как посредник. Так, в докладе по роли Франции на Среднем Востоке утверждается, что Республика стремится стать державой-брокером (puissance mйdiatrice). По сути, это типично голлистско-миттеранистская репрезентация.

Таким образом, сиро-иракское пространство остается «трех-образным», в то время как Франция репрезентирует себя как державу-брокера.

Ближний Восток

Ближний Восток продолжает пониматься как пространство нестабильности и геополитической конфронтации. Двумя основными проблемами являются израильско-палестинский конфликт и спилловер от сирийского конфликта в Ливане и Иордании.

Так, израильско-палестинский конфликт представляется частью «игры альянсов» на Ближнем Востоке (jeux d'alliances). Однако при этом в докладе по Франции на Ближнем Востоке звучат уже знакомые формулировки про то, что данный конфликт является первостепенным для стабильности региона (demeure de premier ordre pour la stabilitй de la rйgion).

Ливан по-прежнему предстает пространством нестабильности; Иордания же предстает краеугольным камнем стабильности в регионе (clй de voыte de la stabilitй).

Собственно, в данном периоде Ближний Восток сливается с сиро-иракским пространством в единый конфликтный Левант, который, в свою очередь, является частью конфликтного Среднего Востока, который является пространством ирано-саудовской региональной Холодной войны.

Стратегия саморепрезентации Франции остается неизменной для всего Среднего Востока - она выступает в роли политического брокера.

Залив и Иран

Как уже упоминалось выше, ирано-саудовское противостояние определяет облик региона: так, как утверждается в докладе, ирано-саудовское противостояние является структурирующим фактором геополитики Среднего Востока (facteur structurant de la gйopolitique au Moyen-Orient).

Важно отметить, что Франция выделяет два стратегических интереса в макро-регионе: борьбу с терроризмом (la lutte contre le terrorisme) и обеспечение безопасности судоходства (La sйcurisation de la navigation). Это показывает, что центр тяжести «Среднего Востока» смещается в сторону Залива.

Наконец, стоит отметить стратегию репрезентации в качестве великой европейской державы: так, противопоставляется инициатива США по обеспечению безопасности судоходства в Персидском Заливе и французская «Европейская инициатива по обеспечению безопасности судоходства. При этом утверждается, что американская миссия вряд ли поспособствует снижению напряженности в регионе (ne semble pas а mкme de contribuer а une dйsescalade des tensions dans la rйgion) и может, наоборот, ее обострить в случае столкновения (mais pourrait bien au contraire les aggraver en cas d'accrochage.) Франция же сделала выбор действовать, способствуя снижению напряженности (a fait le choix d'agir en favorisant une dйsescalade des tensions), содействуя созданию европейской миссии по морской безопасности Заливе (en promouvant la mise en place d'une mission europйenne de surveillance maritime dans le Golfe). Таким образом, Франция репрезентирует себя как великая держава, так делает выбор, действует, способствует (faire le choix, agir, favoriser/promouvoir) и при этом как европейская держава, продвигающая именно европейскую инициативу вместе со своими европейскими партнерами (avec ses partenaires europйens).

Ливия и Южный берег Средиземноморья

В данном периоде в официальных французских документах Южный берег Средиземноморья слабо фигурирует. Тем не менее, стоит отметить следующие конструируемые геополитические образы:

Так, Ливия представляется одним из пространств нестабильности и терроризма, в число которых входит сахаро-сахельское пространство, Левант и Йемен; авторы доклада о Франции на Среднем Востоке говорят о ливийском хаосе (chaos libyen). В то же время второй доклад о Ближнем Востоке упоминает «интернационализацию» ливийского конфликта (internationalisation du conflit libyen), что говорит о понимании Ливии в качестве пространства геополитического противостояния.

Говоря о Средиземноморье, следует отметить появление нового геополитического образа: пространства геополитического противостояния в Восточном Средиземноморье. Так, доклад о Ближнем Востоке говорит о «геополитической напряженности по вопросам газовых запасов в Восточном Средиземноморье» (Tensions gйopolitiques autour des rйserves de gaz en Mйditerranйe orientale). Доклад признает, что Франция - часть данной нестабильности, поскольку Франция инвестировала в Средиземноморье как член ЕС, рассматривая проект Eastmed как возможность диверсифицировать и обезопасить энергоснабжение с целью ограничения зависимости от российского газа (La France est investie en Mйditerranйe orientale en tant que membre de l'Union europйenne, qui voit dans le projet Eastmed l'opportunitй de diversifier et de sйcuriser son approvisionnement йnergйtique afin de limiter la dйpendance au gaz russe). Здесь мы наблюдаем стратегию легитимации своих действий путем аффилиации с Европой (que membre de l'Union europйenne) и упоминанием российской угрозы - зависимости (dйpendance) от российского газа. Так, авторы доклада имплицируют, что Пятая республика тем самым возвращает независимость себе и ЕС, а не вкладывается в прибыльный экономический проект. Таким образом, инвестиции Франции в Eastmed секьюритизируются, так как они призваны «обеспечить безопасность» (sйcuriser) энергоснабжения, зависимого от российских энергопоставок.

Таким образом, средиземноморское пространство и виде Ливии и Восточного Средиземноморья пополняет ряды пространств геополитической напряженности, которые, по сути, охватывают пространство от Сахеля до Залива. Свое участие в геополитической напряженности в Восточном Средиземноморье Франция легитимирует через аффилиацию с Европой и секьюритизирует свое участие путем отсылок к европейской зависимости от российского газа.

Дискурс о регионе в целом

Подводя итоги данному разделу, можно выделить следующие особенности формального дискурса в рассматриваемом периоде:

Во-первых, все рассматриваемые субрегионы становятся пространством геополитического противостояния: от Ливии до Залива.

Во-вторых, Ближний Восток и сиро-иракское пространство становятся единым Левантом.

В-третьих, ирано-саудовское противостояние видится определяющим геополитику не только Залива, но и всего Среднего Востока.

В-четвертых, возникает еще одна зона геополитического противостояния - Восточное Средиземноморье.

В-пятых, евро-грандер становится доминирующей дискурсивной парадимге; наиболее отчетливо эта внешнеполитическая идентичность проявляется при описании политики Франции в Заливе и Восточном Средиземноморье.

В целом дискурс данного периода можно представить в виде следующей таблицы:

3.8 Ключевые особенности дискурса политиков и бюрократического дискурса

Данный финальный раздел третьей главы не ставит своей целью сделать выводы об эволюции образов и дискурсивных парадигм - это сделано в четвертой главе. Данный раздел посвящен определению ключевых особенностей самих дискурсов: какие парадигмы преобладали, как конструировались геополитические образы, как различались виденья будущего. Особенности дискурсивных парадигм и геополитических образов

В дискурсе практиков политического управления четко выражен переход от неоконсервативной парадигмы к парадигме грандера (и частично цивилизационной парадигме), и впоследствии к парадигме евро-грандера. Данная эволюция подробно рассматривается в четвертой главе. В случае формального дискурса такого явного перехода не прослеживается.

В целом дискурсивные парадигмы по дискурсам можно представить в виде следующей таблицы:

Во-первых, мы можем заметить, что дискурсивная парадигма грандера всегда присутствовала в бюрократическом дискурсе. Причиной тому является гегемонистическое положение этой парадигмы в дискурсе французской бюрократии. В силу того, что сам бюрократический дискурс, как правило, «глубже» дискурса политиков, это неудивительно: ни французские стратегические документы, ни информационные доклады в парламенте не видели средств для осуществления «неоконсервативной» внешней политики.

Во-вторых, отметим, что дискурсивная парадигма еврограндера стала преобладающей в формальном дискурсе раньше, чем в дискурсе политических практиков. Это также неудивительно, принимая во внимание еврооптимизм, присущий французскому политическому истеблишменту.

В-третьих, заметим, что доминирующие образы в формальном дискурсе заметно более пессимистичные: даже в 2012-2013 гг. в французских документах говорилось о нестабильности, охватывающей регион, в то время как дискурс политиков видел пространство возможностей и трансформации. Это объясняется уже самими особенностями дискурса: если дискурс политиков стремится изменить реальность, то формальный дискурс ее описывает и предоставляет стратегические предложения, исходя из этой реальности; то есть, условно говоря, формальный дискурс - это настоящее время, дискурс практиков политического управления - настояще-будущее время.

Наконец, рассмотрим те самые стратегические предложения или видение будущего региона в каждом из дискурсов.

Особенности видения будущего региона

Обратившись к составленной таблице, мы увидим, что формальный дискурс обладает некой предсказательной способностью: то есть, его видение будущего региона в начальном периоде становится образом региона в политическом дискурсе. При этом в отличие от дискурса политиков формальный дискурс лишь имплицирует то, каким Франция хочет видеть тот или иной субрегион. В то же время в дискурсе практиков политического управления четко артикулируется, каким должен быть регион. Тем не менее, нельзя не отметить, что если видения того, каким должен быть регион, не претворились в жизнь, то видения того, каким будет или может быть регион, артикулированные в формальном дискурсе, осуществились. Однако это были видения нестабильности, растущего терроризма и великодержавного противостояния. Данный феномен объясняется особенностями формального и политического дискурса: так, если политический дискурс артикулирует желаемое, так как обращен вовне, то формальный дискурс имеет более узкую аудиторию, и поэтому артикулирует действительное и возможное.

Тем не менее, между формальным и политическим дискурсами нет коренного расхождения, так как оба этих вида дискурса, по сути, являются гегемонистическими. Их эволюцию и социальную практику дискурса мы рассмотрим в четвертой главе.

Глава 4. Внешняя политика Франции в Западной Азии и Северной Африке: социальная практика дискурса

4.1 Трансформация геополитических образов и внешней политики

В данной работе мы проследили трансформацию геополитических образов шести субрегионов Западной Азии и Северной Африки. В данной главе мы сопоставляем изменение геополитических образов с изменением внешней политики.

Сирия

Геополитический образ Сирии трансформировался из пространства гуманитарной катастрофы в пространство гуманитарной катастрофы и пространство терроризма, включив с себя территорию Ирака. Затем к данным образам добавился образ пространства геополитической конфронтации. Наконец, образ сиро-ираского пространства и вовсе стал господствующей репрезентацией более обширного образа Леванта. Рассмотрев эволюцию геополитического образа Сирии, мы можем выделить ее ключевые манифестации во внешней политике:

В первом периоде (2012-2013 г.) Сирия описывалась исключительно как пространство гуманитарной катастрофы, которая, при этом, ухудшалась с каждым днем. В официальном французском дискурсе - и в практическом, и в формальном - сирийский режим стигматизировался и десуверинизировался, представляясь в качестве убийц и мясников. Репрезентируя конфликт в Сирии как противостояние между кровавым режимом и протестующими и представляя Сирию в качестве пространства гуманитарной катастрофы (а не государства с бушующей гражданской войной), Франция легитимизировала возможность интервенции на международном уровне. Как таковая, интервенция не состоялась; однако Франция оказывала финансовую и военную поддержку сирийской свободной армии; французские военные инструкторы обучали повстанцев; Франция оказывала дипломатическое и санкционное давление (через инструменты ЕС) на Сирию. Стоит отметить, что в начале конфликта, в 2012 г., Франция надеялась на государственный переворот изнутри: имея давние связи с кланом Тласов, Франция надеялась на восстание в вооруженных силах режима - отсюда и использование Лораном Фабиусом выражения «клан Асада» при обозначении виновных за кровопролитие. Тем не менее, попытки Парижа организовать переворот изнутри провалились; генерал-перебежчик Манаф Тлас не был принят оппозицией Там же.

Саморепрезентация Франции в качестве великой державы и борца за свободу сирийского народа была призвана продемонстрировать Западу французское лидерство и мобилизовать западные и арабские державы для свержения Башара Асада. С этой целью Францией был признан сирийский национальный комитет; с этот целью Франция после химических атак в Гуте в 2013 г. и доклада французского разведывательного сообщества, обвинившего в атаке Дамаск, начала подготовку к военной интервенции в Сирии.

Однако мобилизация провалилась. Британцы и американцы оказались от военной интервенции в последний момент, за 40 минут до начала операции - французские самолеты уже готовы были взлететь с базы в Абу-Даби Guillaud Й., Chagnollaud J.-P.: Les interventions de la France dans les conflits en Mйditerranйe et au Moyen-Orient // «Confluences Mйditerranйe», 2016, P. 120.. Провал интервенции был тяжелым ударом по французскому престижу - Париж не смог подкрепить свои угрозы покарать режим Асада действиями. Сирия все больше погружалась в пучину гражданской войны, оппозиция все больше исламизировалась. Все это говорило о провале интервенционистского подхода к Сирии.

Взлет исламского терроризма, территориальное расширение ИГ в Ираке и Сирии радикально изменили восприятие Францией геополитического пространства в Сирии. Рубежной точкой можно считать взятие Мосула 10 июня подразделениями Исламского государства с последовавшими за этим казнями. 18 сентября Франция начала операцию Шаммаль (Chammal), отдельно от операции международной коалиции в Ираке. Однако по-настоящему переходным моментом стали теракты в 2015-го года в Париже - теракт в редакции Шарли Эбдо и теракт в клубе Баталкан. Теракты 15 ноября стали самыми массовыми терактами в истории Франции и продемонстрировали степень угроз, исходящих из Сирии. Военные действия Франции были легитимированы цивилизационным противостоянием с исламистскими варварами, разрушающими человеческое достояние, уничтожающими религиозные меньшинства и нанесшими удар в самое сердце Франции.

Тем не менее, Сирия продолжила восприниматься как пространство гуманитарной катастрофы. Более того, французские политики ставили знак равенства между Асадом и ИГИЛ и вплоть до терактов ноября 2015-го не наносили авиаударов по позициям ИГ в Сирии, не желая играть на руку Асаду. Несмотря на то, что как таковой стратегией это не являлось в силу того, что реального влияния на сирийскую оппозицию у Франции было мало, Пятая республика продолжала поддерживать оппонентов режима Асада, который 2014-2015 потерпел ряд тяжелых поражений от ИГ и оппозиции. К лету 2015 г. режим Асада балансировал на грани военной катастрофы в связи с наступлением ИГ и оппозиционных сил. Однако ситуация изменилась с началом российской интервенции в Сирию 30 сентября 2015 г.

Кровавые теракты в самой Франции, распространение ИГ на сиро-иракском пространстве вынудили Францию пересмотреть свою политику на сирийском направлении. Вступление России (в 2015 г.) и Турции (в 2016 г., операция Щит Ефрата) в конфликт окончательно превратили его в региональную прокси-войну. На этом моменте дискурс Франции о Сирии, все еще изображающий Сирию как пространство гуманитарной катастрофы, перестает быть интервенционистским и становится ориентированным на политическое разрешение конфликта с участием заинтересованных игроков. Сохраняя неоконсервативное понимание конфликта в Сирии, Франции предлагает исключительно голлистские решения - международные переговоры, политический процесс и так далее. Это неудивительно, принимая во внимание тот факт, что единственной светской силой в Сирии осталась протурецкая Сирийская свободная армия, а другие оппозиционные силы потеряли основные города (Алеппо, Хомс, Дэраа) и оказались запертыми в Идлибе. В это же время силами сирийских демократических сил и международной коалиции, а также проасадовской коалицией было разгромлено ИГ, а Сирия оказалась разделена на сферы влияния между Асадом-Ираном-Россией с одной стороны, Турцией и протурецкой ССА с другой стороны, силами коалиции и СДС с третьей, исламистскими группировками (преимущественно, Хайат Тахрир Аш-Шам) в Идлибе с четвертой. В данном периоде Франция стала репрезентировать себя как посредника между двумя мирными процессами - Small group и Астанинским процессом, стремясь сыграть роль честного брокера в сирийском урегулировании. По сути, это был возврат к голлисткой внешнеполитической парадигме при сохранении неоконсервативного понимания конфликта, а точнее, его части. Тем не менее, подобный неоконсерватизм нашел свое отражение в англо-франко-американских ударах 14 апреля по сирийским военным объектам.

Однако посредничество Франции не увенчалось успехом - в конце 2019 г. в Идлибе снова начались активные военные действия, а попытки Франции возглавить переговорный процесс провалились. Заявленный вывод американских войск из Сирии и вторжение Турции в северо-восточную Сирию окончательно ослабили позиции Франции. Это и нашло отражение в политическом дискурсе - Сирия воспринималась, в первую очередь, как пространство геополитической конфронтации. О гражданской войне Франция перестала говорить в неоконсервативной парадигме, что заключалось в отсутствии упоминаний сирийского режима. Сирия стала пространством геополитической конфронтации, где главными акторами являются Россия, Турция и США.

Трансформация геополитического образа Сирии от гуманитарной катастрофы к пространству геополитического противостояния показывает, в первую очередь, провальную политику Франции на сирийском направлении. Действия Пятой республики, направленные на поддержку оппозиции, способствовали еще большей дестабилизации Сирии, которая привела к появлению ИГ и, как следствие, терактам в Париже и Ницце. Ни одна из целей Франции не была достигнута - Асад остался у власти, страна не была стабилизирована, Франция утратила какое-либо влияние на происходящее в стране. Попытки Франции играть в ключевого игрока в сирийском конфликте закончились ничем.

Ближний Восток

На протяжении всего рассматриваемого периода Ближний Восток воспринимался как пространство нестабильности, а подход Франции к региону - неизменным.

Так, Франция в рамках парадигмы грандера продолжала отстаивать «решение двух государств» - позицию, которую Франция занимала с 1967 года. Кроме того, Республика особое внимание уделяла Ливану - стране, с которой Францию связывают давние исторические связи. Политика в отношении Ливана и Израиля была манифестацией голлистско-миттеранистского дискурса - одинакового отношения к израильтянам и палестинцам, восприятия Ливана как страны, за которую Франция несет ответственность. Оба этих подхода являются частью великодержавной саморепрезентации Парижа в регионе.

В то же время произошла эволюция угроз. Если на начальном периоде основной угрозой являлся израильско-палестинский конфликт, то начиная с 2014 г. основной угрозой становится «эффект перелива» от сирийского конфликта, выражающийся, в первую очередь, в потоках беженцев, дестабилизирующих страны региона. Собственно нарастающий спилловер сирийского конфликта привел к тому, что начиная с 2016 г. Ближний Восток и сиро-иракское пространство начинают сливаться в единое пространство нестабильности, которое необходимо минимально стабилизировать. Францией были предприняты конкретные действия по поддержке Ливана - в особенности, по вооружению ливанской армии.

Наконец, в отношении израильско-палестинского конфликта Франция предприняла ряд инициатив, проводя международные саммиты и форумы по урегулированию на Ближнем Востоке в 2016 и 2018 г. Ощутимых результатов они не принесли - прямых переговоров между израильтянами и палестинцами не было с 2014 г. В настоящий момент, когда один из участников квартета, США, и вовсе отошли от общепринятого «решения двух государств» в рамках резолюций 242 и 338 Совета безопасности ООН, предложив новый план урегулирования, лишающий Палестину фактического суверенитета, признав Иерусалим столицей Израиля вместе с аннексией Голанских высот, Франция и вовсе осталась в стороне от палестино-израильского урегулирования, что и проявляется в французском дискурсе о регионе. В целом же политика Франции в регионе проходила в рамках голлистско-миттеранистской парадингмы.

Залив

Геополитический образ Залива в французском внешнеполитическом дискурсе претерпел значимые изменения лишь в 2019-2020 г. Французские политики воспринимали Залив как пространство сотрудничества, говоря об арабских монархиях Залива как о ценных партнерах в регионе. В то же время французский формальный дискурс рисует другую картину: в формальном дискурсе пространство Залива всегда воспринималось как пространство геополитической конфронтации. Также подчеркивая важность сотрудничества с арабскими монархиями, французские парламентские доклады, Белая книга и стратегический обзор рисует иную картину: Залив видится местом противостояния и конфликта, что видно даже из его названия в французских документах - Арабо-персидский Залив.

Подобные различия в восприятии региона в двух видах дискурса объясняется стремлением Франции представить себя в виде союзника арабских монархий, предоставляя странам Залива некую «западную альтернативу» Соединенным Штатам. Желание Франции выйти на арабские рынки оружия, инфраструктурных проектов, авиастроения, в целом, восприятие региона как пространства возможностей для Франции отразилась в дискурсе практиков политического управления.

Однако далеко не все французские экономические инициативы претворились в жизнь в регионе Залива. Несмотря на то, что Франция смогла значительно нарастить экспорт вооружений в страны Залива - так, экспорт вооружений за период 2015-2019 возрос на 72%, причем 55% пришлось на Средний Восток. Франция продала Катару истребителей на 2.4 млрд долларов; Саудовской Аравии - патрульных катеров на 1 млрд долларов. Тем не менее, по общим поставкам вооружения в страны Залива Франция значительно уступает Соединенным Штатам.

Кроме того, между Францией и Саудовской Аравией в 2017 г. вспыхнул политический конфликт, когда премьер-министр Ливана Саид Харири был задержан в Саудовской Аравии и был вынужден заявить о своей отставке, которую он по возвращении в Ливан отозвал. Однако при этом Франция и Саудовская Аравия продолжили сотрудничать в Ливии, и, с 2019 г., в Судане.

Однако уже в период 2016-2018 г. в дискурсе французских политиков появляются очертания пространства кризиса, которым является Залив. В 2017 г. Франция предложила свои посреднические услуги во время Катарского кризиса, стремясь сыграть роль честного брокера. Однако усиливающиеся противостояние между Ираном и Саудовской Аравией, затянувшаяся и крайне непопулярная на Западе война в Йемене, раскол в ССАГПЗ, а также нападения на танкеры в Ормузском проливе привели к восприятию пространства Залива как пространства кризиса и геополитической конфронтации. Внешнеполитическим ответом Франции на угрозы в Заливе стала отправка военных кораблей в Ормузский пролив в рамках Европейской инициативы по морской безопасности.

В целом пространство Залива можно отнести к одному из успешных направлений французской политики. Тем не менее, несмотря на дискурсивную саморепрезентацию в качестве великой державы, Франция не обладает значительным влиянием в самой зоне Залива. Отношения Франции с арабскими монархиями Залива являются классическим примером голлистской politique arabe franзcaise - они лишены какой-либо моральной составляющей. Однако для положительной саморепрезентации французские политики представляли Залив как пространство сотрудничества, а арабские монархии - как незаменимых партнеров.

Ливия, Магриб, Южный берег Средиземного моря

Данное геополитическое пространство, включающее в себя весь южный берег Средиземноморья, кроме Египта, является наиболее трансформативным. Геополитические образ Средиземноморья в практическом дискурсе на начальном этапе был образом перехода и трансформации; в 2014-2015 г. регион стал пространством терроризма и миграций; в 2016-2018 г. к этим образам добавилось восприятие региона как пространство геополитической конфронтации. В формальном дискурсе произошла похожая трансформация; однако стоит отметить, что еще в 2012-2013 гг. в французских официальных документах артикулировалась опасения по поводу дестабилизации региона.

Неоконсервативная парадимга, определявшая французский дискурс о регионе, видела регион как пространство трансформации, пространство возможностей. Франция должна была в соответствии со своими ценностями оказать поддержку странам Южного берега в их демократическом переходе, создать «Средиземноморье проектов». При этом стоит отметить, что в формальном дискурсе, где также отмечался интеграционный потенциал региона, присутствовали и опасения дестабилизации региона. Однако Францией для углубления интеграции ничего сделано не было.

Однако «Средиземноморья проектов» не случилось - евросредиземноморская интеграция забуксовала из-за нестабильности, охватившей арабские страны. Тем не менее, Франция сохранила крепкие экономические отношения с Марокко, где товарооборот составляет 8 млрд евро, и Франция является крупнейшим инвестором. Сохранились и традиционно крепкие экономические связи с Тунисом и Алжиром. Однако каких-либо конкретных шагов по направлению к интеграции за весь период сделано не было. Союз для Средиземноморья номинально все еще существует, но его работа заключается в, первую очередь, гуманитарном сотрудничестве.

В 2014-2015 г. образ Средиземноморья сузился до Ливии, которая стала террористическим хабом, в котором появились Аль-Каида в Исламском Магрибе и Исламское государство, захватившее Дерну и Сирт. Из Ливии в Сахель шли потоки оружия со складов бывшей ливийской армии, в то время как сама страна погрузилась в гражданскую войну после парламентских выборов 2014 г El Karoui H. Nouveau monde arabe, nouvelle « politique arabe » pour la France. Aout 2017. P. 103.. Наконец, из-за общей нестабильности в сахаро-сахельской полосе Ливия превратилась в отправной пункт африканских мигрантов, ищущих убежища в Европе.

Франция, как и весь западный мир, не была готова к сползанию Ливии в гражданскую войну. Однако страна превратилась в региональный центр нестабильности, который угрожал еще большей дестабилизацией Магриба, Египта и Сахеля. Дискурс французских политиков фиксирует осознание ливийской угрозы. Это незамедлительно проявилось и во внешней политике: французские войска специального назначения появились на юге Ливии в 2014 г., а с 2015 г. Пятая республика начала оказывать военную поддержку Халифе Хафтару. Несмотря на некоторую ироничность предоставления военной поддержки ливийскому маршалу с авторитарными склонностями и салафисткими союзниками, Франция действовала в классической голлистко-миттеранистской парадигме, где при угрозах национальной безопасности (а Ливия воспринималась именно как таковая) вопросы этичности и морали отошли на второй план.

В 2016-2018 г. образ Средиземного моря вернулся в французский политический дискурс, однако уже в виде пространства нестабильности и миграций. Ливия продолжила занимать центральное место в образе региона, будучи пространством терроризма и нестабильности. Однако в этом периоде в французском дискурсе появились конкретные политические предложения - Франция заняла проактивную позицию в конфликте. Это не преминуло отразиться и на внешней политике: Франция поддержала сформированное при поддержке ООН по итогам Схиратских соглашений Правительство национального единства Файеза Сарраджа и при этом нарастила военную поддержку Ливийской национальной армии, действовавшей против исламистов в Бенгази и Дерне. Говоря о необходимости политического решения, Франция при администрации Макрона стремилась это решение осуществить путем организации встреч между Хафтаром и Сарраджем, а также двухсторонними переговорами с представителями Тобрука и Триполи.

Наконец, в конечном периоде сформировался новый образ Средиземного моря как связующего звена Франции и Африки, а точнее - Европы и Африки. В некотором смысле это представляет собой возврат к идеям Николя Саркози о средиземноморской политике Франции, однако если Николя Саркози представлял все Средиземноморье в качестве единого интеграционного пространства, отдельно выделяя его как регион, то Макрон в своей речи видит Средиземноморье как части нового евроафриканского конструкта. Данный геополитический конструкт на момент написания данной работы не получил отражения во внешней политике Франции - какие-либо инициативы по воплощению в жизнь евроафриканского виденья французского президента предприняты не были.

Наконец, к образу Ливии как центра региональной нестабильности и терроризма добавился образ пространства геополитической конфронтации, что связано с интернационализацией ливийского конфликта, все более активным вовлечением в нее стран Залива, Турции, России и самой Франции.

В целом Южный берег Средиземного моря обладает наиболее волатильными образами в французском внешнеполитическом дискурсе. Однако это регион, который крайне важен для самой внешнеполитической идентичности Франции и где республика обладает значительными рычагами влияния, что и выражается в проактивной политике на этом направлении. Говорить же об ее успешности пока трудно: Франция является одним из ключевых игроков в ливийском конфликте, однако срыв политического процесса в результате возобновления полномасштабных боевых действий ставит под сомнение брокерскую ролю Пятой республики.

Иран

Образ Ирана в французском политическом дискурсе также претерпел значительные изменения. Если на начальном этапе Франция представляла Иран в качестве державы-изгоя и нарастающей угрозы, с подписанием СВПД в июле 2015 г. дискурс изменился: Ирак, оставаясь державой-конкурентом, был «допущен» Францией на международную сцену в качестве актора. Тем не менее, Исламская республика преимущественно понималась в контексте угроз, исходящих от ее действий в региональных конфликтах и Персидском Заливе.

Представляя Иран как угрозу, Франция саморепрезентировалась как великая держава. Республика занимала наиболее ястребиную позицию из всех западных стран по отношению к Ирану - тем самым, подчеркивая свой великодержавный статус и зарабатывая очки в глазах монархий Залива, которые представлялись Франции в качестве пространства экономических возможностей.

Заключение СВПД привело к изменению и образа Ирана, и внешней политики в его отношении. Французские политики заговорили об Иране как о потенциальном конструктивном акторе и партнере в урегулировании конфликтов и борьбе с терроризмом. В сфере внешней политики это выразилось в возвращении французских компаний на иранский рынок, в частности - Total, получившей 30% долю в разработке газового месторождения Южный Парс-11.

Однако ухудшение отношений между Ираном и Саудовской Аравией, Ираном и США, участие Ирана в прокси-конфликтах в Сирии, Йемене, Ираке, нестабильность в районе Залива привели к восприятию Ирана как угрозы. Тем не менее, Иран воспринимается как актор, с которым можно и нужно разговаривать. По сути, это является новой стратегией великодержавной саморепрезентации: если раньше позиционировала себя как главного западного «ястреба», то при Макроне Франция начала позиционировать себя как главного «голубя», старающегося спасти СВПД и при этом пытающегося выступить в роли посредника между Ираном с одной стороны и США и странами Залива - с другой.