Инвенция, диспозиция и элокуция в риторике

Иными словами, не считалось особенной находкой заявление типа:

"Лучше меня послушайте!", отчетливо акцентирующее "персону говорящего". Социальному одобрению подлежал более изысканный тип авторе-презентации ~ представление позиции по отношению к событию или по отношению к присутствующим.

В этом смысле речевая тактика российских "нищих" вполне риторически грамотна: обозначение своей позиции через оборот "сами мы не местные" дает "оратору" преимущество быть выслушанным по причине его маргинального (а стало быть, неординарного) положения в представленном социуме. Интерес к говорящему вызывают и речевые структуры, маркирующие аутсайдеров, например, таким образом; "Я вообще-то не собирался выступать", присутствующим понятно, что, стало быть, произошло нечто из ряда вон выходящее, если не собиравшийся говорить заговорил!

· Вербовка союзников - доминирующая функция для речевых ситуаций, в которых приходится иметь дело с конфликтно настроенной аудиторией. В подобных условиях главная задача говорящего - расположить к себе публику и добиться от нее "благосклонного внимания" к намерениям оратора.

Заметим, между прочим, что такие литературные приемы, как прямые обращения к читателю в случае конфликтных по отношению к нему или неожиданных для него авторских стилистик (булгаковские "воззвания" в "Мастере и Маргарите", например), выполняют, как правило, именно эту функцию: "интимизируя повествование", они фактически служат вербовке союзников.

Поскольку с речами, произносимыми в негативно настроенной аудитории, судебная практика имела дело часто, соответствующая функция была хорошо известна знатокам риторики. В ситуациях такого рода четко рекомендовалось прибегать к одной из двух тактических моделей речевого поведения: тактике снятия противоречий (1) и "отложительной" тактике (2).

Тактика снятия противоречий базировалась на нарочитой демонстрации позитивности оратора по отношению к аудитории. Средствами такой демонстрации как раз и были приемы интимизированного речевого поведения, разрушающего барьеры, выставляемые партнером по коммуникации.

Ясно, например, что трудно заставить слушать тебя людей, которым ты предварительно нахамил. И наоборот, любая аудитория легко "покупается" так называемым галантным обхождением. Психологи замечают, что именно в ситуации речевого контакта механизм проекции действует особенно интенсивно: это означает, что слушатели обычно склонны отождествить себя с оратором и через короткое время начинают "подражать" ему в манере речевого поведения.

Поэтому позитивно и демократично настроенный говорящий имеет больше шансов на успех у собеседника, чем говорящий, чувствующий себя "уполномоченным вещать" (в соответствии с речевой моделью "Я здесь для того, чтобы говорить, вы - для того, чтобы слушать").

Чаще всего '"противоречил" между говорящим и слушающим имеют, так сказать, "фоновый характер" и не проявляются эксплицитно. Классическая риторика применительно к подобным случаям утверждала, что противоречия такие вовсе не обязательно "называть по имени": опытный лектор, например, найдет тысячу способов быть благожелательным без того, чтобы рассказывать, почему ему следовало бы быть неблагожелательным в адрес данной аудитории.

Для этого, кстати, существуют вполне традиционные приемы - от "дорогие друзья" или все более входящего в оборот "дамы и господа" до более изощренных формул демонстрации приязни как "единомыслия" (типа: "Поскольку у меня нет оснований сомневаться в вашем интересе к теме..."; "Вам всем, конечно, хорошо известно, что..."; "Давайте попытаемся разобраться в этом вопросе вместе..." и мн. др.).

Короче говоря, в соответствии с классическими концепциями снять противоречие значит просто игнорировать противоречие, то есть вести себя так, как если бы противоречия не было. Конечно, заставить сразу же полюбить себя как оратора, даже корректно используя сведения из области диспозиции, все-таки трудно, но добиться внимания аудитории вполне и вполне возможно.

Вторая из рекомендуемых классической риторикой тактик есть отложительная тактика. Ее предлагалось пускать в ход тогда, когда "называние противоречия по имени" неизбежно. Имеются в виду случаи, при которых говорящий еще до начала речевого взаимодействия идентифицируется слушателями как "чужак" и намерен предложить им конфликтную по отношению к их собственной точку зрения.

Если речевое взаимодействие действительно происходит в таких условиях, "вербовка" союзников здесь - задача трудная и часто" неблагодарная. Для того чтобы все-таки решить ее (или, по крайней мере, приблизиться к ее решению), знатоки диспозиции предлагали отсрочить момент "выяснения отношений" до тех пор, пока оратор не привел слушателей в "холодное состояние".

Введение, которое настоятельно рекомендовалось в такого рода обстоятельствах, предполагало, например, обращение к речевому опыту слушателей, опираясь на который им предлагалось вспомнить "нейтральные" по отношению к актуальной ситуации темы, которые тоже были предметом дискуссий, но при обсуждении которых, скажем, к настоящему времени было достигнуто единство.

Предполагалось также, что говорящий во введении упомянет о многоликости истины, о тщетности односторонних характеристик и проч., чтобы создать нейтральный фон речевого взаимодействия и в дальнейшем осторожно перейти к предмету разногласий, поместив его в благоприятный контекст.

Иначе говоря, рекомендовалось стимулировать в слушателях терпимость к противоположным точкам зрения вообще и ни в коем случае - терпимость к данной точке зрения сразу же. Таким образом, оратор выигрывал во времени, отсрочивая прямое столкновение мнений, и, когда, наконец (ближе к началу основной части) он осторожно касался предмета разногласий, ожидать открытого протеста слушателей уже не приходилось.

"Фокус" отложительной тактики заключается в том, что слушателям изначально предлагались внешне нерелевантные темы, фактически усыпляющие их внимание, а не пробуждающие его. Однако, понятное дело, оперирование во введении внешне нерелевантной темой требовало большого ораторского мастерства, поскольку таким образом оратор фактически вступал в конфликт с насущными потребностями слушателей.

Хорошим приемом в подобных ситуациях считался прием "временного согласия" говорящего со слушающими - вариант обманной тактики, тактики обходного маневра. Выражая чужую точку зрения как свою, оратор постепенно заводил рассуждения в тупик, наглядно демонстрируя слушателям ложность собственной (а стало быть, и слушателей!) посылки.

Очевидно, что в обсуждаемых случаях "вербовка" союзников становилась основной задачей говорящего. Ради ее решения приходилось на время жертвовать либо темой, либо собственной точкой зрения, строя довольно громоздкую речевую конструкцию, "держать" которую становилось все труднее и труднее. Вот почему иногда в классической риторике можно встретить рекомендации не ходить в чужой монастырь со своим уставом, то есть воздерживаться от публичных выступлений тогда, когда ситуация явно неблагоприятна.

· Презентация темы как основная функция введения предлагается для спокойных речевых ситуаций, в которых соблюдены условия благоприятного речевого контакта, то есть слушатели готовы со вниманием отнестись к тому, что намерен произнести именно данный оратор.

Многие их таких ситуаций принадлежат к разряду конвенциональных (от латинского "conventio" - соглашение), то есть таких, в которых естественно ожидать, что речевую инициативу возьмет на себя определенное лицо. Наглядный пример конвенциональной речевой ситуации - университетская лекция: присутствующие на ней вправе ожидать, что речевая инициатива будет принадлежать преподавателю, а не одному из студентов, который вдруг встанет за кафедру и начнет последовательно излагать свою точку зрения по тому или иному, даже, предположим, общеинтересному вопросу. При этом преподавателю (если, конечно, ему еще раньше удалось не испортить отношений с аудиторией) вовсе ни к чему озабочиваться ни "рекламой", ни "вербовкой" союзников: презентация темы во введении вот чего в соответствии с негласной академической конвенцией от него ожидают. Что касается попыток двигаться в направлении двух других функций введения, то попытки такие в острых случаях даже могут быть квалифицированы как "заигрывание с аудиторией", а это почти всегда означает провал речевых планов говорящего.

Получается, что такая функция введения, как презентация темы, соотнесена прежде всего с конвенциональными речевыми ситуациями. Трудно, например, придумать какую-нибудь естественную конвенциональную речевую ситуацию, в которой от говорящего ожидается, что он начнет привлекать к себе внимание аудитории ("заинтересуй-ка нас!") или что он начнет вербовать союзников (исключение - избирательные кампании, в ходе которых именно этого, к сожалению, чаще всего и ожидают от кандидата; в то время как следовало бы ожидать изложения программы).

Между тем конвенциональные речевые ситуации, в которых от говорящего ожидается презентации темы уже во введении, принадлежат к разряду чрезвычайно типичных. Например, пациент, приходя на прием к врачу, скорее всего, не должен начинать свою речевую партию ни с эффектного речевого трюка (типа: "Доктор, я передаю свою жизнь из рук Господа в Ваши руки"), ни с заявлений вроде "Поскольку мы с Вами единомышленники..." Единственное, чего ждет от пациента врач, - это презентации '"темы" уже в начале сообщения. Или, скажем, покупателю лучше воздержаться как от предложений в духе "Будем взаимно бесцеремонны...", так и от признаний продавщице в любви - вполне достаточно назвать товар, который ему необходим.

То есть, речевых ситуаций, которые диктуют именно данный тип введения (с презентации темы как доминирующей функцией), чрезвычайно много даже в нашей повседневной жизни. Важно только уметь распознавать их и не путать с ограниченным кругом других речевых ситуаций, в которых отношения говорящего и слушателей чем-либо осложнены.

Однако, разумеется, далеко не все речевые ситуации, предполагающие такой тип введения, конвенциональны: более чем достаточное их количество не предполагает никаких предварительных "соглашений", и в таких случаях только от говорящего зависит, сочтет ли он именно данные условия пригодными для реализации исключительно такой функции введения, как презентация темы.

Тактика же в данном случае вырабатывается в зависимости от того, насколько точно говорящий представляет себе характер контакта, особенности партнера (партнеров) по речевой коммуникации, степень его (их) осведомленности в теме, уровень его (их) заинтересованности и т. п.

Заметим еще, что введение, реализующее прежде всего функцию презентации темы, предполагает, как правило, деловую обстановку разговора, и если это так, то это выискивание контакта в направлении функции рекламы или вербовки союзников будет, видимо, означать для слушателей склонность говорящего к неуместному балагурству.

В заключение разговора о введении как части композиции следовало бы, может быть, напомнить, что риторика знала и некоторое количество "традиционно хороших зачинов", годных в принципе при любой доминирующей функции, но непосредственно соотнесенных все же с функцией привлечения внимания аудиторий, - прямой вопрос к слушателям, цитата, наглядный пример, конкретный случай, юмористическое замечание, пословица, поговорка и др. Их популярность объяснялась прежде всего тем, что именно они позволяли "с порога" завладеть аудиторией.

Безусловно, Приемы эти до сих пор актуальны, однако применительно к ним следует помнить о двух вещах. Во-первых, это приемы, пригодные, скорее, для публичных выступлений, нежели для общения в повседневных речевых ситуациях, где от одного из партнеров не требуется "все время говорить", между тем как второй "просто слушает". Во-вторых, даже выступая публично, оратор, прибегающий к ним, должен отдавать себе отчет в том, что многие из этих приемов могут быть восприняты аудиторией как своего рода ораторские штампы (в данном случае - штампы зачина). Так, одну из статей замечательного лингвиста В.П. Григорьева открывает остроумное соображение в том духе, что любая научная публикация сегодня обязательно использует зачин "Еще Аристотель замечал..." или "Уже Аристотель замечал...". Вот почему пользоваться "традиционно хорошими зачинами" следовало бы все же рекомендовать с большой осторожностью.

3.3 Основная часть

Основная часть - применительно в том числе и к классической судебной речи - обычно рассматривалась риторикой как двухэлементная. Такое рассмотрение ее было следствием поисков рациональной и экономной речевой структуры, способной наиболее отчетливо "защищать интересы слушателей", то есть давать им возможность ориентироваться в потоке высказываний.

В качестве элементов основной части рассматривались:

полоска

изложение

и

аргументация.

Даже беглый взгляд на такое деление основной части дает возможность различить в ней "объективный" (или, точнее, объективированный) и "субъективный" (субъективированный) план. Действительно, изложение как раздел основной части связано, прежде всего, с собственно предметной стороной сообщения, в то время как аргументация - с его "личностной" стороной, то есть с отношением говорящего к предмету.

Эти два плана, при внешней их контрастности, тем не менее, предполагались как вполне соотносимые: речь шла о системе доводов, проясняющих характер и особенности предмета, иначе говоря - превращающих некую гипотезу в факт. "Просто предмет" должен был в ходе основной части трансформироваться в "предмет Говорящего", то есть стать, так сказать, "пережитым" предметом.

Разумеется, представлять себе соположение вышеупомянутых разделов основной части исключительно как следование одного за другим ("изложили" - теперь “проаргументируем”) не следует. Будучи первоначально линейными, отношения между разделами становились все более и более сложными. Изложение и аргументация оказались "взаимопроникающими", что затрудняло процесс сопоставления их элементов в составе речевого целого.

Вот почему достаточно скоро стало понятным, что имеет смысл говорить, скорее, о двух планах основной части, чем о двух ее разделах. Не следует, впрочем, забывать, что в практике судебных речей изложение и аргументация как разделы основной части долгое время существовали вполне изолированно. Для этой сферы употребления языка было исключительно важно отделить корпус фактов от аргументов и комментариев говорящего. Только в дальнейшем изложение и аргументация приобрели некоторую подвижность относительно друг друга.

3.4 Изложение; модели и методы

Изложение как раздел основной части представляло собой обращение к тому, что "выставлялось на обозрение". В судебной практике, например, изложение соотносилось с собственно "делом" (набором фактов), применительно к которому судья должен был занять определенную позицию.' Таким образом, оратору предстояло показать, что это собственно за проблема, которую он намерен представить и которая ставится перед судьей.

Первый вопрос, решаемый оратором в этой связи, был вопрос о том, что именно представлять в изложении и в каком количестве подавать факты, От того, как оратор решал этот вопрос, значило для слушателей довольно много: либо им удавалось войти в существо дела (оптимальный вариант), либо предложенных сведений оказывалось недостаточно, либо слушатели оказывались нагруженными массой сведений, которые в целом все-таки не давали целостного представления о проблеме.

Вот почему изложение представляло собой не что иное, как презентацию заранее отобранных фактов, создающих концепт предмета. Здесь диспозиция отчетливо перекликалась с инвенцией, и потому вновь (теперь уже как бы на новом витке) возникал критерий релевантности, которому презентацию фактов и предлагалось подчинить.

Критерий релевантности (целесообразности) рассматривался в большинстве старых риторик как критерий меры, предохраняющий, с одной стороны, от излишнего количества подробностей, с другой - от недостатка существенных сведений. Диспозиция, используя найденный в процессе инвенции топос, предполагала движение в совершенно определенном направлении относительно топической схемы, последовательное развертывание соответствующего топоса, как это могло быть допустимо на стадии инвенции. Работа с топосом на стадии диспозиции - при изложении предполагала подчинение ''прошедших испытание" элементов топической схемы тому или иному порядку, прежде всего одной из двух моделей:

· модель первая: ab ovo,

· модель вторая: to saedia.s res .

Разговор об этих двух моделях развертывания элементов топической схемы фактически есть продолжение общего разговора о натуре и искусстве, в высшей степени показательного для античной, например, философии в целом. Различение природы и искусства, natura и ars, было одной из принципиальных идей науки соответствующего периода истории. "Естественное" и "сделанное" не смешивалось практически никогда - эта "система координат" работала действительно безотказно.

Модель первая рассматривалась как естественный порядок следования элементов целого (ordo naturalis)';

Речь шла фактически о том, чтобы подчинить сообщение правилам, которых Придерживается" жизнь. И подобно тому, как в жизни события происходят одно за другим, одно после другого, причем более ранние события являются причиной по отношению к более поздним, в то время как более поздние - следствием по отношению к более ранним, реальное сообщение тоже может отвечать этой логике развития событий.

Такая логика построения сообщения получила название линейной схемы, то есть схемы, выстраивающей события в линию (одно за другим), а не иерархически (одно под/над другим или одно в составе друрго). Считалось, что именно линейная схема воспроизводит события так, как они происходили в реальной действительности. Подчинение линейной схеме фактически означало движение за естественным ходом вещей.

Подобный порядок организации элементов топической схемы получил остроумное название "ab ovo' что в буквальном переводе с латинского означало "от яйца": состояние яйца рассматривалось как изначальное, первичное (ср., вероятно, известный читателю старый схоластический спор, уже неоднократно бывший предметом всякого рода шуток: что было раньше - курица или яйцо?). Построить сообщение "ab ovo" как раз и означало построить его от более раннего события к более позднему, от причины к следствию, то есть как бы самостоятельно и впервые проходя шаг за шагом и регистрируя проблемы "по мере их поступления"

Ясно, что - при эксплуатации говорящим данной схемы - вмешательство его "в жизнь" считалось минимальным, а изложение рассматривалось как направленное на сам объект. Роль говорящего при этом трактовалась именно как роль регистратора фактов - "очевидца", хроникера, хрониста, "летописца". Потому-то и изложение фактов таким образом квалифицировалось как изложение историческое, хронологическое, да и сам тип, метод изложения "ab ovo" получил название исторического (хронологического) ' метода. В литературоведении метод такой считается сюжетным методом - в том смысле, что сюжет (или "предмет" - в переводе с французского) рассматривается как следование реальной схеме происходящего (в отличие от фабулы, см. ниже).

Преимущества этого метода состоят в том, что он весьма "практичен", то есть одинаково удобен как для говорящего, так и для слушающего. Говорящему, что называется, не приходится особенно "мудрить": фактически единственное, что от него требуется, - это "не мешать" событию следовать своим курсом, то есть излагать факты в соответствии с известной в риторике формулой высокочтимого в древности, но, к сожалению, почти забытого ныне ритора Като "rem tene, verba sequentur" - "держись дела (темы) - слова придут сами" (формула эта вполне может претендовать на то, чтобы считаться формулой релевантности).

Искусство говорящего проявится здесь лишь в том, чтобы '"не забыть", что за чем происходило (между прочим, и это, как каждому известно на собственном опыте, далеко не всегда бывает просто!). Слушатель же, при такой подаче материала, будет чувствовать себя предельно комфортно: возможность "плыть по течению" есть то, что аудитория ценит довольно высоко. Ей в подобных случаях не приходится проделывать работы по "вычленению" автора из сообщения, то есть решать вопросы о том, где здесь факт, а где - работа автора с фактом.

Однако при склонности практически любой аудитории к пребыванию в состоянии комфорта исторический (хронологический) метод подачи фактов весьма опасен. Его опасность состоит в том; что он обладает своего рода усыпляющим внимание эффектом. Слушающий, который со всей очевидностью не слишком напрягается, чтобы удержать "нить изложения", чаще всего потерян для говорящего. А ведь коммуникация есть совместная работа, так что при полной пассивности одной из сторон едва ли возможно рассчитывать на полноценный коммуникативный результат.

Потому и считалось, что таким образом построенные сообщения гораздо меньше способны воздействовать на слушателя и менее интересны для него, чем сообщения, упорядоченные искусственно.

Модель вторая как раз и предполагала структуру изложения, менее "вежливую" по отношению к внешней стороне события, зато гораздо более отвечающую его сущности. В соответствии с ней полагалось сделать изложение искусством группировки фактов, потому-то порядок ух организации и определялся как искусственный (artificialis).

Данная модель обязывала говорящего не следить за событием, но анализировать его, и более того - моделировать не событие, но обстоятельства работы с ним. При этом считалось, что говорящий действует в соответствии с существом дела, потому модель и получила соответствующее название - in medias res (букв, "в середину вещей").

В качестве главной задачи выдвигалась задача заставить говорящего со вниманием слушать произносимое, а к этому ведет только один путь - стимулирование его интереса к сообщению. Наиболее рекомендованное средство в этой связи - различного рода "перестановки" в структуре сообщения.

Разумеется, слушатель, приглашенный к совместной работе над созданием речевого целого, ведет себя иначе, чем слушатель, "плывущий по течению". Он вынужден (сам тип повествования вынуждает его к этому!) постоянно быть начеку, не только фиксируя авторские речевые маневры, но и определяя, а также оценивая их место в составе стратегии говорящего. Работа эта часто ведется на подсознательном уровне и представляет собой совокупность неявно выраженных реакций слушателя на предлагаемое сообщение - так называемую диалогическую атмосферу речевого взаимодействия.

"Открытие" модели in medias res было для риторики фактически открытием такого понятия, как интрига (то есть искусственное построение события в целях стимулирования интереса читателей). Процесс фабулирования компонентов события- перераспределения их автором- и дал название целой группе методов изложения материала: большое их количество сгруппировалось под рубрикой "фабулярные методы" изложения (от латинского "fabula" - рассказ, басня).

Вынесение следствия - вместо причины - на первое место, представление более поздних эпизодов прежде, чем более ранних, движение от финала к началу, разбиение события на эпизоды, каждый из которых рассматривается по отношению к целому, - все это и многое другое стало показателем фабулярной модели изложения, признаками интриги, в частности литературной.

Например, классическим образцом чрезвычайно ловко построенной интриги считалась "Одиссея" Гомера- с ретроспективным изложением событий (от более поздних к более ранним) в качестве основного приема и многочисленными скачками из настоящего в прошлое и будущее. Такая композиционная (диспозиционная) техника полагалась практически недостижимой.

Понятно, что фабулярная модель изложения, даже несмотря на обращение ее непосредственно к "существу дела", тоже была чревата опасностями как для говорящего, который такую модель предлагает, так и для слушающего, который ею пользуется.

В частности, от говорящего при работе с данной моделью требовался довольно высокий уровень "техничности": в задачи его входило, с одной стороны, не "продать" всей истории при первом же ее предъявлении, с другой - не предъявить "существа дела" слишком поздно, когда "дело" уже перестало быть интересным. С такого рода просчетами мы знакомы хотя бы на примере "искусства рассказывать анекдоты". "Мастер" никогда не раскроет карт сразу же и никогда, подобно новичку, не станет испытывать терпения слушателей многократным репродуцированием одной и той же ситуации, отсрочивая и отсрочивая момент подачи собственно "блюда". После большого количества закусок (это мы знаем уже из области кулинарно-гастрономической) "блюдо" как таковое иногда перестает быть необходимым.

Строящему фабулярную схему автору предлагалось не забывать о том, что слушатели, обычно не предъявляющие больших претензий к естественному ходу событий, могут становиться чрезвычайно критичными, когда дело касается оценки того, насколько удачно события сгруппированы другим (каждый из нас знает реакции собеседников типа "мог бы раньше сказать!" или '"так бы сразу и говорил", "чего ты тянешь?", "этим следовало бы закончить" и др.).

Вот почему от слушателя, при восприятии предлагаемой ему "фабулы", требовалось не столько "включить в себе критика" (критикующий обычно теряет сущность проблемы!), сколько приложить все усилия к тому, чтобы разгадать причины предлагаемой автором группировки событий и тот скрытый умысел, который заставил его группировать события так, а не иначе.

Иными словами, слушатель обязан в подобных случаях уметь '"читать" речевые стратегии и воздерживаться от их оценки в ходе изложения материала. Кроме того, слушатель должен быть готов к "перепадам" изложения, то есть к более или менее резким переходам от факта к интерпретации факта или от более интересного факта к менее интересному.

Если модель "ab ovo" фактически предполагала лишь односюжетную", или хронологическую (от начала к концу), схему изложения, то модель "in medias res" давала весьма широкий простор для выбора схемы (или метода) изложения. Применительно к этой, второй, модели различали хотя бы следующие методы:

дедуктивный,

индуктивный, аналогический,

стадиальный,

концентрический.

Сведения об этих методах, как методах изложения материала, будут представлены уже здесь, несмотря на то, что они имеют отношения не только к первому разделу основной части, изложению, но и ко второму ее разделу-аргументации. Как уже было сказано выше, "развести" изложение и аргументацию в составе речевого целого со временем становилось все менее возможно. С развитием риторики рекомендации, касавшиеся способов размещения раздела "изложение" и раздела "аргументация" относительно друг друга, становились все более разнообразными. Только в редких случаях основной части полагалось выглядеть так:

1) изложение,

2) аргументация.

Обычно же рекомендованными структурами были структуры, инкорпорирующие аргументацию в состав основной части более "рафинированным" образом - скажем, таким:

1. Первая подтема

11. изложение

12. аргументация

2. Вторая подтема

21. изложение

22. аргументация

3. Третья подтема

31.изложение

32. аргументация и т. д.

Существовали и предложения, касающиеся более причудливых схем организации разделов основной части. Например, предлагалось помнить о том, что главные или наиболее сильные аргументы следовало располагать не у вершины той или иной "конструкции", а у ее основания. (Таким образом, кстати сказать, осуществлялся и риторически грамотный переход к третьему разделу диспозиции - заключению).

Вот почему разговор о методах изложения и методах аргументации невозможно вести "по отдельности": начав его здесь, нам придется то и дело возвращаться к нему в той части пособия, где речь пойдет об аргументации.

Дедуктивный метод изложения считался основным методом развертывания сообщения и предполагал движение от общего к частному.

В риторике (и философии) данный метод определялся как метод поиска подтверждений высказанному ранее обобщению. В основе этого метода лежит осознание того, что наблюдаемые человечеством регулярности, закономерности в принципе контролируемы (проверяемы эмпирически). Иными словами, говорящий несет ответственность за формулируемые им положения и, в случае необходимости, готов указать на серию случаев (или, по крайней мере, на один случай), подтверждающую корректность вынесенного на обсуждение общего суждения.

Дедуктивный метод был до такой степени "авторитетным", что часто рассматривался как отвечающий за построение правильных умозаключений вообще. Поэтому формальную логику, зачастую даже понимают как теорию дедукции, то есть теорию, предполагающую развертывание общих суждений в суждения частные, способные применяться к конкретным случаям.

В античности дедукцией (например, в варианте силлогистики, см. ниже) тоже пользовались весьма и весьма широко. Так, в том, что касается изложения как раздела основной части, одной из наиболее целесообразных композиций считалась именно композиция, выносящая на обсуждение (целиком или по частям) некоторое общее положение, которое в ходе дальнейшего сообщения находит подтверждение в серии частных фактов -применительно к целому положению или к его частям. Говорящий как бы отчитывался таким образом перед слушателями в том, на основании чего он позволил себе сформулировать общее положение так, а не иначе.

Преимущества дедуктивного метода оценивались в том отношении, что общее положение не только задавало однозначное направление взгляда на следующие в дальнейшем факты, но и определенным образом "настраивало" слушателей видеть факты глазами говорящего. Кроме того, работа дедуктивным методом предполагала работу открытой коммуникативной стратегией: говорящий с самого начала ставил слушателей в известность о том, "куда он клонит", или, точнее/куда он "намерен клонить".

В дедукции как методе изложения была замечательным образом уловлена привлекательность для аудитории "детективного" построения сообщения, то есть такого построения, которое ведет от следствия к причине (причинам), а не от причины (причин) к следствию. "Идти за Холмсом" есть процесс интеллектуальный, "идти за сертвой"- эмоциональный. Стало быть, подчиниться дедуктивному методу означает поставить перед собой логическую задачу (в виде общего положения) и, разбираясь в "'уликах", испытать радость от ее решения.

Скажем, делая заявление типа: "Все красивые девушки предпочитают шампунь "El'Vital", я должен "иметь под рукой" - в качестве "улики"! - хотя бы одну красивую девушку, которая действительно его предпочитает. В противном случае я, видимо, не сделаю такого заявления - и слушатель знает это, потому и ожидает предъявления мною "улики" (одной или нескольких). В мою же задачу входит не обмануть ожиданий слушателя: поставленная перед ним Настасья Кински с флаконом "Еl'Vital" в руках сильный аргумент, который, видимо, вполне убедит слушателя в истинности моего заявления.

Однако специфика дедуктивного метода изложения в том, что при следовании ему "козыри" предъявляются напоследок: именно ими, а не общими положениями я воздействую на аудиторию. И даже если слушатель "забудет" общее положение, "запомнив" только, что "El'Vital" держала в руках Настасья Кински (которую он, допустим, считает красивой), задача моя выполнена. Иными словами, дедуктивный метод переводит предмет сообщения из надперсональной области в персональную: общее положение становится частным положением, или "положением для меня".

00 Индуктивный метод изложения предполагал перемещение в структуре речевого целого от частного к общему.

Метод этот определялся в риторике (и философии) как метод предвосхищения основания - petitito principle то есть как метод, в соответствии с которым за серией частных случаев (или, по крайней мере, одним частным случаем) обнаруживается некая регулярность, закономерность.

Изложение, ведущееся в соответствии с методом индукции, должно было отвечать прежде всего требованию репрезентативности (представительности) частного случая, на основе которого делается общий вывод. Причем о репрезентативности частного случая судят по частоте его воспроизводи-мости (при определенных условиях всегда или обычно происходит n раз реже - по степени его синтетичности (n является синтезом п1, п2, п3... и т. д.).

Скажем, зная, что красивая девушка. А предпочитает шампунь "El'Vital", красивая девушка В предпочитает шампунь "El"Vital" и красивая девушка С предпочитает шампунь "El'Vital", я могу предположить, что красивые девушки вообще предпочитают шампунь "El'Vital" Или, зная, что красивая девушка Настасья Кински (является синтезированным образом многих красивых девушек) предпочитает шампунь "El'Vital", я могу сделать то же предположение.

Иными словами, при индуктивном методе изложения на первый план выставлялось "единичное", которое в дальнейшем превращалось в "общее".

И если дедуктивный метод предвосхищал детективный принцип развертывания структуры сообщения, то индуктивный метод впоследствии был положен в основу, в частности "ужастиков" предполагаюцщх "движение за жертвой": в поле зрения попадает сначала одна деталь, потом другая, за ней третья. В конце концов давно ожидаемый монстр предстает во всей своей красе. Такие структуры сообщения требуют "эмоционального соучастия" - интеллектуальный сторож, как правило, бездействует.

В принципе дедуктивный и индуктивный методы изложения призваны еще и определенным образом контролировать друг друга: в этом смысле и можно понимать взаимодополняемость дедукции и индукции, которые фактически предохраняют друг друга от искажения "картин мира".

Что касается адресата (слушателя), то по отношению к нему метод индукции менее провокативен, чем метод дедукции, хотя бы потому, что метод индукции, вообще говоря, исключает вопрос: "На основании чего вы формулируете эту закономерность?". Закономерность, формулируемая индуктивно, может быть подвергнута критике, в то время как закономерность, предлагаемая дедуктивно, может быть просто не принята уже на этапе предъявления.

Аналогический метод (или метод аналогии) характеризовался как отдельный метод или как один из вариантов индукции, но в любом случае предполагал сопоставление фактов, явлений, событий и проч. в целях перенесения закономерности, выявленной при анализе хорошо изученного объекта, на менее изученный объект. Хорошо изученный объект расценивался при этом как "образец" или "модель". Аналогия (analogia) и переводится с греческого как "сходство, подобие".

Данный метод давал возможность рассматривать неизвестное на фоне известного. Правда, заключения, получаемые таким образом, квалифицировались не как достоверные, а как правдоподобные и в принципе легко могли быть оспорены. Именно из греческого языка пришла пословица "Всякое сравнение хромает", так что уязвимость аналогического метода ощущалась издавна,

Тем не менее данный метод получил широкое распространение в риторике как один из чрезвычайно активных методов изложения прежде всего в силу наглядности добываемых этим методом результатов. Понятно, что неизвестное проще всего объяснить через сравнение с известным. Аналогия, как бы сильно она ни хромала, способна порой больше сообщить об объекте, чем самое длинное его описание.

Происходит это потому, что хорошая аналогия обычно фиксирует действительно существенный признак объекта. Аналогия, фиксирующая случайный признак, фактически саморазрушительна: такая аналогия изначально не воспринимается как аналогия, провоцируя, в частности, вопрос о том, зачем вообще сравниваются, например, объект А и объект В.

Проверить это легко: предположим, я позволяю себе высказывание типа "Чтобы понять природу электричества, достаточно просто посмотреть на камень". Трудно ожидать, что подобная аналогия (а это аналогия, поскольку я фактически сопоставляю электричество с камнем!) не вызовет у слушателя замешательства: полагая, что он все-таки имеет дело с полноценным собеседником, слушатель, видимо, не удержится от того, чтобы спросить: "Как вы это себе представляете?".

Боюсь, однако, что удачно ответить на этот вопрос в принципе нельзя: электричество и камень не имеют зримых общих признаков, на которых можно было построить хоть какую-либо аналогию. Не добившись от меня ответа, собеседник, скорее всего, сочтет аналогию крайне неудачной, то есть фактически признает, что для аналогии нет оснований. Но если для аналогии нет оснований, то нет и аналогии.

Отсюда и одно из двух главных требований, предъявлявшихся к аналогическому методу. Им следовало пользоваться в том случае, если говорящий действительно располагал аналогией, для которой имелись основания. Вторым требованием было требование "не сравнивать с неизвестным".

Скажем, если я, делая рекламу шампуня "El'Vital", предлагаю пользоваться им, поскольку его предпочитает Клавдия Петровна Соколова, которую я персонально считаю красавицей, моя аналогия (будь красивой, как Клавдия Петровна Соколова), едва ли будет "прочитана" адресатом при этом Клавдия Петровна Соколова может быть действительно красивей всех на свете!

Стадиальный метод изложения сильно напоминает хронологический метод: в пособиях по риторике он тоже описывался как линейное построение сообщения, то есть последовательное движение говорящего вперед, без каких бы то ни было ретроспекций ("stadia" переводится с греческого как ступенька, уровень).

Однако если при использовании хронологического метода линейность объясняется характером развития презентируемых событий (именно их развитие фактически и "копирует" хронологический метод изложения), то стадиальный метод отвечает не логике события, но логике движения мысли. Метод этот можно уподобить процессу кирпичной кладки: когда кирпич положен на цемент, к нему больше не возвращаются, поскольку вынуть один кирпич из кладки, не разрушив целого (или фрагмента целого), невозможно.

Аналогия эта указывает на то, что при стадиальном методе изложения говорящий относится к каждому следующему пассажу, как к пассажу, который необходимо закончить, прежде чем переходить к другому. Это самое главное и фактически единственное требование к стадиальному методу.

Между прочим, соответствовав этому требованию отнюдь не так просто. Искушение вернуться назад к уже пройденному этапу изложения, принадлежит к разряду вполне естественных. И, тем не менее, желание уточнить, исправить то или иное выражение, смягчив или усилив его особенности человеческой памяти, которая иногда действует весьма причудливо, а также аналогии, возникающие по ходу изложения, и мн. др. - со всем этим говорящему, как правило, приходится разобраться до начала процесса коммуникации, если в ходе его он намерен избрать стадиальный метод изложения. В таком случае от него требуется строго держаться линейности в развертывании мысли, что предполагает предварительную "построенность" сообщения: тема обычно разбивается на ряд частных подтем, о каждой из которых сообщается как бы по отдельности.

Однако движение от стадии к стадии обязывает говорящего и к осуществлению процесса градирования темы: риторически грамотным будет считаться сообщение, в котором говорящий идет "'по ступенькам" вверх или вниз, выдерживая единое направление. Практически это может означать, например, что, если я сначала квалифицировал некое действие как правонарушение, затем - как преступление и наконец - как зверство, в высшей степени непоследовательно с моей стороны на следующем этапе сообщения называть то же самое действие проступком. В таком случае слушатель более чем вправе упрекнуть меня в некорректной градации подтем.

00 Концентрический метод изложения есть метод, название которого вполне отчетливо указывает на его особенности. В риторике метод этот предлагался в тех случаях, когда в задачи говорящего входило осветить лишь одну проблему (группу однородных проблем), вокруг которой и предлагалось построить сообщение. Структура такого сообщения напоминает серию кругов, сходящихся к общему центру. Центр этот фактически и '"управляет" композицией в целом.

Изложение, осуществляемое в соответствии с концентрическим методом, есть практика постоянного возврата к проблеме, всякий раз на новом ее "витке". Будучи погружаемой в контексты разных типов, проблема обрастает нюансами, начинает, фигурально выражаясь, играть. Особый "шик" заключается в том, чтобы "на глазах у изумленной публики" превратить, например, мелкомасштабную, на первый взгляд, проблему в проблему глобального значения, постепенно подключая к ней все новые и новые существенные аспекты и дополняя изложение все новыми и новыми подробностями. Или, скажем, совершить переход от некой проблемы, не имеющей, вроде бы, отношения к слушателям, в жизненно важную для ток проблему.

Примером того, как работает концентрический метод изложения, сегодня могло бы стать, допустим, сообщение о положении дел в современной экологии: ведь экология, о которой так много говорят в наши дни, превратилась для нас в своего рода жупел, далеко не всегда воспринимающийся с необходимой серьезностью. Построить сообщение об этом "жупеле" таким образом, чтобы соответствующая проблематика стала жизненно необходимой для каждого слушателя, поможет именно концентрический метод. Он позволит показать, каким образом данный '"жупел" влияет на каждого из нас (серия концентрических кругов типа: "мы пьем отравленную воду", "мы разрушаем собственные, кожные покровы синтетикой", "мы убиваем нашу иммунологическую систему" и проч.).

Методы развертывания изложения в соответствии с моделью "in medias res", безусловно, могли комбинироваться. Грамотно построить изложение как раздел основной части вовсе не означало соблюсти "стерильность" метода. Подобно топосам методы развертывания изложения служили лишь хорошими ориентирами в том, как в принципе подавать сообщение. Речевую деятельность говорящего следовало, таким образом, ориентировать не на осуществление контроля за методом изложения, но на осуществление контроля за "существом дела".

В общем смысле релевантным изложением - какой бы моделью и такими бы методами в ее составе ни воспользовался говорящий, считалось деловое изложение. Например, и в том, что касалось объема этого раздела основной части, рекомендации были, так сказать, обтекаемыми: изложение не следовало делать ни коротким, ни длинным - его следовало делать "подходящим'! То есть говорящему опять же предлагалось исходить из особенностей .материала и условий соответствующей речевой ситуации (подобно тому, как в старом анекдоте на вопрос закройщика о том, должен ли заказываемый пиджак быть длинным или коротким, заказчик раздраженно отвечает: "А нельзя ли сшить его просто нормальным?").

3.5 Аргументация

Аргументация как раздел основной части есть самый разработанный аспект диспозиции. И это неудивительно, если вспомнить, что риторика есть прежде всего наука убеждения. Считается, в частности, что в любом из пяти ее разделов речь фактически идет только о том, как убеждать (посредством материала в инвенции, посредством его размещения в диспозиции, посредством его подачи в элокуции посредством голоса, позы и жеста в акции и посредством запоминания наиболее убедительного в мемории).

Однако очевидно, что диспозиция, как и инвенция, была ориентирована прежде всего на убеждение с помощью средств логики: они действительно представляет собой раздел, связанный одновременно и с логикой, и с риторикой (в то время как элокуция, например, есть собственно риторический раздел, чем и объясняется его "полномочное представительство" риторики как таковой впоследствии). Искусство аргументации в разделе диспозиция есть, таким образом, прежде всего искусство логической аргументации. Ниже нам еще придется говорить о двух типах аргументации: логической и аналогической.

Аргументация определялась в риторике двояко: как искусство подбора веских подтверждений сказанному, так и искусство ведения дискуссии.

В большинстве речевых ситуаций, понятное дело, недостаточно бывает просто сказать: "Я полагаю, что...". От говорящего, соблюдающего правила ведения диалога, почти всегда требуется более развернутая формулировка: "Я полагаю, что..., поскольку (так как, на таком-то основании и т. п.)...". Иными словами, говорящему следует избегать "голословные" заявлений, помня о том, что смысл речевого взаимодействия - убедить кого-либо в чем-либо.

Применительно к этой формулировке чрезвычайно важно в конкретной речевой ситуации знать, на чем именно мы делаем акцент в первую очередь: на "ком" (субъект) или на '"чем" (объект). И, видимо, правы те, кто считает, что акценты эти предполагают два разных типа "убеждающих стратегий". Первая из них развернута в направлении адресата, вторая - в направлении предмета (референта, как иногда еще называют предмет).

Очевидно, например, что убедить кого-то означает прежде всего корректно вести дискуссию; убедить в чем-то означает прежде всего корректно обходиться с предметом.

Заметим, что речь идет именно об акцентах: здесь не утверждается, что само по себе убеждение (как цель) меняет свою природу. Дело только в том, что такие задачи, как "приобрести союзника", с одной стороны, и "доказать правильность суждения" - с другой, не всегда находятся в согласии друг с другом. Достаточно сказать, что с помощью корректно доказанного суждения иногда, наоборот, приобретают противников (ср.: правда глаза колет). А стало быть, необходимо иметь в виду, что '"убеждающие стратегии" способны вступать в противоречие с изначальной целью.

За их "мирное сосуществование", в частности, и отвечает такой раздел риторики, как диспозиция, и прежде всего - культивируемое ею искусство аргументации. Скажем, политическая речь есть, в части аргументации, речь с акцентом на вербовку союзников, в то время как ответ на экзамене (опять же в части аргументации) есть доказательство знания предмета. И странно представить себе, например, политического деятеля, озабоченного убеждением публики в том, что он хорошо знает ботанику, с одной стороны; или, с другой стороны, студента, который "вербует" профессора, вынуждая его присоединиться к ошибочной точке зрения.

Общеизвестно, что слово "аргументация" переводится с греческого как доказательство. Однако не для всех очевидно, что доказательство представляет собой не единичную акцию ("N - дурак, потому что говорит глупости"), но сложный процесс, при осуществлении которого ориентируются на вполне определенную, подробно разработанную в риторике, логическую операцию, представляющую собой комбинирование суждений (умозаключений)- элементов доказательства. Основных элементов доказательства три: тезис (thesis), аргумент (argument), демонстрация (demonstratio).

Тезис

Тезис (от греческого '"положение") определяется в риторике как положение (утверждение), нуждающееся в доказательстве.

Таким образом, высказать тезис уже означает взять на себя обязательство привести некоторые доводы в пользу его истинности. Вот почему произносящий тезис должен фактически быть в состоянии осуществить процедуру доказательства в целом. Ясно, что "осуществить" и '"быть в состоянии осуществить" не одно и то же. Подавляющее большинство порождаемых нами тезисов, будучи таковыми, отнюдь не нуждаются всякий раз в подкреплении их доказательствами - иначе процесс речевого взаимодействия был бы вообще невозможен.

Так, когда я в нормальной ситуации говорю: "Завтра будет хорошая погода", мне не приходится ожидать от собеседника предложения типа:

"Докажи это!". Собеседник хорошо понимает, что, высказывая данный тезис, я опираюсь на некоторые из имеющихся в моем распоряжении сведений, которым я склонен доверять (прогноз синоптиков, знание местного климата, знание народных примет, личные наблюдения и т. п.) и в принципе способен предусмотреть, на что именно я сошлюсь при необходимости аргументировать данный тезис.

Именно в этом смысле и говорят о системе взаимных "молчаливых договоренностей", существующих между членами языкового коллектива: общие фоновые знания служат для них той энциклопедической средой, которая позволяет им держаться в рамках более или менее одинаковых представлений о мире без того, чтобы всякий раз добывать из этой энциклопедической среды аргументы. Энциклопедическая среда, если в данном случае уместна компьютерная аналогия, является своего рода жестким диском, к которому при необходимости всегда можно обратиться, но в принципе часто можно ограничиться и оперативной памятью.

Особенность тезиса как элемента доказательства в том, что он выносится на обсуждение. Это отнюдь не означает, что тезис обязан быть спорным (история риторики, особенно поздней, знает множество случаев, когда - ради демонстрации риторического мастерства - участниками дискуссии выносились на обсуждение совершенно бесспорные и даже тривиальные тезисы!) или обладать какими-либо другими "специальными" качествами (так называемой полемической заостренностью, парадоксальностью, провокативностью и т. п.). Дело только и исключительно в функции, выполняемой соответствующим положением в процессе дискуссии. Эта функция - создание базы для последующих рассуждений.

Вот почему Аристотель, например, преподавая, риторику в Лицее (Lykeion), утверждал, что тезису всего-то и необходимо, что возможность развития "в обе стороны" (ср. также формулировку Квинтилиана о полезности вести аргументацию в двух направлениях utramque partem, то есть pro et contra). Предлагавшиеся Аристотелем тезисы презентировали одну и туже проблему под двумя разными углами зрения, то есть представляли две точки зрения, - от ученика требовались аргументы в пользу (против) одной или другой точки зрения. Ситуации часто были игровыми - для того, чтобы ученики не слишком сильно попадали под влияние "содержания проблемы", совершенствуя по преимуществу логический аппарат мышления.

Принцип отбора в качестве тезисов высказываний, по поводу которых возможно действовать как в направлении "за", так и в направлении "против", in utramque partem, сохранялся на протяжении веков в учебной практике. Однако реальная речевая практика редко оперирует такими "логически нейтральными" структурами: любой говорящий, выносящий тезис на обсуждение, определенным - и. естественным - образом "пристрастен": ему отнюдь не безразлично, в какую сторону ("pro" или "contra") развертывать аргументацию.

Осталось отметить, что в процессе доказательства тезис является абсолютной речевой структурой, то есть речевой структурой, способной существовать как самостоятельное умозаключение. Будет оно доказано или нет, это другой вопрос, но "выступать в роли утверждения" ему ничто не мешает.

Аргумент. Логическая аргументация

Аргумент - инструмент процесса аргументации - определяется как релятивная речевая единица, то есть речевая единица, значимая не сама по себе, но по отношению к другой речевой единице, а именно к тезису. Аргумент (аргументы) как раз и представляет собой довод (комплекс доводов), являющийся обоснованием тезиса.

...